13 сентября Город Меркури, 12:27 по Гринвичу
- И был хаос! И был Господь! И создал Господь ангелов божьих, дабы отправились они и создали из хаоса порядок! - вещал стоявший на сцене, сооруженной в центре площади Креста, проповедник. Широкие рукава его черного одеяния, столь непохожего на прежние наряды христианских святых отцов свободностью форм и какой-то легкомысленностью дизайна, порхали над толпой подобно крыльям, когда мужчина сопровождал слова обильной жестикуляцией. Окажись в толпе человек циничный, то непременно сравнил бы облаченного в просторный священнический наряд седеющего европейца со старой ведьмой, у которой отняли помело. Но присутствующие не находили столь грубых параллелей.
- И был дьявол! И отвратился он от Господа, сказав: "Хаосом добудем мы хлеб свой!" И пошли за дьяволом одиннадцать ангелов, став демонами, в Геенне коим место! И сказал Господь: "Да станет же Сатана навеки узником хаоса!" И приказал он оставшимся ангелам дьявола из мира нашего изгнать. И вышел тогда Метатрон с мечом огненным и сказал: "Да будет так!" И сразил тем мечом всех одиннадцать отступников и самого дьявола, и рассек он мир надвое. В одной половине создал господь Землю и Небо. Создал он воду и сушу, создал Солнце, населил сушу животными, а воду - тварями морскими. И дал Метатрон пламя свого меча недрам земным, оставив в мире огонь.
Толпа с остекленевшими глазами фанатиков сгрудилась, заполоняя всю площадь. Каждый из присутствующих слушал, затаив дыхание. Резонирующий глубокий голос проповедника гремел над головами:
- И увидел Господь, что это хорошо! И взял Господь глину и вылепил из нее человека, нареченного Адамом! И сказал ему: "Ты возлюбленный сын мой, и мир этот - твой навеки. Дарую его тебе, дабы приумножал ты порядок и сохранял Любовь". И создал Господь женщину, нареченную Евой. И сказал ей: "Ты возлюбленная дочь моя. И мир этот - твой навеки. Дарую его тебе, дабы приумножала ты порядок и сохраняла Любовь". И увидел Адам Еву, и взял ее за руку, и сказал он Господу, что родилась в мире Любовь! Взяла Ева его за другую руку и сказала Господу, что родилась другая Любовь. И ответил им Господь, что это хорошо!
Проповедник вскинул руки вверх, произнеся последнюю фразу с экстатическим надрывом. Толпа дружно издала счастливый рев. Дождавшись, пока голоса стихнут, мужчина продолжил:
- И сказал им Господь: "Бойтесь, дети мои, того, что за границей мира дарованного лежит. Ибо заключен там дьявол и князья его, и в злобе своей приумножают они хаос. Не пытайтесь заглянуть за границу мира дарованного, ибо Сатана не дремлет, оковы сбросить мечтая"!
Толпа загудела. Проповедник вскинул руки снова:
- А за границей, метатроновым мечом очерченной, скованный цепями, дьявол в небытии пребывал вместе с демонами своими. И подсмотрел дьявол за тем, что создал Господь и ангелы его, и возжелал мир упорядоченный погубить. И создал он из пламени, в ранах демонов вечно полыхающего, женщину. И нарек он ее Лилит, и сказал ей: "Ты возлюбленная дочь моя, плоть от плоти моей, дух от духа моего. Дарую тебе силу свою и коварство, дабы одолела ты Адама и Еву и мир, им дарованный, разрушила, в хаосе воцарившись!" И пересекла Лилит границу, пламенем огненного меча очерченную, ибо была она из того пламени создана. И увидел ее Адам, и внушила она ему похоть, и соблазнила его! И родила ему сына, что должен был истребить всех потомков Адама и Евы, по свету разбредшихся. И пролил однажды тот сын кровь отца и врага своего! И угасло тогда пламя, границу мира и Небытия очертившее, и хлынули демоны в Царство человеческое!
Собравшиеся на площади, пребывая в совершеннейшем религиозном экстазе, вторили словам проповедника громкими криками, раскачиваясь из стороны в сторону вслед за движениями его ладоней.
- И спустились с небес ангелы Господни, и вознес Метатрон меч огненный! И началась битва, сотни тысячелетий продлившаяся, иссушившая реки и моря, сравнявшая с землей самые высокие горы. Долго бились ангелы супротив демонов, пока не остался не поверженным один лишь Метатрон, и против него осталась Лилит с сыном своим. И поднял Метатрон своей меч над головами их! Но Лилит, сотканная из того же пламени, ударила Метатрона в сердце! И пал великий помощник Божий! И стал над ним сын Лилит, и сказал: "Буду я править отныне на земле и на небесах!" Но возликовавшего сына дьяволицы окликнул последний выживший сын Евы. И сказал тот ребенок, нареченный Иолой: "Покуда стоит род мой, не будешь ты править на земле и в небесах!" И сразил Иола сына Лилит в бою мечом, поднятым из рук павшего Метатрона, и изгнал дьяволицу к отцу ее! И вознес он огненный меч и воздвиг стену между адом и Землей, обагрив кровью из ран, сыном Лилит нанесенных, ту границу, что впредь не пересечь было, покуда род Иолы в мире царствовал! И посадил Иола новые деревья, и вырастил хлеб свой, и повел род свой от брака с женой, Господом из ребра его созданной, род людской возрождая!
Ликующая толпа, наверное, своими воплями могла взбудоражить космическое пространство вокруг планеты. Вскинув руки, они кричали "Аллилуйя!", пуская обильные слезы. Сотни людей преклоняли колени, почтительно опускаясь перед сценой в позы молящихся. Зажмуривший глаза и высоко запрокинувший голову, так, что на месте носа оказался аккуратно выбритый подбородок, пастор молча купался в лучах обожания.
Огромная площадь, спроектированная в виде широкого восьмиконечного креста, простиралась в самом центре Меркури. Окруженная зданиями городского муниципалитета и важнейших расквартированных здесь организаций, она, по сути, служила двум целям: быть местом проведения проповедей Церкви Креста и являться плацем перед монументальным зданием "Croix Du Monde". Ослепительно белая штаб-квартира "хранителей слова Божьего", несмотря на свои скромные восемь этажей, затмевала любой небоскреб города, всякий особняк или архитектурное завихрение какого-нибудь эстетствующего строителя. Стройные белые стены словно отсверкивали на солнце, зеркальные окна казались кусочками неба, кем-то не слишком нормальным втиснутыми в тело штаб-квартиры. Ионические колонны и некое подобие террасы сообщали парадному входу немалый заряд неожиданной кокетливости, а вот широкие резные двери, напротив, настраивали на серьезный, и даже торжественный лад.
. Сейчас на ведущих к этим внушительным дверям ступенях самым хулиганским образом сидел человек и курил сигарету. Такое поведение в паре метров от сердца и души всего христианского мира было бы недопустимым, не являйся куривший одним из тех, кто работу этого сердца обеспечивал. На лацкане его иссиня-черного пиджака был закреплен знак "CDM": крест на фоне земного шара. Только те, кто имел доступ в штаб-квартиру, могли носить такое обозначение. Потому-то сейчас этот толстый незнакомец спокойно затягивался, зная, что ничего ему за подобные вольности не будет. В отличие от простых добрых христиан, сотрудники "CDM" трепета перед своим рабочим местом не испытывали и могли хоть мочиться на его стены. Правда, смельчаков, дерзнувших совершить подобное, не находилось, ибо сей акт крайне не понравился бы человеку, занимавшему в здании самое главное кресло. А это уже не то, что на ступенях посидеть...
Толстяк сквозь стекла солнечных очков разглядывал собравшуюся в сотне метров толпу, неестественно прямую спину проповедника, и улыбался. Улыбался саркастически и снисходительно.
- Чего лыбишься, Ватанабель?! - раздалось из-за спины. Узнав голос, толстяк медленно затушил сигарету о подошву ботинка, убрал окурок в пачку и поднялся. Развернувшись, он увидел говорившего.
Худой и болезненно бледный мужичонка лет сорока смотрел на него злобными глазенками свиньи:
- Чего, спрашиваю, лыбишься?
- А с чего это ты взял, что я вздумал лыбиться? - нарочито медленно произнес толстяк, зная, что собеседника его сонливый тон лишь еще больше разозлит. - Или у меня зубы сквозь затылок просвечивают?
- А то я тебя не знаю! Ты даже на занятиях над проповедями смеялся!
- Так они же смешные... - в притворном удивлении пожал он плечами.
- Смешные... - казалось, свинячьи глазки сейчас начнут метать молнии. - А куришь почему на ступенях?
- А что, лучше пойти покурить внутри? О'кей. Тогда я скажу боссу, что это твоя идея.
- Даже не думай! - чуть не подпрыгнул мужичонка испуганно. - И вообще, шеф тебя ждет!
- Вот я и пойду, - усмехнулся правой стороной рта толстяк и поднялся по ступеням мимо собеседника.
Широкий светлый вестибюль с умопомрачительно высоким потолком был пуст, если не считать пары человек из обслуживающего персонала и большого золотого распятия с мастерски вырезанным на нем телом Спасителя. Широким шагом добравшись до лестницы, ведущей к этому самому распятию, а потом расходящейся в разные стороны рядами ослепительно белых ступеней, Сэм деловито зашагал, отвешивая фигуре Христа нечто вроде развязной пародии на армейское отдание чести. За подобные выходки его и не любили штабные, восторженно закатывавшие глаза при виде всякого символа веры. Распятие упиралось основанием в двери лифта, в который мужчина и зашел. На ощупь ткнув пальцем в кнопку этажа, толстяк дождался, пока мирно поскрипывающий лифт поднимет его массивное тело наверх, вышел из кабины и направился к дверям с лаконичной надписью "Восьмой отдел". За ними обнаружился длинный узкий коридор, в который опасливо выглядывали одинаковые бурые двери с табличками на них. Ступив на мягкий пружинящий под ногами ковер, Сэм, так и не сняв черных очков, зашагал вперед. При этом он засунул правую руку в карман брюк, а левой щелкал пальцами в такт ходьбе.
Мимо плыли таблички с именами и должностями. Младший Инспектор Конклин, младший Инспектор Армейн, старший Инспектор Астерман... Знакомые имена, знакомые двери. Но впереди маячила самая главная дверь: "Главный Инспектор Хендрикс".
В отличие от подчиненных, тоже не самых маленьких людей в христианском мире, шеф обладал всеми признаками большого начальника. И главным из этих признаков стала приемная, в которой толстяка встретила секретарша. Сидевшая за своим столом белокурая Агнесс, в кремовом пиджаке и такой же юбке не самой, надо заметить, большой длины, повернула свою хорошенькую головку в сторону двери. Это ей захотелось сделать рефлекторно, когда ту широким размашистым пинком распахнул Сэм.
- И настроение улучшается! - выдал с порога толстяк, изобразив подобострастный поклон. - Привет, Агнесс, свет моих очей, огонь моих чресл!
- О Боже... - секретарша, увидев гостя, закатила глаза. - Я так и знала, что что-то будет сегодня... Здравствуйте, Сэмюэль.
- Не, я так не играю... - Ватанабэ уже был рядом с ее столом и прямиком навалился на него животом, склоняясь к даме. - Не надо быть букой!
- Ты раздавишь своим объемом мой телефон, - строго глянула на него женщина, но уголки губ предательски дрогнули и поползли вверх. - Не пробовал сесть на диету?
- Я всегда на диете! Исключительно полезной! Она называется "Любовь и кофеин"! Кофеина у меня много, а вот с любовью пока не очень... - практически с ногами влезший на стол Сэм прямо-таки нависал над блондинкой, едва не щекоча ей лицо эспаньолкой. - Не окажешь гуманитарную помощь, несравненная Гретель?
- Ручку в глаз воткну, - прищурила выразительные голубые глаза Агнесс. - Будешь циклопом, Гансель доморощенный.
- Даже одним глазом я все равно буду на тебя пялиться, - черные очки озорно сверкнули в свете лампы. - Все еще сердишься?
- Сержусь? Не-е-т, - ернически произнесла Агнесс. - Я просто хочу тебя убить.
- Какой позор... Меня хочет убить красивая женщина... Еще одна.
- Вот-вот... - Агнесс скорчила недовольную гримаску. - Ты зачем ту несчастную совратил? Я же велела не хулиганить с новенькими.
- Ничего не могу с собой поделать, - состроил унылую физиономию Сэм. - Когда я вижу красивую женщину, то просто не в силах удержаться. Ну да, я сорвал не тот цветочек, огуляв дочку кардинала Паттерсона... Но ей же понравилось!
- А кардиналу вот наоборот, - обвиняющее наставила на него палец женщина. - Он требовал предать тебя трибуналу за разврат и сношения с дьяволом.
- Вот уж с кем, а с дьяволом я не сношался! - протестующе воскликнул Сэм, соскакивая со стола, ибо узрел в руках Агнесс обещанную ручку. - Если, конечно, он не имел под дьяволом в виду свою дочурку. Что может быть, ибо то, как она быстро совратила меня праведного с пути истинного и коварно увлекла в сады Эдема, дабы там под ближайшим древом мудрости я вкусил ее плод познания всеми доступными Кама-сутре способами, говорит о не самом дальнем родстве со Змеем-искусителем.
- Н-да... - Агнесс попыталась сохранить серьезное выражение на лице, но не удержалась и захихикала. - До сих пор вспоминают, как из парка доносились крики... Все-таки ты пошлый человек, раз кардинальскую дочку довел до такого разврата... С возвращением, распутник!
Приподнявшись из-за стола, женщина потянулась к обрадовавшемуся Сэму и чмокнула толстяка в щеку. Ответом ей были легкие дружеские объятия. Широкая ладонь Ватанабэ чуть погладила Агнесс по спине, задержалась, огорченно щелкнула пальцами и не стала спускать вниз. Отстранившись, толстяк цокнул языком:
- Если бы я не уважал тебя настолько, насколько уважаю, то непременно попытался бы облапить. Но я скромный и жить хочу.
- Угу, а еще ты, оказывается, умный, - по-доброму иронично произнесла женщина, вновь опускаясь на стул. - И хитрый. Шеф опять веком дергал, когда услышал, что ты сам себя засветил в Гонконге. Но - не подкопаешься. Если не захочешь.
- Ну так... Я ведь не дулом пистолетным деланный. Кое-что у меня вот тут есть, хоть и не очень много, - Сэм стукнул себя пальцем по лбу. - Ни одна сволочь не удержит меня от того, чтобы смотать удочки из мест, где мне не радостно.
- Угу... Скажи это шефу, - хмыкнула Агнесс и нажала клавишу селектора. - Сэр, к вам Ватанабэ.
- Ага... - послышался густой бас. - А подать мне этого негодяя!
- Ты слышал, - кивнула в сторону дверей в кабинет секретарша.
- Ага, - Сэм протянул к лицу руку и снял очки, уложив их в карман пиджака. Чуть раскосые карие глаза хитро взглянули на Агнесс. Та почувствовала, как взгляд Сэма быстро сместился с лица на весьма открытый ворот пиджака, прекрасно позволявший наблюдать столь манящую всякого здорового мужчину ложбинку. - Morituri te salutant!
- Угу, давай, салютант отсюда! - замахала на него руками женщина.
Сэм послушно шагнул к дверям и, приоткрыв их, скользнул внутрь кабинета.
В помещении, как и всегда, царила тьма тьмущая. Единственным достойным упоминания источником света была изящная настольная лампа, всегда работавшая на полную катушку, вне зависимости от времени суток. Наглухо закрытые окна со спущенными жалюзи не пропускали в кабинет достаточно воздуха, и всякий входящий почти сразу испытывал желание оставить мощные дубовые двери открытыми, дабы проветрить этот склеп. Но всякий входящий почти наверняка пожалел бы, вздумай он попытаться осуществить задумку. Ибо помещение это было вотчиной шефа, крутого нравом и тяжелого в общении. И явно дышащего в своей усыпальнице как-то иначе, нежели нормальные люди.
Пройдя вперед по мягкому ковру, Сэм остановился перед широким столом, за которым восседал в своем кресле Шеф. Лампа высветила тонкие бледные пальцы, отстукивавшие на полированной поверхности стола какой-то старый мотивчик. Кроме пальцев Сэм успел разглядеть еще и суховатую морщинистую ладонь, за ней - рукав белой рубашки. Вдруг вся эта композиция сложилась в узкий кулак, выразительно погрозивший стоявшему перед столом толстяку. Следом в освещенном пространстве показалось лицо. Это был сухой костистый старик с красивым орлиным носом и пышной расчесанной гривой седых волос. Бледная, но почти лишенная морщин и выбритая до сияния скул физиономия выражала крайнюю степень неудовольствия.
- Ну-с? - произнесли тонкие губы.
- И мы даже не поздороваемся? Не обнимемся? Не выпьем за встречу? - Сэм развернулся к собеседнику в профиль и скорчил ернически-недоумевающую гримасу.
- Выпьем, говоришь? Выпей яду, засранец! - рявкнул старик басом, который мог бы быть достоянием оперного певца. - Клоун чертов! А ну докладывай!
- А че докладывать? - все так же насмешливо пожал плечами Сэм. - Вынужден был покинуть территорию Гонконга, ибо пришлось лично задействоваться на ликвидацию.
- И за каким таким половым органом тебе самому пришлось китайца валить? - шеф перешел на зловещий шепот. - Я сколько лет работаю, такого идиотизма не видел. Ликвидации должны проводиться нелегальной сетью, причем лучше всего руками людей вообще непричастных! Это первое. Второе - ликвидируемый должен быть один! Четыре охранника - это недопустимо! И ладно еще, если бы ты их тоже стер, в Гонконге и не такое бывало в отличие от какого-нибудь Амстердама, но ты же их живыми оставил. А они тебя видели! Ты что, из детсада недавно?!
- Да ладно злиться-то шеф! - щелкнул пальцами Сэм. - Мы оба знаем, что и зачем я сделал. Все мои наработки, как вы знаете, проведены таким образом...
Толстяк прошел к скрытому в темноте бару и на ощупь взял стакан. Не раз он бывал здесь и не раз наливал себе без разрешения. Рука привычно легла на бутылку скотча. Забулькала крепкая алкогольная жидкость, наполняя звякнувший о горлышко стакан.
- Мы оба знаем, что засунули меня туда, чтобы переждать, пока пройдет острота ситуации с кардиналом. И я просидел там месяцы. И за эти месяцы мне удалось выцепить пару интересных личностей для работы на нас. Но я не идиот. Я знал, что если начну плести серьезную паутину, то мне потом из Гонконга не вылезти много-много лет. Поэтому я построил мой маленький механизм так, чтобы на место вашего покорного слуги легко встал кто-то другой. Нет никаких свидетельств моей причастности к чему-либо, кроме посещения ковлоонских борделей, - Сэм опрокинул в себя скотч, даже не поморщившись. - Как вы и говорили, это - основы. Все я делал чужими руками, шеф. И, кроме того самого типа, что теперь занял мое место в схеме, никто не знал, с кем и на кого работает. Единственное, что провернул лично - это телефонный звонок Ма и перерезание его горлышка бритвенным лезвием. И вот я здесь, агентура там, кардинал далеко. Так что давайте, шеф, без выволочек.
- А ты в курсе, что за сознательный саботаж своей собственной деятельности я тебя вообще могу обезглавить? - страшным полушепотом осведомился шеф.
- Так за чем дело стало? - наставил на него руку со стаканом Сэм. - Не возражаю. Все равно я никогда не любил такие стороны своей работы. Я не из тех ребят, что годами читают газеты и гениально работают в разведке при этом. Скучно мне так. Можете даже меня распять за это.
- Ага, вверх ногами. Если серьезно, ты все еще не под судом лишь потому, что твой провал не повлек за собой никаких последствий, следы ты все же подчистил этой ликвидацией, да и я прикрыл твой пухлый зад, доложив удачно. Выставил дело таким боком, что у тебя выбора не было. Вряд ли поверили, конечно.
- Но тем не менее?
- Ага, тем не менее. Тут сыграла свою роль нежная привязанность наших начальников к твоей милой привычке совершать самыми похабными методами поступки, благотворно влияющие на климат в богоугодных странах. Под моим чутким руководством. Короче, тебе опять сошли с рук все выходки благодаря тому, что господину председателю ты спас жизнь. Толстозадый добро помнит.
- Ну не надо так грубо! - Сэм хмыкнул и поставил стакан обратно. - Господин председатель - благородный добрый христианин, помнящий о любви к ближнему.
- Ага, и именно из-за этой любви к ближнему тебе еще не дали пинка под зад прямиком до ножа какой-нибудь гильотины.
- Ну что я могу сказать? Я везунчик, - Сэм скорчил очередную гримасу.
- Ты головная боль! - жутко пробасил шеф и поднялся из кресла. Шагнув к окну, он дернул ручку жалюзи, открывая вид на площадь и заливая кабинет золотистым дневным светом. Солнце мгновенно высветило и приятные светло-коричневые обои, и накинутый на спинку кресла пиджак, и широкую черную кушетку неподалеку. Но прежде всего стал виден шеф целиком. Невысокий, не больше ста семидесяти сантиметров, невероятно худой и костистый, Артур Хендрикс щурился, глядя на собравшихся на площади верующих. Рукой, которой недавно грозил Сэму, он теребил ворот своей безукоризненно белой рубашки. Галстуков шеф не признавал категорически, а потому всегда казался расслабившимся на секунду бизнесменом, пришедшим домой после работы. Но расслабляться Хендриксу не приходилось уже очень давно. Даже на секунду.
- Как же меня раздражают эти психи, - поморщился старик, кивнув на толпящуюся вокруг сцены с проповедником людскую массу. - Такое ощущение, что после Явления все резко превратились в кучу кришнаитов с бубенчиками на яйцах. Только и делают, что прыгают да орут свои "хари-кришны".
- Желчный вы, шеф, - Сэм плюхнулся на кушетку. - Людям нужно во что-то верить. А после Явления у них не осталось веры в то, к чему их приучали пару веков. Наука, демократия, всякое там прочее... Черт, даже коммунизм! После Явления образовался вакуум. Надо же его чем-то заполнить.
- Да знаю. Но все же... Видеть, как человечество вдруг превратилось в толпу фанатиков мне как-то... Коробит это меня. В мои годы в Англии было англиканство, так что явления массовой религиозной истерии сейчас выглядят просто дикими. Средние века какие-то...
- Религия - это все, что осталось у людей. И разве не об этом мечтали все в "CDM"? В смысле, вы же были начальником отдела еще тогда, когда атеизм не считался контркультурным и уголовно наказуемым...
- Вот только давай не будем, - снова поморщился шеф. - Лично я не думал, что вместо теократии получится теоидиотия. И хватит об этом.
- Как скажете, - нарочито подобострастно протянул Сэм, борясь с искушением растянуться на кушетке и подремать. - Тогда я пойду?
- Куда?! - взвился шеф, отворачиваясь от окна. - Сиди и слушай. Рассмотрев твой случай, решили мы тебя в качестве наказания отправить на рутину. Поедешь в Токио. Там сейчас проводятся испытания нового образца оружия, которое хотят принять на вооружение Крестоносцы. Наши рафинированные солдатики все играются. Посмотришь, что там да как, прощупаешь личный состав команды испытателей, понюхаешь насчет недружелюбной активности. Доложишь, короче, о состоянии. И без возражений! - старик молниеносным движением ткнул в Сэма указательным пальцем. - Дожил! Тебя, Инквизитора с двенадцатью годами стажа, отправляют на работу, достойную дьячка. Разгильдяй!
Последняя реплика была произнесена с таким потешным гневом, что Ватанабэ едва удержался от смеха.
Агнесс деловито смотрела в монитор своего компьютера и на сенсорной клавиатуре отстукивала текст очередной канцелярской туалетной бумажки. Периодически она украдкой косилась на дверь. И, хотя женщина прекрасно знала, что при всей тяжести своего характера шеф не даст в обиду Сэма, ее беспокоило затянувшееся общение. Стоило толстяку сойтись с начальником в одной комнате, все заканчивалось либо диким скандалом, либо какой-нибудь чудовищной авантюрой, вроде позапрошлогоднего рейда в ядерную пустыню Израиля. Ни нервов, ни здоровья их встречи не добавляли. Особенно ей.
Наконец, спустя черт знает сколько времени, дверь открылась, и вышедший в приемную Сэм вдохнул воздух полной грудью.
- Уф! Иногда мне кажется, что шеф вообще не дышит!
- Это он вызывает у пришедших слабость и полуобморочное состояние. Ему так работать веселее, - отозвалась Агнесс. - Ну... Как?
- Все путем, - подмигнул Сэм. - Сошлись на том, что засунут меня теперь в Токио на недельку. Поеду туда с инспекцией.
- А... - многозначительно протянула Агнесс. - Старый-добрый штрафной тур? До очередной аферы?
- Вот-вот, - усмехнулся Сэм. - Ладно, красавица, сколь ни прискорбно оставлять тебя одну, пойду-ка я... Спортзал еще не прикрыли?
- Куда там... Работает, - кивнула Агнесс. - Слушай, а привези мне из Токио кимоно!
- Да не вопрос, - заверил Сэм. - Какого цвета?
- Сам выбери... А когда привезешь... - она вдруг заговорила многозначительным, хотя вполне однозначным на самом деле тоном. - Вместе примерку устроим...
- Так! Когда ближайший самолет до Токио?! - взревел медведем Сэм - Э-э-э... Только, я надеюсь, ты меня не заставишь кимоно мерить? Ибо на гейшу я не очень тяну...
Засмеявшись вслед за прыснувшей Агнесс, он вышел в коридор.
На площади ярко светило солнышко, гладившее по головам расходившихся граждан, еще пару минут назад бившихся в религиозном припадке. Стоило бойкому проповеднику закончить свое шоу, и все те мужчины и женщины, что с такой страстностью внимали каждому святому слову, принялись торопливо расползаться в разные стороны, превращая почти монолитную толпу в архипелаг маленьких группок.
Сэм задержался на лестнице, прикуривая новую сигарету. Пару раз затянувшись на ступеньках штаб-квартиры, он наблюдал, как пространство вокруг трибуны пустеет. Он как-то пробовал засекать время, и выходило, что после традиционной пятиминутки экстаза люди расходятся по делам за три минуты сорок две секунды ровно. Вот и сейчас мощеная старомодным шлифованным булыжником площадь уже дышала во всю свою каменную грудь, свободная от людских ног.
Ватанабэ спустился по ступенькам вниз и зашагал через площадь. Краем глаза он заметил, что у большого рекламного щита, загораживавшего одну из многочисленных клумб, что предваряли фасады здешних строений, заливисто шумит детскими голосами группка людей. Около дюжины детишек лет шести-семи окружили строгого вида женщину в очках, указывавшую в сторону изображения на плакате. Изображен же там был широкоплечий мужчина, едва вышедший из того возраста, когда таких называют "мальчиками" и "юношами", в темно-синей форме офицера. Только вместо традиционных погон на плечах у молодого военного были нашиты плотные серебристые пластинки с изображением креста. Грудь героического офицера украшали ордена с лазурной лентой, тоже крестообразные. Он смотрел куда-то вдаль и вверх, взгляд его синих, в тон форме, глаз был полон благородства и незапятнанной грехом чистоты. Аккуратная прическа, волосок к волоску, четкие, но мягкие черты лица, прижатая к сердцу рука со скромным распятьем. Таким образом, количество крестов на картинке просто зашкаливало. За героически распрямленной спиной виднелось поднимающееся из-за невидимого горизонта солнце, окрашивающее задний план в уютно-ласковые тона. Надпись над красивой головой героя гласила: "Крестоносцы - опора Слова Божьего на Земле". Сэм отлично помнил, когда здесь, в числе прочих наглядных украшательств, поставили эту агитку: когда "соседи" Восьмого отдела торжественно осели на бывшей американской военной базе в Японии. Как Крестоносцы пыжились тогда, радуясь, что утерли нос коллегам, как рекламировали себя везде и всюду... Теперь они могли развивать сферу влияния со всей своей слоновьей грацией. В ту пору шеф, часто нервничая, разгрыз трубку и перешел на сигареты. Стрелял он их тайком от Агнесс у Сэма.
Женщина, очевидно, школьная учительница, вытащившая первоклашек на экскурсию, что-то вещала. Почти машинально Сэм направил стопы в сторону детишек, слушавших с открытыми ртами и только изредка отвлекавшимися, чтобы дать подзатыльника соседу или попробовать ущипнуть соседку.
- Тогда-то силами Крестоносцев, которых только что собрали вместе... - вдохновенно говорила учительница. - ...Было разбито восстание католиков. Весь мир только-только признал, что Новая церковь - истинная, и многие не хотели подчиняться Синоду. А вы, дети, знаете, что Синод - это самые правые, самые умные и самые справедливые люди в мире, так?
- Та-а-ак! - дружно протянули тоненькие голоса.
- И вот католики, при помощи своих сообщников в других церквях, устроили в Ватикане центр террористов. Они писали листовки, говорили по радио и телевидению ересь. А вы, дети, знаете, что ересь - это ложь, так?
- Та-а-ак!
- И вот, когда Синод посовещался, они решили, что Ватикан следует разгромить. Тогда уже во всем мире поддерживали Новую церковь, наш город переименовали в Меркури в честь первого главы Синода, святого Фредерика. И для защиты от таких, как католики, собрали Крестоносцев. Это были люди из старых армий Европы и Америки, собравшиеся вместе для защиты нашего Союза после Последней войны, которую остановил Спаситель. Крестоносцы должны были защищать волю Спасителя. Вы ведь помните, что Спаситель, спасший мир, призывал прекратить войны жадности?
- Да-а-а-а!
- И вот Крестоносцы на самолетах, машинах, танках, которых тогда еще было много, пришли в Ватикан и сразились со всеми самыми страшными еретиками. Бои были страшные, дети. Много людей погибло. Но в итоге знамя Крестоносцев, самое первое, развевалось над папским дворцом в Ватикане, а главный еретик Папа Римский был казнен судом Синода.
- Позволю себе не согласиться, - за спинами детишек показалась широкая фигура Ватанабэ. Учительница, словно подавившаяся собственным пафосом, пару раз моргнула, вглядываясь в незнакомца. Пухлая фигура, нехорошая ухмылка, легкомысленная бородка, сигарета в зубах и засунутые в карманы руки ей явно не понравились. Но вот значок на лацкане внушал немалое уважение.
- А, господин из "CDM", - она улыбнулась тонкими губами. - Вы, конечно, поправите меня, если я неправа?
- Поправлю-поправлю, - он покивал. - Вы как-то забываете, что тогда, десять лет назад, Папа был приговорен уже после смерти. Он погиб во время завершения операции Крестоносцев.
- Э... - женщина замялась. - Ну, э... Как бы это сказать...
- И главной целью был, вообще-то, не он, а главы правительств в изгнании, что собрались в Ватикане на встречу после того, как их пинками повыгоняли из родных стран после того, как на поля посыпались болванки ядерных ракет. А также многочисленные влиятельные банкиры и прочие весомые личности, что озаботились переходом их активов в перевернувшихся государствах в руки наших нынешних святых. Жадные капиталисты хотели отнять свои нечестные деньги у Синода, и их... - Сэм характерно провел вынутой из кармана рукой по шее. - Спрофилактировали. Поскольку в противном случае эти ребятишки могли собрать достаточно сил, чтобы кровавой, так сказать, поступью пройтись по недавно потерянным землям, чтобы снова усесться людям на головы. Так что не Папа был опасен, а те, кого он вокруг себя собрал.
- Э... - она смутилась еще больше. - Э... А... Кхем...
- Хотя это как-то не для детей младшего школьного возраста, - понимающе глянул в запотевшие стекла очков Ватанабэ. - Детали. Детали... Да, знамени никакого тогда не было. Знамя у Крестоносцев появилось только через полгода после операции в Ватикане. И назывались до того они не Крестоносцами, а Последней армией. Добровольцы, решившие защититься. Это уже важно.
- Э... Простите, - она, кажется, совладала с собой. - Вы не могли бы... Не мешать? Это вне школьной программы.
- Понимаю, понимаю, - Сэм развернулся, не обращая внимания на порывавшихся подергать его за полу пиджака детей, и зашагал прочь по площади. За спиной у него голос учительницы, слегка подрагивающий, вещал:
- Так вот, дети, когда Синод провозгласил, что отныне Новая церковь будет вести народы...
Вечером того же дня
Зеленый огонек над клавишами замка, казалось, подмигнул ему, когда Сэм добрался до своего дома. Дома - это, конечно, громко сказано. Так, конура в ведомственном жилом здании. Здесь Сэм бывал нечасто, но всегда со странным чувством умиротворения переступал порог.
Отстукав код квартиры, Ватанабэ прошел в прихожую, ослабляя узел галстука. Заперев дверь изнутри, разулся. Рука потянулась к выключателю.
Бледноватый свет залил помещение. В широком зеркале на стене напротив входной двери он увидел себя на фоне светло-коричневых обоев и платяной шкаф, смотревшийся настолько ветхим, что страшно было до дверцы дотрагиваться - как бы не рассыпалась в труху. Больше в прихожей никаких предметов обстановки не наблюдалось. Взглянув в глаза отражению и хмыкнув, Сэм просунул ноги в тапочки и зашагал в сторону жилой комнаты.
Здесь не было даже ковра. Голый дощатый пол смотрелся несколько сиротливо, но впечатление спасала девственная чистота, достигаемая регулярными визитами ведомственной уборщицы в отсутствие хозяина. Сперва Сэма слегка беспокоил тот факт, что некто незнакомый будет шарить по квартире, пока его нет. Но потом он, так сказать, познакомился. И теперь не волновался. Работу свою труженица веника и швабры выполняла на отлично, и пол можно было едва ли не лизать. Как и широкий письменный стол, глубокое кожаное кресло, пару стульев, диван, стоящий перед ним широкоэкранный телевизор. В западном углу возле занавешенного окна приткнулся компьютерный стол с IBM-совместимым чудо-зверем.
Обстановку Сэмовой квартиры многие сочли бы если не спартанской, то весьма близкой к таковой. И впрямь, не наблюдалось в комнате ни ваз с цветами, ни плакатов-картин-фотографий на стенах. Голые обои все того же буровато-желтого цвета, канареечные шторы на окнах, подушка на диване - и все. Голая малообжитая ночлежка. Правда, в ночлежках нет кожаных кресел и солидных компьютеров, но в целом именно так.
Было душновато. Сэм заставил вращаться висевший под потолком вентилятор, щелкнув кнопкой на стене. Заодно включил свет и здесь, стукнув по соседнему переключателю. Мужчина прошелся по комнате, словно заново привыкая к собственному жилью. Взял со стола пульт-лентяйку, вдавил кнопку включения.
- ... по-прежнему под вопросом, - на экране шайтан-ящика появилось миловидное лицо дикторши новостей. Ее голос разогнал сгущавшуюся в квартире тишину. - Представители Меркури отрицают всякую причастность блока свободных христианских государств к военным действиям в Мексике и Боливии, утверждая, что информация о поставках туда европейского оружия и техники - клевета богохульников и противников Господа, желающих очернить верных служителей Всевышнего в глазах ближних. Жан-Мишель Дюкло, главнокомандующий сил Крестоносцев сделал по данному поводу публичное заявление...
Личико ведущей сменила съемка из кабинета вышеупомянутого главнокомандующего. Здоровенный широкоплечий мужчина, неуловимо напоминавший одетого в пиджак медведя, заговорил, водрузив на стол сцепленные в замок ручищи:
- Всему цивилизованному миру известно, что в Европе со времен Последней войны не осталось ни единого государства, не входящего в Союз. И неоспоримым является тот факт, что в каждом из этих государств был проведен тотальный роспуск вооруженных сил, согласно общей Конституции. На континенте больше нет армий, чье оружие мы уничтожили. Единственный гарант безопасности - это Крестоносцы. Но Крестоносцы, как вам известно, не станут экспортировать военную мощь, которой у нас самих ровно столько, сколько нужно для защиты Богом хранимых земель. Кто же тогда распускает слухи о том, что мы, лишенные оружия, раздуваем пламя войны на другом конце света? И зачем нам это нужно? Мы давно отбросили амбиции мировых имперцев и грабителей, приведшие мир на край пропасти, от падения в которую нас уберег Всевышний...
Речугу старины Жана Сэм слушал из кухни, готовя себе нехитрый ужин. Вынув из холодильника внушительных размеров морковь, он запихнул ее в космического вида выжималку. После нажатия главной кнопки та загудела, за пару секунд даровав Ватанабэ стакан сока и миску морковной мякоти. Не отходя от разделочного стола, толстяк одним махом проглотил мякоть, запив соком. Готовить что-то серьезное, если честно, было просто лень.
Сполоснув выжималку, Сэм вернулся в комнату. Дюкло продолжал что-то бубнить в телевизоре. Усевшись на диван, Сэм думал было переключиться на другой канал, но веки неожиданно налились свинцовой тяжестью. Ватанабэ понял, что сейчас заснет, прямо в одежде, более того - сидя.
- Безобразие... - протянул он, пытаясь снять таки с себя галстук. - Мало того, что бывшего кардинала в телевизор пускаем, так еще и раздеться лень... Хр-р-р-р...
Токио
Карапуз на руках Киоко рыдал и визжал, не унимаясь. Ребенку чего-то там недодали, и мир превратился в Содом и Гоморру. Смущенная молодая мать, краснея, вот уже минут пять безуспешно пыталась успокоить ревущее чадо, одновременно испрашивая совета у подруги.
- Ну, хороший мой, ну успокойся, малыш. Ая, ну что это такое? - металась глазами от ребенка к подруге Киоко.
- Тшшшшшш, тиби-тиби! - сюсюкала Аяме, пытаясь отвлечь внимание детеныша. - Надо было уйти пораньше и уже уложить его спать!
Девушки сидели рядом, освещаемые нежно-оранжевым солнцем вечернего Токио, пронзавшего оконное стекло и заливавшего светом вагон электрички. Совсем юная Киоко с маленьким сыном и ее подруга Аяме возвращались от друзей, сегодня переехавших в Центр. По такому случаю, девушки слегка задержались, и взятое с собой дитя Киоко теперь капризничало, недовольное нарушенным распорядком дня. Сынишка извивался у нее на коленях, порываясь встать в проходе своими нетвердыми еще детскими ножками. Мама изо всех сил, но нежно, удерживала ребенка от столь опрометчивого и капризного поступка. Аяме тоже подключилась к процессу усмирения крохотного строптивца, поскольку карапуз всегда любил добрую тетю Аю. Совместными усилиями им почти удалось перекрыть поток горьких детских слез и ультразвукового крика, когда с сиденья напротив раздалось:
- Заткните же своего ублюдка.
Киоко опешила, услышав это. Подобная грубость, конечно, могла быть продиктована раздражением, вызванным криками ее сына, но столь бесцеремонно бросаться подобными словами... Да еще так... Произнесена эта чудовищно оскорбительная фраза была с таким спокойствием, будто говоривший просил их подвинуться.
Побагровевшая от возмущения Аяме кинула взгляд на хама. Во всем вагоне в столь поздний час кроме них ехали всего двое: сухопарый старичок-японец и какой-то гайдзин средних лет, читавший книгу в мощном тяжелом переплете. Закатный свет солнца осветил обложку, на которой крупными латинскими буквами было написано "Abarat". Слова оскорбления, несомненно, произнес иностранец.
- Эй вы! Повежливее себя ведите! - яростно сверкая глазами, бросила мужчине Аяме. Киоко, сердитая и удивленная, продолжала успокаивать сынишку, изредка окидывая наглеца хмурым взглядом. Подобная вопиющая бестактность переборола даже извечную пугливость японских женщин перед чужестранцами.
В ответ на фразу Аяме мужчина медленно принялся закрывать книгу, варварски загнув уголок страницы вместо того, чтобы оставить закладку. Он делал это нарочито медленно, словно с трудом соединяя половинки книги вместе. Гайдзин будто наслаждался зрелищем неуклонно сливающихся в единую спрессованную массу ослепительно белых листов бумаги. Наконец, закрыв непонятного "Абарата", он поднял глаза на подруг.
Незнакомцу на вид можно было дать лет тридцать, хотя широкие болезненные тени под глазами, отливавшие густой чернотой десятков бессонных ночей, заметно старили его. Как и сильная, нездоровая бледность кожи. Он был сухощав, но явно не хил, о чем говорили широкие плечи и не болтающийся на теле, а плотно облегавший фигуру полуделовой пиджачный костюм темных тонов, с немного длинноватыми полами. Расстегнутый ворот рубашки открывал длинную, но не тонкую, шею. Густая черная шевелюра находилась в том состоянии растрепанности, что обычно предшествует или короткой стрижке в парикмахерской, или тщательной укладке волос во что-нибудь более приличное - то тут, то там волос торчали небрежными клочками, и в целом голова незнакомца казалась украшенной закопченной и покарябанной короной.
Маленькие черные глаза уставились на Аяме и Киоко.
- Я сказал, заткните своего ублюдка, - отчетливо повторил он, и этих безразличных глазах мелькнула искорка непонятного удовольствия. - И я еще веду себя вежливо.
- Ну знаете... - задохнулась от злости Аяме. - Да вы самый настоящий мерзавец! Оскорблять женщину с ребенком, которая вам ничего не сделала...
- Для начала: сделала. Ее маленький сучонок давил мне на нервы последние минут пять-семь, - все так же глядя на них, перебил ее ровным тоном гайдзин.
- Это не повод грязно ругаться! - не выдержала сама Киоко. - Мне, конечно, очень жаль, что мой сын вам мешает, но это же ребенок! Зачем так сразу...
- Не сразу, а после терпеливых и мучительных минут ожидания, пока вы заткнете этот мешок блевотины, - в своей отвратительной спокойной манере снова прервал собеседницу незнакомец. - И я очень рекомендую вам его таки заткнуть.
- Да... Да пошел ты в задницу, ба-а-ка! - взорвалась побагровевшая Аяме, которую серьезно задело за живое поведение гайдзина, посмевшего в таком тоне говорить с ними и оскорблять ребенка ее лучшей подруги. - Хамло несчастное! Импотент! Жертва пьяной акушер...
Девушка все еще продолжала исторгать лавинообразный поток оскорблений, когда неуловимым кошачьим движением незнакомец вскочил со своего места и оказался стоящим прямо перед их троицей. Правая рука его метнулась к поясу.
-...ки! - закончила фразу Аяме. И с последним звуком, вырвавшимся из ее рта, в вагоне грохнул выстрел.
Киоко вдруг ощутила адскую боль в груди. Словно кто-то запустил в нее острым тяжелым камнем. И еще ей в лицо брызнуло что-то теплое и липкое. Девушка хотела было протянуть к лицу руку и утереться, но поняла, что та не слушается. Вообще все тело мгновенно стало тяжелым как камень и более не повиновалось хозяйке. И тут мир вокруг принялся мутнеть и расплываться. В считанные мгновения вагон поезда, стоящий напротив незнакомец, вытянувший руку со странно дымящимся удлинением в кулаке, пейзаж у него за спиной скрыла красная пелена. Мира вдруг не стало.
Несчастная молодая мать умерла, не успев осознать, что пуля, размозжившая череп ребенку, ударила ее в грудь.
Дуло пистолета как по волшебству повернулось к замершей с открытым ртом Аяме, напоминавшей сейчас экспонат в музее восковых фигур. Дымящийся кругляш приближался к лицу.
- А вот теперь я не очень вежлив, сука.
Она только сейчас вышла из первоначального ступора и хотела закричать. Но вдруг поперхнулась, и крик умер в зародыше. Аяме почувствовала во рту стальной привкус и сообразила, что ствол пистолета, кровавя рассекаемые губы и ударяя по зубам, лезет в ее распахнутый в удивлении и ужасе рот. Расширившиеся от ужаса и казавшиеся теперь совсем не японскими глаза наткнулись на кривую усмешку, приподнявшую усики в подобие галочки, что ставят в бланках и анкетах. Маленькие черные глаза буравили исказившееся в страхе лицо девушки.
Все это длилось не дольше секунды.
А потом он нажал на спусковой крючок.
Крохотное свинцовое тельце пули легко прошло сквозь мягкую теплую преграду из плоти и вырвалось на свободу. Правда, вольно лететь ей было не суждено, и путь свой конический хищник завершил в сиденье.
- А-а-а-а!!! - старый японец, вопя, бросился по проходу прочь. Первый выстрел настиг его через полвагона, клюнув в спину.
Вторая пуля угодила в правую ягодицу, когда убийца шагнул в сторону упавшей жертвы.
Третья и последняя посланница смерти угодила в висок, прервав существование семидесятидвухлетнего Саманоске Амакоти, отца двоих сыновей и любимого дедушки маленькой внучки Юрико.
- Пурум-пурум-пурум... - пробормотал себе под нос нечто непонятное убийца, добив старика. Затем он сунул свой пистолет обратно за пояс и развернулся к месту, где сидел до того, как начал убивать. Шагнув туда, он поднял с сиденья оставленную книгу.
- Станция Кокурё! - объявил диспетчер, и остановившийся вагон электрички дружелюбно распахнул свои двери навстречу пустующему перрону.
Шагнув наружу, мужчина еще раз произнес свое "пурум", заметив, как брызги крови и мозгового вещества на его одежде таят, словно по мановению волшебной палочки, впитываясь в ткань.