Волгаря в питомнике чаще звали Русланом и Рыжиком. Этот здоровенный охломон с юности безвылазно просидел года полтора или два где-то во дворе на короткой цепи, и странно даже, что при таком выращивании не испортил себе ноги. Хозяйка боялась его, кормила с лопаты и, говорят, несказанно обрадовалась, когда нашлись желающие взять такую собаку, да еще и заплатить за нее деньги. Волгаря купили ребята из какого-то клуба, чтобы выменять на него одного из наших «немцев». Для меня же было ценным роскошное его происхождение, и потому обмен состоялся с обоюдной выгодой.

После более чем суток пути, оглушенный фармахимией, Волгарь выглядел не слишком презентабельно. Но огроменная, пусть и не вполне чистая в линиях голова, мощный костяк и нарядная ярко-рыжая шуба – все это оставалось при нем и, надо сказать, впечатляло весьма и весьма, несмотря на заплетающиеся ноги, понурый вид и худобу.

Даже очухавшись от действия транквилизаторов, Волгарь вел себя не совсем уверенно, поскольку для него обстановка оказалась совершенно непривычной. И дело даже не в новизне места, а в том, что он и представить себе не мог, как так можно без привязи свободно бегать, тем более вместе с другими собаками, почему его не боятся люди, почему то и дело дают кусочки. Однако же обращаться с новым «кавказом» следовало крайне осторожно: ведь, во-первых, он пребывал в постоянном нервном напряжении, а значит, мог пустить зубы в ход почти в любой момент, а во-вторых, людей он понимал плохо и строить отношений с ними не умел. А учитывая размеры Волгаря, конфликт с ним запросто мог закончиться хирургическим отделением городской больницы.

Впрочем, Волгарю сильно недоставало и опыта общения с единоплеменниками, потому не владел он в должной мере собачьим «эсперанто». А от непонимания рождаются недоверие и ненависть не только в людском роду. Питомничьи собаки, за исключением двух-трех, нового, бестолкового соседа дружно невзлюбили. Из сук-«кавказок» приняла Волгаря таким, каков он был, одна только Дора (которую иначе как Дурой никто не звал: большая и красивая, но с изрядным прибабахом на всю голову и ни на что путное не годная вообще).

Поскольку рыжему нужно было поскорее обрести нормальные физические кондиции, я при любой возможности выпускал его с Дорой побегать, а сам тем временем понемногу старался приручить его, учил играть, исподволь добивался доверия. Но вскоре стал замечать, что в его отношении ко мне доверие-то какое-никакое зародилось, а вот надлежащим уважением даже и не пахло. Слишком развязно вел себя товарищ, да и в игре его все отчетливее, по нарастающей, проявлялись агрессивные замашки. Знать, приспела пора показать Волгарю, кто в доме хозяин, не дожидаясь, пока его осенит похожее соображение насчет меня. И с этим следовало поторопиться: в противном случае, набрав спортивную форму, огромный «кавказец» окажется чересчур опасным оппонентом в споре за лидерство.

Подходящий по всем обстоятельствам повод не заставил себя долго ждать. Возвращаюсь как-то ночью в питомник. Не доходя до ворот, еще метров за сто, начинаю звать собак. Так обязательно нужно делать, если на охрану выпущены «кавказцы». Ведь и эти, самые лучшие по природным данным караульщики, бывает, тоже спят либо отвлекаются на какие-то свои дела. Уж коли они на охраняемой территории неожиданно для себя обнаружат – тем более в темноте – человека, то не станут перед атакой на него предварительно выяснять, свой это или нет. В экстремальной ситуации «кавказам» свойственно сначала безоглядно кромсать, а размышлениям они предаются чуток погодя, когда взрыв отрицательных эмоций иссякнет. И если кому не хочется, чтобы из него свои же родные собачки ремешков нарезали, тому следует блюсти данное правило техники безопасности и помнить, что «кавказячий» устав караульной службы окликов «Стой! Кто идет?» и предупредительных выстрелов вверх не предусматривает.

На мой голос к воротам радостно подбегают Волгарь с Дорой. Хвалю их за бдительность, захожу внутрь. Дора валится на спину, подставляя для почесывания мохнатое брюхо. Присаживаюсь к ней, тормошу и ласкаю. Сука блаженствует. А Волгарь, скотина, воспользовавшись моментом, вдруг делает на меня садку. Ай-ай-ай, как некрасиво! Неужто именно так следует ко мне относиться? Ну погоди, дружок, сейчас разберемся!

Осторожно сдвигаю кобеля в сторону, встаю и, ни слова не говоря, ухожу. Переодеваюсь в рвань, которую в случае чего не жалко будет. Нашел три полотенца (больше в питомнике не было), туго обмотал ими предплечья: левое, что приходится чаще подставлять под укусы, – двумя, а правое – одним. От глубокой хватки мягкие тряпки, понятно, почти нисколько не предохранят, но в моих планах получение глубокой хватки не значится. Да и мелкой испытывать, собственно говоря, тоже не хотелось бы, но тут уж как Бог даст. А в достаточной степени спасают полотенца при защите от скользящих зубов, когда отбиваешь собачью морду сбоку или снизу. Но вообще-то для меня желательно, чтобы наше с Волгарем противостояние не переросло в серьезную драку, а по возможности ограничилось взаимной демонстрацией воли и при этом, естественно, моего психологического перевеса. Еще взамен любимых мною плотно облегающих перчаток надеваю перчатки «дрессировочные», то есть тоже обычные кожаные, но только очень свободные на руке, крепкие и сшитые как можно проще, без обилия швов. Если такие правильно использовать, то они довольно надежно предохраняют от появления на теле незапрограммированных природой дырок.

Настроившись на мажор, приступаю к провокации. На том же самом месте подзываю Дору. Она охотно опрокидывается вверх пузом. Начесывая оное, подсаживаюсь рядышком поудобнее. Волгарь не замедлил с повторением своего непристойного действа. Но теперь я готов привести весомые контраргументы супротив его притязаний на доминирование. Левой рукой захватываю легшую мне сзади на плечо левую лапу и одновременно правой рукой берусь за ошейник под кавказячьим горлом. Манипуляция достаточно опасная, поскольку тут недовольный пес может мгновенно цапнуть меня за лицо. Резким толчком поднимаюсь с колена и выполняю бросок через плечо. Ох и тяжел же гад – килограммов под семьдесят, не иначе! Но законы баллистики действуют на всех плохих собак одинаково, независимо от массы тела. Совершая орбитальный полет по заданной траектории, рыжая туша переворачивается в воздухе и хлопается на спину. А снег, между прочим, изрядно утоптан, оттого приземление особенно мягким не назовешь. Грянувшись оземь, Волгарь на какое-то мгновение слегка опешил, а после решил обидеться. Поднялся с утробным ревом и побежал рысью ко мне, на ходу чавкая своей немерянных размеров хлеборезкой. Рысью – это хорошо, это значит, что Волгарь высоко прыгать не станет и до моего светлого образа своей мерзкой пастью, скорее всего, не дотянется. Ору грозным голосом всякую всячину типа «Фу! Нельзя! Пшел вон, дурак!» – и ни на шаг не отступаю. Руки держу впереди: обе кисти вместе, пальцы согнуты, но расслаблены, кулаки не слишком сжаты и подставляются под укусы вертикально, однако ни в коем разе не глубоко, а только под клыки. Если кулак напрячь, то собачий клык проткнет перчатку и войдет в руку на всю травмоопасную длину. Полурасслабленная же кисть под хваткой пружинит, клыки проскальзывают по свободной коже перчатки то с наружной, то с внутренней стороны ладони. В общем, прием для крайнего случая вполне годящийся и на практике не раз проверенный. Всегда удавалось обходиться без серьезных повреждений. Но вот небольшие ранки бывают часто – от крохотных и острых первых премоляров, которым какая угодно прочная перчатка почему-то не помеха.

Все с тем же обиженным ревом Волгарь начинает хомячить предоставленные в его распоряжение руки. Однако они, согласно вышеуказанным обстоятельствам, кулинарной обработке не слишком-то поддаются. Нельзя сказать, конечно, что я испытываю при этом бездну удовольствия, но надо не только вытерпеть процесс пережевывания, но и вести себя так, будто бы мне нисколько не больно и будто я не применяю ответно силу лишь ввиду своего абсолютного физического и морального превосходства. Вслед за каждым укусом Волгарь вновь и вновь видит перед своей мордой все те же неуязвимые кулаки. Ни прочно схватить их, ни тем более рвануть от души у него никак не получается. Я всякий раз смещаюсь чуть назад и в сторону, с небольшим поворотом, каковым вальсированием сбиваю «кавказцу» прицел, чтобы он не смог поймать мои руки глубже, на коренные зубы, либо же изменить направление атаки на более результативное. Разумеется, продолжаю во всю глотку вести пропаганду и агитацию на тему прекращения бессмысленного сопротивления, добровольного сложения оружия и признания хотя бы вассальной от меня зависимости.

Рассказывать получается долго, а на самом деле наша вокально-хореографическая композиция уложилась в каких-нибудь несколько секунд. Пороху у Волгаря на затяжной бой не хватило, чего и следовало ожидать. Кобелина замер, сменил яростное выражение физиономии на раскаянное – осознал подлец, на кого зуб поднял! – и, съежившись, под звук моих гневных речей отошел в угол, очевидно, ожидая жестокой расправы. Но менее всего я был заинтересован в продолжении драки. Кто-то, может быть, и посчитал бы необходимым дожать пса до полной капитуляции, но я не собирался ни в ближайшем, ни в отдаленном будущем совершенно подчинять его себе, а для установления отношений на приемлемом уровне тут выгоднее было вовремя остановиться. Да и не очень-то я был способен тогда применить силу – раздавленные руки болели жутко. Но зато пару шагов вслед за Волгарем сделал, оставив таким образом поле битвы за собой. Произнес победительным тоном еще одну тираду, затрагивающую вопросы происхождения некоторых наглых рыжих собак, и с помпой удалился для оказания себе первой медицинской помощи.

Зубами стащив перчатки, я поскорее сунул распухшие руки в ледяную воду. Царапины, прочерченные малыми премолярами, меня не беспокоили, а вот насчет сохранности костей полной уверенности не было. Через минуту растер и размял пальцы, насколько то было возможно, и кое-как засунул их в те же – но, увы, уже не первозданной целости – перчатки. Пока время не упущено, нужно было быстренько закрепить очередное торжество человеческого разума над грубыми силами природы.

Выйдя на улицу, подманиваю собак. Дора тут как тут, а Волгарь, чувствуя вину, побаивается, не верит, что я не держу зла. Источаю радушие и ласку на пределе своих способностей до тех пор, пока он наконец не решается приблизиться и подставить голову под мою руку. Глажу, шепчу ему всякие нежности и приглашаю поиграть. Все еще осторожничая, рыжий громила неуклюже делает несколько игровых движений, и лишь видя мою благожелательную на то реакцию, понемногу расслабляется. Ну вот, у собаки отлегло от сердца, а значит, я добился, чего хотел. Могу теперь заняться более основательным лечением своих покореженных конечностей.

Факт установления мира и добрососедства нужно было зафиксировать именно в тот момент, непременно и безотлагательно. И вот по какой причине. После сильного стресса собака, тем более умная, обязательно обдумывает событие, с нею случившееся, ищет подходящие для себя варианты развития ситуации и делает твердые выводы на будущее. В простых случаях выбор может быть сделан ею и за несколько минут, даже секунд, а в трудных, когда требуется переиграть неудачный конфликт или выполнить необычное действие, на это у нее уходит до суток времени. Ответы на сложные жизненные вопросы собаки, похоже, зачастую находят во сне. Особенно сильно выражено такое свойство у среднеазиатских и кавказских овчарок. Перерывы между занятиями для них сплошь и рядом оказываются не менее, если не более продуктивными в части понимания приемов дрессировки, нежели сами занятия. Сообразуясь с этим, мне необходимо было закончить эпизод выяснения отношений демонстрацией не силы, а своей справедливости и доброго расположения к Волгарю. Пусть пес на досуге размышляет не над тем, как в следующий раз ему меня способнее будет уделать, а как со мной больше не ссориться.

Впрочем, сторонникам рефлекторно-инстинктивной модели поведения животных я свою точку зрения на мыслительные способности собак не навязываю. Если закон кармического воздаяния реально существует, то когда-нибудь за антропоцентрическую заносчивость сами звери их и научат, и накажут.

Спустя пару дней, когда руки перестали сильно болеть, я провел второй и заключительный урок воспитания Волгаря в духе почтения к моей могущественной персоне. Ночью запустил его в прихожую административного здания, подождал, пока он малость освоится, и начинаю вызывать на игру. Пес быстро заводится, все активнее теснит меня и толкает, чаще и чаще позволяя себе не слишком аккуратно пользоваться зубами. И вот уже Волгаревы глазки неприятно зазеленели, вот он совсем не по-игровому напрягся и почти неслышно зарычал.

Жестко командую «Фу!» – и в тот же миг шлепаю ладонью по выключателю. В кромешной темноте слышен грохот падающих стульев, а затем ничего, кроме тишины. Включаю свет. Растерянный и напуганный Волгарь сплющился у противоположной стены. Взгляд его выражает самое глубокое ко мне уважение.

Повторно мой визави разыгрался не вдруг. Очень долго ожидал очередного ужасного сюрприза с моей стороны. И опасение, конечно же, было верным. Стоило Волгарю через несколько минут забыться и снова начать звереть, как я разрядил возле его носа стартовый пистолет. А жевелушки, коими мое оружие было заряжено, прежде отсырели и просохли, и оттого сдетонировали все разом. В помещении с низким потолком словно гаубица громыхнула. Я и то не скоро в себя пришел. Что уж говорить про бедного Волгаря, которого мои невероятные способности вызывать страшные природные явления шокировали на всю оставшуюся жизнь. Хотя потом мы с ним много общались и играли, лишних притязаний он себе уже не позволял. Дважды, правда, когда я зашивал его разодранную шкуру, стычки у нас случались, но ведь Волгарь тогда находился под действием аминазина и еще какой-то дряни, а следовательно, своего поведения не контролировал. Да и действия мои явно выходили за дипломатические рамки.

Когда Волгарь накачал себе мышцы и окреп, он придумал еще одну веселую игру. Стоило выпустить его из вольера, как он убегал в дальний конец питомника и ждал, пока я не пойду в его сторону. Тогда рыжий во всю прыть летел мне навстречу. А надо заметить, что у хорошо сложенного «кавказца» скорость на короткой дистанции просто сумасшедшая. Моих «немок», которые, между прочим, зайца-беляка без особых проблем доставали, тот же Волгарь обходил, как стоячих. И вот, видя несущегося в лоб дуболома, я должен был спокойно идти вперед, не обращая на него никакого внимания. В самое последнее мгновение Волгарь отворачивал в сторону и проскакивал мимо, чиркнув меня своей шубой по ноге. При его габаритах и массе подобную верткость нельзя не признать поразительной, даже если и не страдаешь пристрастием к кавказским овчаркам.

Но как-то раз я то ли на что-то отвлекся, то ли о чем-то задумался, и в результате увидел стремительно приближающуюся мохнатую громадину лишь метра за три от себя. Инстинктивно делаю шаг в сторону, уворачиваясь от таранного удара, и только потом соображаю, в чем дело. Но Волгарю новый вариант игры показался интересным. Развернувшись у самых ворот, он снова полным карьером пошел на сближение. И, разумеется, на этот раз ни он, ни я уклоняться от столкновения не сочли необходимым. И как при этом мои колени целыми остались – до сих пор не пойму. Описывая полусальто с полупируэтом и пикируя вниз головой на матушку сыру землю, вижу недоуменно оглядывающегося на скаку Волгаря. А когда поднялся, первой пришла в голову мысль о том, как хорошо все-таки, как замечательно, что в день одной-единственной нашей серьезной разборки Волгарь был и весом намного легче, и втрое слабее.