Утро Веры Алексеевны Лученко теперь начиналось с укоризненного взгляда. Она не могла заставить себя рано встать, и Пай, белый красавец, долго смотрел на свою хозяйку. У них, у спаниелей, такой взгляд, словно мы им всегда должны. Сейчас взгляд говорил, что вот Андрей всегда меня выводил рано, а ты без него совсем разбаловалась. Для усиления впечатления Пай принес Вере одну из ее кроссовок. Хозяйка покорно пошла в прихожую, обулась, просунула через морду ошейник на крепкую собачью шею и вышла во двор. Условные рефлексы, тщательно изученные дедушкой физиологии Павловым, всем известны. Любой собаковладелец расскажет свою теорию условных рефлексов, какие родная собачка выработала у него…

На улице Пай принялся задирать ногу над кустиками, а Вера мысленно пыталась сочинять письмо Андрею. Но ей мешали музейщики. Они сами собой разговаривали у нее в голове, что-то пытались объяснить, рассказать, что-то горячо отрицали. Беседовали и друг с другом. Был там даже и покойный Гаркавенко, которого Вера никогда не видела. Она уже практически ощущала убийцу, оставались последние, как она говорила, стежки по ткани. Теперь, пока она не разоблачит этого человека, весь коллектив музея в полном составе будет торчать у нее в воображении и не отпустит.

Они вернулись с прогулки, Вера покормила своего любимца, и утро психотерапевта продолжилось мучительными воспоминаниями: сколько ложек сахара нужно насыпать в овсянку. И сколько ложек кофе нужно насыпать в кофе. Это делал Андрей, и он это знал, а она — нет. А теперь требовалось самой. Она готовила завтрак и продолжала перебирать в уме запутанные нити. Игра в музее и игра-жизнь сплелись, нужно их распутать. Лученко и сама часто прибегала к играм в своей практике. Игра помогает писать черновики поведения тем, кто не готов к жизни. Но как бы прекрасно ни «работали» игры для выхода из кризисных ситуаций или выравнивания отношений внутри какой-то группы людей, все же «наша жизнь — не игра»: так, кажется, пел Окуджава. В обыденности требуется ясное отграничение забавы от жизни. Интуитивно оно у каждого имеется, границы чувствуешь подсознательно. А если ты заигрался, нужно остановиться. Теперь же, скорее всего, для остановки потребуется одна, самая последняя игра…

Закончив все утренние обязательные, почти автоматические движения, она включила Тошу. Такое ласковое имя они с Андреем дали своему ноутбуку «Toshiba». Запустила Word и стала писать.

Здравствуй, мой милый Андрюша! Про погоду не спрашиваю. И так знаю, что у вас в Парижике тепло. А у нас с Паем все хорошо. Только что вернулись с прогулки, он наелся и улегся спать, привалившись ко мне горячим боком. А голову положил ко мне на колени, да еще поплямкивает. Выражение на его велюровой мордахе такое, будто говорит: «Передай ему привет!» Ну вот откуда он знает, что я пишу тебе письмо? Впрочем, ты мне скажешь: «Есть такая наука — зоопсихология». А еще ты скажешь, что все наши домашние любимцы — эмпатики. Поэтому они нас чувствуют даже лучше, чем мы, люди, друг друга. Это правда. Хотя вот я знаю, чем ты сейчас занимаешься. Лечишь своих зверушек. Перед отъездом я хотела рассказать тебе о «музейном деле», которым сейчас занимаюсь, но не успела… Ну вот, ты забеспокоился! Точно знаю — беспокоишься за меня. Потому что ты всегда это делаешь. А со мной все в порядке, Андрюша. Тебя не смешит придуманное мной название? Дело действительно происходит в нашем городском музее, мы с тобой там бывали. Оно намного сложнее, чем казалось на первый взгляд. Убийство милиционера, убийство режиссера и попытка убийства Лиды — это цепь преступлений одного человека. Хотя милиция уже успела схватить: и американца Маркоффа, и певицу Франческу, и главного хранителя Хижняка. Но это не они! Я убеждена, что убийца — работник музея. Чем больше я общаюсь с музейщиками, тем больше мне кажется, что у каждого из них была и причина, и возможность. Я могла бы описать тебе мотивации всех персонажей, но это слишком долгое дело. Если б ты знал, Андрюшка, как мне тебя не хватает! Так хочется поговорить с тобой, причем не виртуально, а живьем! Ну ладно, пока. Целую тебя нежно.

Твоя Вера.

Она скопировала текст в почту, отправила письмо. После этого ей почему-то стало так грустно, что на глаза даже набежали слезы. «Не дай себе раскиснуть! А также засохнуть», — мысленно отдала себе приказ и пошла в ванную умываться.

Вернувшись в комнату с порозовевшим лицом и ясными глазами, она достала из комода отрезы разных тканей. Ей хотелось сшить себе какую-нибудь обновку. Разложенные на диване красивые лоскуты отвлекли Веру от грустных мыслей и, как небольшие веселые ручейки, расцветили комнату. Она уселась с ногами на широкое ложе. Явившийся из-под стола Пай на правах любимца тут же улегся на расстеленные веером шифон и шелк, атлас и бархат, велюр и ситец, батист и шерсть. Хозяйка не стала его прогонять. Разворачивая отрезы тканей, она словно бы разговаривала с ними.

Золотисто-коричневый шифон. Молочные хризантемы с золотой обводкой по краю. Невесомая ткань… Даже произносится как-то по-китайски: ши-фон — словно задвигается ширма. За ней шуршат шифоновые покрывала. Полупрозрачные, таинственные, сексуальные. Хорошо бы из него сшить длинное вечернее платье. Из легкого шифона в крупных цветах хризантем. В стиле Унгаро.

Вера поднялась и посмотрела на себя в зеркало, прикладывая к плечам материал. Ее золотисто-каштановым вьющимся волосам, синим глазам и светлой коже шифон подходил. Она отложила его и взяла шелк. Подобно камню александриту, отрез шелка менял свой цвет. Он был то нежно-бирюзовым, то розоватым. «Шелк — ползучий, как змея, скользкий, как ртуть. Постоянно движущийся, словно бегущий впереди фигуры, — думала Вера, поглаживая рукой скользкую ткань. — Из него можно сшить великолепный костюм. Но желательно, чтобы ткани было побольше… Чтобы хватило на косой крой и еще на разные оборки и драпировки, если мне захочется чего-нибудь скрыть-подчеркнуть!»

Она завернулась в переливающийся шелк, а он, дамский угодник, сразу же показал: у этой красотки масса женских достоинств! Шелковый любезник нашептывал — да что там шептал, прямо говорил и даже демонстрировал: посмотри, какая у тебя тонкая талия, роскошная грудь, высокая шея!

Ладно, шьем костюм из шелка. Она на прощание полюбовалась другими отрезами. Атлас — белый, сверкающий, холодный как лед; бархат, тончайший, темно-синий, с внутренним светом, точно летнее небо; а вот летний ситчик — простой, румяный, незатейливый, в мелкий рисунок, как пряник среди тортов и пирожных; и, наконец, батист — напудренный маркиз. Какую роскошную блузку в стиле кантри можно было бы сшить из него, белого, тонкого, в кружевной прошве! Ах! Насмотревшись на лоскуты, она аккуратно уложила их в нижний ящик комода. Расстелив на полу газеты, положила сверху шелковую ткань и принялась тонким обмылком обводить свою выкройку. Затем острыми ножницами разрезала, раскроила нежный шелк. Получившиеся семь отдельных кусков предстояло сметать. Вера поставила перед собой большую коробку с нитками и иголками, выбрала контрастную оранжевую нитку и принялась за наметку.

Пока она занималась шитьем, в ее голове продолжалась аналитическая работа. Руки проворно переносили вытачки, делали быстрые стежки, разглаживали, присобирали — а мысли кружились вокруг «музейного дела».

С директором музея Никитой Самсонычем Горячим они вспоминали о советских временах и о том, что его называли советским Сикейросом. До разговора с ним она общалась в музейном дворике с Лерой Аросевой, и та показала на тыльной стене мозаику, сделанную Никитой Самсоновичем. Ничего она в ней не поняла. С обывательской точки зрения — какая-то детская «каляка-маляка». Оказывается, народный художник Горячий на самом деле не способен самостоятельно нарисовать даже примитивный натюрморт. Лера утверждает, что он вообще рисовать не умеет. Хорош народный художник! Если предположить, что о его тайне узнал не в меру любознательный мент или циничный режиссер? Никита Самсоныч вполне крепкий дедушка, и дать по голове или подтолкнуть статую очень даже мог… Лобоцкая. Проблема не во внешней непривлекательности, а в том, что внутренне она еще более уродлива. Постоянно измывается над своими подчиненными, изощренно и мелко. Могла ли она совершить преступление? Любопытный милиционер Гаркавенко мог ее шантажировать? И она его за это… А режиссера? Судя по всему, Артур Запорожцев излишней деликатностью тоже не страдал. Мелковата для такого поступка. Хотя?..

Мысленно Вера перебрала всех музейщиков. Словно бусы, камешек за камешком. Лера Аросева и Олеся Суздальская — эти, пожалуй, работали бы в музее просто за идею, даже если бы им не платили их копеечную зарплату; Хижняк — это вообще блаженный Дон Кихот; Люська Баранова чем-то напоминала Ахеджаковскую секретаршу из «Служебного романа»; старушки смотрительницы тоже рьяно болеют за музейное дело.

Кстати, хороши эти научные сотрудники и хранитель!.. Когда Вера сидела с Аросевой в музейном дворе и слушала рассказы о музее с его картинами, то решила, что пора ее расспросить по-настоящему. И неожиданно задала вопрос:

— Как вы это делаете?

— Что делаем? — не поняла Аросева.

— Ну вот эти фокусы. Чтобы осенью вдруг наступила зима. Чтобы печка раскалилась.

— Какая печка? В нижнем зале?

— Я имела в виду кабинет Воскресенского…

— А, так мы его часто называем «нижним залом», ведь там постоянно устраиваются выставки и экспозиции…

— Неважно, короче говоря — кто у вас так мастерски играет Прасковью Воскресенскую? Вы сами? Ангела-хранителя придумали, надо же! Давайте-давайте, колитесь. Мне можно, я в играх разбираюсь. Психотерапевт как-никак.

По лицу Леры было видно, что она сначала хотела все отрицать. Даже нахмурилась. Но посмотрела в Верины смеющиеся глаза и не выдержала — улыбнулась.

— Как же вы нас вычислили? Я-то думала, никто не догадается.

— Никто и не догадался. Ну?

— Понимаете, нужно было что-то делать. Мы не могли просто спокойно смотреть на то, что творится в музее… Но слишком хорошо знали, что разговоры бесполезны. Вот и придумали ангела-хранителя вместе с Олесей.

— А Хижняк вам помогал.

— Вы и это знаете?! — Лера потерла раскрасневшиеся щеки ладонями. — Да, Федор Емельянович подсказал нам одну пожилую актрису. Она и играла Прасковью… А зиму сделать просто — с помощью проектора. Мы думали, что загадочные появления ангела-хранителя немного притормозят рвение нашей дирекции устраивать в музее всякие шабаши… А тут это убийство… Но мы тут ни при чем, Вера Алексеевна.

…Лученко улыбнулась, вспомнив этот разговор. Как дети малые, честное слово! Они, конечно, ни при чем. Но все-таки, кто же? Вообще-то она догадывается кто. Но эта догадка так неправдоподобна… Совершенно не подходящий на роль убийцы человек!..

Мелодичная трель мобильного прервала ее мысли. Она открыла крышку тонкого серебристого аппарата и прочитала текстовое сообщение: «На ваш почтовый ящик пришло письмо». Отложила шитье, включила компьютер и прочитала письмо Андрея.

Здравствуй, моя любимая Верочка! Я как раз сижу на работе, собрался написать тебе, а тут пришло твое письмо. Вот здорово! Ты, о великий Эскулапик, как всегда, угадала: я действительно лечу зверушек. Ребятам помогаю, двум французским ветеринарам. Им львенка принесли с болезнью почек, совсем маленького. Хотели уже усыплять — кажется, острый нефрит. Я возразил и предложил лечение. Царенок зверей протестовал против лечения, но куда там!.. Катетер, капельница — все как положено. Пришлось ему отнестись философски, он даже ругаться перестал, только все нагло обгадил. И ведь слова ему не скажешь, он делает вид, что не сволочь, а больной. Уже кое-какие улучшения просматриваются. Сейчас хмырь лежит рядом с монитором прямо на столе и нагло, издевательски таращит свои желтые буркалы. Этот дикий зверь напомнил мне котов, которых я спасал в своей клинике. Помнишь, я рассказывал, как одна старушонка повадилась приносить хвостатых? Подберет на помойке, а потом тащит к нам в клинику: этого усыпите, у него лишай. А этого кастрируйте. А этого опять усыпите, у него бельмо на глазу. И называла их фамилиями членов Политбюро. Один выбыл, другой, значит, его сменил. Ненормальная… Я потом от старушки прятался, с ней Зоя работала. Котов не усыпляли, конечно, в питомник отдавали. Пока эта нелепая задержка с лемуром, я тут хожу по музеям. Был в Лувре, в музее Родена, в Фонтенбло. Никогда прежде не был таким заядлым посетителем музеев. Это виновато твое «музейное дело». Ужасно интересно о нем пишешь! Как бы я хотел слушать твои ежедневные отчеты. Пытаться вникнуть в то, как ты разматываешь всю эту музейную паутину. Хожу по всем этим музеям и все время думаю о тебе. Соскучился, как собака без любимой хозяйки. Пай бы меня точно понял! Кляну себя за командировку. Ну все. Целую и обнимаю, твой Андрей.

Прочитав письмо, женщина перенесла его из почтовой программы в текстовый файл «Письма Андрея», погладила серую поверхность Тоши, словно поблагодарила компьютер за весточку от любимого. Поцеловала Пая в сонную велюровую морду. Он лизнул ее в ответ и перевернулся на спину, подставил любимой хозяйке свое шелковистое пузо. Она ласкала своего любимца, еще раз перечитывая письмо Двинятина, и неожиданно сказала:

— Ну конечно!

Пай открыл глаза, словно спрашивая: «Ты о чем?»

— Я о том, что Андрюша прав! — сказала Вера.

Пай, умевший чувствовать настроение хозяйки, весело завилял хвостом. Его морда с разинутой в улыбке пастью говорила: «Вот видишь! Стоит тебе меня приласкать, как в твою голову сразу приходят толковые мысли. Что бы вы, люди, без нас делали?»

* * *

Вход в офис компании «Игра» напоминал средневековый замок японского сегуна. Перед дверью — дырчатые, как сыр, металлические ступени. С точки зрения эстетики интересно, но что же делать тем, кто на каблуках? Вера гадала, как же подняться по такой странной лестнице, но тут увидела: сбоку на каждой ступеньке есть заботливые овальные коврики. Все-таки дизайнер не забыл о тех, кого называют прекрасным полом.

Со стен возносившего в офис лифта Вере улыбалось множество разноцветных шариков, весело набрызганных яркими красками из аэрографа. «Ну вот, — подумала гостья, — сперва лестница притворяется не лестницей, теперь лифт притворяется не лифтом. Видна рука господина Чепурного, игрока-без-пауз!» К тому же на второй этаж лифт поднимался так долго, будто в верхние слои атмосферы. С этого момента она смутно ощущала, что интерьер с ней затевает какую-то забаву — то ли обман, то ли лукавое приглашение к фантазированию.

На выходе из лифта она шагнула в большой холл, он же место знакомства с историей компании «Игра». Справа на стене цифры: 1992 и 40. Как объяснила Вере симпатичная девушка, офис-менеджер: первая цифра — год создания «Игры», а вторая — начальный капитал, с которого все и покатило. Под потолком на тросах-растяжках висела большая игральная кость.

Психотерапевту казалось, будто она находится в какой-то гигантской лаборатории современного алхимика. Часть кирпичной стены, бетонная колонна, нарочито открытые металлоконструкции, даже кран-лебедка под потолком — неокрашенный, со следами старой ржавчины — все это создавало впечатление заводского, но облагороженного варианта промзоны. Городской пейзаж за огромными незашторенными окнами естественно вливался в офисное пространство. Бесшумно работали мощные кондиционеры. Мебель парила, не касаясь пола. Присмотревшись внимательнее, Лученко заметила, что часть офисной меблировки крепится к модулям под потолком. А в кухонном блоке, как объяснила подчиненная Чепурного, Олег Аскольдович любит сам готовить кофе и горячие бутерброды для особо важных клиентов. Поэтому металлический остров с мойкой и удобным столом развернут к гостям. Радушный хозяин находится лицом к собеседникам, при этом каждый предмет на кухне так близко, что стоит только протянуть руку, и легко дотянешься. Вера, очень ценившая удобства жизни, начала уже завидовать. Вот где можно работать допоздна! Тут тебя напоят, накормят — может, еще спать уложат?..

Зайдя в кабинет Олега Аскольдовича, Вера увидела вместо обычного пафосного стола и кресла из натурального дерева и кожи какие-то табуретки — божьи коробочки, сиденья-кактусы, инь-янские столики (черно-белые запятые из пластика). Ее окружали не предметы офисной мебели, а дизайн-концепты. Ну правильно, игра продолжается — да здравствует игра! Хозяин концептуального кабинета подкатил барный столик на деревянных колесах с разнообразным выбором напитков и закусок — ни дать ни взять коробчонка, в которой едет лягушонка!

— Присаживайтесь! — любезно пригласил Чепурной.

— С удовольствием, — сказала Вера, но подумала: «Куда садиться? На пуфы-кактусы или на табуретку — божью коровку? На таком вообще можно усидеть?» Из всего ассортимента сидений она выбрала нечто, напоминающее садовую скамейку, и опустилась на нее.

Вначале поговорили о пострадавшей Лиде. Вера уже навестила подругу, утешала как могла, сняла боль и успокоила. А капризы снять не смогла, для капризов, сказала ей, у тебя Олег имеется. Чепурной закивал — а как же! После такого вступления оставалось только сообщить:

— Олег Аскольдович! Моя работа по вашему делу практически закончена. Я знаю, кто совершил два убийства и покушение на Лиду.

Она намеренно обратилась к нему по имени-отчеству, чтобы подчеркнуть: неофициальная часть закончена, а сейчас она говорит как нанятый для сложной работы специалист, пришедший с официальным отчетом.

— Замечательно! Кто?

— Даже если б я назвала фамилию, ни вы, ни милиция, ни я на данный момент не можем ничего доказать. Увы.

— Как это?! Да вы что, Вера Алексеевна, издеваетесь? Но ведь… Что же нам делать? — Расстроенный хозяин кабинета плюхнулся рядом с Верой на сиденье.

— Потому и пришла к вам, чтобы предложить нестандартный ход. Надеюсь, он поможет разоблачить преступника. Но без вашей помощи мне не обойтись.

— Любая помощь, любое содействие! О чем речь! Внимательно слушаю, говорите!

— Нужно устроить игру-ловушку для преступника. Боюсь, это единственный способ.

— Отлично! Вера, вы — чудо! — воскликнул бизнесмен, быстро переходя от плохого настроения к радужному. — А может, все-таки назовете имя убийцы? — просительно заглянул он в ее глаза.

— Не поверите. Давайте все организуем так, как будто сочиняем игру для клиента. Ведь игра — это по вашей части.

И она коротко объяснила Чепурному, насколько сложную задачу им предстоит решить. Этот человек уже почувствовал свою безнаказанность. Убиты двое, третья жертва лежит в больнице. Стив Маркофф вынужден скрываться. Певица Франческа арестована, а у нее гастрольный тур. Ни в чем не повинный Хижняк тоже арестован и сидит. И главное, Лида все еще в больнице. Дай Бог, чтобы с ней все обошлось!.. Преступник удовлетворен. Мало того, что он осуществил задуманное, милиция не просто не подозревает его, она ведет расследование совсем в другом направлении — в противоположном.

— Что чувствует злодей? — спросила Вера.

— Он успокоился.

— Правильно. Нам же нужно взбудоражить его. Причем так сильно, чтобы спровоцировать на новое нападение. Это должна быть какая-то совершенно эпатажная, скандальная акция. Вызвать у него возмущение! Протест! И тогда вы сможете взять преступника с поличным.

— Я все понял. Вот тут у меня папки, в них проекты. Давайте вместе посмотрим. — Чепурной достал из шкафа картонные пронумерованные коробки и разложил их на столе.

Лученко углубилась в работу. Открывала и быстро перечитывала очередную разработку фирмы «Игра», захлопывала крышку и переходила к следующей. Часто на ее лице появлялась улыбка, но она не отвлекалась от чтения. Иногда хмурилась, ничего не находя.

Неожиданно хозяин фирмы воскликнул:

— Вот же оно!

Это был знаменитый эпатажный проект, фирма с ним успешно работала в Европе, Америке и даже в Японии. Перформанс, чьей главной фишкой был «Человек-дворняга». Персонаж действа, Гарик Дрозд, прославился тем, что перевоплощался в собаку. Ключевой темой его шоу и инсталляций была защита прав животных. И за рубежом Дрозд, что называется, попал в десятку, поскольку тема охраны окружающей среды главенствовала в общественной жизни всех цивилизованных стран.

Вера читала отчеты о скандальных выступлениях «животины» и только диву давалась. В одном из нью-йоркских клубов человек-собака имел оглушительный успех. Для затравки было продемонстрировано несколько эпатажных выходов: голый Дрозд на поводке у роскошно одетой дамочки, бросающийся на людей и валяющий их по сцене; человек-собака, писающий в естественной для кобеля позе на микрофон посреди интерьера; и, наконец, он же — сжирающий собачьи консервы из кормушки на полу. Текстовый отчет был снабжен яркими фотографиями.

— На языке психиатрии это называется «регрессивным поведением», — задумчиво прокомментировала Лученко.

— Мы используем для описания действий Гарика Дрозда термин «зоофрения», — ухмыльнулся Чепурной. — Если вам интересно, могу подробно рассказать об американских гастролях. На самом деле это называется современным искусством. «Художник» устраняет преграды между собой и зрителем!

— Да уж… Ваш нью-Шариков — это именно то, что нам нужно! Но, Олег Аскольдович, у нас мало времени, а работы много. Чем закончились американские игры?

— Америка буквально сошла с ума от Гарика Дрозда, о такой популярности мы даже и мечтать не могли! Пресса была в восторге, его показывали все телеканалы! Шли целыми семьями, дети визжали от восторга, родители умилялись и взволнованно перешептывались.

— Им что, больше нечего смотреть? Или там все балдеют от антиэстетики?

— О, в Америке существует давняя традиция так называемых freak show — фрик-шоу, что значит «показ уродов». Для американцев уродство — это один из вариантов развлечений. В этом их отличие от нашего славянского менталитета, где к уродам всегда относились с жалостью и состраданием, оставляли жить при церквях, а издеваться над ними считалось не просто чем-то аморальным, но даже греховным.

— Знаете, Олег, я всегда была против ярлыков и не считала американцев примитивными, но вот это… Н-да. Похоже, мы живем в век, когда обыватели предпочитают иметь рядом персонажей типа Дрозда, чей сексуальный имидж взрывает их общепринятые нормы поведения. Но сейчас именно этот персонаж нам и нужен! — Вера подвела черту вопросом. — Где сегодня найти человека-дворнягу?

— Это легко узнать. — Чепурной набрал номер. — Привет, Полкан… Ха! Сразу узнал? Плохо. Не бывать мне богатым. Хорошо, я люблю прибедняться, но до Березовского мне далеко. Сделай вид, что не узнал! Ладно. Кончай прикалываться. У меня к тебе есть деловое предложение… — Олег кратко изложил Дрозду идею игры в музее.

Вера наблюдала за ним и понимала, что руководитель «Игры», эксцентричный миллионер Олег Аскольдович Чепурной, заработал на Дрозде такое паблисити и такие деньги, какие не приносили ему все его предыдущие проекты и игры, вместе взятые. Не зря взгляд у него из сонного и ленивого превратился в ястребиный. Общаясь с дворнягой-человеком, он излучал боевую прыть. Будь его воля, он бы зачислил Дрозда в свой штат навсегда. Вера взглянула на фотографию голого человека в клетке, старательно изображавшего собаку. Закрыла глаза, пытаясь вообразить себе ужас и омерзение музейщиков, с которыми она общалась в последнее время. Не нужно быть большим психологом, чтобы представить реакцию Хижняка, Аросевой или Суздальской. А что скажут старушки смотрительницы? «Ничего, у стариков нервная система закаленная. Они войну прошли и выстояли, — успокоила свою совесть Вера. — И вообще, это ведь делается с одной лишь целью: вытащить на свет божий убийцу!»

Чепурной закончил разговор и уверил Лученко: Гарик Дрозд в их распоряжении. Хотя и придется отстегнуть немалую сумму.

— Смотрите, — добавил он, — как бы мы с вами не спровоцировали ваших невинных музейных овечек! Ведь человек-собака своими действиями может вынудить даже мирного обывателя… Часто у меня самого при лицезрении Гарика возникает желание дать ему по башке! А если бы я еще был искусствоведом! О! Могу себе представить, что бы я сделал с осквернителем святынь.

— Но ведь вы этого не делаете, — усмехнулась Вера. — Потому что у вас хорошо работают тормоза.

— Какие такие тормоза?

— Гены, воспитание, религиозность, общая культура, да многое. Чем отличается не-преступник от преступника? He-убийца от убийцы? Очень просто: первый может думать об этом, воображать сколько угодно, но не делает. Просто не сможет убить, рука не поднимется. А преступник — делает это. Тем более трижды переступивший черту — он уже обнаглел и тормозов не имеет! Так, с теорией мы закончили. Теперь давайте поскорее перейдем к практике.

* * *

Сотрудники массового отдела развлекались у книги отзывов музея. В ней кто-то откопал давнюю запись: «Какое безобразие! Понавывешивали голых баб! И не стыдно! Ладно телевидение и кино, рассадники разврата. Но музей!!! Какой пример вы подаете нашим детям!!! Это же учреждение культуры, а вы в нем такое развели! Стыд и срам! Будем жаловаться в Министерство культуры! Учителя ср. шк. № 241».

— Им картины кажутся «рассадниками разврата»! Ты ж только подумай, — возмутилась Флора Элькина.

— Ой, Фауна, я тебя умоляю! Так всегда было и будет. Ханжи не переводятся, несмотря на технический прогресс, — махнула ручкой с ярко-бордовым острым маникюром Баранова, забежавшая к сотрудницам на чаек.

Ее просто распирало от желания рассказать сногсшибательную новость, подслушанную в кабинете Лобка. Но, как опытный мастер сплетни, она ждала удобного момента. Какой смысл сообщать что-то шокирующее просто так? Весь смысл в том, чтобы насладиться зрелищем потрясения дорогих коллегушек! Их выпадением в осадок! Люська выжидала, щечки ее разрумянились, черные глазки, густо обрисованные карандашом, жмурились от предвкушения.

— А мне их жалко, — вздохнула Суздальская.

— Кого?

— Да этих учительниц. На самом деле это же ведь никакой не вопль целомудрия! Это сообщение о собственной ограниченности.

— Значит, тебе стало жалко этих закомплексованных, необразованных, неразвитых училок? А учеников, которым вдалбливают знания такие вот тетки-ханжушки, тебе не жалко? — вступила в спор Аросева, попивавшая чай после экскурсии.

— Жалко. Мне всех жалко…

— А я вам кое-что могу рассказать, — хлопая ресницами, сообщила секретарша, чувствуя, что если вот сейчас, сию минуту не поделится новостью, то лопнет.

— Твой выход, Люся! — Аросева, как всегда, посмотрела на нее насмешливо.

Баранова нарочно выдержала паузу. Потом еще добавила, как бы сомневаясь:

— Лобок приказала никому ни слова…

— Считай, все уже заинтригованы. Мы затаили дыхание и с нетерпением ждем! — Флора сложила руки на обширной груди.

— Ну ладно. — Люсьена набрала в грудь побольше воздуха и сообщила: — У нас в музее состоится шоу Гарика Дрозда «Человек-собака»!

Пауза.

— А кто это? — спросила Олеся Суздальская.

— Ты что, совсем из жизни вывалилась? Газет не читаешь, ящик не смотришь? — налетела на нее Элькина.

— Т-ш, Фауна! Не наезжай на Олесю. Она божий человек. Читает только монографии по искусству, — заступилась за девушку Аросева. И тут же строго спросила у Барановой: — Люся! А ты, часом, не врешь?

— Крест на пузе! Слышала разговор Лобка с министерством. Дескать, это специальное мероприятие для международного сообщества. Чтоб показать всем, какие мы продвинутые!

— Кто-нибудь может объяснить, что это за «человек-собака»? — робко попросила Суздальская.

— Видишь ли, — мягко сказала Аросева, — нынче модно всяко-разное непотребство. Называется оно пафосно: инсталляция, современное искусство. Например, такая высококультурная страна, как Германия, недавно проводила не где-нибудь, а в Берлинской академии художеств показ так называемого «нового авангарда». Они пригласили к себе в качестве стипендиатов группу перформистов, показавших культурной рафинированной Европе кузькину мать в полную мощь.

— А мы при чем? — не могла сообразить Олеся.

— При том, птичка моя, что фирменный стиль нового авангарда — это скандал, эпатаж, нонсенс. Терпеливые немцы, крайне политкорректные и благоговеющие перед словом «культура», стараются на все смотреть сквозь пальцы, а когда у них сдают-таки нервы, то получают и букетом роз по морде, и кулаком под глаз, — разумеется, это подается в виде художественного жеста.

— Ничего не понимаю. У нас в музее тоже будут авангардно бить морду?

— Хуже, Олесенька! Намного хуже! Гарик Дрозд — человек-собака, он же человек-дворняга, напрыгивает на чопорных дам и кусает их за разные места! Это называется «культовое действо». Можешь представить?! Художникам надоело просто показывать публике картины, ведь зритель может отвести взгляд — и творец бессилен навязать ему свой бред. А тут зритель превращается в жертву обстоятельств и находится не снаружи «произведения искусства», а внутри, как в воде.

— И это… будет… у нас в музее! — обмерла Суздальская.

— Наконец-то дошло, — хмыкнула Баранова. — Ты в какой стране живешь? Здесь за деньги все можно. Я слышала, Лобок интересовалась, будет он в клетке или его выпустят по залам погулять.

— И что ей ответили? — спросила Флора, замирая от перспективы встретиться с «кобелем» наедине.

— Не дрейфь, Фауна! И не надейся! Никто тебя не изнасилует! Если сама не попросишь. — Тут Люська залилась мелким хохотом.

Научные сотрудники музея посмотрели на нее с осуждением. До них постепенно стал доходить смысл мероприятия, ожидающего музей.

— Это катастрофа, — схватилась за пылающие щеки Олеся. — Немыслимо, невозможно, безбожно!

— Когда же хоть кто-то положит конец этому цинизму?! — Лера поднялась и отправилась курить.

— Я должна позвонить папе! — сообщила Флора так, словно собиралась сообщить о святотатстве не собственному отцу, а Папе Римскому.

— Звоните, девки, хоть папе, хоть маме. Где замешаны такие деньжищи, вся ваша мышиная возня до лампады, — изрекла умудренная жизненным опытом секретарша.

Через час весь музей гудел, как десять потревоженных ульев. Слухи ширились и становились все невероятней, обрастали неслыханными подробностями и чудовищными деталями. Говорили, что из окон музея будет производиться отстрел диких бездомных собак и кошек, разносящих по городу всякую заразу и терроризирующих мирных граждан. Предполагали, что в музей привезут несчастных животных из приюта для бездомных собак. Распустят их по залам, а человек-дворняга будет собирать с богатых деньги на содержание своих блохастых братьев. Судачили, как богачи будут платить огромные деньги за то, чтобы прогуляться по музею обнаженными, а «кобель» будет кусать их за ноги и грызть кости на дворцовом паркете. И вдобавок ко всему задирать ногу и мочиться на музейные скульптуры и мебель.

От всех этих разговоров выиграл только аптечный киоск поблизости от музея. Было куплено и выпито: три флакона корвалдина, одна упаковка пенталгина, персена две упаковки, и даже, на всякий случай — кто ж его знает? — запаслись бинтами, йодом и ватой.

Аросева наорала на Лобоцкую, обозвав ее «околонаучным ничтожеством». Лобоцкая истерически вопила про евроинтеграцию — хотя какое отношение имеет к ней человек-дворняга? — и отсталость некоторых научных работников. Элькину достали своими расспросами старушки смотрительницы, и Флора не придумала ничего лучше, чем сказать, что человекопес не совсем голый, а в ошейнике и на поводке. После этого бабульки снова налились корвалдином, отчего в музейных залах повеяло больничным духом. Музей пропах лечебницей.

Шоу назначили на девять вечера. Была среда, выходной, посетители в музей не допускались, но внутри учреждения культуры продолжалась тихая, никому не заметная жизнь. Велась научная работа, в соседнем флигеле в библиотеке работали младшие и старшие научные сотрудники. Уборщицы натирали дворцовые паркеты, электрик вкручивал перегоревшие лампочки, а смотрители следили за техническим персоналом, чтоб те ненароком чего не повредили. Около четырех часов к чугунным воротам музейного двора подъехала крытая фура, четверо дюжих грузчиков вынесли фанерный ящик. По служебному входу, мимо поста охраны его доставили в холл первого этажа. Там фанерные листы сняли, и всем открылась клетка с голым человеком внутри.

Человек-дворняга стоял на четвереньках и злобно скалился на обступивший клетку музейный народ. Был он крепкого сложения, волосы густо росли на его груди, на ногах и даже на спине. Голова была похожа скорее на череп шимпанзе — с низким лбом, глубоко посаженными глазками, густыми черными бровями и короткой стрижкой. Он приподнимал верхнюю губу и, рыча, скалил длинные желтые зубы. Кроме ошейника, никакой другой «одежды» на нем не было.

Вокруг клетки зазвучали возмущенные реплики:

— Бесстыдник! Хоть бы зад прикрыл!

— Тварь такая! Лучше места, чем музей, не нашел!

— Сволочь волосатая! Срам закрой!

— Кобель вонючий, морда бесстыжая!

Такой прием вовсе не смутил Гарика. За годы работы человеком-собакой он и не такое слыхивал. Что слова? В него и яйца бросали, и помидоры, и яблоки, и пирожные, и бигмаки — а ему хоть бы хны. Облизнулся, огрызнулся, а то и слегка кого куснул за мягкое место под довольный вопль толпы — да и продолжал представление. Так-то! На такие случаи у Гарика был отработан безотказный прием. Он равнодушно улегся на пол и стал выкусываться. Словно важнее поиска блох никакого другого дела в его жизни не имелось. Публика оторопела. Вместо агрессии со стороны человека-собаки они получили тупое равнодушие. Как же так? Поняв, что с животиной никакого диалога не получится, музейщики как-то даже подрастерялись.

Грузчики подняли клетку и отнесли ее на второй этаж, поставив в угол Итальянского зала. Лобоцкая решительно объявила своим подчиненным:

— Заканчивайте работу! Артист должен настроиться перед вечерним шоу. Все свободны, кроме дежурных!

Никогда еще музейщики не уходили с работы в таком подавленном состоянии.

Вскоре наступила полная тишина. Ключ от Итальянского зала после водворения туда человека-пса был повешен на доску возле поста охраны. Мониторы показывали сумеречные залы. Из-за плотных ставень не пробивались солнечные лучи уходящего дня. Казалось, наступил глубокий вечер. Завалившись набок между поилкой для воды и миской с крупной мозговой костью, у себя в клетке спал в собачьей позе Гарик Дрозд.

Бесшумно открылась и так же неслышно затворилась дверь зала. Казалось, она лишь слегка пошевелилась. В такую щелку мог бы проникнуть разве что ребенок. Если б Чепурной и Лученко не ждали, глядя напряженно на экран монитора в комнате охраны, они бы не заметили этого легкого движения. Тот, кто проник в дремотную глубину Итальянского зала, либо притаился в дверном проеме, либо двигался, плотно прижавшись к стенам и шкафам со старинной венецианской посудой.

— Он что, человек-невидимка? — прошептал Олег, словно опасаясь, что этот невидимый может услышать его, находясь двумя этажами выше.

— Лучше смотрите на экран, — не отрываясь от серого квадрата, проронила Вера.

Чепурной протер пальцами уставшие от напряжения глаза.

В этот миг две руки на миг возникли из темноты между прутьями клетки. В них что-то мелькнуло, но что именно, нельзя было разглядеть. Быстрым точным движением это невидимое захлестнуло шею Дрозда и принялось его душить. Крупная фигура человека-собаки стала извиваться в мучительных судорогах. Его буквально прижало к прутьям, и он, отчаянно брыкаясь, пытался сорвать удавку со своей шеи. Он рвался изо всех сил, но то вцепившееся, смертельное, что ухватило его шею, не ослабляло хватку.

— Да где же ваши люди?! — крикнула Вера.

Наконец включился свет, два охранника выпрыгнули из-за статуи мадонны и схватили убийцу.

— Ни хрена себе! — воскликнул Чепурной. Голос его сел, и хрипота показывала сильное волнение. — Никогда бы не поверил!

— Идемте наверх, в зал. Мы сейчас должны быть там, — глубоко переведя дух, испытывая одновременно чувство освобождения и слабость в ногах, сказала Лученко.

— Черт вас побери, Вера! — бухнул по столу кулаком мужчина. — Как же вы догадались?

— Сейчас некогда, после…

Вера стремительно направилась к лестнице на второй этаж. Они вошли в зал Итальянского Возрождения. В руках охранников извивалась, шипела и огрызалась старушка — божий одуванчик, смотрительница Неля Михайловна Юдина. Сейчас она выглядела страшно: расцарапанный прутьями клетки лоб, удавка из тонкой стальной проволоки в дрожащих руках…

Из клетки вышел Дрозд. Одной рукой он потирал багровую шею, в другой держал искореженный кожаный ошейник с металлическими заклепками.

— Если б не ошейник… крендец бы мне, — сообщил он вполне человеческим голосом.

* * *

Всю жизнь ее окружал коммунальный быт. Домашняя обстановка мало чем отличалась от казарменного рабочего дня на заводе «Красный резинщик». Если и теплились в ней какие-то желания, они давно были подавлены асфальтовым катком советской системы. Она не знала иных радостей, кроме скудных пайков, казенных собраний, стандартных грамот по итогам соцсоревнования. И еще — торжественного пригвождения врагов к позорному столбу. Врагов всегда было много, и к ним она привыкла так же, как к нищенскому существованию. В ее сознании они были нераздельны. Изуверы фашизма, бешеные псы империализма, загнивающие капиталисты, летуны и несуны, тунеядцы и стиляги…

Эта вялотекущая жизнь казалась вечной. Но однажды основы рухнули, стены системы обвалились. Со всех сторон подул неуютный сквозняк новой жизни. Капитализм они, видите ли, удумали! Что это такое, капитализм ваш? Это когда сколько ни работай — денег никогда не хватит. Причем у вас работа есть, а у меня нет. Это когда цены на хлеб, картошку, проезд и коммунальные услуги ежедневно растут, а зарплата — нет. Это когда врач с тобой без денег и разговаривать не станет. Это когда людям негде жить, а заработать на квартиру невозможно и за пять таких жизней. И главное — это когда богатые, не спрашивая тебя, все уже сами распределили. И мир будет принадлежать не твоим внукам, а их…

Сначала она проклинала эти перемены. Но потом оказалось, что Юдина всю жизнь провела именно в ожидании каких-то перемен. В тусклом существовании всегда зреет ожидание чего-то неслучившегося. Можно годами и десятилетиями терпеливо ждать: повышения по службе, выигрыша в лотерею, смерти этой идиотки соседки, строительства новой бани. И она ждала, не зная чего.

Когда она вышла на пенсию — странно звучит, словно вышла из тюрьмы, — дома была тоска-скукотища. А тут соседка подсказала: музею требуются смотрители. И берут пенсионерок с сохранением пенсии. «Иди, — говорит, — Неля! Чего тебе одной с кастрированными котами сидеть. Все-таки среди людей. Опять же какая-никакая копейка».

Пришла в музей, первый раз в жизни. И такие там оказались залы, мебель, картины, скульптуры! Все то, чего она никогда в своей жизни не видела и даже не подозревала, что есть такое на свете. И научные сотрудницы показались ей такими ухоженными, как дикторши по телевизору. И запах от них шел, какой ее ноздри никогда не вдыхали. Если б она верила в рай, то сказала бы, что пахнет от них райскими цветами. Оно понятно, среди всей этой красы женщины и должны выглядеть не хуже.

Ужасно боялась, что ее, заскорузлую, в такой рай не возьмут. Стояла перед Люськой Барановой мокрая, как квашеная капуста из бочки. От страха и дух шел затхлый, бочковой. Люська только нос поморщила, рожу скривила, однако на работу взяла. На тот момент был большой дефицит смотрителей.

Стала Юдина работать в музее. Поначалу было непривычно и как-то вроде бы бесцельно. Но постепенно свыклась. Стала на других смотрительниц поглядывать. У всех оказалось богатое событиями прошлое. Сама Неля Михайловна о прошлом не рассказывала. Понимала, в кругу интеллигентных старушек не стоит делиться тем, как тягала неподъемные ящики с продукцией. Была она завидно крепкого здоровья, не болела за всю жизнь ничем. Когда на город надвигалась то атипичная пневмония, то птичий грипп, старушки смотрительницы пускались в профилактику, у кого на что хватало денег: глотали витаминные таблетки, делали прививки, наедались луку или чесноку. Неля, как называли ее без отчества сотрудницы, даже зимой прибегала на работу в тех же туфлях, в каких топталась круглый год. Правда, однажды и ей стало чем делиться с коллегами. Попала Юдина в больницу, где, как она всем с гордостью сообщила, ей «вырезали по-женски». Теперь и ей было о чем рассказать.

В остальном она продолжала нести службу в музее так же ретиво.

И оказалось — она ждала своего предназначения, своей великой роли охранника, защитника и спасителя социалистических ценностей от новых, ворвавшихся в эту жизнь со своими наворованными деньгами захватчиков. Выяснилось: она жила годами как вирус в крови, безвредный до поры до времени, пока не возникнут благоприятные условия. Теперь условия возникли, да еще какие!.. Вначале жить без врагов было тоскливо, врагов не хватало, и они изобретались сами собой без всякого напряжения. Но это были либо мелкие враги, неинтересные, как микробы, либо такие большие, которых не достанешь — далекие зарубежные капиталисты и богачи. А теперь туточки, рядом появились — свои.

В прежние времена слова «свое» не существовало, было общее, то есть государственное. Идея собственности была не просто незнакома — она была чужда, как инопланетянин, отвратительна, как паук, слизняк, крыса. Зато теперь каждый норовил обложиться своей собственностью со всех сторон, закрыться высокими заборами от бдительного ока общественности и жить там счастливо. Но это полбеды. А главная-то беда в том, что государственное стали растаскивать, присваивать, использовать как свое.

Юдину лишили мифологии общего, сказочности государственного. У нее забрали что-то большое. Что-то главное вынули из души. Ну ладно, пусть за стенами музея грохочет вакханалия блуда и денег. Этот беспредел наглого воровства. Но внутри — это уже нестерпимо. Бесовских игр в музее она простить никак не могла. Она не позволит посягать на святое!

Много у нее было свободного времени для думанья. Одна-единственная идея стала клубиться в ее не испорченном мыслительным процессом мозгу. Музей — последний оплот государства в этой стране. Все остальное продано, куплено и еще раз продано. Всюду протянул свои мерзкие щупальца империализм. Дальше отступать некуда. Если стоять и смотреть, то не сегодня завтра в музее казино откроют или игровые автоматы поставят. Мысли старого человека вязкие, идут по кругу, как верблюды в цирке… Думала Юдина, думала — и решила, что пора начать от мыслей переходить к действиям.

Каждый раз перед совершением возмездия она тщательно просчитывала, на кого должно пасть подозрение. Чтобы и от себя подальше отвести, и охоту отбить у желающих превращать музей в казино.

Сама судьба привела ее сюда. Значит, ее готовили стать защитницей музея. Его грозным охранником.

* * *

После событий в музее доктор и бизнесмен отправились в больницу к выздоравливающей подруге. Уж кто-кто, а она выстрадала право первой узнать все подробности. Вначале они заехали на рынок. Чепурной собирался купить огромный букет лилий, любимых Лидиных цветов. Но Вера категорически запретила: сильный запах вреден после сотрясения мозга. Поэтому они купили большой букет белых тюльпанов. Вместо круглогодичных бананов, винограда, апельсинов и киви Вера взяла сочных осенних груш. В гастрономе она еще запаслась шоколадом, тремя пакетами разных соков, сыром и ветчиной. В булочной купила свежую булочку. Олег, наблюдая за продуктовыми покупками, ворчал: «А ей все это можно?» Лученко заверила его как доктор: даже нужно. Желудок-то у нее цел. Хватит давиться больничными протертыми супами и кашами.

— Наконец-то! Явились! — Увидев входящих в палату, Лида стала на радостях дергать загипсованной ногой. — Я тут совсем от скуки извелась! Телевизор смотреть нельзя, книжки читать нельзя, музыку долго слушать не могу — голова болит, остаются только разговоры! А какие разговоры в больнице?! Про анализы. Про мочу, про кровь на сахар и про шишки на попе от уколов! Это же ужас какой-то!

— Пока ты нам будешь душу изливать, мы тут немного похозяйничаем, — сказала Вера и выложила на журнальный столик купленные продукты.

— Напрасно вы тратились, — кисло заканючила Лида, — у меня аппетита совсем нет…

Но подруга молча соорудила на пластмассовой тарелке вкусный натюрморт.

— Это что так дивно пахнет? — повела носом больная в сторону нарезанной груши. — Ой! Хочу-хочу-хочу! А это что? Сыр?! Давай скорее!!!

Олег пододвинул стол вплотную к кровати, и больная налегла на еду. Пока Лида ела, Лученко внимательно ее осматривала.

— Лидуся, дружочек мой, — сообщила она вслух о результате наблюдений. — По-моему, тебя в конце недели уже можно отправить домой.

— Как! Она должна вылежать, выздороветь! Полностью прийти в себя! Какое домой? — возмутился бойфренд актрисы.

Он готов был платить за Лидино пребывание в частной больнице немалые деньги, лишь бы иметь возможность встречаться с ней. Ведь дома Завьялову станет опекать муж. Нет уж. В клинике намного удобней видеться. И вообще…

Во время еды Олег не удержался и восторженно рассказал своей подруге, кто оказался злодеем, а вернее, злодейкой. Сцена захвата преступницы была показана Лиде тут же, на мониторе маленького ноутбука. Лида бурно восхищалась, хлопала в ладоши, ужасалась — словом, сопереживала. Когда схлынул эмоциональный поток, она повернула возбужденное порозовевшее лицо к Вере.

— Эй, Ванга! Признавайся, как ты все это проинтуичила! Ты собираешься рассказывать? Предупреждаю тебя, Beруська, или ты немедленно все разъяснишь, или больной поплохеет!

— Шантажистка, — усмехнулась Лученко.

— А ты как думала! Мы, больные, такие! — Лида поудобнее устроилась в кровати.

Олег взбил ей две подушки, подложив под спину.

— Правда, Верочка! Вы просто обязаны наконец объяснить нам, как вы вычислили убийцу, — поддержал любимую женщину Чепурной.

— Я для того и приехала. Надо же развлечь страждущую свежим детективом, — сказала Вера. — Если помните, вы попросили меня вмешаться в тот момент, когда убили охранника и арестовали простого американского миллионера Стива Маркоффа.

— Точнее, мы стали бить тревогу, когда его положили в дурку. Тут Лидок очень своевременно вспомнила о вас, — уточнил Олег.

— Взявшись за «музейное дело», я вначале стала подозревать вас, Олег, — спокойно сообщила Лученко.

— Меня?! — Круглые медвежьи глаза уставились на женщину в полном недоумении.

— А чему вы удивляетесь? Судите сами. Вы не только богатый человек, вы еще и азартный игрок, у вас авантюрный характер. У психиатров есть даже термин «лудоманы», то есть те, для кого игра — главный жизненный манок и наиболее привлекательная часть существования. Они одержимы игрой. Вне игры эти люди словно спят. Все им пресно. Нет аппетита к жизни. Они просыпаются только для игры либо играя. Вы ведь не случайно организовали фирму «Ифа»? Разве это не ваш портрет?

— Олежка! И не думай возражать. Веруня тебя точно рентгеном просветила! — Завьялова восхищенно смотрела на подругу. — И это ты определила в первую же встречу с нами? Тогда, в кафе? Ну, ты даешь!

— Это было легко, — кивнула Вера, но не стала вдаваться в подробности, а повела свой рассказ дальше. — Вас я оставила про запас. А сначала решила заняться музеем и музейщиками. Я тщательно стала изучать и саму атмосферу храма искусства, и тех, кто там работает. Раньше я думала, что только в медицине трудятся святые бессребреники. Оказалось, и в музее тоже такие есть! При их зарплате, которая даже меньше нашей, — хотя куда уж меньше? — они умудряются быть невероятно преданными своему делу. Фанатически!

— А разве фанатики не могут совершить убийство? — бросила реплику Лида.

— Вот! Зришь в корень! Это убийство охранника с подставленным американцем просто кричало: «Смотрите, какие ужасы творят американские империалисты в храме искусства!» Так что после убийства режиссера я перестала вас подозревать. Во-первых, вы никаким боком не имели отношения к съемкам клипа. А во-вторых, убийство режиссера мог совершить только кто-то музейный.

— Это почему? — Завьялова откинулась на подушку, слушая Верины разъяснения, как захватывающий детектив.

— Дело в том, что во время съемок режиссер велел вынести из Французского зала все скульптуры. Статую мадам Рекамье, которая на него потом упала, поставили в угол соседнего зала. А там паркетная доска, идущая к плинтусу, чуть приподнята. Такая легкая наклонная плоскость, понимаете? Кто мог знать об особенностях музейного паркета? — Вера взглянула на слушателей. — И кто мог находиться рядом, мог указать выносящим: «Сюда ставьте, вот на это место»?.. Чтобы попытаться направить следствие по ложному пути.

— Только сотрудник музея, — выдохнул Чепурной.

— Это было настолько очевидно, что ваша кандидатура на роль злодея сразу отпала.

— А почему ты решила, что и милиционера, и режиссера убил один и тот же человек, а не разные люди? — спросила Лида.

— Здесь тоже две причины. Первая — психологическая. Второе убийство тоже вопило: «Люди добрые! Посмотрите, что в храме культуры делается! Клипы мерзкие снимают развратные режиссеришки!» Вторая — технологическая. Мента стукнули по голове и запихнули в итальянский сундук-«кассоне». Сделать это тоже мог только человек, хорошо знавший все малейшие подробности о залах музея. Тот, кто мог открыть сундук. И тот, кто знал о паркетине.

— Верочка! Если я правильно вас понял, то к моменту покушения на Лиду вы уже подозревали кого-то из музейщиков? — уточнил бизнесмен.

— Тогда почему ты не остановила… Я же могла погибнуть! — воскликнула подруга психотерапевта с запоздалым страхом. На ее огромные голубые очи набежали слезы, готовые вот-вот пролиться.

— Тихо-тихо, милая. Расстраиваться нет никакой причины. Как я могла тебя остановить, если вы с Олегом мне ничего не докладывали о презентации? Конспираторы! Но все закончилось хорошо. Легкое сотрясение, сломана лодыжка, ушибы. Благодари Бога за то, что уберег тебя от более страшного! И не нужно мне приписывать сверхспособности. Я не волшебник Изумрудного города. Да, действительно, до нападения на тебя мне удалось ухватиться за тоненькую ниточку клубка. Но знать, что жертвой станешь именно ты, я не могла. И потом, рядом с тобой постоянно находился Олег!

— Лидуша, я абсолютно согласен с Верой. — Мужчина нежно погладил плечо актрисы.

— Мы с тобой пара идиотов! Вот пригласили бы Веруньку на коньячную презентацию, и все бы обошлось, — вздохнула Завьялова.

— Юдина смогла спокойно приблизиться к тебе и налить в бокал атропин, потому что на нее никто не обращал внимания. Ну ходит тут что-то маленькое, серенькое, обслуга какая-то… Да и ты наверняка ставила свой бокал на стол, а потом вновь брала. А знаешь, что тебя действительно спасло? — Доктор Лученко смотрела на подругу с состраданием, но в глубине ее синих глаз стали появляться озорные искорки. — То, что ты к моменту падения была уже порядком выпивши!

— Здравствуйте, приехали! Да ладно! Я только и успела сделать крохотный глоточек! — возмутилась актриса. Слезы ее высохли, жалость к себе отступила. Теперь ей хотелось спорить с Верой.

— Ты забыла, душа моя, как тебя мучила жажда? Как мы с тобой выпили пару бокальчиков коньячку под тарталетки с икоркой. А что перед этим было, тоже не помнишь? — Чепурной посмотрел на свою возлюбленную таким взглядом, что она чуть покраснела.

— Бесстыдник! Веру бы хоть постеснялся, — отвернулась она от мужчины. И спросила у подруги: — А какая разница, падает с лестницы трезвый или пьяный?

— Разница огромная. Когда ты падала, твое тело под воздействием спиртного было расслаблено. И ты как бы переливалась со ступеньки на ступеньку. Поэтому травматизм минимальный. Если бы ты летела трезвая, даже страшно подумать! — Хитрые чертики продолжали выплясывать в Вериных глазах.

— Все! Как только выписываюсь, начинаю пить! Становлюсь алкашкой! Так жить безопаснее, — важно объявила Лидия. Посмотрела на лица своих посетителей и от души расхохоталась, упав на подушки.

— Мы отвлеклись. Продолжайте, пожалуйста, — попросил Олег.

— Да-да-да! Мисс Марпл, будь любезна, дорасскажи! Как же ты вычислила убийцу? Кто бы мог подумать… Бабулька, молью траченная!..

Вера предложила выпить кофе. Пока Чепурной ходил в коридор к автомату, она убирала остатки пиршества и вспоминала, как постепенно из музейного тумана проступили реальные поступки людей. Одно явление «ангела-хранителя» чего стоило! И когда кофе был принесен, она, не жалея красок, описала, как в тиши музейных залов стала появляться «дама с собачкой». Или, как ее называли музейщики, — ангел-хранитель музея. Хозяйка. Закутанная в кашмирские шали, бывшая владелица особняка и коллекции, Прасковья Николаевна Воскресенская появлялась то среди бела дня, то по ночам. Но всегда с какой-то пользой. Во всяком случае, так утверждали смотрители, наблюдавшие музейное привидение регулярно. Хозяйка музея будто бы предупреждала о некоторых недоработках. Например, после ее появления у изразцовой печки изменили традиционную экскурсию. Раньше рассказ музейного гида начинался из античного дворика, а затем шел в Итальянский зал эпохи Возрождения. Теперь же стали в полном смысле «плясать от печки». Экскурсия отныне начиналась с истории создания коллекции, и первые слова любого музейщика были словами благодарности основателям — чете Воскресенских. Происходило это теперь в стенах мемориального кабинета Ярослава Михайловича, который работники музея называли еще «нижним залом» — потому что там часто находилась очередная экспозиция… Так, спустя восемьдесят лет со дня смерти Прасковьи Николаевны, исполнилась воля ее мужа: заботиться об уникальной коллекции и вспоминать их имена добрыми словами.

— Так была ли «дама с собачкой» на самом деле? Или это выдумки бабулек-смотрителей? — спросила Вера как опытная рассказчица.

— Давай, объясни, какое отношение к убийствам имеет привидение. Ты вообще веришь в него, в этот бред? — с нетерпением спросила Лида.

— Все на самом деле было. Никакой это не бред, — кивнула головой Лученко. — Здесь тоже началась своя игра, конкурирующая с вашими играми, Олег!

— О! Это уже стало совсем интересно! — оживился руководитель компании «Игра».

Вера отхлебнула кофейку, отойдя к балкону. В палате люкс имелся широкий и удобный балкон-лоджия. Полюбовавшись оранжево-зеленым осенним парком, куда выходили окна лечебницы, она спросила подругу:

— Лидуся, ты бы не хотела подышать свежим воздухом на балконе?

— А можно? — удивилась женщина.

— Как врач рекомендую. Ну-ка, Олег, сделали из рук стульчик! Помните, как в детстве?

— Да я сам перенесу. — Чепурной поднял Лиду, она обвила его шею руками, и он вынес ее на балкон, усадив в кресло.

Вера захватила подушку и одеяло. Под спину больной подложили подушку, укрыли одеялом.

— Вы нас, девушка, страшно заинтриговали! — нетерпеливо сказал Олег, закурив и отойдя в сторону, чтобы не дымить на выздоравливающую актрису. — Какие такие игры с «дамой с собачкой» стали устраивать в музее мои конкуренты? И почему Римма мне не доложила, хотел бы я знать! Я ведь ей достаточно зеленых отслюнил, чтоб она мне обо всем сообщала.

— Снимите с довольствия Лобоцкую, не в коня корм, — посоветовала Лученко. — Она скоро на повышение пойдет.

— Боже мой! Как хорошо на улице! — проворковала Лида, вдыхая осенний сладкий воздух. — Ты, Веруня, рассказывай, а то господин Чепурной сейчас лопнет от любопытства.

— Дело в том, что три музейщика, три истинных патриота своего храма решили защитить музей по-своему. Пусть наивно и неловко. Они инсценировали появление бывшей хозяйки музейного собрания. Для роли Прасковьи Николаевны Воскресенской даже наняли актрису. Написали ей роль и сделали так, что она стала появляться там и тогда, где нужно. А нужно им было одно-единственное — привлечь внимание к музею! Пусть даже таким, мистическим способом…

— Кто же это затеял?

— Две сотрудницы — Аросева и Суздальская. А Хижняк, главный хранитель, им помогал.

— Суздальская? Это у нее история с японцами приключилась? — вспомнила Лида. — А кто такая Аросева?

— Она дежурила в ночь игры Стива.

— Так что с этой инсценировкой? Про ангела-хранителя?

— Да ничего особенного. Просто она мне спутала все психокарты. Пришлось сперва разбираться с привидением, а уж потом с убийствами.

— Какие такие психокарты? — спросила Лида.

— Так я называю привычную манеру поведения человека в определенных обстоятельствах. У каждого из нас она абсолютно соответствует психотипу, характеру, темпераменту. Возьмем, к примеру, такую ситуацию. Ты, Лидуша, купила новый роскошный плащ. Светлый. Идешь по улице. И вдруг какой-то водила въезжает в лужу и обливает тебя грязью с ног до головы. Машина останавливается, он выходит. Твой действия?

— О! Я ему такое расскажу, что он на всю жизнь запомнит! Еще и по морде врежу! — встрепенулась разомлевшая было в кресле актриса.

— Олег, а вы?

— Ну… Я его заставлю проехать со мной в химчистку и заплатить за ущерб.

— Вот видите. Каждый из вас ведет себя, сообразуясь со своей поведенческой психокартой. Лида выпустила пар, для нее важна эмоциональная разрядка. Вы, Олег, поступили как бизнесмен. Вам причинили ущерб, и вы хотите минимизировать нанесенный вред. Теперь вернемся к нашим музейщикам. Та святая троица, создавшая фантом «ангела — хранителя», не могла никого убить. У них другая психокарта. Кстати, мне вообще было очень трудно вначале, потому что каждый что-то скрывал. Поди попробуй догадаться — что! Помните, я рассказывала вам, что неправду чувствую, но вот ее содержание… Только когда достаточно пообщалась с каждым из музейщиков, выяснила. Ну, что скрывали Хижняк, Аросева и Суздальская — понятно: игру в ангела-хранителя. Труднее было с Наливайко, художником-копиистом. Но и он потом признался, что делает копии картин по фотографиям, и боится, что его застукают: в музее ведь фотографировать запрещено. Секретарша Баранова, оказывается, поставляла в скандальные газетенки информацию о происходящем в музее. За деньги, конечно. Лужецкая с Юдиной скрывали, что меняются сменами. А еще одна смотрительница, Федоренко, или, как ее называли, Маргоша, как я догадалась, сама придумала всю историю с визиткой Воскресенского. Она изготовила ее в своем издательстве методом шелкотрафарета… Прямо цепная реакция игр! Теперь понятно?

— Гениально! — выдохнул дым Чепурной и закашлялся.

— Попей воды. — Лида смотрела на Веру вопросительно, пока бизнесмен ходил пить воду в палату. — Таким образом, ты исключила почти всех музейных.

— Думаю, ты зря лечишься от сотрясения мозга. Голова у тебя работает как надо. — Вера приобняла подругу.

Той явно был приятен комплимент, и она шепотом спросила:

— Пока Олежки нет, скажи, а сексом когда можно будет заниматься? Это при сотрясении не вредит?

Лученко прыснула. Потом расхохоталась так, что у нее даже слегка повлажнели глаза. Промокая их носовым платком, она сквозь всхлипы пробормотала:

— Ты, Лидка, не от того лечишься! Тебе нужно «хотюнчик» лечить! А то он у тебя…

В этот момент на балкон вышел Олег и сразу спросил:

— Кто такой хотюнчик?

Обе женщины захохотали так заливисто, что прибежала медсестра — выяснять, все ли в порядке с больной Завьяловой. Сестру успокоили, но она строго предупредила, что придет делать укол.

— Что тебе колют? — спросила подруга-врач.

— Витамины, — ответила подруга-актриса, вытирая лицо от слез смеха.

— A-а! Олег, нужно вернуть даму на ложе. Сейчас ей будут делать укол.

— Да у меня от этих уколов вся попка в шишках! — пожаловалась больная.

— Ты меня нарочно провоцируешь? — спросил возлюбленную мужчина, кладя ее в постель. — Ужасно хочется промассировать все твои шишечки!

Появилась медсестра, неся перед собой лоток со спиртовыми ватками и шприцем. Быстро сделала укол и покинула палату. Вера вошла с балкона в комнату и, присев на край кровати, продолжила:

— Финал моих музейных «раскопок» таков: я стала подозревать смотрительниц. Несмотря на то, что они такие ветхие, а убиты двое взрослых сильных мужиков.

— Да… Ничего себе ветхие! Эта бабулька Юдина душила Гарика Дрозда с силищей анаконды! Притом что ростом она мне до пупа, — вмешался Чепурной, его даже передернуло от жутких воспоминаний.

— До музея она всю жизнь протрубила на заводе разнорабочей. Завязывала коробки с продукцией проволокой, той самой, которой потом пыталась удушить Дрозда. Так что на самом деле она очень сильная бабка. Что ж вы хотите, ведь она всю жизнь вкалывала физически.

— Но как ты выбрала именно ее из трех? — не могла понять Завьялова.

— Было два момента. Она уж очень агрессивно реагировала на все происходящее в музее. Искусство вообще вещь сильнодействующая, а в нашем случае Юдина оказалась «жертвой искусства» — считала, что защищает святое. Но при этом социально оставалась эдакой пролетарской костью, и все эти картины и скульптуры, которые она охраняла от туристов, на самом деле были ей чужды. Она наслаждалась своей ролью охранницы. «Не трогать! Не прикасаться! Не прислоняться! Не подходить!» Возможность быть начальницей, командовать — вот от чего она кайфовала. Такого никогда не было за всю ее пролетарскую жизнь. Это первый момент. И второй мне подсказал Андрей…

— Кстати, как он там, в Париже? Не боишься, вдруг закрутит роман с парижанкой? — испытующе посмотрела на Веру подруга.

— Не боюсь, — просто ответила та. — Так вот, мы с ним переписывались. И в одном из писем он вспомнил историю о такой, знаете, сердобольной старушенции, которая все время приносила к нему в клинику котов: то кастрировать, то усыпить. Андрей предлагает: «Давайте поборемся за жизнь четвероногого пациента». А она говорит: «Нет! Усыпите!»

— И при чем здесь это? — не поняла подруга.

— А это, Лидонька, еще не все. Тут есть тонкость. Она своих котов называла фамилиями членов Политбюро. Может, помнишь, был такой высший партийный орган в нашем детстве. Значит, был у нее кот Косыгин, сокращенно Кося, были Пельше и Щербицкий. И вот, допустим, у кота Хрущева ухо драное, а она нового принесла. Значит, старого — усыпить, а нового назвать Брежневым. Ощущаете системку?

— Ха! Потрясающе! — хохотнул Чепурной. — Потом, значитца, принесла котяру Андропова, и тогда Брежнева — к ветеринарам, усыпить к чертям собачьим! Черненко нашла — Андропова на фиг!..

— Именно. И я почуяла здесь кое-что. Ту неизбирательную спокойную жестокость, с которой совершались убийства в музее. С которой совершалась в советские времена диктатура пролетариата. Ведь что такое диктатура пролетариата? Это руководство людьми не с помощью терапии, как в цивилизованных странах. Или как в религиях, где является аксиомой, что человек грешен и его надо лечить, то есть направлять. А это хирургия, когда больного от всего режут. Насморк — на операционный стол. Голова болит — под скальпель. Причем при диктатуре пролетариата оперируют не хирурги, а каждый, кто вбежал на пять минут в операционную. То есть человека гораздо проще зарезать, убрать, чем лечить и исправлять. Кто мог впитать так эту систему, чтобы применять ее к котам? Человек пожилой, выросший в те времена, причем человек пролетарской закваски. Именно такой человек мог убить охранника только для того, чтобы наказать буржуя Маркоффа. Обрушить статую на режиссера лишь за то, что он надругался над произведениями искусства. В общем, я позвонила Зое, больше для очистки совести. Но когда узнала фамилию этой старушки — Юдина…

— Потрясающе! — воскликнула Лида.

— … то поняла, что ничего на свете не бывает просто так. И поняла еще, кто из смотрительниц мог совершить преступление.

— То есть переступить этот барьер?

— Да. Были еще кое-какие мелочи. Обмен дежурствами. Например, именно Маргоше было доверено открывать и закрывать музей. Она самая энергичная из всех, к тому же бывшая редакторша, человек интеллигентной профессии. Но она любит поспать, и поэтому на самом деле открывала музей утром Юдина, страдающая бессонницей. И все ночные мероприятия тоже открывала и закрывала Юдина. Старушки менялись. А для охранников все смотрительницы — как китайцы, на одно лицо. Поэтому на подмену никто не обратил внимания. Юдина появлялась на дежурстве в музее всегда, когда проходили какие-нибудь презентации, съемки, игры. Она стащила у Хижняка бутылочку с атропином — его глазные капли, и собиралась подсунуть их вам, Олег. Чтоб в случае гибели Лиды — слава богу, обошлось! — подставить вас. Юдина поставила бутылочку с каплями на ваш кейс, он лежал на видном месте, на подоконнике. Но Хижняк их машинально сунул к себе в карман. Поэтому менты стали подозревать его и арестовали хранителя. А я, наоборот, уверилась в своих подозрениях относительно нее.

— Последний вопрос — зачем? Ведь вы сказали, что она равнодушна к картинам и музейным ценностям. А до этого вы говорили, что эти преступления как бы кричали: «Музей — храм! Уважайте музей!» — Олегу хотелось докопаться до внутренних пружин.

— В том-то и дело! Это абсолютно идеологическое преступление. Вернее, ряд преступлений. Кто сегодня в музеях проводит игры, презентации, съемки клипов? Богатые. С точки зрения Юдиной — ненавистные ее классовому нутру олигархи! Подставляя этих самых олигархов и их приспешников, она, разнорабочая завода «Красный резинщик», наводила большевистский порядок. Понимаете, ей не важно было, что погиб ни в чем не повинный Гаркавенко. Зато она засадила в тюрьму американского бизнесмена! Режиссер и певица для нее — носители разврата. А ты, Лидуся, вместе с Олегом вообще — исчадия ада! Она вовсе не музейные ценности защищала. Ей важно было наказать классового врага. — Вера поднялась, демонстрируя, что ее работа по «музейному делу» закончена.

— Смотритель музейных ценностей, старушка-дюймовочка… Кто бы мог подумать? Хотя, наверное, в суде ее адвокат выберет именно такую стратегию. — Чепурной потер лицо ладонями. — Вера Алексеевна, не знаю, как мне вас благодарить.

— Я знаю! — выкрикнула Лида. — Ты должен выплатить ей солидный гонорар! И она купит себе какую-то потрясающую тряпочку! Все будут на нее смотреть и до смерти завидовать!

— Пощади чужих людей, садистка! — улыбнулась Вера. — У меня другое предложение. Помните, Олег, когда мы договаривались о моем участии в расследовании, я сказала, что возьму гонорар игрой.

— Конечно, помню. Пожалуйста, все что угодно! Любая игра в вашем распоряжении. Вы уже знаете, чего бы вам хотелось?

— Знаю. Отправьте меня, пожалуйста, в Париж, — попросила Вера.