«Почему ты плачешь, мама? Потому что горит наш дом?» — «Да». — «Мы обязательно построим другой, я обещаю тебе». — «Дело не в доме, сынок, я плачу оттого, что драгоценный документ гибнет на наших глазах». — «Какой документ?» — «Наша родословная, наше фамильное древо, а ведь оно прославлено, ты знаешь». — «Не плачь. Я дам тебе другое. Я начну новое, я обещаю тебе».

В это время Дов-Беру было пять лет.

Он родился на Волыни в 1710 году и был на десять лет младше Баал-Бема. Будущий Маггид из Межирича происходил из бедной семьи. Учился он прекрасно; как и Баал-Шем, рано женился; зарабатывал скудно — сперва учил детей, а позже стал странствующим проповедником. Он пользовался всеобщим уважением, прослыл честным, благородным, строгим и требовательным человеком. Бедствуя, он нашел приют в заброшенной лачуге, где и жил со своей женой в полной нищете. Здесь родился их сын Авраам.

Утверждают, что однажды, когда жена своими сетованиями вывела его из себя, Дов-Бер воскликнул: «Да будет так: я прокляну мой народ, ибо он мог бы помочь нам, но не делает этого». Он вышел на улицу и, глядя в небо, сказал: «Да обретет Твой народ счастье, мир и благополучие». И, вздохнув, прибавил: «Но его деньги, деньги, в которых он мне отказывает, — пусть обратятся они в камни и крапиву».

Дов-Бер, однако, так и остался бедняком, но никогда больше не жаловался. Напротив, он превратил нищету в добродетель. Как и большинство ранних учителей, он поначалу страстно противился хасидизму. Он не одобрял путь Баал-Шема и как ученый-талмудист, и как мистик, верящий в необходимость умерщвления плоти. Путь самого Дов-Бера был иным: не облегчать, а отягощать жизнь. Он вел размеренное, интроспективное существование, иногда постясь от одной субботы до другой. Он терзал свое тело, пока ему стало невмочь, и он опасно заболел. Обратился к лекарям, но те признались, что не в состоянии ему помочь. Тогда кто-то посоветовал ему повидать Баал-Шема, провидца-исцелителя, о котором говорили все вокруг. Он пошел к нему, руководствуясь скорее заботой о своем здоровье, нежели интеллектуальным любопытством. Он рассчитывал на некоторое облегчение страданий, возможно, даже на полное излечение, но, разумеется, не ожидал влияния достаточно сильного, чтобы заставить его сойти с намеченного пути.

Мы знаем: их первая встреча оказалась неудачной. Правда, гость и не надеялся на многое, но это было хуже, чем разочарование. Это был полный провал. Баал-Шем рассказал ему причудливую историю о кучере и лошадях (вроде той, что он поведал Яакову-Йосефу из Полонного) — и все. Измученный и встревоженный, Маггид ответствовал гробовым молчанием. «Я тащился в такую даль не за тем, чтобы выслушивать побасенки о лошадях», — подумал он. Контакта так и не получилось. Казалось, у этих людей нет ничего общего. Маггид, раздосадованный напрасной потерей времени, вернулся на постоялый двор и приготовился к путешествию домой. Лошади были запряжены, коляска ждала, когда явился посыльный и пригласил его к Баал-Шему. Маггид согласился вернуться. Почему? Вероятно, решил, что, явившись в такую даль, может позволить исцелителю предпринять вторую попытку. Они встретились в полночь. Баал-Шем вручил ему Книгу Сияния, «Зохар»: «Можешь читать?» — «Да». — «Прекрасно. Читай». Маггид повиновался. «Так нельзя читать, — прервал ею Баал-Шем. — Я вижу: ты умеешь разбирать знаки, но твоим знаниям нужна душа».

И тут все преобразилось. Комната озарилась светом. Маггид вновь стоял на Синае, он увидел огонь. И он понял, чего ему недостает, понял и то, что Бешт — единственный человек, который поможет ему достичь вершины. Он стал его учеником, свидетелем, его самым блестящим последователем. Позднее, проповедуя учение Баал-Шема, он удостоверял подлинность самых невероятных историй, заявляя: «Я при этом присутствовал». Вот один из примеров: «Когда Баал-Шем ел, с небес слетел Ангел, схватил его еду и предал ее жертвенному сожжению. Я там был и видел это своими глазами».

Верил ли он сам в свои истории? Возможно. Он любил повторять их. Он рассказывал истории о своем Учителе, но очень редко цитировал его. Изречения, притчи, основные мысли Баал-Шема можно найти в работах других его учеников. Маггид не оставил нам ничего, кроме историй, полных сверхъестественных деяний. Без сомнения, это был способ изложить его собственную концепцию рабби-учителя, облеченного почти безграничной властью. Вдобавок подчеркивалась исключительная близость Маггида к Баал-Шему. Как будто ему одному дано было видеть то, что Учитель скрывал от других.

«Что ты узнал в Межириче? — спросили у рабби Аарона из Карлина. — „Ничто“. — „То есть как?“ „Да так, — сказал он. — В Межириче я узнал, что я — ничто“. „А ты? — спросили рабби Леви-Ицхака из Бердичева. — Что ты открыл в школе великого Маггида?“ — „Я открыл, что Бог существует, что Он — Бог этого мира и всех миров“. — „Но, рабби, это знает каждый“. „Нет, — ответил знаменитый бердичевский рабби, — везде это говорят, а в Межириче это знают“».

Третий Учитель хасидизма, рабби Шмелке из Никольсбурга, свидетельствовал по-своему: «Давным-давно, в ослеплении юности, я умерщвлял свою плоть, чтобы примирить ее с душой. После Межирича я понял, что был неправ. Плоть и дух могут и должны жить в гармонии».

Эти три истории весьма симптоматичны. Они раскрывают облик паломников, очарованных Межиричем, а также многообразие знаний, почерпнутых ими там.

«После смерти Учителя нашего, Исраэля Баал-Шем-Това, сама Шхина взвалила на плечи поклажу, взяла посох и пошла из Меджибожа в Межирич», — говорит нам легенда устами нескольких прославленных учеников. Достоверная или апокрифическая — не столь уж важно, — она доказывает одно: именно Маггид пришел на смену Баал-Шем-Тову.

С этого момента он стал признанным вождем стремительно распространившегося движения, средоточие которого отныне переместилось. Его авторитет, недолго оспариваемый вначале, более уже не подвергался сомнению. Духовный наставник, Учитель, опытный тактик, закаленный организатор и выдающийся мистик слились в одном человеке. У рабби Дов-Бера из Межирича насчитывалось триста учеников; тридцать девять из них стали по праву духовными руководителями, основателями династий.

С ним хасидизм испытал первую структурную, если не идеологическую мутацию, из царства легенд перейдя в сферу истории. Даже те историки, которые по причинам, известным лишь им самим, сомневаются в реальном существовании Баал-Шема, никогда не отрицают того, что Маггид из Межирича был его преемником.

Мы знаем только то, что нам позволили узнать об этом таинственном наставнике. Хотя сам он не оставил никаких текстов, ученики записали его комментарии к Торе и Талмуду, его толкование «Зохар», его советы и притчи. Они обильно цитировали его в своих трудах. Леви-Ицхак в своем рвении доходил до крайностей, записывая самые тривиальные замечания Учителя. Другой ученик, рабби Зуся из Аниполи, пошел еще дальше: всю жизнь он посвятил скрупулезному повторению всего, что слышал в Межириче.

Мы знаем немало фактов о происхождении Маггида, о его детстве, о жизни до и после неожиданной встречи с Баал-Шемом.

Мы знаем, к примеру, что в юности он любил вставать с рассветом и гулять по берегам озер и ручьев — он учился искусству слушать. Мы знаем, что он был близоруким. Что он прихрамывал. Что его непрерывно терзали непонятные боли. Что он дрожал перед публичными выступлениями. Мы знаем также, что он ел и спал невероятно мало, что под суровой личиной скрывался великодушный человек и нежный отец. Но, сверх того, мы знаем, какой бесценный и уникальный вклад внес он в развитие хасидизма и обогащение его вдохновенного мира.

В Межириче, новом центре обучения, имелось много одаренных людей. Среди них — Элимелех из Лизенска, Зуся из Аниполи, Шнеур-Залман из Ляд, Исраэль из Кожниц, Яаков-Ицхак из Люблина. Там можно было встретить и товарищей Баал-Шема, таких как Пинхас из Кореца или Яаков-Иосеф из Полонного. Они все, вместе и порознь, признавали Маггида своим руководителем.

Каждый из его учеников получал от него все необходимое для того, чтобы обрести опору и реализоваться в соответствии со своим собственным представлением об истине. Одних Маггид обучал «Нигла» — науке откровения, других — «Нистар» — эзотерической мудрости, доступной только избранным. В то же время и с той же убежденностью он втолковывал простым неученым людям, что, лишь читая молитву Шма Исраэль, они могут заслужить избавление. Для каждого находил он нужное слово, подобающий жест. В его присутствии люди ясно представляли себе, сколько еще им предстояло узнать. Они обнаруживали в себе глубины, о которых и не подозревали. Но, чтобы достигнуть полного, всеобъемлющего самопознания, они нуждались в его помощи. Тех, кто предавался умерщвлению плоти, он учил, что плоть священна пока живет, что увечить тело — грех перед Господом. Тем, кто пребывал в спокойствии и благополучии, пренебрегая добродетелью страха Господня, он показывал, что такое страх.

Множество людей, чью жизнь изменил Баал-Шем, и множество других, жаждущих изменить свое существование, толпами стекались в Межирич. Маггид знал, кого следует привлечь и поощрить, кого отослать прочь. Обладая могучей интуицией, он наполнял смыслом всякое ожидание и исправлял все изъяны. Если верить его приверженцам, он, как и его учитель, мог досконально описать человека, взглянув на предмет, сделанный его руками.

Судя по всему, Маггид владел искусством завоевывать абсолютную преданность людей, выводя их из равновесия. Методы основывались на использовании шока, эффекта внезапности. Его речи были столь же неожиданны, как и его молчание. Одному посетителю он сказал только: «Лошадь, знающая, что она лошадь, уже не лошадь. Основная задача человека — усвоить, что он не лошадь». Другому заявил: «Точно так же, как на земле существуют свет и тьма, существуют свет и тьма в душе человека». Банальная сентенция приобретала в его устах силу откровения. «Когда больной Маггид рассказывал простую, непритязательную историю, — сообщает Исраэль из Рижина, — ложе, на котором он отдыхал, начинало неистово дрожать, и то же самое происходило с немногими избранниками, допущенными к нему». Баал-Шем заставлял людей мечтать, Маггид — трепетать.

Пришел повидать его один мистик, отказывавшийся от еды и сна, стремившийся к полному отречению от всего мирского. Первым делом Маггид велел своему сыну, рабби Аврааму, силой накормить его. Затем он приказал ему слово в слово повторять за ним ритуальное признание Видуй: «Ашамну, багадну, газальну!» — мы грешили, мы предавали, мы грабили. Гость упал в обморок. Когда он очнулся, Маггид отослал его, наказав никогда больше не допускать того, что произошло: иные слова столь же важны, как деяния — некоторые слова и есть деяния.

Другой посетитель, хасид, знаменитый ученый-талмудист, пришел просить его совета. Он боялся утратить веру. Маггид не стал вовлекать его в философские прения, а вместо этого попросил повторять вместе с ним снова и снова самую первую молитву, которую учит наизусть каждый еврейский ребенок. Вот и все,

«Однажды, — рассказывает нам рабби Вулф из Житомира, — мы все сидели в Бет-Мидраш вокруг стола. Было это в пятницу после обеда. Мы слышали, как за дверью Маггид читал сидра, — еженедельную часть Священного Писания, обычно читаемую по субботам. Вдруг он остановился, затем дверь распахнулась, и он возник перед нами — неподвижно застыв на пороге, пристально глядя не то на нас, не то на кого-то позади нас. Он весь пылал, пылало его лицо и особенно — глаза. Рабби Пинхас, рабби Шмелке, рабби Элимелех и рабби Зуся в смятении выбежали на улицу, рабби Леви-Ицхак спрятался под стол, а я, охваченный странным ликованием, начал изо всех сил рукоплескать — и до сих пор горько раскаиваюсь в этом».

Знаете ли вы, как рабби Авраам Калискер сблизился с окружением Маггида? Годами он жил в одиночестве, отказываясь встречаться с людьми, дабы не отрываться от Торы. Однажды он услышал цитату из Маггидовой интерпретации: «Умал'а ха-арец кинъянеха» — земля полна того, что позволяет человеку приобщиться к Богу. Этого оказалось достаточно… Рабби Авраам Калискер выскочил в ближайшее окно и поспешил в Межирич. Впоследствии он говорил знаменитому Виленскому Гаону: «Что я узнал в Межириче? Одну простую истину: вэ-хай ба-хем. Тора дана человеку для того, чтобы он праздновал жизнь и возлюбил все то, что делает ее источником радости».

Великий Люблинский Ясновидец свидетельствует: «Однажды я слышал, как Маггид произнес: „Эйн ке-элохейну“, — нет бога, подобного нашему Богу, последнюю молитву службы. В тот же миг небеса разверзлись, и я увидел ожившие слова: я увидел, что нет бога, подобного нашему Богу».

Однажды Маггид пригласил рабби Вулфа из Житомира произнести молитву после субботней трапезы. Потом он спросил рабби Вулфа: «Что ты почувствовал?» «Две руки, возложенные на мою голову», — ответил пораженный ученик. «То пророк Илия посвятил тебя в рабби», — сказал Маггид.

Что до Шнеура-Залмана — знаменитого автора «Таньи» и основателя Любавической школы, то он до небес превозносил безграничные знания Маггида, а не его сверхъестественные способности: «Чудеса? В Межириче? Да разве у кого-нибудь хватило времени увидеть их все?» Он восхищался другим: проницательным и изобретательным умом Маггида. Знаменитый ученый и философ, Шнеур-Залман твердо заявил: «Все, что я знаю — ничто по сравнению с тем, что знает он».

В то же время, мы располагаем свидетельством еще одного великого хасида — таинственного Лейба, сына Сары, — который везде и всюду провозглашал: «Я пришел к Маггиду не слушать рассуждения, не вкушать от его мудрости. Я пришел посмотреть, как он завязывает шнурки на ботинках».

В хасидском лексиконе Великим Маггидом называют именно Маггида из Межирича. Что сделало его великим? Мы остановимся на этом позже. Пока отметим, что мерой величия некоторых учителей являются люди, ими вдохновленные. Те, кто составлял «двор» Маггида, сами были первостепенными личностями. То, что они избрали его лидером, доказывает, что, занимая равное с ним положение, они верили в его превосходство.

Он согласился стать руководителем только после формальных выборов. Существуют три версии этого события.

Вот первая: это случилось во второй день Шавуот и в первую годовщину со дня смерти Баал-Шема. Все святое собрание, состоящее из его учеников, уселось вокруг стола под председательством рабби Гирша, последнего сына Баал-Шема. Вдруг рабби Гирш поднялся, снял свой белый кафтан и окутал им плечи Маггида, приговаривая: «Мазл тов, мазл тов, поздравляю». На миг наступило недоуменное молчание, а затем все присутствующие восторженно подхватили: «Мазл тов, мазл тов, пусть наш новый вождь живет под счастливой звездой».

Вторая версия: незадолго до смерти Баал-Шем сказал своим последователям — тот, кто научит других, как победить гордыню, станет его преемником. Задача была поставлена перед всеми, и случилось так, что Маггида вызвали первым. Его ответ гласил: так как гордость — один из атрибутов Божества, человек не может сразу и всецело искоренить ее. С ней надо бороться денно и нощно. Этот ответ был принят столь благосклонно, что никто больше не был опрошен.

Третья версия наиболее поэтична, поскольку исключает непосредственное участие Баал-Шема и решение принимают сами ученики. Они условились: тот, кто обнаружит что-нибудь новое в жизни покойного Учителя, его работе или учении, станет преемником Баал-Шема. Каждый рассказывал все, что знал, истории, цитаты сыпались одна за другой. Когда пришла очередь Маггида, он поведал, что каждую пятницу, перед субботой, Баал-Шем-Тов покидал свое тело, меняя его на новое. «Я собственными глазами видел, как он это делает», — добавил Маггид. Он был единственным очевидцем этого.

Позже было создано много легенд, подчеркивающих превосходство Маггида над его товарищами, ибо Маггид был любимым учеником Учителя. Существует предание: однажды Учитель сказал ему: «Я. нуждаюсь в тебе. Благословен источник или нет, зависит от человека, черпающего из него».

В другой раз случайно услыхали слова Бешта: «Если б только Дов-Бер мог пойти в микве, он привел бы Мессию». Но будучи постоянно больным, он не мог ходить в ритуальную купальню.

Между Учителем и учеником существовала такая тесная связь, что после того, как Баал-Шем дал Маггиду свое благословение, он попросил ученика благословить его самого.

Хасидские историки сообщают нам, что два эти человека встретились около 1752 года, за восемь лет до смерти Баал-Шема. Утверждают, что Маггид посещал Баал-Шема дважды, второй визит — более длительный — продолжался 6 месяцев. Почему эти люди так быстро и так близко сошлись? Никто не знает. Оба, и Учитель и ученик, владели кфицат ха-дерех, тайной «сжатия времени». Однако считал ли Баал-Шем Маггида своим преемником, так и не установлено.

В действительности у Баал-Шема было по крайней мере два других ученика, сравнимых по значительности с Маггидом. Пинхас из Кореца и Яаков-Йосеф из Полонного. Первый известен как мудрец, «мозг» хасидизма, второй — как его первый летописец и историк.

Рабби Пинхас, бесконечно скромный человек, никогда не претендовал на престол. Рабби Яаков-Йосеф сделал такую попытку. Похоже, поначалу рабби Пинхас даже поддержал его против Маггида.

Яаков-Йосеф был известен своей безграничной преданностью Баал-Шему. Практически он никогда не покидал его, довольствуясь пребыванием в тени Учителя. Его работы в области хасидизма являются первыми трудами такого рода. Тридцать лет он корпел над ними, и имя Баал-Шема упоминается в них 280 раз. Он справедливо считал себя любимым писцом Учителя. Однажды — и тому были свидетели — Бешт воскликнул: «Владыка небесный, когда я умру, я попрошу награду не за свои добрые дела, а только за то, что привел к Тебе моего Йоселе».

Почему же тогда Яаков-Йосеф не стал преемником? Это неясно. Возможно, он был слишком скованным и малообщительным человеком. Его отношения с другими людьми, особенно с руководителями, отличались неловкостью и неуклюжестью. Ревнивый от природы, он, вероятно, выходил из себя при виде тех, кто претендует на близость к Учителю, считал, по-видимому, что никто, кроме него, не способен понять Баал-Шема. И наконец, большинство хасидов считало его чересчур интеллектуальным. По мнению этого большинства, книжники должны были заниматься своим делом в тиши, не вмешиваясь в общественную жизнь, где поступки имеют большее значение, чем размышления.

Яаков-Йосеф тяжело перенес свое поражение. Ему было горько чувствовать, что коллеги отвергли, не поняли его, обошлись с ним несправедливо.

Пинхас их Кореца как мог утешал друга. Он рассказал ему притчу: «Когда король ложится спать, корона его висит на гвозде, вбитом в стену. Почему висит она на гвозде, на простом жалком гвозде, а не покоится на голове первого министра? Да потому, что министр, чего доброго, мог бы принять все это всерьез и вообразить себя королем, а гвоздю такая опасность не угрожает».

Похоже, собеседнику чувства юмора не хватало, ибо притча его не утешила. Отношения Яакова-Йосефа с Маггидом и его последователями испортились до такой степе-ни, что он отказался разделять с ними субботнюю трапезу. Он оставался дома и ел в одиночестве. Горечь стала нестерпимой, когда он узнал, что… его книги не продаются. Рассказывают следующее: узнав, что на его книги не нашлось в Бердичеве ни одного покупателя, Яаков-Йосеф впал в ярость, угрожая проклясть город. Чтобы умиротворить его, рабби Вулф из Житомира срочно отправил гонца с поручением закупить сто экземпляров. Город был спасен.

Безотносительно к тому, правдой или выдумкой является эта история, она отражает судьбу человека, а не его трудов. Труды же Яакова-Йосефа с самого начала легли в основу движения. Возможно, предпочтение было отдано Маггиду, а не ему, поскольку хасидизм уже тогда отдавал предпочтение устному слову перед написанным, опыту перед чистым знанием и людям перед книгами.

Яаков-Йосеф учил. Маггид — вдохновлял. Однако в намерения Маггида входило не только вдохновить своих учеников, но воспитать из них духовных наставников. При жизни Баал-Шема хасидизм воплощался в одном человеке. Настало время воплотить его в движении. В централизованном, согласованном, упорядоченном движения со своими целями и правилами, дисциплиной и прерогативами.

За несколько (точнее, за двенадцать) лет Маггид, прекрасный организатор и администратор, соткал сеть, покрывшую всю Восточную Европу. Благодаря ему огонь, зажженный Баа^-Шемом, добрался до самых разоренных и удаленных общин — больших и малых. Он точно знал, кого, куда и с какой миссией послать; ничто не ускользало от него, ничего не оставлял он на волю случая.

У него были основания командировать Аарона из Карлина в Литву, а Элимелеха из Лизенска в Галицию. Каждый мог преуспеть только там, куда его отправили, взаимозаменяемыми они не были.

Разделив Центральную Европу на более или менее ограниченные области, Маггид в каждую назначил рабби, обязанного заложить основы хасидизма в этом месте.

Какие же средства имелись в их распоряжении? Несколько историй, несколько мелодий и непоколебимая вера в правоту Баал-Шема. И везде они находили людей, которые хотели слушать и присоединяться. Эти рабби, эти эмиссары не знали преград. Они преодолевали громоздящиеся горы и глубочайшие долины: ничто не могло их остановить, и уходя, они никогда не ощущали, будто сеют впустую.

Рабби Менахем-Мендла из Витебска спросили, чего он достиг в Витебске. Он ответил: «Явившись туда, я нашел разодранные одежды и нетронутые сердца. Теперь наоборот».

В других краях, где-нибудь среди нищих общин Галиции, Маггид хотел принести надежду и утешение людям,

живущим в отчаянии и унижении; расстроить укоренившийся порядок, растормошить официальные институты, разрушить барьеры, разделяющие бедных и богатых, ученых и ремесленников, городских и деревенских жителей. И, главное, показать, что еврейство — это и преемственность, и вера в новое.

Идея хасидизма, вызванная к жизни Баал-Шемом, нашла практическое применение благодаря Маггиду. До него она оставалась неясной, фрагментарной, импульсивной. Отвлеченность и предельная возвышенность делали ее уязвимой. Нужно было защитить и подкрепить самое ее сердцевину, нужно было заключить ее в рамки, которые бы ее поддерживали и очертили бы контуры расширяющегося движения. Но главное, следовало укоренить ее в реальности.

Кто это сделает? Цадик. Рабби. Праведник. Учитель. И снова Маггид превращает туманную концепцию Баал-Шема в жизнеспособную доктрину. По его представлению, цадик обязан совмещать в себе добродетели и дарования, быть одновременно святым, руководителем, мудрецом и исполнять обязанности, связанные со всеми этими качествами. Быть посредником Божьим в Его общении с людьми и заступником за человека перед Богом. От него требовалось быть почти сверхчеловеком. Ожидалось, что он будет культивировать чувство собственного достоинства, не переходящее в гордыню, возбуждать гнев, не поддаваясь ему, добиваться недостижимых целей, брать на себя полную ответственность за возможные последствия и конфликт. Цадик должен был обладать ораторским даром, дабы лучше хранить молчание, и искусством молчания, дабы лучше говорить.

Акцентируя роль цадика, устанавливая для него почти недосягаемые образцы, Маггид, в отличие от своего предшественника, ориентировался более на элиту, на свое ближайшее окружение, нежели на заурядных хасидов. Круг же его близких был исключительно замкнут. Желание попасть в него, все попытки сподобиться этой чести не имели никакого значения. Быть достойным тоже мало что значило. Маггид выбирал учеников сам, согласно одному ему ведомым критериям. Такой мыслитель, как Шнеур-Залман, и такой простодушный человек, как Лейб, сын Сары, жили, на первый взгляд, в двух совершенно различных мирах. Тем не менее каждый из них достиг в своей области высокого совершенства и славы. То же можно сказать об остальных; каждый занимал строго определенное место в иерархии Маггида. Легенда рассказывает о единственном исключении: на редкость талантливый последователь Маггида добился того, что его впустили в это общество, но слишком рано узнав слишком много тайн, он пристрастился к выпивке, а потом, ко всеобщему изумлению, стал браниться, бахвалиться и нести всякую ахинею… Хасидские летописцы упоминают о нем крайне редко и сдержанно. Они явно стыдятся признать, что один из самых блестящих учеников великого Маггида мог кончить так скверно. Все остальные ученики оказались под стать Учителю — они сделались рьяными и неутомимыми проповедниками. Приверженцы Маггида несли с собой мечту и безудержное хасидское веселье, странствовали из страны в страну, от деревни к деревне, от общины к общине, созидая царство, где принц умел рассказывать, умел петь и приучать к пению других.

Все это заставляло цадика вести двойное существование, действуя сразу на двух уровнях: служить для прочих примером, вызывать у них восхищение, но не желание поравняться; оставаться открытым для людей и сохранять одновременно тайную и недосягаемую связь с мирозданием.

Причина понятна. Чтобы простой человек мог вынести все беды прошлого, настоящего и будущего, чтобы неискушенный ум мог воспринять, пусть неосознанно, не желая того, боль и загадки, мог справиться с повседневной тоской и житейскими тяготами, требовался вестник нового, достаточно ему знакомый, чтобы быть понятым, и вместе с тем достаточно чуждый, чтобы говорить о тайне, о незнаемом, О спасении. Нужны были люди, внушающие доверие; пусть проблему нельзя было решить в одиночку, зато оставалась надежда. Раз цадик, по определению, знает, значит ответ существует, значит и испытания и невзгоды осмысленны, а не бесцельны; они оставляют отпечаток в бессмертной коллективной памяти. И в этом — другая задача цадика: он учит хасида никогда не считать себя ненужным, покинутым существом, отвергнутым тем миром, которого он не понимает.

Таким образом, деятельность Маггида отвечала потребности, особенно насущной во многих глухих районах Польши, Украины, Румынии, Венгрии, Австрии и Белоруссии. Эти изолированные общины его школа снабдила руководителями. Благодаря ему еврей знал теперь, к кому обратиться в минуту горя и отчаяния — к цадику; к цадику, сознающему, какой неограниченной властью он наделен в видимом и невидимом настоящем, чтобы осуществить свою миссию. Если душа его не будет свободной, разве сумеет он повлиять на другие души? И если собственная судьба ускользнет от него, посмеет ли он влиять на судьбы других? Маггид толковал талмудическое изречение «Веда ма лемала мимха» следующим образом: веда — знает, что — ма, лемала — там наверху, мимха — в равной мере происходит от вас. Ты — начало любого события, его источник. Это через твою волю Бог проявляет Себя!

Говорят, однажды Маггид решил — настало время покончить с изгнанием евреев из Эрец-Исраэль. Решение это вызвало тревогу на небесах. Спросили его: «Да кто ты, собственно, такой, что отваживаешься вмешиваться в Божественный порядок?» «Я цадик ха-дор, праведник этого поколения», — ответил он. — «Ты? Докажи это». — «Хорошо, мои ученики представят доказательства». И собрав учеников, он спросил их напрямик: «Праведник я этого поколения или нет?» Ошеломленные ученики хранили молчание. Маггид повторил вопрос — никто не проронил ни слова. Он спросил их в третий раз — и снова молчание было ему ответом. Этот непонятный отказ по сей день остается необъяснимым. Неясно, почему эти слепо преданные Маггиду люди отказались в критический момент поддержать Учителя. Известно только, что в отличие от своего предшественника, он никогда не предпринимал второй подобной попытки. И написано было, что Мессия останется с ангелами на много и много грядущих лет. Людям придется ждать.

Похоже, его давний соперник рабби Пинхас из Кореца имел в виду именно этот эпизод, когда сказал: «Если б я захотел, то вызвать Мессию мне было бы так же легко, как поднять соломинку. Я, однако, предпочитаю довериться Богу».

Маггид стремился развить у своих учеников чувство уверенности в собственных силах; в противном случае они не могли бы надлежащим образом выполнять свои обязанности рабби. Вопиющее проявление гордыни? Возможно. Но раз уж человек вообще, а праведник в особенности создан по образу и подобию Бога, он может и должен при некоторых обстоятельствах присваивать себе тот или другой Его атрибут. «У-мильбашто анава» (Божий покров — смирение) — это изречение так истолковали в Межириче: если смирение подобно покрову, то человек обязан снимать его. И все же, чтобы сбалансировать опасность, таящуюся в подобной концепции праведности, Маггид часто подчеркивал важность смирения в качестве основной добродетели. Только смиренный человек в состоянии вынашивать честолюбивые замыслы, граничащие с тщеславием. Грань между гордостью и тщеславием тонка, а на карту поставлено многое. Он сказал: «Вы можете соблюдать каждую заповедь Торы, вы можете очищаться и совершенствоваться, исполняя все предписания, но если в последний миг в ваше сознание проникнет одна-единственная тщеславная мысль, значит, все было напрасно. Можете сунуть все ваши добрые дела, все ваши достойные намерения в дорожный сундук и швырнуть его в Ад».

Борьба с гордыней, по-видимому, была важнейшей задачей Маггида и его школы. О ней столько говорилось, что задаешься вопросом, придавалось ли остальным грехам хоть какое-нибудь значение.

Некий противник движения, обсуждая эту тему с рабби Вулфом из Житомира, с недоумением заметил: «У меня, знаете ли, затруднения с зятем. Со времени своей Межирической авантюры он только и рассказывает о том, как борется с гордыней. Я не понимаю, чем, собственно, он может гордиться? Ничего не делает, ничего не имеет и ничего не знает. Я вот учился у Виленского Гаона, знаю пол-Талмуда наизусть, щедр к нуждающимся, посещаю службу три раза в день и веду праведную жизнь. И все же — взгляните на меня: разве похоже, что мне надо смирять гордыню?»

Диалог между Элимелехом из Лизенска и его братом Зусей из Аниполи: где и как человеку начинать служить Богу?

— Очень просто, — сказал Элимелех, — если он начнет с осознания своей малости и незначительности, он оценит величие Бога.

— Что?! — воскликнул Зуся. — Чтоб человек начал с себя? Какая самонадеянность! Пусть вместо этого воззрится он на Господне величие, и тогда ему останется лишь осознать, насколько сам он ничтожен!

Убедить друг друга им не удалось, и они пошли к Маггиду, чтобы тот рассудил их. «По существу, правы вы оба, — сказал Маггид, — верны обе точки зрения. Тем не менее надежнее начинать поиск, зная свои возможности, а значит — с самого себя. Лежащему на земле падать некуда».

По другому поводу Маггид заметил: «Пусть тот, кто взыскует жара душевного, не ищет его на горных вершинах — он найдет там только ледянящие ветра. Пусть лучше нагнется и поищет среди пепла».

Он, несомненно, отличался здравым смыслом. Его наставления включают практические советы и указания, которые могли бы быть опубликованы под заголовком «Поучения рабби». Он был старательным педагогом: своих последователей учил даже искусству публичных выступлений. Вот его совет: «Всякий раз, когда произносишь речь, остановись, не дойдя до самого конца». И еще: «Помните, хороший проповедник сливается в одно целое не со своей аудиторией, а со своими словами. В тот момент, когда он услышит себя со стороны, пора заканчивать».

Рабби Зусе он посоветовал: «Слушай, я не могу научить тебя десяти важнейшим правилам, тем, что определят поведение человека, жаждущего служить Создателю своему. Однако существуют три вещи, которым ты можешь научиться у ребенка, и семь — которым ты можешь научиться у вора. У ребенка научись смеяться, плакать и постоянно быть занятым. У вора? Во-первых: все, что он делает, — он делает втайне. Второе: чего он не добился сегодня — постарается добиться завтра. Третье: он верен сообщникам. Четвертое: он готов пожертвовать собой ради цели, даже в том случае, если другие не придают ей значения. Пятое: когда вожделенный предмет становится его собственностью, он теряет к нему интерес. Шестое: он не боится трудностей. Седьмое: ничто на свете не может заставить его свернуть с избранного пути — другими словами, он не хочет быть никем иным, кроме как самим собой».

Хотя Маггид и обладал чувством юмора, проявлял он его довольно редко. Серьезный до торжественности, озабоченный теми представлениями, которые складываются у других, он не поощрял ни отступлений от формальностей, ни развлечений.

Позволительным он считал только необходимое. Люди приходили издалека, чтобы услышать от него одно-единственное слово, дающее пищу для длительных размышлений, или же просто хотели провести субботу под его крышей.

Среди паломников оказался и Соломон Маймон, известный философ, друг Канта и Мендельсона. У него была своя причина: он вознамерился увидеть и оценить Маггида. Маггид отказался принять его, и обиженному философу пришлось ждать до конца недели, пока его не допустили к Учителю. Маймон рассказывает нам: «Было время первой субботней трапезы… Все вокруг сияло белизной… Маггид в белом… Даже его табакерка была белой… Вокруг стола распевали ученики. Он велел каждому прочитать стих из того библейского отрывка, который предстояло произнести на следующий день. Потом Маггид вплел эти цитаты в беседу, и каждый из учеников уверился, что Учитель разговаривает с ним одним».

Атмосфера в Межириче была напряженной и наэлектризованной. Люди жили на грани нервного истощения; даже подумать о том, чтобы как-то отвлечься, считалось кощунством. Маггида боялись, а именно этого он и хотел.

Однажды в Йом-Кипур, гласит легенда, Маггид, в ту пору еще проживавший в Меджибоже, нечаянно коснулся каймы ритуального покрывала, окутывавшего Баал-Шема. Неудержимая дрожь охватила его. Он прислонился к столу — и стол задрожал тоже.

Его ученикам, чтобы трепетать, не нужно было к нему прикасаться. Им достаточно было видеть его — даже издали.

Он никогда не смеялся. Но иногда улыбался.

Один очень набожный и очень состоятельный еврей хотел поразить его своим аскетизмом. «Скажи мне, что ты ешь каждый день?» — осведомился Маггид. «О, почти ничего: черный хлеб с солью — вся моя еда». «Плохо, — сказал Маггид, — очень плохо. Я приказываю тебе есть булки и пирожные, а также пить сладкое вино». «Но почему, рабби?» — вскричал изумленный хасид. «Я объясню тебе, почему. Видишь ли, если ты будешь довольствоваться черным хлебом и водой, то придешь к выводу, что бедняк может жить, питаясь камнями и росой. Но если ты будешь есть пирожные, то дашь беднякам хлеб».

Другой анекдот: знаменитый врач, лейб-медик при Прусском королевском дворе, предложил ему сделку: «Я исцелю твое тело, если ты исцелишь мою душу». «По рукам, — сказал Маггид, — посмотрим, кому повезет». Если верить легенде, врач стал хасидом, а Маггид остался неизлечимо больным.

И наконец, еще одна история. Как-то арендатор и его жена упрашивали Маггида помолиться за них: «Мы бездетны и хотим сына». «Хорошо, — ответил он, — это обойдется вам в пятьдесят два рубля». 52 — это цифровое значение слова бен (на иврите — сын). Пара стала торговаться, предлагая половину. Бесполезно. Маггид даже не пошевелился: «Вы хотите, чтобы я молился за вас? Так платите деньги». В конце концов, крестьянин, разозлившись, повернулся к жене и сказал: «Пошли домой. Обойдемся без него. Помолимся сами, и Бог поможет нам бесплатно». — «Быть по сему», — сказал Маггид и улыбнулся.

Баал-Шем говорил:

«Иногда кажется, что Бог очень далек от человека — почему?

Долг отца — научить сына ходить. Для этого он отдаляется без предупреждения, хотя и рискует, что ребенок споткнется и упадет».

У Дов-Бера был свой взгляд на эту проблему: «Бог, в Своей безграничной любви, сдерживает Свой свет, дабы человек мог подняться шаг за шагом, ступень за ступенью к постижению

запредельного. Это способ, посредством которого отец учит сына ходить».

В чем же кроется величие Великого Маггида из Межирича? И почему его и поныне так называют? Он не оставил ни работ, исполненных талмудической эрудиции, ни этической системы, ни новой философии. Все, что нам известно о его огромной личности, о его способностях, интуиции, проницательности и сложном характере — мы знаем от последователей Маггида, и приходится верить им на слово. Более того, тщательный анализ идей, приписываемых ему, показывает, что в основном он отстаивал, и успешно, теории Баал-Шема, так называемый Бештианский хасидизм.

Его взгляды на цимцум ха-элохут — самоограничение Божества как условие рождения и развития мира — заимствованы у Баал-Шема, который, в свою очередь, почерпнул их из Лурианской каббалы. То же относится к его концепции вездесущести Шхины — даже в зле и несчастьях. «Лет атар пануй миней, — провозглашал Баал-Шем. — Бог пребывает повсюду — даже в грехе — и уж несомненно, в грешнике».

Признаюсь, чем больше узнает живущий во мне ребенок, тем в большее замешательство приводит его Великий Маггид.

Теоретические достижения Маггида не слишком весомы. Его попытки разрешения метафизических проблем — связи между человеком и Богом, между человеком и человеком, связи человека с самим собой — не отмечены ни эпохальными открытиями, ни нетрадиционным подходом. Что бы он ни излагал, Баал-Шем уже высказал это до него, прямо или косвенно: плач жертв и смех палача, социальная несправедливость, слабость бедняка и высокомерие богача, пределы восприятия, зачарованное бесконечностью одиночество человека, противопоставленное Божественному одиночеству, внутреннее родство Добра и Зла, ощущение общности между видением смерти и видением ее победителя. Эти проблемы не давали покоя Баал-Шему подобно тому, как они тревожили тех, от кого, согласно его утверждениям, он их унаследовал. Даже нормы социального поведения, которые Маггид предписывал Учителю, восходят к Баал-Шему. Вообще, Маггид выглядит скорее преемником, чем новатором.

На самом деле не только слава Баал-Шема превосходила славу Маггида — ученики затмевали последнего в его же собственной сфере. Шнеур-Залман превзошел его в вопросах Галахи и умозрительной философии; Леви-Ицхак из Бердичева — в любви к народу Израиля и каждому еврею в отдельности; Шмелке из Никольсбурга — в талмудической учености; Зуся из Аниполи — в кротости и смирении и Аарон из Карлина — в риторике. Вероятно, и Маггид отдавал себе в этом отчет. Бывало, он рассуждал вслух: «Чем я согрешил, что стал рабби? И к тому же знаменитым?» Иногда он присовокуплял: «Своим врагам я пожелал бы этого…» Чем объяснить его влияние на сподвижников и учеников? Его многогранностью? Или же его болезненностью? Или тем впечатлением, которое складывалось у других о нем как о человеке, владеющем многими ключами ко многим вратам? Или тем, что он носил блистающую корону первого Учителя?

А может, надобно приглядеться к его ученикам внимательнее, нежели к нему самому, чтобы выяснить причины и специфику величия Маггида. Они нуждались в руководителе, в рабби, чтобы побороть свои сомнения, свое одиночество. Межирич был для них тем, чем Меджибож был для Маггида: прибежищем, стабильностью, присутствием Учителя. После Межирича они знали, что дорога начинается где-то не здесь и ведет в места иные. Те же мотивы, которые привели Маггида к Баал-Шему, связали Маггида с его собственными учениками. Чем значительнее они были, тем глубже были их внутреннее одиночество и потребность опереться на кого-нибудь, кто защитил бы их от чрезмерной гордости и преувеличенного смирения. Они приходили в Межирич столько же в поисках человеческого контакта, сколько в поисках знаний. Они желали сплотиться в духовное братство, почувствовать, что другие разделяют их жажду, даже если способы ее утоления не всегда были одинаковы. И еще они страстно желали подтверждения своего участия в прекрасном, радостном приключении, которое еще теснее сплачивало их. Находиться в Межириче — значило не только находиться вместе с Маггидом, но также жить с товарищами, друзьями и союзниками.

Они чувствовали, что самосовершенствование достигается только при помощи других. Это — основополагающая идея хасидизма. С того момента, как они осознали, что путь к Богу лежит через человека, и человек — единственная связь между Богом и Его творением, ключ к Его тайне, — дорога повела их через Межирич. Маггид стал символом индивидуального и коллективного поиска. Сам он заметил о своих учениках: «Я нашел свет запертым в чулане. Все, что я сделал, — это открыл дверь».

Являлось ли это его единственной заслугой? Тем единственным, что давало право на славу? Конечно, нет.

Он был велик потому, что осмелился наследовать Баал-Шему. Он не мог не знать, что его неминуемо будут сравнивать с Баал-Шемом и что он неизбежно окажется в проигрыше.

Он был велик, ибо понял важность передачи по наследству учений и открытий. Он рассматривал свою роль как роль человека, устанавливающего связи, считая себя в большей мере исполнителем, чем новатором. Не пытаясь основать новое движение, он использовал свои таланты для укрепления того, которое унаследовал.

И наконец, он был велик, ибо предвидел необходимость воспитания духовных лидеров множества изолированных и заброшенных общин. Возможно, он интуитивно знал, что европейское еврейство начинает длинный и кровавый путь, и в пути этом ему понадобятся вся помощь и поддержка, какую оно только сможет получить.

Явление одновременно редкостное и (по отношению к Маггиду), возможно, более показательное, чем любое другое: когда его ученики в свой черед становились Учителями, Маггид не испытывал зависти ни к ним, ни к их славе, ни к их достижениям.

Никогда он не укорял их за поиски новых путей: он хотел, чтобы они были разными. Тридцать девять учеников не походили ни на него, ни друг на друга. Каждый проявлял настойчивость в основании собственной династии, школы, отмеченной его собственной печатью, выражающей его собственные взгляды на судьбу человечества в целом и народа Израиля, в частности. Значительно больше, чем держать их в зависимости от себя, желал он, чтобы они правили во имя его. Он, Маггид из Межирича, наследник Баал-Шема, служил связующим звеном между ними.

Однако он не был похож на Баал-Шема, и это — другой ключ к разгадке тайны величия Маггида. Сменив Учителя, он не пытался ни соперничать с ним, ни подражать ему. У него был свой индивидуальный стиль жизни, свой индивидуальный способ общения с людьми. Никто не решался бы столь круто и безоговорочно отклониться от пути Учителя. Большинство, вероятно, стремилось бы достичь полного отождествления с основателем движения, следуя его заветам и, по возможности, копируя образ его жизни. Сделай это Маггид, он стал бы вторым, мелким Баал-Шемом, то есть более или менее удачной имитацией. Маггид отверг легкие решения и избрал иную дорогу. Таков был его способ почтить труд Учителя. Он понял: чтобы остаться верным Учителю — необходима причудливая смесь отваги и преданности, позволяющая сойти с проложенного им пути.

Его «отклонение» было синтезом преемственности и новаторства, хотя он никогда не превращался в раскольника. Обязанностью Маггида перед самим собой, не перед основателем хасидизма, было сохранение живого образа Баал-Шема, его легенды и наследия.

Итак, Межирич не стал новым Меджибожем. В отличие от Баал-Шема, Великий Маггид редко покидал дом, избегал толпы. Баал-Шем постоянно пребывал в движении, всегда и везде проявлял интерес к самым разным людям; Маггид обращался лишь к нескольким избранным. Баал-Шем рассказывал истории; Маггид произносил речи. Баал-Шем отправлял службу с толпой, — чем больше народу, тем радостнее он становился; Маггид молился один, и только в конце службы девять привилегированных учеников приглашались, чтобы составить с ним миньян.

Баал-Шем был доступен и всегда готов помочь. Каждый мог прийти и увидеть его, не нуждаясь в посредниках. Маггид не таков. Он первый назначил габая, или шамаша (секретаря, слугу, стража), чтобы оградить себя от незваных гостей.

Видимо, Маггид в большей степени, чем его Учитель, имел влечение к театральным эффектам. Баал-Шем странствовал одетый то как кучер или крестьянин, то как плотник или бродяга. Маггид считал, что выглядеть надо иначе. Он усвоил роль верховного священнослужителя и обычно надевал белую ниспадающую мантию — символ занимаемой должности. Он внушал уважение, Баал-Шем — любовь. К концу жизни Маггид пользовался костылями, его впечатляющая внешность стала внушать благоговейный страх. Болезнь воздвигла еще один барьер между ним и внешним миром.

Затем произошла странная вещь. Нежданно и без всяких объяснений Маггид решил переехать из Межирича в Аниполь. Почему? Причины неясны. Мало говорится о переезде и в хасидской литературе. Был ли он вызван все более и более злобными нападками его противников? Возможно. Но если это и ответ, то неполный. Решение о переезде не разрешило вконец обострившегося конфликта. География не имела отношения к войне фанатичных хасидов с такими же фанатичными митнагедами.

(Кроме того, нападкам подвергались в основном его ученики, а не сам Маггид. Задача этих последователей-проповедников была нелегкой. И религиозные, и светские лидеры иудаизма считали их реформаторами, если не отъявленными еретиками. Они подвергались оскорблениям, унижениям, особенно в важных общинных центрах Украины и Белоруссии. Но чем больше их преследовали, тем больше сторонников они приобретали.)

Чем же все-таки объяснить отъезд Маггида? Возможно, он осознал, что труд его завершен: ученики, влиятельные рабби и известные цадики в нем теперь не нуждались. Утратив иллюзии, безнадежно больной, он мог почувствовать себя отвергнутым и ненужным.

А может быть, он тосковал по одиночеству. Посвятив жизнь другим, пожелал уйти в себя, чтобы присмотреться к переменам, происшедшим в нем самом за то время, пока он менял представление стольких евреев об их месте в обществе.

Еще одно предположение: возможно, этот наделенный тонкой интуицией человек предчувствовал грядущее разочарование: хасидизм, возникший как оппозиционное движение, уже начал превращаться в новое официальное учреждение…

Каковы бы ни были мотивы, переезд, состоявшийся в 1772 году, кажется, не слишком глубоко затронул хасидский мир. Правда, более драматические события отметили этот достопамятный год. Польша была рассечена и поделена между Германией, Австрией и Россией. Этот раздел принес евреям много страданий. Когда народы дерутся, расплачиваться чаще всего приходится евреям.

В этом же году первая хасидская книга — «Толдот», написанная рабби Яаковом-Йосефом из Полонного, увидела свет и в этом же году была публично сожжена. В этом же 1772 году противники хасидов — митнагеды — уговорили авторитетного Элиягу, Виленского Гаона, отлучить хасидов. Хасидские лидеры подумывали о переходе в контрнаступление, об ответном отлучении. Маггид воздержался: он не хотел усугублять раскол. Лучше терпеть и ждать. Но антихасидские мероприятия умножались и становились нестерпимыми, особенно в Литве. Хасидов преследовали так, словно они были вне закона. И тогда, в одну незабываемую ночь, десять последователей Маггида собрались в Бет-Мидраш и при жутком свете черных свечей произнесли торжественное и страшное заклинание, которым по традиции изгоняют врагов из общины Израиля. Внезапно посреди церемонии послышался приближающийся хорошо всем знакомый стук костылей: Маггид. Скорбный и разгневанный, стоял он перед ними. «Вы потеряли голову», — вот все, что ой сказал. Недвижные, охваченные раскаянием, остались они у стола, осознав полный смысл его слов, прозвучавших, как приговор: они потеряли своего главу, своего Учителя, он собирался покинуть их. Навсегда. Некоторое время спустя он утешил их: «Я обещаю, что в спорах хасидов и митнагедов побеждать будут всегда хасиды».

Когда несколькими месяцами позже он умирал, шел сильный снег. Пурга яростно бушевала над деревней, словно хотела смести ее с лица земли. Маггид лежал, закутанный в ритуальное покрывало, с филактериями на лбу и на левой руке. Вокруг толпились близкие. Последние слова слетели с его уст: «Держитесь вместе, будьте всегда вместе, всегда».

Этому завету они, однако, не последовали. И все же истории его остались, и через них мы приобщаемся к ученикам Маггида, а через учеников — к самому Маггиду и Баал-Шему, и благодаря всем им мы приобщаемся к самым высоким движениям еврейской души и еврейского воображения.

Без них наша история оказалась бы беднее, намного беднее. В ней не было бы ни мечты, ни ностальгической легенды.

УЧЕНИКИ

«Только Ты, Господи, знаешь, почему иногда я ставлю себя впереди, а иногда — позади других!» — воскликнул однажды рабби Барух из Меджибожа.

Этот внук Баал-Шема, воспитанный Маггидом из Межирича и обученный рабби Пинхасом из Кореца, человек гордый, вспыльчивый, а порой впадавший в глубокое уныние, претендовал на особый статус среди других хасидских учителей своего поколения. Так оно и было. Рассматривая себя как наследника — наследника не рабби Гирша, отца, незаметно прошедшего по жизни, а деда, — он считал, что ему принадлежит все. Действительно ли он верил, что является единственным, законным преемником Баал-Шема? Возможно. Ибо для него каждый рабби был потенциальным соперником и узурпатором.

Это открытое высокомерие, конечно, причинило ему много неприятностей и возбуждало враждебность. Его собственные шурины жаловались на капризы и легкомыслие Баруха и дошли до того, что обвинили его перед лицом Великого Маггида, чей внук скажет позднее: «Рабби Барух из Меджибожа взбирался к небесам, ступая по головам остальных цадиков».

Он вечно был недоволен, недоверчив, мнителен, жаловался на всех и вся. Но люди прощали ему резкости, внезапную смену настроений. Посетители, даже если он их оскорблял и поносил, были счастливы. Мальчику, случайно заставшему его во время семейной сцены, он сказал: «Молчи, ты ничего не понимаешь. То, чему свидетелем ты был, — спор между Богом и Шхиной». Легенда простила его. Больше того: поставила на почетное место, прозвав Баруха «Учителем Учителей».

Ко времени смерти Баал-Шема ему исполнилось всего три года, однако дед произвел на него неизгладимое впечатление. Барух хотел во всем походить на него, хотел сравняться с Бештом. Ощущая свою несостоятельность, он часто предавался унынию и меланхолии. Хотя он отчаянно им противился, сомнения его терзали постоянно. Как знать, благоговеют ли хасиды перед ним самим или перед памятью его деда? Чтобы отвлечься, утешиться, он прибегал к услугам знаменитого остряка Гершеле Острополера. Этот Гершеле, преданный и бесстыдно дерзкий, стал единственным человеком, который говорил ему правду в глаза.

Вот такая история: однажды вечером Гершеле зажег свечу, но рабби Барух сделал ему выговор: что толку, в комнате слишком темно. На следующий вечер Гершеле зажег дюжину свечей. И опять рабби Барух отчитал его: «Ты что, ослепить меня хочешь?» «Не пойму я вас, — сказал Гершеле, — вчера ему, видите ли, было чересчур темно, сегодня светло…» Барух расхохотался: «Это ты, ты берешься учить меня, рабби Баруха, когда и каким образом должен я сменить гнев на милость!»

«Этот мир, — сказал он, — наполнен светом для каждого, кто его знает, но окутан тьмой для тех, кто сбился с пути… Что до меня, то я живу в нем, словно посторонний. Как и Господь. И связывает нас то, что мы оба чужие во враждебном мире».

По другому поводу он заметил: «Вообразите себе двух детей, играющих в прятки. Один прячется — но другой его не ищет. Прячется Бог, а человек не ищет Его. Представьте же, как Он страдает».

«В чем состоит величайшая заслуга пророка Илии? — сказал он. — Когда он боролся с царями и сокрушал идолов, люди не принимали это за чудо, а кричали: „Господь — Бог наш!“»

Одна из притч рабби Баруха: «Чтобы постичь истину, человек должен пройти сорок девять ворот — и за каждыми встает новый вопрос, и в конце пути перед последними вратами встает последний вопрос, после которого нельзя жить без веры».

Он умер в сорок четыре года. У его изголовья была открыта книга «Зохар» на странице, где упоминается «гнев, снискавший благословение вверху и внизу», и имя его Барух.

Менахем-Мендл из Витебска — единственный ученик Маггида из Межирича, которому довелось встретиться с Баал-Шемом. Сам Маггид представил его Бешту. Менахем-Мендлу в то время было одиннадцать лет, и он уже снискал славу блистательного талмудиста.

Баал-Шем, окруженный своими последователями, пристально взглянул на мальчика и начал рассказывать ему историю. Некоторые из присутствующих ее тут же забыли, а от остальных ускользнул ее сокровенный смысл. Только он, маленький Менахем-Мендл, запомнил притчу во всех подробностях и понял ее значение, ибо то была история его жизни от первого до последнего дня. Почести, труды, болезни, разочарования, радости, огорчения, паломничество в Святую Землю — все было там. Впоследствии, всякий раз, когда его здоровье беспокоило друзей, он увещевал их: «Не волнуйтесь, мне еще предстоит половина или четверть пути». Вот как он стал рабби: Маггид из Межирича, принимая депутацию своих приверженцев из Витебска, передал им пояс и посох. И то, и другое надлежало вручить некоему рабби Менахем-Мендлу, жившему в их городе.

Вернувшись домой, путешественники принялись искать этого счастливчика. Тщетно. В Витебске не было рабби Менахем-Мендла. Они усердствовали настолько, что спрашивали даже прохожих, и наконец какая-то оборванная женщина сказала им: «Я знаю только одного Менахем-Мендла — моего собственного зятя». Стремглав бросились они к ней домой, и, не говоря ни слова, вручили ему пояс Маггида. Менахем-Мендл принял их, и в тот же миг посетители увидели, что он стал другим человеком.

«Мое земное призвание, — объявил он, — выявить пустоту во мне и вне меня и заполнить ее».

Этого чуткого сдержанного человека любили и люди высшего общества, и обитатели городских окраин. Маггид выказал свою любовь к нему на людях, определив Менахем-Мендлу трубить в шофар в Рош-ха-Шана. После того, как он отправился в Святую Землю, честь эта перешла к Леви-Ицхаку из Бердичева. Преодолевая волнение, тот поднес к губам шофар — и упал без памяти. «Его предшественник Менахем-Мендл видел больше и не поддавался страху», — заметил Маггид.

Своим восторженным друзьям Менахем-Мендл сказал: «Я далек от мысли отвергнуть ваши похвалы, ибо действительно в них буду нуждаться. В тот день, когда я предстану перед Высшим судом, я попрошу вызвать вас в качестве свидетелей. И каждый из вас станет оправдывать мою жизнь и восхвалять меня, сообщая все, что он думает обо мне, точно так же, как вы делаете это теперь. И уверившись, что мое дело выиграло, я возрадуюсь. И вот тогда-то, в самый последний момент, один из судей спросит: „Ну, а сам ты, Менахем-Мендл, ты-то что думаешь о себе?“ И вновь став покорным и безгласным, я смиренно опущу голову».

«Страх наказания — бессмыслица, — сказал он, — бояться должно греха».

Как все хасидские Учители, он жил всецело в ожидании Мессии. Каждое утро выглядывал в окно и печально отмечал: «Он все еще не пришел, ибо мир по-прежнему не изменился».

Вот его самые прекрасные слова: «Человек — это язык, на котором говорит Бог».

Пламенный, ликующий энтузиаст, рабби Аарон из Карлина был хасидским эмиссаром в Литве и России. Без устали разъезжал он по городам и местечкам, смело бросая вызов противникам, разбрасывая ячеи ширящейся сети своих приверженцев везде, везде где ступала его нога. Он непрерывно расточал свои душевные и физические силы. Этот выросший в комфорте сын благополучных родителей пал жертвой какой-то неизвестной болезни, скосившей его в три дня. Он умер в возрасте 36 лет. В Межириче Маггид оплакивал его, уподобляя первосвященнику Аарону, брату Моисея.

Вот как истолковал рабби Аарон библейские стихи о лестнице Яакова, лестнице, стоящей на земле, а верхушкой касающейся неба: «Пусть человек стоит прямо, крепко упершись ногами в землю, и тогда голова его коснется неба».

«Будь у меня возможность поменяться местами с Авраамом, я бы отказался, — сказал он группе хасидов. — „Видите ли, Богу нужны такие люди, как Авраам, а не дураки, вроде меня“».

Однажды люди слышали, как он вскричал: «Одно из двух: Бог — царь мира, а я плохо служу ему, либо Он не царь, и тогда это моя вина».

Его друг, возвращаясь домой из Межирича, где провел несколько лет, постучался в дверь рабби Аарона. Было это поздней ночью.

— Кто там? — спросил рабби Аарон.

— Я, — простодушно ответил гость, уверенный, что его узнают.

— Один Бог имеет право говорить Я. Земля слишком мала, чтобы вместить два «Я». Разве ты не научился этому в том месте, откуда идешь?

Его друг понял, что еще многому надо ему научиться, и в ту же ночь вернулся в Межирич.

Аарон из Карлина учил своих последователей любить жизнь и не отрекаться от ее изобилия. Уныние становится грехом, говорил он им, ибо притупляет ум и оборачивается ненавистью, ненавистью к себе самому. А тот, кто ненавидит себя, рано или поздно возненавидит других.

Он говорил также: «Кто не поднимается — падает! Тот, кто не совершенствуется, — теряет опору под ногами».

Ученик Маггида, рабби Вулф из Житомира, предпочел остаться проповедником. Отсюда его интерес к языку.

«Мысль, по сути дела, бесконечна. Ее ограничивает только сказанное слово. Тогда почему же человек старается выразить свои мысли? Потому что назначение высказанного слова — очеловечивание мысли».

Он говорил: «Я не могу понять так называемых просвещенных людей, которые требуют ответов, бесконечных ответов о сущности веры. Для верующего нет вопроса, для неверующего нет ответа».

Перед смертью рабби Вулф сказал своему слуге:

— Я знаю и страшусь… Грядет день, когда мир утратит равновесие, а человек — разум… Грядет день, и это заставляет меня трепетать. Ты слышишь?

— Да, рабби, я слышу.

— Прошу тебя, скажи это другим. Скажи им, что никого не пощадят в тот день, даже таких людей, как мы с тобой. Мы должны углубиться в себя, чтобы отыскать искру. Скажешь им?

— Да, рабби, но… когда этот день придет, как им избежать гибели? Знаешь ли ты средство, рабби? Больной вздохнул:

— Когда день придет, скажи нашему народу, что я знал это заранее.

Он повернулся к стене и умер.