Андрей решил первым делом сходить на море, окунуться. От вокзала пройти до начала набережной — и вот она, бирюзовая прохлада. Он плавал и нырял до полного изнеможения, потом отдыхал на волнах. Уставший, слегка оглохший от ныряния, выбрался на берег. Лег на топчан, уже не чувствуя себя с непривычки в крымской жаре, как цыпленок в микроволновой печи.

Оглянулся — и будто впервые увидел, как много вокруг женских обнаженных тел.

В суете городской жизни обнаженные или полуобнаженные женские фигуры, заселившие телеэкраны и щиты вдоль дорог, особого эротического настроения у Андрея не вызывали. Реклама с ее многократным повторением делает желанное обыденным и тайное — привычным. Тела повсюду изображается так много, что никакого сексуального вызова в этом оголении нет и в помине. Но здесь, на южном берегу, у отдыхающего ветеринара словно заново открылись глаза. Повсюду круглились груди, тут и там колыхались упругие бедра, бесстыдно манили пупки. А даже если ничего не колыхалось и не выпирало, то угадывалось.

Что же стряслось? Как случилось, что все вокруг Андрея превратилось в сплошную сексуальную провокацию? Наверняка в этом можно было обвинить естественную природную причину — жару. Она как-то примиряла с окружающим нагло-обнаженным миром. Парад наготы, голые ноги, руки, ягодицы, животы, глубочайшие декольте и открытые груди заставляли мысли приобретать далеко не целомудренное направление…

Вскоре Андрей сошел с мягкого расплавленного асфальта улицы на пыльную дорожку частного сектора. Он глазел по сторонам, заслоняясь ладонью от яркого солнца и любуясь окрестностями сквозь жаркое марево. Старая часть Феодосии каким-то непостижимым образом осталась в средневековье. Виднелись остатки массивных оборонительных стен и башен, древний мост через ров, каменные толстые стены карантина, построенного в позапрошлом веке, мечеть с остатками минарета. А вот возвышается половина угловой стены башни, которая когда-то была замком и арсеналом, в ней хранились оружие и боеприпасы на случай войны. Сегодня башня увита диким виноградом, и вид у нее настолько мирный, что возле нее то и дело фотографируются.

Дома вырастали так, словно были частью этой земли, а сама Феодосия живописно прилепилась к песчаным пригоркам. Другие небольшие курортные городки Крымского полуострова, исхоженного Двинятиным еще в юности, жались к таким же пригоркам или к отвесным скалам. Уютно светились за заборами стены из песчаника, ярко побеленные к лету. Многие маленькие домишки и особняки были покрыты красной черепицей, отчего возникало ощущение, что ты попал в сказку Андерсена.

Аппетит разыгрался от плаванья, ходьбы и запахов. Ели всюду, за каждым забором, причем, судя по запахам, ели вкусно. Еще бы, заметил сам себе приезжий, на юге и самого понятия «кухня» практически нет: обедают на улице, в многочисленных маленьких двориках, в тенистых беседках, увитых виноградом, — везде, где удобно и не очень. Едят с утра до вечера. Тут же курят, разговаривают и пьют чай, обливаясь потом и отмахиваясь веточками от комаров.

Присутствие моря изголодавшийся горожанин ощущал даже здесь, в глубине сухого курортного муравейника. Спешили на пляж группки полуодетых отдыхающих, некоторые семьи уже возвращались на обед. А вот дядька идет явно с рынка, сгибаясь под тяжестью огромных арбузов. Дети брызгаются водой из шланга, прикрепленного к уличной колонке.

Андрей подошел к калитке с нужным номером. Небольшой участок вмещал не только дом, но и густой фруктовый сад, за зеленым кружевом угадывались сложные нагромождения всевозможных сарайчиков и чуланов. Солнце жгло со всем жаром юга, однако там, за забором, было спасение от зноя. По воздуху распространялся острый тягучий аромат приготовляемого кофе, он смешивался с ароматами туи, персика и теплого морского бриза — запахами, неведомыми жителю задушенного пылью мегаполиса. Андрей постоял, внюхиваясь чуткими ноздрями. Он предвкушал встречу со старыми друзьями и улыбался.

— Извините, что беспокою, мы отстали от поезда, не найдется чего-нибудь съесть, выпить проезжему человеку?! — притворно жалостливым голосом запричитал гость.

— Иди грядки вскопай, вот на обед и заработаешь! — прогрохотало из-за забора.

— Мы к тяжелой работе не привыкшие, у нас от нее ручки болят! — продолжал юродствовать Андрей.

Над зеленой живой изгородью появилась лохматая голова Ивана. Увидев друга, он заорал во всю мощь своего командирского голоса:

— Галя! Ты посмотри, кто к нам приехал! Андрюха! Вот это подарок! — Выбежал из калитки и кинулся обнимать армейского товарища.

— Тише! Тише! Переполошишь всю округу! Задавишь меня на радостях! — отбивался тот.

— Андрюша! Вот радость-то! Наконец пожаловал! — Тут Галя подошла и тоже обняла Андрея. — Ну, проходи, не стой на улице!

Сквозь густой сад они прошли к дому. Хозяин совершенно не разделял минималистских взглядов современников. Пусть все повально увлекаются японцами, их провозглашением пустоты и покоя как принципов жизни. А вот Иван строил свою жизнь совсем по другому принципу: крупный, коренастый, очень обстоятельный и энергичный человек, он не любил пустоты как пространства и не понимал покоя как состояния души. Ивана было много, он заполнял собой, своей плотной фигурой и мощным голосом, любое, самое просторное помещение. Увлекался то одним, то другим делом, с таким характером и образом жизни ему следовало бы иметь целый выводок детей и многочисленную родню. Однако судьба распорядилась иначе. Жена Галина детей иметь не могла, родственники жили кто где, а среди многочисленных знакомых настоящий друг был только один, да и тот жил аж в Киеве, и звали его Андрей Двинятин.

Вскоре они сидели за обильным столом. Здесь были свиные биточки, запеченные в кляре, картошка, политая чесночным соусом, баклажаны, фаршированные брынзой

И зеленью помидоры. Наконец, присутствовала и главная гордость хозяйки — малосольные пупырчатые огурчики, от них шел такой укропный дух, что даже совсем непьющий человек не выдержал бы, потянулся за чаркой. Под хорошую закуску и выпивка была царская: семейная персиковая водка, секрет ее Галина сумела сохранить в глубочайшей тайне, несмотря на природную болтливость. Голова после «персиковки» была ясная, зато ноги не слушались и заплетались.

После обеда друзья закурили и решили, несмотря на нетвердую поступь, пройтись по «райскому саду», как выразился Андрей. Сад был гордостью Ивана и его единственным компромиссом с японцами.

Трудно найти горожанина, который бы хоть раз в жизни не отдыхал на даче, в саду или просто в селе у родственников. У большинства есть либо дача, либо домик в деревне. С нее кормились в безмятежные прежние годы, продолжают кормиться и сегодня. Однако смотреть на дачников сугубо утилитарно, как на людей, запасающихся продуктами на год, впрок, с мешками картофеля и этажами консервации, — значит, не понимать чувств людей, с таким желанием работающих на земле. Уж Иван-то их понимал!

Кроме наслаждения от сорванной с грядки морковки или петрушки, от потной физической работы на своем участке, он, как ни странно, получал огромную радость от вещей совсем не практических. Например, от того, что дикий виноград красиво обвил веранду — и там теперь тенисто и уютно. От того, что альпийская горка вся разноцветная, яркая, а душистый табачок так хорошо благоухает по вечерам. Вот и выходит, что красота — абсолютно практическая вещь.

Иван любил свой сад той самой выстраданной любовью городского жителя, которая подчас напоминает манию. Очутившись на благодатной крымской земле, он всерьез увлекся ландшафтным садоводством. Ему захотелось сочетать в своем саду пользу с красотой, и он решил воспользоваться опытом японских садоводов. Предметом его особого внимания и бурной радости была композиция, состоящая из расположенных друг за другом маленьких прудов и крохотных островков. «Это море и острова», — решил садовод. «А вот это — клочья тумана», — заявил он, добавляя в картину поэтической гармонии асимметричные насыпи из камней, привезенных с Карадага. Так он по-своему применил японский принцип расположения камней, песка, растений, деревьев и любых элементов сада под названием «Там, где они уместны».

Расположение других камней и белого песка тоже получило специальные названия: «Свора вздремнувших собак» и «Группа испуганных кабанов, разбегающихся в разные стороны». Кроме чисто эстетических фрагментов, в саду было очень много того, что составляло пищу для тела. Росло, цвело и плодоносило решительно все, что бы он ни воткнул в землю.

Андрей должным образом отреагировал на гордость своего друга.

— Ай да Ваня! Какой у тебя сад красивый, просто мировой сад.

— Нам с Галкой от тетки-покойницы достался этот садик, он и был хороший, но слегка запущенный. А мы его, видишь, сделали благодатным, тобто окультурили! — Ивану было явно приятно признание друга. Он весь аж светился.

— От какой тетки-покойницы? У тебя, насколько я помню, теток не было, это Галины?

— Ну да, ты же не в курсе. Их было три сестры, любопытная семейка. Теща моя, Светлана Павловна, к счастью, осталась жить в Екатеринбурге, от такой тещи чем дальше, тем лучше. Да что ты смеешься!.. Вот Галка тебе лучше о тетках расскажет, она это любит. Другая тетка, Екатерина, живет здесь, с нами. Сейчас она на вокзал пошла, сдает квартирку курортникам. И была еще третья тетка. Этот сад и весь участок — ее собственность, тети Любы Эске. Она погибла не так давно… Газовая плита взорвалась, чи шо. Хороший был человек. И муж, вдовец ее, Кадмий Феофанов — вот такой мужик! Художник. Другой бы мог пожадничать, ведь все им пополам принадлежало. А он и с садом помог, и дом подремонтировать. Тетю Катю все время уговаривает, чтобы она у него в Коктебеле жила, но ей больше нравится у нас. Там ветер на нервы действует, да и до квартиры ей тут ближе. Живет в летней кухоньке себе незаметно, иногда в своей квартире на Карла Либкнехта ночует… Ну ладно, я тебя совсем заболтал.

— Да что ты, мы ж с весны не виделись. А у вас здесь действительно благодать. Море, солнце, фрукты-ягоды. Живи, радуйся! Ты вообще, считай, программу-минимум выполнил.

— Тобто?

— Ну, что от мужчины требуется: построил дом, посадил сад… — Тут Андрей осекся, понимая, что сказанул лишнее. «Персиковка» завладела его языком.

— Только сына не народил, — грустно закончил мысль друга Иван.

— Еще родишь, не скисай, Вань, — нарочито бодро сказал Андрей и похлопал друга по могучему плечу.

— Ты помнишь, как весной мы были с Галей у тебя в гостях? — как-то сразу протрезвев, спросил Жаровня.

— Конечно, помню.

— Так вот. Мы тогда с Галюней все гинекологии города обошли. Всех профессоров на ноги подняли. У всех светил медицины проконсультировались. Диагноз один — не может моя Галочка родить. Не дал Господь. Вот беда какая! — Жаровня смотрел на своего друга влажными глазами. — Мы тебе тогда не стали говорить, думали, поедем по бабкам, ну, знахаркам. Может, неофициальная медицина поможет. Но от тех тоже толку не было, напустили только туману. А кто почестнее, сказали: возьмите из детдома. Но мне же еще не полтинник, я хочу своего, родного. А уж как Галка хочет!

Андрею опять стало неловко.

— Мальчики, уже вечереет, прохлада с моря, шли бы в дом! — послышался Галин приятно окающий говор.

Иван быстро вытер лицо, и вместе с Андреем они направились к ярко освещенному крыльцу.

Дом Ивана и Галины был недавно отремонтирован. Как известно, ремонт — дело серьезное и трудоемкое. Кто-то другой наверняка оббегал бы все магазины и рынки, лихорадочно выбирая обои или плитку, а потом долго и мучительно торговался с прорабом. Но супруги Жаровня так долго мечтали о собственном доме, что не стали обращаться за помощью к специалистам. Они сами создали свое гнездо. Сами нарисовали, как сумели, проект будущего жилья, не оставив от прежнего домика ничего, кроме внешних стен. Когда основной труд был проделан, стены красовались свежими обоями, а пол блестел заново настеленным паркетом.

Экскурсию по жилищу Иван сопровождал шумными комментариями и широкими взмахами сильных рук. При этом он умудрялся ничего не смахнуть на пол. Чтобы сделать ремонт, сообщил Жаровня, они с Галей залезли в долги, то есть задолжали Феофанову большую сумму. Но ничего, у Ивана свое небольшое кафе, даст Бог, будут и деньги. А Кадмий — знаменитый художник, картины его пользуются в Европе большим спросом, он выставляется в каких-то галереях. Только в этом году еще не выставлялся, видать, печалится по брату. Ну да, у него ж брат был, твой земляк, Андрюха, киевлянин. Погиб весной… А еще до этого художник-родственник помог защитить кафе от местной шпаны.

— Да, здорово ты устроился, я тебе это сразу сказал.

Однако разговоры разговорами, а пора и отдохнуть. Гостю постелили в маленькой комнате, которую хозяева называли почему-то горницей. Она была полна предметов, знакомых Андрею по собственному детству: старый книжный шкаф с такими родными корешками Стругацких, гитара на гвозде, секретер с кучей всяких мелочей. Засыпая, он кожей чувствовал ласку дома своих друзей — так ребенком ощущаешь доброту бабушки, которая кормит и рассказывает сказки…

Он уснул. Темные, почти черные густые волосы и усы делали Андрея слегка похожим на героев Дюма. Одной начитанной девице он напоминал Атоса из «Трех мушкетеров», может быть, своим рыцарством… Однако ему было далековато до желчного пессимизма графа. Если уж продолжать сравнения с четырьмя мушкетерами, которые есть не что иное, как четыре разновидности темперамента, то в Двинятине было всего понемногу: жизнелюбие Портоса, достоинство Атоса, нервная чуткость Арамиса и порывистость д’Артаньяна.

Как и полагается нормальному мужчине, Андрей относился к себе с изрядной долей скептицизма. И у него время от времени возникали к себе некоторые претензии. к тридцати трем он успел найти свое дело, совместить заработок на кусок хлеба с любимой профессией; жениться, родить дочь Марусю, развестись; отдать квартиру в престижном районе жене с дочкой, а себе купить в пригороде небольшой полуразвалившийся дом и достроить к нему второй этаж; на участке посадить кусты смородины и несколько вишен. Таким образом, долг перед природой он практически выполнил.

Но Андрей был из тех мужичков, которых хлебом не корми, только дай испытать себя на прочность. Освоив ветеринарию и имея хорошую клиентуру, он ни с того ни с сего бросил работать в ветклинике и уехал стажироваться в Англию. Этот шаг вовсе не был выгоднее, чем карьера преуспевающего частного врача. В Йоркшире ветеринар не отдыхал в пабах, а занимался самой черной и непрестижной работой, принимая тяжелые отелы у британских буренок и леча копытную гниль у лошадей. Он проработал два года в английской глубинке помощником ветеринара, многое узнал и получил бесценный опыт. А потом вернулся домой и начал все с нуля; создал собственную клинику, не хуже тех, которые потрясли его воображение в Великобритании.

Личная жизнь складывалась не так успешно, как профессиональная. Женился он рано, в двадцать лет, сразу после возвращения из армии. Наташа внешне полностью соответствовала его представлениям о женской красоте: стройная высокая блондинка с голубыми, в меру наивными глазами, этакая Барби с параметрами девяносто-шестьдесят-девяносто. Родив дочку, главную радость и гордость отца, она решила, что может отдохнуть, и не работала ни одного дня. Несколько раз начинала учиться в разных вузах, ходила на курсы, но вскоре бросала учебу. То виноваты были преподаватели, несправедливо занижавшие ей оценки, то группа, где она училась, по непонятным причинам вдруг настраивалась против нее, то курсы оказывались недостаточно престижными и не отвечали ее высоким требованиям.

Тогда молодая жена решила всю свою нерастраченную энергию направить на поле битвы под названием «семья». В какой-то момент Наталья полностью перехватила бразды правления семейным очагом. Это у нее получилось легко: Андрей был круглосуточно занят на работе. Он вкалывал днем и ночью, не отказывался от самых дальних и маловыгодных вызовов, лишь бы заработать для любимых девчонок. Конфликт произошел, что называется, на ровном месте. Наталья в очередной раз заявила, что главное для ее благоверного — не семья, а работа. И что он, неблагодарный, даже не замечает, как много она, бедняжка, делает для него. Андрей оправдывался, что любовь он выражает не словами, а поступками. Терпеливо пытался объяснить, что только очень любящий мужчина для очень любимой женщины будет забивать гвозди, вешать полки, чинить водопроводный кран и выносить мусорное ведро. Если он все это делает, следовательно, в его любви можно не сомневаться.

Наталья с настойчивостью бензопилы продолжала пилить Андрея за реальные и вымышленные прегрешения — ей хотелось утвердить свое превосходство и занять лидерское место. Может, неопытная женщина не знала, что воздействие на мужчину — дело достаточно тонкое и деликатное. Или характер не позволял применять другие методы… Ведь если муж не полная флегма, доверившая свою уздечку женским рукам, то не следует слишком давить.

— Мужчин надо перевоспитывать, — сказала ей однажды подруга. — Они, если любят, все сделают, чтобы не потерять.

— Но если он заартачится? — сомневалась Наталья.

— Пустяки. Мужики склонны к великодушию. Каждую уступку жене они записывают в мысленный список: вот какой я хороший. И потом радуются…

Но жена встретила неожиданное сопротивление. Андрей не был ни флегматиком, ни тем более «тряпкой», как порой в раздражении называла его Наташа. Поэтому он, неожиданно для нее, но абсолютно естественно для себя самого уехал в страну овсянки и Шерлока Холмса. Исправно присылал деньги на содержание жены и ребенка, но нисколько не интересовался мнением Натальи по поводу своего поступка.

После возвращения он не заметил в жене никаких существенных изменений. Теперь она устраивала лесопилку уже за все подряд. Корила, что он зарабатывает мень-ше, чем до стажировки. Андрей потерпел какое-то время ради дочки, подумал, да и развелся.

Так что он был теперь совершенно свободным мужчиной с определенным жизненным опытом. И точно знал, что ему никогда не понравится дама ленивая, мелочная, без собственной наполненной и интересной жизни — в общем, знал, чего не хочет. А чего он хотел, не мог четко сформулировать. Просто верил, что та, которая ему нужна, когда-нибудь появится.