К штабу Вовка не катился на своих кривых ногах, а тащился улиткой. Но как ни тащись – штаб не за горами. Он неумолимо приближался, и вот уже надо открывать дверь и входить в коридор. Там Вовка постоял в полутьме с минуту и с великим трудом заставил себя заглянуть в комнату.

– Можно? – спросил он, просунув в щель только нос.

– Входи, Самовариков, – разрешил подполковник Клекотов. – Садись.

В комнате было два стола: маленький – для начальника лагеря и большой, за которым работали комиссар и капитан Дробовой. Они и сейчас сидели за ним. Уловив какой-то не совсем понятный, но по крайней мере не злой огонек в глазах Клима, Вовка не пошел к столу подполковника, а сел у большого стола – поближе к комиссару.

Клекотов заметил этот маневр и одобрительно подумал, что Клим пользуется у ребят доверием.

– Показывай свою работу, – сказал подполковник и встал, подошел к стулу, на краешке которого сидел Вовка.

Мальчишка вытащил из-за рубашки фотографии. Они были немного помяты после вчерашнего путешествия, но это не мешало видеть в них главное: умение отобрать интересные моменты

из лагерной жизни и передать не только их смысл, но и внутренний настрой попавших в кадр мальчишек.

Несколько минут трое мужчин молча рассматривали фотографии. Клекотов и Клим не старались скрыть своего одобрения. Капитан Дробовой был непроницаем, но он первый высказался вслух:

– Добротная работа, не спорю. Только ты не все показал.

Вовка вздохнул и уставился на свои ботинки.

Дробовой подвинул к нему фотографии, побывавшие на милицейской доске.

– Твои?

Вовка вздохнул еще горестней.

– Мои.

– Кто вывесил их на доску? Ты?

– Я, – покорно согласился Вовка.

– Это неправда! – возразил Клим. Он давно решил, что инициатором злой шутки был Богдан.-Ты не такой.

– Такой, – отозвался Вовка. – И ничего другого не скажу.

Всем почему-то стало неловко продолжать допрос. Никто не

поверил Вовкиному признанию. Они могли бы втроем нажать на мальчишку и вынудить его назвать настоящего виновника, но не хотелось ломать Вовкину волю. Даже дотошный капитан Дробовой замолчал.

И все-таки надо было как-то завершить разговор. Клим высказал то, что чувствовали все:

– На твоем месте, Володя, я, может быть, ответил бы так же. Но знаешь, чего бы я не допустил на твоем месте? . . Чтобы эти карточки висели на доске преступников!

– Они бы и не висели, если бы. . .

Вовка замолчал – побоялся, что своей откровенностью может испортить разговор, который склонялся в мирную сторону.

– Начал – так уж договаривай! – попросил Клим.

И Вовка решился:

– Я не без спроса возился с карточками – проявлял и печатал!

– Верно, – подтвердил Клим. – Я разрешил.

– А что потом?-Вовка с укором взглянул на комиссара. – Что потом вышло?

– Что же вышло?

– А то, что я до самого вечера провозился с ними, для всех работал и за это остался без палатки!

Клим пропустил бороду сквозь пальцы.

– Я предупредил командира отделения.

– А он все равно не дал места!

Клим почувствовал за собой вину: не довел дело до конца.

– Ну что ж, Володя! Виноват! . . Вот при начальнике лагеря говорю: подвел я тебя!

Вовка не привык видеть взрослых, которые бы вот так – откровенно – признавали свою вину. У него защекотало в горле от теплой признательности к комиссару. И даже ироническое замечание капитана не охладило Вовку. Дробовой сказал:

– Мы же и виноваты, оказывается!

– Да нет, товарищ капитан! – воскликнул Вовка, чувствуя неодолимое желание ответить на чистосердечность комиссара такой же откровенностью. – Что я – дурак!.. Никто из вас не виноват! . . А я никогда больше дурить с аппаратом не буду! Разобью его, если хоть один вредный снимок получится!

Вовкино обещание прозвучало с такой трогательной убежденностью, что нельзя было не поверить ему.

– Ты его все-таки не разбивай, – улыбнулся подполковник Клекотов. – Ты его сдай пока на хранение, а комиссар выдаст тебе напрокат новую оптику. . . Снимай. Потом альбом про наш лагерь сделаем…

Когда они шли к мастерской, чтобы поменять старый фотоаппарат на новый, Вовка, не зная, как отблагодарить комиссара, вдруг остановился и произнес не то с угрозой, не то с каким-то предостережением:

– Скажу-у! . . Мне никто не верит – все равно вам скажу!

С неодобрением подумал Клим, что Вовка все-таки сейчас

назовет того, кто вывешивал карточки.

– Придем в лабораторию – там и скажешь.

– Нет, здесь! А то передумаю!-Вовка сердито крутанул в воздухе фотоаппаратом и намотал ремешок на кулак. – Из‘ за него все!-Открыв футляр, он вытащил из-за подкладки небольшую фотографию.-С этого началось!

На карточке просматривалась перспектива вечерней улицы. На переднем плане – фонарный столб, и с ним в обнимку – плотный мужчина в шляпе. Падающий сверху свет отчетливо прорисовывал каждую черточку его запрокинутого в пьяном смехе лица.

– Кто это?-спросил Клим.

– Завуч! – коротко ответил Вовка и добавил для ясности:- Нашей школы.

Клим удивленно свистнул.

– Он у вас пьяница?

– То-то и оно, что нет! Никто его таким не видел. И я – только один разок… И как назло – с этим! – Вовка снова крутанул фотоаппаратом. – Щелкнул для смеха, а потом не смешно стало! . .

На следующее утро завуч встретил Вовку у школьной раздевалки и провел его в свой кабинет. Вчерашнее помнилось туманно, и завуч задал проверочный вопрос:

– Ты зачем в темноте с фотоаппаратом разгуливаешь?

– А там и не темно! – ухмыльнулся Вовка. – Под фонарем- как днем!

– Ну и что? – выжидательно спросил завуч. – Получилось?

Вовка еще вечером проявил пленку и напечатал пару карточек. Сейчас он заколебался: сказать об этом или соврать что-нибудь? Он бы, вероятно, соврал, но завуч опередил его.

– Я с тобой как мужчина с мужчиной, – заговорил он. – Всякое, друг мой, случается… Ты уж извини меня и принеси все, что там у тебя вышло… Вырастешь – поймешь!

Получив разрешение пропустить первый урок, Вовка, подкупленный доверительным тоном завуча, сбегал домой и принес ему негатив и одну из карточек.

Была у Вовки спекулятивная мыслишка: думал он, что уж теперь по физике ему обеспечены сплошные пятерки. Физику преподавал завуч. Но не дождался Вовка пятерок. Наоборот: ответит он на крепкую уверенную тройку – такую, что при желании и четыре поставить можно, а завуч ему двойку в дневнике выводит.

С этой первой незаслуженной двойки и началась борьба, в которой Вовке никак не удавалось одержать победу, потому что были они – ученик и завуч – в разных, как говорил Вовка, весовых категориях.

Завуч всеми средствами старался выжить Вовку из школы, а обиженный и обозленный Вовка вредил ему как мог. Он долго не решался пустить в ход оставшуюся у него фотокарточку. Ограничивался тем, что портил в физическом кабинете приборы, во время опытов по электричеству пережигал пробки, приходил на урок с фотоаппаратом и демонстративно держал его на столе. Но все это обернулось против него. У завуча появились неопровержимые факты хулиганского поведения. Вовкиных родителей стали часто вызывать в школу, а потом и в роно. Завуч настаивал на том, чтобы определить Вовку в спецшколу как неисправимого и злостного хулигана.

Доведенный до отчаяния, Вовка достал припрятанную фотографию завуча, обнимающего фонарный столб, и сначала показал ее дома. Мать просто не признала в пьяном человеке школьного завуча – не смела признать. Отец хоть и узнал его, но тоже не поверил сыну. Вовка со второго класса занимался фотоделом, изучил многие хитрости и тайны этого ремесла.

– Фотомонтаж! – определил отец. – Чисто сделан – не подкопаешься! – похвалил он работу и выдрал Вовку за эту, как он считал, фальшивку.

Школьные приятели, которым Вовка показал карточку, долго смеялись над ней, но и они приняли ее за ловкую подделку. Одноклассники знали, что между Вовкой и завучем идет война, и решили, что Вовка применил новое оружие.

Слух о какой-то фотокарточке, порочащей завуча, облетел всю школу. Вовка на это и рассчитывал. Но уже с самого начала выходило по тем же слухам, что эту карточку сфабриковал Самовариков, который может со своим аппаратом сотворить любой фокус: снимать муху, а получить фотографию слона.

Больше Вовка нигде не показывал злополучный снимок пьяного завуча: ни на педсовете, ни в роно, ни на комиссии по делам несовершеннолетних. На всех этих совещаниях и заседаниях он отмалчивался, накрепко усвоив обидную формулу: наглая ложь взрослого сильнее мальчишеской правды. Несмотря на протесты завуча, Вовку пока оставили в прежней школе, но направили на лето для исправления в лагерь для трудных подростков…

– Дай мне эту фотографию, – попросил Клим.