Василий Рыжко ощутил неприятную слабость в ногах. Он закусил губы и посмотрел на Гуро и Сокола. Они были в скафандрах и теперь надевали шлемы. А он еще стои т!.. Скорей, скорей, одеваться!

Тут, в ракете, это было очень легко — ведь скафандр и металлический шлем ничего не весили. Вот уже все тело в скафандре, вот надет и шлем. Остроумное приспособление давало возможность завинтить шлем изнутри, без посторонней помощи. Так. Теперь повернуть вот эту ручку, как показывал Василию еще позавчера Гуро. Готово! В шлем начал входить кислород из цилиндров на спине, заряженных оксилитом. Так называлось чудесное химическое вещество, которое вбирало из воздуха внутри шлема углекислоту и вредные остатки дыхания человека, а вместо них выделяло из себя кислород.

Сквозь толстое, но безупречно прозрачное стекло шлема было хорошо видно, как Гуро приблизился к доске управления воздушными аппаратами и выключил все приборы. Сокол и крайне удивленный Василий Рыжко услышали знакомый голос Бориса Гуро:

— Для чего тратить воздух? Все равно его вытягивает сквозь отверстие космическая бездна!

Звуки голоса поражали: его, касалось, было слышно через толстые стенки шлема. Как это могло быть? Однако Василий не задумывался над этим. Его внимание приковала маленькая дрожащая стрелка барометра-анероида, который висел на стене каюты. Эта стрелка, показывавшая давление воздуха в каюте, резко прыгнула влево. Она мчалась по цифрам, оставляя их позади одну за другой. Василий Рыжко со страхом смотрел на нее: стрелка своим быстрым движением показывала, что воздуха в каюте почти уже не оставалось, он полностью выходил через отверстие в стене ракеты… Вот уже стрелка останавливается, останавливается… она совсем ближе к нулю… она вздрагивает — и останавливается окончательно. В каюте, где только что велся оживленный разговор, совсем не осталось воздуха. Пустота, холодная, мертвая пустота…

Василий заметил, как вздулся его скафандр. Рукава раздулись так же точно, как и штаны, словно их распирало изнутри. Да так оно и было, — потому что внутри скафандра оставалось нормальное давление. С невольным чувством страха Василий потрогал пальцами ткань скафандра: а что, если он не выдержит и лопнет? Что тогда? Немедленный конец…

Снова послышался голос Гуро:

— Рекомендую товарищам включить электрические грелки, иначе можно замерзнуть. Василий, ты не забыл, как управлять грелкой?

Губы юноши невольно ответили — совсем автоматически:

— Нет…

— Напоминаю тебе все-таки: на подбородке твоего шлема есть маленькая рукоятка. Она поворачивается вправо. Далеко не поворачивай, а то сразу поджаришься. Лучше понемножку. Эк, как температура упала! Ртуть в термометре замерзла!..

Действительно, ртуть смерзлась комочком на самом дне стеклянного шарика термометра.

Василий немедленно повернул рукоятку грелки. Приятнее тепло разлилось по скафандру. И снова юноша подумал: как это он слышит голос Гуро? Ведь дело не только в том, что их разделяют толстые стенки шлемов. Это еще так-сяк. Но, кроме, того, из каюты исчез весь воздух. А именно по воздуху передаются звуковые волны. Нет воздуха — значит, и звуки распространяться не могут… как же…

— Видите, Вадим, как прекрасно работают установки? А вы еще побаивались, что в пустоте радиоволны распространяются хуже. Вот как хорошо слышно!

Это снова звучал голос Гуро. А вот отвечает ему Сокол — и опять Василий слышит все:

— Да, работают безупречно. Честь и хвала Николаю Петровичу! Это тоже было его изобретение — пристроить к нашим шлемам крошечные радиоустановки. Однако, интересно, обстреливают ли еще нашу ракету окаянные метеориты? Правда, мне думается, что это был только один небесный путешественник, окруженный, возможно, лишь тучкой тонкой небесной же пыли. Первый удар, который пробил стену ракеты, — это удар самого метеорита. А затем мы слышали уже легонькие удары мелких порошинок.

— Вполне правильное соображение. Однако не пора ли вам браться за работу? — прозвучал знакомый голос академика Рындина. — Я вот уже несколько минут прислушиваюсь к вашему разговору и все-таки никак не услышу того, что меня больше интересует: где именно пробило стену, какова дыра, как вы ее закрываете?

Василий понемногу окончательно оправился. Спокойные и уверенные голоса его спутников свидетельствовали о том, что даже в этом случае, который казался Рыжко таким опасным и страшным, — даже в нем не было ничего непредвиденного. Вот Гуро открыл дверь из большой каюты в проход между внешней и внутренней стенами ракеты, вот он пошел направо, а Сокол, наоборот, налево. Василий хотел было тоже идти за ними, но услышал голос Николая Петровича. Академик словно видел каждое его движение.

— Василий, вам нужно остаться в каюте. Во-первых, вы недостаточно хорошо знаете ходы между стенами, во-вторых, вам придется следить за приборами. Оставайтесь, паренек, тут.

Гуро тем временем пробирался темным коридором, разыскивая пробоину в стене. Очевидно, она была где-то впереди. Яркий луч его электрического прожектора, висевшего у него на груди, ощупывал все подозрительные места. Гуро хорошо знал, что с другой стороны навстречу ему пробирается Сокол, знал, что за движением ракеты следит Рындин, знал он и то, как чудесно предусмотрел все старый академик, гениальный конструктор небесного корабля. Но все-таки именно тут, в этом узком коридоре, Гуро почувствовал что-то вроде страха. Откуда взялось это чувство?..

Вот слева, за супермагниевой стенкой, помещается каюта. Немножко дальше начинается навигаторская рубка. Там сидит Николай Петрович. А в общей каюте — этот мальчуган Василий Рыжко. Там, в обеих каютах, светло. Там хотя и нет сейчас воздуха, но все-таки есть жизнь. А справа?.. Справа, за двумя слоями войлока и резины, за наружным слоем полированного супермагния — там мертвая космическая бездна. Миллионы и миллиарды километров во все стороны. Пустая, неведомая пустыня космоса, в которой плывет их корабль. Как сказал Николай Петрович?.. «Аргонавты вселенной»?.. Да, да…

И внезапно Гуро остановился. Быстрым движением он выключил прожектор. Да, вот пробоина. Сквозь нее спокойным светом сияет яркая желтоватая звезда. Чудесное зрелище — черный небосвод, и на нем эта звезда, как большой бриллиант. Забыв про свое непосредственное задание, Гуро приблизился к пробоине, наклонился и, почти закрывая ее своим шлемом, заглянул в черную бездну.

Впервые он почувствовал какую-то неуверенность в движениях. Его лицо отделяло от межпланетной пустоты лишь толстое стекло окна его шлема. Странно и страшно было думать, что за этим стеклом — температура абсолютного нуля, ничто, таинственная пустота мироздания. И охотник с увлечением смотрел сквозь пробоину.

Теперь он видел не только большую звезду, которую заметил сначала. Черная глубина была, казалось, усыпана искрами и огнями. Это не были земные звезды, к которым привык глаз каждого человека. Они не мигали, не трепетали, не волновались: каждая сияла ровно и каждая облучалась особым цветом. Глаз не успевал отметить все эти цвета; они, не смешиваясь, пылали каждый сам по себе, сплетаясь в красочные сказочные венки; глаз охотника пробегал по ним, останавливаясь невольно на больших звездах, сиявших холодным спокойным светом далеких гигантских миров.

Охотнику не сразу удалось найти два-три знакомые созвездия. Да и то — разве это были те несложные комбинации из нескольких звезд, к которым давно привык человеческий глаз, отделенный всегда от чудесных картин вселенной толстым слоем земной атмосферы? Те большие звезды были всего только канвой созвездия. Космос вышил теперь на ней прихотливые и цветастые узоры, которые отличали новые созвездия от их старой привычной формы не меньше, чем многокрасочная картина отличается от сухого рисунка карандашом.

Зачарованными глазами Гуро находил эти старые созвездия, расцвеченные новыми бесчисленными красками неизвестных ему звезд. Вот четкий крест Лебедя, вот недалеко от него неправильный четырехугольник Лиры. Еще дальше — изогнутый, будто приготовившийся к прыжку, Дракон, возле которого, почти в извивах его тела, начиналась так знакомая с детства кастрюлька Малой Медведицы.

И снова неприятный холодок пробежал по рукам и ногам охотника. Что за страннее ощущение неуверенности, близкое к страху? Ведь такие ощущения были чрезвычайно редкими для Гуро, известного своими железными нервами. В чем причина? Тренированная зрительная память охотника словно перевертывала перед ним страницы книги его жизни, подыскивая что-нибудь похожее на это ощущение. И вот одна из страниц задержалась, застыла перед глазами путешественника.

Темная северная ночь. Глубокое синее небо, усыпанное звездами. Под полозьями саней скрипит и мелкой пылью рассыпается сухой снег. Человек на санях погоняет собак. Через каждые двадцать-тридцать метров человек выходит из саней и бежит рядом с ними, чтобы согреться. Собаки, сани, человек — и все. Больше нет никого и ничего, кроме снега и мороза, на сотни километров вокруг. Был еще один товарищ, но он умер в дороге. Гуро остался один. И тогда, впервые в жизни, он понял, что такое одиночество среди снеговых просторов, среди морозного молчания бескрайной ледовой пустыни. Теперь стало ясно: неприятный холодок, который почувствовал сейчас путешественник, был вызван воспоминанием о той ночи. Как и тогда, Гуро теперь остро почувствовал одиночество, отрезанность от всего живого.

Гуро криво усмехнулся: все эти мысли, чувства и воспоминания, все это было недостойно его мощной натуры. Разумеется, он вместе с ракетным кораблем отрезан от Земли и ее жизни, он мчится в холодном межпланетном пространстве, но мчится за тем, чтоб увидеть новую жизнь, жизнь незнакомой до сих пор планеты, чтоб вернуться потом назад, на Землю. А главное, он мчится не один, а со своими самоотверженными товарищами. О каком же одиночестве может идти речь? Думать об этом — значит лишь тратить даром время. Скорее за работу, время не ждет!

Он еще раз посмотрел сквозь пробоину на сказочные чарующие огоньки звезд и снова включил прожектор. Да, работы хватит! Пробоина была шириною в дециметр. Неровные, как бы разорванные края пробоины показывали направление, в котором ударился об ракету метеорит. Но — где же он? По всем признакам метеорит должен быть где-то здесь, в середине, между наружной и внутренней стенками ракеты.

Яркий луч прожектора побежал вдоль стенок, разыскивая небесного гостя. Но найти его было не так легко. В этом Гуро убедился через несколько секунд. Перерезанный подпорками и переборками коридор тянулся между стенками во все стороны. Метеорит мог свободно проскочить куда угодно.

В конце концов, это второстепенное дело — поиски метеорита. Нужно как можно скорее залатать пробоину. Что касается этого, то недаром заботливый Николай Петрович приготовил шкатулку «скорой технической помощи». Нужно взяться за нее.

— Вадим! Вадим! — крикнул Гуро. — Давайте сюда шкатулку помощи!

— А что, нашли пробоину? — услышал он голос Сокола, хотя и не видел его.

— Да. Несите сюда шкатулку. Николай Петрович, сейчас залатаю.

В темноте показался силуэт Сокола. Правильнее — его скафандр. Белый луч прожектора прорезал темноту и скрестился с лучом прожектора Гуро. Фантастические фигуры двоих путешественников по вселенной наклонились около пробоины, рассматривая ее. Метеорит, очевидно, ударил с огромной силой. Он пробил, как пуля, четыре слоя: супермагния, войлока, резины и обработанного электричеством свинца. И наконец, тонкий слой металла, к которому была прикреплена в этом месте переборка.

— М-да… — пробормотал Сокол. — Это был удар!

Он аккуратно измерил диаметр пробоины. Девять с половиной сантиметров. Потом луч его прожектора осветил шкатулку, нашел в ней что-то похожее на громадную пробку. Так же тщательно Сокол измерил эту пробку.

— Нет, тоньше на сантиметр…

Он взял вторую, измерил ее:

— Подходит!

Пробка эта была конической формы. Тонким концом Сокол вставил ее в пробоину. И сразу же она вдавилась в пробоину сама — почти на треть. Гуро удивленно спросил у Сокола:

— Что это? Как будто кто-то потянул ее снаружи.

— Влияние пустоты. Космической пустоты. Она вытягивает из нашей ракеты все остатки воздуха и газа.

— Но барометр уже давно показал нуль.

— Это ничего не значит. Некоторое количество газа сбереглось еще в наших вещах. Даже в металлических, не говоря уже про ткани. Вот пустота и вытягивала этот газ. А сейчас, вместо газа, она втянула в пробоину пробку.

За шкатулкой, принесенной Соколом, тянулся мягкий электрический кабель. Сокол вытащил из шкатулки небольшой прибор, соединенный с ней шнуром, приставил прибор к пробке, повернул выключатель. И тотчас же прибор начал прыгать, биться в его руках, как живое существо, ударяясь о пробку. Это работал электрический молоток. Частыми, короткими ударами он загонял пробку в пробоину, плотно закрывая ее. Через полминуты Сокол выключил молоток. Пробка вошла в пробоину целиком.

— Теперь заварить края…

Другой прибор очутился в руках Сокола. Он напоминал известное приспособление для автогенной сварки. Сокол включил его. Вспыхнул ослепительный огненный язык. Легкими движениями Сокол обводил прибор вокруг краев пробки. И там, где проходил огненный язык, — металл пробки плавился и заливал стенку ракеты, расплываясь по ней. Пробка сваривалась с металлической стеной. Эта операция также потребовала немного времени.

Василий Рыжко, который послушно оставался в центральной каюте, внезапно услышал голос Гуро:

— Николай Петрович, уже можно включать воздушные аппараты! Пробоину мы закрыли.

Но спокойный голос Рындина возразил:

— Рано еще, Борис, потому что двери в коридоре не закрыты. У нас не так много воздуха, чтобы выбрасывать его зря. Возвращайтесь назад, закрывайте двери и тогда уже включайте.

Василий тем временем с любопытством изучал свой скафандр. Сделан он был очень предусмотрительно и умно. Толстый слой какой-то неизвестной Василию крепкой ткани, пропитанной резиной, свободно облегал руки, ноги и туловище, Снаружи этот слой был покрыт еще тоненькой металлической сеткой, которая, вероятно, должка была защищать ткань от ударов и всяких иных случайностей.

Большой круглый шлем с толстыми стеклянными окнами привинчивался к металлическому кольцу вокруг шеи; кольцо свободно лежало на плечах человека. Несколько трубок cоединяло шлем с аппаратами для дыхания. Главные аппараты были прикреплены за спиной, как ранец, но часть помещалась и спереди, это были резервные баллоны с оксилитом.

На груди был прикреплен электрический прожектор, который бросал свой ослепительный луч прямо вперед, независимо от положения человека, который свободно мог нагибаться и снова выпрямляться: луч все равно был направлен вперед.

Руки свободно двигались в рукавах скафандра. Пальцы почти совсем не ощущали перчаток из такой же самой ткани, так и скафандр, но более тонкой. Василий совсем легко на ощупь находил нужные ему вещи. Он сразу, например, нашел ту самую рукоятку электрической грелки, включить которую посоветовал ему Гуро. Грелка эта была, вероятно, внутри ткани костюма, потому что едва только Василий включил ее, как приятное тепло нежно разлилось по всему его телу — от концов пальцев на руках до ногтей на пальцах ног.

Что очень хотелось найти Василию — это радиоустановку в скафандре, благодаря которой было можно разговаривать с товарищами. Ведь в шлеме должны были находиться и микрофон, и телефон, если не громкоговоритель. Это Василий понимал хорошо — недаром же он пользовался славой опытного радиолюбителя. Но найти все это ему не удавалось — очевидно, потому, что все детали были очень малы и хорошо укрыты в стенках шлема.

Внезапно снова открылись двери. В них появились фантастические фигуры Гуро и Сокола. Гуро аккуратно закрыл двери; выскочили из пазов и нажали на двери автоматические кривые рычаги. Гуро проверил еще раз, опасаясь случайной щели. Затем он обратился к Василию.

— Соскучился, паренек? — ласково, хотя слегка иронически прозвучал его голос. — Ну, ничего, уже конец. Вадим, впускайте воздух. Хочется уже снять этот костюмчик…

Василий с увлечением наблюдал, как лился в каюту поток синеватой жидкости из трубки баллона с жидким воздухом. Жидкость эта словно взрывалась, она расплескивалась во все стороны, превращаясь сразу в облачко пара, которое медленно таяло. Стрелка барометра постепенно возвращалась обратно, к показателям нормального давления. Но теперь она не спешила, как раньше; она медленно проходила деления циферблата, едва передвигаясь.

— Сколько уже? — послышался голос Рындина.

— Семьдесят, Николай Петрович.

— Сейчас приду к вам.

— Я одного не понимаю, товарищ Сокол, — проговорил Василий. — Как будто бы внутреннее помещение ракеты герметически закрыто от тех коридоров, которые отделяют его от наружной стенки…

— Ну!

— А метеорит пробил лишь наружную стенку…

— Ну, и что же?

— Значит, сквозь дырку мог пройти лишь тот воздух, который был между внешней и внутренней стенками ракеты, в тех коридорах. Из внутренних герметически закрытых помещений воздух не должен был бы выходить. А он все время выходил… и свистел… Как же так?

— Причина этого в том, что герметичность — понятие очень неточное. Для земных условий наше внутреннее помещение закрыто герметически, и воздух не может проходить сквозь двери. Но давление воздуха в коридорах между стенками мало чем отличалось от обычного, потому что люки наружной стенки закрыты уже совсем, абсолютно герметически. А когда метеорит пробил дырку в наружной стенке, то в коридорах давление воздуха упало до нуля. И внутренние наши, так называемые герметические запоры начали пропускать воздух. Очень медленно, но и этого было достаточно, потому что слишком большой сделалась разница давления. Если бы не герметичность запоров, то воздух из средины ракеты вышел бы сразу, и мы не успели бы даже надеть скафандры… Но вот и Николай Петрович.

Двери навигаторской рубки открылись. На пороге стоял Николай Петрович. Его лицо было хмурым, брови сдвинулась. Жестом Рындин показал: долой скафандры!

Быстрыми движениями его спутники сняли шлемы, с удовольствием втягивая в легкие свежий холодноватый воздух, пахнущий морозом. В каюте было очень холодно, должно быть, градусов пять ниже нуля: отопление еще не успело как следует поднять температуру после исчезновения воздуха.

— Что еще случилось? — беспокойно спросил Сокол.

Голос Рындина звучал очень спокойно — так подчеркнуто спокойно, как бывает только во время большой опасности. Академик пощипывал свой ус:

— Метеорит сбил нас с пути.

— Как?..

— Сбил?..

— С пути?..

Три удивленных восклицания раздались одновременно. Три встревоженных лица смотрели на Николая Петровича, который покручивал седой ус и говорил дальше все так же спокойно:

— От удара метеорита, направленного спереди назад, мы утратили известную часть скорости. Но удар пришелся не прямо, а немножко сбоку. Его сила сложилась с инерцией нашей ракеты, и корабль от этого слегка изменил направление движения.

Василий заметил, как мелко-мелко дергалась правая бровь Рындина. Кроме подчеркнутого искусственно-спокойного тона голоса, это было единственным признаком того, что Рындин беспокоился.

— Что же теперь делать? — спросил Гуро.

— Я еще не знаю. Ракета летит куда-то в сторону. Не к Венере, а думаю, к Меркурию или еще куда-то в середину солнечной системы, притягиваемая Солнцем. Я еще не проверил окончательно…