Держась руками за край верхнего люка, который выходил на крышу ракеты, Николай Петрович смотрел на горизонт. Легкий ветерок колыхал его седые волосы. С далекого берега до него донеслись приглушенные звуки — словно где-то рокотал прибой. Николай Петрович посмотрел туда. Звуки усилились и слились в неясное гудение. Десятки тысяч биноклей и подзорных труб, направленных с берега на ракету, нашли на ней седую голову академика Рындина. И обладатели этих биноклей и подзорных труб горячо приветствовали возгласами отважного командира ракетного корабля. Впрочем, Николай Петрович не слышал ни одного слова: до берега было очень далеко, все сливалось в неясный шум.
Да, Николай Петрович понимал волнение Вадима Сокола, о котором ему вчера рассказал Борис Гуро. В самом деле, странное чувство охватило и его сейчас, когда он последний раз вышел на поверхность ракеты. Разумеется, он был вполне уверен в успехе путешествия, этой великой цели его научной жизни. Он знал, что летит вместе со смелыми, отважными товарищами. И однако — он почувствовал какое-то беспокойство, увидев в последний раз перед несколькими годами разлуки эту толпу, которая его приветствовала. Тысячи друзей, тысячи товарищей! И через минуту все эти товарищи останутся здесь, на Земле, а он со своими спутниками будет мчаться в космосе!.. Ракетный корабль понесет их, отрезанных от жизни Земли, в неведомые пространства вселенной, дальше и дальше, — в бескрайные эфирные океаны. Волнение Сокола было вполне понятно. Рындин тоже оставлял на Земле товарищей, друзей. Но Сокол, кроме того, оставлял еще и невесту… Храбрый, отважный человек!
Неясный рокот, который доносился с берегов, усилился. Рындин поднял руку, отвечая на приветствия. Взгляд его упал на часы-браслет на поднятой руке. И сразу исчезли все размышления, осталось только чувство ответственности, чувство командира экспедиции.
— Одиннадцать сорок пять… Через пятнадцать минут — старт, — сказал он и, бросив последний взгляд на берег, спустился внутрь, закрывая за собою люк. Автоматический механизм прижал крышку люка к стене, кривые рычаги выскочили из стены и, упав в свои гнезда, герметически замкнули верхний люк. Николай Петрович усмехнулся… Автоматическое оборудование ракеты начало действовать. Да, да, как можно больше автоматизации, как можно больше свободы пассажирам — это было лозунгом академика Рындина при конструировании и сооружении ракетного корабля.
Ступени вели ниже, проходили еще через один люк. Николай Петрович миновал его, повернул рукоятку. Второй люк закрылся, как и первый, кривыми рычагами. Теперь ракета была действительно закрыта и изолирована от всего. Ни один пузырек воздуха не мог выйти из нее, ни один звук не долетал внутрь корабля, в его большую центральную каюту, где поджидали Николая Петровича Вадим Сокол и Борис Гуро.
— Через десять минут двинемся, — обратился к ним Рындин, входя в каюту — и остановился. Внимательные глаза его заметили тревогу на лице Сокола и пасмурность на лице Гуро. Оба стояли один против другого; появление Рындина, очевидно, прервало их разговор.
— Что случилось, друзья мои? — с подчеркнутым спокойствием спросил Рындин, окинув обоих внимательным взглядом.
Помощники молчали. Наконец Гуро заговорил:
— Я не хотел вас тревожить, Николай Петрович. Об этом именно мы и говорили с Соколом. Но… но мне кажется, что это довольно важная вещь. Я должен сказать о ней. Смотрите!
Он протянул вперед руку. На его ладони лежала обыкновенная черная пуговица, вырванная из одежды вместе с кусочком ткани серо-зеленого цвета. Рындин удивленно поднял глаза:
— Что это значит? — спросил он.
— Николай Петрович, ночью в нашей ракете кто-то был, — значительно сказал Гуро. — Эту пуговицу я нашел на полу. Ни у меня, ни у вас нет серо-зеленого костюма. Пуговицу оставил неизвестный посетитель, который зацепился за что-то и оторвал ее.
— А не могло ли это остаться после кого-нибудь из уборщиков? Ведь вчера вечером тут убирали, — нерешительно высказал предположение Сокол.
Николай Петрович покачал головой. Серьезное лицо академика свидетельствовало, что неожиданная новость поразила его. Несколько секунд он молчал, обдумывая положение. Наконец, он медленно, но решительно сказал:
— Не буду скрывать от вас, что все это мне мало нравится. Однако, у нас, друзья мои, сейчас нет времени обсуждать это событие. Поговорим потом. На места! Через две минуты — старт. Ведь вы знаете, что время нашего старта точно обусловлено взаимным положением планет, которое не повторится несколько лет. Минута опоздания создаст для нас значительные усложнения и поведет к срыву расчетов, срыву маршрута. Земля и Венера не ждут, они мчатся по своим орбитам!.. На места!.. Помните, звонок уведомит вас о первом взрыве.
Он с удовлетворением увидел, как послушно выполнили его распоряжение помощники, как спокойно подошли Сокол и Гуро к пневматическим гамакам, легли в них, закрепились широкими ремнями. Пружины и резиновые амортизаторы гамаков натянулись.
— Мы готовы! — прозвучали одновременно голоса Сокола и Гуро.
— Хорошо, — откликнулся Рындин и вышел в навигаторскую рубку, которая помещалась в носовой части ракетного корабля.
Десятки тысяч биноклей и подзорных труб следили за ракетою с далеких берегов Иван-озера. Люди взволнованно ожидали первого движения междупланетного корабля. Но ракета спокойно колыхалась под порывами ветра на серебристой поверхности воды. Ее длинное блестящее металлическое тело устойчиво фиксировали в направлении на восток тонкие тросы, закрепленные на якорях. Прочности тросов хватало только на это: первое внезапное и сильное движение ракеты должно было оборвать их, как нитки.
И снова, как накануне, минутная стрелка тягуче ползла к двенадцати. И снова люди взволнованно ждали, боясь моргнуть глазом, чтоб не пропустить первого взрыва… А минутная стрелка словно издевалась, — она, казалось, утратила свою способность двигаться… Время застыло, время словно остановилось…
Академик Рындин спокойно-сосредоточенным взглядом еще раз осмотрел так хорошо знакомую ему навигаторскую рубку. Прямо перед ним, сквозь два широких круглых окна из толстейшего стекла, не уступавшего по прочности стали, справа и слева было видно чистое голубое небо. Рындин подошел к окну, заглянул вниз, увидел бескрайнюю поверхность озера, сливавшуюся с далеким горизонтом.
— Так… — невольно проговорил он, отходя от окна.
Широкое удобное пневматическое кресло приняло его тело в свои объятия. У этого кресла не было ни одного выступа, ни одной твердой части. Выпуклые, надутые воздухом мягкие подушки, расположенные со всех сторон, создавали впечатление, что Николай Петрович просто висит в воздухе, ни на что не опираясь. Это тоже было предусмотрено… Хотя во время полета в межпланетном пространстве не нужны были не только подушки, но и вообще вещи для сидения, — однако навигатору предстояло испытывать все толчки от ускорения движения до тех пор, пока это движение на станет плавным, продолжающимся по инерции, без взрывов. Сокол и Гуро лежали, привязанные ремнями, в мягких пневматических гамаках, которые принимали на себя все толчки. Кресло должно было заменить Николаю Петровичу гамак и дать ему возможность свободно управлять аппаратами.
Спокойным движением Рындин положил руки на наклонный пульт с рукоятками, рубильниками и кнопками управления ракетой. Правой рукой он перевел к себе центральный рычаг. Выходные отверстия ракетных труб послушно передвинулись вниз, установившись теперь под небольшим углом к поверхности воды.
Затем Николай Петрович взялся за кнопки, которые управляли автоматическими механизмами, подававшими во взрывные камеры ракеты необходимые порции прототротила — взрывчатого вещества необычайной силы, составленного химическим институтом специально для космических ракет. Теперь оставалось только нажать вот эту красную кнопку с надписью «взрыв». Николай Петрович поднял свое сосредоточенное лицо. Взгляд его остановился на циферблатах, размещенных на простенке между круглыми окнами. Три маленьких циферблата вверху; еще выше них — прямоугольный экран перископов ракеты, которые давали навигатору возможность, если он хочет, видеть напротив себя все, что происходило вокруг ракеты; один большой циферблат посредине и еще три маленьких ниже. Быстрым взглядом Рындин проверил положение стрелок. Все было в порядке. Часы показывали одиннадцать часов пятьдесят девять минут и сорок пять секунд.
Рука Николая Петровича медленно опустилась на кнопки. Резкий звонок оповестил Сокола и Гуро, бывших в центральной каюте, о старте. Лицо Рындина окаменело, глаза напряглись, губы стиснулись. С этого момента от него, от его умения и самообладания зависела дальнейшая участь ракетного корабля и его пассажиров. Рука Рындина, которая до сих пор лежала на пульте неподвижно, едва заметно вздрогнула…
И почти одновременно вздрогнули десятки тысяч людей на берегах Иван-озера. Сквозь дрожащие бинокли и подзорные трубы люди увидели тоненькие струйки дыма, которые появились из обеих боковых металлических сигар корабля. Сначала это напоминало обыкновенный дымок, который вырывается из выхлопной трубки автомобиля или мотоцикла. Но это длилось одно мгновение. Сплошные туманные столбы прозрачного дыма или пара вырвались из концов сигар, взвихривая спокойную до сих пор поверхность воды. Межпланетный корабль медленно двинулся вперед. Тонкие тросы натянулись как струны — и в ту же секунду оборвались, взвившись вверх, и упали в воду. Столбы дыма превратились в грандиозные вихри, от которых забурлила вода. И, набирая все большую и большую скорость, ракетный корабль помчался по поверхности воды на восток.
Только теперь до людей на берегах озера донеслись громоподобные звуки взрывов. Как грозный гром, распространившийся по всей земле, на людей упали грохот, гудение, треск. Словно порыв урагана ударил людям в лицо — такой силы были воздушные колебания, вызванные взрывом прототротила. Люди насилу удержали перед собою бинокли: шапки срывались с голов и летели назад. А вокруг, казалось, разрывалось на куски небо, содрогалась земля, взрывались ее недра… Глубокие водяные овраги с крутыми стенами вырастали вслед за ракетой, которая мчалась на восток.
Еще секунда, две — и ракетный корабль легко оторвался от водяной поверхности и поплыл в воздухе, как делает это обыкновенный гидроплан. Столбы дыма превратились в воздушные рельсы, и по ним ракета мчалась все выше и выше в бескрайное небо, куда-то за горизонт. Это был чудесный прыжок в неизвестное!
Длинные следы туманного дыма еще некоторое время стояли в воздухе, медленно расплываясь в голубом просторе.
Ракета уже исчезла за горизонтом. Но ее быстрота превышала быстроту звука, и она, невидимая, еще долго громыхала взрывами. Но вот, наконец, замерли последние отголоски взрывов. И стихло все. Высокие волны воды докатились до берегов озера, на которых шумели другие волны, — волны многотысячного людского моря. Люди смотрели на взбудораженное озеро, всматривались в задымленный горизонт, в последний раз посылая привет трем отважным сынам Родины, которые исчезли в холодных пространствах космоса…
Правая рука академика Рындина крепко сжала ручку регулятора быстроты и передвинула ее дальше. Николай Петрович почувствовал, как потяжелело его тело, как вдавилось оно в мягкие подушки. Словно сейчас весил он не обычные свои шестьдесят пять кило, а по крайней мере сто-полтораста. Тяжелая, как из свинца, рука почти без сил лежала на регуляторе. Напрягая всю свою волю, Николай Петрович овладел собою. Руку он убрал прочь: ведь можно было случайно нажать на другие кнопки управления и погубить все — ракету, пассажиров… В голове его стоял странный шум, что-то сдавливало виски.
Перед глазами плыли фиолетовые круги, расходясь, как рябь на воде.
— Последствие бурного ускорения движения, — прошептал Николай Петрович. — Ничего не поделаешь. Скоро уже конец… Однако, как там чувствуют себя они?..
Его левая рука нажала крайнюю кнопку. Засветилась желтая сигнальная лампа. Николай Петрович громко спросил:
— Как вы себя чувствуете?
— Все в порядке, Николай Петрович, — немедленно же услышал он голос Гуро.
Громкотелефонная установка, которая соединяла навигаторскую рубку и центральную каюту, работала безупречно.
— Лежите, лежите, — распорядился Рындин. — Нужно еще немножко потерпеть. Сейчас наша скорость дошла до шести тысяч метров в секунду… нет, теперь уже больше, — добавил он, снова взглянув на измеритель скорости: — теперь уже больше семи тысяч метров.
— Близко к космической скорости, — отозвался Вадим Сокол. — То-то я чувствую, что сделался словно свинцовым.
Вместо ответа Николай Петрович подвинул еще дальше ручку правого регулятора. И снова его тело вдавилось в подушку. Словно кто-то гигантской рукою толкнул ракетный корабль вперед. Стиснув зубы и напрягая всю волю, Рындин следил за стрелкой спидометра — указателя скорости. Дрожащая стрелка перескочила с седьмого деления на восьмое. Еще одно движение ручкой, — автоматический механизм стал подавать в камеры взрывов все большие и большие порции прототротила. Новые и новые взрывы толкали ракету вперед, преодолевая силу земного притяжения. Скорость нарастала. И вот стрелка медленно доползла до цифры «10.000» — и остановилась на ней. Еще один сильный толчок, — и рука академика Рындина резким движением повернула регулятор обратно к исходному положению. От этого тело Рындина вдавилось в противоположную сторону кресла. Левая рука оттолкнула центральный рычаг, и Николай Петрович почувствовал, что он и сам словно отталкивается от рычага назад.
Мягкие перед этим подушки его кресла словно сразу расширились, превратились в тугие пружины. Эти пружины внезапно оттолкнули от себя Николая Петровича вверх. Он едва успел ухватиться обеими руками за кожаные петли на передней стенке рубки. Но все его тело, несмотря на это, подлетело вверх, вытолкнутое подушками.
Рындин повис в воздухе в неестественной позе. Он держался руками за петли и смотрел с удивлением на свой пульт, который, казалось, остановился над ним.
— А любопытно получается! — воскликнул он наконец.
Николай Петрович задолго предусматривал все эти ощущения — они были связаны с утратой веса. Вполне понятно: ведь низ у человека бывает там, куда направлена тяжесть. А если нет веса, нет тяжести, — низ всегда будет там, где ноги человека, других показателей нет. И все же — удивительно!
Он лежал в воздухе вполне свободно, не делая ни одного движения и ни на что не опираясь. Ракета как бы остановилась и замерла — ни одной вибрации, ни одного колебания. Тишина и покой.
Николай Петрович впервые весело усмехнулся. Пульт управления все же таким манером висел над ним. Это было смешно. Одной рукой Рындин дотронулся до сигнальной кнопки. И тотчас раздался звонок. А вместе с этим пульт качнулся и отплыл в сторону. Собственно, это отплыл в сторону сам Николай Петрович, но казалось, что двигался пульт, a не Рындин.
Начальник экспедиции посмотрел в окна рубки. За ними была ночь — черная глубокая ночь, бархатное одеяло которой было осыпано блестящими искрами сияющих звезд. Космос! Вселенная!..
Николай Петрович еще раз усмехнулся и громко произнес:
— Можно вылезать из гамаков, товарищи! Все в порядке. Вы ничего не весите, друзья мои. Приветствую вас по случаю прибытия в невесомый мир! Мы — в междупланетном пространстве!