К отрадному направила Франческа Желания и помыслы свои. За музыкой торжественного блеска Даруют ей тепло другой семьи. Хвала судьбе! Но после брачной ночи Застлала взор ей горькая слеза: Не синие сияли рядом очи — Жгли чёрные, как уголья, глаза. Несчастная Франческа невзлюбила Законного супруга своего: Подобием эфирного светила На гибель ей лучился брат его. Немилого окрестности призвали — И близко с ней сошёлся дорогой. О страсти их, игравшей без вуали, Доложено хозяину слугой. Взбесившийся домой вернулся тайно. Пред ним её светёлка заперта. Ломился тот и злился чрезвычайно, Мгновения страшней не знала та. Железный крюк у двери незаметной Любимого за плащ остановил, А грешница душе старозаветной Меж тем открыть успела с дрожью жил. Угодного жене библиофила Преследовал убийца с быстротой, Франческа же легко опередила Страдавшего природной хромотой. В сумятице под яростную шпагу Меж братьями подставила себя. Клинок исторг из нежной плоти влагу, Нечаянно красавицу губя. Скорей клинок окрасившийся вынув, И нужную пронзил убийца грудь. Остывшие тела в крови покинув, Отправился верхом обратно в путь. Особого рыдания достойных Одной свели могилой на заре. Фонтан умолк устами струй спокойных, Акация поблёкла во дворе.

Стремительно летели хлопья снега На первые, но пышные цветы, Когда пришлось искать ему ночлега Средь города старинной красоты. Приветствовали все клинок и сбрую, Уверенно предвидя, что вот-вот Явлением Элейнумолодую Поправит им отважныйЛанселот. Упадку сил её подвергла фея До той малоразборчивой черты, Пока смельчак, ярчайший меч имея, Своими не возьмёт её персты. Недавно был у ней смельчак изрядный, Но он, увы, не вылечил её, Задетую десницей беспощадной За всё очарование своё. Смутился Ланселот: едва ль успешно Поможет он Элейнев терему, Но сделает отзывчиво, конечно, Что в обществе больной велят ему. Узрел он из окна внизу под башней По-вешнему дымящие костры, Нашёл её в открытости домашней, Ладони взял у ней, как у сестры. Мучения покинули больную. Служанки принесли нарядов ей. Красавица в часовню расписную Пошла превознести Царя царей. С отцом Элейны гость остался вместе. Хозяин умолял его почти Помочь оздоровившейся невесте Наследника родне произвести. На то не соглашался гость, однако: С единой связь у воина крепка. Пролётные станицы, клича всяко, В тумане к ней влекли издалека. Придворные ж искусностью келейной Ночное совершили волшебство: Возлечь его заставили с Элейной По вере, что она – любовь его. Когда чуть свет узнал он об ошибке, Затмился, но поклялся богом ей К её теплу, к её младенцу в зыбке Вернуться не единожды поздней.

Супруг её кутилой оказался. Навек её румянец умирал. И в этой мгле Тучков ей повстречался, Поистине прекрасный генерал. Узнала мать о горечи дочерней, Позволила развод устроить ей. Не виделось истице буйства терний, Не чудилось ответчика дурней. Тучкову же на лестные подходы Последовал из отчих уст отказ: «Уважим испытательные годы, Скощённые безумно в прошлый раз». Изводится горячкой Маргарита. В чужой дали теряется Тучков. Одно, другое лето пережито… Четвёртое дарует им альков. А дальние – ничто, по ней, просторы, Не любит отпускать его она. Внимания не стоят уговоры — Повсюду с ним отрадная жена. Терпеть ей суждено поля сражений, Нести бойцам израненным уход. А гром артиллерийских исступлений Лишал её покоя в свой черёд. И как-то раз она во мраке ночи Проснулась от ужаснейшего сна: Кровавую читали надпись очи Над ширью, где царила тишина. «Бородино? – Тучков ответил, – Это В Италии найти скорей всего». Провидела ж она рубеж и лето, Где воинской земле предаст его.

По берегу ручья лесной тропинкой На лошади приблизилась она. Под венчиком и никнущей косынкой Струился рой кудрей светлее льна. Наездница негромко напевала. Бубенчики звенели по пути. Лютниста стать её околдовала. Почтительно помог он ей сойти. Под деревом ему сказала фея: «На лютне мне немного поиграй!» Мелодия звучала, грустью вея, Но трогала чарующе, как май. «Что надобно тебе за эти звуки? Сокровищ я немало расточу!» Со страстью взяв её ладони в руки, Шепнул он: «Я любви твоей хочу». «В угодники и в узы навсегда я Возьму тебя запрошенной ценой, Но, далее струной по мне страдая, Не встретишься ты более со мной». Дано дивить избыточно химерам. Увидел он, утратив эмпирей, Что белое на фее стало серым И несколько развился рой кудрей. Сиявшие зарёй поблёкли щёки, Безумие во взоре залегло, Но дали знать отдельные намёки, Что сердце в нём и точно расцвело.

Натурщицей добыв её случайно, Трудился с ней Россетти допоздна. По первой же работе чрезвычайно Художнику понравилась она. Совместные для них отрадны сети, Но долгого на тверди счастья нет, И некогда в сени своей Россетти Безжизненной нашёл Элизабет. О ней не забывать ему в сиротстве, По памяти писать её порой. Но слышит он о странном её сходстве С Агнессой, чудотворицей святой. В экстазе та написана когда-то БолонцемАнджольери на холсте. Россетти вдаль отправился крылато К усиленно влекущей красоте. Хранители пред ним открыли двери. Приблизился приезжий к полотну. Глядит – и впрямь Агнесса Анджольери Похожа на покойную жену! Но видит он ещё неподалёку В музейной полумгле портрет его. Расшириться сильней случилось оку: Узнай себя, Россетти, самого!

Окраинами шла порой без цели, Восторженно любя лесной предел. Ей нежно колокольчики синели, Шиповник ей повсюду густо рдел. И чашечку шиповника такого Красавица невинно сорвала. Вдруг юноша, взирающий сурово, С укорами возник из-за ствола. Но далее смягчился с явной краской, Сорвал и сам ей прелести лесной. Польщённая ж исполнилась опаской, Цветок его отбросила долой. Ведь юный страж урочища глухого Служил, увы, холодной госпоже, Смеющейся над чувствами живого, Прельщающей, держа настороже. Когда-то жизнь его осиротела, Питание большое дав уму. До прежних яств ему не стало дела, Совсем иной открылся мир ему. Владеют им избыточные чары Безогненной, но властной госпожи — И нет ему по той причине пары, Зато сполна в туманной жизни лжи. Мечтает он о жизни сущей, новой, Безбрачному нельзя существовать. И вот уже помочь ему готовой Открыто, как его расколдовать. У берега речного сонной ночью Послышались опушкой бубенцы. Дрожа, Дженет увидела воочью Коней с людьми, имевшими венцы. Властительной красой дышали лица, Плескался рой покровов и кудрей, Вела царей великая царица, А младший был отрадней свиты всей. Сообщница к нему стрелой скользнула. В объятья взят искавший той судьбы. Владычица поводья натянула, Скакун её поднялся на дыбы. В отступника зрачки вперила фея, Назначила кошачий вид ему. Когтистого, однако, котофея Не бросила невеста никому. В орла затем ужасно обратила Владычица вассала своего, Но в неженке нашлась от неба сила Не выпустить из плена рук его. Опасный змей пронзил ей сердце взглядом — И худшего Дженет уберегла. Желанный друг опять явился рядом, А всадников из виду стёрла мгла.

Начальником едва терпимой зоны Был ярый женолюб из выпивох. Отучишься чинить ему препоны — Режимный быт окажется неплох. О новенькой спросил оторопело Конвойный въявь из редкого числа: «За что ж её на проклятое дело?» — «На милое за деньги не пошла». Потом об их анархии разгульной Хозяину, как должно, донесли, И молнии под сенью караульной Вернули в ум отпавших от земли. Пришлось уйти сержанту в рядовые, Пришлось узнать отвратный карцер ей. Но, руша все преграды роковые, Влеклись они к отдушине своей. Простился друг её с её кошмаром, Однако не подался на вокзал — Устроился в котельной кочегаром, У лагеря голубку поджидал. И вот, его завидев у дороги, Под ивами в искристой белизне, К нему без ощутительной тревоги Бежит она по снежной пелене. Своё вскричал охранник ей сначала, Своё вослед исполнил автомат — И девушка не много пробежала: В урок одна случилась из утрат.

Под моросью глухого небосклона, При скудости имевшихся людей Геологи набрали самогона: За выпивкой простои веселей. Вожак, едва мутящийся во взгляде, Был умницей, жене благодаря. Для всех она готовила в отряде, Единственно к нему душой горя. Но тут его попутало спиртное: Докажет он округе всё равно, Что подлинно волнение речное Осиливать ему в челне дано. Друзья скорей супругу разбудили, С умом его старались удержать. Отринул он оковы тех усилий, До Волги смог успешно добежать. От берега Сергей в челне свободном Отбился лишь – и слился с ярой тьмой. Жена в беде, при ливне непогодном, Одна звала назад его, домой. Могла ль она подумать о покое? О помощи молила рыбака — Но в разуме на мыканье такое Не ринется никто наверняка. Подёрнуло зарёй гнездо печали, И силой в дом Елену увели. Вожак исчез, а лодку разыскали Пустой, полузатопленной вдали. Похожая на бьющуюся птицу В бреду звала сокровище своё. Свезли б её в районную больницу, Да раньше вдруг иссякла жизнь её. Отправлено скупое погребенье. Друзья в тоске, в слезах. А через день У места, где мелькнуло злоключенье, Бесплотная во мгле возникла тень. Унылое рыдание звучало, Погибшему несли свой зов уста При ветре, вновь игравшем одичало Над Волгой, близ отвесного хребта. Случается большая буря ночью — Крушится тень о сгинувшей любви. Лишь издали сквозит она воочью — Не двигайся навстречу, не зови. Застрявшему в деревне многобедной Товарищу узнать её легко — Но выцвести на зов Елене бледной, Промозглостью пронзая глубоко.

Один из удальцов, имея рану, Лишался чувств и жизни в терему. Но знахарка, не склонная к обману, Сказала, что должно помочь ему. Задеть его со благостью целебной Булатом и куском от полотна, Добытыми в часовне непотребной, Что «Гиблой» меж людьми наречена. Пролить елей на гаснущие взгляды Решился вмиг отважный Ланселот. И вот он у часовенной ограды Коню травой насытиться даёт. Увидел он обшарпанные стены. Вещали с них известные щиты — Немало же друзей сошло со сцены! Подёрнула печаль его черты. Струила свет единая лампада, Грустили васильки в часовне той. Душа меж тем отысканному рада. Спешит он из обители пустой. Но, кажется, в руках ослабла сила Пред женщиной с колечками кудрей. Клинок она вернуть ей попросила. Скрепясь, отказом он ответил ей. «Сдержался ты не зря – во сне б отселе Не вспомнил о Гвинерве дорогой. Однако поцелуй хоть еле-еле К отъезду своему уста другой! Не хочешь? И ликуй, поскольку сзади Могучую красу повергла б я. Теперь узнай: тебя лишь только ради Часовня тут устроена моя. Роскошество безжизненного тела Алкала в прошлом я доверить ей, Голубить и лобзать его хотела Назло замужней пассии твоей. Земная жизнь – избыточная чаша, А в ней всего одна тебе мила!» — «Сударыня, чужда мне правда ваша, Прощайте!» – проронил он из седла.

Коммерции покорствуя до ночи, Заутра раз явился дорогой. Промолвил он учительнице в очи, Что следует ему уйти к другой. На ложе сна хотела смерти Клава. Без пищи провела немало дней. Подумала с известной долей права, Что ветреник ещё вернётся к ней. Соперница насмешкой подчеркнула Ничтожество потупившей глаза. Но горечь их её вдруг отшатнула, Смутила вдруг их истая гроза. А сын её, с отцом особо схожий, Невинными глазами тихо цвёл. Однажды, в день обманчиво погожий, Малыш, увы, с рыбалки не пришёл. Округа вся прочёсана напрасно. Мелькнуло дней не меньше тридцати. И труп его, что выглядел ужасно, Река предуготовила найти. Пришли тогда к учительнице Клаве, Но вырвались из дома неспроста: Себя самостоятельной расправе Над лесенкой подвергла в петле та. Рассыпались оливковые пряди По синему, зловещему лицу. Вполне раскрыл обрывок из тетради События почтенному чтецу. «…Кого-нибудь извёл и сын его бы, Как он одну предательством извёл. А всё-таки не ведала б я злобы, Хватайся муж ещё за мой подол».

Как только вдруг увидела царевна Гвардейского сержанта на плацу, Кольнуло то, что жизнь её плачевна Без места в ней такому удальцу. Незнатного, но милого вассала Причислила ко свите ездовым, О нежности в стихах ему писала, Законного хотела брака с ним. Естественно, что к ней благоволила Всей целостью гвардейская среда. Той братии боялись у кормила, В царевне той маячила беда. Сиявшего от лучших упований В преступники низвёл ужасный шквал, И схваченный лишился чина, званий, Фамилии, имения, похвал. Устроила далёкая ферула Насильное венчание ему, Вся тайна же мертвецки в нём уснула — Не то б уйти в могилу самому. Петрова дочь, утратив ездового, Заметила придворного певца. Не свяжете любовника такого С опасностью для царского дворца. Поздней взойти на трон императрицей Военные царевне помогли. Сторонникам отмерено сторицей, Востребован и сгинувший вдали. Достаточно Камчаткой колесили. Безвестное лицо найти невмочь. Единому близ юрты подтвердили, Что царствует уже Петрова дочь. Открылся тот – и больше нет опалы. Монархиня поправила дела: Повысила мгновенно в генералы, В богатые владения ввела. Но кланялся возлюбленный былого Поистине недолго при дворе: Померкла вся приятность ездового На воине с висками в серебре. Церковности исполнившийся ныне Не мог идти в соперники певцу. Уволился по высшей благостыне, Доверился пустынному сельцу.

Пленившийся монахиней когда-то Сумел её на волю увести, Но страсть его, возникшая крылато, Сошла незамедлительно почти. Француженка собой влекла прелестно, Но холодно покинул он её, На родину вернулся доброчестно, В Шотландию, в имение своё. Помолвка здесь имела место вскоре, Держали речь о ней не со стыдом, А Жанна, дни ведя с тоской во взоре, Сияющий разыскивала дом. У цели же, в одной карете встречной Девичьих уст увидела красу. Жених узнал её с борьбой сердечной, Восставшую преградой колесу. Бездонными глазами тени жуткой На светлую чету глядит она. «Вперёд!» – его команда с лёгкой шуткой Послушному форейтору слышна. Запуталась одежда бледной Жанны В единое мгновенье между спиц — И вот уже те губки бездыханны, Что спутника вчера склоняли ниц. А к осени, под аркой тесноватой, Где женщина погибла наповал, Он, ужасом и холодом объятый, Во мгле её фигуру увидал. Угасшими глазами так сурово Погибшая пронзала душу вновь. Играл эфирный шарф от ветра злого, Со лба струёй слегка стекала кровь… Ампирное жилище запустело, Но в нём ещё мелькали кружева, Прозрачное проскальзывало тело, Пока впотьмах аукала сова.

От берега всё дальше заплывая, Суровый муж усматривал одно: Река везде, как лужа дождевая, Коварств её бояться мудрено. В окрестностях уныло потемнело. Закапали на воду небеса. Пернатый пел отрывисто, несмело. Волнение снедало древеса. Красавица в одежде лебединой Откуда-то слетела на него: «Спознаешься с подводной луговиной — В молчание погрузишься мертво!» Спасавшийся Добрыня бился всяко, Летучее чудовище кляня. Поблизости найти не мог, однако, Ни панциря, ни милого коня. Затронула перчатка волей гнева Плясавшие под лентой завитки — И конченной стремглав упала дева На шёлковый ковыль и васильки.

Умевшая дышать ездой отважной Охотнику пути пересекла. «Хочу узнать её до ночи влажной», — Воскликнул он и дёрнул удила. Скача за ней по чаще среброводной, Доведался заснеженной глуши, Где веяло печалью безысходной, Где не было ни жизни, ни души. Но травами сияющего луга Нарядные плясали господа, Актёрствуя под масками досуга, Шутя под фейерверками гнезда. Камзолы, парики, шелка, вуали В полуночи ласкало теплотой. Все женщины к себе Сент-Клера звали И все цветы волшебной красотой. Охотнику проход освободили К сударыне, возвысившей питьё. За нею граф упорно мчался мили И близко, наконец, узрел её. Сама вперёд отведавшая браги Бокал ему свой полный подала. Напитку тот отдался не без тяги, Но светлый взор его застлала мгла. Проказливо пропели сумасброды, Рассыпали немало конфетти. Подобного для долгой несвободы Волшебнице мечталось обрести.

Родных её подвергнув укоризне, Презрению – врачебные дела, Для девушки, лишающейся жизни, Кудесника соперница нашла. Пошаркал он углами бесталанно, Но лилии заметил и притих. Обители сияла постоянно Ценимая голубкой прелесть их. Упорнейший носил их ей несчётно: Доведался, что любит их она. А девушка, приемля дань охотно, По-прежнему бывала холодна. Счастливую на ней коровку божью, Блаженного котёнка созерцай, Когда прильнуть устами с тайной дрожью К её щеке влечёт окрестный май! Дыша во мгле на прелести подруги, Доступные для солнечной струи, Помыслил он использовать услуги Сближающей сердца ворожеи. Букет его, такой томящий сразу, Вниманием опасный дед облёк И выявил едва заметный глазу, Накрученный по стеблю волосок. От возгласа фигуры многолетней Чуть ожило подобие теней. Цветы красой зажглись ещё заметней, Чтоб юной жертве стать ещё бледней. «Воруются вот этими цветами Насущные способности больной», — Сомнительный субъект изрёк устами На локоны в окраске заревой. Завиделись алей девичьи губы Ко снятию худого волоска. Но действия, возможно, были грубы — Вздыхай теперь о целости цветка! Несчастная мгновенно ощутила, Что хрустнула навек и жизнь её. Всё ведала потом её могила Те лилии, что ведало жильё.

Меж серых ив и жимолости нежной Воззрился муж, известный стороне, На голубя с голубкой белоснежной, Лобзавшихся в лазоревом окне. Спугнул он их игру наудалую. «Пожалуйте!» – послышалось ему. Сподобился найти полунагую Прелестницу на ложе в терему. Восполнился колчан осиротелый Стрелой своей, видневшейся в окне. «Желанное со мной, Добрыня, сделай!» — «Желанного с тобой не надо мне: Нечистая твоя зловредна сила, Распутница Добрыне немила; Немало ты великих искусила, А дюжинных и вовсе без числа». Покинула Марина ложе страсти, Сыскала на земле его следы. Швыряет их огню кирпичной пасти, Твердит одно в сияние звезды: «Пускай по мне томит его пустыня, Пускай томит его сердечный бой». Одумался, вернулся к ней Добрыня: «Я сделаю желанное с тобой». «Желанного мне более не надо — Достойного с тобой хочу теперь: Отважное мне сердце если радо, В супружество открыть уместно дверь». Отвергшего подобный блеск удела Быком она послала на луга. Поздней сама сорокой полетела, Сорокой чтоб ему гнести рога.

Повсюду улыбались ей медово, Тайком о ней вздыхая глубоко. Но первому слуге Петра Второго Сдалась она поистине легко. Подарками дивило обрученье, Придворными, чей цвет ещё не мерк. А в сумерки народное стеченье Порадовал отменный фейерверк. Увы, на сласть язвительным особам, Овеянный весельем января Жених обрёл уныние за гробом Усопшего до времени царя. Восшедшая правительница Анна Вольна пресечь отсеянному дни. Семья в немой опаске бездыханна. Венчание мелькнуло без родни. За малостью услады новобрачной Повелено без шуток и длиннот Отправиться на годы ссылки мрачной В сибирский пункт изгоев и болот. Истерики и сборы в доме рока. Наташа при супруге тут и там. Его родству не скрыть укоров ока: С Иваном ей всё надо пополам. И чёрная лачуга на чужбине Ей царского роскошества милей: Работать ей со злыднями в общине — В лачуге жить отдельно с мужем ей. Но отнято последнее веселье: Сестра, восстав, Ивана предала. Несчастного повергли в подземелье За давние великие дела. Пустым оно поздней внезапно стало. Ни слова не промолвили в ответ О плахе той, что выкрасилась ало, О скорби той, что мужа больше нет. А слухи чтоб округой не ходили, Не длился чтоб о мученике вой, Без слов её в темницу посадили, Вернул её к рассудку часовой. Царица лишь ответила Наташе — Получены вчерашние права. Но девушки, сиявшей неба краше, В монашенке не вспомнила Москва.

Саксонского посланника любила Наследница престола на Неве, Но герцог ей перечил у кормила, Настойчивый, жестокий в торжестве. Посланнику назначил он изгнанье — Навечно тот остался за чертой. Замучило пристрастное дознанье Пособницу любви несчастной той. Для сдавшейся средь ужасов урона Готовили немилый гименей. С почтением от герцога Бирона Прислужница пожаловала к ней. Но трудно всё ж утешиться Региной, Посредственной в глазах и волокит. Обхаживал её Бирон единый, Раскормленной царицы фаворит. О дерзости интимного прицела Проведала властительница-мать И Тайной канцелярии велела Прислужницу принцессы вон убрать. От герцога назад идти дворами Не стоило в часы ночного сна. Задержана Регина мастерами И в Царское Село завезена. Царице же не стало больше дела До тех озёр и сени тех аллей. Решительно она не захотела Наведаться в один из флигелей. Не мешкая, к Неве поворотила. Но страшно быть отныне там одной: Бесплотная служанка, как могила, Владычицу пугала за спиной. Родители приехали в печали С вопросами по горестной молве — Своё они на Рейне получали, Хоть отрасль их исчезла на Неве. Но мало что сказал о подопечной Обманутый коллегами Бирон. Искал её с надеждой долговечной, К успеху же нигде не вышел он. О горничной Регине не вздыхала, Не думала принцесса лишь одна. С наперсницей для свадебного бала Готовила себя всю ночь она. Под утро лишь уснули, но подруга Не выспалась у барыни своей — Как лист, она дрожала с перепуга: Пропащая на миг являлась ей. Поведала Регина без морали, Что в Царское Село завезена, Что в стену там её замуровали, Что сыщется в такой-то срок она.

Сошлась она с немецким офицером И полночью ввела к себе его, Смутив отца создавшимся примером, А более, по счастью, никого. Когда полки пришельцев отступали, Нечаянно остался с Феней Диц. Имела жизнь его свои печали В чердачной мгле, в соседстве голубиц. От шороха поблизости любого, От возгласов и звонов у дверей Лететь ему в укрытие сурово, Как серому сквозь лес от егерей. Приверженцем изрядно тесной сени Полжизни тлеть отмерилось ему. Не выдали глубокой тайны Фени Родители до гроба никому. Состарилась она по смерти сына. В рассветный час её не стало вдруг. Осыпался цветок её с кувшина, А полностью сломился милый друг. Отправился сдаваться местной власти — Но жительство даётся без препон, И следует ответ особой сласти: На родину вернуться может он. Охотно тут узнали старожилы, Кто маялся для Фени в мастерской, Кто вытеснил очаг её постылый Готической постройкой над рекой.

Ко времени предстала суверену Маркиза, не забывшая вуаль. А муж устроил ей наутро сцену, Решив её вселение в Версаль. Отменные доходы в утешенье, Не камеру темницы выбрал он. Ей выпало большое повышенье — Всевластие прекрасное, как сон. Уста дарил ей радостно владыка, Владычица по внутренней борьбе. Все прелести избыточного шика, Все почести присвоила себе. Но ведая, что вряд ли лишь единой В любовницах ей быть у короля, Сама для них и стала паутиной, Политикой по-своему руля. Впоследствии промолвила больная Людовику пред вазой хризантем: «Я поиски вела, почти не зная, Что надобно владеющему всем. Узнала же на позднем я полёте. Не требуйте разгадки и грозой: Коль я скажу, улыбкой вы блеснёте; Прозрев и так, оттаете слезой. На траурной прощальной волоките Поймёте вы, что главное в судьбе, К дождю свою утрату приобщите, По мне скорбя со вздохом о себе».

Всё помнила давнишняя подруга, Что горестно кругом его житьё, Что в принципе ему нужна супруга, А, следственно, пора сыскать её. Письмо велит ему случиться в Риме, Чтоб огненно промолвить имя «Лу», Воочию узнать о херувиме, Довериться глубокому челу. Красавицей, представленной в соборе, Без удержу увлёкся тотчас он, И лирика, богатая как море, Настойчиво гнала девичий сон. Однако мать ей знающе желала Не Фридриха, а Пауля скорей, В характере спокойного вассала Таившего немало козырей. Негордые даны другому средства, Поэтому несмело сватовство, Поэтому способного посредства Просить ему у друга своего. Наследница чужого генерала Не стоила духовного царя, Моральную поддержку предлагала, Супружеской опоры не беря. Впивать его значительные речи — Не льстить ещё потребностям его. Становятся проблемней сами встречи: Припадками пугает естество. Отныне Лу тверда в ориентире, Но жжёт её за твёрдость уйма фраз, И дни делить ему с умнейшей в мире Для маленькой трагедии не раз. А девушка, не грея тщетной жажды, С посредником является вдвоём, И сникшему почудилось однажды, Что шепчутся насмешливо о нём. Обманут он ужасно, вероломно. Симпатия меж Паулем и Лу. На свете всё бесцветно, всё никчёмно. Во мнительность ушёл он и во мглу. Ускорила давнишняя подруга Вмешательством исход ошибки той. Покинута философом округа. Поругано достоинство святой.

Обидите его – хлебнёте бедствий. Боятся все подобного плода. Хоть облачно скорей в его соседстве, Зовут его на праздники всегда. Смеющихся, кричащих оживлённо Дурманило питьё, держа в плену, Когда колдун увидел уязвлённо Посмевшего обнять его жену. Заметная красавица Татьяна Перечила запросам усача, А муж её воззрился на смутьяна, В конце концов одно пробормоча: «Раскрой свои объятия, похоже, На холоде фонарному столбу!» Усач отстал от юбки вдруг – и что же? На улицу убрался сквозь гульбу. «Мозгами, знать, испортился Василий!» — Известие принёс избе пацан. От выпивки и трапезных обилий На зрелище подался шумный стан. Увидели творящего объятья Над улицей фонарному столбу, Творящего отборные проклятья, Чтоб истую услышали мольбу. Не мог усач обратно без подмоги Подошвами добраться до земли, Сельчане же с гармонью у дороги Частушки лишь и пляски завели. Потом ему кокарда подсобила. Как понял он ужасные дела? Какая-то неведомая сила На столб его, хмельного, подняла.

Благая весть округой пролетела: Потешится с людьми король Артур. Явиться там Элейна захотела. Никто не возражал ей чересчур. Охотно к ней душой располагался Король Артур, а с ним и ровно все. Единый Ланселот остерегался Стремить огонь очей к её красе. Для девушки затмился блеск юдоли. Гипноз её, однако, несравним — И сблизился с ней рыцарь яркой доли, Считая, что Гвинерва перед ним. Объятия на ложе разогретом Участливо сокрыла полумгла. Гвинерва же доведалась об этом И милого от трона прогнала. Сознание померкло в паладине. Пропал он из обители молчком. Узнать его никто не мог отныне, Повсюду полагали дурачком. А женщине припала вдруг охота Воссетовать о строгости своей: Подайте вновь ей сэра Ланселота, Любимого найти извольте ей. Но кто найти безумца подвизался, В усердии доведался тщеты. Несчастный же, скитаясь, оказался Средь города старинной красоты. Ложиться с темнотой на боковую У тех опор ему разрешено, Где виделась Элейна зачастую, Задумчиво смотревшая в окно. Но вскорости для челяди дворцовой Принёс один из рыцарей дары. Помешанный, дивясь одежде новой, Подался на садовые ковры. Ласкаемый прохладой тиховейной, Близ ирисов уснул он у ручья. Нечаянно был узнан он Элейной, К ней в замок унесён от соловья. Тогда благодаря священной чаше Сознание вернули вновь ему. С Элейной, став ещё гораздо краше, Вверялся муж Эдему своему.

У рыцаря прямое зараженье Стекавшая показывала кровь: Отравленный клинок ему в сраженье Согнул усугублённой болью бровь. А знахари, ища противоядий, Потребного, к несчастью, не нашли. И рыцаря в ладью у водной глади Велением его перенесли. Привычную с ним арфу положили, Съестное, скарб и розу на скамью. Над жертвой чайки хриплые кружили, Без паруса вода несла ладью. К земле его приблизило заметно В рассветной мгле, под розовой луной. Бряцавшего на арфе беспредметно Приветили неблизкой стороной. Посетовав, его препоручили Чувствительной сударыне своей В надежде, что волшебностью усилий Из праха жизнь удастся вырвать ей. Но в той земле воспринял усыпленье Поверженный к великой чести им, Изольда же, несущая целенье, Сражённого не видела чужим. И скрылся гость, едва поспела сила, Добрался до предела своего, Но девушка, что сердце воскресила, Нечаянно взяла навек его.

За столиком однажды незнакомка Внимание студента привлекла. Струила сок ей тонкая соломка, Во взоре же господствовала мгла. Назначило полночное ненастье Пристанищем ей тесный кров его. Хотелось им, испытывая счастье, В единое смешаться вещество. «Но всё-таки домой давно пора мне!» — Не раз уже поведано в тиши. При голосе той прелести и в камне Возникло бы мерцание души. Румяный плод отведала голубка. Пурпуровый напиток отпила. Пролив его, кляла себя, ведь юбка Заметное пятно приобрела. А ночь окрест успела проясниться, Хоть умерли по зданиям огни. Тогда всему назло соединиться В грядущий день условились они. Принёс он ей влекущих око лилий, Но старицу представило жильё. Понять она смогла не без усилий, Кого найти желают у неё. Всю боль её почувствовать едва ли — Неужто речь о Лоре ей слышна? Тем именем и вправду внучку звали, Но спит уже в земле давно она… Дознание толпе на созерцанье Даёт опять усопшую давно. Студента жжёт её очарованье! На складках юбки видится пятно!

Ударился куда-то ловчий сокол, Осанистый владыка – вслед ему. До храма на коне легко процокал И спешился к народу своему. Принёсшие на празднество гвоздики Залётного манили для него, Но сокол и не трогался на клики С отвесного приюта своего. В охотнике владыку не узнали, Не встретили как надо потому. Невеста же встряхнулась от печали: «Приветствие навечно моему!» Венчавшемуся с ней проговорила: «Для большего шесток освободи». Приемля в ней подобие светила, Подвластному сказал и князь: «Уйди». Немедленно свершилось обрученье, До вечера – венчанье во Христе. Под куполом обратное теченье Пернатого шатнуло на кресте. Приблизился по княжескому клику Без устали сидевший высоко; Владычицу увидев и владыку, Сокольнику доверился легко.

Объятые тревогами бароны Потребовали раз от короля Скорей себе найти принцессу в жёны, Всевышних о наследнике моля. На всякий вид отказа пригрозили Разъехаться по замкам от него, Но срок уста монарха сообщили Касательно ответа своего. Мозгуя, Марк отчаялся душевно: «Где быть ей, неподатливой, чтоб я Показывал удачней каждодневно, Что к ней душа распахнута моя?» Но пало просиять ему во взоре: Затеяли две птички баловство, Повздорили и выронили вскоре Прекрасный чей-то волос у него. Придворные, придя к нему, узнали, Что в узах утолит его тоску Та спутница, чьи пряди б отвечали Вот этому скупому волоску. Согнул один из рыцарей колена: «Пуститься мне в опасные пути — Сумею пасть я ради суверена, А может и принцессу привезти».

Имел отраду герцог Орлеанский Замужней насыщаться госпожой. Но в муже нрав очнулся пуританский — И вот она в окрестности чужой. Вестей любви ждала нетерпеливо, Но горькой лишь измены дождалась, И тихий брак узнавшему счастливо Отместкой отозваться поклялась. Обильными строками льются речи, Нельзя найти в их искренности лжи. Венчаются красой последней встречи Старания коварной госпожи. Несметное семейство маргариток Услышало полночного щегла, А герцогу рубиновый напиток Интимная подруга подала. Но вызвано при том уловкой вредной Ранение признательной руки. В предчувствии дождя под высью бледной Плакучие качнулись ивняки. Прелестница порез его промыла Со вздохами притворными сполна. А бабочка порхала не без пыла, В участии забыв о гнёте сна. Прелестница на вечную разлуку Взяла платок, испачканный в крови. Решительно потом отцову скуку Прогнал его рассказ о той любви. Преклонному вельможе мало смеха. К отвергнутой вторгаются домой. Но обыску в искусстве нет успеха, Не выявить и женщины самой. Та в Англию с добычей поспешила, Где полночью, при локте знатока, Зловещую работу совершила Над пятнами известного платка. Дни франта сочтены былой подругой. Не дать ему спасения вдали. И лошади, идя благой округой, Вдруг яростно карету понесли. Выкрикивал уверенно возница, Что справится с оказией вот-вот, А герцогу случилось устраниться Для собственной погибели в осот.

Нагрянуло дикарство непогоды На гордую столицу в декабре. Безудержно росли речные воды, Бедой грозя при гаснущей заре. Полнейшей немотой мороча скверно, Процессия взялась из мути дня. Передними шли факельщики мерно, Попарно шли под пурпуром огня. Красавицу везли на колеснице В украшенном изысками гробу, По площади везли к императрице, Всё видевшей, с испариной на лбу. Двором её прошли к Неве суровой, Мгновенно чтоб исчезнуть у реки. Видение тревогой нездоровой Повеяло на всякие зрачки. Помехами свирепство мощной бури Не сделало понятней колдовство, Наутро же сияние лазури Не выявит и вовсе ничего. Расспрашивай, чей прах, ища гробницы, Лишился вдруг обряда похорон! Узнал о том из уст императрицы Поздней её возлюбленный Бирон. У двери в мир иной сказала Анна, Что милый друг явил ей бремя зол: Избыточно она была желанна, А жаждущий служанку предпочёл. Обманутой развеяться в печали Сотрудники Бирона помогли — Во флигеле дворца замуровали, Что просится в объятия земли. Но как ему поправить это горе? Не грезилось удачи для труда: Смещённого по смене власти вскоре В Шенкурск его сослали навсегда.

Порой сидел учёный без движенья Во тьме лаборатории своей, Чтоб горькими часами поврежденья Творить успешно призраки людей. Туман обозначался волокнистый, Холодные пронзали ветерки, Тянуло в тишине весной душистой, Неясные рождались огоньки. И девушка возникла молодая, Алмазный блеск имея на челе. «С ямайскими пиратами жила я. Те дни давно развеяло во мгле». Застенчиво сперва смотрела Мери, Но скоро въявь освоилась она: Годится смех её научной сфере, Понятливость её порой нужна. Случалось ей держаться непокорно, Покрикивал учёный на неё — То жалило порой болезнетворно Продавливать умевшую своё. Но любящей душе творца наградой Спиральная пожалована прядь. От глаз ему таить её с отрадой, Рассматривать и свято сохранять. А девушку неведомая сила Заставила в гостиную прийти, Где стан её чрезмерно осветила Хозяйка, всех умевшая гнести. Раскинуло распятой жертвой длани Создание, прижатое к стене, Подкошенно растаяло от брани, Как олово при лижущем огне. В итоге лишь одежда нежной Мери Комком ещё лежала на полу, Но сгинула мгновенно в равной мере, Найдя ветхозаветную хулу.

Княгине змей средь Муромского гула Мозги мутил инстинктом основным. Являл он ей черты Веельзевула, Законного супруга – всем иным. Уведомив о небыли владыку, Услышала владычица наказ: «Улыбкой сбив отродье с панталыку, Дознайся, что сразит его как раз». И, приторно беседуя при встрече, Прельстителю княгиня прорекла: «Познания твои зашли далече, Но что сразит и сеятеля зла?» «Мне Вольгова меча бояться крайне, Петрова мне плеча не превозмочь». И вот она причастна к вещей тайне, Вполне войти в которую невмочь. А брат её супруга, Пётр удалый, Решил убить отродьев терему. Не видел он идеи только малой: Где выискать угодный меч ему. На просеке молился Пётр однажды. Вдруг юноша предстал ему чудной: «До Вольгова булата полный жажды, Просящему дают. Иди за мной». В обители сияние булата Тайник явил имевшему запал. И вот, узрев у той княгини брата, Не брата в нём, а змея Пётр узнал. От Вольгова булата возвратился В обычное своё обличье змей, Забился весь и с жизнью распростился, Но пятна дал убийце для скорбей.

Имели мысль участливые слуги Найти врача для князя своего. Не зря в один из домиков округи Вошёл один из подданных его. Затворница в избе ткала безгласно, Косой в лучах у ног её скакал. Ей также довелось услышать ясно О князе, что в болезни иссякал. «Излечится мужчина той десницей, Чей зов ему приблизиться велит». И мглистыми глазами как зарницей, Слегка блеснул ей княжий сателлит: «Одумайся, в гордыне смысла мало. Где лекари? Скажи их имена! Представят их ему не как попало, Заплатят им избыточно, сполна». «Хозяина, закисшего почтенно, Заботливый слуга, вези ко мне. Побудет он у девушки смиренно — Поправится, помчится на коне». Не мешкая, по личному указу Петра свезли ко знахарке простой. Феврония своё сказала сразу: «Лекарственный спасёт его настой. Но плохонькой какой-нибудь услугой Отделаться грешно за благодать. Обресть ему Февронию супругой, Чтоб ей Петра всерьёз уврачевать». От юмора нелепости стократной В душе Петра светлей не стала ночь: Известно, что нельзя породе знатной Позариться на бортницкую дочь. Ответил он, однако, по-другому: «Пусть явится грядущему во тьму. Вернусь ещё ко здравию благому — Женой себе всерьёз её возьму». Феврония на хлебную закваску Направила дыхание своё. «Пусть язвам он окажет эту смазку, В парной пройдя потребное мытьё. Но, точно чтоб уехать обновлённым, Единой да не смажет язвы князь». И вышел он из бани исцелённым, Отъявленной фантастике дивясь. Однако всё ж отпрянул от посула, Реальные дары направил ей. Лишь искоса на них она взглянула. Со слугами исчез он из очей. Но в Муроме здоровье полетело От язвочки несмазанной одной: Покрыли пятна княжеское тело, С обильностью, как раньше, рассыпной. Вернувшимся на то же врачеванье Не выпало досадного суда: «Со мной придёт он если на венчанье — Бесследно пропадёт его беда». Нешуточно в то время давший слово, Почувствовал и празднество своё. Привёз её к себе, смотря сурово, Но всей душой в супруги взял её.

Правителя порядком убеждали Найти жену приличную себе — Февронии пора в иные дали, К иной, вполне приемлемой судьбе. Неистово залаяли в элите На чуждую смеявшимся хмельно. Феврония: «Что просите – возьмите». Покладисто пошло в ответ одно: «Противятся возлюбленные наши Правлению святому твоему. Потребуй средств и самой полной чаши — Курируй же не эту кутерьму». «Не надо мне богатства никакого, Оставьте мне супруга моего». — «Когда Петру подобное медово, То некому удерживать его». Возжаждали теряющейся власти Средь ястребов его почти что все. Но он отверг её пустые сласти При женщине в евангельской красе. Влеклись они станицей корабельной До вечера по зеркалу реки. На пристани при лирике свирельной Феврония сказала колдовски: «Не ведай, князь, уныния и дрожи! Рукой Творца рассеется беда!» Наутро же знакомые вельможи Приехали из Мурома туда. «В отечество своё вернись обратно! Заспорили там ястребы твои. Правления ища безрезультатно, С оружием устроили бои. Опомнились оставшиеся души, Тебя зовут и спутницу твою — Ругательской не памятуйте чуши, Господствуйте в честном ещё краю!»

Гостиные под резвые кадрили Свихнувшихся ругали стороной: В искательствах избранницу винили, Избранника – в утехе подрывной. Монаршее позволило б искусство Порвать ему неважную струну — Перечило действительное чувство: Любовники покинули страну. В черёмухе, на станции дубравной Случилось им агентов обвести. И вот они в церковке православной Обвенчаны для грустного пути. На родину вернуться невозможно. Великий князь уволен из полка. Но гневался владыка только ложно, Вернула всё потом его рука. А вскорости и титула графини Сподобиться мещанке довелось. Однако двор, исполненный гордыни, Чернил её доселе вкривь и вкось. Изящности имевшая немало Должна страдать от счастья своего. Всё общество одной пренебрегало, Чем исподволь язвило одного. Пришла война, за нею – смена власти. Нельзя понять иного никому. В Париже ей достанутся напасти, Но ранее в Перми расстрел ему.

Со многими загадками в Париже Цвела красой персидская княжна. Старательно заботясь о престиже, Заветную таила мысль она. Различными владея языками, Сияюще Европой колеся, Порой могла вещать обиняками, Что жизнь её прискорбна в корне вся. Нашёл её с объёмом ореола Надвисловский вельможа Радзивилл, Узнавший в ней для русского престола, Того, кто был и польскому бы мил. Устроил он ей время царской мерки Средь музыки, лишающей тоски, Меж танцами палил ей фейерверки — Не рвался лишь искать её руки. Придумали княжне происхожденье По линии Великого Петра. Шикарное возникло обхожденье, Хоть явственна была за ним игра. На сказочный предел Екатерины Свои права предъявлены княжной. Но счастье – цвет обычной середины, Забыть о нём ей надобно одной. Опальный граф Орлов от Радзивилла В Италии представился княжне. Мороз она мгновенно ощутила, А с ним и зной в сердечной глубине. Печальный вид имея в чёрной шали, На пёстрые смотрела корабли. Где граф? Её, скрутив, арестовали. В его страну к ответу увезли.

Отшельником у площади беспечной Трудился Брюс упорно для царя. Могли мечтать о молодости вечной При названном алхимике не зря.

Томившийся над пригоршнями лилий, Над массой ржи и горсткой васильков Явил игрой магических усилий Красавицу как будто с облаков.