Закон рукопашного боя

Влодавец Леонид Игоревич

Часть I

В ПОИСКАХ КОРИЧНЕВОЙ ПАПКИ

 

 

ПРИЯТНОГО ЗАГАРА!

Июньское солнце жарило беспощадно. Ни за что не поверишь, что всего пару недель назад, в середине мая, было холодно, сыро и казалось, будто вот-вот пойдет снег.

Конечно, многие граждане, особенно те, у кого не было ни дачи, ни отпуска, эту самую жару встретили с неодобрением. Тем не менее кто как мог, тот так и крутился. Одни сразу после работы под душ становились, другие катили на городской пляж, который в здешнем областном центре был хоть и большой, но всего один.

Примерно полтора километра берега здешней не очень большой реки было выложено белыми, красными и уже совсем коричневыми телами купальщиков-загоральщиков, а вся прибрежная полоса буквально кипела от бултыхающейся публики. Гвалт стоял покруче, чем на лежбище морских котиков где-нибудь на Командорских островах. Потому что котики орут только сами, а люди, привыкшие к шуму, еще и тащат с собой на пляж стереомагнитолы.

В тенечке, под липами, желтели ментовские «Жигули». Экипаж время от времени попивал минеральную водичку и с тоской взирал на купальщиков. Конечно, вместо минералки «Эдельвейс» липецкого производства — можно подумать, будто в Липецке эти цветочки произрастают! — менты предпочли бы к «Балтике» приложиться или к какому-нибудь иному пивку. Но все ж они не кайф ловить приехали, а службу нести, порядок поддерживать.

Отсюда, из-под лип, все хорошо просматривалось: и пляж, и площадка с машинами, и пятачок с ларьками, где продавали всякие пиво-воды-соки-морожеиое, шашлыки-кебабы-чебуреки, а также заокеанское изобретение «хот-дог».

Кроме ментов, за торгово-закупочной деятельностью присматривали четверо молодых людей спортивного телосложения, сидевших в немного старомодно выглядевшем джипе «Рэнглер». Они вообще-то никакой официальной организации не представляли, но уважали их на этом пятачке гораздо больше, чем ментов. Именно эти ребята, не носящие формы и, в лучшем случае, имеющие удостоверения частных охранников с правом ношения оружия, вносили главный стабилизирующий момент в работу припляжного базарчика.

Взоры стражей порядка в основном скользили по пляжу. Кое-где, конечно, распивали и распевали, но мордобоя еще не было. Так что разнимать и вязать в пучки никого не требовалось. Иногда, правда, поблизости от пляжа появлялись подозрительно тощие личности в драных трусах. Это были бомжи, рассчитывавшие слегка пополнить свой небогатый гардероб за счет отдыхающих. Почти каждый день к ментам обращался какой-нибудь гражданин, оставшийся без штанов. Но, увы, за всем не уследишь. Возвращать похищенные портки законному владельцу менты уже пробовали. Но после того как этот самый владелец узнавал, на ком именно побывали его брюки, то почти сразу же отказывался забирать их. Уж лучше в плавках до дому доехать, чем приобрести платяных или, того хуже, лобковых вшей, лишаи, грибки и чесотку.

«Считайте, что я оказал гуманитарную помощь!» — возопил один благородный интеллигент в подобном случае.

Вдруг среди множества бабских и детских визгов прорезался один особенно истошный.

— Тонет, что ли, кто-то? — спросил милиционер-водитель у старшины, подставившего потную физиономию под струю воздуха из вентилятора.

— Да, вообще-то громко визжит, — заметил третий член экипажа, сидевший сзади. — Прямо как будто насилуют…

Старшина глотнул минералки, вылез из машины и обвел пляж профессиональным взглядом.

— Вон она! — объявил он. — Ни хрена не тонет, никто ее не насилует. Просто мужика, то ли ейного, то ли просто по соседству, солнечный удар хватил. Он на полотенце лежит, а она рядом визжит. Народ, конечно, собирается. Вон уже Любка из медпункта побежала, Володя-спасатель пошел. Давай, Миня, пробегись. Посмотри, чтоб толкотню не устроили.

— Так, — грозно сказал Миня, подойдя к сгрудившейся публике, — всем, кроме медицины и спасателя, отойти от пострадавшего! Что, неясно? Быстренько, быстренько! Человеку плохо стало! От жары с каждым может случиться… Давайте, граждане, в стороны, в стороны! На пять шагов отойдите и смотрите сколько влезет!.. — Ну что тут, Любаня? — спросил он, склонившись над медсестрой. — «Скорая» нужна или так очухается?

— Не знаю… — пробормотала Люба. — То ли я глухая, то ли у него пульса нет…

— Ща будет! — несколько самоуверенно сказал Володя-спасатель. — Не волнуйся, бабка, не волнуйся, Любка!

Володя оседлал лежащего мужика и начал делать искусственное дыхание, или непрямой массаж сердца. Миня про себя отметил, что скорее согласился бы помереть, чем попасть в лапы этого «спасателя». От этакого массажа запросто могли ребра поломаться.

Миня тем временем вытащил рацию и вызвал старшину:

— Сергеич, там, короче, мужик без пульса. Надо «Скорую»-реанимацию заказывать.

— А что конкретно с ним? Любка что говорит?

— Подожди, узнаю… — Миня поставил рацию на прием и спросил у медсестры: — Что с мужиком-то? Инфаркт?

— Не знаю, честно скажу, — произнесла девушка. — На солнечный удар не похоже.

Женщина, которая своим визгом привлекла внимание правоохранителей, уже не визжала, она неподвижно сидела на песке и мелко тряслась.

— Извините, — обратился к ней Миня, — сержант Михеев Михаил Алексеевич. Вы кем пострадавшему доводитесь?

— Никем… — пожала плечами женщина. — Просто рядом оказались. Я спросила у него, который час. Он не отвечает. Я говорю: невежливо, мол, это с вашей стороны. Он молчит. Я тогда его за руку взяла, чтоб посмотреть на циферблат, — а она холодная!

Даму передернуло, она всхлипнула и уткнула лицо в полотенце.

Володя тем временем завершил свои титанические усилия и вытер со лба пот.

— Нет, — сказал он. — Ни хрена не выходит. Это мы не лечим. Тем более он, блин, кремом для загара намазался, руки скользят.

Распихав любопытствующих, к месту происшествия подошел старшина Сергеич.

— Ну что?

— По-моему, все, — вздохнула Люба. — Пульса нет и не предвидится.

— Ну-ка, дай глянуть… — Сергеич присел на корточки над бездыханным телом.

Мужику на вид было за тридцать, но не старше 35. Рост немного выше среднего, где-то около метра восьмидесяти пяти, глаза серые, сложение спортивное, никакого жирка. Татуировок, шрамов, каких-либо крупных и приметных родимых пятен не просматривалось. На руке водонепроницаемые часы, на бедрах темно-синие плавки. Лежал покойник — в том, что его никакая реанимация не вытащит, Сергеич уже не сомневался, — на махровом полотенце китайского производства. Одежда — серые шорты и черная майка — была подложена под голову. Навряд ли в ней могли быть какие-то документы. Старшина пощупал и вынул из кармана шорт электронный ключ от машины. Уже проще — раз прибыл на машине, значит, там и документы. Рядом с изголовьем из майки и шорт стояли кроссовки — сорок пятый размер. В одной из кроссовок лежали солнцезащитные очки, в другой — что-то вроде тюбика с иностранной надписью, под которой было мелко написано по-русски: «Крем для загара». Трогать тюбик Сергеич не стал, просто приподнял смятый носок и посмотрел. Бросилось в глаза только одно: на пластмассовой крышке была нанесена риска, должно быть, слесарной чертилкой или просто гвоздем.

В это время старшину кто-то потрогал за рукав. Сергеич обернулся и увидел пожилого гражданина еврейской национальности в семейных трусах и оранжевой панамке.

— Извините, товарищ старшина! — полушепотом произнес он. — Я могу кое-что пояснить по этому делу. Но конфиденциально!

— Простите, как ваша фамилия?

— А можно без фамилии? — Гражданин явно сильно опасался чего-то.

— Вы что, сотрудникам милиции не доверяете? — нахмурился Сергеич. — Если хотите, отойдем к машине…

Миня остался около трупа в компании с медсестрой Любой, а спасатель Володя пошел к вышке. Реанимация, конечно, явно запаздывала, и Сергеич, топая впереди гражданина, собиравшегося дать показания, начал думать о том, не отменить ли ее вызов и не затребовать ли труповозку. И еще о том, не прозевает ли Миня и не сопрут ли у него из-под носа что-либо из вещей пострадавшего.

 

ЧТО ЗА ЕРУНДА?

У машины в обществе старшины и водителя гражданин в оранжевой панамке несколько осмелел.

— Так что вы нам хотите сообщить? — спросил Сергеич. — Может, все-таки назовете фамилию?

— Моя фамилия Шнобель. Семен Шлемович Шнобель, — нехотя произнес обладатель семейных трусов. — Я понимаю, что для русского уха фамилия звучит смешно, но почему люди не смеются над фамилией Носов?

— Давайте ближе к делу, — попросил Сергеич. — Никто над вашей фамилией не смеется.

— Я надеюсь, что вы и к моим показаниям отнесетесь серьезно, — произнес Семен Шлемович. — Тот молодой человек умер не сам по себе. Женщина, которую ваш коллега расспрашивал, пришла на пляж всего за десять минут до того, как начала кричать. Она ничего не видела. А я с женой находился здесь еще до того, как молодой человек пришел на пляж. И я все видел!

— Ну и что вы видели? — спросил старшина. — Вы очень серьезные вещи заявляете, надо конкретнее.

— Так вот. Этот молодой человек пришел два часа назад. Он искупался, лег загорать. Потом к нему подошли двое, очевидно, хорошо знакомые ему люди. Я делаю этот вывод потому, что они здоровались за руку. Они тоже искупались, легли на то место, куда позже пришла эта женщина, и стали играть в «дурака». В это время подошел еще один, тоже, видимо, их знакомый. Так вот. Пока эти трое играли в карты, этот четвертый вынул из тапочка у молодого человека тюбик с кремом и заменил его другим. Похожим, но другим! Вы меня понимаете?! — Шнобель поднял указательный палец.

— Давайте уточним, на что вы намекаете? Ну подменил приятель тюбик с кремом. Что, из-за этого у товарища сердце остановилось?

— Вполне возможно! Если допустить, что в тюбике был яд! — выпалил Шнобель и тут же испуганно повертел головой — не слышал ли его кто-нибудь лишний?! — а затем втянул голову в плечи, испугавшись собственных слов.

— Как выглядел тот, кто это сделал? Описать можете?

— Ну, молодой, загорелый, высокого роста. В черных плавках.

— Цвет волос какой?

— Что-то вроде темного шатена. Правда, у него была мокрая голова, я могу ошибиться.

— Ничего приметного на лице не было?

— Извините, но он был повернут ко мне другим местом.

— Татуировок каких-либо не заметили? Шрамов, родимых пятен?

— Татуировок? Нет, не припомню. И шрамов тоже не видел. Родинки, конечно, были, но только маленькие.

— А другие, которые в карты играли с пострадавшим? Не припомните?

— Вы знаете, один был в шортах, черных с белыми лампасами. Второй, кажется, в зеленых плавках, на них был нарисован дельфин. Или, может, он был вышит. Еще он курил «Беломор» и у него была бородка, как у иностранного моряка. Вот так, по периметру лица. И он точно был блондин. Такой соломенный, белокурая бестия!

— А тот, который в шортах?

— Он был совершенно налысо выбрит. На голове, правда, была бейсболка. С английской надписью.

— А цвет бейсболки не запомнили? Рисунок был на ней?

— Черная. А надпись красно-желто-зеленая. Я только запомнил самые крупные буквы. Зеленые. Там было написано «West point». Это американская военная академия. Насчет рисунка… Там был какой-то герб с орлом. Тоже, конечно, американским.

— Куда все эти пареньки потом делись?

— Доиграли партию в «дурака», и все пошли купаться.

— Трое или четверо? — быстро спросил старшина.

— Все, кто играл. Тот, кто подменил тюбик, сразу после этого ушел наверх. Я не смотрел специально, но, по-моему, он уехал на своей машине. Потом пришли эти трое. Тот, что теперь умер, намазал кремом грудь, живот и спину. А бритоголовый и бородатый пошли играть в волейбол с девушками. Больше они сюда не приходили. По-моему, они тоже уехали.

— Ну а что было с этим? В смысле, с покойным?

— Я же еще не знал, что он будет покойным! — развел руками Шнобель. — Поэтому мы с Фирой пошли окунуться. Когда мы вернулись, он лежал точно так же, как тогда, когда мы уходили. Потом пришла эта женщина, спросила у него, сколько времени. Он не ответил, и она сделала замечание, что это невежливо с его стороны. По-моему, ей хотелось с ним познакомиться. Наверно, она решила, что он нарочно не отвечает, чтобы ее заинтриговать. Поэтому женщина взяла его за руку, чтобы повернуть часы к себе и посмотреть на время. После этого она так жутко закричала, что у Фиры заболело сердце.

— М-да-а… — задумчиво произнес старшина. — Фиг поймешь…

— Сергеич, — зевнул водитель. — Вызовем оперов, а? Хрен его знает, может, стоит подстраховаться?

— Так, — произнес Сергеич. — Давай подстраховывайся. А вы, Семен Шлемович, сообщите мне, пожалуйста, адресочек ваш.

— Это зачем? — испуганно заморгал Шнобель.

— Как зачем?! Вас надо будет вызывать к следователю, вы же свидетель…

— Слушайте, — старичок еще больше испугался. — Зачем мне это надо? Я совсем больной человек. У меня расшатаны нервы. Я ничего не видел, мне показалось. Я старый дурак с манией преследования. Сейчас придет моя Фира, она вам все скажет…

Старшина очень вовремя увидел, что к машине подбирается совершенно конопатая — буквально с ног до головы! — стриженная под мальчика седовато-рыжая бабуся, с тряпичной хозяйственной сумкой и зонтиком. Ярость так и плескала из ее глаз.

— И это демократия?! — заорала бабка, потрясая зонтом. — Забираете честного человека! У него два ордена и семь медалей! Сема! Шо они тебе шьют?!

Шнобель торопливо подхватил свою половину под руку, и они заковыляли прочь.

— Уф-ф! — пробормотал Сергеич. — Ну народ! Так! Реанимация подъехала. Вызывай оперов, а я пойду туда, насчет тюбика осведомлюсь… Фиг его знает. Может, этот дед и впрямь чего интересное приметил. Фамилию, имя, отчество знаем — разыщем. Навряд ли у нас тут до фига Шнобелей…

Водитель стал вызывать отдел, а Сергеич двинулся туда, куда пробирались, перешагивая через купальщиков, припоздавшие реаниматоры. Они добрались туда раньше старшины. Люба уже что-то им объясняла, а Миня с важным видом поддакивал. Ребята, как видно, были опытные. Поглядели-поглядели и даже разворачивать свои устройства не стали.

— Ну и что с ним? — полюбопытствовал Сергеич.

— Вскрытие покажет, — сказал врач, руководивший бригадой. — Внешних признаков насильственной смерти нет. Ран, гематом не просматривается. А вот зрачки сильно сужены.

— И отчего так бывает?

— Паралич нервной системы. Нам тут, по-моему, делать нечего. Гражданин скончался пару часов назад.

В это время от будки спасателей к реаниматорам прыжками понесся какой-то лохматый человек в плавках.

— Эй! — орал он на бегу. — Медицина! Сюда давайте!

— Что там еще? — взволновался старшина. Он уже узнал в бегуне напарника Володи-спасателя, которого звали Ваня-Пух. Не за то, что он был на медведя похож (он даже на покойного артиста Леонова ничем не смахивал), а просто был он Пухов Иван по паспорту.

— Там это… — заорал Пух. — Вова загнулся!

— Обалдел? — спросила, округлив глаза, Люба. — Он же только-только тут был! Искусственное дыхание делал!

— Пошли туда! — решительно произнес врач.

И реаниматологи заспешили к будке следом за Ваней и Любой. Старшина в нерешительности потоптался рядом с Миней, который с явной опаской взирал на труп. Поблизости от мертвеца купальщики уже давно не толпились, и вообще песок метров на двадцать в округе был свободен. Народ как-то быстро потянулся с пляжа.

— Уй, что сейчас будет! — пробормотал Миня. — Все приползут. И «эсэсовцы», и ФСБ, и экологи!

— Ты этого жмура руками трогал? — мрачно спросил Миню Сергеич.

— Ни фига! Это ты трогал… — почти испуганно произнес Миня. — Ты что, думаешь, это заразное, да?!

— Ничего я пока не думаю… — сказал Сергеич, напряженно прислушиваясь к своему, покамест вполне здоровому тридцатишестилетнему организму: нет ли каких необычных симптомов?

Он уже понимал, что гражданин Шнобель скорее всего прав. Не иначе, этому самому молодцу что-то подмешали в тюбик с кремом для загара. Это самое «что-то», должно быть, впитывалось в кожу. А когда Володя-спасатель начал делать искусственное дыхание, то это «что-то» впиталось ему в ладони. И, должно быть, в солидной дозе, раз над ним сейчас реаниматоры трудятся…

Но ведь Люба тоже трогала этого мужика. И даже вроде бы ухо к груди прикладывала. Правда, этого Сергеич не видел. А на руках у нее перчатки резиновые. Она их теперь все время надевает, после того как чесотку с одного бомжа прихватила.

Сергеич припомнил: Шнобель сказал, что ныне покойный намазал кремом грудь, живот и спину. Старшина брал покойного только за руку, когда приподнимал, чтоб поглядеть, нет ли какой раны на спине.

Послышалось пиликанье сирен, и на пятачок, откуда уже задолго до этого исчез джип «Рэнглер», одна за одной вкатились несколько машин с мигалками. И это были не только оперативники из родного райотдела. Мама родная! Город приперся! Область! Санэпиднадзор! Экологическая прокуратура! ФСБ! А это, похоже, областная администрация… Да, вот это подстраховались! Эфир, конечно, вещь хорошая, но уж больно широковещательная. Навряд ли райотдел успел так быстро проинформировать всех. Не иначе комитетчики по привычке чужие частоты прочесывают… И не только они. Вон, е-мое, желтый «мини-вэн» областной ГТРК прикатил, уже кассеты заряжают! На всю область шухер.

От заполнивших площадку машин отделился какой-то плечистый дядя в штатском и произнес в матюгальник:

— Граждане отдыхающие! По распоряжению мэра города, в связи с неблагоприятной санитарно-эпидемиологической обстановкой, пляж временно закрывается. При выходе с пляжа просьба соблюдать порядок и организованность! Лиц, ощущающих какие бы то ни было болезненные симптомы, просьба обратиться в медпункт пляжа!

Группа людей, кто в форме, кто в штатском, приблизилась к Сергеичу.

— Ну что, Муравьев? — кисло поприветствовал подчиненного подполковник Тягунов, начальник райотдела. — Хороший шухер навел?! Видал, сколько наехало?

— Кто ж его знал… Я вообще думал, что это солнечный удар. Ну а потом выяснилось, что он уже того…

— Что уже известно?

— Есть подозрение, что яд какой-то. На нервы действует.

— Э, пресса! — заорал на телевизионщиков омоновский майор. — Ну-ка, назад!

— Ребята! — вдруг заорал один из телеоператоров. — Это же Андрей Рыжиков! Из «Областного телеграфа»!

— Молодой человек! — гаркнул Тягунов. — Да-да, вы! Давайте сюда. Один и без камеры! А вы куда, остальные? ОМОН, вам за что деньги платят?!

Телевизионщик оставил помощнику свой репортерский комплекс — дорогая штука, если расшибут, жалко будет! — и спустился к подполковнику.

— Вы утверждаете, что знали погибшего? Он журналист?

— Да, это наш коллега, — кивнул телеоператор, — только он газетчик. Когда-то вместе делали эфирные выпуски «Телеграфа» на облтэвэ.

— Говорите, его зовут Рыжиков Андрей? — Из-за спины Тягунова появился человек в штатском. — Отчество помните?

— Да. Андрей Михайлович, кажется. Между прочим, по-моему, наверху его машина осталась. «Фольксваген-Гольф»…

— Ключ от машины у него в шортах, — позволил себе вклиниться Муравьев. — Документов не было…

Подкатила труповозка, вылезли мужики в синих халатах с двумя парами носилок. Уложили сперва Рыжикова, потом Володю, затарили в свою «уазку-буханку». Потом покатили в морг. Опера в это время рассовывали по полиэтиленовым пакетам одежду, полотенце, кроссовки с носками. Голыми руками не брали, все в резиновых перчатках делали. И тут старшина приметил, что чего-то не хватает…

— Э! — окликнул он парня, который укладывал в пакет кроссовки и носки. — А где тюбик?

— Какой тюбик? — удивился тот.

— Да в кроссовке, под носком лежал! Крем для загара!

— Не было там никакого тюбика! Очки лежали, вот они…

— Е-мое! — вырвалось у старшины. — Да это ж самое главное! Я кому про этот тюбик говорил?

— Мне говорил, мне! Успокойся, Сергеич! — сказал старший группы. — Все нормально, никуда у нас ничего не пропадает…

И показал Муравьеву пакет, в котором лежал тюбик с иностранной надписью. Только вот риски, нанесенной слесарной чертилкой или гвоздем, у него на крышке не было…

— Что за ерунда? — вырвалось у Муравьева. — Это не тот!

 

У БАБУШКИ В ДЕРЕВНЕ

Все эти страсти творились в областном городе, а в сорока километрах выше по реке, где стояла деревня Шишовка бывшего Васильевского сельсовета, ни фига об этом не знали.

Река тут была совсем неширокая, безо всяких судоходных фарватеров, без пляжей и потому совсем чистая. Народу проживало совсем немного. Постоянных жителей в деревне оставалось двенадцать человек, и моложе семидесяти пяти, кажется, никого не было. Конечно, на лето сюда приезжали из разных городов России и других стран СНГ дети, внуки и правнуки, но, конечно, не все враз, а как бы по очереди. То к одной бабке сын приедет в мае — картошку посадит, то к другой, в июне-июле, — сено для козы косить, то к третьей — копать эту самую картошку в августе или сентябре. Были бабки и дедки счастливые, у которых по нескольку сыновей и дочерей было — и все поочередно приезжали, а были невезучие, которые своих сыновей или дочерей по разным причинам ждать не могли.

Но бабушка Наталья Владимировна Веретенникова к таким не относилась. Она считалась по всем статьям везучей. Во-первых, оба сына, и Мишка, и Женька, оказались толковые, дружные, дом не забывали и приезжали каждый в свой черед. В тот год Мишка приезжал летом, сено косить и огород пропалывать, а Женька на неделю приехал весной, чтоб огород сажать, и на две осенью — чтоб картошку копать. В эту весну уже Мишка картошку сажал, а окучивать и сено косить прислал свою дочку с зятем. Да еще и правнука привезли, Алешечку! Разве не счастье такого крохотулю побаюкать?! Это ж надо же — Мишка, которого она таким же вот помнила, уже дед! Правда, этот внук у Мишки уже не первый, у него еще две дочки есть, Маринка с Лариской, и вроде бы у них тоже по ребятенку имеется, но их бабушка Наталья уже лет десять как не видела. Одна в Москве, другая в Ленинграде, — как замуж вышли, так носа и не кажут.

А вот младшая, Надька, не такая. Обходительная, веселенькая, все норовит по дому сделать и просто так отдыхать не любит. И паренек у нее ничего, Юркой зовут. Чернявый, здоровенный, хотя, конечно, мрачноватый иногда. И понятно отчего. Мать с отцом пьяницы непробудные. Это Тонька, невестка, рассказала по секрету. Ведь живут-то они там, в городе, можно сказать, рядом, а Юрка к отцу с матерью не заходит. Правда, он, конечно, солдат, в армии служит. И Надька-то тоже, как это ни смешно. Только Надька в последекретном отпуске состоит, а Юрка в казарме живет, на выходные домой ездит. Но вот сейчас ему отпуск дали, так он не к родителям, а с женой к ее бабке. Любит, видно…

В данный момент бабушка Наталья сидела в прохладной горнице, вязала помаленьку носочки из козьего пуха для правнука, а сам правнук посапывал в коляске, высосав полторы бутылочки, которые Надька оставила, убежав с Юркой купаться. Это у них как штык заведено. Утром, как проснутся, бегут окунаются, то же самое перед обедом и вот как сейчас, под вечер, когда солнце не жжет и вода самотеплейшая. В эти часы они дольше всего купаются. Молодежь…

И тут сквозь глубокую здешнюю тишину, нарушаемую только чириканьем птичек да жужжанием мух, послышалось нарастающее урчание автомобильного мотора.

Это к кому же, интересно? К Марье Васильевне или Андрею Поликарпычу? К Насте Косой навряд ли. Ейного внука зимой посадили. А на иномарке приезжал! Все и говорили, что либо сам вор, либо других воров прикрывает. Разве честный заработает на этакую штуку? Ни за что!

Окна бабушкиного дома были отгорожены от улицы кустами сирени, и покамест она только слышала, что машина едет по деревне, постепенно приближаясь. У кого ж она притормозит? Марью проехал, Поликарпыча проехал и Косую проехал. Больше и не к кому вроде, кроме нее. Дальше все избы пустые стоят.

Автомобиль притормозил прямо у ее калитки. И солидный такой бас спросил:

— Есть кто дома, хозяева?

Бабушка вышла на крыльцо. За калиткой стоял огромный лысоватый мужичище, солидный, под пятьдесят или даже немного больше. А рядом с ним симпатичненькая девчоночка лет шестнадцати. Машина у них самая обычная была.

— Ну я хозяйка, — строго сказала Наталья Владимировна. — А вам кого?

— Да нам бы Юру или Надю, — скромно произнес мужичище.

— А вы им кто будете, извиняюсь?

— Я-то? Да кум вроде бы, — усмехнулся дядька. — Алешке крестным довожусь. А это вот дочка моя. Лизой зовут.

— А вас самого как называть, если не секрет?

— Генрих Михайлович Птицын. А вот вы, наверно, Наталья Владимировна, Надина бабушка. Угадал?

— Угадали, — кивнула бабушка. — На речке они, купаются.

— Далеко это?

— Да метров сто за огородом. В заднюю калитку выйдете — и под горку. Там сами увидите, где загорают…

— Не возражаете, если мы вам вещички пока занесем?

— Заносите, тесно не будет. Только в горницу не ходите пока. Там малой спит. Крестник ваш.

— Ясно, — Птицын сообразил, что его голосище может разбудить младенца, и перешел чуть ли не на шепот.

Он и Лиза вернулись к машине и вытащили оттуда здоровенную клетчатую сумку, объемом чуть ли не в кубометр, потом еще одну, спортивного типа, но тоже здоровенную, потом матерчатый чемодан и, наконец, плетеную корзинку, в которой что-то шуршало и шевелилось.

— Тут у нас кое-что скоропортящееся есть, — с легкой озабоченностью произнес Птицын. — Фрукты кое-какие, колбаса, еще всякое съедобное. А то у вас еще витамины не наросли, а Надьке их надо побольше, чтоб и Лешке хватало.

— Найдем, куда деть! — улыбнулась Наталья Владимировна. — Мне сыновья, слава богу, еще при советской власти холодильник справили. Сейчас бы нипочем не собрали — дорогие больно. И электричество еще есть, спасибо Чубайсу… А в корзине-то у вас чего, кролики, что ли?

— Нет, — сказала немного оробевшая Лизка, — там кошки…

И открыла крышку корзины. Оттуда сперва выскочила гладкая рыжая кошка, а затем выкарабкался довольно большой и тоже рыжий котенок.

— Вот это моя Мусенька, — представила Лизавета большую кошку, — а это Мурзенька, ее сыночек.

— Она у нас с ними не расстается, — извиняющимся тоном произнес Генрих Михайлович. — Симпатичные зверюшки, верно? Вообще-то нам Надя говорила, что вы кошек любите… Ну, вот мы вам Мурзика и привезли на воспитание.

— Уноровили! — порадовалась бабушка. — Зимой-то, когда никого тут нету, хоть с котом побеседую…

Птицын с Лизкой ушли.

Рядом с новыми мостками было расстелено байковое одеяло с двумя цветастыми подушками, на котором возлежали господа отдыхающие: Юрка в черно-белых плавках и Надька в зеленом купальнике. Оба уже смугленькие и явно довольные жизнью. У кустов, в теньке, стояла пластиковая бутылка с каким-то красным морсом из старого варенья, полиэтиленовый пакет с буханкой хлеба и эмалированная кастрюлька с какой-то еще снедью. Чуть поодаль лежали ракетки для бадминтона, коробка с воланами и волейбольный мяч.

— Кайф! — откровенно позавидовала Лизка, спускаясь с горки. — Здорово они тут устроились, папа Гена! Верно?

— А ты как думала? — отозвался Генрих Михайлович. — Это ж Тараны. Видишь, уже луг выкосили, мостки соорудили. И огород не запускают. Деловые люди! А теперь культурно отдыхают.

Загорающие услышали голоса, нарушившие здешнюю безмятежную тишину, и дружно присели на своем лежбище.

— Птицын, — с легкой тревогой произнесла Надька, приглядываясь к спускающейся паре. — И девка какая-то… Неужели это Лизка?

— Она, — произнес Таран, тоже поглядывая с беспокойством на приближающуюся пару. — Уж сейчас ее за пацана никто не примет!

— Да, — подтвердила Надежда, — даже сиськи появились, кажется! С чего ж они нагрянули, а?

— Неужели опять отпуск заканчивается? — пробормотал Юрка.

— Ну нет! — решительно прошипела Надя. — Если так, я ему про слово офицера напомню! Давал ведь слово офицера, что месяц мы гуляем без перерыва!

— Фиг его знает, какие обстоятельства… — хмуро заметил Таран. — Может, опять надо съездить куда-то…

— Не ждали?! — весело произнес Птицын, подходя к счастливому семейству.

— Не-а… — в один голос произнесли Тараны.

— А мы сюрприз сделать решили! — хихикнула Лизка. — Как у вас тут здорово! А вода теплая?

— Теплая… — ответил Юрка вяло. — Прямо как парное молоко.

— Уй-й! — запрыгала на месте Лизка. — Я так искупнуться хочу! Сто лет в речке не купалась!

И тут же сбросила босоножки, а затем стянула майку и шортики, под которыми оказался яркий цветастый купальник.

— Тут глубоко, — предупредил Юрка, искоса поглядывая на Генриха Михайловича. Тот тоже стал снимать одежду.

— Благодать у вас тут! Воздушное место — и народу никого! Рыба есть в реке?

— Так вы что, просто отдыхать приехали? — улыбнулся Юрка. — А мы уж думали…

— Ну да! — хмыкнул Генрих Михайлович. — Как же я, дурак, не сообразил? То-то смотрю, что у вас мордашки стали кислые. Не рады, что ли, куму-крестному?! А они, бедняги, небось подумали, что нехороший полковник им решил отпуск сорвать. — Полковник улыбнулся и поскреб мохнатую грудь. — Завидно стало. Все загорают, ныряют, а я вон, белый, как медведь из Арктики!

— Где это вас так? — спросил Таран, приметив на спине Птицына длиннющий белый шрам, похоже, очень давний.

— Это? Афган отметился. Самое смешное — от сабли! — хохотнул Генрих. — Вот уж не думал, чем достанут! Хорошо, что только вскользь, самым концом острия зацепили, а то бы два Птицына было… Ладно, ты лучше объясни, могу я тут у вас с этого твоего сооружения нырнуть?

— Запросто! — сказал Юрка и, разбежавшись с мостков, головой ушел в воду. Бултых! — Следом за ним и тяжеловесный Птицын поднял фонтан брызг. Потом солдатиком сиганула Лизка, а потом уж и Надежда плюхнулась.

— Ну и водичка! — отфыркиваясь, воскликнул Птицын. — Это тебе не бассейн — живая вода, настоящая, мягкая, без хлорки… И чистейшая — до дна два метра, а его видно!

— Как здорово! — пищала Лизка, пытаясь плыть против течения.

— Между прочим, она всего месяц как плавать научилась! — заметил папа Гена. — А сейчас, смотри, вовсю барахтается!

— Хорошо, что вы приехали! — порадовалась Надежда. — Теперь совсем весело будет!

Таран скромно промолчал. Насчет того, что будет весело, он не сомневался. Только вот в каком смысле «весело» — хрен его знает.

 

ВОСПОМИНАНИЯ НА РЕЧКЕ

Солнце уже здорово снизилось, когда Надежда поглядела на часы и сказала, что ей пора, потому что Лешка небось уже проснулся, а у бабушки бутылочки кончились. И вообще, уже пора ужин готовить. Лизка, конечно, увязалась с ней.

Когда представительницы слабого пола удалились, Юрка решился спросить:

— Так вы серьезно просто отдохнуть собрались?

— Конечно, — кивнул Птицын. — А ты, конечно, не веришь?

— Почему? — произнес Таран. — Вполне верю. Только на вас это не очень похоже.

— Насчет того, что «не похоже», это ты прав. Я, по-моему, года три уже почти не отдыхал. Даже больше. А вот теперь решил расслабиться. В конце концов, всех дел не переделаешь, а десять дней отпуска я лично честно заслужил. Тем более что я сам себе командир и ни у кого разрешения могу не спрашивать.

Помолчали. Потом Генрих Михайлович спросил:

— Ну а вообще-то как ты? Отошел малость от майских приключений?

— Отошел. Только, конечно, перед Надькой стыдно. Я ей ничего не рассказал, как вы советовали, но что-то такое осталось. Вроде бы я и не врал ничего, а какая-то пакость осталась. Она, может, и не чувствует, а мне стыдно.

— Ничего, пройдет со временем. Ты постарайся думать, будто это приснилось, или как-нибудь еще. Меня другое интересует. В мозгах у тебя никаких странных явлений не отмечалось?

— Нет, по-моему, ничего такого… — Юрка обеспокоенно поглядел на Птицына. — А что?

— Вообще-то, — вздохнул Птицын, — не хотелось тебя пугать, но если заметишь, что с головой какой-то непорядок, — сразу скажи мне. Допустим, если бессонница появится или страх беспричинный, мерещиться что-нибудь начнет…

— А что, у кого-то это уже появлялось?

— Появлялось. Магомада помнишь?

— Еще бы!

— Так вот. Несколько дней назад его пришлось отправить лечиться. И его племянниц, Патимат и Асият, — тоже. Это раз. Твой хороший знакомый Коля пошел еще дальше. Застрелился у Фроськи на даче. А до этого голым по поселку бегал. Ни с того ни с сего. У Зуба, здорового, как бык, инфаркт случился в СИЗО. Летальный исход! Его зам в коме лежит, и похоже, что оттуда не выйдет. Вася навязал себе на шею гранитный камень из дамбы на канале имени Москвы и прыгнул со своего родного катера в воду. Вытащили, но откачать не смогли. Кинза две бутылки уксусной эссенции выпил. Лежит в реанимации. Господин Антон находится в явно невменяемом состоянии. В штаны все дела делает и детские песенки поет…

— Дурдом какой-то… — у Юрки мороз по коже прошел.

С калейдоскопической скоростью замелькали у него в голове, сменяя друг друга, картинки прошедшего года, когда жизнь его, недавнего школьника, с грехом пополам дотянувшего до выпуска из одиннадцатого класса, вдруг понеслась по таким ухабам и оврагам, что десять раз можно было шею сломать, а может, и больше.

Год назад, в точно таком же жарком июне, Таран сидел за учебниками и зубрил, готовясь к выпускным экзаменам. Назло вечно пьяным родителям хотел кончить школу. И кончил, как ни странно, хотя троек в аттестате было вдвое больше, чем четверок и пятерок, вместе взятых. Хорошо еще, что было жарко и на выпускной вечер все пришли в рубашках — у Тарана не было приличного пиджака, чтоб надеть на такое мероприятие.

А потом, когда школа осталась позади, а одноклассники двинулись каждый своей дорогой, Таран остался в полном одиночестве и без какой-либо ясной цели. Хотя раньше такая цель была. Хотел стать профессиональным боксером, тренировался усердно, первенство города среди школьников в полутяже выиграл, а вот на область его не взяли. Наверно, мог бы в другой раз поехать, но он завелся и на спарринге послал в нокаут того, кто должен был выступать на области. И любимый тренер погнал его из секции. Насовсем.

И вот школа окончена, с боксом покончено. Что еще оставалось у Тарана летом прошлого года? Любовь. Сильная, настоящая и очень чистая. К девушке, которая была двумя годами старше, на два порядка интеллигентнее и казалась Юрке тем самым «гением чистой красоты», о котором писал поэт. Но, увы, и здесь Тарана ждал облом. Оказалось, что эта девушка Даша — проститутка по вызову и порнушница, а вовсе не студентка театральной студии. Правда, актриса она была неплохая: так убедительно изобразила перед Юркой страдания изнасилованной невинности, что разъяренный Таран помчался бить морду ее «обидчику». Но произошли «обознатушки», и вместо журналиста Крылова, собиравшего компромат на разных городских «тузов», под Юркины боксерские кулаки угодил вор-домушник, забравшийся в квартиру Крылова с целью спереть кассету, на которой был записан голос высокопоставленного сотрудника РУБОПа, дружески общавшегося с бандюгами. А Даша, как видно, войдя в роль, еще и «протоптала» этому типу череп, ударив его острым каблучком-«шпилькой».

Вот с этого-то и пошли те самые «ухабы-овраги», которые упоминались выше.

Из-за этих «обознатушек» кассета с компроматом угодила в прокуратуру, перессорились и без того не дружившие между собой две бандитские конторы. Для того чтоб примириться, одни бандиты выдали Тарана с Дашей другим и привезли на свалку, чтоб там их после недолгих разбирательств прикончить. Но тамошний пахан, Жора Калмык, захотел, чтоб Таран с Дашей подтвердили перед областным «смотрящим», Дядей Вовой, что их посылали именно на подставу против него. А Таран с Дашей, не дождавшись расправы, сумели удрать, причем Юрке пришлось для этого убить двоих из помпового ружья. Увы, это были только первые трупы, которые ему пришлось оставить за спиной.

Потом еще много чего было. И встреча с настоящим журналистом Крыловым, прятавшимся на даче у своего друга, бывшего майора спецназа Алексея Душина, и предательство Даши, которая навела туда банду Вани Седого, и бегство Юрки с горящей дачи под шумок разборки между Седым и наехавшими в свой черед ребятами Калмыка. И было скитание по ночному лесу, и встреча с проституткой Шуркой, которую братки Дяди Вовы собирались утопить на химзаводе в канаве с серной кислотой за то, что шибко много узнала…

А потом Таран, весь избитый, опаленный огнем двух пожаров, с «дипломатом», где лежал весь собранный Крыловым компромат, с аптечкой, в которой имелся некий неизвестный наркотик, превращающий самых холодных женщин в нимфоманок, и укороченным автоматом в пластиковом пакете, в шесть утра с копейками совершенно случайно попал в подъезд к Надьке, которая тогда для него была всего лишь бывшей одноклассницей, торговавшей на рынке в коммерческом ларьке. Он даже заходить к ней не собирался, надеялся отоспаться на чердаке. Но вот случайно встретились — и они уже скоро год как вместе.

Не случайно Юрка с Надькой назвали сына Алешкой. Куда б тогда они делись, если б не покойный Алексей Иванович Душин? Простреленный несколькими пулями, умирая в подвале своего фермерского дома, он дал Юрке телефон, по которому надо было спросить Генриха. Вот этого самого, Птицына, хотя фамилию его Юрка узнал позже, как и кличку — Генрих-Птицелов.

Так Юрка и Надька стали «мамонтами». МАМОНТ — Мобильный антимафиозный отряд нелегального террора — базировался на территории одной из армейских мотострелковых дивизий, носил эмблемы войск связи и… никому, кроме Птицына, не подчинялся. То есть кому-то где-то, возможно, и было известно, что такой отряд существует, но в штатных списках федеральных силовых структур он не числился. Кто его финансировал, кто его прикрывал в верхах, кто пользовался его услугами — Таран не знал и знать не хотел. В военкомате он честь по чести числился призванным на срочную службу, Надька была записана контрактницей. Птицын поселил их в комнатушке при штабе МАМОНТа, они с Надькой расписались и получили свидетельство о браке. Сначала, пока им еще угрожала бандитская месть, им приходилось отсылать домой письма, которые приходили со штемпелями и адресом части, стоявшей где-то в Сибири. Потом, когда Надька родила и обстановка устоялась, ей с Алешкой разрешили уехать домой, в город. Тьфу-тьфу, никто не тревожил. Таран, конечно, подозревал, что МАМОНТ не столько уничтожает мафию, сколько ее рэкетирует, но догадочки эти держал при себе. Тем более что даже само название МАМОНТ можно было произносить только в кругу сугубо своих людей…

Но спокойной жизни, конечно, Таран не дождался. В первый же день своей «мамонтовской» службы Юрку похитили братки Дяди Вовы. Хотели похитить и Надьку, но случай помешал. Однако Юрке наврали, будто Надька тоже попалась, и под угрозой того, что из нее сделают актрису в личном порнотеатре старого сластолюбца, Таран пошел убивать того самого полковника из РУБОПа, разговор с которым попал на кассету журналиста Крылова. Ему для виду дали пистолет Стечкина, однако на самом деле Юрка должен был стать подрывником-камикадзе, ибо в бронежилет, которым его оснастили подручные Дяди Вовы, было заложено несколько кило пластита с радиовзрывателем. Юрка тогда остался жив совершенно случайно — овчарки, бегавшие по саду полковничьей дачи, загнали его на старую яблоню, и Таран, чтоб ловчее лазать было, сбросил смертоносный броник наземь. Услужливая собака ухватила его и оттащила в дом, к охранникам, и в этот момент бандиты взорвали мину. Таран, конечно, немного полетал на воздушной волне, но благополучно упал в сено. А вот дача взлетела на воздух не только вместе с полковником, но и с каким-то чином областной администрации, а также двумя местными авторитетами. И Дяде Вове мало не показалось — на его логовище в бывшем пионерлагере химкомбината наехал СОБР, и, спасаясь от него, бывший грозный смотрящий попал в лапы к разъяренному Юрке. Так и гниет небось теперь на дне залитого навозной жижей колодца в одной из еще более заброшенных деревушек, чем Шишовка.

А зимой каково пришлось? Послал Птицын Юрку в Москву с самым плевым, казалось бы, заданием: привезти четыре компакт-диска от человека по имени Павел Степанович. Но этого Павла Степановича убили меньше чем за час до Юркиного приезда. И пошло: Таран сперва угодил на квартиру, где жила Лизка, у которой отец-алкаш пропил все на свете, а напоследок — квартиру и собственную жизнь. И Лизке бы не жить, если б не подвернулся Юрка. Он там двух братков, пытавшихся Лизку напоить метанолом, крепко отоварил, а сама Лизка, звереныш этакий, одного из них топором зарубила. Вот эта самая хрупкая худышечка! После того было еще бегство из Москвы на доставшейся от бандитов «девятке» в обществе Лизки, кошки Муськи и некоей Полины. Произошла стычка на бандитской даче, когда Лизка застрелила двух жлобов, едва не ухайдакавших Тарана. Была перестрелка на лесном озере — двадцать верст всего с небольшим от Шишовки, — после которой пришлось топить в полынье и раскуроченную пулями «девятку», и бандитский джип с четырьмя трупами… А потом Таран вдвоем с «мамонтихой» Милкой штурмовал заминированный подвал, где прятался Ваня Седой со своей бандой, — как уцелел тогда, хрен поймешь?! Зато Лизка теперь хоть и неродного, но настоящего отца имеет — Генриха Птицына. Хоть какая-то польза от всего этого получилась…

Ну и вот совсем недавно, в мае, всего две недели назад, решил было Птицын сделать приятное: дать Юрке двое суток отпуска, приплюсовав к субботе и воскресенью, чтоб Таран мог отметить два месяца со дня рождения Лешки. А потом приехал и сказал: «Тут надо будет в Москву съездить ненадолго…» Посадил Юрку на военный борт и отправил в столицу к этому самому Коле, который, как только что сообщил Птицын, с каких-то рыжиков застрелился. Оказалось, что надо привезти этому самому Коле одну умную девушку, Аню Петерсон, компьютерную богиню, сумевшую изобрести некую уникальную систему защиты информации. Таран привез, хотя Колю по ходу дела захватили братки Зуба — того, что от инфаркта загнулся. Но от этой братвы отмахались, Коля освободился, привез Тарана на дачу к старой прошмондовке Фроське. Там Таран от устатка нажрался и попал ночевать в одну комнату с Аней. И как наваждение нашло — вот отчего ему теперь стыдно перед Надькой! — залез он к этой Ане в постель, а она его не прогнала… Потом и с Фроськой, на другой день, поиграл в «графиню на подоконнике». Но это еще полбеды..

Вроде бы Коля сказал, что отправил Аню тем, кого она интересовала, и она согласилась работать на этих людей, только вот, дескать, для работы ей нужна дискета, которая лежит у нее дома, под номером 18–09. Таран поехал, но дискету не нашел и только узнал, что дискету эту забрал Анин друг Гена Сметанин. Пошел Юрка туда, встретился с Гениной мамой, но тут в квартиру вломились два братка из конторы все того же Зуба. Одного Тарану пришлось вырубить бейсбольной битой, другого — застрелить, но в компании с ними оказалась старая знакомая — Полина Нефедова. И Таран увез ее с собой на дачу к Фроське. На синей «шестерке», которой управлял третий браток по кличке Суслик. Его Тарану удалось заболтать, а потом приставить пушку к затылку — тот упираться не стал.

А потом оказалось, что Юрке надо эту самую Полину передать Васе с катера «Светоч» — тому, что намедни утопился! — получить от него 100 тысяч баксов и привезти Коле. Юрка поехал на той же «шестерке», сдал Полину, получил от Васи деньги в коробке из-под чешских стаканчиков и поехал обратно. По дороге захотел в туалет по-большому, вылез, отошел в кустики — а машина и взорвалась! И в ней неизвестно откуда обнаружился труп Суслика. Насчет Суслика, правда, позже прояснилось. Он, оказывается, сумел выбраться из подвала, куда его заперли Коля и Фроська, хотел было угнать машину, но не успел и спрятался в багажник. А Коля багажник взял да и запер. Суслик его изнутри не сумел открыть, так и уехал с Тараном к собственной смерти. Но кто машину заминировал и взорвал — Юрка и сейчас не знал.

После этого самого взрыва Таран побегал, как дурак, по лесу и вышел на берег водохранилища. А там обнаружилась мокрая как мышь Полина, которая рассказала Юрке сказочку, будто спрыгнула с катера в воду, после того как услышала взрыв и того, как Вася сказал: «Молодец, Кинза, хорошо сработал!» Кинза — это тот самый парень, который ни с того ни с сего уксусной кислоты напился и в реанимацию попал. Все это позже оказалось брехней, потому что доллары, которые получил от Васи Таран, были самые настоящие, и ни Коля Васю, ни Вася Колю ни кидать, ни подставлять не собирались.

Таран с Полиной, поскольку к месту взрыва хоть и не сразу, но стали подбираться менты, пробрались на временно пустовавшую дачу, которую Коля продал подставному лицу, а на самом деле вселил туда некоего Магомада с эскортом лиц кавказской национальности. С этим Магомадом и его племянницами Таран еще зимой встречался и сначала их от ментов увозил, а потом Птицыну сдал. Правда, Магомад с племянницами и охраной только на следующий день приехал, а ночью на даче, кроме прачки Василисы да деда-сторожа (его Юрка так и не увидел), никого не было. Они там втроем — Таран, Полина и Василиса — для сугреву выпили, забрались в баню и так побесились, что Таран все это дело вспоминал с жутким стыдом даже сейчас. У него даже язык не повернулся бы об этом деле Надьке рассказать, хотя впереди было еще более похабное мероприятие.

Ну, в общем, после всех этих расслабух они заснули, а тут и Магомад с братией подвалил. Таран с Полиной спрятались было в каком-то коробе под потолком, но мудрый кавказец их вычислил.

Однако Магомад, как ни странно, резать Тарана не стал, наоборот, очень тепло с ним побеседовал, и оказалось, что они с Птицыным чуть ли не друзья-приятели. И ни с того ни с сего вдруг решил отправить Тарана и Полину в речной круиз на теплоходе.

Таран долго не понимал, зачем и почему, пока не оказалось, что все это, оказывается, провернула Полина! Она оказалась настоящей экстрасенсихой, которая и мысли читать умела, и навязывать людям свою волю. Причем будто бы она эти самые свойства унаследовала от кавказского повстанца Шейх-Мансура, или Ушурмы, который жил еще во времена Екатерины II, и, кроме того, доводилась какой-то родней Магомаду. Юрка, вообще то, всех экстрасенсов до встречи с Полиной считал жуликами и шарлатанами, по после того как Полина на его глазах подчинила своей воле сперва приставленных к ним от Магомада Алика и Тину, а затем еще двух жлобов, которые ей пятки лизать стали, — поверил. Тем более что Полина этих жлобов отстегала ремнем, как заправская садистка. Ну а потом, после того как ее эти жлобы поимели, заставила Тарана то же самое сделать, третьим по счету. Вот этого Таран больше всего стыдился, хотя, конечно, тут были смягчающие обстоятельства.

А потом Полине вдруг расхотелось ехать на пароходе, и она заставила Алика пересадить их на машину. Сперва ехали вшестером, потом Полина заставила Алика пристрелить обоих жлобов. Как позже оказалось, ее сила стала сходить на нет и она уже не могла сразу пять человек держать под контролем. Ну, в конечном итоге с Полиной что-то случилось, она впала в какой-то непробудный сон, а Тина с Аликом начали приходить в себя. Но было поздно. Оказывается, Полина, управляя Аликом, который крутил баранку, завезла их на какой-то бывший военный объект, где некий господин Антон — тот самый, что ныне в штаны писает и детские песенки поет! — сооружал подземный завод для производства самоновейших психотропных препаратов под видом экологически чистого завода по утилизации мусора. Алик, пытаясь убежать, угодил под колеса джипа тамошних охранников, Тину собака поймала, а Таран, пробегав всю ночь по лесу и с трудом избежав поимки, в конце концов вынужден был спрятаться в кабельном туннеле, оставшемся от старой базы ПВО, и по нему пробрался аж в самое сердце этого недостроенного завода. Хотя при этом ему пришлось четверых охранников уложить, прокатиться внутри стальной трубы сперва на трубовозе, а потом — на козловом кране. Однако самое удивительное, что Аня Петерсон, оказывается, попала вовсе не туда, куда ее собирался отправить Коля, а на этот самый объект в так называемую «раболаторию», где ее на рабских правах содержали. И таинственная дискета 18–09 туда же попала.

Конечно, его «мамонты» оттуда выручили — они, оказывается, перехватили где-то самого господина Антона, переоделись в форму его личной охраны и на его же вертолете прилетели прямо на объект. Как это все удалось провернуть — неизвестно, но Таран жив и здоров, вот это факт.

 

НЕ ВКЛЮЧАЙТЕ ТЕЛЕВИЗОР!

Нет, размышлял и вспоминал Юрка совсем недолго. Минуту, может, две-три. Все было слишком свежо в памяти, и никаких провалов в ней не наблюдалось. И, конечно, на языке у него был готовый ответ Птицыну, правда, не очень уверенный:

— Это небось Полина шутки шутит…

— Понимаешь, Юрик, Полина с тех пор, как ее привезли, в сознание не приходила. Так и спит вот уже две недели.

— А где она сейчас?

— Там же, где была после зимы. Будем говорить, «в лечебном учреждении». Там, конечно, очень ученые и квалифицированные люди трудятся, но разбудить они ее не могут. Обклеили датчиками, снимают всякие томограммы-энцефалограммы, наблюдают, изучают…

— И ни хрена понять не удается?

— Понимаешь, фирма эта довольно закрытая, а я там не совсем свой человек, так что в детали меня особо не посвящали. Но по поводу последних событий, в связи с неожиданным помешательством и самоубийствами разных лиц, скромно намекнули, что это действительно связано с Полиной.

— То есть? Как так может быть, ежели она спит и ничего не чует? — изумился Юрка.

— Насчет того, что спит, — это точно, — кивнул Птицелов, — но вот насчет того, что ничего не чует, — этого я не говорил. Конечно, все это не то чертовщиной отдает, не то фантастикой, но у этих самых ученых людей есть подозрения, будто она во сне намного сильнее воздействует, чем когда бодрствует.

— Это почему же? — У Тарана аж мурашки по спине пробежали.

— А потому что, когда организм спит, он меньше энергии тратит. У нее вон сейчас температура 35,4 — немногим выше, чем у свежего покойника. Стало быть, она только на этом сэкономила какие-то джоули и килокалории. А в мозгах что-то работает, как говорится, с повышенной мощностью. Уловил?

— Ну! — кивнул Таран, ощущая уже самый натуральный холодок. — Так она что же, во сне всякую ерунду излучает, а люди от этого свихиваются?

— Так точно. По крайней мере, есть такое мнение. Единственно, в чем наши спецы не уверены, так это в том, действует ли она при этом сознательно или просто мозг случайно рассылает всякие убойные или сводящие с ума приказы.

— Ни хрена себе! — Юрка аж вздрогнул. — Это она что же, увидит кого-то во сне — и шарахнет?

— Этого я не знаю. Как там вся эта фигня протекает, кроме нее самой и тех, кто свихнулся, никто не в курсе. Может, конечно, те ученые товарищи, которые ее изучают, больше моего знают, но мне сказали только то, что ты услышал.

— И вы, значит, за меня побеспокоились?

— Не чужой человек, как-никак. А Полина, судя по тому, что мы о ней знаем, баба злая и мстительная. Наши ребята с Геной Сметаниным побеседовали, она когда-то ему проходу не давала, а когда Гена стал с Аней Петерсон гулять, мечтала их поссорить. И даже ему призналась, что ко всяким колдуньям обращалась, знахаркам и прочим ведьмам, чьи рекламные объявления в газетах печатают, чтоб те ей это дело организовали. Но, видать, эти ведьмы просто шарлатанки были. Однако Гена припомнил, что где-то уже после всех этих ваших зимних приключений, весной, Полина ему сказала, что хоть лично он ей больше на хрен не нужен, она из вредности их с Аней разведет. И точно, как сказал Гена, его перестало к Ане тянуть. Раньше часами в подъезде простаивал, чтоб ее дождаться, а тут, даже когда она его в гости приглашала, ни с того ни с сего отказываться стал. Сам на себя злился, однако поделать ничего не мог. Даже, как он говорил, иногда ему казалось, будто внутри его кто-то другой сидит и заставляет говорить не то, что хочется. А ведь у них с Аней дело к свадьбе шло, она ему даже ключ от своей квартиры доверяла…

— Во, блин, система! — вырвалось у Юрки. Ему тоже что-то похожее припомнилось…

— Ну а потом, когда Полина его браткам Зуба подставила из-за дискеты и он попал на ту дачу, где ты пару раз побывать сподобился, то слышал, как кто-то из бандюков Полину за грудки тряс и орал: «Смотри, падла, если ты свою коричневую папку не найдешь — кишки выпущу! Три дня сроку даю!» И вроде бы в этой папке, которая Полининой матери досталась от отца, были какие-то снадобья описаны.

— Вроде того, что зимой у Дуськи в санатории нашли? — догадался Юрка.

— Неизвестно. Может, и еще похлеще, — мрачно произнес Птицын. — Где эта папка и куда она девалась, ни Полинин папа, ни ее мамочка, Рогнеда Борисовна, знать не знают. Может, и врут, конечно, но скорее всего нет. Потому что почти уверены, что Полина нахимичила чего-то по рецептам из этой папки, проглотила сдуру и теперь в полуживом состоянии находится. У них ведь она последняя осталась. Сына зимой потеряли, боятся теперь и дочери лишиться, так что помогают нам, чем могут, и очень усердно. Хотя, конечно, не знают, какие странные дела вокруг Полины происходят.

— Это что же за папка такая? — Таран наморщил лоб, вспоминая, как пару недель назад, когда они ехали с Полиной на теплоходе и та рассказывала ему о том, как с ней беседовали племянницы Магомада, интересовавшиеся ее генеалогией, идущей, как позже выяснилось, от кавказского вождя Шейх-Мансура, обладавшего неким фантастическим влиянием на людей. Вот тогда-то в разговоре промелькнуло упоминание о неких бумагах, доставшихся от дедушки Бориса, то есть, надо думать, отца Рогнеды Борисовны. Правда, ни о какой коричневой папке Полина не упоминала. Только говорила, что дед был школьным учителем и в порядке хобби изучал историю войны 1812 года и генеалогию своей семьи, а также семьи своей жены, бабушки Полины, в честь которой и внучку так назвали. Но, может, он и не только московский пожар изучал?

— Фиг его знает, — ответил Генрих Михайлович. — Рогнеда Борисовна в эту папку особо не заглядывала. Вообще-то она только помнит, что там лежала рукопись какой-то повести на историческую тему, которую Сучков Борис Сергеевич сочинял уже выйдя на пенсию. Кроме того, там было много всяких выписок из старинных книг, архивных дел и так далее. Письма старые лежали, а также какие-то рецепты. И кулинарные, и лечебные. Вот насчет этих рецептов Рогнеда Борисовна и беспокоилась. По ее словам, дедушкина папка лежала у них на антресолях, вместе с семейными альбомами. И еще зимой, в феврале, была на месте. А теперь хватились — нету. То ли Полина ее все-таки успела отдать бандитам, то ли она ее еще раньше куда-то утащила.

— Не могла она ее бандитам отдать, — заметил Таран. — Гену похитили незадолго до того, как она с тремя братками поехала к Гене на квартиру за дискетой 18–09. Там они на меня нарвались, и, после того как это дело закончилось, я Полину повез на Фроськину дачу. После этого она домой уже не попадала, а в машине никакой папки точно не было.

— Ну это еще надо уточнить по времени, — строго сказал Генрих, — могли заехать на квартиру по дороге к Сметаниным, передать папку кому-то, а уж потом пошли за дискетой. Хотя, конечно, скорее всего ты прав. Родители Полины вот на что грешат. У Полины ведь еще одна бабушка есть — отцова мать. Живет она, между прочим, здесь, в селе Васильеве…

— Точно-точно! — вспомнил Юрка. — Она же к ней ездила в феврале! Я ж когда к Павлу Степанычу зимой отправлялся, ехал с ней в одном вагоне, а потом взялся ей сумку со всякими вареньями-соленьями подвозить. А уже после того, как нам пришлось из Москвы уматывать, Полина предложила нам у своей бабушки в Васильеве остановиться. Только мы тогда на дороге с налетчиками поцапались и не доехали…

— По-моему, ты тогда говорил, что Полина ездила в нашу область не только за вареньями-соленьями. Так?

— Да, — кивнул Таран. — Она же тогда здесь, у нас в городе, пять тысяч баксов раздобыла. Чтоб долг отдать за брата Костю. Вы думаете, она эту папку кому-то продала?

— Догадливый ты, конечно. Хотя, честно сказать, не очень мне верится, чтоб кто-то, даже очень богатый, заплатил бы столько за какие-то кулинарные и лечебные рецепты да рукопись повести, которую никто не собирался печатать.

— Мне тоже, — сказал Юрка, — но вот если там было что-то, на чем большие деньги загрести можно, то купили бы и дороже.

— Правильно. Логично мыслишь. Как ты думаешь, Наталья Владимировна знает эту бабку?

— Наверняка, — хмыкнул Юрка. — Она всех знает. А уж старух — тем более.

— Ладно. Тогда постарайся лишний раз не вклиниваться, если я с ней на эту тему заговорю.

— Как скажете…

Таран только успел подумать, что, похоже, Птицын сюда заехал не только побеспокоиться о здоровье своих подчиненных, но и с кое-какими практическими целями, как с горки донесся крик:

— Юра-а! Папа Гена-а! Ужинать пора! — орали, естественно, Надька и Лизка.

Ужин, конечно, хоть и на скорую руку, но получился роскошный. Правда, без вина, но зато с мороженым на десерт. А в мороженое накидали свежей клубники, которая уже вовсю росла на огороде. За ужином болтали все больше о каких-то садово-огородных проблемах, в которых Птицын был, оказывается, большой дока. С Натальей Владимировной он очень быстро нашел общий язык, и та очень быстро перестала именовать его по отчеству и на «вы».

— Вот чего я не пойму, Геня, — спросила бабушка, — вроде ты на лицо русский, и фамилия у тебя русская, и отчество. А имя как у немца. С чего тебя Генрихом-то назвали? Ведь ты, поди, сразу после войны родился? А тогда ведь не то, что теперь. Немецкое-то не жаловали…

— Да, — кивнул Птицын. — Я с сорок восьмого года. А назвали меня так потому, что отец у меня русский, а мама — немка саратовская. Только, конечно, к тому времени уже красноярская.

— Потом не мешало имя-то? — поинтересовалась Наталья Владимировна.

— Нет, особо не мешало. Ребята не дразнили, звали Генкой. Потом, когда в училище поступал, конечно, поспрашивали, тогда же проверяли происхождение. Но ничего, приняли.

Нечаянно выяснилось, что Наталья Владимировна тоже была на войне.

— Вот как? — удивился Птицын. — Санитаркой?

— Была и санитаркой, — кивнула Наталья Владимировна. — Вначале. А потом в снайперскую школу послали. Дескать, бинтовать да горшки выносить в госпитале всякая дура сумеет. А у тебя значок есть — «Ворошиловский стрелок». Вот и иди стреляй.

Для Тарана это было настоящим откровением. Надька ему за две недели много чего про бабушку порассказывала, но про то, что она воевала, да еще и снайпером была, как-то не обмолвилась.

— И стреляли? — спросил Генрих, покачав головой. Видать, ему очень было трудно представить эту бабулю в маскхалате, выцеливающей неприятеля в оптику мосинской винтовки с косым затвором.

Стреляла, куда денешься. Попадала даже, — вздохнула старушка.

— И много убили? — спросила Лизка.

— Много, внучка… Записано в книжке было тридцать девять, а так-то больше сорока. Царствие им всем небесное… Раньше-то, когда была молодая, гордилась этим. А сейчас — господа молю, чтоб простил. Грех смертный, вот как. Что бы мне тогда в госпитале остаться? Не маялась бы теперь…

— Вас же тоже убить могли, — заметил Таран. — Вы же Россию защищали. А потом — они ж фашисты были, сами чего творили. Если б они победили — нам бы куда хреновей нынешнего жилось, это точно.

— Подкованный! — заметил Птицын, гордясь своим солдатом.

 

ПРО БАБУШКУ НЕФЕДОВУ

Включили телевизор. Областные новости уже закончились, поэтому про то, с кем встречался и куда ходил здешний губернатор — именно с этого всегда все обычно начиналось, — сидевшие за столом не узнали. И про заготовку кормов пропустили. Попали сразу на самое интересное — на криминальную хронику.

И вот, под самый финиш, когда Наталья Владимировна уже понемногу начала присматриваться к экрану, дабы узнать, какая на завтра обещается погода, ведущий, получив прямо в руку какую-то бумажку из-за кадра, на секунду глянул в нее, срочно сделал скорбное лицо и произнес:

— Только что мы получили тревожное сообщение. Сегодня на городском пляже около трех часов дня скоропостижно скончались два человека. Одним из них, к глубокому прискорбию, является наш коллега, журналист газеты «Областной телеграф» Андрей Рыжиков, много и плодотворно сотрудничавший с нашей телекомпанией. По предварительной версии, смерть обоих пострадавших наступила от солнечного удара. Однако, пока это не будет окончательно подтверждено, распоряжением городской администрации пляж будет временно закрыт…

Весь этот текст читался на фоне фотографии того самого молодого человека, которого опознал телеоператор. Для Володи-спасателя то ли места не нашлось, то ли его фотографии не сумели раздобыть.

— А ведь я его видела! — сочувственно произнесла Наталья Владимировна. — Он тут прошлым летом много шастал, корреспондент этот. А потом еще один раз зимой приезжал ненадолго. Сюда-то не добирался, а вот в самом Васильеве дня три побыл, наверное. У Нюшки Нефедовой стоял…

— Это у Анны Гавриловны, что ли? — быстро отреагировал Птицын.

— У нее… А ты что, знаешь ее, Геня? Ты-то вроде у нас не бывал раньше.

— Да понимаете, мне, когда я сюда собирался, посоветовали к ней обратиться. Она ведь, говорят, умеет боли снимать…

— Вроде бы умеет она что-то, — кивнула Наталья Владимировна. — Этот корреспондент покойный даже в газете про нее написал: «Народная целительница». А правда или брехня, не знаю. Одни старики говорят, что все как рукой снимает, а другие — что после ейных лечений еще хуже ноет. Я так к ней не хожу. А ты чем же маешься? Вроде бы молодой еще…

— Да уж не совсем молодой, — вздохнул Птицын. — Полтинник — он и есть полтинник. Нога у меня была поломана когда-то. Вроде бы нормально срослась, лет пятнадцать не беспокоила, а теперь — ноет сильно. Анальгин принимал, но не очень помогает. Может, присоветует ваша Анна Гавриловна, чем полечить?

— Сейчас-то ничего, после речки? Не ноет?

— Ну, сейчас вода теплая, на воздухе жара. А вот осенью или весной, ну и зимой, если не укутаю, — пробирает.

— Ну сходи, сходи к Нюшке. А если не поможет — я тебе свой рецепт дам.

Таран тем временем лихорадочно припоминал, где ж он эту фамилию слышал — Рыжиков Андрей. «Областной телеграф» он читал только один раз в жизни, да и то всего одну заметку в разделе «Спорт». Прочитал он ее по одной простой причине: в заметке писалось о том, что намедни прошло первенство города по боксу среди школьников, и было написано, хоть и очень мелким шрифтом, но черным по белому: «В полутяжелой весовой категории победу одержал Ю. Таран».

Так или иначе, но прочитать эту фамилию на страницах газеты Юрка не мог. Телепередач с участием Рыжикова он тоже не видел, потому что чаще всего смотрел по ящику только фильмы да изредка «Вести» или «Время». А областное ТВ он вообще почти не глядел, только здесь, благодаря бабушке Наташе, приучился интересоваться погодой.

Но фамилия эта была ему точно знакома. И после трех-четырех минут напряженного перерывания собственной памяти Таран вспомнил.

Вспомнил подвал под кухней фермерского коттеджа Алексея Ивановича Душина. Именно там бывший майор, уже полумертвый, добрым словом помянул своего друга, журналиста Крылова, убитого к этому моменту, и произнес что-то вроде: «Был бы он подлецом, как его коллега Рыжиков Андрей, то мог бы получить большие деньги за компромат, но он не продался!»

Раз Душин сказал, что Рыжиков подлец, — значит, так оно и было. Юрка не имел оснований сомневаться в этом. Но теперь дело даже не в том, подлец он или нет, а в том, что он, этот самый Рыжиков, побывал здесь зимой, у Полининой бабки. То есть, возможно, в одно время с Полиной? Может, ему она и продала эту самую папку? Зачем — ясно. Хотела вернуть должок за братца Костю какому-то бандиту по кличке Варя. Но почему Рыжиков заплатил за эту папку с рецептами и недописанным романом пять кусков?

Ответ, конечно, напрашивался сам по себе. Ежели там были описаны какие-то средства, снимающие боль, то ведь это наркотики. И, может быть, такие, которые можно делать не из индийской конопли или опийного мака, что не везде растут и дорого стоят для оптового торговца, и ведь еще надо всю эту шмаль возить хрен знает откуда, платить за «проводку» товара через всякие там таможенные и административные границы. И, может быть, каким-то мафиозникам стало интересно, нельзя ли раздобыть рецепты чего попроще и подешевле, но зато заставляющего людей сразу подсаживаться на иголку и потом не слезать с нее до самой смерти. Причем почти наверняка, изучив это самое «попроще и подешевле» на базе растительного сырья, можно синтезировать наркотик из нефти и всякой иной химии на химкомбинате в поселке Советский.

Ведь корпели же на покойного Дядю Вову какие-то химики, разрабатывая ту заразу, от которой маялись покойная Шурка и ныне здравствующая Милка! И странный препарат, от которого зимой Полина и еще несколько человек превратились в сверхпослушных роботов, — его ведь тоже кто-то придумал…

В это время Птицын уже закончил свою беседу с Натальей Владимировной, а Надька побежала к Лешке, который, должно быть, намочил пеленки и голосисто потребовал их сменить.

— Юрочка! — напомнила она. — Огород поливать надо!

Птицын с Юркой полили огород и присели на травку у задней калитки, передохнуть.

— Вот так, — сказал Генрих Михайлович, — сколько бы веревочке ни виться, а конец будет. Этот Рыжиков, между прочим, прямой виновник смерти Крылова и Душина. Он на Крылова настучал и Самолету, и Жоре Калмыку. От обеих контор, поди-ка, бабки получил. Специально зазвал Крылова на день рождения, чтоб к нему на квартиру мог взломщик залезть и кассету унести. Только вот Ваня Седой об этом не знал и послал вас с Дашкой избивать Крылова.

— А вы не подумали, — решился спросить Таран, — что это Рыжиков купил у Полины папку?

— Предположить можно, — осторожно произнес Птицелов. — Расклад получается такой: приехал прошлым летом, познакомился с Полиной и ее бабкой, возможно, узнал, что бабка располагает какими-то обезболивающими снадобьями, сделанными по рецептам, которые находились в коричневой папке. Может быть, и о самой папке узнал. Предложил Полине продать ему эту папку, дал свой телефон. Та не согласилась, потому что, возможно, уже знала, что за эту папку можно гораздо больше получить. Ну, может быть, ждала, что он цену набавит. А потом, когда деньги потребовались, — решила продать за пять тысяч. Поэтому Полина и помчалась среди зимы к бабушке в деревню. Логично?

— А теперь Полина во сне припомнила, что продала только за пять — да и те потом Варя отобрал! — и сделала этому Рыжикову солнечный удар, — развил мысль Юрка.

— Тоже возможно, — кивнул Птицын, — хотя пока мы об этом судить не будем. Во-первых, потому что еще неизвестно, насколько Полина причастна ко всем этим смертям и сумасшествиям, а во-вторых, потому что мы еще не знаем, отчего на самом деле умер Рыжиков. Раз в передаче сказали, что есть нужда пляж проверить на всякую там экологию-эпидемиологию, значит, есть у них сомнения насчет солнечного удара. Ну, это я по своим каналам узнаю. Если Рыжиков помер, то далеко уже не убежит. Завтра съезжу к бабушке Нефедовой и проверю, был ли тут вообще этот Рыжиков, общался ли он с Полиной и так далее. Ну а заодно и про саму папку поинтересуюсь. Может, она вообще никуда из Васильева не уезжала, а так и лежит у бабки в кладовке.

— Мне вот чего интересно, — заметил Таран. — Ежели, допустим, Полина продала эту папку еще зимой, то почему ребята Зуба требовали ее в мае? Как они вообще про эту папку узнали?

— Тоже здравая мысль, — сказал Генрих Михайлович. — Конечно, узнать они могли от самой Полины, тут ничего невозможного нет. А может, еще от Костика покойного просветились. Это не главное. Главное в другом: ведь если б Полина сказала им, что продала эту папку, то они, наверно, выспросили бы, кому, куда и за сколько. И тогда, если б она им была нужна позарез, поехали бы за этой папкой сюда, к Рыжикову, а не стали трясти Полину за грудки. Верно? То есть если они требовали, чтоб Полина им за три дня разыскала эту папку, то считали, что папка у нее, и она, как видно, этого не отрицала. Стало быть, либо Полина эту папку вовсе не продавала, либо морочила им голову.

— А зачем ей им голову морочить?

— Ну, хотя бы потому, что если б она сразу сказала, что папка, допустим, у Рыжикова, то стала бы им на фиг не нужна. Ткнули бы ее ножиком и бросили бы в ближайший пруд. Она девушка хитрая, могла бы понять ситуацию.

— Тут мне чего-то не очень понятно, — наморщил лоб Юрка. — Вроде бы они ей три дня сроку на поиски папки давали, да? И в то же время получается, что они ее собирались убить сразу после того, как она их приведет на квартиру Сметаниных за этой чертовой дискетой 18–09. И мина в машине была установлена…

— Да, — покачал головой Генрих, — насчет мины и прочего это совсем непонятно. Самое главное, что сейчас уже никого спросить нельзя из тех, кто в этом деле участвовал. Сидор, Митя и Суслик — покойники, Зуб — тоже, его первый зам Кубарь — в коме. Полина тоже — источник недоступный. Хотя все это в принципе может только косвенное отношение к делу иметь. Не будем пока разбрасываться, отработаем версию с Рыжиковым.

Сзади послышались осторожные шажки. Это Надька с Лизкой, хихикая, пробирались по огороду.

— А мы к вам пришли! — объявила госпожа Таран. — Гулять пойдем?

— Ребенка уложила? — строгим тоном грозного мужа спросил Юрка.

— Так точно! — доложила Надька. — Насосался, поросенок, и сопит в две дырки. Пеленки погладила, все путем. Готова к вечернему моциону!

— Это у вас обычай такой? — спросил Генрих Михайлович.

— Да, — сказал Таран, — как в части — вечерняя прогулка.

— И далеко вы гуляете? — поинтересовалась Лизка.

— С километр вдоль речки, — ответила Надька. — Закатом любуемся, о жизни говорим. Пошли?

Никто возражать не стал. По тропинке спустились вниз гуськом, а дальше пошли, так сказать, «развернутым фронтом» по выкошенному лугу.

— Да, — еще раз восхитился Птицын, — чудное тут место! Соловьи еще поют?

— Поют, — сказала Надька, — на том берегу, чуть подальше, если вверх по речке идти, один или даже два обязательно заливаются. Здесь это место так и зовут — Соловьиные кусты. Но они пугливые, если на этой стороне кашлять или громко говорить, молчать будут.

Но, как видно, эта компания, чинно шедшая по бережку, соловья не испугала. И, немного не дойдя до того места, напротив которого находились Соловьиные кусты, все четверо услышали заливистые трели.

— Садитесь, послушаем! — восторженно сказала Надька вполголоса. — Мы с Юркой сюда специально бревнышко притащили, чтоб слушать. Это наш концертный зал.

 

САМ ПО СЕБЕ

Старшина Муравьев Иван Сергеич был уже два часа как дома. Жена с дочкой и сыном у него пребывали в отъезде — в Крыму загорали, благо там родня жила, и это обходилось относительно дешево. Само собой, что в квартире было тихо, скучно, пыльно, а наводить порядок старшине было влом.

Препаршивое настроение было у Сергеича. Во-первых, в его смену произошло ЧП на пляже, которое вызвало явное неудовольствие подполковника Тягунова. Начрайотдела очень не любил, когда на территорию наезжало слишком много народа из разных ведомств. Если б старшина сегодня по-умному повел себя, то все могло бы и тишком закончиться. А во-вторых, Муравьев напоследок сам себя подставил, когда заметил то, чего мог и не заметить, — то есть отсутствие риски на крышке тюбика. На фига он не только заметил, но и операм сказал? Когда только, блин, он научится язык придерживать?!

Действительно, многие из ребят, с которыми Муравьев после армии пришел в ментуру, давным-давно капитаны и майоры, кто-то даже до полковника успел дорасти. И даже не только те, кто высшие школы МВД, академии или юридические институты закончили. Есть, блин, и такие, что безо всякого образования, на одной выслуге и умении ладить с начальством, добрались до офицерских должностей и трех-четырех звездочек на погонах. А он, Сергеич, точно, так и уйдет на пенсию с этой широкой лычкой, если раньше не пристукнут где-нибудь.

А все-таки, когда он подходил к трупу, тюбик с риской на крышке еще лежал в кроссовке, прикрытый носком. Конечно, риску эту процарапали не случайно. Должно быть, чтоб не попутать ядовитый крем с обычным. Риска эта особо незаметна, тем более для того, кто никакой беды от этого крема не ждет. Да и вообще, если б этот самый старик по фамилии Шнобель ничего не заметил, то на этот несчастный тюбик не стали бы обращать внимание.

Ох уж этот Шнобель! Если б он не увел старшину от трупа к машине, то хрен бы Сергеич дал поменять тюбики. Нет, конечно, подозревать этого затюканного пенсионера в пособничестве предполагаемым убийцам Муравьев ни за что не стал бы. Но за те двадцать, а то и больше минут, что Сергеич выслушивал показания Семена Шлемовича и около трупа оставался только Миня Михеев, спереть ядовитый тюбик и заменить его обычным кремом ничего не стоило. Подошел кто-нибудь, отвлек на пару минут парой каких-нибудь пустяковых вопросов, а другой в это время вынул тюбик с риской и подложил тот, что был у Рыжикова до первой подмены. А потом вся эта троица — один молодой, загорелый, в черных плавках, с мокрыми волосами, смотревшийся как темный шатен, другой со шкиперской бородой соломенного цвета, в зеленых плавках с дельфином, третий в черных шортах с белыми лампасами и бейсболке с надписью «West Point», налысо бритый, — спокойно слиняла с пляжа, ибо об их существовании и отношении к делу Муравьев узнал только от гражданина Шнобеля. Впрочем, Шнобель сказал, что мужик, подменивший тюбик, сразу же ушел наверх и уехал на машине. Это, однако, неизвестно, уехал он или нет. Старик сказал, что он не смотрел. А остальные двое ушли играть в волейбол с девушками. Знать бы, с какими… Надо было сразу же спросить, с какими и в каком месте пляжа. Но старшина до этого не додумался, потому что еще не очень верил в то, что гражданин Рыжиков мог загнуться от крема для загара. А поверил только тогда, когда прибежал Ваня-Пух и стал орать, что Володя загибается.

Старшина вдруг задался вопросом: а на хрена этим предполагаемым убийцам было подменять тюбик?

Яд-то все равно в организме. И эксперты, которые будут брать у покойного кровь на анализ и все такое прочее, наверняка дотумкают, что господин Рыжиков помер от такого-то вещества, которое было подмешано в крем для загара. Правда, на тюбике могли остаться отпечатки пальцев. Но неужто те, кто собирался травить Рыжикова, были такими лохами, что решились подложить тюбик с ядом, не позаботившись о том, чтоб не подарить ментам свои «пальчики»? А потом, сообразив, что допустили оплошку, наскоро кинулись производить повторную подмену. Тогда, когда уже и Миня рядом с трупом стоял, и Люба поблизости была, да еще и зеваки вокруг толпились. Нет, что-то не похоже. Ежели эти ребята провернули такое хитрое убийство, то должны были все продумать с самого начала. И постараться по второму разу к трупу не приближаться.

Конечно, бандиты тоже люди, а людям свойственно ошибаться. Мог кто-то из них ухватиться за тюбик голыми руками, а потом, уже после дела, об этом вспомнить. Но любой здравомыслящий бандюга все же не попрется к месту убийства — тем более если там уже появились менты! — чтоб поменять тюбик. В таких случаях надо дружно убегать, а потом тихо мочить того, кто оставил отпечатки. Закон Космоса! У блатарей ответственность за оплошку очень высокая. Особенно за такую серьезную.

Муравьев вдруг подумал, что и подстава могла иметь место. Мужик, который подменил тюбик, как и те двое, что играли с Рыжиковым в карты, вовсе не знали, что убивают своего приятеля. Допустим, им сказали, что там какая-нибудь безвредная мазь, от которой, к примеру, кожа сразу становится как у негра, но только в тех местах, где ею помажешь. Ложишься загорать и через часок видишь: пузо и грудь черные, а все остальное белое. Милая шуточка старых друзей! Ну а когда эти самые шутники сообразили, что уморили дружка, с перепугу решили опять подменить тюбики…

Нет, не больно это достоверно выглядит! Тем более что парни, судя по описанию Шнобеля, не слишком молодые. Такие шуточки в компании 18—20-летних оболтусов возможны, а тут, наверно, были ровесники Рыжикова, ребята из тех, кому за тридцать.

Но ведь подменил же кто-то этот чертов тюбик!

А что, если подстава и состояла в том, чтоб подложить тюбик с чужими отпечатками? Могло быть такое? В принципе — могло. Но тогда, опять-таки, это надо было сразу делать, а не тогда, когда Миня там возвышался.

Наконец, старшина додумался до самого маловероятного. А что, если сами опера подменили тюбик? Сейчас всякое бывает… И мало ли ментов, которые на две стороны работают? Зарплата-то не ахти, а жить хочется не хуже других.

Муравьев утешил себя мыслью, что он лично — человек маленький, никто ему не поручал вести следствие, доложил он все, что положено, а его дело — смотреть, чтоб на пляже был порядок. Так что он вовсе не обязан ломать голову над тем, за что лейтенанты, капитаны, майоры и прочие чины со звездами получают свои зарплаты. Они сами по себе, а он сам по себе. Выговорешник, возможно, он вполне заслужил, но с работы его не выгонят.

И все-таки что-то мешало спокойно лежать на диване и ловить кайф от пива. Будто зудело что-то, только не на коже, а в мозгу. Как будто туда, в черепушку, муха залетела или гусеница заползла. Но Муравьев прекрасно понимал, что такого быть не может. Истинной причиной этого мозгового зуда была та самая, последняя, «маловероятная» идейка насчет того, что опера подменили тюбик с кремом.

Старшина как-то невзначай подумал: его неуместное замечание о том, что тюбик не тот, может вызвать намного более крутые последствия. Как ни крути, а он единственный, кто толком видел настоящий тюбик с риской. То есть свидетель, который может и в прокуратуре дать ненужные показания, и в суде. И против тех, кто отравил корреспондента Рыжикова, и против оперов, которые, возможно, проводили, так сказать, «операцию прикрытия». Фиг его знает, за что и почему навели решку этому писаке. Неизвестно, в какие крутые делишки он сунул нос, кому перешел дорожку и — главное — насколько большие деньги в результате оказались под угрозой.

Если очень большие, то тут никто не поскупится провести «зачистку местности». То есть убрать всех, кто способен где-то и что-то вякнуть, о чем-то заикнуться и так далее. Причем одно дело, ежели речь идет о простом желании отмазаться от представителей закона. Тогда просто-напросто дадут кому надо на лапу, и дело об убийстве Рыжикова либо просто не станут возбуждать, признав, что он помер от солнечного удара или острой сердечной недостаточности, либо, если все-таки возбудят, то через пару месяцев или даже раньше закроют.

Но совсем другое, если Рыжиков влип в разборку между какими-нибудь солидными конторами. Допустим, если одна фирма наняла его для того, чтоб накопать кое-что про другую, тиснуть статейку в «Телеграфе», который сам губернатор читает, и тем самым, грубо говоря, «обосрать всю малину» конкурентам. А другая фирма, почуяв, что Рыжиков про нее что-то вынюхивает, решила, что этого щелкопера пора пристукнуть.

Однако журналюг для начала стараются перекупить, а уж потом прибегают к каким-то силовым мерам. Как представлялось старшине, ежели этого Рыжикова решили уморить с помощью ядовитого крема, то очень хотели, чтоб смерть была признана последовавшей от естественных причин. А раз так, то всех, кто знает что-либо лишнее о причинах этой смерти, нужно вывести из игры. И если догадка старшины насчет того, что тюбик подменили сами опера, справедлива, то они могут сообщить тем, кто их обашляет, и про слишком наблюдательного старичка Шнобеля — не зря он боялся, черт побери! — и про старшину, который тоже увидел лишнее.

Никто особо не удивится, если Иван Сергеевич погибнет на боевом посту. В России за год погибает несколько сот милиционеров. Дело обычное:..

Нет, все-таки дурак он, хотя еще и не старый! Так оценил себя Муравьев в свете всех этих размышлений. Ну увидел, что тюбик не тот, — промолчи! Выслушал россказни Шнобеля, покивал: «Спасибо, гражданин, разберемся!» — и не стал бы ничего докладывать. Или доложил бы, но как-нибудь, как выразился сам Шнобель, «конфиденциально». Вот теперь сиди и жди, придурок, когда тебя мочить придут!

В эту самую минуту в дверь квартиры позвонили. Старшина никого в гости не ждал…

 

ВАНЯ-ПУХ ПРИШЕЛ В ГОСТИ

Поскольку на часах было уже 22.35, а Муравьев только что размышлял о тех негативных последствиях, которые могли иметь место из-за его неосмотрительности, звонок резко подействовал на его нервную систему.

Да, вполне могло быть так: старшину решили навестить те граждане, которым не понравилась его излишняя осведомленность об обстоятельствах смерти господина Рыжикова. Так что не исключалось, что эта публика пришла сюда для того, чтоб прямо с порога всадить в Ивана Сергеевича несколько пуль из «ТТ» с глушаком. И очень возможно, что они могут сделать это прямо через деревянную дверь, которую можно пробить даже из обреза мелкашки. И окликать рискованно, и в «глазок» смотреть. Вдарят прямо в «глазок» — и эта стекляшка вместе с пулей и мозгами вылетит у Сергеича через затылок. Может, не отзываться вообще? Но кто гарантирует, что эти ребята не взломают дверь и не войдут сами?

А табельный пистолет старшина сдал, уходя из конторы домой. Правда, в хозяйстве у Муравьева имелась охотничья двустволка, но он держал ее как положено, в разобранном виде и в запертом сейфе. Пожалуй, пока успеешь расчехлить, собрать и зарядить, и дверь взломают, и два раза застрелить сумеют.

С другой стороны, а вдруг там, за дверью, вполне приличные люди? Может, кому плохо стало, позвонить надо. Бывали такие случаи — ведь телефон-то на всей лестнице старенького двухэтажного домишки, построенного в 20-е годы, — у одного Муравьева.

В общем, старшина преодолел мандраж — на работе он такого никогда не испытывал, хотя за прошедшие годы службы раза четыре в перестрелки попадал и не один десяток верзил с ножами задерживал. Преодолел, подошел к двери, держась в стороне от проема, на случай если попробуют на голос шарахнуть, и спросил строго:

— Кто там?

— Это я, Пухов Иван! — очень робко отозвались из-за двери. — Сергеич, теза, открой!

Голос был точно Вани-Пуха. Старшина рискнул глянуть: да, на тускло освещенной площадке стоял взъерошенный спасатель с пляжа, и никого больше не просматривалось. Муравьев открыл дверь и сразу почуял густой запах перегара. Ваня, пугливо озираясь, заскочил в квартиру и сам за собой захлопнул поскорее дверь.

Ваня-Пух когда-то учился с Муравьевым в одной школе, только на три классу моложе. И был при этом притчей во языцех или скорее штатным посмешищем для всей школы. Некоторые педагоги считали, что Ванино место во вспомогательной школе, другие — что он хитрый пройдоха, который только изображает придурка, третьи, которых было, к сожалению, меньшинство, полагали, будто Ваня вполне нормальный мальчик, только ему фатально не везет.

Эти третьи, безусловно, были правы. Во-первых, ему не повезло с родителями. Сначала родная мама сбежала от папы и сына. Фиг знает куда и зачем. Папа вроде бы от сына не отказывался, но привел домой другую тетю. Эта другая тетя Ваню тоже не полюбила, но зато приучила папу к пьянкам, от которых тот и загнулся. Потом эта тетя привела в квартиру вполне сносного мужика. Этот мужик, наверно, был даже лучше, чем Ванин родной папаша, потому что его споить не удалось, и Ваня все-таки сумел окончить восемь классов.

Во-вторых, Ване не повезло с характером. Вообще-то он был жутко стеснительным и застенчивым мальчиком, у доски заикался так, будто имел врожденный дефект речи, но, с другой стороны, на него нередко находило желание доказать всем, что он храбрый и отчаянный.

Выйдя из стен школы, Ваня пошел на местный кузовной завод и попал в цех покраски. Работал он хорошо, но отмывался от краски плохо. К тому же и там с ним постоянно что-нибудь происходило. Рабочий класс, как известно, к спиртному равнодушия не проявлял, а Ваня проявлял солидарность с рабочим классом. От полного спаивания Пуха спас призыв в армию.

После возвращения на родину Ваня вновь стал работать на кузовном и принимать все, что горело. Само собой, что это время от времени приводило его в милицию, куда он, как правило, попадал тоже не самым обычным образом.

Потом, как известно, началась перестройка. Пух к этому времени трудился маляром в жэке (кто не помнит, так раньше РЭУ назывались). Как на грех, именно в том подъезде, где Пух производил покраску стен, проживал один из первых в городе бизнесменов-кооператоров, которого за что-то собрались воспитать одни из первых в городе рэкетиров. Три качка в спортивных костюмах и футбольных бутсах — такими пинать приятнее! — притаились под лестницей на первом этаже, дожидаясь своего несговорчивого клиента. Причем как раз там, где Пух оставлял на ночь ведра с краской и кисти. В то время как бизнесмен, приехав после работы домой, парковал свою машину во дворе, Ваня, тоже завершив рабочий день, спускался с третьего этажа, неся на плече покрасочный валик, а в руке ведерко, где еще оставалось литров пять светло-зеленой краски. Конечно, Ваня принял еще с обеда, а потом еще немного добавил, но в общем и целом передвигался устойчиво. Однако, по несчастному совпадению, Пух добрался до первого этажа именно в тот момент, когда кооператор, одетый в шикарный белый плащ тайваньского производства и костюм, родившийся от несчастной любви «Пьера Кардена» к «Большевичке», вошел в подъезд. Естественно, что рэкетмены с громким криком — не то «Стоять!», не то просто «Ки-я!» — выпрыгнули из засады. Бизнесмен рванул вверх по лестнице, то есть туда, откуда спускался Ваня-Пух. Пух от неожиданности сделал резкое движение, уронил покрасочный валик прямо под ноги кооператору. Тот запнулся за длинную рукоятку, на которую был насажен валик, нырнул головой вперед и макушкой боднул Пуха в коленку. Сам Ваня запомнил только то, что потерял равновесие, а каким образом ведро с краской оказалось надето на голову бизнесмена, даже в милиции объяснить не сумел. Так или иначе, оба они — и кооператор, и Пух — скатились вниз по лестнице, аж до самого парадного. При этом вся нежно-зеленая краска равномерно распределилась между малярной робой Вани-Пуха — ее уже трудно было чем-то испачкать! — и одеянием отважного бизнесмена. Восхищенные таким нежданным результатом, рэкетиры не стали никого бить — жалко было бутсы в краске пачкать! — и минут пять давились от хохота. Потом один из них вытащил из бумажника две купюры с портретом Джорджа Вашингтона и, свернув трубочкой, засунул в открытый от изумления рот Вани-Пуха: «Молодец алкаш! Два доллара твои! А ты, пидор (это он уже обращался к кооператору), помни: если, блин, завтра бабки не отстегнешь — мы тебя в синий цвет покрасим!»

Наконец, года два назад, Ваня-Пух едва не угодил в киллеры. В то время он, пережив еще пару увольнений, устроился дворником в один из довольно престижных домов. Однажды утром он нашел на детской площадке забытый кем-то из малышей большой игрушечный пистолет, стреляющий пластмассовыми шариками. Издали эту пушку очень трудно было отличить от настоящей.

Надо заметить, что время от времени у Вани, которому в описываемый период уже стукнуло тридцать, что называется, детство играло. В каком месте — хрен поймешь, но, так или иначе, Пух, пользуясь тем, что утро было раннее и во дворе никого не было, отложил в сторону лопату, которой расчищал снег, и начал сам с собой играть в войну. То есть перебегать по дворовому скверику, падать в снег, прицеливаться и негромко — от стеснения, конечно! — говорить «пых-пых». В это самое время во двор престижного дома вкатил «трехсотый» «мерс», на котором возвращался из казино молодой и богатый банкир. Едва банкир в сопровождении пары телохранителей вылез из «мерса» и стал входить в подъезд, как откуда-то сбоку из-за гаражей-«ракушек» выскочил некий тип в черной вязаной маске и трижды шарахнул в банкира из бесшумного «ТТ». Охрана проморгала — бодигарды бросились накрывать собой банкира уже после того, как он свалился. После этого киллер рванул бегом в темную часть двора, то есть той самой детской площадки, где Ваня-Пух впадал в детство. Охранники очухались только через минуту или больше, а потому дали ему приличное время на то, чтоб оторваться. Шофер остался при банкире, который уже не нуждался в помощи, а отбойщики бросились в погоню за злодеем.

Выстрелы из «ТТ» с глушителем Пух то ли не расслышал, то ли не обратил на них внимания, потому что в это самое время изображал из себя Терминатора, забравшись под деревянную горку для катания на попках. Киллер, пробегая мимо горки, ненадолго задержался и швырнул в снег пистолет, маску и перчатки. Пуха он в темноте не заметил, благополучно прошмыгнул в какую-то заранее намеченную дырку в заборе, сел в машину, которая его там, на той стороне, дожидалась, — и был таков. Пух тоже на киллера внимания не обратил. Он привык, что тут по утрам один любитель занимается оздоровительным бегом. Однако, когда услышал топот и мат двух верзил-охранников, заинтересовался и вылез из-под горки с пластмассовым пистолетом в руках.

То, что Ваню не застрелили, было чистой воды случайностью и следствием хреновой подготовки охранников. Увидев человека с пистолетом, они, не раздумывая, упали в снег и дружно пальнули в него из своих «Иж-71». Но оба промазали. Ваня, который вовсе не обязан был догадываться, что имеет дело с охранниками, а не с бандитами — секьюрити никаких опознавательных знаков на себе не имели, — резко юркнул за горку, потом перебежал за детскую избушку на курьих ножках и, покамест охранники ожидали ответных выстрелов, пролез через ту же дырку в заборе, через которую отходил киллер. Охранники бабахнули еще по разу, но опять не попали. Перепуганный Ваня понесся через соседний двор с воплем: «Помогите! Убивают! Милиция!»

Но все обошлось благополучно.

Все это мероприятие стоило Пуху одной недели пребывания в СИЗО и двух недель психиатрической экспертизы. Мог бы и дольше промаяться, потому что опера нашли боевой «ТТ», маску и перчатки, а рядом с ними — множество следов от Ваниных валенок с калошами.

Конечно, Ваню, для страховки, опять выгнали с работы. Сколько еще раз он находил себе поприще и как приплыл на должность пляжного спасателя — старшина не знал. Муравьев, если б на то была его воля, не доверил бы ему такой ответственной работы.

К старшине Ваня-Пух относился прямо-таки с собачьей преданностью, и это отношение у него возникло гораздо раньше, чем Иван Муравьев надел ментовские погоны.

Дело было еще в школьные годы, когда Пух учился в четвертом классе, а Муравьев — в восьмом. Как-то раз, возвращаясь со свидания — уже тогда у него от девок отбою не было, — будущий старшина шел через родной двор весьма холодной зимней ночкой. Часика в два, не раньше. Но его, как говорится, любовь грела, поскольку ему удалось свою тогдашнюю подружку довести до кондиции. В общем, довольный собой Муравьев шел домой, чтоб поскорее получить нагоняй от мамаши, забраться в койку и поспать до утра. Шел-шел и совершенно неожиданно услышал негромкий плач. Он исходил с детской площадки, из-под давно отломанной конической крыши старого детского грибка. Когда юноша приподнял эту крышу, то оказалось, что внутри ее находился еле живой от холода Ваня-Пух.

Оказывается, все те же друзья-одноклассники, на которых, как уже говорилось, Пухову жутко не повезло, шутки ради запихали Ваню в промежуток между крестовиной и каркасом крыши, а затем положили крышу на снег. Сразу после этого шпанята разбежались. Ваня-Пух остался под этой увесистой и непосильной для десятилетнего мальчонки фиговиной. Тех, кто его туда запихивал, было человек пять, и то они с трудом ворочали этот жестяной конус, набитый на каркас из увесистых да еще и обледенелых деревяшек.

С тех пор Муравьев стал для Пуха чем-то вроде божества.

Вот таков был этот человек, пришедший в гости к Ивану Сергеевичу. Судя по особо встрепанному виду — у Вани он был всегда встрепанный, — Пух намеревался сообщить нечто очень важное.

 

СООБЩЕНИЕ ВАНИ-ПУХА

— У тебя, Сергеич, выпить ничего не найдется? — очень застенчиво попросил Пух.

— А много не будет? — произнес старшина, приглядываясь к общему состоянию тезки.

— Мне много не надо, только рюмочку одну. А то я волнуюсь очень… А мне посоветоваться надо. Очень срочно.

Сергеич полез в шкаф, где у него имелся личный неприкосновенный запас. Вынув из серванта литровый пузырь с завинчивающейся пробкой, в котором уже осталось меньше половины, старшина налил Пуху рюмашку. Тот мигом осушил и, занюхав рукавом, поблагодарил со слезами на глазах:

— Спасибо, теза! Святой ты человек!

— Ладно, — пряча бутылку в шкаф, нахмурился Муравьев. — Так об чем ты советоваться собрался?

— Понимаешь, Сергеич, я все не могу от Володи отойти. Ну скажи, ты знаешь, отчего он умер?

— Не знаю, — произнес старшина. — Врачи разберутся…

— А я знаю, — с неожиданной твердостью в голосе заявил Ваня-Пух. — Только я сказать боюсь… Убьют они меня!

На последней фразе твердость голоса у Пуха резко ослабла, и он всхлипнул.

— Это кто «они»? — с интересом спросил старшина.

— Те, кто этого, ну того, что первым загнулся, отравили… — пролепетал Пух.

— А кто тебе это сказал? — удивился старшина.

— Они сами и сказали… — Ваня почти так же, как давеча Шнобель, непроизвольно оглянулся, будто кто-то стоял за его спиной.

— Прямо так тебе и сказали? — жестко спросил Муравьев..

— Нет, — испуганно захлопал глазами Пух. — Понимаешь, Сергеич, я, после того как Володю увезли, пошел в туалет. Нервы, наверно, расшалились. Залез в кабинку, немного посидел, а тут они зашли.

— Сколько их было?

— Трое. Я три пары ног видел, — объяснил Пух. — Они к писсуару пошли, а потом один сказал, сердито очень: «Ответишь ты, Фима, за этот облом!» А второй, наверно, Фима этот самый, проворчал типа того: «Я ж не знал, что этот жлоб пойдет ему сердце массировать!» А тот, первый: «Облом не в этом. Папки в машине Рыжикова нет, понял?» А потом они ушли.

— И все?

— Нет, не все, — мотнул головой Ваня, — когда они вышли, то я осторожно выглянул и в окошко посмотрел.

— Запомнил, как выглядели?

— Ага… Один белобрысый, с бородкой, как у матроса, но без усов, — Ваня показал на своей плохо бритой морде, где располагается шкиперская бородка. — Он в брючатах был, таких желтовато-белых, и в зеленой майке с дельфином, а второй — налысо бритый, в черных шортах с белыми полосками. Вот Фима — это тот, который в шортах. А третьего не рассмотрел.

— Они тебя видели?

— Не знаю… — пробормотал Ваня. — Тот, что с бородкой, чуть голову повернул в мою сторону. Может, и видел.

— А с чего это ты решил, что Рыжикова отравили? — испытующе произнес Муравьев. — Из тех слов, что ты в туалете услыхал, по-моему, этого не следовало.

— Ну как же не следовало, Вань?! — изумился Пух. — Мне и так все ясно стало. Эти два козла Рыжикову ядовитый крем подсунули! Он натерся и помер, а Володя, царствие ему небесное, решил массаж сделать и руки в этом креме измазал. Они-то небось хотели, чтоб один Рыжиков помер. Тогда б все подумали, будто у него инсульт или там удар солнечный. А когда двое сразу — это уже подозрительно. Вот и получился облом. Они хотели Рыжикова убить и папку забрать какую-то. А папки-то не оказалось, да еще и шухер поднялся, начальства сколько приехало…

Муравьев порадовался за Пуха. Никакой он не придурок, вон как голова, даже под хмельком, соображает! Но все же решил проконтролировать еще разок.

— А почему ты думаешь, что это от крема?

— Да потому, что Володя, — Пух вспомнил очень важную деталь, — когда пришел оттуда, стал руки мыть. И говорит: «Фиг его знает, крем у этого мужика какой-то странный. Вроде руки от него немеют…» Я пошел на вышку, возвратился, а он — уже все…

— Ты операм чего-нибудь рассказывал? — спросил старшина.

— Они меня и не спрашивали ни о чем, — вздохнул Пух. — Все ж думают, будто я дурак непроходной. А сам я к ним подходить не стал. Побоялся.

— А почему ж ты испугался, раз никому и ничего не говорил? И отчего сюда ночью побежал?

— Да я как подумал, что тот, с бородкой, меня увидел… А дома-то никого — ни отчима, ни мачехи. Они в деревню поехали, огород полоть. Я один сижу, водка кончилась. Страшно стало! А куда бежать? Только к тебе вот… Ты ж человек, ты меня понимаешь, не то что другие. Дебилом обзывают… Нальешь, теза, еще рюмаху, а?

Муравьев решил, что и ему следует выпить. Достал дне рюмки, банку маринованных огурцов, горбушку хлеба. Чокнулись, выпили, закусили. Пух малость повеселел. Старшина заострил внимание на одном моменте из сообщения тезки. А именно на том, что Ваня-Пух услышал такую фразу: «В машине Рыжикова папки нет». Когда ж они туда заглянуть успели? Ведь ключ-то от машины, и не какой-нибудь, а электронный, лежал в кармане шорт умершего. А шорты и майка были подложены под голову. Если б тот мужик в черных плавках, который подменил крем, собирался забраться в машину, то должен был приподнять голову своей жертвы и вытащить ключ из кармана. Но он не стал этого делать, иначе бы наблюдательный Семен Шлемович Шнобель наверняка это увидел. Однако тот ушел еще до того, как Рыжиков намазался кремом. И больше не появлялся. По крайней мере, вместе с теми двумя, которых случайно подслушал Пух, этого типа не было. Конечно, он мог быстренько вернуться, когда Шнобель ходил окунаться вместе со своей Фирой, и подложить ключ. Но тогда это могла бы заметить та баба, которая подошла позже и обнаружила, что Рыжиков мертв. Потом появился Миня, и соваться к покойнику в присутствии мента ни один дурак не стал бы. Нет, ключ явно так и пролежал все время в кармане.

Его сперва увидел Муравьев, а потом он попал к операм, которые пошли осматривать машину… Бритоголовый Фима и его пока неизвестный приятель, по словам Шнобеля, ушли играть в волейбол и больше около тела не маячили. К «Фольксвагену» Рыжикова они наверняка не подходили, потому что там, у машин, стоит охранник. Да-да! Эта стоянка платная, там очень серьезный ЧОП несет службу, «Антарес» называется. Еще ни одного угона за это лето не было. И даже если б у кого-то из этих ребят имелся дубликат электронного ключа, охранник не прохлопал бы. Они четко запоминают в лицо всех, кто ставит машину под их охрану. Да и машин там немного. Небогатые людишки оставляют машины в других местах или вообще приезжают на автобусе. А тут иномарка. Стало быть, ни эти трое, которых заметил Шнобель, ни кто-то еще, если таковой был, в машину не лазили и, возможно, даже не собирались лазить. Потому что им о наличии или отсутствии папки в машине должны были сообщить те, кто мог легально осмотреть осиротелый «Фольксваген-Гольф». То есть все те же опера…

Старшина почувствовал, что холодок страха, испытанного им перед приходом Пуха, понемногу было удалившийся, возвращается вновь. Свои ребята, из родной конторы… Продались? Или не все так просто?

Что же этот журналюга мог хранить в своей папке? Вот тут-то и зарыта собака. А что, ежели там было такое, которое и ментам из числа областного или районного начальства, и бандюгам было неприятно увидеть в газетке? Вот они и столковались… Правда, с проколом. Рыжикову надо было умереть тихо. Солнечный удар, инсульт, инфаркт — и никакой папки с компроматом. А теперь шум, гам.

Все это могло помешать кому-то спокойно спать нынешней ночкой. Нет, двустволку надо вынуть, собрать и зарядить. До рассвета еще далеко, и никто не давал старшине гарантию, что какие-нибудь оглоеды его не навестят.

Пух, пока Муравьев размышлял, почувствовал расслабуху и, встав из-за стола, прилег на диван. Подложил подушечку, улегся калачиком и задремал себе, чувствуя полную безопасность. Для него Иван Сергеевич был могучим богатырем, способным с любыми бедами справиться.

Муравьев погасил в столовой свет и пошел в кладовку, где стоял сейф с двустволкой. Вытащил и расстегнул чехол, пристыковал стволы к прикладу, открыл казенники и, вытянув из сейфа коробку с патронами, зарядил оба ствола картечью. Одним выстрелом, если повезет, двоих сшибить можно…

В это время зазвонил телефон. Сергеич ждал этого звонка. То есть морально был готов к нему. Сперва позвонят, дождутся, когда он подойдет и отзовется. Проверят, дома ли клиент. А потом жди гостей… Впрочем, фиг его знает. Может, не подходить?

— Алло! — произнес старшина.

— Привет, — послышался знакомый женский голос. — Это я, Ванечка!

— Привет, — машинально сказал Муравьев. Голос-то был знакомый, а вот как зовут эту бабу, старшина вспомнить не мог. Слишком уж много у него их было, начиная с тех времен, когда он Пуха из-под грибка вытаскивал.

— Спал, что ли? — хихикнул голосок неопознанной абонентки. — Надо же! В такое детское время?

— Ни хрена себе «детское», — заметил старшина, — полпервого ночи!

— Ну извини, если разбудила, — сказала дама, — вообще-то я тут проездом с югов. Хотела заскочить по старой памяти, да ты что-то недоволен, видать. Наверно, придется мне на вокзале ночевать… Поезд только завтра днем идет.

— Ты с вокзала звонишь? — спросил Муравьев.

— Да. Тут кругом такая публика… Бомж на бомже.

— Тебя встретить? — спросил Сергеич, пытаясь припомнить хотя бы мордашку той, кому принадлежал столь нежный голосок.

— Не надо, я дорогу знаю! — обрадованно воскликнула позабытая подруга. — А таксистов тут хоть пруд пруди. Ой, а жена-то тебя не заругает?

— Да она в отпуске… — произнес старшина.

— Интересно, интересно! — очень многообещающе проворковал голосок. — Жди, через полчасика подъеду.

И повесила трубку.

Сергеич подошел к окну, присмотрелся. Со второго этажа ему хорошо был виден подъезд. Если баба придет не одна, он это тут же заметит. Из подъезда всего один выход, лестница небольшая, спрятаться негде. Муравьев на всякий случай вышел на лестницу, держа ружье на весу, поглядел вниз, прислушался… Нет, никого.

Он вернулся в квартиру, запер дверь и пристроился у окна. Двор был пуст, стояла тишина, машины по близлежащим улицам ездили нечасто. Никто в подъезд не заходил, во дворе не маячил.

Прошло минут двадцать, и тут Муравьев услышал рокот мотора. Насторожился. Подъехала «Волга»-такси с шашечками на борту. Из нее вышла женщина с дорожной сумкой на ремне и пластиковым пакетом в руке, ловко захлопнула дверцу, быстро вошла в подъезд, и автомобиль, развернувшись, тут же уехал со двора. Рассмотреть как следует прибывшую Сергеич не успел, но в том, что они действительно знакомы, уже не сомневался. Он даже вспомнил имя — Ира. Познакомились они в поезде, когда Муравьев лет семь назад ехал в дом отдыха. И оказалось, что она едет туда же. В общем, там у них закрутился небольшой роман, и через двенадцать дней после весьма интенсивных страстей они расстались. Причем старшина даже телефон ей дал. Ира жила в соседней области. Потом, еще через пару лет, эта самая Ира почти так же, как сегодня, позвонила с вокзала. И жена у Муравьева была в отъезде. Правда, тогда Сергеич никакими проблемами озабочен не был и быстренько сгонял за ней на вокзал. Она задержалась в гостях аж на неделю, и эта неделя оказалась не самой худшей в жизни старшины.

В общем, когда в прихожей раздался звонок, Муравьев поспешно спрятал ружье в кладовку и отпер дверь безо всяких задних мыслей.

На пороге появилась именно она. Энергичная, загорелая блондинка, умеренной полноты, в розовых брючках и алой безрукавке, туго обтянувших пышные формы, с золотым крестиком на цепочке и босоножках, через которые проглядывали отполированные крашенные в темно-алый цвет ноготки. В тон был и маникюр сделан, и губы покрашены. Прямо-таки зовущая женщина, воплощение знойной страсти… Неужели она еще на югах не натрахалась вдоволь?

 

ИРУНЧИК-ИГРУНЧИК

— Ну, здравствуй, Ванечка! — приветливо улыбнулась прибывшая. — Пройти-то можно, или ты уж раздумал меня пускать?

— Нет, — произнес Сергеич, — не раздумал. Заходи, пожалуйста, будь как дома.

— А ты случайно не забыл, как меня зовут?

— Нет, не забыл, Ирочка, — Сергеичу было не слишком легко разыгрывать великую радость от нежданной встречи. К тому же он вдруг засомневался, правильно ли запомнил имя. Что на И — это точно, но вот в том, что она Ирина, а не Ираида, Ирма или даже Инна, Муравьев был уверен далеко не на сто процентов.

— Ирочка, это, конечно, верно, — ставя на стул сумку и пакет, усмехнулась дама. — Но ты меня не так звал…

Муравьев, слегка порадовавшись, что верно назвал имя, припомнил:

— Ирунчик-Игрунчик…

— Совсем хорошо! — просияла Ирина. — А я уж думала, совсем позабыл меня, милый Ванечка. Пару лет не виделись, вполне возможное дело. А это у тебя кто храпит?

И указала пальцем на диван.

— Это Ваня Пухов, — представил старшина своего гостя. — Выпили малость, он и сморился.

— Ну-ну, — хмыкнула Ирина, брезгливо поджав губки. — А помыться у тебя нельзя? А то весь день в вагоне по жарище ехала… Вода горячая есть?

— У меня колонка, разве не помнишь? Если газ не отключают, то горячая вода всегда имеется.

Пух уютно похрапывал, старшина зашел в спальню, поменял бельишко на кровати. Самому, что ли, ополоснуться? Вроде как с работы пришел, окатился душем, а сейчас весь вспотел заново, хотя к вечеру не так жарко было. Не иначе от нервов. Нет, ежели этот год удастся дотянуть — уйдет он к чертовой матери из этой ментуры! Пенсия будет, а подработать он сумеет. Не дохлый еще, и голова варит.

— Ванечка-а… — позвала Ира из ванной. — Ты мне спинку не потрешь?

В другое время Муравьев как на крыльях полетел бы. А сегодня пошел не спеша, безо всякого интереса. По дороге, правда, глотнул из недопитой бутылки, но веселее не стало.

Ира полулежала в ванной, укутанная в пену, и блаженно жмурилась, закинув руки за голову. Красивая, стерва! Жена у Ивана была, конечно, тоже ничего, симпатичная, но не очень ухоженная. Опять же постарше выглядела. Этой и тридцати не дашь, хотя семь лет назад, когда они первый раз встретились, совсем уж юной не была. Как видно, она там, на югах, совсем голенькой загорала — и грудки засмуглявила, и низ. Прямо шоколадка! И это при золотистых волосах — чудо! А у Ивана червяки в душе ползают, и смотреть на все это не хочется, чтоб душу не травить.

— Что ты такой хмуренький, Ванечка? — произнесла Ира, открыв один серый глазик и прищурив второй. — Ты мне совсем-совсем не рад, верно?

— Почему… — промямлил старшина. — Устал я просто. Заработался, наверно. Дежурил сегодня на пляже, все купаются, а мне не положено.

— Бедненький! — пожалела Ира. — Ну, раз на пляже не успел, так, может, со мной искупаешься, а? Помнишь, как в тот раз?

Муравьев помнил, хотя и не очень точно. Но все же разделся и влез, полагая, что ополоснуться и впрямь не мешает.

— Ну, вот моя спинка! — хихикнула Ирина, встав на четвереньки и оскалив белые фарфоровые зубки. — Давай, трудись!

Старшина взял мочалку и стал трудиться, но, честно сказать, с тем же удовольствием, как если б кобылу скребницей оттирал.

— Это что такое с нами случилось? — удивленно произнесла Ира. — Ну-ка, колись, гражданин начальник!

— Да так, ничего особенного… — пробормотал Сергеич. — По службе кое-что не клеится.

— Да нет, брат, — покачала головой гостья, поднимаясь на ноги и включая душ, — если у тебя и не клеится, то по-серьезному. Может, расскажешь, облегчишь душу?

— Не положено, — хмыкнул старшина, — служебная тайна.

— Знаешь, — смывая с себя пену и заодно поливая Ивана, заметила Ирина, — служебные тайны бывают разные. Некоторые надо при себе держать, а другими лучше поделиться. Иногда посторонний человек помочь может.

— Ты, что ли, мне поможешь? — усмехнулся Сергеич.

— А почему бы и нет? Ты ведь не знаешь, какие у меня есть возможности.

Ну и баба! Старшина даже подивился такой самоуверенности. Хотя, с другой стороны, о том, кто такая эта Ира, он и впрямь ни хрена не знал. Только то, что она в соседнем облцентре обитает. Не знал даже, замужем она или нет, не говоря уж о том, кто у нее родители и где она работает. Да что там! Он ведь ее фамилии и отчества никогда не спрашивал.

— А ты что, — грустно пошутил Сергеич, выбираясь из ванны и начиная вытираться, — какому-нибудь начальству родней доводишься?

— Может, и довожусь, — лукаво прищурилась Ирина. — А может, я сама начальство?

— Сомнительно что-то, — покачал головой Иван, — если б ты была начальством, так небось тебе бы к поезду «Мерседес» подали и в гостиницу «Губернаторская» отвезли. Прямо в номер «люкс» из трех комнат.

— Нету в вашей «Губернаторской» такого «люкса», — хмыкнула Ирина. — Такой только в «Загородной» есть, бывшей обкомовской. Туда всяких псковских чинов селили.

Муравьев немного удивился.

— А ты что, бывала там? — спросил он с легким подозрением.

— Доводилось, — усмехнулась Ира, запахивая махровый халат.

— Ну и что ж ты сегодня туда не поехала? — усмехнулся Иван. — Поиздержалась на юге?

— Нет, — мотнула мокрой головой Ира, подключая к розетке фен. — Просто захотелось с тобой увидеться. Дай, думаю, позвоню наудачу? Если б жена подошла, я бы, конечно, не стала сказываться… Ты не волнуйся, не переживай. Мне больше ничего не надо было — только увидеть тебя, и все.

Похоже, ей не терпелось узнать, какая такая печаль-кручина снедает несчастного Ванечку.

— С крутыми не поладил? — догадалась Ирина.

— Есть такой момент… — сознался Сергеич.

— И что им надо? Что-нибудь требуют, пугают?

— Да как бы тебе сказать… Пока ничего не требуют и ничем не пугают. Я больше сам себя запугал, по-моему. В общем, кажется мне, будто могут они решить, что я на этом свете лишний.

— Это ты сам придумал или кто-то подсказал? — Ира отключила фен и еще разик прошлась по волосам расческой.

— Сам дошел, — нехотя ответил Муравьев.

— А может, у тебя просто мания преследования? На солнышке перегрелся — и в мозгах что-то сдвинулось? Ты давно в отпуске был?

— В прошлом году весной. А в этот раз обещают не раньше осени.

— Хочешь, чтоб тебя завтра в отпуск отпустили? — явно не шуточным тоном предложила Ирина.

— Не отказался бы, — усмехнулся старшина, который ее, конечно, всерьез не принял. — А что, можешь устроить?

— Могу, если расскажешь мне все от и до о своих проблемах.

Она говорила так уверенно, что на Муравьева опять нашли подозрения. А что, если ее все-таки к нему подослали? Допустим, для того, чтоб выведать, насколько он, Муравьев, в курсе произошедшего на пляже. Ну а потом прикинут, опасны эти сведения или нет. Если решат, что не опасны и ничего такого, что могло бы в суде фигурировать, он не узнал, то будет Муравьев жить дальше. Если же им покажется, что он где-то и как-то может лишнее сказать, то и его уберут, и Пуха разнесчастного, а может, и до Шнобеля доберутся.

Они вышли из ванной и перебрались в кухню, где можно было покурить и побеседовать, не мешая мирному сну Вани-Пуха.

— Слушай, — сказал Иван с немного злой усмешкой, — а ты кто такая, чтоб интересоваться моими проблемами? Может, тебе кто-нибудь поручение дал, а?

— Нет, — мотнула головой Ира, — я ничьих поручений не выполняю. Я просто чувствую, что ты действительно в опасности. И очень может быть, что единственный шанс от нее открутиться — это все и очень откровенно рассказать мне.

— Вот я и спрашиваю: кто ты такая? Замминистра внутренних дел по сексуальным вопросам? Или просто любопытная баба с великим понтом? А может, стукачка бандитская?

— А ты нервный, Ванечка! — строго прищурилась Ирина. — Очень нервный! По-моему, перед моим приходом ты даже ружьишко доставал, верно? Я слышала, как оно за дверью брякало. Не иначе спрятал в кладовку, когда увидел, что я одна.

— Слух у тебя острый, — проворчал старшина, — не по годам…

— Ничего не поделаешь, жизнь такая, — произнесла Ира. — В общем, так: даю тебе пять минут на то, чтоб собраться с духом и рассказать, что у тебя сегодня стряслось на пляже. В подробностях! Если не соберешься — останешься здесь с этим алкашом, и что тут с вами, дураками, сделают — не моя забота!

— Ирина, — вздохнул Сергеич, — я уже чувствую, что ты женщина крутая. Но кто ты, хотя бы приблизительно, а? Ведь самому голову в петлю неохота совать, верно? Ну расскажу я, а потом что? Не проснусь завтра утром?

— Ванечка, миленький, — проникновенно заглядывая ему в глаза, произнесла Ира более нежным тоном. — Не беспокойся, не волнуйся. Все будет хорошо. А кто я — это сейчас не важно. Верь, я тебе только добра хочу.

— Откуда я это знаю? Кто ж признается, что хочет зла?

— Ну, тогда помысли логически, — голос Иры снова зазвучал тверже. — Если ты чувствуешь, что насолил крутым, то, наверно, догадываешься, что и они об этом знают, верно? И более того, почти уверен в том, что родная ментура тебя не защитит, а то и отдаст им с потрохами. Так?

— Ну, допустим.

— Стало быть, на фига им еще что-то уточнять и проверять? Есть человек — есть проблема, нет человека — нет проблемы. Тебя уберут и так, без разбирательств. В это ты уже сам поверил, хотя тебе никто еще не угрожал. А я даю тебе шанс, понимаешь? Хотя я не богиня и тоже не все могу. Но мне будет жалко, если ты пропадешь. Очень жалко…

— Почему? Ты ж мне никто, — зло произнес Иван. — Случайная связь, как говорится. Если скажешь, что у тебя любовь ко мне, так я не поверю. Ну погуляли на отдыхе семь лет назад, ну еще недельку гульнули позапрошлым летом… Сейчас вот подвернулась тебе оказия, решила еще побалдеть. В лучшем случае!

— Ваня, — сказала Ира, — я тебе пять минут давала, а ты мне уже три минуты мозги полощешь! Не хочешь говорить — хрен с тобой!

Она порывисто встала, но Иван удержал ее за руку:

— Ладно. Утопающий за соломину хватается. Вот что сегодня случилось…

И Муравьев начал торопливо, но довольно связно пересказывать Ирине все, что произошло сегодня на пляже. Как то, что от Шнобеля услышал, так и то, чему сам был свидетелем. Ну а под конец рассказал еще и то, что сообщил Ваня-Пух.

— Ничего не пропустил? — почти следовательским тоном поинтересовалась Ирина.

— Нет, все как на духу… — ответил Сергеич. — И что ты мне теперь посоветуешь?

Вопрос его прозвучал с некоторой иронией. Дескать, вот тебе, голубушка, мои проблемы на рассмотрение. Похвалялась, что утрясешь? Вот и утрясай помаленьку.

— Значит, этот тезка твой, — Ирина задумчиво мотнула головой в сторону столовой, где похрапывал Пухов, — слышал, что папки они в машине не нашли?

— Слышал, — кивнул Муравьев. — Может, ты даже знаешь, что за папку они искали?

— Догадываюсь, — произнесла Ирина. — Между прочим, ты к этой папке кое-какое отношение имеешь, хотя и сам об этом не знаешь.

— Я? — искренне удивился старшина. — Я ее в глаза не видал!

— Это правда. Но в этой папке есть кое-что о твоем происхождении. По крайней мере, должно быть.

— О моем? — Муравьев аж подпрыгнул. — Каком происхождении? У меня, между прочим, мать жива, слава богу. Правда, четыре года назад в деревню переехала, когда ребятня подросла и тут тесно стало. Что-то мне ни про какую папку никто не говорил!

— Ну, у тебя об этой папке даже отцовы родители ничего не знали. А уж материны — тем более. Да и вообще, там очень сложная и путаная история, которая тебя покамест не касается. А касается тебя вот что. Оставаться тебе здесь не стоит. Убить тебя сразу не убьют, а вот увезти могут. Если это им удастся, я тебе не позавидую.

— И куда ж мне бежать? — пробормотал Муравьев. — От квартиры, от жены и детей? Да у меня денег наличных — ровно до получки. 152 рубля с копейками.

— Об этом не беспокойся. Тебе и Пуху мы убежище найдем. И даже бесплатно.

— Спасибо, конечно, — грустно хмыкнул Муравьев. — Но они ведь до жены и ребятишек дотянуться могут… Правда, они пока в Крыму, но ведь приедут скоро. Да и родители здесь, поблизости, а в конторе знают, где они живут.

— Постараемся, чтоб их не тронули.

— Постараемся… — мрачно заметил Иван. — Убежище найдем… Это что ж за организация такая, а? ФСБ?

— Нет. Если я скажу, что это негосударственная структура, тебя устроит?

— Короче, банда, — резюмировал старшина.

— Если тебе так проще, считай, что банда. Но со знаком «плюс».

— Банда есть банда, — сказал Муравьев. — То есть то, что ходит под статьей и нарушает закон. Но, конечно, если выбирать, что приятней, то уж лучше в вашу банду, чем на тот свет…

— Хорошо, что ты это понял… — произнесла Ирина и ушла в столовую. Старшина услышал, как попискивают кнопки на телефонном аппарате. Неизвестно отчего, но у него появилась уверенность, что все кончится хорошо.

 

КОМУ НА РУСИ ЖИТЬ ХОРОШО?

Не один старшина Муравьев волновался в эту теплую летнюю ночь. На другом краю города, в частном, деревенского типа домишке на улице Овражной, примерно в те же часы, за столом сидели трое разогретых спиртным людей. Но водяра, которую высосали уже почти по пятьсот граммов на брата, не давала им ни кайфа, ни успокоения. А вот мозги затуманила крепко.

— Может, менты эту папку зажали, а? — нетвердым языком произнес бритоголовый и голопузый мужик в черных шортах до колен.

— Фима, япона мать! — раздраженно дыхнул перегаром блондин со шкиперской бородкой в зеленой майке с изображением веселого дельфинчика, танцующего на хвосте. — Ты пятый раз ту же фигню повторяешь! Иди проспись, блин, не мешай думать!

— Но почему фигня-то? — обиженно произнес Фима. — Им самое оно ее зажать, а потом нагнать цену! Скажи ему, Гришан, разве я не прав?

— Прав, прав! — похлопал его по плечу третий собутыльник, который выглядел трезвее других. Если б тут присутствовал Семен Шлемович Шнобель — такое ему, конечно, в самом ужасном кошмаре не приснилось бы! — то вполне мог бы опознать в этом мужике того самого типа, который подменил Рыжикову тюбик с кремом для загара.

— Во! — Фима (этот в противоположность Гришану был и впрямь косой), обрадовавшись поддержке, аж привстал, но явно не смог держать равновесие. Гришан его вовремя подхватил и сказал:

— Прав ты, прав, кореш! Но тебе отдохнуть пора. Давай топай баиньки. Ножки не ходят, глазки не смотрят…

Кое-как дотащив братка до кровати, Гришан закатил туда Фиму и вернулся к столу.

— Молодец, — похвалил белобрысый. — А то он меня уже доставать начал с этим «менты зажали». Еще чуток — не удержался бы, честное слово!

— Ну, зациклило его на этих ментах. Бывает такое по пьяни. Тем более что вопрос до сих пор неясен. Ты мне можешь убедительно доказать, что у них нет резона папку себе оставить?

— Гришан, какие тебе еще нужны доказательства? Эти менты, которые сегодня на нас вкалывали, повязаны вот так! — Бородач провел ребром ладони по горлу. — Если мы все, что на них имеется, отправим куда надо — им хана! Они до суда не доживут, понял? А потом, им эта папка без нас на хрен не нужна. Кто им больше нашего за нее предложит?

— Найдутся, если поискать… — мрачно произнес Гришан. — Рыжик этот, хрен с горы, ее, если покойный Зуб не врал, всего за пять штук гринов купил, а с нас, падла, пятьдесят просил. Значит, уже просек цену, понял? А если менты ее прочитают, разберутся, то все сто затребуют. Мы не заплатим, они другую контору найдут, и не обязательно в нашей области.

— Да не станут они рисковать, пойми ты, братуха! — с досадой отмахнулся «шкипер». — Тягунов на замначальника УВД в резерве стоит. Если Федор поднажмет — он через неделю на повышение пойдет. А если он с нами расконтачится, то через пару недель в СИЗО сядет, понял? Тут знаешь какая механика? Хрен проссышь! А опер этот, Власьев, который нас сегодня обеспечивал, — его лучший корефан. И засиделся уже на майорской должности. Если Тягунов наверх пойдет, то он на место Тягунова — сто процентов! А если Тягунова упекут, то он и дня на воле не пробегает…

— Но бабки им нужны, согласен? — упрямо проговорил Гришан. — А если им кто-то даст сто тысяч и пообещает с Федором разобраться? Компромат-то где? У меня его нет, он у Федора. И у тебя, как я понял, напрямую к Федору выхода нет. Чем мы, на хрен, их пугать будем? Голой жопой с ручками?!

— Гришаня, я когда-нибудь был треплом, а? — нахмурился блондин. — Или, может быть, ты скажешь, что я вас весной кинул, когда вы тут, в овраге, желтую «шестерку» взорвали? Вы по десять штук получили в «зелени». А работы было — дай бог на две с полтиной. Но я обещал — и я сделал. И не думай, что в этой губернии есть кто-то, кто может с Федором разобраться. Это ведь не Дядя Вова и не Трехпалый, которые, блин, оборзели до крайности и светились где ни попадя. Федор зря не выставляется, и правильно делает. Все знают, что он есть, но никто его не видел, кроме лиц особо приближенных. Никто не видел, но все знают, что с Федором шутки плохи.

— Не надо рекламы, Филат! — с некоторой досадой произнес Гришан. — Все уже знают, что он великий человек и так далее. И я вполне могу поверить, будто за ним мы как за каменной стеной. Про тебя могу тоже сказать четко. Ты нас с Фимой нормально обашлил — бабки были в срок и в нужной сумме. Хотя, конечно, согласиться, будто работы было на две с полтиной, — не могу при всем уважении. Сейчас меня лично волнует простой вопрос: как нас намерены в этот раз рассчитывать? Мы свое сделали, даже с перевыполнением. Ну, за спасателя, конечно, я не прошу, печальное недоразумение. А Рыжика мы сделали так, как просили. С помощью крема, тихо и без кровопролития. Договор, конечно, неписаный, но подряжались так же, как за Колтунова. Нам лично вся папка не нужна. Тот рецептик, который нам Рыжик дал для пробы, оказался клевым — сработал. И десять кусков на рыло нам нужны как воздух. Федора мы не знаем, даже не уверены, что он в натуре существует. Но баксы — это святое. Мы их с тебя лично требовать будем, учти.

Филат нахмурился:

— Гришан, похоже, тебе тоже бай-бай пора. Сейчас язык смелый до ужаса, а завтра, когда головке бо-бо будет, — начнешь каяться и лопотать, что этих глупостей ты не говорил…

— Я не пьяный, кореш. Я в три раза тебя трезвее. И если к среде баксов не будет — сам догадайся с трех раз.

Филат явно рассердился, и создавалось впечатление, будто вот-вот начнется драка. Но тут произошло то, чего не ожидали перессорившиеся собутыльники. Свет в доме мгновенно погас. А затем послышались какие-то странные шорохи со стороны сеней, с чердака и от распахнутого окна, выходящего на огород.

— О-х! — коротко и сдавленно вскрикнул Гришан, будто кто-то зажал ему рот.

— Что за фигня? — пробормотал Филат в темноте, и в ту же секунду две пары очень сильных рук сцапали его за локти, а третья затолкала в рот кляп, да еще и залепила губы пластырем. Щелк! Щелк! На запястьях у Гришана и Филата защелкнулись браслетки.

— Где третий? — негромко спросил кто-то из тех, кто появился в комнате лишь после того, как погас свет.

— Дрыхнет. Можно без упаковки везти.

— Можно, но не нужно. Пакуйте, как всех! И в кузов быстренько. Топорик — за руль! Ключ нашел?

— На фиг он нужен, напрямую заделаем…

— Отставить! Обыщи Гришана, это его «газелька».

— Есть ключики!

— Быстро к машине, уходим! Время, время!

Темные безликие фигуры орудовали быстро и почти не производя шума. Во дворике повязанных и вяло упирающихся пленников осторожно перетащили в кузов «Газели». Затем один из таинственных пришельцев сел в кабину, а четверо в кузов, придавив барахтающихся пленников к полу.

— Газуй, Топорик! Милка! Инъекцию! — приказал тот, кто, видать, был тут за командира, и сел справа от водителя.

«Газель» выехала за ворота, вывернула на Овражную и покатила в направлении дороги, по которой можно было спуститься в овраг, вокруг которого подковой тянулась эта самая улица.

Но спускаться в овраг машина не стала. Она лишь притормозила и трижды мигнула фарами. Сразу после этого со дна оврага на хорошей скорости стал подниматься «Ниссан-Патрол». «Газель» сразу же поехала дальше, а джип, выбравшись из оврага, пристроился ей в кильватер.

Обе машины довольно быстро выехали за городскую черту по какой-то грунтовой дорожке, проехали по проселку мимо пригородной деревеньки, а затем вырулили на шоссе, обойдя пост ГИБДД, стороживший выезд из города. Здесь оба водителя резко прибавили скорость и понеслись под сто километров в час. Промчавшись таким манером верст тридцать, «Газель» и джип помаленьку сбавили ход, пересекли осевую и свернули налево, на какую-то гравийную дорожку. Потом еще попетляли по проселкам и опять оказались на асфальтированном шоссе. Это шоссе привело их к наглухо закрытым воротам со стальными створками и острыми пиками наверху. По обе стороны от ворот при свете фар просматривался высокий бетонный забор, построенный, должно быть, намного позже, чем ворота.

Джип требовательно загудел, причем чередование коротких и длинных гудков явно было условным сигналом. После этого заурчали моторчики, и ворота распахнулись с помощью каких-то шарнирно-тросовых тяг. «Газель» и «Ниссан-Патрол» въехали на просторную асфальтированную аллею, по обе стороны которой стояли статуи гипсовых пионеров и пионерок.

Если б здесь оказался Юрка Таран, то сразу узнал бы бывший пионерлагерь «Звездочка», некогда принадлежавший химкомбинату, по-прежнему коптившему небо в поселке Советский. Еще год назад эта территория принадлежала небезызвестному Дяде Вове, который собрался соорудить в этом месте дачный поселок для своей братвы. Потом Дядя Вова прекратил свое земное существование, братва — только та, которую не сумели посадить, конечно, — рассосалась по более удачливым конторам, а строительство поселка было заморожено. Зимой здесь укрепился воскресший из мертвых Ваня Седой, однако и его правление было недолгим.

Теперь эта территория формально принадлежала некой фирме «Теремок инкорпорейтед» (не путать с «Балаган лимитед»!), а охрану ее обеспечивало ЧОП «Антарес», директором которого, как это ни странно, числился господин Птицын Г. М.

«Газель», а следом и «Ниссан» вкатили в ворота гаража, после чего съехали по небольшому пандусу вниз, туда, где располагались боксы. Остановились и заглушили моторы. Из кабины «Газели» выбрались Топорик и командир, который после снятия маски оказался хорошо знакомым Юрке Тарану капитаном Сергеем Ляпуновым. А из кузова один за другим повыпрыгивали четверо в черных комбезах. Они тоже стащили с потных физиономий вязаные маски. Все они были хорошо знакомыми Тарану людьми — бойцами МАМОНТа. Правда, этих он знал только по именам и кличкам: Сева, Киря, Антон и единственная неповторимая Милка — «Королева воинов». Из «Ниссана» вылез только водитель по кличке Боба.

Ляпунов подошел к ним.

— Ну как, клиенты живы?

— Спят, — пробасила Милка. — Через часок можно будить и работать.

— Распаковали?

— Нет еще. Сами же сказали, что не нужно.

— Так, давайте выгружать и затаривать в хранилище!

«Мамонты» осторожно выгрузили из кузова Филата, Гришана и Фиму. Пленники были абсолютно бесчувственны, но дышали.

— Осторожней ворочайте! — распоряжался Ляпунов. — Не дай бог, кляп кому-то глотку заткнет.

— Может, расклеить рты? — предложила Милка. — Один хрен, они сейчас ни фига не чуют. Ими сейчас сваи забивать можно — не проснутся.

— Не торопись… — мотнул головой капитан. — До хранилища потерпят. Так, взяли!

«Мамонты» похватали «клиентов» под руки и потащили к узкой дверце, за которой начинался подземный коридор, ведущий в бывшее овощехранилище пионерского лагеря, где еще во времена Дяди Вовы была сооружена подземная тюрьма для содержания должников, заложников и братков, подозревавшихся в несанкционированном стукачестве, крысятничестве, подставах и прочих нарушениях блатного законодательства.

Вова в свое время особо не надрывался: просто установил решетки с дверцами в бывших отсеках для хранения корнеплодов. «Мамонты» и вовсе не стали ничего переделывать, тем более что они надолго никого не сажали. Сейчас ни в одной из камер никаких «постояльцев» не было.

Филата, Гришана и Фиму внесли в одну из камер и усадили на деревянную лавку спинами к бетонной стене.

— Распаковываем не спеша, — объявил капитан. — Сперва пластыри, потом кляпы, наручники в последнюю очередь.

Пленников без особых церемоний освободили от пластырей на губах. Ни один из них даже не замычал, хотя любой, даже очень пьяный и сонный, человек после такой процедуры минимум дернулся бы от боли.

— Нормально! — констатировала Милка. — Можно и кляпы удалять, и наручники.

— Сначала — кляпы, — напомнил Ляпунов. — Не спеша.

Кляпы вынули, а затем освободили арестантов от браслеток. После этого вышли из камеры и заперли дверь.

— Закурим? — предложил Топорик. — Уже какой раз этот препарат используем, а меня все в дрожь бросает.

— Да, — кивнул Сева, — эта штука крепкая! Помнишь, как тот обормот бушевал, которого случайно разбудили? Еле-еле вчетвером скрутили…

— Это еще повезло, что он вообще-то слабак был, — хмыкнул Ляпунов. — Если бы эти проснулись — нам бы их всей командой не утихомирить. Их в таком виде и из автомата не сразу завалишь…

— Да-а, — вздохнул Киря, — я когда узнал, что Седой от этой дряни даже на перебитых ногах бегом бегал — аж сам прибалдел.

— Ничего, — усмехнулся Ляпунов. — Теперь он уже не бегает… Сколько там времени осталось, Людмила?

— Через полчаса можно допрашивать, — ответила Милка. — Дозреют…

 

А ПАПКА-ТО — ВОТ ОНА…

Таран обо всех этих ночных событиях и понятия не имел. Он мирно спал рядом с теплой и уютной Надькой и не просыпался даже тогда, когда Лешка пару раз пищал. То жрать хотел, то требовал, чтоб подгузники поменяли. Обычное дело. Надька, та, конечно, вскакивала и начинала чадо успокаивать, а Таран сопел в две дырки, да и все.

Утром тоже все шло по-прежнему. Пробежались на зарядочку в компании с Лизкой — «папа Гена» то ли просто поленился, то ли имел необходимость по сотовому с кем-то связаться. Во всяком случае, когда после зарядочки и очень освежающего утреннего купания молодежь вернулась домой, то Птицын шел к избе со стороны «скворечника» известного назначения, и из кармана штанов у него просматривался телефон. Девки на это внимания не обратили, а Юрка фишку просек. Конечно, интересоваться, куда и зачем Птицелов названивал, Таран не стал. Если надо Юрке знать — Птицын сам скажет, а если не надо — значит, не надо.

После завтрака, однако, Птицын сказал:

— Что это у меня нынче нога разболелась к утру. Даже опухла вроде. То ли сглазил вчера, когда сказал, будто в теплую погоду не беспокоит, то ли еще что… Теперь уж точно надо к вашей Анне Гавриловне ехать.

— Точно, — подтвердила Наталья Владимировна, — в туалет шел, так хромал сильно, я видела.

— Как же ты поедешь, — забеспокоилась Лизка. — Педали не нажмешь небось?

— Юра меня подвезет, — уверенно отозвался Птицын. — Он у нас хорошо машину водит. Заодно места ваши покажет получше, а то я не все разглядел, когда вчера ехал.

— Заодно в магазин зайдите, — тут же вклинилась Надька. — Я вам списочек набросаю, чего приобрести надо…

Тарану вручили солидную хозяйственную сумку, соответствующий капитал — казначеем в семействе была исключительно Надежда, — и он, усевшись за баранку «уазика», повез Птицына «на лечение».

— Неужели правда нога заболела? — спросил Юрка, когда избушки Шишовки остались позади.

— Нет, конечно, — хмыкнул Птицын. — Это бабуля ваша заметила, что я с вами не побежал, зашла в комнату и спрашивает: «Нога, что ли, заболела?» А мне нужно было по телефону поговорить. «Да, — говорю, — что-то прихватило!» Пришлось хромать до туалета и оттуда связь держать…

— Насчет Рыжикова? — осмелился спросить Таран.

— И насчет него тоже. Наведались ребята к нему на квартиру. Тихо, культурно, никого не потревожив. Он холостой был, один жил. Родственников в городе нет, еще не успели приехать. Все аккуратно просмотрели — нет этой папки. Потом позвонила одна хорошая девушка. Из отпуска возвращалась, решила заехать к своему давнему приятелю. Просто так, безо всяких задних мыслей. И оказалось, представь себе, что этот парень — милицейский старшина, который вчера днем дежурил на пляже и очень много интересного о смерти Рыжикова сообщил. В частности о том, что его коллеги заныкали некий тюбик с кремом для загара, где, возможно, был яд, которым отравили Рыжикова. Заныкали и подменили липовым. Наверняка и медицинское заключение будет чистой воды брехологией. Но старшина эту подмену заметил и по простоте душевной сказал об этом коллегам. Те, конечно, на него же и напустились: мол, это у тебя из-под носа вещдок увели. Причем, как оказалось, эти же самые опера собирались и папку из машины Рыжикова увести, но ее там почему-то не оказалось. Но самое главное — старшина узнал, что в убийстве этого писаки замешан некто Фима. А Фиму этого наши ребята пасут еще с весны, после того как он со своим другом Гришаном взорвал гражданина Колтунова. Ляпунов туда съездил — и очень удачно. Взял не только Фиму, но и Гришана, а также третьего, ранее не учтенного гражданина, так называемого Филата…

— И теперь вы знаете, кто за этой папкой охотится? — не утерпел Таран.

— Пока так скажу: мы сильно продвинулись в этом направлении, — усмехнулся Птицын. — Одно только неприятно. Эта контора, которая, как видно, пожадничала и не захотела платить полста тысяч долларов за ценную папку, теперь в очень большой опасности. Рыжиков, оказывается, кроме рецептов всяких снадобий, решил им продать и кое-какой компромат. Во всяком случае, он показывал Филату ксерокопии очень важных бумажек. И самое ужасное в том, что эти бумажки могут уже завтра-послезавтра всплыть, ибо Рыжиков сами подлинники где-то спрятал. И некий верный человек якобы должен в случае смерти Рыжикова отправить их в Генпрокуратуру. А это, к сожалению, может и по нас ударить, вот какая штука…

— Так чего мы, интересно, к этой бабке Нюшке намылились? — Таран даже притормозил. — Ведь ясно как божий день, что папку Полина уже продала, и она, эта папка, попала к Рыжикову. Ну и что нам эта Гавриловна скажет?! Что мы у нее выяснить сможем?

— Ну, во-первых, надо все-таки уточнить, как все это знакомство протекало, почему господин журналист Полине пять тысяч выплатил, хотя ведь надо еще проверить толком, стоят ли бабкины рецепты таких денег? Кстати, то, что Полина свои пять тысяч получила за эту папку, мы только предполагаем. А надо знать точно!

— Ну хорошо, — проворчал Таран. — А те ребята, с которых Рыжиков за эту папку полсотни тысяч требовал, они что, не проверили все это дело?

— Не все так просто. Эти ребята, которые с Рыжиковым торговались, тоже были не дураки. И разрабатывали его, можно сказать, профессионально. Отслеживали знакомства, связи и прочее. И сами, и через ментов. А кроме того, как выяснилось, взяли на пробу один рецепт…

— И с помощью этого рецепта самого Рыжикова отправили на тот свет? — догадался Юрка.

— Так точно. Позавчера они предложили, чтоб он привез им папку на пляж. Дескать, сперва ополоснемся, позагораем, а потом сядем в машину и внимательно все посмотрим. Но Рыжиков сказал, что ему нужен аванс — половина от суммы, 25 тысяч. Филат связался с основным заказчиком, и тот велел: обещайте хоть все сразу, но не давайте ничего. Дескать, слишком наглый фраер.

— А Рыжиков папку не привез?

— Он сказал, что, пока не увидит денег, они не увидят папки. Филат и остальные двое обострять вопрос не стали, сказали, что должен подъехать еще кто-то и привезти бабки. Сели играть в карты, потом пошли купаться, в это время Гришан подменил тюбик. Они уже не первый раз общались на пляже и знали, что Рыжиков пользуется этим кремом. Купили в ближайшем ларьке точно такой же и шприцем ввели в крем отраву. Первый опыт провели на каком-то бомже, тоже еще позавчера. По их словам, бомж отбросил копыта за тридцать секунд, без боли и мучений. Как будто заснул, и все. Они сами вызвали «Скорую», врач констатировала смерть от солнечного удара. После этого решили, что если Рыжиков не захочет отдать папку без аванса, то они ее и так заберут. Продумали даже вариант, если не удастся забраться к нему в машину. Договорились с оперативником майором Власьевым, как обеспечить это дело. А оказалось, что папки нет.

— Что ж, Рыжиков их вообще кинуть хотел?

— Нет, даже Филат так не думает. Он считает, что Рыжиков хотел убедиться, что ему привезли аванс, а потом намеревался отвезти их туда, где хранил папку. И, как он думает, там у Рыжикова имелась силовая поддержка. Так что, если б ребята захотели получить папку за так, то могли бы и вовсе остаться с носом. В общем, вчера они сами сглупили, поспешили и остались в дураках. Два трупа, большой шухер — и никакого результата. К тому же мокрушники эти, Гришан с Фимой, требовали от Филата расчета, а денег у него не было. Он вообще хотел их замочить, если очень сильно нудить будут.

— Во люди! — искренне возмутился Таран.

— Но Филат и сам на волоске висит. Заказчик ему пообещал, что если с папкой продинамит, то очень пожалеет. А где ее искать, Филат понятия не имеет. Но точно знает, что ни дома, ни на работе этой папки нет. Они втихаря облазали квартиры всех его любовниц и приятелей. Практически во всех местах побывали, где Рыжиков хоть чуточку светился. Два месяца кряду водили его по городу — и ни шиша. Вот поэтому-то у меня и появилась мысль, что Рыжиков эту папку вовсе в город не возил.

— И что, думаете, она у бабки лежит? — с иронией спросил Таран.

— А почему бы и нет?

Въехали в село, прокатили мимо здешнего «центра». Миновали избу бывшего сельсовета, на которой был приколочен старый герб РСФСР с серпом и молотом, развевался некий бело-сизо-оранжевый флаг (до таких цветов вылинял российский триколор), а также имелась относительно свежая вывеска: «Волостная управа».

Далее проехали клуб, почту, магазин с большой вывеской. Наконец добрались до противоположного конца села. Уже была видна развилка, которую Таран хорошо помнил по февральским приключениям. Тогда он, в компании с Полиной и Лизкой, проезжал ее под дулами автоматов, которые благодаря его доверчивости попали в руки Гальке и Таньке, двум-приблатненным оторвам. Они подъезжали сюда со стороны озера, справа, но в село не поехали. Галька заставила гнать машину дальше, по дороге, ведущей к шоссе, но потом велела повернуть к бывшему санаторию химкомбината… Таран вдруг подумал: а что, если Рыжиков запрятал свою папку где-нибудь там? Конечно, Дуська-самогонщица давно уже пребывает в пекле. Но ведь именно у нее обнаружился тот самый таинственный порошок, от которого Полина, Галька, Танька и Дуськины кочегары превратились в безвольные, покорные любому приказу существа! А что, если рецептик этого порошка Дуська вычитала в папке, которую ей доверил Рыжиков?

Но говорить об этом Юрка не стал, потому что Птицын велел тормозить.

— Посиди здесь, — сказал он, осторожно выбираясь из машины, будто у него и впрямь нога болела. — Посматривай по сторонам На всякий случай…

Таран точного места, где проживала Полинина бабка, не знал, а вот Птицын, хоть и прихрамывая, но очень уверенно направился к небольшой избе, стоявшей в глубине фруктового сада, обнесенного зеленым штакетником. В отличие от соседних, довольно зачуханных и давно не подвергавшихся даже косметическому ремонту, эта выглядела очень изящно, прямо как на лубочных картинках, изображавших счастливый быт освобожденного крестьянства в пореформенной России XIX века. И шифер на крыше лежал свеженький, и стены были с внешней стороны аккуратно обшиты крашенной в зеленый цвет вагонкой, и резные наличники на окнах были новенькие, нежно-голубые. Неужели это все бабка, которой далеко за семьдесят, своеручно проделала? Может, папа Нефедов матушку навещал?

Генрих Михайлович дошел до незапертой калитки. Во дворе тут же загавкал барбос, предупреждая хозяйку о визитере. А затем с крыльца спустилась невысокая старушка, сильно загорелая и одетая явно не по-деревенски — в джинсы, безрукавку и бейсболку. Да еще и в солнцезащитных очках! Таких бабуль Таран видел только в американских фильмах.

— Что вам угодно, гражданин? — спросила бабка строгим тоном.

— Извините, Анна Гавриловна, — вежливо произнес Птицын, — мне к вам порекомендовали обратиться. У меня в прошлом был закрытый перелом, а теперь вот нога изрядно мучит. Хотелось бы проконсультироваться.

— Извините, а кто вам порекомендовал обратиться ко мне?

— Рыжиков Андрей Михайлович.

— Ну, тогда проходите.

Птицын поднялся на крыльцо и скрылся внутри красивой избушки. Таран прислушался, но даже отголосков беседы расслышать не мог.

Прошло минут двадцать, может, чуть побольше, и, к вящему удивлению Юрки, на крыльце появился Птицын, несущий под мышкой увесистую темно-коричневую папку. За ним семенила бабушка Нефедова.

— Сердечно вам благодарен, Анна Гавриловна! — поклонился Генрих Михайлович с отточенной аристократической грацией.

Юрка, конечно, чинно дождался возвращения Птицына и, пока не тронулся с места, никаких вопросов не задавал.

— В магазин поедем? — спросил он у Генриха, когда тот, устроившись на заднем сиденье «уазика», развязал три черных тесемочки, на которые была завязана папка, стал наскоро просматривать многочисленные листы.

— Да-да, — пробормотал Птицын довольно рассеянным тоном. — Надя тебе же список написала, чего купить. Кстати, денег хватит?

— Хватит, — кивнул Юрка. — Надька все до копейки подсчитала. А цены покамест быстро не растут… Неужели та самая папка?

— Да, та самая! — не очень радостно подтвердил Птицын.

— Это ж надо! — Таран не сразу просек, что командир чем-то недоволен. — Там эти братки с ума сходят, глотки друг другу рвут, а папка-то вот она!

— Все верно, — вздохнул Птицын. — Папка-то вот она, только того, за что покойный Рыжиков хотел пятьдесят тысяч долларов заработать, тут нет.

— А что ж тут есть? — разочарованно произнес Таран.

— В сущности, беллетристика. Неопубликованная рукопись романа, сочиненного Полининым дедушкой по материнской линии. По-моему, что-то о 1812 годе…

— А почитать можно?

— В принципе да. Приедем домой, можешь взять. Читай, если не соскучишься…