Когда Семен тем ранним утром шел в подвал к завхозу, он не боялся, что его увидит вахтерша, дремавшая у выхода из общежития. Сегодня он не мог рисковать. Окна еще не были заклеены на зиму, и Семен заранее, вечером, высвободил шпингалеты, а на рассвете после бессонной ночи без единого скрипа или стука приоткрыл раму и выскользнул на улицу, не забыв закрыть за собой окно.

«Уж делать, так делать чисто! — подумал он, припускаясь к трамвайной остановке, но тут же горько усмехнулся на бегу: — В грязном деле — чистая работа!»

Его сегодняшняя поездка была разведкой. Он хотел изучить маршрут, чтобы потом на мотоцикле не петлять по незнакомым улицам. Доехав на трамвае до проспекта, который за чертой города переходил в шоссе, Семен пересел на пригородный автобус. Маршрут оказался несложным: трамвай почти не делал поворотов и автобус ехал и ехал в одном направлении.

Миновали контрольный пост ГАИ. Семен отметил это в своей памяти. Мимо стали проплывать столбики с цифрами. Четвертая остановка на шоссе оказалась между десятым и одиннадцатым километром. Семен подался было к выходу, но решил проехать еще одну остановку и не прогадал. Автобус остановился около столбика с цифрой 13.

В груди неприятно захолодело, когда Семен остался один на остановке и осмотрел то место, где ему предстояло через два дня встретиться с Сороконогом или его посланцами. Строений поблизости не было, людей — тоже. Только машины безучастно сновали туда и сюда. Справа простиралось голое поле с лужами, подернутыми тонким ледком. На другой стороне шоссе торчал навес для пассажиров. Там же была и остановка автобусов, едущих в город.

Семен перешел на ту сторону. За навесом и неширокой обочиной начинались густые кусты. Это он тоже отметил в памяти, решив, что в этих кустах и будут поджидать его на рассвете двадцать пятого числа. «Привести бы с собой милицию, да окружить бы потихоньку, да взять бы всех до единого!» — мелькнула заманчивая мысль, но Семен испуганно отогнал ее. Он знал, что здесь будут только двое — мотоцикл больше не увезет. Остальные не приедут и, не дождавшись дружков, затаятся. У них не дрогнет рука подпалить вечером стоящий на отшибе дом с запертой дверью и закрытыми ставнями.

Семен застонал, громко выругался и в бессильной ярости замолотил кулаками по деревянной скамейке, стоявшей под навесом.

Вскоре подошел полупустой автобус. Семен втиснулся в мягкое сиденье и замер, прикрыв глаза. Он никак не мог справиться с собой. Злоба душила его. Он боялся встретить чей-нибудь недружелюбный взгляд, боялся, что кто-нибудь случайно заденет его локтем, и тогда он не сдержит себя — нагрубит или даже ударит. Он понимал, что люди ничуть не виноваты перед ним, но от этого не становилось легче. Их ничто не тревожит! Им хорошо! Они веселы и довольны! Лишь он один должен страдать и мучиться, должен несмотря на страх идти на преступление, чтобы избежать большой и непоправимой беды.

Как в тумане, пересел Семен из автобуса в трамвай. Тут народу было больше.

Он забился на площадке в угол, чтобы не столкнуться с кем-нибудь и не сцепиться в бессмысленной и злобной перебранке.

До училища оставалась всего одна остановка, когда Семен, вышагнув из угла, заметил знакомый профиль Никиты Савельевича. Мастер сидел у окна и, склонив голову к плечу, дремал. С недавних пор Семен все с большим доверием и уважением относился к нему. Но в этот час он ненавидел всех людей без исключения. Недобро уставился он на мирно дремавшего мастера и желчно подумал: «Дрыхнет Коняга!.. Дома не дают, что ли?.. И какой дьявол гонит его так рано в училище?»

А было уж не так и рано — четверть девятого. Взглянув на часы, висевшие на углу одной из улиц, Семен вспомнил, что сегодня на половину девятого назначена беседа о дисциплине. «Вот почему ты едешь раньше времени!.. А ты проспи! — Семен злорадно усмехнулся, не спуская глаз с мастера. — Проспи и опоздай!» Он даже повеселел, представив, как неловко будет Никите Савельевичу, если он опоздает на беседу, которую сам же назначил и сам же должен проводить. Язык не повернется говорить о дисциплине, если сам только что нарушил ее. Ребята на смех поднять могут. Семен первый подпустит ехидный шумок.

Трамвай уже тормозил, а Никита Савельевич продолжал сладко дремать. Вчера он лег поздно, спал плохо — и так и сяк прикидывал план предстоящей беседы о дисциплине. В его группе не было никаких случаев, которые могли бы послужить поводом для конкретной и полезной беседы. Но мастеру хотелось все-таки, чтобы разговор не прошел формально, потому и ломал он голову часов до двух ночи.

Когда раздвинулись двери, Семен не сразу вышел из трамвая. Что-то удержало его. Будто чей-то голос прошептал ему на ухо: «Разбуди! Не будь зверем!»

— Шевелись! Шевелись!.. Заснул? — Толстая женщина с тяжелой сеткой, набитой картофелем, надавила на Семена сзади. — Стоит столбом на проходе!

Как ошпаренный, он выпрыгнул на асфальт и так посмотрел на толстуху, что та сжала губы и торопливо засеменила к тротуару.

Отойдя к газетному киоску, Семен проследил за последними пассажирами, входившими в трамвай. Двери начали закрываться, но в последний момент чье-то плечо просунулось между створками, а трамвай двинулся вперед.

«Конь!» — догадался Семен и, охваченный небывалой, нестерпимой жалостью к старому мастеру и гадливостью к самому себе, замычал, как от боли. А Никита Савельевич все-таки осилил дверь и неловко выпрыгнул на ходу. Ноги у него подломились. Он упал сначала на колени, потом на руки и несколько секунд оставался в этом положении.

Семен не видел, как трудно вставал на ноги Никита Савельевич, как растирал, покрякивая, ушибленные колени и вытирал платком запачканные руки. Убедившись, что большого несчастья с мастером не случилось, Семен убежал в училище, и не было таких слов, которыми он не обругал бы себя в то утро.

Ровно в половине девятого Никита Савельевич вошел в комнату. Все ребята были в сборе. Олег доложил мастеру, что отсутствующих и опоздавших нет.

— Жаль! — пошутил Никита Савельевич. — Опоздал бы кто-нибудь, тогда было бы о чем поговорить… Вчера вечером я долго думал, что сказать вам о дисциплине. Нового ничего не придумал, а старое излагать неловко… Давайте вместе поразмышляем, о чем стоило бы сегодня побеседовать.

— А про вас можно? — спросил Семен.

— Дисциплина односторонней не бывает, — ответил мастер. — Говори, а я послушаю и буду исправляться.

— Не надо больше выпрыгивать из трамвая, — сказал Семен и пояснил ребятам: — Чтобы не опоздать на беседу, Никита Савельевич прыгнул на ходу и упал.

Мальчишки не поверили бы Семену, если бы мастеру удалось скрыть смущенье. Его удлиненное лицо покрылось частыми мелкими красными пятнышками, а руки непроизвольно потянулись к ушибленным коленям.

— Подглядел мою промашку? — Никита Савельевич погрозил Семену пальцем. — Винюсь… Больше не буду! И вам приказываю крепко-накрепко никогда так не делать!.. У меня ведь как вышло?.. Был грех — задремал. Открыл глаза и спросонок показалось — на другой конец города уехал! Ну, я и… Остановить старого дурака было некому.

— Было кому! — возразил Семен и встал. — Был один гад — разбудить мог!

Слишком неожиданно прозвучало это заявление, поэтому ребята будто онемели и ничего не спрашивали, но все ждали, что еще скажет Семен. Ждал и Никита Савельевич, предчувствуя, что сейчас произойдет нечто необыкновенное.

— Тот гад — это я, — негромко, но внятно произнес Семен.

И опять полным молчанием встретили ребята это признание. Они верили и не верили Семену. Ложь в этом случае казалась лишенной всякого смысла. Приходилось верить, хотя и в самом поступке смысла было не больше.

Семен продолжал стоять, опустив голову, словно ждал суда. Напротив него стоял и Никита Савельевич. Он не сомневался, что Семен сказал правду. Не понимая причины его поступка, мастер сначала почувствовал горькую обиду. Но она быстро прошла. Честное, ничем не вынужденное признание сняло ее. И не о вине Семена, а о собственной вине раздумывал Никита Савельевич. В чем она? Когда и как обидел он парня настолько, что тот не захотел оказать ему крохотную услугу и не разбудил в трамвае?

— Ты бы хоть чихнул у меня над ухом! — сказал мастер, стараясь придать разговору шутливый тон.

— Вы не думайте, что я со зла, — помолчав, вымученно произнес Семен и сам же возразил себе: — Вру! Со зла! Но не на вас — на всех! Гад я! И еще не таким буду!.. Вы еще…

Он не закончил и, ссутулясь, выскочил из комнаты.

— Может, догнать? — неуверенно предложил Олег, нарушив затянувшееся молчание, — Вернуть?

— Не надо, — сказал Никита Савельевич. — Не все решается коллективно. Кой о чем надо думать наедине с собой. А Семену, полагаю, есть о чем подумать.

Потом мастер спросил:

— Никто из вас не заметил чего-нибудь этакого?.. Ну, подрался с кем-нибудь… Поколотили, обидели… Или приходили к нему какие-нибудь незнакомые…

— Вчера он письмо получил! — вспомнил кто-то, — Или даже два.

— От кого?

Этого никто не знал, и Никита Савельевич, посоветовав ребятам не приставать к Семену с расспросами, решил в первое же воскресенье съездить к нему домой. Мастер предполагал, что письмо пришло от матери и что именно оно привело Семена в такое состояние.

К удивлению ребят, Семен явился на первый урок как ни в чем не бывало и даже неплохо отвечал у доски на вопросы преподавателей. На ребят он смотрел без всякого смущения, и они делали вид, что ничего не случилось, а к концу занятий многие перестали вспоминать об утреннем разговоре. Лишь вечером у себя в комнате Олег, видя, что Семен совершенно спокоен, спросил все-таки:

— Что это нашло на тебя утром?

Петька и Борис тоже выжидательно посмотрели на Семена.

— А на вас никогда не находит? — нахмурился он, — У вас не бывает, чтоб вы всех ненавидели?

— Не-а, — уверенно ответил Борис.

— Всех — это глупо! — сказал Петька.

Олег промолчал, хотя и припомнил тот момент, когда за ним захлопнулась тяжелая университетская дверь. Тогда он тоже, пожалуй, ненавидел всех на свете.

— Горит! — С этим не то радостным, не то тревожным возгласом в комнату влетел первокурсник и повторил совсем уж тревожно — так, будто в общежитии начался пожар: — Горит же! Горит!.. Ящик горит!

— Тьфу! — сплюнул Семен. — Чуть не напугал!

А Олег заволновался, лихорадочно захлопал себя по карманам, нащупывая ключ, и поспешил к двери. Петька из любопытства двинулся за ним, но Олег остановил его.

— Тебе не положено!.. И ты не ходи за мной! — сказал он пареньку, принесшему это известие.

Сигнальный глазок, как и в прошлый раз, алел ярко и призывно. В тупичке стояло несколько мальчишек. «Неужели подшутили? — насторожился Олег. — Сунули пустышку и ждут, чтобы надо мной посмеяться!» Но лица у ребят были серьезные.

— Отойдите! — попросил Олег. — Дело это секретное — ничего от меня не узнаете!

Ребята отступили подальше от ящика, но продолжали наблюдать за Олегом, который вынул из ящика и прочитал короткую записку. «Когда сплю, я громко храплю, — откровенно признавался ее автор. — И за это мне каждую ночь устраивают «темную» — лупят ремнями. Не до синяков, но больно. Не очень я верю вашей помощи, но больше жаловаться некому. Если не поможете, то хоть не говорите никому, а то мне будет еще хуже. Саша Петров из 11 комнаты».

Олег знал многих первокурсников, но не всех. Сашу Петрова он не знал, хотя комната номер одиннадцать была почти рядом: седьмая, в которой жил Олег, потом девятая, а за ней — одиннадцатая. «Тихий, наверно, незаметный паренек, — сочувственно подумал он и внимательно посмотрел на ребят, которые все еще не расходились, — Не один ли из этих? Стоит и ждет от меня помощи!»

— Что там? — не вытерпел самый щуплый из мальчишек.

Олег укоризненно указал на объявление:

— Ведь ясно же написано: «никто не узнает» — не ждите!

Только после этого ребята разошлись по комнатам. В тот же вечер весь первый этаж общежития узнал, что «Срочная помощь» работает и строго хранит доверенные ей секреты. Лишь одно не соответствовало объявлению. В нем говорилось, что помощь окажет тайный и надежный друг, а Олег открыл ящик при всех, не делая из этого никакой тайны. И почему его нужно считать особенно надежным другом? Он такой же первокурсник, как и другие! Что он может? Но ребятам очень хотелось верить в чудесное всемогущество «Срочной помощи», и они нашли для себя объяснение этому несоответствию. Олег выполняет обязанности почтальона — решили они. Его дело — следить за ящиком и передавать записки в штаб «Срочной помощи», состоящий из тех, кто все может. Такими людьми первокурсники считали директора училища, самых отзывчивых мастеров и любимых преподавателей. Уж они-то придумают, как оказать любую помощь!

Так предполагали ребята, а на самом деле над запиской пришлось думать не кому-нибудь, а Олегу. Задача показалась ему не очень сложной. Завтра все можно было бы уладить без большого труда, но ему хотелось сделать это сегодня. Выполнение первой просьбы нельзя откладывать на завтра. Нельзя с самого начала нарушить собственное правило: сегодня узнал — сегодня же помог.

Олег выглянул из окна на улицу и обрадовался, увидев у входа в училище Зоин мотоцикл. Значит, она еще не уехала, и он заторопился в комнату комитета комсомола.

Чуть позже мимо мотоцикла прошел Семен. Он покосился на него, как на злейшего врага, и завернул за угол. Там поблизости была телефонная будка.

Номер он держал в памяти и набрал его без колебаний. Ответил детский голосок:

— Алё!

Семен попросил позвать Иннокентия Гавриловича.

— Папу? — уточнил тот же голосок. — Сейчас!

— Да! — услышал Семен после паузы.

— Не вешайте трубку! — предупредил он, — Вы же недаром вывесили свой телефон на дверях кабинета.

— Случилось что-нибудь?

— Случилось! — ответил Семен и замолчал, хотя долго готовился к этому разговору.

— А кто вы? — спросил директор. — И попрошу вас — без загадок.

— Скоро в училище что-то пропадет, — произнес Семен заранее приготовленную фразу. — Если вы человек, то прошу вас не заявлять в милицию!.. Я за все заплачу. Не сразу, но до копейки!

— Не лучше ли предотвратить эту пропажу?

— Нельзя!

— Странно… Не понимаю, зачем в таком случае предупреждать меня?

— Чтобы вы поверили мне!

Семен резко повесил трубку и, выйдя из будки, глубоко вдохнул воздух. Он смутно представлял, чего хотел добиться и добился ли, позвонив директору, но все-таки почувствовал некоторое облегчение. Оно было похоже на то, какое он испытал, когда признался, что нарочно не разбудил Никиту Савельевича. Наверно, ложь и скрытая от всех вина всегда мучительны, потому и чувствует человек облегчение, открывшись перед другими. Предупредив директора, Семен как бы снял с себя частицу вины за еще несовершенное преступление.

Возвращаясь в общежитие, он снова злобно покосился на мотоцикл, а войдя в коридор, увидел и его хозяйку. Зоя руководила переселением. Сашка Петров — один из тех мальчишек, которые полчаса назад упорно не хотели отходить от ящика с горящим глазком, переносил свои вещи из комнаты номер одиннадцать в другую, резервную. Она пустовала до сегодняшнего вечера, а теперь ее дверь была открыта и комендант общежития проверял, хорошо ли работает замок.

Бывшие соседи Сашки Петрова смущенно следили за ним. Они догадывались, почему он переселяется, но никто не упрекнул их ни взглядом, ни словом. И это было похуже любых нравоучений.

— Помогите своему товарищу, — попросила Зоя, и они, стыдливо пряча глаза, принялись скатывать в рулон Сашкин матрас.

Олег находился в другой комнате. Там готовился к переселению еще один первокурсник — толстый, флегматичный паренек с приятным и добродушным лицом. Он прославился среди ребят тем, что спал непробудно, и сам, подшучивая над собой, говорил: «Могу дрыхать хоть на прокатном стане». Его и упросил Олег перебраться в резервную комнату, чтобы Сашке Петрову не пришлось жить одному.

Когда этот добродушный паренек, взвалив на себя сразу все свои вещи, протиснулся с ними через дверь в коридор, туда неожиданно вошел встревоженный звонком Иннокентий Гаврилович.

— Директор! — пронеслось по первому этажу, и шумок, возникший при переселении, утих, лишь по-прежнему тяжело топал нагруженный вещами толстый первокурсник.

Зоя поспешила к Иннокентию Гавриловичу, чтобы объяснить, что здесь происходит.

Выглянул из комнаты и Семен. «Скотина! — обругал он себя, — Заставил его примчаться! Надо было сказать, что это не сегодня будет!»

В первый момент, увидев в коридоре непонятные перемещения, Иннокентий Гаврилович с волнением подумал, что уже случилось то, о чем его предупредили по телефону. Но в рассказе Зои не было ничего тревожного. Директор одобрил переселение и, обойдя все этажи общежития, а затем и училища, зашел к себе в кабинет. Там он долго сидел за столом и никак не мог придумать, что надо предпринять. Телефонный разговор ничуть не походил на глупую и злую шутку, но в то же время был он настолько нелепым, что Иннокентий Гаврилович не решился кому-нибудь рассказать о нем.

А переселение в общежитии благополучно заканчивалось. Когда в резервной комнате расставили кровати и тумбочки, Зоя пошутила, обращаясь к новым жильцам:

— Нравится вам такое двухместное купе?

Сашка Петров радостно закивал головой, а его сосед сел на кровать, похлопал по одеялу ладонями и сказал:

— Мне хоть на муравьиной куче.

— Вы только не ссорьтесь! — строго наказал Олег.

Сашка Петров опять закивал головой и вопросительно взглянул на своего соседа.

— Не бойся! — ответил тот, растянув в улыбке пухлые губы. — Я… это самое… большой, а мирный.

— Спокойной ночи, ребята! — попрощалась с ним Зоя, а Олегу протянула руку. — Я поехала… Что тебе сказать… на прощанье?.. Все правильно! Так держать!

И снова у Олега зачастило сердце. Ничего особенного Зоя не сказала, а ему за каждым ее словом слышалось что-то недосказанное и очень важное. Он подождал, пока отстукают в коридоре ее каблучки, и тоже попрощался с ребятами.

Сашка Петров выскользнул за ним из комнаты, догнал и, поймав за руку, молча потряс ее обеими своими руками.

Вернувшись к себе, Олег впервые без сожаления взглянул на сборник грамматических правил, в который не заглядывал уже несколько дней подряд. Он даже убрал его в тумбочку, решив, что на повторение хватит и двух месяцев перед самыми университетскими экзаменами. И письмо родителям он написал легко и быстро, потому что ничего не выдумывал и не врал. Сообщил, что здоров, что все идет нормально. Преподавателями и товарищами доволен. И они относятся к нему очень хорошо, выбрали комсогрупоргом. Но где он учится и чему — об этом Олег не написал ни слова.