У Оливера на губах пена от пасты — Постоянное чувство — чистейший миф? — Она спустилась с облаков — Воспитание таможенников в Чехии — Антиамериканское выступление Оливера
1
Утром мы просыпаемся почти одновременно; Оливер поворачивается и осторожно дотрагивается до меня. Мне ужасно приятно, но я еще какое-то время притворяюсь спящей. Наконец, похныкав, прижимаюсь к нему всем телом; чувствую его обычную утреннюю эрекцию. Он целует меня в плечо и, слегка оттолкнув, тихо выскальзывает из постели и идет в ванную почистить зубы, потому что хочет любить меня. Я трогаю свою киску и представляю его голым перед зеркалом: вздернутый пенис, отекшие, слипшиеся со сна веки и на подбородке зеленая пена от пасты.
Я улыбаюсь, но одновременно меня это и возбуждает.
— Поторопись, любимый, — кричу я. — Я тебя ужасно хочу!
2
Вечером Оливера ненавижу, утром люблю.
Такие резкие перепады чувств по отношению к партнеру еще некоторое время назад казались бы мне неизъяснимо странными или просто ненормальными, но теперь я понимаю, что без таких эмоциональных перепадов, увы, дело не обходится. И даже чувствую, что интервалы между внезапными вспышками вожделения и отвращения со временем явно сокращаются и что минуты любви и ненависти иногда даже пересекаются.
Немедленно отвали, подонок!
Нет, погоди! Побудь здесь со мной, любовь моя…
3
Отъезжаем в аэропорт, как новоиспеченная влюбленная пара. Оливер поначалу не может завести мотор. Прага традиционно забита машинами, на стоянке в аэропорту долго ищем свободное место, так что в зал прилета вбегаем в последнюю минуту, а потом узнаем, что мамин рейс опаздывает на пятьдесят минут и у нас, напротив, уйма времени. Аэропорт меня всегда взвинчивает (даже если я сама никуда не лечу), а сегодня среди всех этих фирмачей в темных костюмах я в своих старых джинсах и спортивной куртке и вовсе чувствую себя не в своей тарелке. Оливер замечает это и берет меня за руку; впрочем, он в своем одеянии выглядит ничуть не лучше. Мы находим цветочный ларек, просим завернуть нам три чайные розы и идем на чашечку кофе в бар «Meeting Point». Оливер видит, что у меня трясутся руки.
— В чем дело? — спрашивает он.
Он придвигает свой стул ближе и заботливо обнимает меня.
— Не знаю, — говорю откровенно. Трясутся руки, а почему — не знаю. Чего-то вроде боюсь.
Я пытаюсь объяснить это поточнее — Оливеру и самой себе. Вероятно, все потому, что я наполовину сирота и к тому же единственный ребенок. Кроме мамы и бабушки, на белом свете у меня никого нет — я имею в виду, никого из моей семьи. С бабушкой уже особенно не пообщаешься. А мама сейчас где-то в облаках в многотонной машине, свободному падению которой с десятикилометровой высоты препятствуют лишь четыре вполне уязвимых мотора…
— Мама где-то над тучами, понимаешь? — в отчаянии говорю я.
Отчасти говорю искренно, отчасти играю.
— Эмоциональное домогательство, — заключает Оливер, продолжая обнимать меня за плечи. — Дешевый трюк, цель которого — заставить меня жениться на тебе и тем самым расширить хотя бы до трех человек круг твоих ближайших родственников.
4
Мы стоим в толпе выходящих и выглядываем маму. Гидравлические двери, отделяющие нас от транзитной зоны, то и дело открываются. И вдруг я замечаю ее: она идет рядом с молодым элегантным азиатом, который везет тележку с ее чемоданом. На маме новое кожаное пальто, которое ужасно идет ей. Я бешено машу рукой. Она улыбается и, окинув нас с Оливером беглым взглядом, останавливается, чтобы проститься со своим чужеземным попутчиком; подав ему руку, что-то говорит по-английски. Вероятно, что-то остроумное, ибо молодой человек громко смеется. Я в нетерпении переминаюсь с ноги на ногу. Наконец мама с тележкой направляется к нам.
— Ну как, два голубка? — говорит она как бы снисходительно. — У вас еще ничего не прошло?
Бросившись к ней на шею, я невольно плачу.
— В чем дело? — усмехается мама. — Он бьет тебя?
— Наоборот. — Я всхлипываю и смеюсь одновременно. — Представь себе, мы несколько раз были в театре. Я никогда не думала, что наши отношения могут выдержать такое длительное испытание… Но у нас получилось!
Мама награждает меня легким воспитательным шлепком и, вынув бумажный платок, вытирает мне слезы.
— Вид у тебя прекрасный, мама. Ты совсем не выглядишь усталой, — изумляюсь я искренно. — Господи, как это у тебя получается?
— Я проспала больше шести часов, — объясняет она мне. — Я свежа, как утренняя роса.
Метафора в самую точку. Именно так мама и выглядит.
— Н-да, — откашливается Оливер, — стало быть, от всей души приветствуем вас, маменька.
У мамы вспыхивает огонек в глазах, но цветы от него она принимает и позволяет ему поцеловать ее в щеку.
— Привет, Пажоут, — говорит она и вновь внимательно нас оглядывает. — Вы жили в палаточном лагере? Или, может, убирали лес?
5
На дворе неласково, сыро. Моросит холодный дождь.
— Святый боже, ну и гнусно здесь! — говорит мама, когда мы выходим из здания аэропорта.
— Да, это тебе точно не Америка! — соглашается Оливер.
Он тянет за собой мамин чемодан, я несу ее ручную кладь. К нам тут же подбегают два таксиста.
— Такси? — обращается к маме более молодой; на нем спортивный костюм и кожаная куртка, на ногах белые носки и пляжные сандалии.
— Нет, спасибо, — отказывается от его услуг Оливер прежде, чем мама успевает что-либо произнести.
Мы проходим мимо такси и направляемся к стоянке.
— Так поцелуй себя в задницу! — раздается позади нас с приглушенным смешком.
Оливер оборачивается, но оба таксиста уже плетутся обратно в зал аэропорта. Мама ошеломленно глядит им вслед.
— Между прочим, — сообщает нам мама, — таможенник на паспортном контроле ковырял пальцем в ухе. А потом той же рукой вернул мне паспорт…
— Вот западло, — говорит Оливер.
— А разве нет? На рукаве формы у него государственный символ! — качает головой мама. — Что эти типы вообще себе думают?!
Мы подходим к последнему ряду припаркованных машин.
— Плюнь на это, мама, — успокаиваю я ее и быстро меняю тему. — Так когда будет свадьба? Вы уже определили дату?
Но маму занимает совсем другое. Она останавливается.
— Позволь мне угадать, — говорит мама Оливеру и безошибочно указывает на его старую «шкоду», — она, да?
Я люблю эту машину, но сейчас вижу ее мамиными глазами: левое крыло другого цвета, местами ржавчина, колеса грязные, выцветший лак… Среди остальных, по большей части иномарок, она выглядит жуткой рухлядью.
— Так это твоя? — смеется мама.
— Бинго, — кивает Оливер.
— Я точно знала, что у тебя именно такое авто, — говорит мама удовлетворенно, столь удовлетворенно, что мне становится даже не по себе.
— «Шкода-105» больше, чем просто авто, — говорит Оливер, открывая побитую дверь. — «Шкода-105» — стиль жизни…
Как бы он ни острил, чувствую, что мамина язвительность ему неприятна. Мы садимся, мама садится сзади. В машине холодно, не убрано, более того, тут всегда чем-то пахнет (Оливер уверяет, что это мои выдумки). Он с шумом заводит мотор.
— Абсолютно беззвучный мотор… — скалится он.
Мне приятно, что ради меня он пересиливает себя. Мы покидаем стоянку.
— Все утверждают, что разница во времени — самое худшее, — раздумчиво говорит мама. — Думало, это неправда. Куда хуже разница в культуре…
Для Оливера это уже чересчур. Он неожиданно оборачивается к маме.
— Знаешь что, Яна? — говорит он. — Только не обсирай нас из своей Америки…
Мама вздыхает, но уже не говорит больше ни слова. Остаток пути мы молчим. Когда Оливер останавливается у бензоколонки, я пересаживаюсь назад к маме и трусь лицом о ее шею.
— У тебя жутко холодный нос, — говорит мама. — Холоднее, чем всегда.
— Ага.
— Было дело?
— Сегодня утром.
— У меня тоже утром, — говорит мама.
Мы улыбаемся друг другу.
— Ну как Стив? Когда свадьба? — спрашиваю. — Рассказывай…
Мама смотрит, как Оливер вешает насосный пистолет на стояк и идет расплачиваться.
— Никакой свадьбы не будет.
Я в шоке.
— Как не будет?!
— Он идиот. Хочет голосовать за Буша. Обожает оружие.
— Постой! — обрываю ее. — Ты не выйдешь за богатого, успешного, внешне привлекательного и вежливого Стива только потому, что он хочет голосовать за Буша?!
— Ни за кого, кто за смертную казнь, я не выйду, — решительно говорит мама. — Кроме того, он настаивал на церковном обряде…
Оливер возвращается.
— Я не хочу сейчас говорить об этом, — добавляет она поспешно.