ВМЕСТЕ

Мело ровно неделю. Мы стали забывать о том, что есть еще что-то, кроме снежных вихрей за окнами и двух десятков людей, набившихся в комнаты заметенного снегом дома. Правда, где-то в ручье продолжала крутиться мини-ГЭС и в доме горел свет. Но спутниковую антенну сдуло и устанавливать ее обратно до окончания пурги было бесполезно — через полчаса опять повалилась бы. Поэтому пришлось смотреть видак. У нас было всего пять кассет. С «Ну, погоди!» и его американским старшим братом «Томом и Джерри». Три дня из семи по несколько раз прокручивали, потом надоело. Радио тоже не хотело работать. Из приемника долетали звуки, похожие на вой пурги — и больше ничего. Поэтому последние четыре дня довольствовались тем, что травили анекдоты. В принципе, безделье — страшная штука. Как оказалось, даже недельку прожить, не имея какой-либо цели, кроме ожидания хорошей погоды, дело очень тоскливое.

Единственный, кто чувствовал себя нормально, был старший Лисов. Он к таким случаям привык и жил по обычному для себя графику. Кормил скотину, топил печь, варил обед. Помощников у него было хоть отбавляй — многие мающиеся скукой были рады чем-то заняться. Иной раз даже спорили, кому идти к «деду» в подручные. Споры быстро прекращал Лисов, он внятно говорил, указуя перстом: «Ты сегодня пойдешь! А ты — завтра!» И ведь не забывал: на другой день брал с собой именно того, кого обещал.

Лисов стал общим начальником. И Сорокин, и я на руководящую роль не претендовали. Тем более не выступал Гриша Середенко, который вместе с пятью товарищами сдался нам, как только началась пурга.

Человеческая логика — вещь сложная, особенно в России. С точки зрения чисто формальной, впускать в дом тех, кто еще пару минут назад стрелял в тебя и даже убил двоих, — непростительная глупость. Само собой, впускали мы этих граждан по одному и без оружия. Среди них было двое легко раненных, а один сильно обморозился. Гриша Середенко был цел и невредим, но стучал зубами от холода. Он очень обрадовался, что Ваня Соловьев жив и не ранен, а потому был словоохотлив. К тому же ему, по случаю добровольной сдачи, налили два раза по 150 граммов спирта.

Ни бить, ни тем более убивать этих ребят не хотелось. Хотя и палили друг в друга, но, в сущности, злиться было не на что. Может быть, если б дело дошло до рукопашной, достичь примирения было бы труднее. Потому что чья пуля мимо тебя швыркнула — наплевать, главное, что мимо. А вот если кто тебе замочил по роже прикладом, пырнул ножом или просто завез кулаком под дых — помнишь крепче.

Не знаю, пустил бы я Середенко со товарищи, если б был только со своей группой, не в союзе с Сарториусом. Скорее всего не пустил бы. Расстреливать бы не стал, а не пустил бы. Замерзнут так замерзнут, нет так нет… Не от жестокости, я вообще-то совсем не жестокий, а из осторожности. Права была Таня-Вика, когда как-то сказала Вик Мэллори, что, мол, младший Баринов — это разумный трус. Права, права была, зараза. Слишком уж часто меня подставляли, путали и надували. Не думаю, что Сарториус был наивнее и доверчивее. Просто он был опытнее и умел читать мысли. Его нельзя было обмануть.

Первые два дня Гришу и его бойцов воспринимали как военнопленных. Их развели по двое в разные комнаты, пристроили в окружении «наших», то есть моих и сорокинцев, которые, постреляв полчаса «из одного окопа», даже не вспоминали о том, что наше знакомство начиналось не очень по-дружески. Какое-то время я вполглаза присматривал — побаивался, не заключат ли Сорокин с Середенко какой-нибудь союз против меня. Но потом перестал. Потому что все время подозревать в условиях замкнутого пространства — ужасно тошно. Да и вообще, выражаясь языком покойного Васи Лопухина, на меня напал дофенизм. Мне жуть как тоскливо было от сидения в этом замкнутом пространстве. Если б не Петрович, обстановка напоминала бы тюрьму. Некоторые товарищи, имевшие подобный опыт — такие были и у Середенко, и у Сарториуса, и у меня (Богдан, отбывший срок за спекуляцию радиодеталями еще в ранней юности), — говорили о том, что в тюрьме хоть прогулки разрешают.

Потом все постепенно стали привыкать к середенковцам. Нашлись земляки, сослуживцы, общие знакомые… Разговоры стали продолжительнее, мягче. Если даже вояки разных наций во время перемирия находят общий язык, то уж нам-то грех было его не найти. Все были россияне, уж советские — точно.

Гриша Середенко, которому исполнилось всего-то двадцать восемь лет, поведал нам с Сорокиным свою грустную историю. Кое-что из нее и раньше нам было известно, кое-что я лично услышал впервые. Сорокин, возможно, знал больше, но не давал этого понять. Про то, что папа Соловьев имел на Гришу зуб, считая ответственным за побег сына из армии и все последующие неприятности, произошедшие с Ваней, мне в общих чертах рассказывал Чудо-юдо. После того как в прошлом году все попытки освободить сынка из цепких лап моего отца потерпели провал и сам Соловьев угодил на несколько суток в плен к сорокинцам, Антон Борисович сильно обиделся. Середенко был наказан самым жутким образом, хотя Гриша не имел никакого касательства ни к нападению Сорокина, ни к сумме выкупа, которую папа Соловьев вынужден был выплатить Сергею Николаевичу за свое освобождение.

Наказание состояло в том, что Гришу оставили служить прапорщиком в той самой войсковой части, где он до того исполнял обязанности дядьки Савельича (см. А.С. Пушкин «Капитанская дочка») при молодом барине, сиречь Ване Соловьеве. На общих основаниях, согласно прапорщицкому контракту, в должности старшины роты. За полгода такой службы у Середенко дважды появлялись мысли о самоубийстве, трижды он был готов кого-нибудь грохнуть и уйти в бега на манер Валерки Русакова. Месячную зарплату в течение этого полугода службы Гриша видел только один раз, накануне президентских выборов. Потом об этом необходимом элементе существования как-то опять позабыли. У Гриши, со времен работы в охранном подразделении фирмы Соловьева, были кое-какие накопления, лежавшие на счетах в Москве, но ехать за ними в столицу он боялся. Да и не так-то это было просто: получить хотя бы краткосрочный отпуск. Кроме того, чтобы съездить в этот самый отпуск, требовалось взять билет. А с воинскими требованиями как раз был напряг в

связи с тем, что Министерство обороны не рассчиталось с транспортниками закакие-то дела. То есть надо было ехать за свои денежки, а их-то как раз и не было. Гриша продавал на толкучке все, что еще мог продать из гражданской одежки, и так с трудом дотянул до осени, когда о нем наконец-то вспомнил Соловьев. Антон Борисович все же сумел отделаться от обвинений в незаконном экспорте оборонных технологий, от подписки о невыезде и тут же отбыл за кордон, для отдыха и лечения нервов. А Середенко, уже готовый плюнуть на все и уволиться — определяя «наказание», его строго предупредили, что батька Соловьев до истечения контракта обратно не возьмет и может даже жизнь попортить, если Гриша весь контракт в армии не отслужит, — был условно-досрочно возвращен в Москву, как получивший амнистию. Радовался он рано, потому что ему, дав возможность немного потренироваться, откормиться и набрать форму, велели возглавить группу ребят и лететь в Сибирь вызволять Ванечку.

Точнее, для начала ему приказали вызволить Сурена. Какие отношениясвязывали Соловьева с этим господином, Грише не объясняли. Побег был организован до смешного просто. Гриша с двумя товарищами прибыл вертолетом в Улунайск. На руках у них были документы и командировочные удостоверения Красноярского краевого УВД, а также вполне натуральные бумажки за подписью облпрокурора одной из российских областей господина В.С.Иванцова об этапировании заключенного Сурена Левоновича Саркисяна в соответствующий облцентр для очной ставки с одним из свидетелей по вновь открывшимся обстоятельствам дела. Гришу на время операции повысили аж до капитана внутренней службы, а его корешков — бывших сержантов ВДВ — до прапорщиков. За день до этого на товарный склад одного из улунайских бизнесменов завезли очередную партию товара, среди которого было все необходимое для бегунов на длинные дистанции.

Из колонии в Улунайск за ними прислали машину. Начальник колонии (по-зековскому — «папа») после небольшого разговора, в ходе которого Гриша передал ему 5000 «зеленых» (видимо, давно оговоренных, потому что никаких разъяснений от Середенко не потребовали), отдал все необходимые распоряжения. Этапируемого усадили в обычную бортовую машину, куда по приказанию «папы» посадили еще шестерых зеков и трех конвоиров-срочников. Этих ребят отдавали на заклание. Шестеро молодцов (специально отобранных Суреном из числа наиболее преданных и надежных) надо было якобы отвезти на делянку, находившуюся в десяти километрах от колонии, по дороге к Улунайску. Но уже в пяти километрах от колонии на узкой таежной дорожке Гриша, сидевший в кабине, заделал шофера из пистолета с глушаком, а когда машина остановилась, его помощники вместе с Суреном тихо почикали остальных. Стащив жмуриков с дороги и присыпав снежком, поехали дальше, прямиком в Улунайск, куда успели как раз к наступлению темноты. Доехали до склада знакомого

торгаша и, по-быстрому переодевшись в чистенькое, как следует перекусили надорожку. Пока беглецы отдыхали в тепле, колонийскую машину два подручных гостеприимного бизнесмена быстренько перегнали по зимнику далеко в тайгу, а обратно вернулись на «уазике».

После этого осталось только поспать до утра и дождаться вертолета, арендованного тем же самым бизнесменом.

Вертолет, естественно, официально вез какой-то груз, но на самом деле его тихо заняли зеки. Когда пилот высадил их неподалеку от района Порченой, в сопках, он даже слова не сказал. Внакладе ни вертолетчик, ни бизнесмен не остались.

Конечно, начальник колонии устроил шухер, поднял тревожную группу, начал чего-то искать… но совсем не там, где находились беглые. Потому что автомобиль, на котором беглецы проскочили в Улунайск, обнаружился очень далеко и от поселка, и от тех мест, куда улетел вертолет.

В общем все шло хорошо до момента встречи с Женькой. Середенко в это время уже передал полномочия Сурену, который получил от Соловьева пакет со всеми инструкциями. До этого Гриша и понятия не имел, что придется делать. И о том, что предстоит заниматься освобождением прежнего подопечного, то есть Вани Соловьева, узнал лишь к тому моменту, когда вертолет уже улетал.

О том, что существует и вторая, парашютная группа, он узнал еще позже. И почувствовал себя очень неважно. Ему показалось странным, что при наличии парашютистов, более подготовленных к внезапным налетам, Соловьев посылает на дело зеков.

Впрочем, про эту самую группу ничего не знал и Сурен. О ней стало известно лишь после того, как они с Гришей и остальными добрались до заимки.

Но в период между сусанинским подвигом Женьки и появлением группы Сурена около заимки якобы произошли события, которые могли бы у любого человека вызвать серьезные сомнения. Либо в Гришиной искренности, либо в его психическом здоровье. Однако все, кто сдался нам вместе с Середенко, слово в слово подтвердили то, что он говорил. Все сразу свихнуться не могли. Правда, они могли загодя придумать, чего соврать. Только вот зачем? Объяснения этому не было.

Как не было нормального объяснения и тому, что, вопреки Женькиному утверждению, будто банду «закрутит», они без снегоходов проскочили двадцать километров через сопки и заснеженную тайгу так быстро, что никто даже не ожидал. Кроме того, непонятно было, что произошло с ДЛ. То есть почему мы воочию видели команду Сурена, а дешифратор утверждал, будто это имитация. И если б не Лисов, который не знал наших тонкостей, а просто шандарахнул из карабина по «имитации», то могли бы крупно лопухнуться.

Итак, что ж стряслось там, где наш «Сусанин» бросил своих «поляков»?

После того как Сурен убедился, что раненый Женька не свалился со снегохода и благополучно удрал, все поспешили на звук выстрела — и те, кто уже дожидался товарищей наверху, и те, кто ждал внизу, пока за ними приедут. Нам на заимке, из-за сопок и с расстояния двадцать километров, этот пистолетный выстрел, конечно, был не слышен, а вот они там, на Сохатской, все хорошо слышали. В результате все собрались около той самой Лосиной тропы, по которой отчаянный Женька Лисов скатился на снегоходе. И решили вопрос с поиском очень просто: идти по следу «Бурана». Так или иначе, придут куда-нибудь.

С горки они съехали на лыжах. После этого пошли по следу не самым гоночным ходом. При нормальных условиях, учитывая то, что Женька гнал снегоход в объезд сопок, по низменным местам, они должны были прийти к заимке часа через три, а то и четыре.

Вот тут-то и произошло то, что не поддавалось никакому научному объяснению и заставляло усомниться в здравом уме Гриши.

Пройдя около километра по следу «Бурана», Середенко и оба лжепрапорщика, с которыми он проворачивал операцию в Улунайской ИТК (они в этом походе составляли нечто вроде головного дозора), стали подходить к небольшой прогалине. Мороз по всем приметам был неслабый, где-то под минус тридцать, у Гриши аж усы заиндевели. Но там, впереди, над прогалиной, струился воздух. Как это бывает весной, когда солнышко уже жарит вовсю, снег тает и вверх от перегретой земли поднимаются восходящие потоки. Аналогичное струение воздуха можно видеть над раскаленной пустыней, над прогретым тропическим океаном, над костром или печной трубой. Но там, на полянке, не было ни костра, ни печи. Только снег лежал. Точно такой же, как везде, крепкий, промороженный, вовсе не собирающийся таять под хиленькими лучами красноватого январского солнышка.

Тем не менее на эти метеорологические тонкости ребята не обратили внимания. Каждый из них много раз видал, как струится воздух, и ничего удивительного в этом явлении не нашел. Это потом, уже после всего, им стало казаться, будто они сразу заподозрили что-то неладное. Если б заподозрили, то не полезли бы дальше. Впрочем, черт его знает…

Так вот, первым по лыжне шел здоровяк Вовик. Он тоже принимал участие в рассказе и не только кивал да поддакивал, но и ежился — ему даже вспоминать о происшедшем было жутко. Вовик, в пяти метрах за которым шел второй лжепрапор Славик, первым и выкатил на полянку.

Прогалина, по Гришиным словам, была совсем маленькая — не больше десяти метров в поперечнике. След от Женькиного снегохода пересекал ее точно по осевой линии. А в стороне от этой борозды из сугроба торчала не то сухая, совершенно лишенная веток елка, не то отесанная жердь — ребята толком не разглядели. Солнце положило на снег длинную прямую тень от этой жерди. Точно поперек следа от «Бурана», как бы разделив прогалину на две половины.

Выехав на полянку, Вовик ощутил, что потерял вес. Нет, ни один из его 96 килограммов (без учета веса оружия и всякой другой экипировки) физически никуда не делся. Но… Вова их не чувствовал. Тело тоже вполне наблюдалось, только… заструилося вместе с воздухом. Кроме того, впереди, как раз там, где тень от жерди пересекала след от гусеницы «Бурана», Вовик увидел некую зыбкую, как он образно выразился, «похожую на холодец», полупрозрачную-полузеркальную «стену», вертикально перегораживающую полянку. Примерно то же увидел и следовавший за ним Славик. Гриша в это время находился за поворотом лыжни и услышал только испуганный вопль Славика. Когда Гриша с автоматом ринулся вперед, готовый покосить всех, кто его корешков забижает, и выскочил на место, с которого просматривалась полянка, то увидел, что Вовик, бестолково размахивая палками и отклонившись назад почти на 45 градусов, погружается в эту самую желеобразную «стену». Славик испуганно верещал, упирался и дрыгался, пытался развернуться, зацепиться за что-нибудь лыжной палкой, но какая-то непреодолимая сила тащила и его следом за товарищем. А еще через секунду точно такая же сила повлекла вперед и самого Гришу.

По словам ребят, общие ощущения были такие: потеря чувства собственного веса, размытое и струящееся изображение окружающего мира, легкое головокружение и потеря ориентации в пространстве, а также абсолютная невозможность противодействовать силе, втаскивающей в прозрачную «стену».

«Стена» была, как выяснилось, вовсе не из холодца, не из желе, не из киселя и вообще никакого отношения к этим кулинарным произведениям не имела. Скорее, сошлись во мнениях середенковцы, она была из воздуха, уплотненного до плотности воды. Представить такое физическое явление мне было трудновато, хотя кое-что напоминало мне пережитое в разных «дурацких снах», которых я насмотрелся уже порядочно.

Точно так же, как и первая тройка, в зыбкую «стену» были затянуты и остальные семеро. У всех, кто через нее прошел, в глазах сверкала некая вспышка, после чего на какое-то время вырубалось сознание. Но вот что удивительно: хотя «стена» поглощала десятерых лыжников на протяжении нескольких минут, в районе заимки они появились не поодиночке, а все разом. Причем не так, как входили в «стену», то есть, условно говоря, «в колонну по одному», а развернутыми в цепь.

Это подтверждали и наши ребята. У Фрола и еще трех человек, которые занимали позицию вдоль забора, внезапно заболели, заморгали или заслезились глаза. У кого-то даже было впечатление, будто снежная слепота наступает. Фролу показалось, кроме того, что у него в глазах что-то сверкнуло.

Так или иначе, но после всех этих глазных явлений, в которых сам Святослав Федоров не разобрался бы, наши бойцы увидели перед собой развернутую цепь неприятеля. Все точно помнили, что войско Сурена возникло как-то мгновенно, фронтом на заимку, тылом к ручью. Сами середенковцы клялись, что пришли в себя только на открытом месте и не помнили ни того, как переходили ручей, ни того, как выходили из леса.

В общем, многое становилось понятным. Например то, что, очутившись под дулами наших пулеметов и автоматов, эта публика долго вела себя очень глупо. В принципе, их можно было пострелять в течение нескольких минут. Тогда этого не случилось лишь по одной простой причине: Сарториус не поверил глазам своим. Зато поверил прибору ДЛ (дешифратору Лопухина), который показывал, что никаких боевиков перед нами нет. Именно то, что сознание у Сергея Николаевича под влиянием его собственных научно-технических и тактических разработок маленько сдвинулось, и спасло жизнь Грише и другим.

Само собой, посвящать посторонних людей в тонкости наших специфических проблем не следовало. Да Сарториус и не заводил разговоров о ГВЭПах и имитационных картинках. Ни Гриша, ни его подручные о таких делах, судя по всему, понятия не имели. Поэтому мне удалось побеседовать на эту тему только с Глебом, да и то втихаря от всех. Мнения совпали. Сорокин не хотел открывать огонь по Сурену и его людям, потому что считал их имитационной картинкой, наведенной ГВЭПом. Логика понятная: начнем стрелять по «призракам», изведем боезапас попусту, а потом с какого-то другого направления подвалят настоящие и сделают нам секир-башка. Однако вместо этого кто-то навел имитационную картинку не на наши мозги, а на дешифратор. Технически, по словам Глеба, это было возможно, но маловероятно. Наводить картинки на прибор, предназначенный для их расшифровки, можно было только хорошо зная массу всяких параметров и схему самого прибора. Схему ДЛ, естественно, ни в каких научно-популярных и даже закрытых изданиях не публиковали. В чужие руки попал один-единственный прибор, который Сарториус весной прошлого года захватил при налете на какой-то молзавод, где Чудо-юдо пытался организовать производство своих препаратов. Но Сарториус находился среди нас, а у Сурена в команде были спецы по рэкету, торговле кайфом и шлюхами, но не имелось даже завалященького хакера-электронщика. К тому же, когда вся эта публика неожиданно для себя оказалась перед конечным пунктом своего марша, они почти минуту не могли прийти в себя от неожиданности.

Очухались они после того, как Лисов-старший без долгих размышлений кокнул одного из подручных Сурена. Именно тогда все поняли, что дело уже началось, пошла пальба и так далее. Как раз в это время со стороны ворот появились еще какие-то типы, открывшие огонь по заимке. Это и были те самые парашютисты, которых Соловьев послал в дополнение к группе Сурена. С ними по ходу дела установили контакт и пытались действовать совместно. Но это удавалось плохо. После того как гранатометом снесли ворота, попытка парашютистов быстро ворваться в дом не удалась. Одного тут же положили, а остальные зажались за столбы и лупили хрен знает куда. В том числе и по своим, что пытались перескочить во двор через забор. Середенко уверял, что минимум одного из суреновских завалили парашютисты. Впрочем, по его разумению, у парашютистов

тоже были потери от шальных пуль.

Потом, когда началась пурга, парашютисты и Сурен, который перед этим побежал к их командиру «налаживать» взаимодействие, неожиданно исчезли. С Гришей остались только Вовик и Славик да три уголовника. Последние всеми чертями крыли Сурена, который вместо того, чтобы пробираться поближе к местам теплым и солнечным, задержался в Сибири для каких-то непонятных разборок в тайге. Побегав вокруг забора под жестким льдистым ветерком, вся эта братия не нашла даже следов парашютистов. Точнее, нашли, но уже заметенные. Вроде бы получалось, что все, кто еще уцелел, рванули в тайгу. Бежать за ними вслед по свеженаметенным сугробам как-то не мастило. К тому же по ходу перестрелки все для удобства действий побросали лыжи и рюкзаки со жратвой. Найти их во время пурги, когда в двух шагах ни хрена не было видно, оказалось делом немыслимым. В довершение всего выяснилось, что все карты и компас остались у Сурена.

В общем, поскольку при таком раскладе никаких шансов, кроме перспективы замерзнуть на дворе, не было, Гриша решил рискнуть и сдаться. Он понимал, что могут всех почикать и сказать, что так и было, но надеялся на милосердие. Если не Божие, то человеческое.

Не знаю, как Сарториусу, а мне Гриша показался похожим на человека. Вовик и Славик были из той же серии, хотя когда-то имели честь сидеть с Суреном в одной зоне (146-я у Сурена и 206-вторая у юношей). Более скучное впечатление производили нынешние братаны Сурена, которых он брал в побег по принципу верности и преданности. Конечно, Гагик, Колун и Бобышка — так звали этих шестерок — хорошо знали, что сила солому ломит. Они понимали, что попали к серьезным людям и надо принимать правила игры, иначе свернут шею. К тому же Гагик здорово поморозил уши и ряд других выдающихся мест, а Колун с Бобышкой словили по пуле. Землячок пахана оттаял довольно быстро, хотя дня два беспокоился, не придется ли ему расстаться с первичными половыми признаками. Гагика можно было выгнать на улицу только под угрозой расстрела, поэтому опасаться, что он сбежит, не приходилось. Колуну продырявило левую икру, хоть не задев кости, но больно. Поэтому бегать он тоже был не в настроении. А крепче всех досталось Бобышке: перешибло лучевую кость на правой руке. Ваня, за неимением гипса, соорудил ему шину из двух дощечек и повесил руку на косынку.

Нет, пока не улеглась пурга, ждать от них неприятных сюрпризов не следовало. Да и после, пожалуй, до полной поправки. Я даже подумывал невольно: пусть бы пурга подольше не заканчивалась. Поскольку вместе с хорошей погодой могли вновь появиться разного рода сложности.

Я представил себе, чем сейчас загружены мозги Чуда-юда. Внутренние московские дела, куча всякой рутинной возни по России и СНГ, разные закордонные справы. Кубик-Рубик в Эмиратах, Таня с Ленкиной начинкой во Франции, Ленка с Таниной начинкой в Швейцарии, Перальта в Колумбии, Доминго Ибаньес на Хайди и масса всякого иного, о чем я понятия не имею и не должен иметь. ЦТМО с его хитрыми исследованиями, где тоже на Зинку все не взвалишь. Мишка с его плейбойскими замашками, Игорек Чебаков с банковскими делами. И наша экспедиция, от которой ни слуху ни духу. Если б на меня столько навалилось — я бы сдох сразу и с чувством глубокого удовлетворения.

На союз с Сорокиным он дал санкцию — не дурак, понимал, чем мне грозит отсутствие компромиссного решения. Потому что знал — не сможет прислать ко мне подмогу до начала пурги. Но что будет, когда пурга кончится? Может, его десант уже выгрузился в Нижнелыжье и ждет погоды. И Сарториус такую возможность подразумевает. Он же головастый, этот батин курсант! Наверняка

догадывается, что если Чудо-юдо пришлет сюда хотя бы десяток крепких молодцов из СБ ЦТМО, то расклад резко поменяется. Чем он ответит? Да самым простым — возьмет меня в заложники. И тут ему, кстати, запросто может помочь Середенко с боеспособными корешками. У меня Богдан и Глеб больше по технической части, а Валет с Ваней — биороботы. Не успеешь пикнуть, как Сарториус перехватит управление и они меня повяжут. Зинка рассказывала, как в прошлом году эти мальчики против нее работали. Лисов с сыном — нейтральные. Им лишь бы избу окончательно не разгрохали да белок с соболями не распугали. Ну и чтоб у Генки с Максимом все было нормально.

Не худо бы было перетянуть на свою сторону Гришу и его компашку. Но на это от Чуда-юда санкции не было. С Соловьевым-старшим, который за Гришей стоит, он не позволит корефаниться. Потому что Соловьев — это в конечном итоге «G & К». Они основные конкуренты, «джикеи» эти, с Бариновыми им на одной планете тесно.

К тому же где-то в тайге, если пурга не замела, гуляет Сурен с парашютистами. Конечно, много шансов, что их замело, но, может, и нет. У этих ничего конкретно, кроме Вани Соловьева, нет на уме. Все прочие — кандидаты в покойники, даже Середенко, потому что сдался нам. И остальные его люди, соответственно…

Нет, не хотелось мне, чтоб пурга кончилась хотя бы до того момента, пока я не придумаю, как крутиться.

Но она кончилась…

 

БЕСЕДА ПОСЛЕ ПУРГИ

Прекратилась пурга в одну прекрасную ночь. Дежурили Глеб и Фрол, все прочие дрыхли. Поэтому только они запомнили, как постепенно стихал ветер, как вихри и мельтешня колючего снега заменились плавным снегопадом, как затем и плавный снегопад закончился, как очистилось небо и засияли на нем звезды и яркая луна.

Еще загодя, предполагая прекращение пурги, мы договорились, что дежурные будут назначаться совместно от моей и сорокинской команд. Мера доверия, так сказать.

Кроме того, условились, что в случае окончания пурги меня и Сорокина сразу же разбудят.

Ребята честно выполнили обещание. Растормошили нас часа в три ночи.

— Все! Кончилась! — услышал я спросонья. — Пурга кончилась!

— Пошли глянем! — сказал Сарториус, натягивая ушанку.

Вылезли на крыльцо. Было на что поглядеть!

Высоко над сопками серебрилась огромная яркая луна. Сверкала она так, будто там, на этом спутнике Земли, ожидалась инспекторская проверка, и целая армия лунатиков в течение предыдущей недели скоблила и драила вверенное светило. Я бы на месте проверяющих поставил им «отлично». Звезд на здешнем, ничем не закопченном небе было куда больше, чем в Москве, где дай Бог увидеть летом Венеру, а зимой Юпитер. А тут — и два «ковша» Большой и Малой медведиц, и Орион с мечом на поясе, и Кассиопея в виде W, и еще чего-то, что я из школьной астрономии помнил, но со временем забыл. Клевое было небо! Прямо черный бархат с рассыпанными бриллиантами и платиновой монетой.

Но кроме неба была еще земля. То есть сопки, лес и снег. Конечно, снега — синего, голубого и серебристого — было больше всего. Его намело столько, что местами казалось, будто и двора-то никакого не было. Сугробы доходили до окон, а вот ступеньки крыльца полностью скрылись под снегом, несмотря на то, что до пурги торчали метра на полтора. Хорошо еще — дверь внутрь открывалась. А то бы, наверно, пришлось через окна вылезать. Но не иначе Лисовы дверь навешивали с учетом возможного завала.

Для того, чтоб хорошо отгрести снег и раскопать двор, четверых человек было мало. Но устраивать аврал мы не стали. Уж очень хотелось тихо, без галдежа и шума, полюбоваться небом и горами. Мы вчетвером наскоро раскидали сугроб, наметенный у двери, расчистили небольшую площадочку у крыльца. От работы разогрелись, даже вспотели малость. Потом несколько минут смотрели на звезды, на снег, расстилавшийся по поляне, где стояла заимка, на сопки, напоминавшие чьи-то подогнутые коленки, прикрытые одеялом.

— Что дальше делать будем, господа генералы? — спросил Фрол.

Про него я кое-что слышал от Чуда-юда. Например, знал, что он бывший офицер, майор-афганец, два года учился в академии, но потом нашел способ уволиться «по болезни» и подался в криминал. Фрол еще год назад возглавлял крупную группировку в одной из областей, где контролировал едва ли не четверть всего теневого бизнеса. Именно у него, на заводе по розливу суррогатной водки, сделанной из гидролизного спирта, Чудо-юдо с Зинаидой развернули установки по производству препаратов «Зомби-8» и «331». Сарториус разгромил эти установки. После этого была разгромлена лаборатория на оптовой базе торговой фирмы «Белая куропатка», где Зинаида испытывала «Зомби-8» и «331», а весь персонал, включая Зинку и тогда еще живого Васю Лопухина, как и подопытных Валета и Ваню, был захвачен. По некоторым данным, Фрола Сарториус перевербовал еще накануне. Сорокин довез похищенных до Нижнелыжья, но по дороге на свою базу, расположенную в старых заброшенных шахтах, потерял контроль над Таней-Викой, Ваней и Валеркой. В результате ими стала управлять Зинка, которая ценой двух сломанных ребер, потери Сесара Мендеса и Клары Леопольдовны сумела «свести матч в ничью». А Фрол ушел с Сарториусом. И теперь, судя по всему, был его правой рукой.

Вопрос, который он задал сейчас, был очень непростой. Наверно, ни Сарториус, ни тем более я сразу на него ответить не могли, хотя думали об этом не раз.

— Вероятно, для начала надо двор раскопать, — дипломатично произнес Глеб,

— там ведь, под снегом, мертвецы лежат. Боря и Жора — вон там, где бочка была. Мы их туда с Валеркой отнесли в тот же день, когда пурга началась, чтоб в комнатах не тлели. Да еще эти, суреновские… Сейчас-то они смерзлись, а будет оттепель — начнут гнить. Могут бациллы в колодец просочиться, трупный яд…

— Согласен, — кивнул Сарториус. — Это необходимое дело. Но вообще-то нам надо по более серьезным вещам определиться. Да, конечно, есть у нас сейчас понимание по ряду проблем, временный тактический союз. Так сказать, на время

боя с соловьевской командой и ожидания «у моря погоды». Но вот погодаустановилась. Что дальше? Будем считать переговоры открытыми?

— Сергей Николаевич, — сказал я, — погода-то установилась, но соловьевские парашютисты — еще нет. То есть мы еще не установили: замерзли они к хренам в тайге или еще оттаять могут? Не думаю, будто они такие простые, чтоб не подготовиться к погодным неприятностям.

— Резонно. — Сорокин, должно быть, не уловил в моих словах никаких подвохов. — Но все-таки надо подумать, как дальше работать и что мы, собственно, здесь делаем. Насколько я понимаю, тут через несколько часов может появиться большая группа ваших, бариновцев. Наверняка Сергей Сергеевич не очень рад нашему временному альянсу. Не любит он делиться. Ты со мной согласен, Коля?

— Я все-таки Дима, компаньеро Умберто. — Мне показалось своевременным это напоминание. — И Сергей Сергеевич Баринов — мой родной отец. Наверно, даже по морде видно.

— Видно. Но я смею надеяться, что ты и он — это два разных человека. Каждый со своей головой и со своим внутренним миром.

— У меня, Сергей Николаевич, нет внутреннего мира, — хмыкнул я. — Во всяком случае, ни от вас, ни от отца там секретов нет. Даже без всяких приборов.

— Это ты преувеличиваешь. Без приборов и я, и Сергей Сергеевич можем только считывать с поверхности. То, что ты уже сформулировал и намерен выдать в ближайшие минуты. Но суть, конечно, не в этом.

— А в чем?

— А в том, что ты, положа руку на сердце, не столько сыновний долг выполняешь, сколько боишься против бати слово сказать. Ты ведь внутренне осуждаешь его деятельность, это я точно знаю.

— «Да здравствует Павлик Морозов!»? Это уже было, Сергей Николаевич. Я два раза на один прикол не покупаюсь. Вообще, если вы рассчитываете, что в душе я готов за мировую революцию побороться, то и правда ни фига в моих мозгах не разбираетесь.

— Может быть. Хотя, знаешь ли, ты сам себя недооцениваешь. Я думаю, ты немного актер. Вжился в образ — и играешь. Циника, бандюгу, труса. А вот то, что ты в самолете нажал красную кнопку, показывает, что в тебе живет герой.

— Сергей Николаевич, моим военно-патриотическим воспитанием еще в детдоме занимались. И в школе, и в комсомоле, и в армии, и в институте… Не надо продолжения. Тем более по старой методике. То, на чем вас с моим отцом воспитывали, к нашему поколению уже не подходило. А к последующим — совсем другие ключи нужны.

— Знаешь, — вмешался Глеб, — по-моему, ты не прав.

— А я доказать могу. Я готов поверить — хотя и говорят, будто это сказки,

— что во время гражданской войны были романтики, готовые жрать суп из воблы, дохнуть от тифа и в конном строю ходить на проволоку и пулеметы, чтоб отдать землю крестьянам где-то в Гренаде. Я даже уверен, что такие были. И их было много. Иначе ни фига не получилось бы. А потом, год за годом, наше Отечество этот романтизм из горячих голов вышибало, причем иногда — вместе с мозгами. На его место приходил прагматизм. У вашего с отцом поколения романтизма оставалось процентов пятьдесят. У нашего — двадцать пять, а у моих ребятишек

— дай Бог, чтоб на десяток сохранилось. Поэтому, скажу откровенно, не верю я в то, что вы, Сергей Николаевич, сможете что-то развернуть. Да, народу хреново, но он знает: гражданская война — в два раза хреновей. Не обижайтесь!

— В этом что-то есть, — произнес Фрол, — хотя даже я с тобой не соглашусь. Чего-то мне мешает. Вроде с первого взгляда все верно: живем для денег, а деньги из нас скотов делают. Но в том году, когда у меня их было по горло, я себя чувствовал намного фиговей, чем сейчас, когда их нет. Воли больше, ничто руки не вяжет.

— Это уже не переговоры, — усмехнулся я, — а проповедь. Или политбеседа. Направление бесперспективное. Тем более что у меня политических взглядов почти нет. Давайте ближе к теме. Ситуация в нашем дружном коллективе — известная байка про мужика с волком, козой и капустой. Причем роль мужика-миротворца играет общая опасность от парашютистов Соловьева.

— А остальные роли?

— Волк — это ваша команда, коза — наша, а капуста — Середенко и его малыши. Середенко, пока безоружен, для нас съедобен. А вам — не нужен.

— Тут похуже, — усмехнулся Фрол, — вот прибудут ваши ребята — и волком

станешь ты. Если, конечно, вовремя не взять в заложники.

— Спасибо, но это может вызвать жертвы с обеих сторон. Ваня с Валеркой — суперсолдаты, с ними так легко, как в прошлый раз, может и не получиться. Кстати, не исключено, и Середенко с ребятами вмешается на моей стороне. Может быть, поступим проще? Если вам неприятно встречаться с чудоюдовцами — есть время уйти отсюда. Хотя бы в одну из трех охотничьих избушек — к Женьке, Генке или Максиму. Думаю, Дмитрию Петровичу это понравится больше, чем еще один погром на заимке.

— Мысль неплохая, — произнес Сарториус с заметной иронией. — Но, видишь ли, Дима, она подразумевает, что Ваня Соловьев останется у тебя. И ты, при поддержке подкреплений, займешься добыванием тех вещей, за которыми тебя прислали. То есть нам предоставляешь возможность тихо смыться, а себя оставляешь при всех козырях.

— Вовсе не уверен. Во-первых, Ваня нужен мне только как солдат.

— А во-вторых?

— Во-вторых, я не убежден, что моему отцу понравится это решение. Мне кажется, он предпочел бы не выпускать вас отсюда. И даже пошел бы на риск меня потерять, потому что для него гораздо важнее уничтожить вас.

— Ты уверен в этом? — прищурился Сарториус.

— Почти уверен. Вы ведь самый сильный из всех его противников, по крайней мере в научно-технической области. Два года назад едва «фонд О`Брайенов» у него не увели. В принципе вы можете меня под полный контроль поставить. Если, конечно, там опять кодировку не поменяли.

— Поменяли, это я точно знаю, — сказал Сарториус. — Я не могу пройти в микросхему.

— Считывать можете, а в микросхему, которую сами поставили, не проходите? Странно… Не верится что-то.

— Если б ты в этом понимал побольше, то не удивлялся бы. Но это не суть важно. Мне кажется, мы опять уклонились от темы. Ты предлагаешь разойтись с миром и не мешать Чуду-юду. Даже делаешь вид, будто спасаешь меня от гибели. Возможно, ты сам себя убеждаешь в том, что поступаешь благородно. На самом деле ты, с одной стороны, побаиваешься, что я могу сгоряча тебя уничтожить, а с другой — опасаешься, что батя даст тебе нахлобучку, если я раньше вас доберусь до тех вещей, на которые вы здесь нацелились. Можешь не говорить, будто я ошибся. Это именно так.

— А я и не спорю.

— Этого мало. Я хочу, чтоб ты понял: твой отец слишком увлекся. Ему недостаточно препаратов «зомби», ГВЭПов и перстней Аль-Мохадов. Он хочет обладать такими вещами, которые на десять порядков выше его понимания. Black Box, который вы утащили из Афгана, — это страшная штука. Может быть, и неплохо, что вы забрали ее у Ахмад-хана, но и в ваших руках она может быть очень опасна. Это все равно что к пульту управления ядерным устройством, подготовленным к взрыву, допустить обезьяну. Если Ахмада и Равалпинди можно сравнить с какими-то другими животными, которые не могут нажать кнопку из-за неприспособленности конечностей или недостаточного интеллекта для такого деяния, то господин Баринов в соотношении с техническими условиями этого прибора находится именно на уровне обезьяны. Не обижайся, это объективное мнение. И ты, и я, и он, и любой гений на этой планете — обезьяны по сравнению с теми, кто умеет делать эти «Черные камни». Я знаком с длинной историей Black Box`a и знаю, что, как правило, с ним обходились как с предметом культа. Вы похищали некий магический кристалл, не имея понятия о всех его свойствах. Те, кто пытался его изучать, даже не знали, как подступиться к нему. Мне тут недавно довелось ознакомиться с содержанием отчетов — детский лепет! Как раз тогда мне и пришла в голову аналогия с обезьяной. Попав к пульту управления ядерным устройством, она примется нажимать на разные кнопки, переключать тумблеры, бегать по панелям. И есть вероятность, что случайно включит цепь, вызывающую взрыв. Гораздо безопаснее обезьяны, скажем, баран. У него меньше интеллекта и нет рук, чтобы нажимать кнопки. Улавливаешь ситуацию?

— Стало быть, лучше, если б Black Box остался в Афгане? Но им любой дурак может научиться управлять…

— Даже так? Почему же он у вас не работает?

— Батарейки кончились, — пошутил я, вспомнив прикол Майка Атвуда.

— Остроумно. Но это на том же уровне, что сказать, как средневековые схоласты: «Треугольник АВС равен с Божьей помощью треугольнику A510B510C510», вместо строгого геометрического доказательства, известного еще Евклиду, жившему за тысячу лет до этого. То, что кому-то удавалось привести его в действие с помощью рукоположения и просовывания пальцев в колечко, еще ничего не значит. У одних может получиться, у других — нет. Твой отец, не разобравшись с тем, маленьким Black Box`ом, решил утащить большой. Хотя лишь по внешнему виду — да и то пока по фотографии — убежден, будто это одно и то же. А вдруг нет?

— Вполне может быть, — сказал я. — Но неужели, Сергей Николаевич, встречаясь с чем-то непонятным, надо накладывать на него табу? Не трогать руками, не пытаться понять и так далее? Зарыть башку в песок, как страус, и сделать вид, что этого нет? Или, может, как в 1937-м, перестрелять всех, кто видел и слышал то, что с марксизмом-ленинизмом не согласуется?

— То, что тогда произошло, — сказал Сорокин, — было вовсе не из-за того, что находки не согласовывались с марксизмом. Все с марксизмом прекрасно согласовывалось. Тогда у нас двадцать тысяч чекистов репрессировали. И эти одиннадцать — капля в море. Случайное совпадение.

— Но документы-то укрыли?

— Не укрыли, а потеряли. Как и почему, неясно. Но, может быть, это и к лучшему. Тогда еще меньше, чем сейчас, были готовы к восприятию этой штуки и контактам с инопланетянами.

— Сергей Николаевич, можно нескромный вопрос: вы в наши компьютеры лазили? Видеопленку смотрели?

— Лазил и смотрел, — не стал запираться Сорокин, — я не обещал, что буду оставаться неинформированным. Это не в моих правилах.

— Я не в претензии, меня другое интересует. Неужели вам кажется, что люди не должны знать ничего об этой зоне, о «Черных камнях», о дирижаблях, о том, что в здешней земле два инопланетянина похоронены?

— Понимаешь, Дима, это преждевременные знания. И так по всему миру время от времени прокатывается треп о «летающих тарелках», о том, что правительства скрывают информацию. Причем наворачивают на это всякую мистику и псевдорелигиозную чушь. Но это все ерунда. Обычное стремление журналюг раскопать хоть небольшую, но сенсацию. Хотя сейчас любой дворник с похмелюги может придумать сказ и про существ трехметрового роста, и про «тарелки», которые влетели в окно тридцать шестой квартиры. И очень убедительно рассказать это перед телекамерой. Сейчас это перестало удивлять — и слава Богу. Но сведущие люди, которые знают о том, что есть на самом деле, помалкивают. Изучают тихо и скромно, никуда не торопятся. А твоему бате надо быстро, много и сразу. Он даже не думает, по-моему, что «Большой камень» вполне в состоянии разнести нашу планету на атомы. Или даже солнечную систему, а может быть — Галактику.

— Покамест я знаю об этой штуке, что она умеет синтезировать из ничего разные вещи.

— Между прочим, нечто подобное некогда было сооружено в одном закрытом «ящике». Слыхал?

— Универсальный регенератор? — припомнил я биографию Васи Лопухина.

— Да. И в США над ним работали тоже. Гордон Табберт, например.

— Табберт… Знакомая фамилия. Только не вспомню, где слышал.

— Позже вспомнишь. Но про то, чем кончились эти исследования, слышал?

— Петра Первого регенерировали…

— Байка это, по-моему. В это, кроме Василия Лопухина, никто и по сей день не верит. Он умер, как я слышал?

— Увы…

— А вот полковник Дроздов, бывший сослуживец твоего бати и участник работы с Михайловым-Романовым, жив. И прекрасно помнит всю эту историю. Сложный парень, детдомовец, прослышал, будто в подвале института стоит сейф с платиновой проволокой. Ну и пролез. Сейфа с платиной, конечно, не нашел, но зато обнаружил другой, с бутылкой спирта. Взломал, насосался и пошел бродить. Забрел в незакрытую дверь лаборатории, где стояла установка известного тебе Игоря Сергеевича, в тот момент, когда перепуганный Вася прятался под пультом, дожидаясь взрыва, и «ради понта» залез в бокс регенератора. При этом был одет только в полотняную женскую рубаху, украденную им накануне с веревки за два квартала от института… Остальную одежду бросил в сейф, из которого спирт похитил. О том, что было дальше, ты должен знать.

— Не очень достоверно все это выглядит. Бродяга забирается на закрытый режимный объект — это раз, ведет себя как идиот, хотя на самом деле таковым не является, — это два, объявляет себя Петром I и не путается в исторических фактах — это три.

— Тем не менее теоретические построения Игоря Сергеевича были начисто опровергнуты. И не только тем, что, согласно его теории, затраченной энергии не хватило бы даже на регенерацию одного ногтя с пальца Петра. Главное опровержение — взрыв его установки. А через две недели на аналогичной установке взорвался Табберт. Причина смерти та же — электромагнитный импульс.

— Ладно, пусть так. Но какое отношение история с Петром и Васей имеет к «Черному камню»?

— Самое прямое. Ты знаешь, что если вещи предназначены для одного и того же, то они могут и вести себя одинаково?

— Шибко мудрено, товарищ полковник.

— Ничего не шибко. Если взорвались регенераторы, предназначенные для создания предметов из атомов и элементарных частиц, то и «Черные камни», предназначенные для того же, могут взрываться.

— Вы же сами сказали, что наша техника по сравнению с техникой «длинных»

— обезьянья.

— Однако принцип поражения цели с помощью метания был открыт еще обезьянами и сохранился до сих пор. Люди им широко пользуются, хотя и на совсем другом техническом уровне. Да, возможно, Black Box имеет хорошую fool proof, «защиту от дурака», но слишком умный дурак может найти способ ее снять. И тогда я, как выражался говорящий сверчок из «Золотого ключика», не дам за жизнь земной цивилизации «даже одной дохлой мухи».

Я задумался. Начиная с 1983 года мне уже не раз приходилось иметь дело с вещами, требовавшими осторожного обращения. В том числе и такими, которые действовали на каких-то не известных науке принципах. Пока, слава Богу, как-то обходилось, но везти может ограниченное количество раз.

— Допустим, вы меня убедили, — сказал я осторожно. — Может, вы и правы, что человечество до таких игрушек не доросло. Но они ж никуда не денутся, если я, скажем, завтра уберусь отсюда. Ладно, допустим и то, будто я смогу убедить Чудо-юдо, что трогать «Камень» нельзя. Хотя сразу скажу, ни хрена из этого не выйдет. А что дальше? Вы сами его заберете? Или тоже не станете трогать?

— Лежал же он здесь полета лет, и ничего не происходило, — сказал Сарториус, по-моему, не очень уверенно.

— Но ведь это не означает, что завтра или послезавтра сюда не придет еще кто-то… Все равно кто-то ведь доберется.

— А-а, вот оно что! — усмехнулся Сергей Николаевич. — Тебе захотелось быть первооткрывателем. Прославиться на весь мир, чтоб на первой полосе «New York Times» раскатили:

«2 UFO was recognized in Siberia!!!

Russian NKVD expedition in 1936 founded 346 fragments of Flying Plate and nobody was informed about this fact. All members of this detachment, 11 NKVD officers obtained the NKVD captain (Red Arty colonel) Saveljev were gunned by Stalin and Beria. In January 1997 secret is over — 6 free «new Russians», leaded by Dmitry Barinov (son of Sergei Barinov, a famous scientist» in parapsihologie and businessman, formed KGB major-general) came to the Portchenaja-river (Middle Siberia region) and opened the door to contacts between civilizations. Dr. Malcolm R. Tabbert from Prinstone University said, that new Russia must be as satisfacted of this fact as the USSR was satisfacted Gagarin`s flight in 1961». It's your dream, isn't it?

Мне показалось, Сорокин не случайно перешел на английский и протараторил эту тираду очень быстро. По-моему, ему хотелось проверить, знает ли Глеб английский. Видимо, насчет Фрола у него сомнений не было. Наверно, если б выяснилось, что Глеб понял этот достаточно простой текст, то перешел бы на испанский. Сергей Николаевич наверняка при этом воспользовался своим умением считывать мысли — в доверчивости его не упрекнешь.

Лично для меня наиболее любопытно было услышать про какого-то Малькольма Р. Табберта. Про Гордона Табберта, взорвавшегося вместе с установкой, аналогичной «универсальному регенератору» Игоря Сергеевича, мне несколько минут назад рассказал Сорокин. Про Джека Табберта — «голубого» миллионера — мне рассказывала Ленка. А кто такой Малькольм? Чем он там, в Принстоне, занимается?

Но хотя Сорокин наверняка прочитал об этом у меня в голове, он на мой невысказанный вопрос отвечать не торопился.

Да, мне было интересно, с чего он упомянул Малькольма Табберта. Но я не стал спрашивать. Вместо этого я вдруг сказал:

— А знаете, что самое смешное в этом деле? В том, что тут, как и в истории с Петром, все может оказаться сущей ерундой и враньем. Все эти документы, фотографии, обломки, пришельцы — умело сделанная фальсификация. Может быть, тот же самый неудачник Родя ее сработал от скуки и в надежде зашибить деньгу. А может, Лисовы, чтоб чекистов напугать… Ведь большая часть всего — устный треп. Кино могли снять для каких-то иных целей, например, для какой-то пропагандистской операции. А может, вообще ничего нет и никогда не было? Просто Дмитрию Сергеевичу, как это часто бывало, ввинтили в голову кусок искусственной реальности, который он воспринимает как истинную память. А сделал это Сергей Сергеевич Баринов, у которого сейчас серьезные дела в Швейцарии и он попросту использовал меня как отвлекающую приманку. А вы на нее клюнули…

В первый раз, без малого за 14 лет знакомства с Сорокиным (хотя встречались мы раза три или четыре, не больше), я увидел Сергея Николаевича не просто озадаченным или взволнованным. Это было настоящее смятение. Только что он выглядел очень уверенным, убежденным. Подтрунивал надо мной по поводу моего якобы желания прославиться. А тут прямо-таки опешил. То, что я высказал Сарториусу, не было плодом долгих размышлений. И я почти уверен, что идейка эта не прилетела ко мне в голову через микросхему. Если б она долго вызревала, Сарториус ее успел бы считать. А если б она пришла как подсказка РНС от Чуда-юда, то, наверно, не была бы такой глупой. Получился, похоже, настоящий экспромт, который произвел на Сорокина ошеломляющее впечатление.

К такому повороту он был не готов. У него уже имелась своя прочная концепция насчет Чуда-юда и его устремлений к обладанию «Черными камнями». И тут я, с «легкостью мыслей необыкновенною», поставил все с ног на голову. Даже не понимая толком, какой силы удар наношу. Более того, я это свое заявление даже как серьезное не рассматривал. Очень может быть, что человек с меньшим опытом и с большим легкомыслием воспринял бы мое выступление как шутку. И правильно сделал бы.

Но Сарториус, у которого мозг за долгие годы приучился мыслить аналитически, отмечать малейшие изменения в интонации и психологическом состоянии партнера по диалогу, попался в сети, которые я вовсе не ставил. Он

тут же понял, что располагает не подлинной, а опосредованной информацией. Ведь он не прикасался ни к одному подлинному документу группы «Пихта». Максимум, что он видел, — это сканированные в память компьютера копии. То есть ему нельзя было ни провести экспертизу бумаги, ни уточнить химсостав чернил. Он не мог проверить подлинность пленки, на которой был отснят фильм сержанта Кулемина, поскольку здесь, на заимке, имелась только видеокопия. И фотографий подлинных не было, и диапозитивов. Лишь электронные копии. Наконец, у него имелась информация, считанная у меня с мозга. Но поскольку я походя бросил словечко об искусственной реальности, у него и к ней появилось недоверие.

Возможно, если б я сразу же понял, что произошло с Сорокиным, то он, прочитав мои текущие мысли, быстренько спохватился бы и отбросил все сомнения. Но я, болтанув языком, смог по-настоящему все осмыслить намного позже.

— Ты уверен в этом? — Сарториус сдвинул брови.

— Конечно, нет, — произнес я, — мне таких тонкостей не доверяют. У меня уже было несколько случаев, когда я не знал точно, что происходило на самом

деле, а что мне Чудо-юдо моделировал. Например, с Белогорским. Помнитетакого?

— Генерала помню.

— Нет, я имею в виду его сына. Вадима Николаевича. До сих пор не знаю, застрелил я его из зонта-револьвера, как утверждает Чудо-юдо, или он умер от воздействия перстней Аль-Мохадов. Или летом 1994 года, когда вы нас с Таней похищали с «ан-12»… Было это или нет?

— Я и сам точно не знаю… — пробормотал Сорокин. Он потерял уверенность в себе. Можно прекрасно разбираться в нейролингвистике, в биофизических возможностях ГВЭП, в психотропных препаратах и прочей фигне, но при этом оставаться самым обычным человеком. А товарищ «главный камуфляжник» настолько привык сбивать других с толку имитационными картинками, что, должно быть, как и я, стал временами терять ощущение грани между натуральной и искусственной реальностями. Короче говоря, сам себя запутал. Но и все эти выводы я сделал не тогда, а намного позже, отчего Сарториус не смог докопаться до моих рассуждений и изучить их. Да еще и в собственном его стане начались волнения.

— Ну вы, блин, даете! — явно подражая актеру Булдакову из «Особенностей национальной охоты», обалдело сказал Фрол. — На фига ж мы, Серега, столько народу перебили? Выходит, Баринов нас надул? А завтра, того гляди, нагрянут цетэмошники. Я лично с ними встречаться не хочу. Даже больше, чем со своей бывшей командой из области.

— Погоди паниковать! — резко оборвал его Сергей Николаевич.

— А я не паникую, — огрызнулся Фрол. — Я у тебя почти год кантуюсь, но понимать тебя еще не научился. Ты так много в себе держишь и так много о других хочешь знать, что крыша может поехать… Все твои чудилки на тебя же и перекинутся.

— Правильно, — сказал Сарториус. — Пора передохнуть. Буди ребят, пусть тихо поднимаются. Уходим отсюда!

— Может, до света подождем? — огорошено произнес Фрол. Он, хоть и повлиял на решение, столь скоропалительно принятое Сергеем Николаевичем, не был готов к такому резкому повороту событий.

— Нет, — безапелляционно заявил Сарториус. — Именно сейчас. Лучше выступить затемно, но до места дойти засветло.

Фрол пошел играть подъем. Конечно, пробудились все. И прежде всего Лисов.

— Николаич, — спросил он, — далеко ли навострился?

— Загостился, — ответил Сорокин. — Прогуляемся, пока погода. На Верхнелыженские рудники. Кто будет спрашивать, так и сообщай.

— Ох ты! Силен! Туда ж полтораста верст будет. А если реками пойдете, так и больше. Не то что засветло, а за четыре дня не доберетесь.

— Ну, нам главное до ближайшей ночевки засветло добежать.

— А не умаетесь с непривычки?

— Ничего, ребята здоровые.

— Какие ж здоровые, когда у Ахметки рука пробита!

— На «Буране» поедет, а мы на буксире за ним.

— Померзнете, якуня-ваня! — озаботился Лисов. — Ночевать-то где станете? Деревень тут по дороге не будет. Избушки хоть знаете?

— Не волнуйся, Петрович, дорога хоженая, дойдем.

 

ЯВЛЕНИЕ ОТЦА СЕРГИЯ

Они ушли. Укатили на буксире за «Бураном». Лисов на прощание сделал жест, который при большой фантазии можно было назвать «крестным знамением».

— Поругались, что ли? — спросил Дмитрий Петрович, отозвав меня в сторонку.

— Зачем? Нормально разошлись, по-хорошему.

— Ну-ну… Давайте тогда снег чистить, что ли, заместо утренней зарядки.

Светало не спеша: сперва небо стало сереть, потом над горками порозовело, зазолотилось. Потом выпорхнули из-за сопок первые лучики. Но мы особо небом не интересовались, мы снег чистили. Добровольно и все вместе. В хозяйстве у Лисовых набралось четыре деревянных лопаты. Валерку и Ваню к работе не привлекали. Они засели на крыше с пулеметами и внимательно посматривали по сторонам, охраняя наш мирный труд.

Постепенно находили под сугробами тех, кого завалили неделю назад. Первыми откопали Бориса и Жору, потом начали доставать «ихних».

— Что ж теперь будет-то? — задал вопрос Лисов, поеживаясь при виде обледенелых, закаменевших тел, которых мы почти что вырубали из плотного наста. — Хоронить ведь надо… Документов нет, небось и имя не узнать.

— В прокуратуру только не заявляйте, — полушутя посоветовал я, — а то неприятностей не оберетесь.

— Да уж куда там… Палил ведь сам. А моего тут нет. Он там, за забором лежит, вон лыжа торчит. Ты думай, надо их девать куда-то.

— Взрывчатка у нас есть, — сказал я. — Перфоратор имеется. Забуримся — выроем ямку.

— Начнете грохать — зверей разгоните, — буркнул Лисов. — Ох, едрена вошь, зла на вас нет!

Я подумал, что Дмитрий Петрович при определенных условиях может стать очень неприятным собеседником. А мне сейчас вовсе не хотелось усложнять жизнь. Потому что с уходом Сарториуса — далеко ли он ушел, кстати, я еще не знал — баланс сил на заимке и вокруг нее серьезно изменился.

На самой заимке осталось тринадцать человек. Число не самое приятное. Не в смысле того, что меня суеверия одолели. Просто у меня было пятеро здоровых (включая самого себя) людей, а у Гриши трое здоровых, один обмороженный и двое раненых. Гагик через пару дней мог забыть о своих недомоганиях, однако и сейчас уже способен был и махать кулаками, и стрелять. Колун хоть и хромал, но вполне мог при случае кого-нибудь пристрелить. Бобышка, у которого рука нормально срасталась и заживала, неплохо держался на ногах, и на то, чтоб открыть огонь левой рукой, его бы хватило. Сам Гриша, Вовик и Славик, может быть, немного опухли без свежего воздуха, но сил у них если и убыло, то ненамного. В общем, у Гриши потенциально было преимущество. Лисовы вряд ли выступили бы против меня, но они вообще не поддержали бы какую-либо разборку. Нельзя было скидывать со счетов и такой вариант, при котором Дмитрий Петрович и Женька постарались бы отделаться от всех незваных гостей сразу. У них в хозяйстве мог и стрихнин заваляться… А насчет прокуратуры-ментуры я не очень беспокоился. Закон — тайга, медведь — хозяин…

Из тех, что находились вне заимки, больше всего беспокоили парашютисты. Сколько их было, я толком не знал. Нашли мы пока только четверых из них. Сарториус тоже мог немного пошутить и отправиться вовсе не за сто верст, а куда-нибудь поближе. Наконец, были еще Генка и Максим Лисовы, с которыми я не имел чести познакомиться и потому не знал, чего от них ждать. Особо плохого могло и не быть, но и рассчитывать на то, что Лисовы будут в великой радости от разгрома, учиненного на заимке, тоже не приходилось.

Как раз в то время, когда Лисов велел шабашить, так как уже приготовил всем нам утреннюю кашу, я подумал, что не худо бы Чуду-юду выслать свой десант поскорее. Потому что мне здесь самому не разобраться.

Почти в ту же минуту — я уже подходил к крыльцу по расчищенной дорожке — до моих ушей долетел слабый звук вертолетного двигателя. Тарахтелка явно приближалась. Еще через пару минут я понял, что вертолетов минимум два.

Конечно, народ заинтересовался. Все, кто уже зашел в дом, вылезли обратно на двор.

— Так, — мрачно произнес Лисов, — стало быть, мне кошка не зря гостей намывала. Припожаловали!

Это было не просто стариковское ворчание. Мне послышалась в этом замечании скрытая угроза. Мол, знаете, граждане свободной России, вы меня уже заколебали!

Из-за дальних сопок, примерно с той стороны, где по первой прикидке располагалось Нижнелыжье, появились две темные точки, одна покрупнее, другая помельче.

— Один, по звуку, Володька Сухарев, — прикидывал Лисов-старший. — «Ми-восьмой». А второй уж больно басовит. Тяжелый, вроде «шестого», только их на Нижнелыжье нет. Такому тут не сесть, лед продавит.

Вертолеты приближались. А в моей голове отчетливо прозвучало:

— Привет! Ну що, Маугли, змерз? — Чудо-юдо вышел на связь через микросхему РНС.

— «Как всегда, вовремя!» — это я произнес мысленно, но отец услышал.

— Зато посмотри, какого красавца пригнал — «Ми-26»!

— Почем брал?

— По сходной цене в аренду. Ненадолго. Он пойдет прямо на «Котловину». А мы будем у вас через четверть часа.

«Ми-8», постепенно снижаясь, явно намеревался сесть там же, где садились мы. Видимо, это был тот же самый вертолет. А вот «двадцать шестой», величаво вращая огромным шестилопастным ротором, проплыл над заимкой на двухкилометровой высоте. Это оранжевое чудовище уже пересекло всю прогалину, на которой находилась заимка, когда из его хвостовой части почти что залпом вывалились десять парашютистов. Хлоп! Хлоп! — купола раскрывались один за одним. Вертолет слегка накренился, поворачивая в сторону от реки, и гудение его постепенно угасло где-то за сопками.

Парашютисты построились в спиральку и, чуть смещаясь под влиянием бокового ветерка, стали один за одним приземляться на прогалину, где стояла заимка. Приходили очень точно — метрах в двадцати от забора, с разбросом не более пяти метров друг от друга. При касании первые маленько зарывались в снег, но следующие садились на погашенные и разостлавшиеся по поляне купола предыдущих, хотя и не допускали посадок на шею друг другу.

Все десять прилетели с лыжами, увязанными в чехлы, при автоматах с подствольниками и очень солидными укладками, ради которых пожертвовали запасными парашютами.

Судя по всему, эти парашютисты были отнюдь не от слова «параша». О том, что такие подразделения входят в систему СБ ЦТМО, я и слыхом не слыхивал.

Лыжи ребята не разворачивали, протопали к воротам, выстилая себе дорожку куполами. От ворот до самой избы дорожка была уже прочищена.

Меня, как видно, знали в лицо, потому никакой настороженности не было, да и вообще они действовали очень спокойно, без опаски. Должно быть, Чудо-юдо каким-то образом контролировал обстановку вокруг заимки.

Рокот «Буранов», поднимающихся от реки по просеке, потонул в более мощном урчании вертолетов, поэтому снегоходы выскочили к заимке почти внезапно. На головном из них, не очень отличаясь от остальных, одетых примерно так же, как группа Сорокина, то есть в белый камуфляж, ехал Чудо-юдо.

С ним было еще пятеро. За спиной водителя второго снегохода просматривалась Зинка. На третьем я с еще большим удивлением увидел смугленькое, хотя и очень побледневшее личико научной мышки Лусии Рохас. То, что она и Эухения Дорадо находятся в распоряжении ЦТМО, я знал, но в Москве с ними не виделся. Тетушку Эухению, видимо, тащить в Сибирь не решились, а вот Лусию, бедную теплолюбивую мышку, от такой экзотической поездки не избавили. Судя по тому, что отец еще и Зинаиду привез, речь шла о каких-то исследованиях.

— Куда ж мне все это девать? — растерянно хлопал глазами Лисов-старший. — Да еще и бабы…

Но Чудо-юдо такие вопросы не смущали.

— Здравствуйте, Дмитрий Петрович! — сказал он Лисову, как старому знакомому. — Небось не узнаете?

— Нет, — озадаченно и даже испуганно помотал головой таежник, — чую, что начальство, а признать не могу… Давно телевизор не смотрел.

— Начальство! Ха-ха-ха! — раскатисто захохотал Чудо-юдо. — Ну, ты даешь, Лисенок! А Сережку Ссыльного не признал? Лисов заморгал заиндевевшими бровями:

— Сережка? Ссыльный? Учителя сын?

— Ну! Неужто забыл, как шишки кулемой били?

— Да тот вроде пониже меня был… — Дмитрий Петрович недоверчиво взял отца за рукав маскхалата.

— Полета лет назад, может, и ниже. А когда учиться уезжал, то уже перерос.

— Что-то есть… — Лисов все еще не очень верил, а я наскоро припомнил смутно известный мне эпизод семейной хроники, когда Чудо-юдо со своей матерью, то есть моей бабкой, были за что-то высланы в Нижнелыжье, а старший лейтенант госбезопасности Сергей Владимирович Баринов отправился туда же на поселение как якобы сактированный из лагеря, но на самом деле выполнял там какое-то спецзадание. Поскольку Чудо-юдо не очень любил раскрывать всякие семейные тайны, я и сейчас толком ничего не знал ни о сути этого задания, ни о том, за какие грехи пострадали мои предки от «культа личности». Но вот о том, что Лисов-старший — его друг детства, Чудо-юдо мог бы, наверно, меня предупредить. По крайней мере, у меня было бы меньше сложностей в общении с Дмитрием Петровичем.

Чудо-юдо на ходу раздал указания парашютистам, и они как-то быстро разбежались по углам, взяв под контроль все подступы к заимке. «Ми-8», снявшись с реки, полетел обратно в сторону Нижнелыжья. Водители «Буранов» стали разгружать с нарт какое-то снаряжение. А мы пошли кашу есть.

Завтрак этот протекал довольно странно. Мы, условно говоря, «хозяева», лопали, а гости за стол садиться не спешили. Впрочем, Богдана с Глебом Чудо-юдо прежде заставил восстановить свой спутниковый комплекс связи. Он ему требовался для связи с «Ми-26», который, как выяснилось, уже приземлился в «Котловине».

Середенковцы чувствовали себя неуютно, хотя Сергей Сергеевич вроде бы и не обращал на них внимания. Зато им явно не нравилось, что их усадили за отдельный стол, в другой комнате, у открытых дверей которой почему-то уселся Ваня с «ПК» на коленях. А Валерка, тоже смененный с поста на крыше цетэмошными парашютистами, в это время ритмично метал в рот гречку с тушенкой. Потом он уселся на место Вани в той же позе и с теми же, судя по всему, функциями. Гриша понимал, какие это могут быть функции, и беспокойно поглядывал через дверь туда, где за столом сидел я с Зинкой, Лусией и Лисовыми.

В такой обстановке ели без большого аппетита, хотя каша из чугунка была необыкновенно вкусная. Будь здесь Ленка в своем изначальном варианте, она бы уже наговорила кучу комплиментов кашевару и оживила бы обстановку за столом. Но Зинуля, несмотря на свое внешнее сходство с Хрюшкой, была совсем другим человеком. Насупленным, сосредоточенным и неразговорчивым. Кроме того, она определенно испытывала дискомфорт от непривычной среды и, вероятно, серьезные опасения насчет местности, где табунами бегают пришельцы и на каждом шагу мерещится чертовщина.

Лусия Рохас тоже чувствовала себя не в своей тарелке. Хотя, по моим скромным подсчетам, она уже второй год обитала на территории бывшего СССР. Она производила впечатление жительницы Земли, которую каким-то фантастическим способом перекинули на другую планету. При этом не объяснили толком, зачем и почему. Ясно, что она просто обалдела и не могла отделаться от ощущения, что ей все это снится. Может быть, она сейчас внутренне отстранилась от всего происходящего, ушла в себя, надеясь, что те самые могущественные силы, которые унесли ее с тропического острова в неведомые края, когда-нибудь вернут ее на прежнее место.

Конечно, Лусия привлекла внимание Лисовых своей нерусской внешностью. Женька испытывал особенное любопытство. Ведь он в западном направлении дальше Красноярска никогда не бывал. Срочную служил в Забайкалье, а потом и вовсе из родного района никуда не выезжал. Ему занятно было, что такая смуглявочка в эту глухомань залетела. Но спросить казалось неловко, а Чудо-юдо был слишком занят, чтобы заниматься представлением гостей хозяевам. Да и папаша Лисов сидел рядом и тоже посматривал на Лусию с любопытством, и Женька не решался задавать вопросы поперед батьки.

Так или иначе, все ели молча. Я потому, что Чудо-юдо мне никаких переговоров не поручал и не давал полномочий кому-либо что-либо объяснять. Даже Зинку не хотелось спрашивать — уж очень она выглядела озабоченной. Так мы и сидели, шаркая ложками по мискам и тарелкам, пока не появился, закончив все дела, Чудо-юдо.

— Ну, — сказал он по-свойски, — кашки оставили?

— Бегал бы подольше, так и прозевал бы, — заметил Лисов. — Вон сколько ртов собралось, пол-Москвы в гости привез. А мне тут до весны еще жить. Войну мне устроили…

— Мы здесь, Петрович, надолго не осядем и войну постараемся закончить. Не очень красиво получилось, признаю, но мы тебе все компенсируем. Хочешь, я тебе здесь каменный особнячок поставлю с центральным отоплением?

— На хрен он мне нужен, — ответил Лисов. — Вы мне забор поломали, пару клетей сожгли, мастерскую взорвали, ворота повалили — вот это и ставьте. А каменный дом — это не по здешним местам. Его и не вытопить будет. Тут котельная, если ее соорудить, уголь тоннами жрать станет, а мазут — цистернами. Да притом еще и округу мне закоптит так, что зверье уйдет.

— Добро! — согласился Чудо-юдо. — Отремонтируем все в кратчайшие сроки. С продовольствием тоже поможем. Пиши, что надо, на сумму до миллиарда включительно. В течение двух дней получишь.

— Ты кто, министр, что ли? Миллиард обещать?

— В наше время, Лис, это не деньги. Ты сам небось пуха на сотню «лимонов» сдаешь…

— Сколько сдаю, столько сдаю. Но до миллиарда еще не дорос. Ты мне лучше скажи, сам на «Черный камень» нацелился или государство послало?

— А как бы ты хотел?

— Мне-то по фигу кто, только ежели ты и впрямь собрался его вывозить, то головой, должно быть, не думал.

— Думал. Много думал. Нечего ему тут у вас без пользы валяться.

— А у вас он там пользу принесет?

— Может, и принесет.

— Бог с ним. Отведу вас туда. Но что там будет и уйдете ли вы оттуда — это уж не мое дело.

— Ну, как выйдет, так выйдет… Завтра пойдем.

— Ладно, сходим, но помни; я тебя предупреждал. И вот еще что. Баб отсюда отправлять надо. Не для них это место. Зря привозил. Наши вот сюда ни ногой. А ты аж двух привез. Кто они хоть тебе? Невестки? На дочек непохожи, для жен

— моложавы больно.

— Зина, — представил отец, — невестка и есть. Только жена не вот этого обалдуя, — он слегка шлепнул меня ладошкой по затылку, — а младшего, Мишки. Она у нас человек ученый, кандидат наук, того гляди, доктором будет. А вот эта скромница, — он похлопал по плечику Лусию, — иностранка из Латинской Америки, стажируется у нас. Можно звать Люсей, она отзывается.

— Эх-ма, — дурашливо почесал в затылке Лисов-старший. — Стало быть, к нам, дуракам, еще кто-то и учиться приезжает?

— Зачем вы так? — произнесла Лусия по-русски, причем очень чисто. — Россия — великая страна, и у нее великая наука. Есть много такого, чему надо учиться.

— Только не тому, как хозяйничать, — заметил Лисов. — И политику вести. У вас, Людмила, страна-то большая?

— Маленькая, — ответила сеньорита. — Крохотный островок.

— Тепло там? — рискнул вставить словечко Женька.

— Жарко. Тридцать градусов тепла — нормальная температура. Когда плюс пятнадцать бывает — трясемся от холода. А у вас тут и сорок градусов не мороз, я знаю.

— Между прочим, у нас летом тоже за тридцать тепла бывает, — похвастался Женька. — Даже сорок случается…

— Я знаю: континентальный климат. Евразия.

— Во-во, — ухмыльнулся старший Лисов. — Так и есть. Но все одно, девушки, нечего вам тут делать. Покуда беды не вышло, Сережка, увози их отсюда.

— Пока не объяснишь почему — не повезу, — сказал Чудо-юдо серьезным тоном. — У них тут, между прочим, большая научная программа намечена. Я их сюда не для красоты вез.

— Да уж, вы, Дмитрий Петрович, объясните повнятнее, что нам тут угрожает,

— строго произнесла Зинаида. — В прошлом году, например, я себе два ребра сломала неподалеку от здешних мест. Может, у вас климат к тому располагает?

— Это где ж ты сподобилась, ребрами-то?

— На Лыже, реку такую знаете?

— Нет, Лыжа — она сама по себе. А в наших местах статистика плохая. Баб здесь было за всю историю штук десять и все пропали. Вот так.

— Это как пропали? — взволнованно спросила Лусия.

— Совсем. Исчезли неизвестно куда, сколько ни искали — косточки не нашли.

— А конкретно? — нахмурился Чудо-юдо. — Примеры приведи.

— Пожалуйста. Матрена Водолагина в войну — здесь пропала. Ты сопливый был, не помнишь ее, а я-то в сорок пятом уже в первый класс ходил.

— Подумаешь, на два года старше… — обиделся отец. — Помню я эту Матрену. Но как она пропала — не знаю, не рассказывали.

— Матрена была из баб первой добытчицей, — важно сказал Лисов. — Сам дед Кислов ее уважал. Мужа у нее еще в сорок первом убили, трое ребят на руках, больших, правда, уже, не моложе чем лет десяти. Дом на них оставить можно, а в тайгу брать рановато. У нее места были близко отсюда. Промышляла добро, сдавала все от и до, но все просила, чтоб дед Лешка ее сюда, на Порченую пустил.

— А дед не пускал?

— Конечно, не пускал. Он мне после рассказывал, что специально для нее на скале варом написал: «Бабам ходу нет!» На Лисьей, как раз там, где за рекой ее места были. А Матрена — заводная. Она из принципа поперла. Первый раз на версту зашла, другой раз подальше, а на третий — вовсе не вышла.

— И пропала?

— Точно так. След от лыж оборвался — и все. Будто на небо вознеслась. И она не первая была, просто сейчас ее раньше других вспомнил. Еще Агафья была, лекарка. Травы знала всякие. Кислов ее еще девкой помнил. У нее муж тоже в Порт-Артуре был, только его на форту убили. Вот эта Агафья во вдовах смолоду и ходила. Замуж не шла, перед революцией в монастыре лет пять прожила, после гражданской, когда монашек большевики разогнали, в село вернулась. А тут, уже перед Отечественной войной, ей мать науку передала. Мать у нее тут по деревням всякими делами занималась: лечила, створаживала, привораживала, порчу отводила… Ну а как пришла пора помирать, ей обязательно все надо передать. Всякие эти секреты. Либо дочке, либо сестре, либо невестке. Пока не передаст, будет всеми болями мучиться, а помереть не сможет. Поверье такое есть, я это не только от Кислова слышал. Агафья, говорят, сперва открещивалась, пряталась даже. А к избе, где ее мать лежала, люди и подойти боялись. Мать шибко мучилась, орала, выла… Кислов рассказывал, будто у нее и голос-то был уже не людской. В общем, Агафью поймали и силком к матери отвели. Она туда, в избу, вошла, и дверь за ней колом приперли, чтоб не сбежала. Бабки говорили, что как мать кричать и выть перестанет, то, значит, передавать колдовство начала. А потом, как из трубы черный дым повалит, значит, все… Так и вышло. Кислов говорил, будто Агафья три часа там была. И точно, как мать ее померла, сажа из трубы вверх пошла. Кислов даже крестился, что вроде бы чернота эта немного была на бабу в черном похожа и перед тем, как развеяться, на четыре стороны поклонилась…

— Ладно, — перебил Чудо-юдо, — это уже сказки пошли. Ты лучше расскажи, как эта Агафья пропала.

— А так и пропала. Летом дело было, она траву собирала. Кислов с сыном здесь, на своей пожне, верст пять напрямки от нас, сено косили. Она мимо них прошла, сказала: «Бог в помощь, труд на пользу!» Война еще только началась, мой отец повестку получил, а дед Парамон — нет. Тоже торопились скосить, чтоб успеть. Кислов видел, что Агафья в сторону Порченой пошла, и крикнул: «Агаша, не лезь туда, нехорошо там!» Она обернулась и говорит: «Да я в лес-то не пойду, берегом до Лисовых доберусь, да и назад». Вот так до сих пор и добирается. Где исчезла, как — никто не знает. В болото попасть не могла, ни медведь, ни рысь ее б дочиста, без следа не съели. Тем более они летом сытые, редко на людей кидаются.

— Может, в реку упала?

— Да откуда? Опять же, если упала, утонула или убилась как-то, ее бы рыбаки вынули. Сразу после того, как Порченая в Малую Пареху впадает, тогда сети поперек реки стояли. А в межень на самой Порченой она бы глубоко не ушла. Рассмотрели бы…

— Ну, все это, однако, не очень убедительно, — сказал Чудо-юдо. — Ну, одна баба пропала, ну, другая… А кто может подтвердить, что это хоть как-то связано с особенностями здешней зоны и «Черным камнем»? Есть такие? Нет таких.

— Было бы сказано. Пожалей девок. Неужели мужики за них эту самую науку не сделают?

— Если б могли, я бы их не потащил сюда. У меня зря ничего не делается.

— Ну, рискуй… Ты всегда рисковый был.

— Скажите, Дмитрий Петрович, — вступила в разговор Зина, — а есть какая-нибудь легенда или предание, которое объясняет, почему такое происходит? Может, коренные жители что-нибудь такое знали?

— Эвенки-то? Они в эти места никогда не ходили. Только русские здесь селиться стали. Потому что считали — чем дальше от начальства, тем лучше. Но начальство на Руси тоже упрямое — найдет хоть у черта в зубах. А вообще-то легенда про здешние места есть, только кто ее придумал, никто не помнит.

— Ну и о чем там говорится? — настырно спросила Зинка.

— Да как сказать, — хмыкнул Дмитрий Петрович, — легенда-то малость похабная. Для мужиков, если в подпитии, ее рассказать можно. А женщине ее слушать стыдно.

— Ничего, я всякие вещи слушала. Перетерплю.

Лисов посмотрел на Лусию:

— А вы, госпожа иностранная, не напугаетесь?

Лусия смущенно хихикнула и произнесла:

— Я знаю все нехорошие русские слова. Это не страшно.

— Ну, тогда слушайте…

Лисов уже собирался приступить к рассказу, но тут появился Богдан и сказал:

— Сергей Сергеевич, вас срочно Москва требует.

— Погоди, Петрович, не рассказывай без меня, — сказал Чудо-юдо и вышел в комнату, где стоял СППК.

Дверь за собой он захлопнул, и расслышать то, что он там говорил, было невозможно. Отсутствовал он минут пять, а я в это время вышел во двор покурить, причем за мной увязалась некурящая Зинаида.

 

НЕПРИЯТНЫЙ ВАРИАНТ

Накинув теплые куртки, мы встали на крыльце. Водители «Буранов», распаковав укладку нарт, собирали какие-то не очень понятные конструкции, похожие на кресла с колесиками. Причем на них явно намеревались пристроить небольшие, но, судя по всему, довольно мощные моторчики с пропеллерами.

— Это что такое? — спросил я у Зинки.

— Паралеты, — пояснила она, — будем вести с них воздушную разведку, чтоб не гонять большой вертолет и не жечь бензин. А тут — два двухместных аппаратика. Парашютного типа крыло на стропах и моторчик на кресле. Вон там кронштейны, на них ГВЭП монтируется, а также ДЛ — дешифратор Лопухина. Один управляет, другой наблюдает или стреляет. Дай закурить, что ли?

— Ты что, — спросил я, подавая Зинке сигарету, — легкие коптить взялась?

— Я теперь иногда курю… Со злости, — прикуривая от моей зажигалки, сообщила Чебакова с родинкой.

— На что злишься? — Вопрос был вполне логичный.

— На все. — Ответ тоже получился вроде бы исчерпывающий, и потому мне как-то не захотелось спрашивать дальше. Но Зинаида, пустив дым из ноздрей, все-таки пояснила. — Понимаешь, вообще-то должна была ехать только Лусия. Чудо-юдо хотел, чтоб я продолжала работу в Москве. И если б погода у вас установилась раньше, то так и вышло бы. Но тут два дня назад Лариса, которая работает с животными, проверяя на них наши препараты, чисто теоретически обнаружила, что возможен очень неприятный вариант биохимической реакции. Долго объяснять, но суть в следующем. Этим двум ребятам, которые у тебя в команде, Валерке и Ване, было сделано по семь уколов «Зомби-8» и его синтетического аналога препарата «331». Полный курс — восемь инъекций — приводит не только к необратимому превращению их в биороботов, как при употреблении «Зомби-7», но и к закреплению этих изменений на генетическом уровне. Мы в прошлом году, весной, хотели сделать все восемь уколов. Но сделали только семь, чтобы проверить, возможно ли в принципе восстановление у них самостоятельности. По тогдашним Ларисиным выводам получалось, что они в течение десяти месяцев должны полностью очистить организмы от препаратов и обрести возможность совершать волевые действия. На самом деле ничего похожего не происходило. Они остались в том же состоянии, что прошлой весной, и никаких изменений в их поведении не наблюдается. В общем, вопреки теории суперсолдатики остаются такими же биороботами. У Чуда-юда есть препарат «330», предназначенный для нейтрализации «Зомби-7», он должен был по идее снять действие и «Зомби-8», и «331». Но он боялся сразу применять его на людях, заставил Ларису произвести аналоговые эксперименты на мышах и на компьютере.

— И результат получился фиговый… — сказал я, все еще не очень понимая, чего именно опасался Чудо-юдо. Вряд ли боялся угробить мальчишек — он их со мной в Афган посылал, теперь вот — сюда, где тоже стрелять пришлось.

— Теоретически — фиговый, — кивнула Зинка. — Оказалось, что в зависимости от групп крови, количества эритроцитов, резус-фактора и еще целой кучи параметров возможно различное течение взаимодействия препарата с организмом. Опуская всякие незначительные нюансы — четыре варианта исхода. Первый — вполне приличный. «330» и «331» нейтрализуют друг друга. Ребята возвращаются к доинъекционному состоянию. Второй — очень плохой. В организмах нарушается обмен веществ, сильнейшие реакции на печень и почки. Смерть в течение трех дней, не дольше, но мучения страшные — и никакие наркотики боль не снимают. Третий вариант практически нулевой; все остается как было. Наконец, есть еще четвертый, с нынешней точки зрения, самый опасный. Парни становятся неуправляемыми, с повышенным чувством самосохранения, обостренной агрессивностью… Но при этом они сохраняют все боевые навыки, живучесть и прочее.

— И есть вероятность, что все пойдет именно по этому варианту?

— В том-то и дело, что есть…

Громкий голос Чуда-юда, вернувшегося в ту комнату, где мы завтракали, не расслышать было невозможно:

— Ну, Лис, давай свою похабщину! Мы с Зинкой побросали бычки в снег и отправились обратно в дом.

— Так вот, — начал Лисов-старший обещанный рассказ, — жила в древности одна Евина дочка. Про Адама с Евой все помнят, стало быть, объяснять не надо. Господь их за распутство из рая погнал, отправил на землю, дескать, пока не заслужите, обратно не пущу. Стали они жить-поживать да детей наживать. Ну, сколько у них всего народу родилось, я не помню, но не только Каин с Авелем были, это точно. Стало быть, бабы тоже каким-то образом появились.

Господь, конечно, рассчитывал, что люди, после того как их из рая выставят, прекратят всякое аморальное поведение и культурно жить станут. Однако ничего такого не получилось. Известно, что ссыльные еще пуще гуляют, пьют и дерутся. Плодиться-размножаться тоже не забывали и все не по закону, а самым бардачным образом. В общем, все Евины дочки спортились, еще замуж не выйдя, кроме той самой одной, про которую речь пойдет.

Бог подумал, что это все от перенаселенности пошло. Повелел людям по земле расселяться, а не торчать в Палестине или там в Ираке. Стал этот народ постепенно по свету разбредаться и селиться. И в Сибирь, конечно, тоже забрели.

Эта самая невинная Евина дочка сюда к нам, на Порченую, попала. Ну, конечно, речка еще так не называлась, да и вовсе никаких названий здесь не было. Потому что никто тут не жил. Одни звери. А Евина дочка сюда одна пришла. Господь ее сюда привел и говорит: «Если проживешь здесь безгрешно, мужиков не знаючи, три года, три месяца и три дня, то быть тебе в райских кущах навеки и весь род человеческий будет мной оправдан и амнистирован». Господь, как известно, милостив, он решил, что уж тут-то человечество себе прощение заслужит. До ближайшего мужика пять тысяч верст — и все лесом. Сейчас-то ближе, конечно, а тогда так было. Так что Господь был совсем уверен, что Евина дочка себя в девичестве соблюдет и весь род человеческий от Божьего проклятия избавит. Оставил он ее в лесу, заставил расписаться в инструкции, чего можно, а чего нельзя, и со спокойной совестью продолжил свою полезную работу.

Прошло три года, три месяца и три дня. Господь созывает свой аппарат, ставит вопрос о снятии с человечества ранее наложенного взыскания и возвращения его в рай. Ну, понятное дело, все готово, все визы проставлены, штампы пришлепнуты, только один Архангел Гавриил не расписался. Господь его вызывает на ковер и строго так спрашивает: «В чем дело? Вы что, товарищ Гаврила, разводите бюрократизм и решение вопроса затягиваете?» А Гаврила отвечает: «По данным моего ведомства, эта самая Евина дочка себя не соблюла. У ней сейчас три сына имеется». Господь разъярился: «Что за брехня? Я сам проверял, по справкам. Там ни одного мужика за это время не было». Гавриил невозмутимо так говорит: «А вы, дорогой товарищ Саваоф, сами слетайте в этот район и разберитесь на месте. Если я не прав — снимайте меня с работы и отправляйте к черту, сельское хозяйство поднимать».

Полетел Господь в наши места. Видит, стоит избушка, а во дворе три ребятенка играются. Господь сразу к ним: «Как фамилия?» — спрашивает. Старший дитенок отвечает: «Медведев!» «А твоя?» — спрашивает Бог у среднего. «Лосев!» — отвечает тот. Самый младший, годовалый, говорить еще не умеет. «А этот чей?» — спрашивает Бог. «А вы, дяденька, у его папки спросите, вон он курицу из курятника тащит!» А из курятника лис-огневик как шуранет! И драла в лес!

Тут Господь все понял. Заругался: «Ты что же, мать твою растуды, Евина дочка, такой бардак на ввереном участке развела? Я, между прочим, тебе доверил светлое будущее всего человечества, а ты чего творишь? Ты за инструкцию расписывалась?» «Извиняюсь, товарищ Бог, — возражает Евина дочка,

— вы мне чего в инструкции написали? С мужиками не знаться — раз, любить животный мир — два, преумножать его богатство — три. Я все по инструкции делала!»

Чудо-юдо рассмеялся, но как-то вымученно. Должно быть, худые вести получил из Москвы. Зинаида тоже была разочарована. Ожидала услышать легенду, которая могла пролить свет на то, почему в районе Порченой так не везет женскому полу, а услышала просто анекдот. Но остальные похохотали. За время сидения в доме, пока пурга шла. Лисов этот анекдот рассказать не успел.

— Вот после этого случая Господь эту зону для баб сделал запретной, — закончил Лисов, — чтоб животный мир не преумножали…

— Ладно, — сказал Чудо-юдо, — вот какая вводная пришла. Сказки слушать некогда. Надо все срочно делать. До вечера. Сегодня!

Все переглянулись. Я лично не знал такой инстанции, которая могла бы прислать Чуду-юду ЦУ, резко изменяющие его первоначальные планы. Это не могли быть государственные органы.

Но тут в мое ухо зашуршала Зинка:

— Лариса должна была провести анализы по взаимодействию образцов крови Валерки и Вани с препаратами. Судя по всему, есть угроза развития по четвертому варианту.

Справляться, так ли это и почему из-за этого надо все комкать и начинать работу на сутки раньше намеченного, то есть без подготовки, я не решился. Чудо-юдо уже отдавал команды, торопил, и мешаться у него под ногами было рискованно. Тем более что он уже определил мне место в боевом строю.

— Димуля, — сказал он самым безапелляционным тоном, на который был способен. — Ты у нас человек разносторонний, с парашютом прыгал, из пулемета стрелял, с ГВЭПом работал. Стало быть, сейчас полетишь на паралете с пареньком по имени Трофим. Тебе не важно, имя это или кликуха. На втором паралете полетит Лусия с пилотом Лукьяном. У нее прибор наблюдения и регистрации сигналов, которые предположительно может излучать «Черный камень». Мы немного позанимались с тем маленьким Black Box`ом и обнаружили, что он излучает слабые сигналы в определенном диапазоне частот. По природе эти сигналы близки к тем, что вырабатывает ГВЭП. Возможно, «Черные камни» осуществляют какую-то связь между собой.

— А малый Black Box ты сюда не прихватил?

— Прихватил. Но ты пока этим не забивай голову. Твоя задача — прикрывать Лусию. С вертолета доложили, что видели в зоне несколько групп людей. Так что будь готов к неприятностям. Все, твой инструктаж закончен.

— Между прочим, ГВЭПы, которые были у нас и у Сарториуса, почему-то отказали.

— Я знаю все, что у вас тут происходило. И даже больше. Там было постороннее воздействие. Это не техника сбоила, а ваши мозги. И ГВЭПы, и ДЛ отлично работали, а вам казалось, будто они отказали.

— И кто же это «постороннее воздействие» осуществлял?

— «Черный камень», — лаконично ответил Чудо-юдо. Мне стало немного жутко. Очень не хотелось связываться с этой штукой.

— Не беспокойся, — подбодрил Чудо-юдо. — Кое-какую защиту мы придумали. Во всяком случае, наведенные картинки и прочие имитации будут исключены.

— А если он меня в режиме «О» или «Д» чуханет?

— Варежку не разевай, — усмехнулся Чудо-юдо. — Вот тебе ГВЭП. Остальную экипировку получишь у Трофима. Топай к нему, одевайся. Сейчас мы с Лусией подойдем, и вы стартуете.

Я вышел во двор. Паралеты уже вытащили за забор. Их овальные купола-крылья расстилались теперь на заснеженной площадке. По тропинке, протоптанной ребятами, я дошел до аппаратов, около которых возились молодцы, и спросил:

— Кто тут Трофим?

— Я, — отозвался небольшой паренек, одетый в белый комбинезон и шлем того же цвета, с очками-консервами на лбу. — Со мной летите?

— Именно так. Говорят, одеваться надо во что-то…

— Ага, — кивнул Трофим, — вот комбез. В него можно прямо с валенками. Лезьте, лезьте, всунетесь… Во, так. Здесь, на подъемах ног, надо хлястики застегнуть. Как на бахилах ОЗК. Теперь руки в рукава. Не надо бушлат снимать! На то и рассчитано. Давайте помогу… Оп! Отлично. Так, теперь подшлемничек. Сергей Сергеевич приказал, чтоб все, кто летит, обязательно надевали подшлемники.

Подшлемник был похож на обычную вязаную шлем-маску из белой шерсти, с обметанной прорезью для глаз. Однако, перед тем как надеть его на голову, я сумел рассмотреть вплетенные в шерсть металлические нити. Были вмонтированы и наушники с мягкими поролоновыми «чашками» и проводками, которые следовало подключать к карманной УКВ-рации.

— Теперь застегивайте «молнию», — подсказал Трофим, — только сначала проверьте карманы, может, что-то нужное оставили. А то ведь потом до самой посадки не достанете. Переложите, пока не поздно, в карманы комбеза.

В карманах у меня лежал только пистолет «дрель» с запасным магазином да пять патронов образца 1908 года с надпиленными пулями. Те самые, которые мы с Сарториусом и Лисовым взялись пилить перед самым нападением соловьевцев. Зачем они были нужны, Сорокин так и не объяснил, как и того, на хрена он тогда так торопился. Тем не менее выбрасывать надпиленные патроны я не стал, положил в нагрудный карман комбинезона, а пистолет с магазином упрятал в боковой. Оба кармана застегивались на «молнии», и я надеялся, что пистолет и патроны не вывалятся. Трофим помог мне надеть на голову капюшон комбинезона, шлем с очками, застегнуть «молнию» от живота до шеи и сверх нее — застежку-«липучку». Потом поверх комбинезона пришлось надевать еще и бронежилет, обшитый белым полотном и с белыми ремнями. В специальные карманы комбинезона мне велели положить аварийный паек, фонарик и перевязочный пакет.

Завершилась процедура подготовки вручением мне рации и подключением ее к наушникам. Разошлись метров на десять и проверили связь. Примерно тем же занимались и Лукьян с Лусией. Когда она появилась здесь в компании Чуда-юда и Зинки, я не успел заметить. Слишком уж много было суеты.

— Все! — Подражая какому-то кинорежиссеру, Чудо-юдо похлопал в ладоши. — Время не ждет. По коням! Садиться будете на объект «Котловина» или в непосредственной близости от него. Там уже развернут базовый лагерь. Мы придем туда ближе к вечеру. Волна для связи со мной — прежняя, та же, что для снегоходов. Позывные: я — «Папа», Лукьян — «Лулу-1», Лусия — «Лулу-2», Трофим — «Троди-1», Дима — «Троди-2». Строго выдерживать! Никаких лишних ля-ля в эфире. Первым пойдет «Лулу», за ним «Троди», Индивидуальные задачи всем поставлены, наблюдателям подчиняться пилотам беспрекословно, к органам управления рук не тянуть. Все!

Мы с Трофимом устроились на своем «летающем диванчике». Пристегнулись к спинке. У меня под правой рукой был кронштейн с «ПК», а у Трофима — рукоятка газа. На левом подлокотнике у меня был закреплен ГВЭП в кожаном футляре. Его можно было снимать и работать им с рук, но при этом имелся крепкий капроновый шнур, прикрепленный к рукояти прибора, чтоб я его невзначай не уронил с высоты. У «ПК» была большая коробка для ленты на 250 патронов, пристроенная где-то над моим правым коленом. Сзади был двигатель, похожий на огромный вентилятор, благодаря кольцевому защитному кожуху вокруг винта. Немного неприятным казалось то, что бензобак находился где-то за нашими головами. О том, какое удовольствие можно получить, когда горящий бензин потечет за шиворот, я догадывался. Опустив глаза вниз, себе под ноги, я обнаружил, что «диванчик» перемонтировали с колес на лыжи, похожие на водные или серфинговые.

«Лулу» запустил мотор и заскользил вперед, как аэросани. Воздух уперся в купол-крыло, наполнил его, стропы натянулись, помог встречный ветер, дувший в склон горы и подтягивавший аппарат вверх. Лыжи отделились от снега, и паралет, поднявшись на три-четыре метра, проплыл над крышей избы, едва не касаясь трубы. Но при этом, должно быть, поймал немного теплого воздуха и приподнялся еще выше. А затем пилот дал полный газ, потянул за петлю, которую, как я позже узнал, именуют «клевантой», и «Лулу» наискось, с небольшим левым креном, стал набирать высоту. В это время и наш аппарат затарахтел и покатил под уклон, наполняя купол… Ну, мать честная! Ни разу еще не взлетал на парашюте вверх. И не летал на скамейке, с моторчиком за спиной, как Карлсон, который живет на крыше!

«Троди» оторвался от снега намного тяжелее, чем «Лулу». Мы с Трофимом и сами весили потяжелее, чем Лукьян с Лусией, и пулемета у них не было. Тем не менее Трофим сумел провести его над трубой избы, и, пару раз чиркнув лыжами по верхушкам елок, аппарат поднялся над тайгой.

«Лулу» уходил вверх по спирали и появлялся в поле зрения то справа, то слева, но неизменно выше нас. Честно говоря, я не представлял себе, что эти самые паралеты могут так высоко забираться. Мне почему-то казалось, что больше чем метров на двести им не подняться. Однако приборчик-высотомер на рукаве комбинезона показывал уже полтысячи метров.

Когда мы выровнялись по высоте с «Лулу», Трофим выключил мотор.

— Ну как, нормально? — спросил он, очень довольный тем, что на меня этот полет производит впечатление.

— Нормально, — сказал я, поглядев с содроганием себе под ноги, то есть в пропасть глубиной в полный рост Останкинской башни.

Нет, сама по себе высота меня не шибко пугала. Раскачиваться над такими безднами мне приходилось не раз, и сигать доводилось с куда больших высот. Прыжков сто тридцать у меня было. Правда, я уже не мог точно сказать, какие выполнял сам, а какие только помнил памятью Брауна (в том числе тот, роковой, когда чертов Суинг не дотянулся и не успел передать мне парашют), но, в общем, все это был уже мой опыт. Однако все прыжки с парашютом имели одно принципиальное отличие.

Когда я прыгал, меня наверх доставляло что-нибудь нормальное, с кабиной, моторами, задней аппарелью или боковой дверью. Надо было от всего этого мирно отделиться, ни за что не зацепившись, потом секунд пять провести в воздухе, опираясь только о него растопыренными руками и ногами, а затем открыть купол. После этого оставалось спокойно долететь до земли, не повиснув на проводах ЛЭП-750, не сев задницей на сучок какого-нибудь дерева, не воткнув себе в спину бутылочное стекло, укрывшееся в траве. Иными словами, при прыжке основные треволнения завершались после того, как открывался основной или, не дай Бог, запасной купол.

Здесь же купол открывался, если так можно сказать, еще на земле. И не опускал меня на землю, а тащил вверх. Кроме того, прыгая с парашютом, я был хозяином положения. Я знал, что, если сделаю какую-нибудь ошибку, скручу стропы или скомкаю в воздухе уже раскрывшийся купол, винить придется себя. А тут всем заправляет Трофим. Уверенный такой салабон лет на десять моложе меня. Утащил на полкилометра вверх на моторчике, теперь вырубил его и везет на куполе-крыле, слегка прогнувшемся вперед, словно спинакер на яхте. Везет чуть позади «Лулу», метрах в сорока по диагонали. А ежели нас ветерок дернет по этой диагонали и накатит на Лукьяна? Перехлестнемся стропами, сомнем купола и засвистим вниз. Парашютов не выдали. Да если б и были, то при таком завале фиг успеешь отстегнуться, отвалить в сторону и открыть. Падать на лесистые сопки, может, и приятнее, чем на скалы, но все равно больно. Если, конечно, не насмерть.

Нет, просто так покататься на этой штуковине было бы даже занятно. Полюбоваться с высоты птичьего полета сопками, распадками, заснеженными речками, змеящимися по тайге, бледно-голубым небом и красноватым солнышком. При том, что вся одежка достаточно теплая, ниоткуда не поддувает, на глазах очки, и даже нос не мерзнет под вязаной шерстяной маской. Полетать этак, приземлиться где-нибудь поблизости от уютного швейцарского отеля, пощекотав себе нервы и проветрив легкие, а потом пойти пить кофе со сливками.

Но в здешних местах никаких отелей с теплыми туалетами и центральным отоплением не водилось. Самым приспособленным для жизни местом была заимка Лисовых. От нее мы уже порядочно улетели, и только тощий грязно-белый столбик дыма, постепенно растворявшийся в небесной сини, отмечал ее местонахождение. Еще один дымок серой змейкой тянулся по склону сопки, километрах в пяти от нас. В этой стороне, как припоминалось, должна была находиться избушка Женьки Лисова. Но сам он был у своего папы на «главной» заимке, и потому логично было считать, что в его избушке сейчас расположились соловьевцы.

Впрочем… Могли быть и не соловьевцы. Только тут до меня дошло, что Сарториус мог и не уйти из зоны. Точнее, когда я сбил его с панталыку заявлением насчет того, что Чудо-юдо нарочно выманил его в Сибирь, желая обеспечить себе свободу действий в Швейцарии, он, может быть, и собрался уходить, но где-то по дороге вполне мог увидеть вертолеты и определить, что там находится его бывший учитель. Связываться с Чудом-юдом в открытую он, наверно, не захотел, дождался, пока вертолеты убрались с воздуха, и потихоньку махнул обратно.

Трофим, как старательный ведомый, держался точно в пеленг за «Лулу». А Лукьян, соответственно, помаленьку руководил.

— «Троди-1», я — «Лулу-1» , — послышалось в наушниках. — Малость подтяни мотором, отрываешься. И вправо доворачивай, здесь у сопки динамик классный. Будем переваливать.

— Понял, — отозвался Трофим. Загудел двигатель, «Троди» пошел вверх и оказался метров на двадцать выше и сзади «Лулу».

Трофим выключил мотор, но высотомер продолжал показывать набор высоты. И «Лулу», который вовсе не включал двигатель, тоже потянулся вверх.

У меня захватило дух. Паралеты, полого набирая высоту, но очень быстро прибавляя скорость, словно лыжник на трамплине, неслись в сторону весьма приличной сопки. Мне казалось, что сопка приближается слишком быстро, а высота растет слишком медленно. Создавалось впечатление, будто «Лулу», а следом за ним и «Троди» вот-вот крепенько вмажутся в лесистую вершину. Однако попутный ветер, ударяясь в верхнюю часть сопки, как бы задирался вверх, и чем ближе к сопке, тем круче. В конце концов мы резко ушли ввысь и перескочили через вершину, забравшись почти на 800 метров. Там воздушный поток — именно его, как пояснил Трофим, паралетчики называют «динамиком» — заметно ослабел, потом вовсе рассеялся. Аппараты плавно пошли на снижение с невидимой воздушной горы. Пилоты слегка накренили их вправо, и паралеты по длинной дуге облетели еще одну сопку, вновь снизившись до 500 метров.

— Внимание, я — «Папа»! — В наушниках зазвучал голос Чуда-юда. — «Лулу», «Троди»! До «Котловины» — пять километров! Пилотам немедленно надеть ОДЛ, подключить питание. «Троди-2», включить ГВЭП на режим «П». «Лулу-2», как приборы? Ответь «Папе».

— Пока ничего существенного.

— Докладывай немедленно при появлении первой же аномалии. Как поняла?

— Все поняла, «Папа». Буду докладывать немедленно. Трофим левой рукой достал из бокового кармана нечто напоминающее не то сверхтолстые очки, не то короткий бинокль с золотистыми светофильтрами на объективах и наглазниками из губчатой резины. Затем он сдвинул на лоб защитные очки-консервы и надел на глаза «очки-бинокль». Я догадался, что это и есть ОДЛ. Аббревиатуру мне тоже без особого напряга удалось расшифровать как очки-дешифратор Лопухина. Я хорошо помнил о Васиной судьбе и, когда подтягивал к себе кронштейн с ГВЭПом, чувствовал себя немного нервозно. Очень не хотелось заполучить «вирус Белого волка» из-за какого-нибудь не учтенного Чудом-юдом «обратного вектора» или тому подобной фигни. Если б я понимал что-нибудь, а то меня ведь только, как обезьяну, кнопки нажимать научили, не больше.

«Отставить пессимизм! — услышал я голос отца через микросхему. — Все контролируется. ГВЭП усовершенствован, никаких „волков“ не будет. От воздействия ГВЭПа Сорокина вы защищены подшлемниками с металлическими нитями. Напоминаю порядок работы с ГВЭПом. Включить инициирующие источники питания! Не забыл еще, а? Вот тут, снизу, отсек для инициирующих элементов питания. Два шестивольтовых аккумулятора. Ногтем отодвигаешь крышку, проверяешь, правильно ли размещены. Для совсем забывчивых на обороте крышки оттиснута схемка, как устанавливать. Дальше. Тумблер „вкл.-выкл.“, наверно, объяснять не надо. Ставишь в положение „вкл.“, слышишь тихое гудение, загорается красная лампочка. Если не загорается, значит аккумуляторы сели».

«Загорелась», — доложил я мысленно.

«Что ж мы тебя, с незаряженным ГВЭПом послали бы? Работаем дальше. Воттут, с правой стороны, имеется переключатель с пометкой „ЭР“, что значит „энергетический режим“. Это прорезь, по которой можно передвигать бегунок. Вдоль прорези белой риской нанесена небольшая шкала. Видишь? В середине „нуль“, справа „плюс“ и цифры — „один, два, три“, слева „минус“ и цифры — „один, два, три“. Перед началом работы бегунок переключателя должен стоять на нуле. Уловил?»

«Именно так, стоит на нуле».

«Напоминаю для забывчивых. При режиме „плюс“ прибор набирает энергопотенциал, при режиме „минус“ — расходует. А цифрами обозначаются уровни набора и расхода. В крайнем плюсовом положении, где цифра „три“, энергопотенциал набирается максимально быстро, в крайнем минусовом — столь же быстро расходуется. Ясно?»

«Помню».

«Назначение переключателя „Р-А“ тоже помнишь? Что это значит?»

«Ручной — автоматический». Ставлю рычажок на «Р» — сам изменяю энергетический режим с помощью бегунка, ставлю на «А» — это делает прибор».

«Отлично. Что делаешь дальше?»

«Откидываю вниз крышку задней панели».

«Правильно. Напоминаю, что здесь расположены основные органы управления ГВЭПом. Прежде всего вот этот круглый переключатель-верньер „Режим работы“. На нем белая риска, вокруг — буквы, обозначающие режимы. Всего двенадцать букв, стало быть, и двенадцать режимов работы. Риску ставишь напротив буквы, не забыл?»

«Ставлю на букву П, режим плюсовой».

«Отлично. Экран в торце ГВЭПа светится? Какая буква в левом верхнем углу?»

«В левом верхнем углу буква П. И надпись горит: „Ввод задачи на поиск. Гарнитура подключена“. А где она, эта гарнитура?»

«В данном случае у тебя в подшлемнике. Об этот не беспокойся».

«Знать бы еще, что именно или кого именно надо будет искать, был бы совсем спокойным. А самое главное — как искать?»

«Во-первых, по фотографии. Если наденешь на голову гарнитуру и будешь смотреть на фото, то к тебе в мозг загрузится видеообраз. Через гарнитуру его можно передать в ГВЭП и направить прибор, допустим, на толпу людей, стоящих в километре от тебя. У каждого из них — свой внутренний видеообраз самого себя плюс доминантное „я“, ассоциирующееся с определенным именем. Все это дает постоянный сигнал в коре головного мозга, хотя сам человек может об этом не думать и именовать себя по-иному. И внешность может изменить. Тем не менее с помощью ГВЭПа ты его в течение пяти-шести минут можешь вычислить среди толпы в десять-пятнадцать тысяч человек. Вот на этом жидко-кристаллическом экранчике размером четыре на четыре сантиметра введенный видеообраз с именем доминантного „я“ появляется в размытом виде и с мигающим крестиком на Голове. Нажимаешь кнопку „фокусировка“ и переходишь в режим „Н“ — наблюдение. Это уже второй уровень. Крестик перестает мигать, фиксируется, и теперь вся информация с объекта считывается и записывается.

Но сегодня задача посложнее, и, соответственно, надо будет не ошибиться. Объектов поиска несколько, и я их видеообразы передаю тебе непосредственно в память».

Сразу же после этой мысленной фразы, дошедшей от Чуда-юда, я увидел несколько этих видеообразов, очень четких, но державшихся перед моим внутренним взором какие-то секунды.

Первым было изображение Сорокина-Сарториуса. За ним последовало тюремного образца фото Сурена. Третьим — взятое из фильма, отснятого сержантом Кулеминым, изображение «длинного черного» пришельца. Четвертым — этого я уж совсем не ожидал — был обозначен «Черный камень», взятый из того же фильма.

«У этого тоже доминантное „я“ есть?» — Мне было странновато, что этот, на мой взгляд, неодушевленный предмет попал в компанию живых существ.

«Возможно, есть», — ответил Чудо-юдо.

Экран ГВЭПа разделился на четыре квадратика два на два сантиметра каждый, и в каждом из них обрисовался соответствующий видеообраз. То есть Сарториус, Сурен, «длинный и черный» и «Черный камень». Над квадратиками появились одинаковые мелкие надписи: «Поиск». Гудение ГВЭПа заметно изменилось, но никаких синих спиралей из его «дула» не высовывалось. Возможно, на таком режиме это и не должно было проявляться.

Паралеты тем временем включили моторы и стали подниматься вверх. Само собой, что от этого условия поиска объектов не улучшились. ГВЭП напрягался, но пока ничего найти не мог. К тому же паралеты начали заметно отклоняться от прежнего направления. 1100 метров! Ого-го-го! Вот тебе и «карлсоны». Правда, времени на набор высоты ушло много.

— «Лулу», «Троди», — донеслось уже голосом из эфира, — я — «Папа». Начинайте заходить на «Котловину», курс 275.

— «Папа», я — «Лулу-2», — взволнованный голосок Лусии прозвенел как тревожный звоночек. — Есть отметка работы ГВЭП, квадрат 67, режим «П».

— Понял, «Лулу-2», молодец. «Троди-2», сосредоточься на 67-м квадрате.

Чудо-юдо, произнеся эти слова, тут же перешел, условно говоря, в телепатический диапазон:

«Ты что варежку разеваешь? Лусия засекает, а ты нет?»

«Я ж не знаю, какой у нее прибор. И потом, она спец, а я — так, малограмотный. Даже не знаю, как сосредоточиться на этом самом 67-м квадрате».

«Поверни голову направо».

Я повернул и стал глядеть в промежуток между спинкой сиденья и шлемом Трофима. Ничего толком увидеть было нельзя.

«Куда ты уставился, оболтус? — проворчал у меня в мозгах Чудо-юдо. — Ни черта не видно…»

— «Троди-1», — пробухтел он из эфира вслух, — отворачивай от «Лулу» вправо.

— Понял. Насколько отворачивать?

— Поворачивай, дам знать позже.

«Лулу» стала быстро удаляться от нас влево, а Чудо-юдо вновь загундосил в наушники:

— «Троди-1», держись на 270. Постарайся пройти прямее тысячу метров.

— Есть, 270.

Мне он дал указания по каналу РНС:

«Теперь смотри влево. Так, хорошо! Смотри в промежуток между ближними сопками. Точно в середину! Отлично. Видишь сопку с общим основанием и двумя вершинами?»

«Вижу. Та, что ниже, это „Котловина“?»

«Верно. Наводи ГВЭП прямо на середину склона».

Я навел. Паралет летел теперь в направлении сопки «Контрольная» — более высокой вершины. Почти сразу же ГВЭП издал прямо-таки восторженный писк. Однако замигали сразу две картинки из четырех. Та, что изображала Сарториуса, и та, что изображала «Черный камень».

«Дима! Нажимай фокусировку и быстро переводи ГВЭП в режим „Н“!»

«Так, нажал кнопку фокусировки. Перевел в режим „Н“. Крестик не мигает».

«Смотри на картинки в квадратиках, на сопку не гляди!»

Тут что-то ощутимо щелкнуло у меня в голове. В глазах полыхнула оранжевая вспышка. На секунду я потерял зрение. Потом все сразу пришло в форму.

«Не волнуйся, — успокоил Чудо-юдо. — Все это ерунда. Я отключил тебе слух. Чтоб не отвлекался. У пилотов ОДЛ, Лусия снимает показания приборов, анализирует излучения „Камня“. От „Черного камня“ идет мощная имитационная картинка. Непосредственное зрение у тебя тоже отключено. Ты видишь теперь только то, что я тебе разрешаю видеть».

«Не понял…»

«Твои глаза работают только как телекамеры, твоя голова передает изображение мне, я его обрабатываю, снимаю все лишнее и возвращаю тебе. Теперь понял?»

«Почти».

Паралеты приближались к «Котловине» с двух направлений. «Лулу» казался чем-то совсем маленьким, вроде семечка с одуванчика. Но Чудо-юдо требовал, чтоб я смотрел только на экран ГВЭПа:

«Не отвлекайся! Дистанция два километра».

Но я все-таки отвлекся. Потому что паралет неожиданно тряхнуло, и я инстинктивно повернул голову вправо. Повернул и поежился — Трофима не было на месте. Петля клеванты болталась свободно…

— Где он? — заорал я в голос.

Чудо-юдо ответил, само собой по РНС, но совершенно спокойно:

«Не переживай, он на месте. Я постепенно снимаю ненужные элементы изображения, чтоб ты мог сосредоточиться. Не удивляйся, если через десять минут ты окажешься летящим в воздухе без паралета и не будешь видеть ничего, кроме „Черного камня“ на экране ГВЭПа».

Мне стало не по себе. Какие-то элементы моего сознания протестовали против этого. И вообще я начал ощущать беспокойство. Мне не нравится, когда я вижу не то, что есть на самом деле, а то, что нужно кому-то. Одно успокаивало: команды отдавал Чудо-юдо. Не может же он сделать плохое сыну?

Я смотрел на экран ГВЭПа, послушно сконцентрировав внимание на квадратике с изображением «Черного камня». Сначала он ничем не отличался по размерам от остальных трех и представлял собой статическую картинку. Но потом начал медленно увеличиваться. Пять минут — и закрыл весь экран. Сарториус, Сурен и «длинный-черный» попросту исчезли. А вот двухметровая черная колонна квадратного сечения стала огромной. И я глядел уже не на маленький экранчик площадью четыре на четыре, а минимум на четырнадцатидюймовый. Наконец обнаружилось, что изображение вовсе не статическое, а все больше и больше проявляет признаки жизни.

Сначала я видел только застывший кадр из фильма Кулемина. Потом этот кадр как-то незаметно начал двигаться. Сперва просто подергиваться — примерно так, когда в проекторе заедает пленку и публика орет киномеханику: «Сапожник!» — а потом на экране появилось движение. Сперва я еще обращал внимание на то, что мне показывали кусочек из оперативной съемки Кулемина, где было черно-белое изображение и действие происходило летом. Но затем меня это перестало волновать. По-моему, это произошло в тот момент, когда черно-белое изображение сделалось цветным и все предметы приобрели естественную окраску. Правда, естественную не для середины сибирской зимы, а для разгара лета. Но я уже забыл, какое нынче время года. Я знал только одно: мне нужно сосредоточиться на «Черном камне». И потому уже не только видел, как ветер шевелит зеленую траву и ветки, но и слышал их шелест. А потом начал ощущать смолистый таежный запах… Экран сделался еще шире, должно быть, уже больше, чем три на три метра, он стал как бы прогибаться, обтекая меня с краев… Мне захотелось снять шлем, потому что стало жарко. И вообще сбросить все зимнее снаряжение: нелепо шляться в нем по тридцатиградусной жаре. Я уже совершенно потерял представление о том, что нахожусь в воздухе…

Но тут где-то внутри моего мозга истошно завыла сирена, ворвался рокот, похожий на шум вертолета, картинка вновь уменьшилась до квадратика два на два, стала черно-белой и статичной. В наушники ворвался отчаянный вопль Чуда-юда:

— Проснись! Проснись, идиот! — Он кричал это голосом по радио. — Отвернись от ГВЭПа! Немедленно!

Наваждение исчезло. Я обнаружил, что паралет медленно наплывает на покрытую заснеженным лесом «Котловину». Уже просматривались скалистые обрывы внутри кратера. Рокот доносился оттуда, со дна кратера. Он нарастал с каждой секундой.

«Осторожней! Это имитация! — Теперь крик Чуда-юда слышался где-то внутри мозга. — Смотри на экран! Отключаю слух!»

Слух отключился, но зрение — нет. Я увидел, как над вершиной «Котловины» заклубилась какая-то бело-голубая муть. Не то пар, не то дым, не то снежная пыль. Эта муть принялась сгущаться, уплотняться, приобретать форму не то сигары, не то огурца, не то рыбы… Точно такое же образование я видел на кинокадрах Кулемина. Примерно такую штуку видел Церен Бадмаев в Калмыцкой степи осенью 1915 года.

«Переводи ГВЭП в режим „О“, — скомандовал Чудо-юдо. — Бери в перекрестье! Огонь!»

Я нажал кнопку. Витой, сверлообразный прозрачно-голубой луч вынесся из дула ГВЭПа и ввинтился в дирижаблевидную хреновину, сформировавшуюся на вершине горы. Вспыхнуло так, будто рванула ядерная бомба! Тара-рах! — ужасающий грохот и мощный удар горячего воздуха отшвырнувший паралет от горы

— такие последние впечатления остались в памяти перед тем, как я потерял сознание.

 

НА ВОСТОЧНОМ СКЛОНЕ «КОТЛОВИНЫ»

Очухался я далеко не сразу. Скорее всего прошел не один час, прежде чем я разлепил веки и увидел перед носом серо-коричневый чешуйчатый ствол сосны. Или елки, или кедра, может быть. Одним словом, чего-то длинного и хвойного. Купол паралета и стропы опутали крону, а Наша «скамеечка» с мотором висела метрах в десяти над сугробами. Сперва мне даже не показалось странным, что стропы не натянуты, а скамеечка, несмотря на видимое отсутствие опоры, не раскачивается. Впрочем, не ощутить этих противоречий с законами физики и механики было вполне простительно для человека, которому более получаса заполаскивали мозги, а потом устроили небольшую контузию. При этом меня еще долбануло затылком о подголовник скамейки. Если б у меня на голове не было шлема, а под ним шерстяного подшлемника, то сотрясение мозга было бы посильнее. Но если б не подголовник, сила инерции сломала бы мне шейные позвонки. Имелся также неплохой шанс переломать ребра о пулемет и ГВЭП. Но тут повезло. Ствол пулемета повернуло влево, а кронштейн с ГВЭПом — вправо. Получилось что-то вроде жесткого треугольника, который принял удар на себя. Поскольку я был пристегнут к спинке, то вперед не полетел и ребра остались целыми. Хотя в какой-то степени их мог защитить и бронежилет, и вся куча тряпок, которая была под ним.

В общем, я отделался относительно легко. Примерно таким сотрясением мозга, какое бывает при нокдауне. Однако Трофиму в отличие от меня совсем не повезло. Просто катастрофически.

Ему бы значительно больше повезло, если б он на самом деле выпал из паралета. Возможно, приземлился бы в сугроб и отделался какими-то полутора годами ЦИТО. Или сразу свернул бы себе шею. Тоже неплохо — мучиться не надо. Однако он из аппарата никуда не выпадал, просто Чудо-юдо, управляя моим зрением, мне его не показывал. Он сидел рядом со мной, но, к сожалению, несколько правее. Когда купол паралета, отброшенный взрывом, смялся, закрутился и зацепился за дерево и нашу «скамейку», словно сиденье качелей,

сперва откачнуло вверх, а потом бросило на ствол дерева, его живот, снизу неприкрытый бронежилетом, напоролся на очень острый, крепкий и довольно толстый сук. Никогда не видели людей, проткнутых насквозь слоновым бивнем? Я тоже, но представление о том, как это выглядит, теперь получил. Крови вылилось очень много. Вся нижняя часть его комбинезона была бордовой. Меня с правой стороны тоже чуток обрызгало, но не так сильно, как если бы дело было при плюсовой температуре. Перекошенное, совершенно неузнаваемое лицо Трофима было чуть-чуть желтее снега, а кровь, выливавшаяся изо рта, уже превратилась в красный лед. Только теперь я понял, отчего стропы провисают, а сиденье не болтается. Оно держалось на суку, который, пронзив Трофима, пробил спинку «скамейки», скользнул по мотору и заклинил воздушный винт, проскочив в кольцо защитного кожуха. Наверно, винт могло и сорвать, но то ли Трофим еще в воздухе перекрыл бензопровод, то ли сделал это уже здесь, корчась в предсмертных судорогах. Первое, пожалуй, более реально, но, возможно, именно этому действию пилота я был обязан тем, что не был сейчас обугленной головешкой.

Как только гудение и звон в моей башке немного улеглись, у меня появилась возможность более-менее связно мыслить. И самой первой мыслью было слезть поскорее с этого насеста. Правда, лететь вниз с высоты второго этажа «сталинского» или третьего этажа «хрущевского» дома мне как-то не хотелось. Ниже находилось еще немало сучков, способных доставить неприятности.

Кроме того, следовало хотя бы прикинуть, как вести себя на земле, то есть в промерзлой тайге, где бродят соловьевцы и сорокинцы и не исключена встреча с «длинными-черными» или с очередным НЛО. Очень кстати мне вспомнилось, что незадолго до падения в тайгу я атаковал НЛО ГВЭПом и взорвал его. Отсюда легко было сделать вывод, что рассчитывать на дружеские чувства собратьев по разуму, пожалуй, не стоит.

Поэтому прежде, чем искать способ самому слезть с дерева, я решил сбросить вниз ГВЭП и пулемет с коробкой. За их целостность можно было не волноваться. Внизу был приличный сугроб, и если эти предметы вооружения не попортились при взрыве и ударе о дерево, то падение в снег вполне могли пережить.

Однако, чтобы скинуть их вниз, требовалось отделить их от кронштейна и поворотной установки, а для этого отвинтить в общей сложности семь болтов. Делать это вручную на тридцатиградусном морозе — полная безнадега. Пришлось обратиться за помощью к трупу. Ослабив, насколько возможно, привязные ремни, я попробовал пошарить по карманам комбинезона Трофима. Хотя точно не помнил, брал ли он в полет какой-либо инструмент. В левых, ближних ко мне карманах нашлись только аварийный паек, перевязочный пакет и фонарик, которые у меня самого были такие же, плюс армейская аптечка, которой у меня не было. Инструменты оказались в правых карманах. В одном, нижнем, обнаружился неплохой универсальный штурмовой нож, а в верхнем — кожаный футляр с набором гаечных ключей и отверток и универсальной опять-таки рукоятки, с помощью которой можно было ими что-нибудь откручивать.

Не могу сказать, что при добывании инструментов у меня не было позывов на рвоту и учащенного сердцебиения. Но когда они оказались у меня в руках, все стало на свои места. Сначала я открутил три болта, на которых держался ГВЭП, и благополучно уронил прибор в снег. Потом, отодвинув влево опустевший кронштейн, я взялся отвинчивать болты, крепившие пулемет на поворотной установке.

Когда пулемет плашмя плюхнулся в снег, я неторопливо отстегнулся от спинки, ухватился за один сучок покрепче, ногой наступил на другой, уцепился второй рукой за сучок пониже, поставил вторую ногу… Некоторое время побаивался: а не обломится ли сук, пропоровший Трофима, и не разорвется ли само тело покойного?! Было бы неприятно, если б паралет грохнулся мне на голову вместе с заледеневшим пилотом. Поэтому, как только появилась возможность, я прыгнул в снег. Примерно метров с трех.

Спрыгнул и ушел в сугроб по пояс. Выпростаться оттуда удалось ползком. Я добрался и до пулемета, и до ГВЭПа.

Под деревом, на котором висел паралет с трупом, а снег проплавлен кровью, мне было очень неуютно. Да и вообще дожидаться ночи здесь было как-то не с руки.

Значит, надо было куда-то топать. По глубокому снегу, без лыж. С двумя аварийными пайками общим весом примерно в полкило и слабенькой надеждой, что кто-то меня найдет. Надо было еще не закоченеть ночью. И не свихнуться от фокусов «Черного камня».

Но самое главное — нужно было определить, куда направить стопы. А для этого требовалось прикинуть, хотя бы примерно, где я нахожусь. Карта и компас имелись, но я подозревал, что здесь их будет недостаточно для того, чтобы выбраться к заимке или хотя бы к одной из охотничьих избушек. Конечно, была УКВ-рация. С паралета ее мощности вполне хватало, чтобы поддерживать связь с Чудом-юдом. Но на земле, когда вокруг сопки и всяческие аномалии неизвестного свойства, она могла оказаться бесполезной. И даже вредной, потому что мои эфирные вопли и стенания мог перехватить какой-либо супостат. Даже Сергей Николаевич Сорокин относился скорее к этой категории, чем к категории друзей.

Судя по всему, я находился на склоне сопки. Солнце лишь чуть-чуть вызолачивало небо где-то далеко за деревьями. Время было детское — 15.25, но здесь, в тени горы, снег был уже синеватого оттенка, и создавалось впечатление сумерек. Я помнил, что последние мгновения полета проходили у восточного склона сопки «Котловина». Скорее всего я и сейчас ползал по этому склону.

Стоп! Но в «Котловину» вроде бы с «Ми-26» высаживались люди Чуда-юда. Стало быть, если я вылезу на вершину сопки, то мне, возможно, удастся помахать им ручкой и сообщить о своем существовании.

И я полез вверх. Туда, где между стволами деревьев золотилось небо. Уже через пять минут такого путешествия мне показалось, будто я пробежал десяток километров. От меня повалил парок, ощущения тридцатиградусного мороза как не бывало. А прошел я на самом деле метров с полета. Цепочка следов чем-то напоминала ледокольный ход, потому что я продавливал ногами тонкий наст и утопал по колено в сухом, сыпучем, как сахарный песок, льдистом снегу. Само собой, удобству передвижения не очень способствовали «ПК» с не пристегнутой здоровенной коробкой и ГВЭП без футляра, которые приходилось перетаскивать в общей охапке.

У меня появилось серьезное опасение, что я могу тут попросту сдохнуть, но не добраться даже до кратера «Котловины». Все-таки не зря люди изобрели такую полезную вещь, как лыжи. Не только для того, чтоб прыгать с трамплинов, проходить трассы скоростного спуска или бегать пятидесятикилометровые марафоны. Люди придумали лыжи с одной-единственной,

но вполне конкретной целью: чтобы ноги в снег не проваливались. Именно это утилитарно-прагматическое назначение лыж лучше всего начинаешь понимать, оказавшись без них на заснеженной сопке в сибирской тайге.

Решив, что следует перекурить и перевести дух, я уселся было на снег, но быстро понял, что не стоит экспериментировать. Снежок оказался жутко холодным и сразу потянул из меня тепло. Справедливо рассудив, что ишиас мне не к спеху, я встал и не поленился нарубить лапника. На нем сидеть было гораздо теплее. Выкурив сигаретку и чуточку отдышавшись, я подумал, что надо принять какие-то меры, чтобы повысить комфортность перехода.

Для начала я вспомнил, что паралет был установлен на лыжи. Мне даже представилось, будто я сумею снять его с дерева, каким-то образом запустить мотор и с Божьей помощью подняться в воздух. Ну а если купол порван, то отрежу аппарат от стропной системы, заведу мотор и поеду как на аэросанях. Наконец, если мотор не заведется, то сниму полозья и сооружу из них лыжи. И так меня эти дурацкие идейки ободрили и вдохновили, что я, не пожалев той полусотни метров вверх по склону, которую прошел с превеликими трудами, поперся обратно. Конечно, вниз идти было полегче, к тому же я шел обратно по уже протоптанному следу, но все равно умаялся.

Оказавшись в исходной точке, я сразу вспомнил расхожую истину, что если Бог хочет кого-то наказать, то отнимает разум. Это был как раз мой клинический случай.

О том, чтоб поднять паралет в воздух, надо было начисто забыть. Купол его был продран в нескольких местах, глубоко налез на пропоровшие его сучки, стропы обмотались вокруг ветвей, а некоторые оборвались. Но даже будь аппарат в полной исправности, поднять его с лесистого склона можно было только краном. С идеей о переделке паралета в аэросани тоже пришлось распрощаться быстро. Двигатель, может, и завелся бы, но винт, у которого была обломана по крайней мере одна лопасть — они были сделаны из слоеной древесины, — явно бы не потянул. К тому же и вал двигателя наверняка расцентровался или погнулся. Но даже если б и винт, и двигатель были целы, никакие аэросани из паралета не получились бы. Концы обеих лыж-полозьев были обломаны, и гипотетические аэросани тут же зарылись бы в снег. Поломка полозьев ставила крест и на последней идее — отделить лыжи от скамейки и приспособить их на ноги.

Выдав по собственному адресу некоторое количество мысленных матюков, я отвел душу и решил еще немного подумать, как выходить из положения. Самое лучшее — соорудить какие-нибудь снегоступы, чтоб не вязнуть. Я помнил, что такие снегоступы напоминают по виду теннисные ракетки, но догадывался, что сплести их смогу не раньше завтрашнего утра, да и то если сумею заниматься этим при свете фонариков. Кроме того, если рамки для снегоступов можно было согнуть, допустим, из еловых веток, то соединить концы этих рамок можно было только веревкой.

За веревкой, то есть за стропой, пришлось лезть на дерево. Это оказалось намного труднее, чем слезать с него. Добирался туда, откуда я так запросто спрыгнул вниз, минут десять. Все никак не мог прицепиться. Потом все же вскарабкался и, пару раз рискуя сорваться, добрался до того сука, на котором висел паралет. Затем пришлось лезть еще выше, чтоб добраться до строп. Самый опасный момент был тогда, когда я, сидя верхом на суку и держась только за край паралетного купола, штурмовым ножом отрезал от него восемь строп. Потом пришлось лезть к «скамеечке» и проделывать там ту же операцию, сидя лицом к покойнику на том самом суку, который пробил его насквозь. Не очень приятное соседство. Несколько раз с трудом подавлял подступающую к горлу рвоту, а кроме того, напряженно вслушивался в скрип сука. Хрен его знает, все-таки на нем двести килограммов с лишним висело.

Но сук все-таки не хряпнул. И я не свалился, а благополучно спустился с дерева.

Срубив несколько тонких, гибких еловых веток, я очистил их от хвои и боковых отростков, скрутил в жгут, а затем согнул в какое-то подобие кольца, связав свободные концы стропой. После этого начал обвязывать жгут стропой и одновременно приматывать к рамке более толстые и прочные ветки. В конце концов получилось что-то вроде плотной плетеной решетки. Точно так же я сработал и вторую снегоступину. Обрезками строп примотал «ракетки» к ногам. Попробовал ходить — и убедился, что теперь погружаюсь в снег не больше чем на пару сантиметров. Потом посмотрел на часы. Было уже 16.30. Заметно стемнело, но можно было разглядеть, куда идешь.

Прежде чем двинуться вперед, я вытащил пулеметную ленту из коробки, обмотал ее длинный конец вокруг пулемета и подвязал стропой. После этого надел пулемет на себя в положение «за спину». В ближнем бою как «оружие быстрого реагирования» гораздо удобнее применить «дрель», которую я пристроил в правый боковой карман, откуда ее можно было выдернуть за секунду. А в коробку уложил ГВЭП. К брезентовой ручке коробки привязал кусок стропы, просунул ее конец под бронежилет через отверстие для левой руки, выдернул через проем для шеи, перетащил за спину и наискось протянул через грудь, после чего еще раз продернул через ручку коробки и закрепил, обмотав остаток шнура вокруг пояса.

В таком обалденном прикиде я и начал свой крестный путь на горку. Идти стало полегче, но сумерки сгущались все быстрее. Батарейки фонариков требовалось поберечь, к тому же ползать с постоянно включенным светом было не совсем безопасно. Кто-нибудь мог запросто выделить из темноты, а какая гарантия, что поблизости нет никого желающего моей кончины? Так что скорости передвижения без света у меня прибыло не намного. При этом мне не удавалось и двух шагов сделать по прямой. Все время приходилось что-то огибать: то ствол стоячий, то лежачий, вывернутый с корнем, то частокол мелкого подроста, через который фиг протиснешься, то заметенный снежком валун размером с «Запорожец». Иной раз приходилось полтора-два десятка метров двигаться поперек склона, прежде чем появлялась возможность подняться на пару метров вверх. Конечно, лесистая сопка — не Эверест, но местами и крутизна оказывалась приличной. А ближе к вершине таких утесиков и обрывчиков несколько прибавилось. Кое-где на поверхность горы вылезали уже не просто валуны, вымытые некогда дождями из-под грунта, а натуральные матерые скалы. Такие, что сразу не обойдешь и не оползешь. А уж о том, чтоб взбираться на них в моем вовсе не альпийском снаряжении, и думать не стоило. Расселины между этими скалами заполнял все тот же сыпуче-текучий снежок, по которому гораздо проще было съезжать вниз, чем взбираться наверх.

Тем не менее я все-таки добрался до более-менее пологих мест, где подъем перестал быть крутым. Тьма к этому времени уже хорошо сгустилась, и пришлось изредка посвечивать фонариком, чтоб не напороться глазом на сучок и не слететь с обрыва в кратер, который был где-то поблизости.

Вообще-то я не очень надеялся, что увижу какой-то свет в «Котловине». Вряд ли сотрудники СБ ЦТМО со своим вертолетом захотели бы высветиться в прямом и переносном смысле. Поэтому я удивился, увидев впереди какие-то красноватые пляшущие блики. Костерчик разожгли? В это было легко поверить, поскольку в остывшем вертолете не шибко приятно ночевать при тридцатиградусном морозе. Тем более таком здоровом, как «Ми-26», который не так просто прогреть.

Блики были слабенькие, а вот запах гари — довольно сильный. И это были не дровишки. Воняло чем-то нефтяным.

После того как я увидел блики, обнаружилось, что кратер находится всего в двадцати метрах от меня. Теперь следовало топать с большой осторожностью, потому что появился уклон вниз, и снежок, мирно шуршавший у меня под снегоступами, мог как-нибудь невзначай поехать, сыпануться в какую-нибудь трещину и низвергнуть меня в стометровую пропасть.

Придерживаясь руками за стволы деревьев, я подошел поближе, оказавшись всего в двух метрах от обрыва. Дальше деревьев не было, и то, что находилось внизу, неплохо просматривалось.

Прежде всего я увидел несколько неярких костров. Именно от них и исходили красноватые блики, отражавшиеся на скалах с противоположной стороны кратера, которые я заметил, поднявшись по восточному склону.

К сожалению, после того, как я увидел эти костры, а особенно то, что высвечивалось в отсветах их пламени, у меня появилось стойкое убеждение, что мне нечего надеяться на помощь…

Там, внизу, тускло поблескивали лакированным металлом разбросанные на большой площади обломки огромного вертолета. А костры горели там, куда при взрыве выплеснулось горящее топливо, и пылали какие-то горючие предметы, находившиеся на борту «Ми-26».

Надо сказать, до этого в моей памяти еще не совсем закончился кавардак, и последовательность событий, происходивших до падения паралета, представлялась мне довольно смутно. Только тут, глядя на угасающее пламя и груду обломков, я начал вспоминать, что слышал гул вертолета перед тем, как отсюда, из «Котловины», выползло некое дирижаблеобразное сооружение, которое я расстрелял из ГВЭПа. Стало быть, оно, это сооружение, могло уничтожить вертолет, который, допустим, увидев эту «пузень», как выражался старший Лисов, пытался взлететь…

Из этого следовало, что экспедиция Чуда-юда потерпела полный крах. Вывозить из «Котловины» то, что он хотел, было теперь не на чем. Кроме того, если он действительно брал вертолет в аренду, то ему будет не так-то просто рассчитаться за угробленную федеральную собственность или собственность какой-то авиакомпании. Почем нынче такие вертолеты? Ого-го, не один миллиард небось. Да плюс еще погибшие… Комиссии, разборки всякие — жуть. А если еще и выяснится, что все эти исследования велись неофициально, при оплаченном невмешательстве местных властей, то у Чуда-юда будет куча неприятностей.

Фонарик был слишком слабенький, чтобы как следует осветить что-либо на стометровой глубине. Я все же посветил вниз, втайне надеясь, что там может найтись кто-то живой. Правда, толку от этого все равно не было бы. Шансы, что оставшийся в живых при катастрофе вертолета не получил серьезных травм, равнялись нулю. А у меня не было никакой возможности ему помочь. Стропы, даже если б я срезал с паралета не восемь, а все целиком и связал воедино, до дна не достали бы. Кроме того, они были слишком хилыми, чтобы выдержать меня, даже если б я разделся догола.

Но никаких живых людей внизу не было. Лишь один предмет, освещенный догоравшими «костерками», был похож на человеческую фигуру, но если это и был человек, то у него отсутствовала голова и в медицинской помощи он уже не нуждался.

Я отошел от обрыва подальше, чтоб меня не снесло вниз, если вдруг поднимется ветер. Следовало подумать, что же делать теперь, когда надежда на вертолет в «Котловине» рухнула.

Спускаться с сопки, искать тропу, ведущую к зимовью? Ну уж дудки! Пожалуй, это намного опаснее, чем подниматься. По крайней мере, взбираясь, я еще видел, куда иду, и не совался на обрывы, а, спускаясь в абсолютной темени, неожиданно свалиться вниз легче легкого. Допустим, до паралета я дойду по своим следам, а дальше куда? Очень кстати припомнилось то, что говорил Лисов. Насчет того, что выйти из «эпицентра» можно только по бревнышкам через мостик, и больше никак. Может, он и врал, мозги пудрил, чтоб мы без него по тайге не шастали, но ведь была же тут «пузень», которую я сбил ГВЭПом, стало быть, и прочие аномалии могут проявиться…

Оставаться здесь, поблизости от кратера, развести костерчик и попытаться не замерзнуть до утра? Очень ненадежное решение. Сейчас вроде ветра нет, но где гарантия, что он через час не поднимется. И отсюда, с верхотуры, меня запросто может сдуть. Или заморозить тут же, на месте, хотя здесь деревьев много и укрыться кое-как удастся.

В очередной раз пришла хорошая мысля, но, конечно, опосля. Надо было никуда не лазить, а остаться на месте падения паралета, содрать его купол с дерева, сделать из него шалаш или шатер, разжечь костер и прокемарить до утра.

Но топать вниз, пусть даже и по проторенной дорожке, мне чего-то не хотелось. Поэтому я подумал, что лучше будет найти какую-нибудь подходящую площадочку и построить себе укрытие из подручного материала, то есть сделать шалаш из лапника и обложить его смерзшимся снегом на манер эскимосского иглу. Правда, эти самые иглу я видел только на картинках и не очень представлял себе технологию их изготовления, но зато в детдомовские времена соорудил немало снежных крепостей. Если моему проекту и не суждено было осуществиться, то совсем не потому, что я не был готов к такой работе. Причина была вполне объективная и от меня не зависящая.

В полугробовой тишине, нарушаемой только легкими потрескиваниями пламени, долетавшими со дна кратера, да всякими неясными лесными шорохами, я услышал нечто похожее на звук шагов. Шагов человека, который, как я в самом начале своих таежных приключений, топает по снегу без лыж, проваливаясь по колено, пыхтит, выдергивая ногу из снежного плена, опять проваливается, опять топает, продираясь через сухостой и с треском ломая какие-то сучки и ветки.

Человек был не очень близко от меня. Определить направление я не мог, потому что каждый шорох дублировался эхом, которое моталось по сопке из стороны в сторону. Топающий мог находиться даже на противоположной стороне кратера, каменные стены которого были отличным резонатором. Одно я уловил точно с самого начала: шум приближался. Через пару минут я уже улавливал даже отдельные вдохи и выдохи. Именно поэтому мне стало ясно, что скорее всего сюда приближается дама. Ввиду того, что было сказано Лисовым насчет некоего высшего запрета на посещение района «Котловины» и всей близлежащей зоны лицами слабого пола, появление какой-то местной дамы было исключено. Маловероятным представлялось и прибытие сюда Зинаиды, во всяком случае, без лыж. А вот Лусия Рохас могла очутиться здесь, если с их паралетом тоже произошла авария. «Лулу», насколько я помнил, находился довольно близко от нашего «Троди», и его тоже должна была задеть воздушная волна. Если, допустим, Лукьян погиб, то сеньорита Рохас вполне могла добраться до вершины сопки лишь сейчас. Вряд ли ей доводилось много путешествовать по снегам.

Прислушавшись, я все-таки сумел определить, откуда идет шум. Получалось, что Лусия — если это, конечно, она — приближается справа, если стоять, как я в тот момент, спиной к кратеру. Я направился навстречу.

Рискнул даже помигать фонариком. И не зря: оттуда тоже три раза мигнули. Теперь направление было уже совсем точно известно, осталось только встретиться.

Встретились мы с Лусией примерно через десять минут, когда я высветил ее фонариком под каким-то здоровенным деревом, где она сидела прямо на снегу и тяжело дышала. По-видимому, она совершенно выдохлась и последние метры двигалась только силой воли. Она, должно быть, уже и говорить-то не могла, до того устала. Казалось бы, ей сейчас все должно быть по фигу, лишь бы к людям попасть.

Но первые слова, которые она едва сумела произнести, звучали в переводе с испанского так:

— Вы настоящий?

 

ВДВОЕМ

— В каком смысле? — ошалело ответил я вопросом на вопрос, тоже использовав для ответа испанский. Точнее, диалект, употреблявшийся в хайдийской столице Сан-Исидро в районе Мануэль-Костелло.

— Настоящий, — облегченно пробормотала Лусия. — Я рада, Деметрио.

— А что, были ненастоящие?

— Да, тут многое ненастоящее, — пробормотала научная мышка заплетающимся от усталости языком. У меня было впечатление, что она вот-вот потеряет сознание. Тогда бы она замерзла. Надо было срочно разжигать костер и ставить что-то типа шалаша.

Но очень хорошо, что я не успел сделать ни того ни другого. С той стороны, откуда пришла Лусия, легкий ветерок донес шорох лыж. И там же несколько раз мелькнул на стволах деревьев светлый круг от фонаря. Сами люди, судя по всему, были еще внизу, на склоне. Они, похоже, лезли вверх по следам Лусии.

— Передохнем, а? — Человек, произнесший эти слова, полагал, что говорит тихо. — Куда он без лыж денется? Еле идет.

— Тихо ты, козел! — прошипел второй. — Слышишь, вроде Остановился. Слушает небось…

Они притихли. Тоже прислушивались. Сколько их там и кто они? Ясно, что не чудо-юдовские. Иначе бы, наверно, не соблюдали такую осторожность, идя по следу Лусии. И скорее всего постарались бы догнать ее побыстрее, если их целью было оказать помощь.

— А может, он вообще помер? — долетело до моих ушей.

— Жди-ка! — Второй избытком оптимизма не страдал. Стараясь не шуршать, я нагнулся к уху Лусии и прошептал, с двух сторон прикрывая рот перчатками:

— Ты идти можешь?

— Почти нет. Может быть, еще несколько шагов… Это я и сам знал. Но тем не менее шепнул:

— Попробуй их пройти. Сейчас!

Бедная мышка! Ей так тяжко было вставать на ноги, однако она сумела себя пересилить. Но я ей не мог даже отдать свои снегоступы. Потому что те, кто шел за ней, должны были, ничего не заподозрив, продолжить подъем на сопку и, пойдя по ее следам, выйти прямо на меня.

Лусия двинулась вперед, провалилась, ухватилась за ствол какого-то деревца, выдернула себя из снега, сделала еще шаг. Шумно, громко, с треском и хрустом проломанного наста.

Она сделала три шага, когда внизу, там, где находились те, кто слишком громко обменивался мнениями, появился свет фонаря. Они выползли за гребень, втянув за собой лыжи и отчетливо бряцнув антабками автоматов. Это был слишком знакомый для меня звук, чтоб я мог ошибиться. Фонариком они освещали след Лусии, которая в это время продолжала с трудом двигаться по пояс в снегу, но до нее самой свет еще не дотягивался.

Я потихоньку переполз за ствол дерева — шум и треск, производимый Лусией, был прекрасной звукомаскировкой для моих действий — и извлек из патронной коробки ГВЭП.

Поставил тумблер на «вкл.». Лампочка загорелась. Гудение в тишине показалось очень громким, прямо как у мощного трансформатора. Но на самом деле его и в двух метрах от меня не было слышно.

Те двое уже встали на лыжи и двинулись следом за Лусией. Я без долгих раздумий хотел было поставить ГВЭП в режим «О», чтобы ликвидировать их двумя нажатиями кнопки, но тут лампочка внезапно погасла. А в голове появилось знакомое ощущение апатии. Такой же, какую я испытывал на паралете, когда стал забывать, какое нынче время года, а потом даже потерял представление о том, что нахожусь в воздухе. Тогда это состояние прервалось после крика Чуда-юда, долетевшего по радио: «Проснись! Проснись, идиот! Отвернись от ГВЭПа! Немедленно!»

Не знаю, каким уж усилием воли я заставил себя отбросить ГВЭП. Причем сделал это, еще не имея какого-либо рационального обоснования. Только приказ, отданный Чудом-юдом полдня назад, который я, кстати, тогда не выполнил…

Когда ГВЭП оказался в полуметре от меня, апатия сразу же исчезла. Но я заметил, что лампочка на его корпусе горит по-прежнему.

Лыжники в этот момент находились всего в пяти метрах от меня. Они оказались очень наблюдательными и с хорошей реакцией.

Та-та! Короткая очередь вспорола снег совсем рядом с деревом, за которым я укрывался. Дзанг! Одна из пуль угодила в ГВЭП. Лампочка погасла, и теперь этим оружием можно было разве что гвозди забивать. «Дрель» я выдернул из кармана очень вовремя. Бах! Куда палил — фиг его знает, но тем господам, что шмаляли из автоматов на звук, стало ясно, что им следует быть поосмотрительней. Конечно, этот выстрел меня засветил, и оба субчика начали поливать огнем дерево. Но прошибить его пули не могли — слишком толстое и промерзшее было. Те пули, что задевали дерево по касательной, отсекали от него щепки и куски коры.

Но тут в тарахтение «калашей» вплелся иной звук. С той стороны, где ворочалась в снегу Лусия, простучала очередь из «ПП-90». И хотя пальба эта велась, как мне показалось, наугад, там, откуда в меня строчили, послышался сдавленный вопль:

— Ой, ма!

Похоже, кого-то из тех двоих зацепило, и они с яростью обрушили весь огонь в ту сторону, откуда получили пулю. Я рискнул чуть-чуть выглянуть из-за дерева и половиной зрачка увидал чуть озаренные автоматными вспышками фигуры в маскхалатах, приникшие к снегу, но все-таки отличающиеся цветом от сугробов. Ах вы, сучары, под снеговиков косить вздумали?

Они были бы плохо видны, но их светили трассеры, которые они гнали в ночь, откуда кто-то — у меня и в мыслях не было, что это Лусия! — экономно стучал по ним короткими очередями. Другого момента мне могло и не представиться.

Выставив фонарь с левой стороны дерева и высунувшись с «дрелью» справа, я нажал сперва кнопку фонаря, осветив одного стрелка и заставив его дернуться от неожиданности, а затем — спусковой крючок «дрели»… Бах!

Тот, кому пуля угодила в правый бок, аж подпрыгнул. 5,45 есть 5,45. С пяти метров она, должно быть, ударила в ребро, прошибла его, изменила направление и пошла гулять в грудной клетке, мелко шинкуя фарш из сердца и легких… Второй сделал совсем не то, что ему надо было сделать, а очевидную глупость. Привскочил и попытался на карачках переползти за другое дерево. С перепугу даже не попытавшись дать очередь по моему фонарю. По его освещенной фигуре я и выстрелил еще два раза из «дрели».

Попал не очень кучно — в голову и в бок, чуть пониже плеча, — но этого хватило. Клиент плашмя лег на снег. Некоторое время я выжидал, чтоб кто случайно не ожил, прислушивался. Потом подумал, что уже можно идти смотреть, но вовремя вспомнил, что у меня помощник объявился. Перемещаться, зная, что есть еще какой-то вооруженный товарищ, не хотелось. Вдруг перепутает и долбанет? Мы ведь тут все в белых штанах, как в Рио-де-Жанейро.

Почему-то мне казалось, что в дело вмешался Сарториус. Не очень верилось в пальбу сеньориты Рохас. Поэтому я осторожно позвал:

— Компаньерос!

— Я одна, — ответила Лусия по-испански. — Это ты стреляла?

— Да.

— Не стреляй, я сейчас посмотрю, что с этими… Я гнал из головы дурную мысль, что там может быть какой-то «третий неучтенный», и подбирался к покойникам кружным путем, чтоб не попасть в конус света от моего фонарика. Второй фонарик, доставшийся от Трофима, я взял с собой и посветил им лишь тогда, когда убедился, что поблизости, кроме успокоенных стрелков, никого нет.

От убиенных мне прежде всего требовались лыжи и жратва. Не стал отказываться и от одного «АКС-74» (второй был мне на фиг не нужен), а также от всех восьми магазинов (два были наполовину опустошены), которыми располагали бойцы. Личных документов у них, само собой, не оказалось, зато имелась чуть замаранная кровью карта-полукилометровка. Такой у меня не было даже на заимке, перед началом экспедиции. Что касается жратвы, то у покойных был один малоразмерный рюкзачок типа тех, что носят за спиной юные тусовщики, шляющиеся по Руси в поисках рок-концертов и приятной компании. В рюкзачке обнаружилась банка тушенки, кусок соленого сала, ржаные сухари и солдатская фляга со спиртом.

Можно было перекусить, даже хлебнуть — хотя последнее лучше на морозе не делать! — наконец, попробовать сориентироваться по карте. Компас тут не помог бы, но звезды были видны неплохо, если смотреть от края кратера, где не мешали верхушки деревьев. Но оказалось, что времени у меня на это нет.

Должно быть, пальбу на вершине «Котловины» было слышно очень издаля. Четыре ствола работало, из них три — автоматическим огнем. Два теперешних покойника были не то разведкой, не то дозорной группой соловьевцев. Сорокинцев я бы узнал в лицо. И, как видно, основная команда находилась не так уж и далеко, потому что довольно близко хлопнул выстрел и красная ракета прочертила небосклон.

Какой ответ должны были дать убиенные, спросить я не мог. А рация «Тамагава», висевшая на заду у одного из них, пищала:

— Ку-ку, Гриня! Отвечай, биомать!

Карту и магазины — в карманы, рюкзак — на грудь, автомат — на шею, одну пару лыж — на ноги, вместо снегоступов. Благодать! Это были настоящие сибирские охотничьи лыжи, широченные, не меньше двадцать сантиметров в ширину, снизу подклеенные каким-то мехом. Когда катишь вперед, мех прижимается, и скользишь не хуже, чем на мази, а когда лезешь в горку, мех оттопыривается и держит на склоне, не давая, как говорят лыжники, «отдачи». Крепления — простейшие, брезентовый ремешок, чтоб пропихнуть носок валенка, а задник — из резиновой трубки.

Последнее оказалось очень полезным, когда я поставил на лыжи Лусию. Несмотря на то что ножки у научной мышки были примерно 34-го размера, крепления ей вполне подошли — валенки ей выдали на шесть размеров больше, а внутри, как позже выяснилось, было накручено немало всяких носков и портянок, так что держалась обувка плотно.

Только тут я обнаружил, что Лусия тащит с собой рюкзачок, и довольно тяжеленький.

— Это что? — спросил я.

— Приборы, — вздохнула сеньорита Рохас, — это нельзя бросать! Без них нельзя будет понять здешних аномалий.

Именно поэтому, устыдившись, я задержался ненадолго, чтоб разыскать ГВЭП и уложить его в коробку из-под пулеметной ленты. Я подумал, что Чуду-юду будет интересно разобраться с тем, что вытворяла эта машинка.

Шелест лыж был намного тише, чем скрип снега, когда мы с Лусией двигались без оных. Но где-то позади нас на таких же лыжах шли соловьевцы. Вряд ли они были хуже подготовлены для лыжной ходьбы, чем моя тропическая спутница. И наверняка не были так перегружены, как я. Так что оставалось рассчитывать, что они нас не сразу найдут. Хотя надежда была слабая. След Лусии, проломанный в снегу, потерять невозможно. Он выведет их к месту перестрелки, а оттуда они попрут за нами по лыжне, которую мы же для них и проторим. Но делать было нечего, оставалось тащиться вперед, «вдоль обрыва, по-над пропастью», как пел когда-то Высоцкий.

На сам обрыв я Лусию не повел — свалилась бы. Если она имела когда-то дело с лыжами, то только с водными. К тому же она была на пределе сил еще после того, как сумела по глубокому снегу влезть на горку. В том, что соловьевцы нас догонят, я не сомневался, только мог прикинуть наудачу, когда они это сделают; через пять минут или через пятнадцать.

После того как мы прошли метров сто, Лусия упала в пятый раз и сказала:

— Я не могу идти, Деметрио.

Пришлось применять жесткие методы воздействия.

— Лусия, — прошептал я, — ты понимаешь, что будет, если они тебя найдут? Это очень злые и страшные люди. Замерзнуть до их подхода ты не успеешь, застрелиться — не хватит воли. Они сцапают тебя живьем и будут насиловать минимум вшестером.

— Господи, — прошептала Лусия, — какая разница? У меня вообще еще не было мужчины. Узнаю хоть перед смертью, как это бывает.

— Идиотка! — прошипел я, нервно посматривая назад, где вот-вот могли появиться преследователи. — А как насчет пыток? Ты много знаешь. Не боишься, что они тебе всадят еловый кол в задницу?

— Нет… — Лусия, похоже, была полностью безразлична к собственной судьбе. Напугать ее чем-то никто не сумел бы.

— Хорошо, — сказал я, выйдя из себя, — оставайся. Я пошел. Если у тебя приступ мазохизма, я умываю руки. Но не забудь, что Господь и Дева Мария не примут тебя, ибо ты поддалась искушению!

С каких это рыжиков у меня прорвалось? Сам не пойму. Но сработало! Некие шарики-ролики в умной головешке Лусии заворочались, закрутились и подсказали ей, что Высшая небесная инстанция может признать ее поведение аморальным и не соответствующим тому, к чему призывает святая апостольская римско-католическая церковь.

— Я попробую… — пробормотала хайдийская девственница и с Божьей, а также моей посильной помощью приняла вертикальное положение.

Возможно, Господь прибавил Лусии сил, и она потащилась за мной с хорошим, злым упрямством. Но все-таки, конечно, медленно. А тут еще и луна откуда-то выползла. То ли она за какой-то сопкой пряталась, то ли облачка были — фиг поймешь. Но тут косые лучи серебристого, мертвенного, малость жутковатого света заструились с небес и заиграли на голубом снегу. Синие длинные тени деревьев легли на сугробы, лыжню, все стало отчетливо видно. Теперь соловьевцы могли нас разглядеть и за полета метров, даже не прибегая к фонарям.

Мне уже временами казалось, будто я слышу за спиной шелест лыж, быстро, в отличие от наших, скользящих по снегу, а также невнятный говор преследователей. А у бедняжки Лусии лыжи упрямо не хотели катить по пробитой мной лыжне, то разъезжались в стороны, то утыкались в деревья, то скрещивались…

И тут еще один сюрприз. Какая-то нечистая сила вынесла нас очень близко к краю обрыва. Конечно, нечистая сила была ни при чем, просто надо было лучше помнить конфигурацию сопки. Я уже задним числом вспомнил о седловине между «Котловиной» и «Контрольной». Здесь, с южной стороны «Котловины», внешний склон почти вплотную подходил к обрыву кратера. Тут и деревьев почти не было, не случайно ведь на вершине «Контрольной» чекисты Савельева оборудовали НП.

В общем, мы оказались на открытом, хорошо освещенном, просматривающемся и простреливающемся спуске в седловину между двумя вершинами двугорбой сопки. К тому же уклон у этого спуска был градусов 45, а в самом начале — верных 60. Во влипли! По узкому ребру между кратером и склоном — полтора метра, самое большее два, я бы и сам не поперся ни за какие коврижки, а тащить туда Лусию было и вовсе безумием. Мигом свалилась бы в кратер или закувыркалась по склону. Не приходилось надеяться на то, что она, прокатившись кубарем, не свернет себе шею и не поломает спину. К тому же, идя по ребру, мы были отлично видны и ничем не прикрыты — мишени, как в тире.

А сзади прослушивалось яростное сопение и шорох снега под лыжами преследователей. Они уже побывали на месте перестрелки, убедились, что те двое выведены за скобки, и теперь жаждали мести. Пожалуй, эти ребята, если достаться им живьем, могли бы от души поразвлекаться.

Поэтому я, присев на лыжах, махнул вниз по склону. Все горнолыжные навыки, которые у меня имелись, были накоплены в далеком детстве, на снежных горках Филевского парка, где наш физрук проводил занятия. Ну, еще была пара спусков в Парамоновом овраге на станции «Турист», куда детдом как-то раз выезжал на День здоровья. У Лусии и того не было.

Затормозить и остановиться на этом спуске было весьма трудно. Уже через секунду после того, как беспощадная сила тяготения понесла меня вниз с очень хорошей скоростью, мне стало ясно: это самая настоящая хана. Одного пулемета, висящего у меня за спиной, хватит, чтоб я переломил себе хребет. А есть еще автомат, коробка с ГВЭПом, рюкзак с банкой тушенки, штурмовой нож, магазины и фонарики, рассованные по карманам. Все это железо, которое казалось мне полезным и необходимым, теперь могло стать роковым.

Какая там Лусия, с ее секретными приборами и ценнейшими научными данными, в этих приборах записанными! Я о ней и думать забыл. Одно было на уме: не влететь лбом в дерево, не запнуться о пень, скрытый под снегом, не напороться на сук упавшего и запорошенного ствола, наконец, просто не закувыркаться по этому чертовому склону… Особливый ужас на меня напал, когда я обнаружил, что меня понесло не поперек седловины, а отвернуло вправо, на узкую полосу безлесного пространства между двумя стенами тайги, покрывающей склоны сопки. Если б поперек, то я, наверно, сумел бы затормозить на середине седловины и полез бы вверх по склону «Контрольной». Правда, скорее всего не успел бы пройти сотню метров, отделяющую меня от ближайших деревьев, так как выскочившие на склон «Котловины» соловьевцы расстреляли бы меня сверху: при свете луны на чистом месте я был бы очень хорошей мишенью.

Тем не менее, когда меня понесло вниз по седловине, я очень жалел, что мне выпало это направление. Поджилки тряслись самым натуральным образом. Особенно в четырех местах этой слаломно-головоломной трассы. Первый раз — когда меня пронесло всего в трех шагах от массивного валуна размером с микроавтобус, после столкновения с которым меня ни один морг не принял бы. Второй — когда меня потащило прямо на суковатое дерево, вывороченное с корнем и лежащее поперек дороги. Само оно, слава Богу, было под снегом, но сучья торчали наружу. Объехать его я не смог бы, даже если б был мастером горнолыжного спорта. То, что лыжи провезли меня точно между двумя острыми, как пики, сучьями, способными проткнуть насквозь, — это их заслуга и больше ничья. Третий момент, может, и не был столь чреват летальным исходом, как те два, но дух захватил о-го-го как. То, что сверху выглядело малорослым бугорком, при ближайшем рассмотрении оказалось естественным трамплинчиком, который поднял меня метра на три в воздух и заставил пролететь метров двадцать. Как ни странно, я приземлился на обе лыжи и в вертикальном положении. Более того, сразу после этого сумел вывернуть вправо, а не впаялся лбом в отдельно стоящую сосну. Это и был как раз четвертый момент, после которого седловина плавно перешла в пологий склон, скорость упала, и я смог наконец остановиться.

Минуты две я пытался открыть молнию заветного кармана, где лежали сигареты и зажигалка, — руки тряслись. От меня валил пар. Когда я все-таки

закурил, то не поверил своим глазам. Точно на том же месте, где и я, от сосны отвернула Лусия! Научная мышка совершила нечто невероятное! Не знаю уж, чего она натерпелась, но только, подъехав ко мне, озаренная лунным светом, она напоминала привидение. Я даже взял ее за руку, чтоб убедиться — это не призрак!

— Они были совсем рядом! — пробормотала она, и мне стало ясно, что девочка на грани помешательства. — Почти десять метров от меня! Я закрыла глаза и поехала. Открыла только сейчас…

Это надо же, карибская девочка с закрытыми глазами прошла такую трассу, да еще на охотничьих лыжах… Такие везения бывают только при определенном расположении планет, наверно.

Тем не менее стоило подумать о том, что если нам удалось проскочить, то и преследователи рискнут. Я прислушался. Нет, дураков и психов в рядах соловьевцев не имелось. Никто не скользил следом за нами, все было тихо.

Теперь надо было двигаться дальше. Это был единственный шанс не замерзнуть в тайге и не угодить к соловьевцам. Если они не отвязались от нас окончательно — а такие редко отвязываются! — то взялись спускаться по склону «Котловины», медленно приближаясь к нам. Конечно, мы отыграли у них около часа, но при Лусииной скорости на более-менее ровном месте — это не запас. Так что рассиживаться нечего.

— Передохнула? — спросил я.

— Немножко…

— Пошли не спеша.

Мы вступили под прикрытие деревьев. Лусия потянулась сзади, я взял курс наискось по склону. При этом вспоминал все, что удалось узнать о здешних местах от старшего Лисова. Например, вспомнилось, что мой тезка говорил о ручье, протекающем у подножия сопок. О том, что перейти его можно только по мосткам, проложенным Дмитрием Петровичем, а в других местах — нельзя. Почему? Что мешает? — этого Лисов не сказал. И всякие рассказы о том, что где-то можно по сторонам смотреть, а где-то нельзя, о «Черном камне», который старому деду Кислову всякие глюки показывал… Страшновато! Тем более что уже точно знаешь — все это не досужие враки.

 

ЗАКОЛДОВАННЫЙ РУЧЕЙ

Не знаю точно, сколько времени мы шли, протискиваясь через густо растущий лес, но наконец вышли на берег ручья. Ничего ужасного с нами не произошло. Ничто нам не мерещилось, никакие НЛО в небе не барражировали, да и трехметровые пришельцы поперек дороги не становились.

Ручей по зимнему времени выглядел просто канавой, заметенной снегом. Не больше полутора метров в ширину, а в глубину около полуметра. По-моему, он вообще вымерз до дна. Тут торчали какие-то кустики, а больших деревьев видно не было, они начинались гораздо дальше. Должно быть, весной здесь все капитально заливало. Действительно, самое дно распадка.

— Может быть, перейдем на ту сторону? — предложила Лусия. У нее после скоростного спуска с горы, похоже, открылось второе дыхание.

— Давай пройдем немного вправо, — не торопясь смущать Лусию непроверенными легендами, сказал я. — Тут где-то мостик должен быть…

Я вовсе не был уверен, что мостик, о котором говорил Лисов, находится именно правее, а не левее нас, но помнил, что Дмитрий Петрович говорил о тропе, которая ведет от мостика прямо к «Черному камню». Если б мы выбрались из леса выше мостика по течению ручья, то уже должны были бы пересечь эту тропу. Но никаких троп, по крайней мере заметных, мы не пересекали.

— Зачем мостик? — удивилась Лусия. — Тут один снег и лед, воды нет. А там будет безопаснее…

— Откуда ты это знаешь? — удивился я, пытаясь припомнить, когда же это Лусия успела переговорить с Петровичем. Нет, вроде за столом он только насчет «запрета зоны для баб» успел рассказать, да и то анекдот. Нет, про ручей он ничего не говорил…

— Во время полета, — сказала Лусия, — приборы показали серьезные изменения по многим параметрам, влияющим на психическое состояние человека. Причем скачкообразные. Хочешь, покажу?

Она вытащила из рюкзачка что-то похожее на ноутбук, открыла крышку с плоским экранчиком на внутренней стороне, пощелкала клавиатурой при лунном свете.

— Вот это — карта здешней зоны, — пояснила она, показав мне изображение на экране. — Сейчас увидишь сплошные линии: красную, синюю, зеленую — они отмечают напряженность вихревых электромагнитных полей в зоне. А вот — данные по инфразвуку. Это пунктирные линии — совпадают почти точно! Точечный пунктир — земной магнетизм — опять совпадение. И примерно одинаковые скачки показателей на границах зон. Ровно на порядок. То есть если между зеленой и синей линиями какой-то показатель равен единице, то между синей и красной — десяти, а внутри красной — ста.

— Понятно, — сказал я, припомнив, что Лисов без всяких приборов примерно там же проводил границы подзон.

— Вот и надо перейти на ту сторону ручья, — закрывая свой ноутбук, заявила Лусия. — Мы здесь получаем негативные факторы в максимальном количестве, а там будет на порядок меньше.

— Я думаю, лучше дойти до мостика. Вдруг ты лыжу поломаешь, когда будешь перелезать через ручей.

Лусия без долгих раздумий направилась в сторону ручья. Я подумал, что, если она сейчас взлетит на воздух или испарится, мне будет ее очень жалко. Но соваться самому на роковой рубеж не хотелось. Я только сказал:

— Не надо ходить…

Но она уже поставила лыжу на край канавы. И тут началось что-то необычное.

Сперва Лусия сделала шаг вперед, но потом почему-то уверенно свернула вправо и, не переходя канаву, двинулась вверх по ручью. Она обернулась ко мне и торжествующе сказала:

— Вот видишь, ничего страшного. Переходи ручей спокойно! Я уже понял. «Черный камень» гнал ей в мозг искусственную реальность. Научная мышка видела, что переходит ручей и идет в направлении леса на том берегу, а на самом деле, покрутившись немного на месте, пошла в сторону леса на этом берегу ручья. Я догнал ее, потряс за плечо и сказал:

— Проснись! Ты идешь в другую сторону!

Она удивленно остановилась, покрутила головой и пробормотала, как бы стряхивая с себя наваждение:

— Невероятно! Я даже не заметила, как произошел переход от естественной реальности к искусственной.

— А что, если я попробую? — Эта шальная мысль могла прийти в мою голову только после того, как я убедился, что ничего трагического с Лусией не произошло.

Я решительно направился к ручью. Мне очень хотелось понять, есть ли хоть какой-то признак, что я перехожу из естественной реальностим в искусственную. В конце концов, Чудо-юдо утверждал, что подшлемник с металлической сеткой должен защищать от всяческих враждебных ГВЭПов… Почему же не защищает?

Дошел до края канавы — вроде бы ничего. Повернул голову назад — увидел Лусию и сопку, с которой спускались на лыжах. Все четко. Поглядел вперед — неширокая, засыпанная снегом промерзшая канава, ничего больше. Осторожно опустил в канаву одну ногу, потом другую, после этого поднял правую ногу вверх, поставил на противоположный край канавы, перенес на нее центр тяжести, вытащил из канавы вторую ногу и пошел вперед…

— Стой! Стой! — Лусия уцепилась за пулемет. — Проснись! Меня передернуло. Я ушел метров на двадцать от ручья, но… в обратную сторону.

— Да-а… — протянул я, — вот это имитация!

— Я тебя еле догнала, — воскликнула Лусия. — Ты был так убежден, что перешел ручей… А помчался обратно. Стоп! А что, если обмануть эту систему?

— Как это? — удивился я.

— А так. Подойти к краю, повернуться спиной к ручью и сделать вид, что идешь в сторону той лыжни, по которой мы сюда пришли. Если эта штука работает по определенному принципу, то она развернет нас обратно и отправит за ручей.

Научная мышка — куда ее усталость делась? — снова пошла к ручью. Только теперь она встала спиной к канавке и сделала шаг в направлении меня. Потом другой, третий, четвертый… Пока не подошла ко мне вплотную.

— Не вышло? — спросил я без особого злорадства. — По-моему, эту штуку не надуешь. Пошли к мостику, а то мы и так потеряли много времени.

— Хорошо, — согласилась Лусия, — а ты уверен, что около мостика не получится та же история?

— Во всяком случае, здешний абориген Лисов утверждает, что перейти ручей со стороны «Котловины» можно только через мостик. А войти в эту красную зону можно совершенно спокойно.

— Значит, ты экспериментировал, уже зная результат?

— Я только не знал, как получается, что никто не в силах перейти эту узенькую канавку с внутренней стороны, тогда как в противоположном направлении перейти ее ничего не стоит.

— Значит, я была подопытным кроликом? — без обиды усмехнулась Лусия.

— Не все же мне в этой роли выступать! — хмыкнул я. — Ладно, идем, пока наши друзья с горы не спустились.

И мы двинулись вдоль ручья, условно говоря, вверх по течению, хотя сейчас никакого течения воды в ручье не наблюдалось. Шли по краю леса, не выходя на открытое место, но и не углубляясь в чащу. Постоянно прислушивались, хотя вряд ли соловьевцы сумели бы спуститься с горы раньше чем за полтора часа.

Прошли, наверно, не меньше километра, прежде чем оказались у мостика из двух бревен, переброшенного через ручей. На обоих берегах просматривались тропы. Одна наискось уводила вверх по склону горы, а вторая, на другом берегу, вела к зимовью. Неприятным показалось то, что на мостике и тропах были свежие лыжни. А может, соловьевцы уже проскочили мостик и поджидают нас за ручьем, на «безопасном», так сказать, берегу?

Затески с условными знаками Лисова я обнаружил выбравшись на тропу. Стоя спиной к мостику, увидел на одном из деревьев по правую сторону тропы три горизонтальные зарубки, а повернувшись лицом к ручью, увидел на другой стороне тропы (но опять-таки справа) две горизонтальные и «плюс». Стало быть, можно спокойно идти через мост.

Я двинулся первым, Лусия пошла за мной метрах в пяти. Луна сияла очень ярко. Открытое место, прилегающее к ручью с обеих сторон, выглядело так, будто его освещали прожекторами. Любой мало-мальски обученный стрелок, находись он на одном из берегов, мог бы уложить меня с первого выстрела. Надо напомнить, что палок у меня не было и можно было только скользить на лыжах.

Нормальные люди, форсируя такой мостик, за которым может быть засада, перекидывают через речку дымовую гранату, под прикрытием которой головные перескакивают на ту сторону. Но у меня такого спецсредства не было. Поэтому на мостике я ощущал себя маленьким голеньким человечком, которого каждый обидеть может. Но Бог не выдал, свинья не съела. Мы благополучно перебрались через открытое пространство и вошли на узкую просеку, по которой пролегала лыжня.

— Передохнем, немножко, — попросила Лусия, — а то я опять упаду…

Присели на поваленное дерево, лежавшее рядом с тропой, даже лыжи сняли. Я достал аварийный паек, разорвал целлофановую оболочку, съели по шоколадке. Хотелось пить, холод, как ни странно, почти не чувствовался. Мне уже подумалось, что хорошо бы развести костер, чтоб согреть чайку, только вот посуды подходящей нет. Имелась банка с тушенкой, которую после оприходования можно было превратить в чайник, фляжка со спиртом, но и то и другое надо было приберечь. Хрен его знает, сколько нам еще плутать по этим сопкам-распадкам.

В общем, это сыграло свою положительную роль. То, что у меня не было посуды и я не стал разводить костер. Потому что тогда скорее всего нас загодя заметили бы с противоположного берега ручья.

Тишина донесла до моих ушей знакомый скрип лыж. Он шел со стороны «Котловины», но не прямо от мостика, а чуточку ниже по ручью.

— Это они, — шепнул я Лусии, — не сиди здесь без толку. Вот рюкзачок с продуктами, вот карта. Я схожу гляну, а ты иди по тропе так быстро, как сможешь. Постарайся добраться до заимки, отец тебе поможет. Я догоню, если повезет. Может, и без стрельбы обойдется.

Лусия тяжко вздохнула, надела второй рюкзачок спереди, встала на лыжи и в прогулочном темпе двинулась по лыжне.

Осторожно, стараясь не брякнуть, я снял пулемет, отвязал стропу, размотал ленту и, держа пулемет на весу, подобрался к крайним деревьям, за которыми начиналось открытое пространство.

Как раз в это время — секунды не прождал! — на противоположный берег ручья выкатил лыжник. Показался — и тут же назад. Меня он вряд ли заметил, мой берег был в тени, а их хорошо высвечен луной. Но наверняка его, очутившегося на свету, охватили те же сомнения, что и меня. Интересно, что они будут делать дальше. Ведь следы наших лыж там остались, и этот дозорный-разведчик не мог их не заметить.

Минут пять никто на берег не высовывался. Я перевел взгляд на мостик. Там тоже никого не просматривалось. Конечно, они уже разобрались, что мы перешли через мостик. И теперь размышляют, догонять нас или нет. Мне тоже поразмыслить следовало.

Если они уже пробовали переходить ручей в неположенном месте, то знают, что этого сделать нельзя. Но и мостик, словно специально предназначенный для того, чтобы валить тех, кто по нему движется, место не лучшее. С Лисовым они не беседовали, не знают, какие тут тонкости. А время идет. Морозец усилится. Так что, убедившись в нашем отходе за мостик, скорее всего уйдут куда-нибудь на горку. Вообще-то мне и так не очень ясно, зачем они на «Котловину» полезли. «Черный камень», что ли, собрались увозить? Или им «Джемини-Брендан» с «G&K» пообещали какие-нибудь денежки за образцы инопланетных материалов? Очень все это странно. Ведь понятно, что с возвращением Ванечки к папочке вышел облом, а Сурен, должно быть, по жизни соскучился, дела ждут. Чего ему тут торчать, в самом деле?

Я уже начал жалеть, что не стреканул из пулемета по разведчику. Была мысля дать им выйти на мостик, подпустить поближе и положить всех, сколько их там осталось, из «ПК». Полная лента, на десяток хватит с избытком. А их человек шесть, не больше. Но раз не лезут, сколько ждать? Сам тут в ледышку превратишься. К тому же пулемет может подмерзнуть. Черт его знает, какой смазкой пользовались. «Дрель» я сам смазывал зимней, минус полста держит. А кто «ПК» готовил? Трофим покойный? С него не спросишь…

Открыл крышку ствольной коробки, поглядел, подышал даже. Конечно, лучшего прогрева, чем при стрельбе, не придумаешь, но стрелять-то не в кого.

Еще минут десять прошло. Я подумал, что пора и мне уходить, раз воевать никто не хочет. В конце концов, эта работа тоже дураков любит. Опять же за Лусию беспокойно. Куда эта антильская мышка по нашей тайге забредет? Да еще такой хитрой, как эта, здешняя.

Но тут с другого берега послышался прямо-таки дикий, истошный вопль. Так бабы орут, если змею или лягушку увидят. Однако орали мужики, сразу несколько и явно не дурачась.

Ребята, которых Соловьев нанимал, наверняка были не слишком пугливые. И он им не за то деньги платил, чтоб они пугались. Они имели кое-какую подготовку и даже, надо думать, военный опыт. Во всяком случае, при встрече с танком или боевым вертолетом они не стали бы визжать как резаные, а прикинули бы наскоро, есть ли у них силы и средства, чтоб данную технику раздолбать, или надо организованно делать ноги.

Затем в лесу, примерно там, где по склону котловины проходила тропа, поднялась до идиотизма беспорядочная пальба. Трассеры вылетали пучком, уносясь в осветленные луной небеса. Строчили, судя по всему, вдоль тропы, куда-то вверх по склону, не жалея пуль. При этом заметно было, что стрелки, продолжая молотить в кого-то невидимого, торопливо удирают вниз, приближаясь к мостику. Каждая новая нитка зеленовато-оранжевых пунктиров вылетала из мест, располагавшихся все ближе к подножию сопки.

Они появились в поле моего зрения сразу кучей, вшестером. Двое замыкающих еще продолжали лупить по невидимой цели, прочерчивая небо кривыми светящимися строчками, а остальные, толкаясь и наступая друг другу на лыжи, кинулись на мостик.

Я думал недолго. Что бы этих чуваков ни напугало, мне они на моем берегу ручья были без надобности. То, что именно на них выползло нечто страшное, — их проблемы. Тем более что в здешних местах, как мне подумалось, ничего особо страшного и не бывает, окромя всякого рода имитаций, которые я и сам бы мог изобразить, если б получше умел работать с ГВЭПом и если б здешняя пакость не оказывала на ГВЭП вредного влияния.

Передернув рукоятку «ПК» — уже по лязгу догадался, что ничего не примерзло и все работает, — я поймал на мушку тех, кто пытался удрать через мостик. Как раз в это время и последние двое, израсходовав, должно быть, все рожки, прекратили свое бесполезное занятие и тоже дали деру.

Бу-бу-бу! «ПК» разговаривал до ужаса солидно. Первая же недлинная очередь свалила сразу двоих. Они уже перебежали мостик и к моменту открытия огня были от меня меньше чем в шестидесяти метрах. Еще двое, поспешавшие за ними, попадали с мостика после второй очереди. Наконец, последние — единственные из всей компании успевшие сообразить, что попали между двух огней, — дернулись было под прикрытие деревьев, но не тут-то было. Трасса пуль из «ПК» пересекла им дорожку, и порезанные молодцы легли один на другого таким занятным способом, что в другое время я бы даже посмеялся.

Так воевать, конечно, приятно. Меньше чем за минуту все проблемы с соловьевцами были разрешены к обоюдному удовольствию. Я избавился от их назойливых приставаний, они — от своих страхов, причем навсегда.

Зато сразу после этого страх почувствовал я. Еще ничего не видя и не слыша. Страх был знакомый, безотчетный. Такой, какой я испытывал несколько месяцев назад, когда, заснув в резиновой лодке, болтающейся на волнах Карибского моря, ощущал себя американским мальчишкой Майком Атвудом… Все вспомнилось как наяву, только вот из натуральной таежной реальности я не мог никуда выпрыгнуть и вынужден ждать, что будет дальше.

Страх приближался. Он как бы натекал сюда, на дно распадка, по той самой тропе, которая выводила к мосту. Словно бы там, наверху (около «Черного камня», должно быть), прорвало некую плотину, и поток страха устремился вниз, затопляя всю долину. Мне стало понятно, отчего так запаниковали соловьевцы. У меня самого появилось горячее желание драпануть… или стрелять. Но стрелять пока было не в кого, а на месте удерживало опасение, что я могу угодить в ситуацию, схожую с той, в какую попали они. Вдруг где-то впереди — ребята Сарториуса? Мы расставались вроде бы не как враги, но ведь времена меняются…

Способности соображать я все же не потерял. Страх, уже однажды пережитый, преодолеть проще. А через пару минут я увидел тех, кого в общем-то и ожидал увидеть.

Их было двое. Ни скрипа снега, ни хруста веток, ни малейшего шороха не послышалось, когда из-за поворота тропы выступили огромные черные фигуры. Луна положила мертвенно-серебристые блики на их гладкие, как очищенное крутое яйцо, выпуклые и черные, словно маска фехтовальщика, лица, на покрывавшую их с ног до головы иссиня-черную кожу. С расстояния в сотню метров их размеры не производили такого сильного впечатления, какое могли бы произвести вблизи, но я еще раньше приметил трехметровую березку, стоявшую поблизости от моста, и сейчас различал, что головы гигантов находились намного выше ее. Казалось бы, при таком росте они должны были продавливать снег до самого грунта. Однако они ни на сантиметр не погружались в него, будто их тела были невесомы.

В абсолютной тишине оба черных великана вступили на мостик. Как ни странно, именно в этот момент захлестывавшая меня с головой волна страха начала убывать. Я вдруг понял, что гиганты подчиняются тому же «закону», что и люди, то есть не могут выходить из зоны там, где им вздумается.

Шагали они не торопясь, почти так, как те трое, которых я видел на пленке, снятой сержантом Кулеминым. Или как те, которые привиделись мне во сне, доставшемся в наследство от Майка Атвуда.

Что же делать-то, е-мое? Ведь они сюда идут. А я для них, можно сказать, преступник: из ГВЭПа расстрелял их корабль, может быть, со всем экипажем. И они, заразы, ищут вовсе не тех вшивых соловьевцев, которых я уже перещелкал, а именно меня. Для ареста и предания суду по каким-нибудь межгалактическим законам. Мне даже в родное сов… российское СИЗО не к спеху, а уж в инопланетянское — на фиг, на фиг! Хрен его знает, какие их УК меры наказания предусматривает. Может, запрессовку в пластик сроком на 25 их инопланетных лет (каждый из которых равен ста земным) с насильственным поддержанием жизнедеятельности до полного отбытия срока наказания? Или ссылку на какую-нибудь планету с обязательным привлечением к общественно-полезному труду по уборке помета за тамошними динозаврами — то, что динозавр за день

наложит, полгода разгребать будешь. Хорошо им, верзилам, шаги мерить: три раза ноги переставили — и мостик миновали. Еще чуток — и будут рядышком. ГВЭПом, что ли, долбануть? Страшно. Уже два раза из-за ГВЭПа со мной начинала какая-то фигня твориться. И потом, если они уже знают про ГВЭП, то просто нейтрализуют его. Как нейтрализовали на заимке.

Но ведь, когда я стрелял по «дирижаблю», ГВЭП сработал… Мысли путались, страх опять начал нарастать, несмотря на все мои попытки отделаться юморком.

Грозный «ПК» показался мне слишком хиленьким. Эх, сюда бы БМД с пушкой и ПТУРСом! Но все-таки надо было показать, что я протестую против нарушения этими инопланетными захватчиками земной независимости и суверенитета.

Для начала я дал очередь впереди них. Короткую, веером поперек хода. Снежные фонтанчики порскнули всего в полуметре от ступней «длинных-черных». Именно таких, следы которых, отпечатанные на камне, Парамон Лисов показывал чекистам. Трехпалых с перепонками, немного похожих на ласты.

Они и внимания не обратили. Так, будто ветерком подуло. А ну-ка вам еще! Фых! Фых! Фых! Тот же эффект, никакой реакции.

Я поднял прицел, но на сей раз заведомо выше голов. Может быть, хоть это поймут? Трассеры прочиркали в полуметре над головами. Потом пониже — почти впритирку. Ноль внимания — даже не пригнулись. А шаги-то огромные, еще два десятка — и будут около меня. Ну ладно, вы на «мимо» не отреагировали. А ежели на поражение?

Пулемет затрясся, гильзы вылетали наружу, вплавлялись в наст, лента неумолимо переползала на правую сторону, я бил точно в середину идущего впереди, на уровне груди. Будь это люди, обоих бы пронизало насквозь раз по двадцать. Оба были бы трупами. С двадцати пяти метров «ПК» прошибет любой бронежилет. Эти даже не заметили. И вот что удивительно: ни рикошетных взвизгов, ни лязга от ударов по металлу не слышалось. И черная блестящая кожа пришельцев оставалась нетронутой. Ни пробоин, ни царапин, никаких отметин вообще. Крупные пули образца 1908 года, попадая в цель, дают приличный останавливающий импульс. Они способны отбросить далеко назад попавшего под удар человека. Эти не пошатнулись. Еще очередь, еще одна, еще! И тут я заметил, что трассеры гаснут, упираясь в грудь первого, а затем, пролетев насквозь через великанов, взбивают снежную пыль далеко за спиной второго, чуть ли не у начала тропы, ведущей на сопку.

Это что ж такое, биомать? А как вам, господа, если по лбу?

Я дал длиннющую очередь по головам. С десяти метров! Того количества пуль, которые угодили в обе головы, вполне хватило бы на то, чтоб расшибить десять человеческих черепов. Лязгнула железка, пулемет, выплюнув последнюю пулю, заткнулся.

На меня, однако, не обратили внимания. В то время как я, оставив раскаленный пулемет, вертел в руках «АКС-74», четко зная, что палить из него бесполезно, великаны уже ступали на просеку, по которой пролегала лыжня, и прошли мимо меня, даже не посмотрев под ноги. Я их, видимо, нисколечко не интересовал. Ну подумаешь, копошится на обочине собачонка какая-то…

Страх, катившийся впереди них, стал постепенно угасать. Я, почти заледеневший в тот самый момент, когда мимо меня (как выяснилось, вообще не касаясь снега) проплыли ступни-ласты гигантов, кое-как оттаял. Меня колотила крутая дрожь, но было не холодно, а жарко, будто я только что пробежал на лыжах километров тридцать. И пить хотелось, как в пустыне. Рискуя простудиться, нагнулся, набрал горсть снега и сунул в рот.

Когда нагибался, что-то кольнуло в бок. Это «что-то» лежало в моем кармане. Полез туда, вытащил пять патронов образца 1908 года с крестообразными пропилами на пулях. Те самые, что ни с того ни с сего взялся заготавливать Сарториус перед самым началом боя с соловьевцами. Почему? Лисов сказал, что это разрывные пули. В том смысле, что, попав в цель, пуля разворачивается и наносит пораженному жуткие рваные раны. Однако ни одной из этих пуль ни он, ни я не стреляли. Я-то понятно почему: у меня был автомат 5,45, к которому эти патроны не подходят. К тому же я не знал, что на уме у Сорокина и зачем ему нужны эти пули. А он-то наверняка знал, зачем их делал! У него тоже был «АК-74», но он мог бы дать эти пули кому-нибудь из своих людей, у которых были и «ПК», и «СВД», к которым эти патроны подходят. Тем не менее Сарториус тоже не стал их никому отдавать. Забыл? Или, может, не нашел нужным? Допустим, потому, что для этих пуль не было подходящей цели.

Тут я вспомнил, что идея распилить пули проклюнулась у Сергея Николаевича сразу после того, как выяснилось, что отказали ГВЭПы. То есть проявилось нечто неожиданное, связанное с особенностями зоны. Зоны, которую, как теперь уже точно известно, контролируют эти, «трехметровые».

Значит, скорее всего Сарториус готовил их против пришельцев, только вот они не соизволили явиться. И, возможно, он знал, что по ним, «длинным-черным», надо стрелять именно такими пулями. Попробовать, что ли, пока не ушли далеко? А что потом будет? Предположим, одного завалю, а второй меня чем-то типа ГВЭПа угостит. Деструктурирует в пыль — и хана. Или ухватит лучом, превратит в огненную «морковку» и выбросит за атмосферу.

Но все-таки русский человек, ежели захотел чего-то попробовать — непременно попробует. «Ведь если я чего решил, то выпью обязательно…» — Высоцкий.

Я вынул ленту из приемника и снарядил пятью патронами. Сейчас, наверно, обычный трехлинейный мосинский карабин был бы удобнее. Ну а об «СВД» и говорить не приходится. Одиночным из ротного пулемета стрелять не очень ловко.

Идиотизм задуманного дошел до меня только после того, как я, встав на лыжи и повесив пулемет за спину, погнался за пришельцами.

 

СИМ ПОБЕДИША…

Мысль догнать черных великанов была идиотской по двум причинам. Во-первых, каждый шаг у них был где-то около двух метров. Они не касались лыжни и не оставляли на ней следов. Два метра в секунду проходили равномерно, ритмично, как машина. Вне зависимости от того, в гору шли или с горы. Что же касается меня, то я гнался за ними на лыжах без палок, тяжелых, широченных, вовсе не предназначенных для гонок на скорость. К тому же после нескольких часов хождений по тайге с лыжами и без лыж сил у меня вовсе не прибыло.

Во-вторых, мне надо было благодарить Господа Бога за то, что пришельцы, после того как я высадил в них без малого двести патронов — минимум четверть попала в цель! — не обратили на меня внимания. Должно быть, хорошо понимали безвредность для них моего оружия. Не будет же взрослый дядя баскетбольного роста всерьез сердиться на двухгодовалого пацаненка, который в него песочком кидается. Однако, если четырнадцатилетний оболтус запустит ледышкой, да еще попадет больно, этот дядя может обидеться и надавать по ушам. Отправляясь в погоню, я был вовсе не уверен, что мои надпиленные пули могут уничтожить «длинных-черных». Но вот то, что они могут их разозлить, представлялось мне более чем вероятным.

Тем не менее я все-таки взялся их преследовать, как говорится, с упорством, достойным лучшего применения.

Самое начало погони ознаменовалось тем, что мне пришлось лезть на пологий подъем, длинный-предлинный тягун. Такие и у профессиональных гонщиков силы вытягивают, в том числе и у тех, кто рассчитывает свой график гонки, хорошо знает трассу, блюдет специально разработанную диету, кушает в строго отведенное режимом время… А я, между прочим, кроме утренней каши, сваренной Лисовым, да шоколадки, ничего целый день не ел. Это само по себе плохо, а при том расходе энергии, которую мороз отнюдь не помогал восполнять, — совсем хреново.

Около километра я тащился по этому тягуну, удивляясь не тому, что не настиг пришельцев, а тому, что еще не догнал Лусию. Она-то и вовсе ничем не могла привлечь к себе внимание великанов. В лес, что ли, драпанула сдуру? Или…

Вспомнилось, как Лисов рассказывал о местах, где нельзя по сторонам смотреть. Может, тоже, упаси Господь, где не надо глянула и на сучок глазом накололась? Тьфу!

Плюнул я потому, что непроизвольно начал глазеть по сторонам. Не дай Бог, и сам еще влипнешь! Нет, только вперед!

Тягун кончился, начался длинный спуск, я разогнался, и теперь лыжи несли меня довольно быстро. Если эти типы не прибавили скорость, а идут в том же темпе, то я должен был начать их догонять. Правда, на сколько они за это время оторвались, я не знал.

Луна продолжала ярко светить, хотя и заметно изменила свое положение на небе. Теперь она светила под каким-то другим углом. А может, я въехал куда-то в тень от сопок — короче, хрен поймешь, но только стало темнее.

Но самое занятное ждало меня после того, как я оказался на развилке.

Лыжня разделилась на две, и обе были накатанные. Можно было определенно сказать, что здесь катались после пурги. И по правой, и по левой. Но одна из них уходила вверх и вправо, а другая вниз и влево. Куда теперь? Ни на одной, конечно, следов верзил не было, но и Лусия никак не отметилась. Зато на правой была лисовская затеска: «минус-плюс», а на левой: — «минус». Получалось, что ехать вниз намного опаснее. Но я поехал. Потому что вниз было проще.

Вот тут и началось.

Сначала я просто почувствовал, будто скорость нарастает слишком быстро для такого небольшого уклона — по-моему, даже пяти градусов не было. Лыжи несли меня гораздо быстрее, чем на предыдущем спуске, где уклон был круче. Я даже начал вспоминать о сумасшедшем спуске по седловине между «Котловиной» и «Контрольной», потому что деревья вокруг замелькали примерно с той же скоростью. У меня зарябило в глазах.

Попробовал притормозить, сдвинул лыжи носками вместе, пятками врозь. Но от этого получилось совершенно обратное, скорость возросла! Мне стало ясно: меня опять дурит искусственная реальность, индуцируемая «Черным камнем». Как-то непроизвольно вспомнив о том приеме, который Лусия безуспешно пыталась применить на заколдованном ручье, я решил попробовать ускорить ход. И тоже не угадал, лыжи покатили еще быстрее.

Определить, с какой скоростью я ехал на самом деле, было невозможно. Кроме того, движение по лыжне казалось не прямолинейным. Сперва ощущались некие не очень крутые изгибы трассы, затем последовал (неизвестно, был ли он в реальности) поворот на девяносто градусов, потом еще несколько подобных поворотов, резко менявших направление движения, причем я даже не успевал заметить, изменяла ли направление сама лыжня или же я сворачивал в какие-то ответвления. Точнее, «меня сворачивали», ибо, как мне представлялось, никакого влияния на свое перемещение в пространстве я оказать не мог.

Наконец вся эта фантасмагория закончилась. Не могу с уверенностью сказать: «Я остановился». Просто воздействие некой силы — главным образом на мои мозги, как мне теперь кажется, — прекратилось.

И когда мелькание деревьев в глазах исчезло, я обнаружил, что стою вновь на той же самой развилке, откуда поехал «налево и вниз». Как я сюда попал, куда ехал на самом деле и ехал ли куда-нибудь вообще — эти вещи остались для меня тайной. Но факт есть факт, ровно полчаса было потеряно.

При этом я ощущал примерно такую усталость, какую должен был испытывать после получасового лыжного пробега с приличной скоростью по сильно пересеченной местности. И дыхание сбилось, и ноги побаливали от напряжения. Сильно захотелось сесть на снег и передохнуть.

Теперь я не сомневаюсь, что, поддавшись этому искушению, не дожил бы до утра. Меня нашли бы в свежемороженом виде, точно так же, как многих других, расставшихся с жизнью в этой проклятой зоне. Сел бы, ощутил комфорт, провалился бы в сон… и, конечно, не проснулся бы.

Тогда, непосредственно на развилке, у меня время от времени появлялось ощущение, что, если я присяду отдохнуть, ничего страшного не случится. Но я все-таки сумел запретить себе это расслабление. И повернул на сей раз на другую лыжню, ведущую «вправо и вверх».

Здесь все было по-иному, не так, как на первой лыжне. Я угодил на тяжелейший подъем. Причем временами мне казалось, будто там, впереди, куда смотрели мои глаза, лыжня поднимается чуть ли не отвесно в гору и двигаться по ней будет бесполезно — съеду обратно, никакой мех, приклеенный снизу на лыжу, не удержит. Когда я в первый раз увидел этот обман (скорее опять-таки обман мозга, а не зрения), мне очень захотелось повернуть обратно. Наверно, если б я это сделал и вернулся на развилку, то неведомой силе, морочившей мне голову, было бы легче «уговорить» меня присесть, отдохнуть, поразмыслить… С последующим плавным превращением в окоченевший труп. Но я, глядя на этот невероятный уклон подъема, все же нашел время посмотреть себе под ноги. И увидел, что там, где я сейчас иду, уклон совсем небольшой. Решив из чисто спортивного интереса дойти до того места, где лыжня якобы круто уходила в гору, я прошел сперва десять, потом двадцать, после еще пятьдесят метров без остановок и обнаружил, что никакой кручи впереди нет. Еще раза три возникала эта наведенная галлюцинация, но с каждым разом эффект ее воздействия был все слабее.

Более того. Постепенно, по мере того как я начинал понимать, что искаженная картина навязана мне кем-то извне, что какая-то сволочь иноземная… то есть — тьфу ты! — инопланетная целенаправленно заполаскивает мне мозги, дабы я видел то, чего нет, и не видел того, что есть на самом деле, сила этого внешнего воздействия ослабла. Через полчаса я уже перестал видеть впереди сверхкрутые подъемы. Мой мозг, вероятно, самостоятельно перенастроился и стал активно противодействовать внушаемым галлюцинациям. Он словно бы острой шашкой разрубал накатывавшее наваждение, разметывал дурь и муть, лезущие в голову, и заставлял меня видеть мир таким как есть.

Конечно, погань, ползущая от «Черного камня», вовсе не собиралась сдаваться без боя. Судя по всему, этот super-Black Box имел в своем загашнике еще не один прикол, предназначенный для давления на мою психику. После того как ему стало ясно, что на искажение восприятия рельефа местности (типа подъема лыжни на отвесную кручу) наполнитель моей черепушки больше не реагирует, «Черный камень» стал показывать мне тупики. Два раза с интервалом в десять минут у меня проскальзывало ощущение, что просека с лыжней обрывается, упершись в сплошную стену деревьев, и дальше пути нет.

Но мозг, приспособившийся работать не хуже дешифратора Лопухина, уверенно говорил: «Лажа! Туфта! Чушь собачья! Топай, как топал». И подъехав туда, где якобы заканчивалась лыжня, я обнаруживал, что она продолжается.

После провала второй попытки начались обманки с боковыми ответвлениями. Причем очень соблазнительными. Первое боковое ответвление, которое обозначилось слева, меня чуть-чуть не сбило с толку. Оно вроде бы выводило на удобный пологий спуск, а где-то в самом конце этого спуска будто бы просматривались какие-то красноватые огоньки Каюсь, но мне показалось, что этот спуск может вывести к заимке.

Однако большего, чем повернуть носки моих лыж в сторону этого спуска, брехологической силе не удалось. Мозг мгновенно вспомнил, что во время пребывания на заимке ничего похожего на этот спуск я не видел. И лжеответвление моментально исчезло.

Вторая обманка промельтешила справа. Там даже привиделось что-то вроде контуров избушки. Но мозг и здесь безукоризненно точно определил «липу»: «Иди мимо и не майся дурью!» Я прошел мимо совершенно спокойно, даже не замедлив шага.

Еще один фокус был показан через двести метров. Откуда-то из чащи на меня глянули два светящихся зеленых глаза. Рысь? Волк? Но голова опять же распознала надувательство, и я даже не стал хвататься за автомат.

Все это происходило во время подъема. Он продолжался полчаса, не больше. Как ни странно, но я намного меньше устал, чем после того самого «спуска», который привел меня в исходную точку на развилку. Более того, сил у меня даже прибыло.

Когда кончился подъем, около километра я шел по ровному месту. И потому смог немного прибавить ходу. На самом деле, без всякого прибалдения. Мозг уже не ошибался, наваждения его не брали. А потому, когда впереди меня, из-за поворота тропы, показалась белая фигурка, еле-еле плетущаяся на лыжах и вот-вот готовая упасть от усталости, я понял, это не привидение, это настоящая Лусия Рохас.

Догнать ее оказалось просто. Пожалуй, можно было даже объяснить, почему она при такой скорости смогла оторваться от меня на столь дальнее расстояние. Но вот понять, как она разминулась с «длинными-черными» и не выпала при этом в осадок, я сразу не смог.

— Сантиссима Тринидад! — пробормотала она, перекрестившись по-католически, то есть обмахнувшись ладошкой в варежке. — Ты жив? Я так боялась, такая стрельба была…

— Это как раз не самое страшное, — заметил я, ничуть не покривив душой. — Ты видела ИХ?

— Нет, — сказала Лусия, — я никого не видела. Я прошла метров двести, когда начали стрелять, а потом свернула в лес.

— В лес? — переспросил я. — И куда же ты пошла?

— Не знаю, — пожала плечами эта наивная девочка, — куда-то подальше от тропы. Куда деревья пускали…

— И далеко ты так прошла?

— Наверно, не очень. Шла час или больше, может быть. Мне очень хочется спать. И тогда хотелось, но я знала, что это нельзя, и шла. Потом вышла вот на эту тропу.

Таким образом, мое предположение подтвердилось. Лусия свернула в тайгу, и черные великаны прошли мимо, а я — тем более, поскольку эта бедняжка была уже далеко от тропы. Но, конечно, то, что она поперлась с тропы в лес, не представляя себе, что заплутать там и замерзнуть можно в два счета, восторга у меня не вызвало. «Куда деревья пускали» шла, видите ли! Дурдом! Тут можно такой маршрут себе обеспечить, что и до весны не выйдешь… Впрочем, может, оно и к лучшему? Если б она этих ластоногих увидела, то могла бы и копыта откинуть.

— Ты идти еще можешь? — спросил я, прекрасно зная ответ. Передо мной было совершенно сонное существо. Возможно, Лусия смогла бы пройти еще с десяток метров, но на большее рассчитывать не приходилось.

В своих силах я тоже не был уверен. Лусия, при всей своей миниатюрности, в валенках и прочем снаряжении весила не меньше полета килограммов, и о том, чтоб я, в умотанном состоянии, смог бы протащить ее хоть сотню метров, можно было спокойно забыть.

Я встал впереди нее на лыжню, отстегнул ремень пулемета от верхней антабки, взял пулемет под мышку, стволом вперед, свободный конец ремня подал научной мышке.

— Держи и старайся не отпускать. На буксире поедешь.

— Хорошо, — ответила сеньорита Рохас голосом дистрофика. — Я попробую…

Я двинул лыжи вперед, потянул Лусию за собой. Но не проехали мы и десяти метров, как знакомая волна удушающего страха накатила на меня из-за поворота лыжни. Две огромные черные тени легли на снег поперек просеки, точнее — наискось. Трехметровые чудовища появились передо мной в каких-нибудь десяти метрах.

— А! — коротко вскрикнула Лусия и повалилась набок, будто в нее попала пуля. Конечно, пулеметный ремень она выпустила из рук.

На сей раз у меня было слишком мало патронов, чтобы экспериментировать с предупредительными выстрелами. Я прицелился в чудовищ из «ПК».

Та-та! Та-та! — получились две короткие очереди, на два патрона каждая. С интервалом в пару секунд, не больше.

То, что произошло потом, было достойно какого-нибудь супербоевика типа «Звездных войн» или «Дня независимости». Советских или российских фильмов с такими эффектами я и вовсе не припомню.

На непроглядном иссиня-черном фоне двух гигантских фигур ослепительно-ярким, бело-голубым светом вспыхнули и погасли четыре огромных идеально правильных креста-плюса. Затем черные контуры пришельцев мгновенно и беззвучно распались на какие-то бесформенные обломки. Послышался треск, напоминающий звук сильного электрического разряда, полыхнуло нечто вроде зеленого пламени, и в разные стороны, по каким-то невероятно причудливым траекториям — кривым, спиральным, ломаным, закрученным, зигзагообразным — понеслись не менее полутора десятка искрящихся зеленоватых образований. Точнее не скажешь, именно «образований», потому что определить более-менее конкретно, на что эти самые «разлетайки» походили, было очень трудно. Не то шарики, не то ежики, не то скомканные мочалки из каких-то зеленых искроподобных зеленых нитей. Две штуки, как мне показалось, вонзились в снег и бесследно ушли в землю. Остальные уносились так быстро, что разглядеть, куда какой полетел, мне не удалось. Тем более три подобные фигулины прошуршали над головой всего в полуметре, обдав на мгновение жаром. Я думаю, если б один такой шарик долбанул меня в брюхо, то прожег бы насквозь вместе с бронежилетом и одеждой, потому что позже я обнаружил на шлеме термически проплавленную борозду.

Обломки пришельцев, мягко и бесшумно упавшие на снег поперек лыжни (будто были сделаны из ваты или губчатой резины), тут же с шипением запылали синим пламенем. Шипел, должно быть, таявший и тут же испарявшийся снег. Секунд десять — и они начисто исчезли.

Сказать, что я обалдел — значит, ничего не сказать. Я от всех этих фейерверков впал в самое натуральное оцепенение. Рукой-ногой пошевелить не мог, глазами моргнуть, языком пошевелить. Не от страха, а от неожиданности. Ничего подобного я не мог предвидеть. Мне ведь не очень верилось, что надпиленные пули лучше обычных. Обычных я извел больше двух сотен и ничего не добился, а тут р-раз — и вдрызг!

Когда оцепенение сошло, я первым делом посмотрел назад, где все еще лежала в отключке Лусия. Даже забеспокоился — не пришибло ли ее чем-нибудь, хотя помнил, что «ежики зеленые» пролетели выше меня и никак не могли ее зацепить. Кстати, вспомнил, что и «ежиков», и «кресты белые» видел в том самом сне, где Майк Атвуд попал на борт «летающей тарелки».

Никаких внешних повреждений на Лусии я не обнаружил, а после того, как похлопал ее варежкой по щекам и приложил снег ко лбу, окончательно убедился, что она жива. Просто сомлела с перепугу.

— Где эти, страшные? — спросила она, едва открыв глаза. На этот вопрос ответить было не так-то просто. Я не мог бодренько доложить, что, мол, благодаря моим решительным и умелым действиям успешно пресечена попытка нарушения суверенитета России и мирового сообщества со стороны проклятых инопланетных агрессоров. Во-первых, у меня еще язык толком не ворочался. Во-вторых, я был вовсе не уверен, что «агрессоры» уничтожены. В-третьих, не считал возможным назвать их «агрессорами». И правда ведь, ни одного враждебного действия против землян эти два трехметровых типа не предприняли.

— Там. — Я указал на лужу, которая быстро остывала и с краев уже стала затягиваться ледком.

И это был весьма оптимистический ответ. То, что лужа образовалась на месте сгоревших без остатка обломков, сомнению не подлежало. Но разлетевшиеся в разные стороны «ежи зеленые» запросто могли быть самими пришельцами в чистом виде, тогда как черные человекообразные фигуры — всего лишь защитными скафандрами.

— Сантиссима Тринидад! — пробормотала Лусия. — Это было так ужасно… У меня почти остановилось сердце.

Я на всякий случай снял с ее руки перчатку, пощупал запястье: нет, до остановки сердца еще далеко. Пульс был учащенный.

Лусия встала на ноги, и я помог ей нацепить свалившиеся лыжи. Потом сказал:

— Надо идти.

Лусия изобразила что-то похожее на утвердительный кивок. Она напоминала человека, которого только что вынули из-под развалин разбомбленного дома или откопали из-под снежной лавины. На ее лице проглядывала некая отстраненность от жизни, точнее, невозвращенность к жизни. Должно быть, не имея возможности в отличие от меня хоть как-то повлиять на события» она перепугалась намного сильнее и уверовала в неизбежную гибель, а потому уже чувствовала себя одной ногой на том свете. Теперь же, когда выяснилось, что гибель отодвинулась на неопределенный срок, Лусия медленно возвращалась во вменяемое состояние. Тем не менее это оказалось очень полезным. На какое-то время она полностью потеряла волю и, точь-в-точь как те, кому вкалывали «Зомби-7», стала абсолютно исполнительным субъектом.

Именно вследствие этого она, не сказав ни слова против, послушно зашаркала по снегу, обходя лужу. И позже, когда мы, миновав проталину, пошли в прежнем направлении по лыжне, ни разу не пискнула насчет своей усталости, а сосредоточенно передвигала ноги, хотя ей это стоило немалых усилий.

Я не был убежден, что мы сможем пройти несколько километров, которые оставались до заимки. Хотя и не в такой степени, как Лусия, но я тоже сильно устал. И мало было шансов, что появится какое-нибудь третье или четвертое дыхание.

Однако километр мы с ней прошли. А потом еще сто пятьдесят девять метров. Почему так точно? Потому что именно через 1159 метров мы оказались рядом с охотничьей избушкой.

 

ИЗБУШКА, ИЗБУШКА…

В отличие от той липовой избушки, которая мне привиделась по милости «Черного камня» и которая показалась именно избушкой, эту мы едва разглядели. То, что мы увидели, было похоже на большущий сугроб, наметенный на кучу бурелома.

Лыжня, проторенная уже после пурги, шла мимо нее. И никаких следов, свидетельствовавших о том, что кто-либо эту избушку посещал, по крайней мере в последние несколько недель. Полянка, на которой располагалась избушка, была совсем маленькая и являлась скорее расширением тропы-просеки, чем самостоятельным образованием.

Найти тут людей было нереально. Ясно, что ни Генка, ни Женька, ни Максим, ни тем более сам старший Лисов давненько тут не бывали, если бывали вообще. Тем не менее, если тут имелась печка и хоть небольшой запас дров, можно было дожить до утра.

Для начала мы попробовали вычислить, где же тут дверь. Избушка была так заметена снегом, что лишь с одной стороны из-под сугробов проглядывали бревна. Со всех прочих сугробы, наметенные у стен, и пласты снега на крыше полностью срослись.

На той стороне, где из-под сугробов просматривались бревна, двери не оказалось, только застекленное малюсенькое окошко. Эта стена была торцевая. Чтобы добраться до длинной стены, мне пришлось забрать у Лусии одну лыжу и поработать ей как лопатой. Сил было немного, работалось медленно, зато я неплохо согрелся. На наше счастье, дверь оказалась не так далеко от угла, и прокопал я не больше двух метров, прежде чем до нее добрался.

Дверь крепко примерзла, и мне пришлось немало поколотить по ней прикладом, чтобы вышибить лед из пазов, щелей и из-под петель. Конечно, никто эту дверь не запирал на ключ. Ее просто заложили деревянным брусом снаружи, чтоб медведь не пролез.

— Это чье? — спросила Лусия. — Мы нарушаем частное владение?

Все-таки трудно объяснить западному человеку (а бабе тем более), что в России встречаются неприватизированные жилые площади. Даже замерзая и валясь с ног от усталости, воспитанная на традициях правовой демократии дама беспокоилась, не посадят ли ее за покушение на частную собственность.

— У нас форс-мажорные обстоятельства. — Сам не понимаю, как я припомнил сей юридический термин, не говоря уже о том, к месту ли его употребил. Но Лусию это, кажется, убедило в правомерности наших действий.

Мне же уголовно-правовые аспекты сейчас были до лампочки. Меня больше интересовало, есть ли в избе исправная печка и хоть что-нибудь горючее, кроме стен и потолка. В противном случае изба из убежища от холода превращалась в холодильник, где останавливаться на ночлег было не менее опасно, чем на свежем воздухе.

Выбив брус, которым была заложена дверь, я отворил ее и посветил фонариком. Впереди оказалось нечто вроде маленького тамбура площадью в половину квадратного метра, за которым оказалась еще одна дверь, задвинутая на железный засов, кованный, должно быть, деревенским кузнецом. Засов немного проржавел, но, постучав по нему прикладом, удалось его разболтать и отодвинуть. И внешняя, и внутренняя двери были обиты войлоком. Внешняя со стороны тамбура, а внутренняя с обеих сторон.

Луч моего фонарика озарил мрачноватое и тесное помещение, четверть которого занимала кирпичная печка с чугунной плитой о двух конфорках. Жестяная труба была накрепко вмазана в кирпичи и, судя по всему, выходила куда-то на крышу. Дрова были сложены у глухой стены, сразу за печкой, их там было, на мой непросвещенный взгляд, примерно два кубометра.

На плите стояли черный от копоти, но вполне пригодный к употреблению жестяной чайник и вместительная кастрюля, тоже вся закопченная с внешней стороны, но внутри чистая и не ржавая. В кастрюле лежало пять алюминиевых мисок, столько же ложек и кружек, а также половник.

В простенках по обе стороны от того самого окошка, которое мы откопали на торцевой стене избушки, висели самодельные шкафчики. Один из них содержал два увесистых, по два кило примерно, мешочка с крупой. На одном было химическим карандашом написано «Пшено», на другом — «Рис». В облупленной жестяной банке лежало двадцать кубиков пиленого сахара, а в другой, поменьше, находилось граммов сто чая. В другом шкафчике съестного не оказалось, тут хранился охотничий НЗ: штук двадцать гильз 16-го и 12-го

калибров, плотно закупоренная банка с черным порохом и мешочки с надписями все тем же химическим карандашом: «8», «3», «00», «Жаканы».

Остальную обстановку избушки составляли одноярусные дощатые нары три на два метра, застланные сенными тюфяками, сшитыми из брезента, и настоящей медвежьей шкурой, некрашеный, но крепко сколоченный стол и пара табуреток.

В общем, если как следует натопить, то до утра условия жизни можно было назвать комфортными. Но вот в том, что удастся растопить печку, у меня были немалые сомнения.

Я сомневался насчет трубы. Пласт снега на крыше избушки был очень толстый, и труба на его поверхности не просматривалась. Ее могло наглухо забить спрессовавшимся снегом, а то и льдом, который очень трудно будет пробить. Его и не растопишь. Если просто разжечь огонь в топке, тяги не будет и весь дым попрет в комнату. И тепла не прибудет, и от угара сдохнуть можно.

Поэтому я, усадив Лусию на нары, вновь вышел на воздух и попробовал взобраться на крышу. Это удалось, хотя и не сразу. По крыше я не ходил, а ползал, потому что не знал, насколько прочны доски. Продавить их мне не хотелось, на них и так лежала немалая снежная тяжесть. Все, однако, обошлось благополучно. И крышу я не продавил, и трубу нашел, и она оказалась незабитой. На ее верхний обрез был приклепан жестяной конус-искрогаситель, благодаря которому снег только облепил трубу со всех сторон, но внутрь почти не попал. Во всяком случае, никакой плотной пробки в трубе не было. Очистив верх трубы от снега, я слез вниз, вернулся в избу и стал штурмовым ножом колоть лучинки для растопки.

Печка не подвела. Дым пошел туда, куда надо, то есть в трубу, а не в щели между кольцами конфорок и не через заслонку топки. Кирпичи нагрелись, плита тоже, и температура в избушке начала помаленьку подниматься. Уже через полчаса стало чувствоваться, что мы находимся в тепле, а не в холодильнике.

Пора было подумать и об ужине. Хотя, пожалуй, наш поздний ужин можно было считать ранним завтраком — был уже второй час ночи. Вскрыв трофейную тушенку, я прямо в банке поставил ее на плиту, сало стало таять, и по избе поплыл довольно вкусный духан. Чайник я набил снегом, на плите он быстро растопился, и образовавшаяся водичка закипела, долго ждать не заставила. Чай я заваривал прямо в кружках, засыпав в обе по щепоточке. Не хотелось быть щедрым на халяву. Нам ведь тут и оставить взамен нечего…

Лусия, пока я возился, находилась в состоянии полудремы. Теперь ей можно было дать поспать, но я предпочел ее разбудить и пригласить к столу. Блюдо было занятное, немного экзотическое: тушенка с накрошенными и размоченными в кипятке ржаными сухарями. На второе — по бутерброду из пайкового печенья с салом. На третье — чай с шоколадом из наших аварийных запасов. Сахара, предназначенного для посетителей, решили пока не касаться. Шоколад портится быстрее.

Спирт я покамест трогать не стал, хотя соблазн слегка согреться изнутри был. Однако я решил, что слишком взбадриваться не стоит. И не хотелось дурить себе голову — мало ли какие еще сюрпризы преподнесет «Черный камень». Они, эти сюрпризы, и на трезвую башку меня едва не умучили, а уж на пьяную голову и вовсе без крыши останешься. Наконец, стояла чисто техническая проблема — разбавлять или не разбавлять. Разбавишь кипяченой водой — бурда получится, не разбавишь — глотку сжечь можно. Ну его к бесу! Трезвость — норма жизни.

После того как трапеза была завершена, встал вопрос о ночлеге. Я пощупал тюфяки, лежащие на нарах: они были сыроваты. Их следовало чуточку подсушить. У меня в хозяйстве остался довольно длинный кусок стропы от паралета, который удалось привязать к двум полусогнутым гвоздям-крючкам. Они, видимо, и прежде служили для бельевой веревки. Пять тюфяков сразу стропа не выдержала бы, но два — вполне потянула. Конечно, запашок от просыхающих тюфяков пошел не лучший. Однако на разморенную Лусию он не производил впечатления.

По мере того как прогревалась печка, в избе становилось тепло, даже жарко.

— Лучше маленький Ташкент, чем большая Сибирь, — сказал я, стаскивая комбинезон вместе с валенками. Валенки я надел обратно — температура пола не располагала к ходьбе босиком. Но бушлат и ватные штаны снял — упревать не хотелось. Остался в свитере и джинсах — для спанья на тюфяке без простыни этого было вполне достаточно. Лусия готова была заснуть в чем была, но комбинезон и верхнюю одежду, то есть стеганое утепление, я ее заставил снять.

Тюфяки высохли, и мы постелили их. Улеглись не головой к стене, как предусматривалось конструкцией нар, рассчитанных» на пятерых мужиков среднего роста, а ногами к печке, вдоль длинной стороны. Из стеганок соорудили изголовья, а укрылись шкурой медведя.

Перед тем как заснуть, я развесил на веревку комбезы, пододвинул валенки к печке. Убедился, что дровишки прогорели и угарных головешек не имеется, открыл заслонку и задвинул вьюшку печи. Внешнюю дверь заложил брусом, а для туалетных надобностей между двумя дверьми поставил помойное ведро — ничего удобнее не нашлось.

Лишь после этого, уже в третьем часу ночи, я залез под шкуру, где мирно посапывала, улегшись на бочок, Лусия. Никаких гнусных мыслей в отношении научной мышки у меня не было и не могло быть. Голова как бухнулась на подушку, так и прилипла к ней намертво. Организм не собирался мучиться дурью и пренебрегать своим правом на отдых. Я заснул без задних ног.

Сколько времени мне удалось продрыхать без сновидений — черт его знает. Скорее всего часа три-четыре. Все это время вырезано из памяти начисто. Но ближе к рассвету в моей голове принялись бродить сперва не очень ясные тени, потом стали проглядывать какие-то конкретные, не всегда узнаваемые физиономии, предметы и ландшафты. Все это перетасовывалось по нескольку раз. После чего промелькнули знакомые по прежним снам и пограничным состояниям отрывки из жизни людей, волею судеб оставивших куски своей памяти у меня в голове. Браун все никак не мог получить свой парашют от разгильдяя Суинга, негритенок Мануэль нырял с горящего фрегата, чтобы подогнать к его борту перевернутую шлюпку, капитан О`Брайен держал на ладони четыре перстня Аль-Мохадов, донья Мерседес каялась в грехах, Майкл Атвуд переживал кошмар подземного потопа, Вася Лопухин размышлял о возможности приема Петра I в члены ВЛКСМ. Все это быстро проскакивало перед глазами и исчезало. Но вот мельтешня образов и смена декораций закончилась.

 

СИБИРСКИЙ СОН ДМИТРИЯ БАРИНОВА

В качестве основного места действия установился странно знакомый интерьер

— некое помещение, похожее на церковь, переделанную в концертный зал. Без стульев и без публики. Два года назад, на Хайди, я увидел три «дурацких сна», которые одновременно со мной смотрела Таня-Кармела-Вик.

Теперь, правда, зал выглядел немного по-иному. Например, по краям его появились сводчатые арки, которые раньше были как бы заложены кирпичом, заштукатурены и побелены. Теперь в этих арках была загадочная темнота, и поначалу было непонятно, то ли проемы этих арок все-таки заделаны, но не освещены, то ли они открыты и за ними открываются дороги в какую-то космическую беспредельность.

Судя по всему, я вышел в этот зал через один из таких проемов. Логично было подумать, что сюда придет еще кто-то и, естественно, появится откуда-то из арок.

Почему-то мне казалось, будто опять явится Таня, точнее, Вик Мэллори, хотя и неизвестно с какой начинкой. Но на сей раз я ошибся.

Из двух диаметрально противоположных проемов, находившихся справа и слева от меня, вышли Чудо-юдо и Сарториус. Разумеется, виртуальность этих фигур для меня секретом не была. Оба бывших чекиста напоминали анимированные плоскостные фотографии. Это настраивало на какой-то несерьезный лад, тем не менее я не сомневался, что они имели более чем серьезный повод для встречи. Я был убежден, что им необходимо было срочно провести свои переговоры «на высшем уровне». Разыскивать друг друга в зоне, встречаться наяву, вызывая подозрения подчиненных, они не хотели. Им необходимо было пообщаться с полной откровенностью, и лучшего места, чем моя черепушка, они, конечно, подобрать не смогли.

Они понимали, что эта встреча на «моей» территории не может остаться абсолютно конфиденциальной. Но в данном случае их заботила не полнота секретности, а желание оказать на меня воздействие.

В чем это воздействие должно было заключаться, я понял довольно быстро. Но начало общения было неожиданным. На меня, то правлениям. Я прекрасно помню, как докладывал через три разных канала и все попусту.

— Ладно. Это не вернешь, это ушло. И мы ушли, понимаешь? Каждый в свои дела. Я здесь, а ты — там. Каждый понимал, что произошел чудовищный крах, и… не верил в то, что это всерьез. Вот ты говорил, будто не веришь, что я

— враг. Да, мне поначалу казалось, что мы все успокоимся, помиримся, найдем свои ниши. Но их оказалось мало, меньше, чем хотелось бы.

— И вы не догадывались, что на всех не хватит?

— Видишь ли, Сережа, тогда я думал, как занять свою нишу. И оказалось, что она многим приглянулась. То, что я оказался при козырях, а другие — в пролете, всего лишь удачная лотерея. Я боролся за выживание и вынужден был принять криминальные правила. У тебя же, после того как ты рубанул Чалмерса, особых проблем не было. Ты дружишь с хорошими людьми, твоя клиника процветает. И никто тебя не трогает, между прочим, хотя наверняка на тебя есть много всякого и в Интерполе, и в ФБР, и в ЦРУ, и в АНБ. Странно? Не то слово. Ты сам суешься в разные дела и делишки, мочишь направо и налево, вербуешь людей, носишься через границы, а тебя практически не тормозят. Даже из Грозного усвистал. Конечно, ГВЭП и прочие средства имитации ты применяешь артистически. «Прибор переселения душ», который ты невзначай «подарил» нам в прошлом году, — вообще шедевр. И все же, Серега, ты регулярно прокалываешься, а остаешься целым.

— Ну да, — теперь уже Сорокин ехидничал, — двойной агент, перевербованный провокатор. Это мне уже шили. Даже штатники. В этом-то и трагедия, Сергей Сергеевич. Я тоже держусь на криминалах. Мне приходится заниматься тем же, чем и вам. Поэтому вы правы, мне есть над чем подумать. Хотя стержня я не потерял. Поторопились вы с выводом.

— Выводов, скажем так, я еще не делал. Я только анализирую. На твоем месте, если б уж я взялся решать ту задачу, которую ты перед собой ставишь, то не разменивался бы на мелочи. Не лез бы в каждую дыру, а сосредоточился бы на главных направлениях. Возможно, перенес бы центр тяжести операций из России на тот берег Тихого океана. Или Атлантического, например. Присмотрелся бы к сепаратистским устремлениям в Штатах. Там такие прослеживаются. Тебе, конечно, на месте виднее, но мог бы поиграть с латинос

— их нынче в Штатах пруд пруди, а любят их англосаксы и иные европеоиды чуть больше, чем в России кавказцев. Искал бы тех, кто мечтает отделаться от ФБР, от Пентагона, который ограничивает продажу разных технологий тем, кто не нравится Белому дому. Пригляделся бы к фрицам — там вскоре опять пожелают быть «юбер аллес». Поискал бы корешков среди бывших «варшавян», ведь многие просто до поры попритихли. А когда увидят НАТО поближе и узнают, что атлантисты не только деньгами сорят, но и на шею садятся, — задрыгают ножками. На Балканах завел бы друзей — там тоже не разучились по-македонски шмалятъ. Наконец, если уж знаться с исламистами, то не с теми, которые нам поперек горла кинжал пристраивают, а с теми, которые его для янки приберегают. Пощупал бы «третий мир», негров, китайцев, всякие притухшие очаги. В России исходил бы не из желаемого, а из действительного. Не тряс бы пыльными знаменами, не вспоминал бы, как вчера было хорошо, а напирал бы на то, как сегодня хреново, и убеждал бы, что ты не во вчера зовешь, а в завтра. И уж только потом, когда разобрался бы, кому чего надо, а кому чего не надо, начал бы дело. Не спеша бы проанализировал все возможные заморочки из вышеперечисленных, прикинул, пару раз все процедил и взвесил. А потом уж с осторожностью выбрал два-три перспективных направления и взялся их разрабатывать. Причем так, чтоб поначалу ни пальбы, ни большого шума не было. И все свои краснознаменные причиндалы убрал бы в долгий ящик.

— Знаете, Сергей Сергеевич, — усмехнулся Сарториус, — по-моему, вы на эту тему кое-что практически готовили.

— Да, я много что готовил. И поверь мне, у меня немало хороших аналитиков, которые тем, что имеются у правительства России, сто очков форы дадут. Да и забугорные исследования мы помаленьку посматриваем. Есть очень много перспективных направлений. Которые, кстати, для получения искомых результатов даже не потребуют от тебя беготни по горам с автоматом, захватов заложников и прочих эффектных хулиганств. Не забудь, Сережа, тебе пятьдесят, а не тридцать, как было Фиделю в 1959-м. И Россия — это не Куба, где можно с двенадцатью молодцами поднять бучу. Я, если хочешь знать, как раз в это время в институте учился и мечтал куда-нибудь добровольцем записаться. Хорошо, что вовремя умные люди на дороге попались и растолковали, что добровольцем надо вызываться, когда прикажут. Иначе поехал бы английский язык чукчам преподавать, а не туда, куда послали.

— В общем, все понятно, — посуровел Сорокин, — двойку вы мне ставите и профнепригодность шьете.

— На правах бывшего преподавателя — да. Во всяком случае, если б ты сейчас работал на Комитет, то был бы отозван без долгих раздумий. Причем я еще не знаю, как это мотивировали бы. Лично я бы отозвал тебя по мотивам недоверия. Даже если бы ты не нарушал всех канонов, не действовал партизанскими методами и не водился с криминалом. Ну а уж если рассматривать твою нынешнюю деятельность по классическим гэпэушным меркам — это полный маразм.

— Сергей Сергеевич, — хмыкнул Сорокин, — если б я мог, то работал как положено. То есть законсервировался, как мне было приказано, и ждал ЦУ. Но меня бы точно отозвали, если не в августе, то в ноябре — наверняка. Конечно, трудно сочетать и силовые акции, и агентурную работу. И нормальные люди в нормальной обстановке так не делают. Но я-то был в ненормальной обстановке…

— И не был нормальным человеком, — добавил Чудо-юдо. — Да, согласен. Тебе захотелось поиграть в самодеятельности. В амплуа романтического героя. Не верю!

— Вот видите, Сергей Сергеевич, — заметил Сарториус, — вы так толково мне объяснили, что и как следовало делать, а потом бьете себя в грудь и цитируете Станиславского. Почему вы не идете на сотрудничество?! У нас резко вырастут возможности. Особенно в научно-технической сфере. Мне во много раз легче устроить вас в Оклахоме, чем вам — открутиться от ваших «друзей» в Москве. И будьте покойны, там вас не достанут.

— Достанут, если очень захотят, — усмехнулся Чудо-юдо. — И быстрее, чем в Москве. Вообще-то, Сережа, мои российские трудности преувеличивать не надо. Пробьемся, не девяносто первый. Я понимаю, что тебе очень хотелось бы видеть меня припертым к стенке, но до этого еще надо дожить. Боюсь, многие до этого дня не доживут.

— Будем резюмировать дискуссию по первому вопросу? Соглашение недостижимо?

— Пока такая формулировка возражений не вызывает. Будем переходить ко второму вопросу, если таковой имеется.

— Согласен. Вы сознаете, что ваша миссия здесь закончилась провалом?

— До определенной степени. Хотя я не слишком пессимистично настроен. Вертолет жалко, Лукьяна с Трофимом. Хорошо хоть Димка с Лусией уцелели и соловьевцы накрылись. Но я сейчас сам себе удивляюсь — замахнуться на такое!

— А я вот ничуть не удивляюсь. — Сарториус неожиданно начал меняться и через пару секунд из плоскостной фигуры превратился в объемную и выглядел вполне натурально. То же через несколько мгновений произошло и с отцом.

— Видишь ли, — не отказываясь от менторского тона, произнес Чудо-юдо, — я ждал твоего появления здесь, тем более, что у тебя тут поблизости база, которую ты уже несколько лет эксплуатируешь. Ты превратился почти в аборигена, если иметь в виду твои знания здешних мест. Мне уже известно, что ты был осведомлен о странностях этого района! И даже знал о том, что в 1936 году здесь побывала экспедиция НКВД.

— Да, — сказал Сорокин, — знал. Только слишком долго искал ее материалы. А твоему Диме по дурацкой случайности, как это у него бывает в 99 случаях из 100, удалось заполучить то, за чем я третий год гоняюсь.

— Слышал, оболтус? — сказал Чудо-юдо, повернув свою виртуальную бородищу в мою сторону.

— Слышал, — кивнул я. — Извините, Сергей Николаевич. Я больше не буду.

— Не зарекайся, Дима, — теперь и Сарториус обратил внимание на мое присутствие, — еще не вечер. А вообще-то, господа Бариновы, у меня для вас есть одно пренеприятное сообщение.

— А я-то думал, после того как Димуля сбил «Ми-26» и нагрел меня на кругленькую сумму, ничего неприятного быть уже не может, — саркастически проскрипел Чудо-юдо.

— Я?! «Ми-26»?! — Наверно, более оскорбленного тона даже Пресвятая Дева не могла себе позволить. — Вы чего, в натуре?

— В натуре, братан, в натуре! — покривлялся Сарториус. — А ты небось

думал, что НЛО рубанул? — Блин… — только и выдавилось из меня. Я уже понял, что «Черный ящик» показал мне вместо «Ми-26» дирижаблеобразный НЛО. А я его сдуру ГВЭПом…

— Именно так, — кивнул Сарториус, который и во сне умел читать мои мысли.

— На режиме «О», ГВЭПом. Ребята уже застроповали «Черный камень», подняли его в воздух и понесли в «Котловину». А он возьми да и заработай…

— Да, — смущенно пробормотал Чудо-юдо, — этого я не предусмотрел. Он засек мой канал связи с Димкой через микросхему, вошел туда и дал команду на уничтожение НЛО. Я и не догадывался, что он на это способен.

— Правильно, — сказал Сарториус, — и я бы не догадался. Потому что у всех нас стереотипное мышление. Мы привыкли, что мыслящее существо должно быть с руками, ногами или хотя бы со щупальцами. Оно должно двигаться, ползать и так далее. А то, что неподвижно, — камень, ящик или, на худой конец, компьютер. Нормальная человеческая тупость — судить о других по себе.

— Выходит, — пробормотал я подавленно, — это я весь кайф поломал?

— Любой другой на твоем месте поступил бы так же, — ободрил Сарториус. — Ты честно выполнил приказ родителя, за которого говорил «Черный ящик». Теперь он лежит на дне кратера, под обломками вертолета.

— Ладно, — сказал Чудо-юдо, — не переживай. Ну, вычту у тебя из зарплаты, по линии «Rodriguez AnSo incorporated», куплю новый, выплачу компенсации за двенадцать трупов. Еще на комиссию по расследованию причин катастрофы, чтоб все было в ажуре. Сколько миллионов долларов в общей сумме — пока не посчитано, но прилично. А сейчас нам синьор Умберто подбросит пару дохлых кошек.

— Ну, насчет дохлых кошек, — усмехнулся Сарториус, — это несколько преувеличено. А вот кое-какими результатами исследований могу поделиться. Лусия вчера в полете, наверно, много интересного намерила, но у меня есть статистика за три года. Хорошие физики все это обсчитали и провели корреляции по ряду моментов. А я сопоставил все это дело с фактами наблюдений за НЛО над «Котловиной». И теперь по изменениям в магнитосфере можно почти точно предсказать, когда тут появится очередной корабль.

— Даже так? — недоверчиво переспросил Чудо-юдо. — Кто же у тебя такими

исследованиями занимался? — Лисовы, — усмехнулся Сарториус. — Максим и Генка. Им все равно по капканам ходить надо, на «Буране» семь верст — не крюк. С Дмитрием Петровичем и Женькой я в контакт не входил, они слишком далеко от «Котловины» промышляли. А с теми — столковались. Конечно, не за бесплатно. За двести долларов в месяц. Расставили приборы, показал им, как менять записывающие системы, рассказал, когда это нужно делать, — вот и все. На сопке «Контрольная» установил видеокамеру, продублированную ГВЭПом, и дешифратор Лопухина. Там они тоже кассеты и магнитооптические диски меняли.

— Может, ты и с «Черным камнем» в контакт вошел? — прищурился Чудо-юдо.

— Мы все с ним в контакт вошли. — Сергей Николаевич был очень доволен тем, что может чуть-чуть сбить спесь с Чудо-юда. — Все, кто переходит на эту сторону Порченой, вступают с ним в контакт, даже если и не подозревают об этом.

— Но у тебя-то, конечно, особые отношения?

— Видите ли, Сергей Сергеевич, это между равными интеллектами могут быть «особые» отношения. А какие могут быть особые отношения между человеком и букашкой? У человека напряженная мозговая деятельность, много всяких дел, трудов, забот, а у букашки на каждый день жизни две основные задачи: сожрать что-нибудь и постараться, чтоб самое никто не сожрал. Ну и, конечно, потомство после себя оставить.

— Если по большому счету, — хмыкнул отец, — то у человека эти задачи тоже не на последнем месте.

— Согласен. Но человек вокруг этих своих основных жизненных задач накрутил еще немало всякой всячины, а букашка — ничего. Поэтому человек полагает, будто он намного лучше и умнее ее. И считает себя вправе походя решать судьбу попавшейся на глаза букашки. Придавить или нет, например. Посадить живьем в коробку или уморить эфиром, а потом наколоть на булавку и поместить в коллекцию. Или, что бывает намного реже, наблюдать за букашкой в естественных условиях. Ставить ей разные тестовые задачи, чтоб выяснить, какие у нее физические и интеллектуальные возможности, — вот это все и есть, по-моему, те особые отношения, в которые могут вступать человек и насекомое. А в остальное время, если эти насекомые не кусачие, человек на них внимания не обращает.

— Но мы, естественно, насекомые кусачие… — задумчиво произнес Чудо-юдо.

— Да, и похуже клопов. В принципе что-то вроде диких африканских пчел-убийц. Они и человека, и даже слона, говорят, могут зажалить до смерти. И этот самый «человек», то есть «Черный камень», отдает себе в этом отчет. Конечно, он бы, наверно, мог и всерьез взяться за дело, перетравить, например, всех кусачих к чертовой матери, но боится экологическое равновесие нарушить. Поэтому старается регулировать численность, отпугивающими средствами пользоваться, репеллентами всякими. Ну а если уж припечет какая-нибудь особь, тогда и прихлопнуть может.

Мне, слушавшему Сорокина, стало ужасно неприятно. Хотя я уже знал, что в этой зоне всем заправляет «Черный камень», мне как-то не думалось, что он — мыслящее существо. А эти, «длинные-черные», которые хоть и без лиц, но с головами, они кто?

— Периферийные устройства, — ответил Сарториус на мой мысленный вопрос. — Их основное назначение — психологическое воздействие. Самое примитивное — служить пугалом. Во-первых, они чисто внешне производят устрашающее впечатление — три с лишним метра рост, непроглядно черные, безликие. А во-вторых, на них установлено оборудование, позволяющее генерировать импульсы, внушающие безотчетный страх. Это оборудование работает как наш ГВЭП, только оно намного совершеннее.

Вот это мне уже совсем не понравилось. Я прекрасно помнил наш разговор с Сорокиным сразу после пурги. Тогда он считал, что «Черный камень» — это ГВЭП плюс какой-то аналог универсального регенератора, созданного в том «почтовом ящике», где начинал свою трудовую деятельность Вася Лопухин, а «длинные-черные» — управляющие этой машиной, разумные существа. Неужели за сутки у него так поменялись представления? Или он прошлой ночью врал, не желая со мной откровенничать? С какой стати? Что он от этого выигрывал? В душе зародилось неясное подозрение…

— Ладно, — вмешался Чудо-юдо, — это уже детали. Димулю, как всякого мелкого хулигана, беспокоит вопрос, что ему будет за тех трехметровых, которых он поломал этой ночью.

— Этого я не знаю, — помрачнел Сарториус. — То, что этих «длинных-черных» можно валить пулей с крестообразным пропилом, я знаю только по рассказу Антонины Кисловой. Есть такая дама средних лет в поселке Нижнелыжье, она Леонтию Кислову доводится, если так можно выразиться, «внучатной невесткой», то есть женой его внука. Ей где-то около полтинника, муж постарше был, уже умер. Зачем мы с ней знакомились, вам знать не интересно, да и рассказывать долго. Но у нее от мужа осталась тетрадка, в которую сам дед Леонтий Савельевич внуку поучения надиктовывал, поскольку думал, что он тоже на промысел пойдет. Внук вместо этого всю жизнь на трелевке проработал в Нижнелыженском леспромхозе, пока от цирроза не умер. А записи остались. И там много интересных подробностей насчет поведения в зоне. В частности, написано такое: «На Порченой, бывает, в тайге черные кажутся. Страх нагоняют. От них не бегай! Побегишь — либо сам со страху помрешь, либо на смерть наскочишь. Крестом Святым спасайся, нечистая его не любит. Но не всякий крест свят. Главно дело, после лба прикладывай щепоть к пупу, а не на грудь. Плечи если попутаешь — не беда, а вот если руку шибко высоко приложишь, то еще на себя страху нагонишь. И руку может паралик разобрать. Когда так будет, тут же левой крестись по-правильному, до пупа. Иначе помрешь или дураком останешься. А от правильного креста черные спиной поворачиваются, и у тебя страху убывает. Трижды покрестишься — уйдут и страх унесут.

Но можно черных и вовсе расшибить. Сам один раз стрелял, а Парамон Лисов, если не врет, уже аж пятерых развалил. Ему они теперь и не кажутся вовсе, и к «Черному камню» он без опаски ходит. Распили пуле острие крестом, держи патрон от других отдельно, на ерунду не трать, берега и, как увидишь черного, — бей цельно. Он враз рассыплется, на искры разлетится, а куски синим пламенем погорят — углей-пепла не найдешь. Если хоть одного черного разбил, то они хоть и кажутся, но уже не пугают».

— Все это хорошо, — сказал Чудо-юдо, — но отчего так происходит, объяснений нет. Человек, которому насекомые испортили какую-то вещь, не мстит им. Он сыплет нафталин, чтобы защитить свою шапку от моли.

— А мне вообще непонятно, что этот самый «Черный камень» делает у нас на Земле, — произнес я с некоторой осторожностью. — Лежит тут не один десяток лет после какой-то катастрофы, морочит всем головы. А корабли, как я понял, сюда уже много раз прилетали. Что ж они его не заберут отсюда?

Сарториус усмехнулся. Должно быть, ему мой вопрос показался до жути наивным, детским.

— Да, — сказал он, — в 1936 году тут действительно разбился космический корабль. Но здесь и раньше летали всякие «тарелки» с «огурцами». И я не уверен, что «Черный камень» не находился здесь и до катастрофы. Это раз. А во-вторых, задача, которую он выполняет, может быть просто непостижимой для нашего сознания. Понимаешь? Так же, как таракан, который живет в караулке, не может понять, зачем там находятся солдаты.

— Я помню, Сергей Николаевич, как вы, сравнивая нас с этими пришельцами,

говорили, что мы перед ними — как обезьяны перед людьми, — заметил я, — а теперь вы нас уже до букашек и тараканов понизили?

— Ну, это просто сравнения, — отмахнулся Сарториус, — не надо придавать им большого значения, тем более, что мы действительно не знаем точно, на каком уровне развития по сравнению с ними находимся. Может быть, на обезьяньем, а может — и на тараканьем. Это они могут оценивать, а не мы… Мы можем только предполагать.

— Конечно, — поддержал его Чудо-юдо. — Хотя вообще-то это бесполезное занятие. Предполагать можно что угодно. А к истине так и не приблизиться ни на шаг. Наоборот, удалиться от нее так далеко, что и обратной дороги не

найдешь. — Нет, — мотнул головой Сорокин, — предположения не обязательно приводят к постижению истины, но бесполезными я бы их не называл. Например, вы, господа Барановы, предполагали, что в «Котловине» находится какая-то база НЛО, посещающих Землю. Рассуждая по земному стереотипу: если сюда десятки лет прилетают инопланетные корабли, значит, тут их порт, причал, космодром. Потому что считаете, будто пришельцы стартуют в космос примерно так, как наши космонавты: «Ключ на старт!» Или «на дренаж», уже не помню, что там раньше, давно по телевизору не смотрел. «Протяжка-один… Продувка… Промежуточная… Главная… Подъем!» И для всего этого им нужен космодром с пусковой установкой, монтажно-испытательным комплексом, складами, подъездными путями. Когда вы этого не обнаруживаете, начинаете думать, что ошиблись. Делаете новое предположение. Дескать это аварийная площадка для посадки тех кораблей, у которых, допустим, движок забарахлил. Резонно? А в качестве ночного сторожа на этой аварийной площадке, с берданкой и в тулупе, сидит старик «Черный камень» и трубочку покуривает…

— Вполне толковое объяснение, кстати, — заметил отец. — Отсюда, между прочим, и катастрофа, которая произошла в 1936-м. «А он чуть-чуть не долетел, совсем немного! Не дотянул он до посадочных огней…»

— Как версия — приемлемо. — Сорокин снисходительно улыбнулся. — Но если б вы изучали этот район так же плотно, как я, то отказались бы от нее. За три года наблюдений в «Котловину» опустилось шесть кораблей, а взлетело оттуда только два. На дне ее, это я вам гарантирую, кроме обломков своего «Ми-26», вы ничего не найдете. Что можно предположить?

— Гм, — сказал Чудо-юдо, — ну, например, что «Черный камень» маскировал взлеты.

— Но почему он тогда не маскировал посадки? И почему два взлета он нам показал?

— Могу ответить тебе твоими же словами, Сережа: «Нам, тараканам, этого не понять».

Тут виртуальный Сорокин, как это всегда бывало в «дурацких снах», из пустоты достал восемь фотографий и подвесил их в воздухе вопреки всем законам физики. Шесть фото Сорокин «повесил» слева, а два — справа. Я догадался, что шесть были сфотографированы при посадке, а два — при взлете. На всех были изображены некие мутно обрисованные НЛО. Почти все были разных форм и, видимо, размеров. Одни были действительно похожи на тарелки, другие на огурцы, третьи вообще не поймешь на что. Но лишь два фото — одно справа и одно слева — были, похоже, сделаны с одного и того же объекта.

— Между «посадкой» и «взлетом» этого аппарата, — похожие фото приобрели красную окантовку, — прошло почти три года, — объявил Сорокин. — Его линейные размеры таковы, что если б он, все это время оставался в «Котловине», то туда не смог бы опуститься ни один из последующих пяти аппаратов. А вот этот, — Сарториус ткнул пальцем во второй правый снимок, — не сумел бы оттуда взлететь. Правда, все это верно с точки зрения обычной человеческой логики.

— Ну да, — сказал Чудо-юдо, рассматривая фотографии. — С точки зрения нечеловеческой логики этот гигант мог уменьшиться до размеров песчинки, и ваша камера его не разглядела.

— Неплохо, — порадовался Сорокин, — но могло быть и намного проще. Или сложнее, не знаю уж, как сказать… Словом, эти корабли не садились в «Котловину», а проходили через нее куда-то…

— К центру Земли? — скептически прищурился Чудо-юдо.

— Насквозь пролетали? — вырвалось у меня.

— Нет, конечно. А вот входить в какой-то канал, уводящий в иное измерение, в гиперпространство, подпространство или подпространство — фантасты много чего навыдумывали! — они вполне могли.

— Понятно, — сказал отец, — нырнули здесь, а выскочили в другой галактике. Занятно…

Что касается меня, то я сразу вспомнил Киску, перстни Аль-Мохадов с выпуклыми и вогнутыми «плюсами» и «минусами» на руках Биргит Андерсон по кличке Сан, Луизы Чанг по кличке Мун и Элеоноры Мвамбо по кличке Стар, погибшего на шоссе профессора Милтона Роджерса, «Боинг-737», исчезнувший в районе Бермудского треугольника, и картинки на экране монитора, которые

Роджерс показывал Майклу Атвуду, считавшему себя Ричардом Брауном. И тут — что для «дурацкого сна» вполне обычное дело — через одну из темных арок в нашу «концертную церковь» вошел некий смутный, расплывчатый призрак. Голубоватый, полупрозрачный, но вполне узнаваемый Милтон Роджерс. После чего, не открывая рта и не моргая — покойник все-таки! — он стал произносить знакомые мне по давнишнему «Хэппи-энду для Брауна» фразы:

«Я провел кое-какие расчеты и попытался смоделировать ситуацию, хотя все это, конечно, очень гипотетично. Это только условная модель, которую я построил с огромными допущениями в сторону от известных представлений о природе пространства и времени. С точки зрения строгой науки — все это фикция, фантазия. Все мои коллеги, будь они здесь, разнесли бы мои построения в пух и прах, а в лучшем случае приняли бы все это за академическую шутку. Поэтому им я никогда не покажу эту программу. Я спрячу ее подальше, а может быть, даже сотру. Вы будете вторым человеком после меня, который ее увидит, и скорее всего последним.

Итак, я допустил, что существует некая возможность воздействовать на основные составляющие материи — пространство и время — с помощью духовной силы, разума. Это требует второго допущения — что есть некая среда, способная передавать духовную силу материи и вызывать ее трансформации. Подобную среду признает только религия — это Бог как Дух Святой. Я предположил, что эта среда есть и генерируется биологическими объектами Земли. Всеми, не только людьми. За многие миллионы лет пространство вокруг Земли должно было насытиться элементарными частицами разума, а возможно, и распространиться за пределы солнечной системы. Я исхожу из того, что эти частицы неуничтожимы и обладают свойством не терять энергию, — жуткая нелепость с точки зрения второго закона термодинамики! Но только так можно объяснить то, что три усиленных интеллекта, соединившись в некую цепь, могли инициировать некий «пространственно-временной смерч». Вот я его изобразил на дисплее (возникло изображение — довольно размытое, впрочем — той картинки, которую Браун-Атвуд видел на компьютере Милтона Роджерса, тут же появились цветные портреты Сан, Мун и Стар). Три женщины — вероятно, могли быть и мужчины! — состыковав разъемы на перстнях, образовали как бы отрезок спирали. И от них, по спирально-силовой линии, закрутился этот «смерч». Конечно, даже если бы вся их масса перешла в энергию, этого вряд ли хватило бы. Скорее всего, они вызвали какой-то процесс в той среде, которую я выдумал. И этот процесс, словно цепная реакция ядерного взрыва, пошел с колоссальным выделением энергии. Воздействие на магнитное поле Земли провернуло в пространстве-времени узкую, не более мили в диаметре, «дыру» и унесло «Боинг» со всеми пассажирами и экипажем в такие глубины космоса, о каких мы и представления не имеем. Очень важно, что дело произошло в Бермудском треугольнике. Тут много всяких не слишком хорошо объясненных аномалий, и весьма возможно, что какие-то факторы удачно совпали для того, чтобы выбросить «Боинг» с Земли. Я даже слышал россказни, будто в Бермудском треугольнике некие инопланетяне соорудили нечто вроде пункта для телепортации через пространство и время. Может быть, цепь из трех девушек включила какой-то механизм…»

Сделав свое краткое сообщение, призрак Роджерса удалился, оставив нас, виртуальных, но, в общем-то, живых, наедине со своими проблемами.

— Роджерс — это тот самый, из NASA? — спросил Чудо-юдо, хотя профессор не представлялся вслух. — Знакомый мисс Тины Уильяме? Неужели он не узнал Атвуда?

— «За время пути собака могла подрасти…» — хмыкнул я. — Тем более что Майк уже считал себя Брауном.

— Жаль, жаль Атвуда… — произнес Сарториус. — Не понял он меня в 1994-м. А я, возможно, поторопился. Не было нужды его рубить. Ну, что сделано, то сделано.

— Снявши голову, по волосам не плачут, — согласился отец. — Давайте глянем поближе, что тут Роджерс намоделировал…

Не знаю, что произошло. Каким ветром мне дунуло в голову, каким клеем склеило кусочки неясных подозрений в единое целое. Возможно, это была реакция на ключевое слово, заложенное мне в мозг настоящим Чудом-юдом или настоящим Сарториусом. Могу только предполагать, что это было слово «намоделировал». А может, все как-то само по себе раскрутилось. И черт дернул меня за язык:

— А вы сами-то, случайно, не «Черным камнем» смоделированы?

Сверкнула яркая вспышка — точь-в-точь такая, как те, что сверкали при срабатывании Black Box` а в снах, где я был Майком Атвудом.

Но меня не выбросило в реальный мир.

После вспышки я оставался все в том же помещении, только Чудо-юдо и Сарториус оттуда исчезли. В одиночестве, однако, я пребывал недолго. В одном из темных проемов-арок появился очередной гость. Точнее, гостья.

— Привет, — послышался полудетский голосок Тани-Вики. — Это я. Ты мне рад?

— Рад, — ответил я, хотя был убежден, что и она смоделирована «Черным камнем»

— Ой ли? — Вика с явно Хрюшкиным ехидством посмотрела на меня, кокетливо прищурив левый глаз. — А я думала, тебе с Лусией в постельке уютней.

Она была одета в длинное черное платье с закрытым воротом, которое облегало фигуру в бедрах. Ничего похожего в Ленкином гардеробе не было, да и Таня вряд ли носила что-нибудь похожее. Но в сочетании с короткой стрижечкой и сережками в открытых ушках оно уж больно симпатично смотрелось. А вообще мне и личико нравилось — давно не видел.

— Ты сейчас где вообще-то?

— Уже в Москве. В Швейцарии сейчас не до нас. Прокуроры разные катаются, всех чужие деньги интересуют. Чудо-юдо велел там не маячить. Лучше повременить немножко.

— Хорошо там?

— Прекрасно. Горы, снег, лес, солнце.

— Прямо как у нас тут, в Сибири. Только там горы повыше.

— И мороз поменьше.

— Как ребята? По-прежнему не признают?

— Почему? Признают. Бабушка им сказала, что я их новая гувернантка. Зинка ведь уехала, а сидеть с ними кому-то надо. Я их теперь в тир вожу, бегаю кругами, в хоккей играю. Я с Колькой на пару, а Катька, Ирка и Сережка против нас. У нас в воротах Винюшка стоит, а у них Зейнабка. Когда шайбу кидают, они сразу задницей поворачиваются и визжат.

— Весело!

— А как ты думал? Связи с вами неделю не было, никто толком не знал, то ли вас соловьевцы постреляли, то ли Сарториус, то ли просто пургой замело. Вот и носилась как угорелая, чтоб голову всякой дурью не забивать. А как ты тут?

— На лыжах катаюсь. На паралете летаю. Нервы успокаиваю, понемножку за Лусией ухаживаю.

— Понятно-понятно! Нашли, значит, уютную избушечку и развлекаются. Ты не думай, я все знаю.

— Да я чего? Я ничего.

— Сама знаю, что ничего. Тебя сейчас надо автокраном поднимать, чтоб было «чего».

— Между прочим, у меня все в норме. Если б на месте Лусии была ты…

— Скажите пожалуйста, какие мы благородные! Ну а как насчет того, чтоб провести ночь с законной женой?

— Да здесь, что ли? Тут и не устроиться нигде… Я понимал, что «Черный камень» полощет мне мозги. Четко понимал, хотя и не знал, как мне от него отделаться.

— Идем… — позвала Вика томным голоском. До этого момента она была все в том же черном платье, то есть была похожа на темный и плоский силуэт с более-менее четким лицом. Теперь платье приобрело голубой цвет, глубокий вырез, и в нем Вика стала ужас какой соблазнительной.

— Куда? — спросил я, чтобы выиграть хоть пару лишних секунд. Поскольку уже знал, что потащусь за ней. Сбросить с себя этот чарующий дурман мне никак не удавалось.

— Идем, идем… Не пожалеешь! — проворковало это наваждение в юбке и ухватило меня за руку. Никакого ощущения искусственности не было: теплая, добрая, ласковая женская ладошка. Вполне живая, хотя я прекрасно понимал, что это ненастоящий мир.

И я пошел. Потопал туда, в один из черных таинственных арочных проемов.

Оттуда, из этого проема, повеяло теплом, влажным таким, не то тропическим, не то банным.

— Раздевайся… — прошептал из темноты голос Вики. — Там жуткая жарища…

Самое странное, что я не помнил, как был одет в начале сна, когда присутствовал при диалоге отца с Сарториусом. А тут оказалось, я одет в те самые шмотки, что были на мне перед тем, как я улегся на нары.

— Не бойся… — жарко бормотала Вика откуда-то из темноты. — Потрогай — я уже голенькая…

И ее ладошка приложила мою пятерню к нежной и гладкой грудке… Мозги затуманило еще больше. Если до этого момента я отдавал себе отчет, что все это имитация, очередная подлянка «Черного камня», то после прикосновения к груди виртуальной Вики, ощущавшегося совершенно натурально, настороженность почти пропала. Я начал быстро скидывать одежду, а темнота, в которой скрывалась невидимая, но вполне осязаемая Вика, все время поторапливала:

— Ну скорее, скорее, что ты возишься…

И я торопился, хотя в голове еще сигналило с отчаянной назойливостью: «Опасно! Опасно!» Эти сигналы были слышны не сильнее, чем звук будильника, накрытого подушкой.

Когда я остался в чем мать родила, Викины руки притянули меня к себе, обхватили, прижали к теплой и влажной коже…

— Я так ждала… Так ждала… — прошелестело из тьмы. — Идем…

Обнимая ее за талию, но вместе с тем ясно ощущая себя ведомым, я сделал несколько шагов вперед.

— Там дверь, ее надо открыть… — последовала инструкция, сопровождавшаяся новыми игривыми пробегами ее ладошек по моему освобожденному от одежды телу.

Я послушно взялся за металлическую ручку, которую мне помогла нащупать Вика, почуял под рукой холодный металл, коснулся войлока. Что-то знакомое было в этой двери, хорошо знакомое… но я уже забыл, что именно.

Когда дверь открылась, на меня накатил поток влажного жара, будто я выходил из самолета, прилетевшего из прохладной Европы на тропический остров. На Хайди, например. Даже повеяло какими-то ароматами цветов, моря, буйной зелени…

— Все это там… — прошептал из непроглядной тьмы голос Вики. — Впереди. Надо открыть еще одну дверь — и мы будем счастливы…

Последние тревожные звонки сознания угасли. Я был полностью во власти этой темноты, этих запахов, этой тропической жары, возбуждающей необузданную страсть. Даже то, что вторую дверь пришлось открывать, выдергивая откуда-то деревянный брус, не навело меня на здравую мысль.

Дверь открылась, и жаркое солнце ослепило меня. Я услышал гул прибоя, крики чаек, шелест пальмовых листьев. Впереди был просторный пляж, усыпанный горячим белым песком, гибкие пальмы стояли невдалеке от прибоя, дальше ярусами поднимались в гору буйно-зеленые джунгли… Вика, выскользнув из двери на пляж, смуглая, вольная, легконогая, побежала по песку к морю, крича на бегу:

— Догоняй!

И я рванулся за ней. Полностью утратив понимание того, что происходит.

Но тут моя левая нога — слава ей, зачастую несправедливо ругаемой! — зацепилась за что-то жестяное и брякающее, вдобавок больно тюкнув по жести нестриженым ногтем большого пальца.

Острая боль пронизала тело и разбудила одурманенный мозг.

 

ПОГОНЯ

Наваждение как рукой сняло. Я очнулся так же быстро, как, помнится, просыпался в армейской учебке, услышав грозный рык прапорщика Кузяева: «Подъем! Тридцать пять секунд, последнего — убиваю!»

Я действительно был в чем мама родила, но никаких тропиков, конечно, не наблюдалось. Да, было солнце, но не горячее, как у теплого Карибского моря, а холодное, красноватое, окутанное морозной дымкой. И, разумеется, не просматривалось никакого моря, окромя «зеленого моря тайги», да и то зеленым его можно было назвать с большой долей условности, потому что вся эта зелень была покрыта толстыми снежными шапками. А вместо накаленного солнцем белого песка имелся белый холодный снег. Вот на этом снегу я и очутился в момент пробуждения. Рядом со мной валялось опрокинутое помойное ведро, которое я установил между внутренней и внешней дверями избушки, извиняюсь, для сортирных нужд. Хорошо, что обновить его еще не успели.

Загорать на снегу я не собирался и, вскочив на ноги, юркнул в избу, которая после снежной ванны показалась мне протопленной баней.

Помнится, первой мыслью было побыстрее одеться, пока Лусия не проснулась и не подумала, что я сексуальный маньяк или идиот, жаждущий заполучить простуду. Но когда я, захлопнув за собой обе двери, повернулся, у меня екнуло сердце.

Нары были пусгы. Шкура, под которой мы спали, оказалась сброшенной на пол, а по всей избе валялись вперемешку предметы обмундирования. И моего, и ее. Проклятый «Черный камень»!

Это означало, что он работал не только против меня, но и против Лусии. Что она видела во сне, я еще не знал, но ясно, что бедной научной мышке, как и мне, грешному, тоже привиделось нечто сексуально-тропическое, ибо она стянула с себя все, вплоть до трусиков. И это не виртуальная Вика убегала от меня по горячему тропическому песку, а натуральная Лусия, охмуренная злодейским инопланетным интеллектом, голышом рванула в тайгу, без лыж, по снегу, при морозе под тридцать градусов!

Первая мысль была не менее идиотской, чем мое поведение во сне: я хотел тут же, как был, выскочить за ней и отловить. Позже, оценивая, что бы случилось, поддайся я этой мысли, я иногда думал, что поймал бы невольную беглянку, прежде чем она успела бы удалиться от избушки. Но нет, боюсь, это ничем хорошим не кончилось бы. Лусия бежала во сне, ощущая кайф от внушенного ей «Камнем» тропического жара и всех прочих иллюзий. Пока «Черный камень» нагонял на нее свои заморочки, ей было море по колено. А я-то, если б решился ее ловить, не одевшись и не взяв лыжи, закоченел бы очень быстро. Мне кстати вспомнился рассказ старшего Лисова о том, как он ловил в новогоднюю ночь деда Лешку — Леонтия Савельевича Кислова. Старик, разбросав по дороге всю одежду, пробежал восемь километров и не замерз, гонясь за призраком своей ожившей якобы Ксюшки…

Поэтому я не стал пороть горячку, а принялся подбирать с пола свою разбросанную одежду. Заодно прихватывал и Лусиины Шмотки, сваливал в кучку.

Напялив поверх всего паралетный комбез, подшлемник, который вроде бы должен был защищать от воздействия «Черного камня», но, судя по вчерашнему опыту, ни фига не защищал, и даже нахлобучив шлем, я обнаружил, что потратил аж полчаса. Мне казалось, это не слишком много, и я извел еще пять минут на то, чтобы запихать все Лусиино обмундирование внутрь ее паралетного комбинезона. Связав правую штанину с левым рукавом, а левую — с правым, я получил нечто вроде ранца, похожего на те, с какими солдаты Кутузова ходили защищать Отечество от Бонапарта. Поверх всего засунул в комбинезон флягу с трофейным спиртом.

Потом встал вопрос о лыжах для Лусии. Сперва я не хотел их брать, решив, что отдам ей свои, а себе из подручного материала сделаю снегоступы. Но, посомневавшись пару минут, решил, что, пока я буду мастерить, чертов «Камень» может ей еще какое-нибудь наваждение придумать, а то и меня заморочить.

Разорвав один из перевязочных пакетов, я сложил лыжи, связал спереди и сзади. Не скажу, что был рад этой дополнительной навьючке, потому как прихватил с собой все оружие, которое мы вчера приволокли, в том числе и тяжеленный «ПК» с одним-единственным, но очень ценным крестообразно надпиленным патроном. Кроме «ПК» был еще и автомат, взятый у соловьевцев, моя личная «дрель», а также «ПП-90», который Лусия, должно быть, получила в наследство от Лукьяна. Да еще семь магазинов к автомату — жадность, жадность проклятая! — и запасная обойма к «дрели». Плюс нож. Его надо было в зубы взять, чтоб быть воистину до зубов вооруженным.

Я прособирался почти час. Вполне достаточно, чтоб Лусия, убежавшая голышом на мороз, успела замерзнуть. Но мне что-то подсказывало, что еще не поздно и я сумею спасти непутевую мышку.

С лыжами, притороченными поперек спины к ранцу, сварганенному из комбеза, я, наверно — да простит меня Господь! — был похож на гражданина Иисуса из Назарета, тащившего свой крест на Голгофу. Ему было проще, поскольку он знал, что страдает за грехи человеческие, является искупительной жертвой и вообще сыном Божьим, которого папа в беде не оставит. У меня тоже был папа, и довольно серьезный, но надеяться на то, что он вот-вот появится, я не мог. Хотя в памяти еще были свежи впечатления от сна, где он демонстрировал неплохую осведомленность в моих делах, было бы ошибкой безоглядно в это поверить. «Черный камень», судя по всему, мог выдать любую дезу на мою микросхему, и самое правильное, что я должен был сейчас делать, это ни в коем случае не влезать ни в какую виртуальность. ГВЭП — его начисто разбило пулей — я бросил в избе и не боялся, что меня потянет его применять.

Анализируя сон, я пытался понять, когда в него пролез «Черный камень», с самого начала или попозже? Потом плюнул и решил не загружать башку. Слишком уж легко было запутаться. Смущало только одно. В некоторых местах мне вроде бы давали пояснения, как бороться с этими пришельцами. Либо это «Черный камень» специально подсказывал разные глупости, либо то была верная информация, которую давали Сарториус с Чудом-юдом. Но факт есть факт: от

попадания пуль с крестообразными пропилами «длинные-черные» развалились исгорели синим пламенем.

Но тут, как-то сам по себе, напросился весьма неожиданный вывод. Это кто ж крестов не любит? Согласно ненаучным данным, исключительно граждане с рогами и хвостами. Помнится, представитель сельского пролетариата кузнец Вакула именно с помощью крестного знамения превратил одного такого в удобное транспортное средство и совершил скоростной беспосадочный перелет по маршруту Полтавская губерния — Петербург, а также своевременно доставил потребителю ценный груз в объеме одной пары эксклюзивной женской обуви.

Хохмить в нашем государстве уже не запрещается. Кроме того, объявлена свобода совести, а потому верить в потустороннее никого не заставляют. Правда, раньше антирелигиозную пропаганду вели лекторы, пытавшиеся всем доказать, что Бога нет, а теперь ее ведут попы, пытающиеся опять же всех убедить, что Бог есть.

Вопрос о том, есть ли Бог, меня изредка волновал, но сегодня о Боге я думал мало. Гораздо серьезнее меня беспокоило, есть ли черт.

Действительно, ежели я имею дело с чем-либо естественным, то есть с высокоразвитой цивилизацией, пусть даже вредной и пакостной, то это не так страшно. Во-первых, эти господа тоже смертны, а во-вторых, с ними можно найти общий язык. Хотя и сложно, если мы для них обезьяны или, того хуже, букашки.

Но если речь идет о контакте со сверхъестественным — с Сатаной и его ведомством — то тут дела плохи. Во-первых, они неуничтожимы, раз сам Господь не может с ними справиться, а во-вторых, основной целью их существования является сотворение Зла, что исключает возможность заключения более-менее приемлемого соглашения. Насчет того, что бывают и неприемлемые лично для меня соглашения типа продажи души, я был наслышан и знал, что заключать такие сделки даже более опасно, чем договора о продаже квартир в Москве.

В общем, было над чем подумать, пока я, пыхтя под тяжестью всего, что по доброй воле взвалил себе на хребтину, шел по лыжне вдоль цепочки следов, оставленных босыми пятками Лусии на прикатанном снегу. Проваливалась она неглубоко, лишь по щиколотки, и бежала довольно быстро. Это показалось мне очень странным. Я попробовал в одном месте, сняв лыжу, стать ногой на снег — ушел по колено.

Ну, допустим, она полегче, без одежды, без навьючки, но все-таки… Нечистая сила ее поддерживает, что ли?

Следы уводили все дальше. Я уже прошел мимо замерзшей лужи, образовавшейся после уничтожения «длинных-черных», иными словами, те самые 1159 метров, которые мы с Лусией еле проползли прошлой ночью. Надо сказать, меня поразила скорость, которую развила Лусия. По идее она должна была уже утомиться, упасть на снег в полубездыханном состоянии и начать замерзать, быть может, видя напоследок, что загорает на пляже где-нибудь в «Касабланке де Лос-Панчос». Однако вовсе не спортивная научная мышка, судя по следам, мчалась со скоростью весьма приличной, причем ни разу не остановилась, чтобы перевести дух.

Самое любопытное, что я, хоть и катился на лыжах довольно быстро, благо все те подъемы, которые я преодолевал ночью, теперь превратились в спуски, но все равно отчего-то ощущал, будто отстаю от этой тропической «моржихи» — как еще назвать бабу, которая голышом бегает по промерзшей тайге, я не знаю.

Через час или чуть больше я добрался до того места, где была развилка. Та самая, на которой я сперва избрал дорогу вниз и в результате вернулся на исходную точку.

Именно тут я услышал отдаленный рокот мотора. Похоже, кто-то приближался ко мне на «Буране». Поначалу я даже не понял, с какой дороги ждать его появления. Кроме того, было трудно определить, насколько далеко он находится. Наконец, было совсем непонятно, кто это. Соловьевцев вроде бы ожидать не следовало, но и к Сарториусу мне как-то не хотелось попадать. Дружеские беседы в виртуальном мире — одно, а суровая правда жизни — другое. Тем более что вся эта дружеская беседа могла быть изображена «Черным камнем» и не иметь никакого касательства к реальным взаимоотношениям Сергея Сергеевича с Сергеем Николаевичем. Угодить в заложники и послужить причиной лишних расходов родного отца мне не улыбалось. Впрочем, и вести безнадежную перестрелку с головорезами Сорокина мне тоже не мастило.

Поэтому я на всякий случай прибавил ходу. Вовсе не потому, что рассчитывал оторваться от моторизованных товарищей, просто хотел точно знать, с какой стороны их ждать. На развилке было два направления, а дальше, на длинном подъеме, я, по крайней, мере буду уверен, что снегоход может появиться только сзади. При этом я надеялся успеть свернуть с лыжни в чащу, где меня будет не так-то просто разыскать.

Тут еще оказалось, что на лыжню, по которой я двигался вслед за одуревшей бегуньей, с разных сторон выходит еще несколько троп и просек. Правда, на них не было свежих следов от лыж и гусениц, многие вообще были давно не хожены, но черт его знает, может, тот, кто едет за мной на снегоходе, лучше знает здешние тропы и выскочит откуда-то сбоку? В общем, уверенности у меня не прибыло.

Однако я благополучно прошел весь подъем, который вчера был для меня спуском и перешел на спуск, который вчера был тягуном. Как ни странно, тарахтение «Бурана», временами различавшееся очень отчетливо, постепенно куда-то потерялось. То ли ветер изменил направление, то ли гора отразила звук в другую сторону. Короче говоря, добраться до мостика через ручей я сумел, так и не увидев, кто ж там катается на технике.

Приятно было посмотреть на результаты своей ночной деятельности и убедиться, что это не было ни имитацией, ни кошмарным сном. Покошенные из «ПК» соловьевцы лежали на своих местах, заледеневшие и заметенные поземкой. Все шестеро, лишних не прибавилось и прежних не убыло. Это я смог рассмотреть примерно от того места, откуда вел огонь сперва по соловьевцам, а потом по «длинным-черным». Там был примят снег и вокруг валялось множество гильз.

А следы Лусии вели на мостик. Поехал.

Вблизи вчерашние мишени выглядели не больно аппетитно. Некоторым мозги по снегу раскидало, а крови на обледенелых бревнышках попримерзло тоже немало. Ничего, прошел, выкатил в начало просеки, ведущей на склон «Котловины».

Тут я решил отделаться от «ПК», который меня явно перегружал. Рядом с теми двумя, которых я подсек последними, лежал трехлинейный карабин. Он немного замерз, но его вполне можно было отогреть. Подергав затвор туда-сюда, я обнаружил, что дедовская техника все еще пригодна к стрельбе, хотя и без патронов. Это даже хорошо, потому что обычных патронов у меня было навалом. А вот с пулей, имеющей крестообразный распил, — только один. Тащить из-за него «ПК»? Загнав свой суперпатрон и ствол нетленного творения генерал-майора Мосина, я оставил детище другого русского оружейного гения лежать рядом с убиенными из него соловьевцами, а карабин повесил за спину прикладом вверх. И не пожалел об этом.

Следы Лусии вели вверх, должно быть, она даже не обратила внимания на убитых, хотя, будь я на ее месте — в смысле, если б уже пробежал к этому времени километров пять по морозу и голышом, — наверняка бы позаимствовал у жмуриков хотя бы валенки.

На эту узкую дорожку, ведущую наверх, я вступил без большого оптимизма. У меня была только одна надежда: может быть, успею догнать Лусию раньше, чем она добежит до края пропасти, то есть кратера сопки «Котловина», и прыгнет с высоты ста метров на зов «Черного камня».

Почему мне пришло в голову, что все будет именно так? Да потому, что если б я имел такие возможности морочить людям голову, то придумал бы что-нибудь в этом роде. Во всяком случае, замораживать бедняжку я бы не стал, постарался бы угробить ее как-нибудь по-быстрому.

Поднимаясь помаленьку, я вспоминал все ту же рассказку Лисова-старшего, как он отлавливал старика Кислова. Правда. там дело было ночью, а сейчас до заката было еще далеко. Но вверх по склону я поднимался медленно, вовсе не уверенный, что успею обернуться туда и обратно до темноты. Перспектива еще одну ночку пошляться по этому чертовому месту меня не очень устраивала. И вообще мне уже надоела вся эта экзотика. Несколько месяцев назад, вольно или невольно перемещаясь по теплым островам Карибского бассейна, я немножко скучал по снегу и прочей российской атрибутике. Сейчас мне очень хотелось хоть на часок смотаться на Хайди, чтобы чуточку отогреться, Следы пяток вели все дальше и дальше. Мне, правда, показалось, что бегунья сбавила шаг. Потом я заметил в одном из следов капельку крови. То ли Лусия порезала ногу о твердый наст, то ли рассадила ее о какую-то ветку. Стало заметно, что она прихрамывает, так как следы левой, здоровой ноги стали заметно глубже. Стало быть, она ощущала боль, но продолжала бежать. Это немного противоречило тому, что было со мной. Я-то сразу вышел из забытья, когда ударился ногтем большого пальца ноги, хотя ни капельки крови не пролил, не сорвал и даже не обломал этот ноготь. А порезавшая ногу Лусия, чувствуя, что ей больно наступать на пятку, тем не менее продолжала бег. Неужели ее даже боль не может разбудить?

Лыжня была хорошо накатана. Должно быть, вчера по ней ездили несколько человек. Видимо, соловьевцы все-таки добрались до поляны, а может, и провели там кое-какие поиски. Потом, вероятно, появились «длинные-черные», которые их напугали и заставили драпануть прямо под огонь моего пулемета. Чуть позже я увидел лыжню, уводящую с тропы в лес. Возможно, именно по этой лыжне отправились те двое, что ночью преследовали Лусию.

В этих размышлениях я продолжал свой путь и примерно через час выбрался на ту самую «проплешину», где до вчерашнего дня лежал «Черный камень». Вид у этой поляны, был не совсем такой, как я представлял себе по фильму Кулемина и рассказу Лисова.

Поляна была запечатлена на пленку 60 с лишним лет назад и с тех пор заросла кустами, елочками, и не только маленькими. Размеры ее заметно сократились, и теперь следовало бы говорить не об одной, а о нескольких полянках. К тому же съемка была сделана летом, а сейчас стояла зима. Сугробы тут были приличные, и лыжня здорово петляла между ними.

Место, где располагался «Черный камень», я обнаружил на третьей по счету мини-полянке из тех, на которые разделилась прежняя большая. На снегу оставался отпечаток огромного правильного параллелепипеда. Около него виднелись следы вертолетчиков. Тут я невольно почувствовал себя преступником. Ребята, которых Чудо-юдо прислал сюда с «Ми-26», немало поработали, а я все их труды пустил прахом, хотя и не по своей воле, а по злому умыслу гнусного «Черного камня».

Сесть на такой пятачок огромная машина не могла. Скорее всего винтокрылый гигант завис метрах в тридцати над поляной — зависать ниже, как мне представлялось, было опасно, так как можно было невзначай зацепиться за какие-нибудь елки-палки. С него по тросу съехала вниз десантная группа, главной задачей которой было застроповать «Черный камень». По-видимому, ее высадили загодя, до посадки вертолета в кратер. Они отчистили снег с краев, горным перфоратором наискось продолбили две дыры под «Камнем» и протащили через них стальные тросы с петлями. Потом вернулся вертолет, спустил крюк и потащил «Черный камень» в кратер. Наверно, для того, чтобы на время положить его туда, а затем перетащить в грузовой отсек. И возможно, это было уже осуществлено, и вертолет вернулся за стропальщиками, поднял их на борт, но тут появился паралет «Троди», с которого невменяемый Баринов открыл огонь из ГВЭПа…

Срамота! Вспоминать о том, как легко я угодил на крючок к super-Black Box`y, было тошно. Ну и, конечно, ощущалась жуткая вина перед теми, кто ни за понюх табаку гробанулся там, в кратере. Вот так меня пробило на покаяние при виде их следов.

Однако на той же полянке я обнаружил и другие следы.

Похоже, сюда еще до прилета «Ми-26» наведывались соловьевцы. Но «Черный камень» оказался им не по зубам. Появление большого вертолета их спугнуло, и они взялись за работу уже после того, как «Ми-26» был сбит.

Должно быть, они что-то искали. Причем надеялись найти это с помощьювзрыва. Поскольку я этого взрыва не слышал, он мог быть произведен тогда, когда я находился в отключке после взрыва вертолета и падения на дерево.

Эти козлы — другого слова не придумаю! — забурились чем-то в мерзлую землю, зарядили взрывчатку, шарахнули и выворотили несколько тонн грунта.

О том, что они взорвали «могилу», где некогда дед Кислов схоронил двух «длинных-черных», найденных среди обломков корабля, погибшего в августе 1936 года, я догадался, увидев обломки подгнившего деревянного креста.

Взрыв отрыл неправильной формы яму, в которой просматривались отпечатки двух огромных человекоподобных тел. Даже пресловутой трехпалой ступни с перепонками. Конечно, эти тела не разлагались. Просто лежали себе в земле, не получая приказа. Дожидаясь, пока «Черный камень» сочтет нужным его отдать. А тот, возможно, и не мог его отдать, ему что-то мешало. Скажем, крест, стоявший над этой «могилой». Но когда взрывом крест своротило — у «Камня» появилась возможность командовать своими «периферийными устройствами».

Мне было не очень ясно, что они тут искали и откуда вообще узнали про нашу экспедицию. Разбираться с утечкой информации — проблема Чуда-юда. Я мог только подозревать, что раз утечка была — о ней и Сарториус говорил, — то соловьевцы могли знать о просмоленном мешочке с какими-то особо ценными мелкими предметами, найденными в 1936 году на месте катастрофы некоего инопланетного корабля.

Впрочем, любоваться раскуроченной полянкой мне было некогда. Босые следы Лусии вели дальше, туда, где уже не было лыжни. Там, как я помнил по карте, находилось «ребро» между северным и восточным склонами сопки, а на «ребре» — воронка, оставшаяся после катастрофы НЛО.

В самом начале подъема, ведущего на это самое «ребро», я обратил внимание на необычный сугроб, явно накиданный лопатами. У меня лопаты не было, и я торопился. Тем не менее, срубив штурмовым ножом небольшое деревце и сделав из него длинную палку, я пошуровал ею в этом сугробе. Оказалось — и я, как ни странно, воспринял это очень спокойно, — что под снегом лежит труп. Несмотря на то что смерть сильно меняет людей, признаки кавказской, а точнее, армянской внешности, безусловно, просматривались. Похоже, именно здесь встретил свою кончину Сурен. В его широкую грудь было всажено минимум четыре пули, да еще одна оставила круглую дырочку в середине лба.

Когда и зачем его почикали — мне было неинтересно. Ясно, что до того, как полегли остальные, спасаясь от «длинных-черных».

Но гораздо интереснее было то, что в набросанной на Сурена куче снега обнаружился пожелтевший листок бумаги, судя по всему, из общей тетради в клетку. На листке были какие-то каракули. Мне не без труда удалось разобрать размазанную снегом надпись, сделанную перьевой авторучкой: «Тетрадь для разных записей ученика 9-го класса Нижнелыженской средней школы Кислова Анатолия».

Мне припомнилось, как Сарториус цитировал то, что внук Леонтия Кислова записывал в какую-то тетрадь, которую «компаньеро Умберто» видел у Антонины Кисловой, вдовы этого внука. Может, Анатолий Кислов и есть тот самый внук? А тетрадка, которую вспоминал виртуальный Сорокин, была в руках у Сурена? Может, и грохнули Сурена из-за этой тетрадочки?

Только вот как она к нему попала? Ведь в Нижнелыжье Сурен по пурге вряд ли сумел бы смотаться. Да если б и дошел, то скорее всего обратно уже не захотел бы. Опять же малограмотные нижнелыженские менты, не зная, что имеют дело с крутым авторитетом, могли бы его там отловить, сунуть пару раз мордой об снег, упаковать в свой районный ИВС, а потом вызвать бойцов из Улунайска. Сомневаюсь, что тамошние вертухаи, учитывая, что при побеге Сурен замочил их коллег, понадеялись бы на правосудие. Закон тайги суров и в ней хозяин — медведь. Да и Улунайский «папа» вряд ли захотел бы раскрывать свои маленькие профессиональные секреты. Сурена и тех, кто вместе с ним угодил бы в нижнелыженскую ментуру, ждала «попытка к бегству».

А вот Сорокин со своей «красной бригадой» вполне мог еще до нападения на заимку прибрать сию ценную рукопись. И в то время, когда мы неделю дожидались окончания пурги, тетрадка могла лежать у него в полевой сумке. Но тогда, извините, Сурен мог взять эту тетрадь только из рук погибшего Сарториуса. А это могло случиться лишь в том случае, если вся команда сорокинцев пала бы смертью храбрых.

Получалась полная ахинея. Если прикинуть время, то с виртуальным Сарториусом я беседовал максимум четыре часа назад. Сурена грохнули намного раньше. Либо вообще вся беседа Сорокина с Чудом-юдом была плодом фантазии «Черного камня», либо Сарториус просто потерял свою тетрадку и ее подобрал Сурен. В первое верилось легче, чем во второе. Я не так уж хорошо знал Сергея Николаевича, но все-таки не считал его растеряхой и разгильдяем.

Но тут был только листок. Самой тетрадки не было. То ли ее следовало искать при трупах, валявшихся у ручья, то ли еще где-то. А мне надо было побыстрее найти беглянку.

Странно, но и на снежной целине, где я даже на лыжах погружался по щиколотку, босая Лусия, по-прежнему бежавшая, в снег не проваливалась. Оставались только неглубокие отпечатки ступней. Это было против нормальных законов физики. Не иначе чертов «Камень» имел возможность облегчать вес избранных им субъектов. Впрочем, мне тут же пришло в голову, что он может просто-напросто заставлять меня видеть следы, которых нет… Я решительно отмел эту очень даже трезвую мысль и продолжал катить дальше.

Цепочка следов вела меня вверх, по восточному склону сопки, через невысокий, но частый ельник. Само собой, пришлось повторять все те кренделя, которые Лусия выписывала по снегу, обегая елки. Мне даже казалось временами, а не запетляла ли она меня, как заяц лису? Ведь ее ногами управлял «Черный камень», а у него не было в отношении нас особо добрых намерений.

Но все-таки Лусия хоть и зигзагами, но неуклонно двигалась в сторону «ребра». Точнее, в сторону воронки от упавшего и взорвавшегося НЛО. От того места, где раньше размещался «Черный камень», до воронки по прямой было метров 250, но и я, и бежавшая впереди Лусия наверняка преодолели вдвое большее расстояние.

Воронка показалась как-то незаметно. Она была совсем не похожа на кратер, до края которого от нее было совсем немного — метров 40-50.

Это была именно воронка, то есть коническое углубление. В нее легко было спуститься по пологим внутренним склонам, на которых уже выросли солидные елки и пихты. Ее можно было принять за карстовый провал, не исключено, что нижняя часть воронки летом была заболочена. Сейчас определить это было невозможно. Все было занесено снегом, выглядело очень обыкновенно. Деревья под снежными шапками, сугробы, подкрашенные солнцем в розоватый цвет, синие тени. Но именно тут, на спуске в воронку, я увидел первый предмет внеземного происхождения.

Собственно, о его происхождении можно было догадаться лишь в том случае, если знать заранее, как это знал я, что здесь шестьдесят лет назад разбился НЛО. Потому что обломки некой металлоконструкции серебристого цвета, торчащие из-под снега, могли принадлежать обычному самолету, вертолету, какой-нибудь ступени от ракеты, свалившейся сюда, в тайгу, после старта с Байконура. Две или три погнутые, даже витые, балки двутаврового сечения, а

между ними — некие трубчатые искривленные хреновины, напоминающие шпангоутыи стрингеры, на которых висели куски обшивки, оплавленные и рваные.

Лусия пробежала мимо, даже не остановившись. Возможно, «Черный камень» показал ей что-нибудь другое, более соответствующее той иллюзии, которая внушалась несчастной мышке.

Еще через двадцать метров между двумя елками я обнаружил второй обломок — оплавленный кусок обшивки, скрученный в широкую спираль. Больше всего он был похож на колоссально увеличенную токарную стружку синевато-стального цвета.

Долго я и эту штуку не разглядывал. Мне показалось, что следы Лусии изменились. Похоже, она перешла на шаг. Отпечатки ног стали заметно ближе друг к другу. Мне захотелось прислушаться — а нет ли ее поблизости?

Но нет, скрипа шагов я не услышал. Пришлось идти дальше, по следу. Обогнул группу елок, потом еще одну, перевалил через небольшой бугор… И тут след пропал.

Нет, он не свернул куда-то в сторону и не исчез за елками. Впереди была трехметровой ширины полоса чистого пространства, протянувшаяся метров на двадцать. И где-то в пятнадцати метрах от меня цепочка следов обрывалась. Начисто. Будто с последним шагом Лусия оторвалась от земли и воспарила как ангел.

Конечно, можно было представить себе и такой финт. Если «Черный камень» был способен облегчить вес Лусии, чтоб она не проваливалась в снег, то вполне мог И вовсе лишить ее веса. Но еще проще было подумать, что весь след Лусии, а может быть, и сам ее побег был чистой галлюцинацией, наведенной на меня этой гадской штуковиной.

На всякий случай я пригляделся к окружающим деревьям, к снегу. Никаких примет, дающих более реальное объяснение исчезновению следов Лусии.

Поблизости не имелось никаких деревьев, на которые, допустим, Лусия могла бы запрыгнуть. И след не возобновлялся, скажем, метрах в пяти справа или слева от последнего отпечатка. Такие фокусы проделывают зайцы: запутают петлями преследующую их лису, а потом, отпрыгнув далеко в сторону от собственных следов, сбивают рыжую с толку.

Нет, никуда в сторону Лусия не прыгала. Я сделал на лыжах петлю диаметром метров тридцать, даже заглянул под елки, словно рассчитывал увидеть ее, укрывшуюся, как зайчиха. Но научная мышка была слишком крупным зверьком, чтоб найти там убежище. Вертолетом ее сняли, что ли? Но даже самую маленькую винтокрылую тарахтелку в небе не спрячешь, я бы увидел ее или хотя бы услышал. Даже паралет или дельталет не унес бы Лусию незаметно.

Я вернулся на то место, где остановился, увидев обрыв следа. Еще разок присмотрелся. Нет, ничто не подсказывало, куда могла деться Лусия. Вспомнился рассказ Дмитрия Петровича насчет «запрета» для баб на прогулки по зоне. О ведунье Агафье, исчезнувшей без следа.

И тут мне показалось, будто там, где обрывается след, воздух чуть-чуть струится. Сперва думал — почудилось. Потом убедился, что нет, действительно прозрачная полоска воздуха, в метр шириной, отчетливо колебалась, двигалась, искажала контуры теней, отброшенных на снег, деревьев, находившихся ниже по откосу воронки. Точь-в-точь как над трубой прогоревшей печи.

Опять пришлось обратиться к собственной памяти и выкопать оттуда то, что слышал из уст Гриши Середенко, Вовика, Славика и остальных «военнопленных». Такую же штуку они видели на какой-то полянке неподалеку от сопки Сохатской, когда шли по следу Женькиного снегохода… Стоп! Но ведь Женька-то проехал эту полянку нормальным образом. И добрался до заимки самым обычным способом. Значит, этот «струящийся воздух», через который прокатились на лыжах соловьевцы, действовал не все время. В обычное время это была простая полянка, а по заказу «Черного камня» могла превратиться в некий «телепорт», или что там еще бывает, для ускоренного перемещения людей туда, куда это надо проклятому параллелепипеду. Зачем-то ему понадобилось перебросить весь отряд Сурена прямо на заимку — он взял и перебросил их. Даже Сарториуса смутил при этом, тот стал поспешно «крещеные» пули делать.

Правда, соловьевцы никаких особенных выгод от этой самой «телепортации» не приобрели. Но и не проиграли, впрочем, тоже. Просто этот гадский «Камень» ускорил столкновение между нами и ими. Ему, видимо, было бы очень неприятно, если б Сурен и другие, проплутав на лыжах по тайге, не успели выйти к заимке до начала пурги. Тогда бы побоище могло и не состояться.

Значит, этой черной погани все равно, кому помогать, лишь бы вредить роду человеческому. Такой вывод я сделал неожиданно для самого себя. И одновременно ощутил большое желание приблизиться к полосе струящегося воздуха. Если я туда сунусь, возможно, попаду туда же, куда и Лусия. Однако полного убеждения в этом не было. С чего я решил, будто «Черному камню» хочется, чтоб мы с Лусией поскорее встретились? Может, ему угодно распихать нас в разные концы зоны или в разные районы земного шара. Никто не мог бы дать и гарантии, что, сунувшись в «телепорт» или как его там, я не окажусь вообще в другой галактике. Середенко и его балбесам было проще. Они едва успели перепугаться, когда их силой потащило в этот самый «телепорт», а потом р-раз! — и оказались на подступах к заимке. И подумать не успели, куда их может вынести. А я успел подумать, отчего мне стало еще страшнее и… еще больше захотелось испытать судьбу. Невзирая на то, что мой горький опыт, приобретенный в этой чертовой зоне, мне подсказывал: «Куда ты лезешь, осел! Это же „Черный камень“ тебя соблазняет! Да он может запросто выкинуть тебя без скафандра в открытый космос или на планету с атмосферой из сероводорода. Сдохнешь от запаха дерьма!»

Самым простым решением было дернуть отсюда по своим собственным следам, наплевав и на Лусию, и на «Черный камень». Ведь шансов, что научную мышку удастся спасти, не было никаких. Я сознавал, что с «Черным камнем» мне не справиться. Прав был виртуальный Сарториус: мы по сравнению с этой хреновиной — жалкие букашки. Он вертит нами как хочет, представляет нашему сознанию всякие фантастические картинки. Заставляет делать то, что он хочет. Против него наши ГВЭПы — техника, сама по себе кажущаяся невероятной! — что жалкие шарманки против симфонического оркестра. Он их легко подавляет или обращает против нас. Да, его периферийные устройства вроде бы не выдерживают «крещеных пуль». Но кто поручится, что это тоже не имитация? И вообще, что я сейчас вижу, реальность или очередную галлюцинацию?

Странно, но от этого мне стало даже как-то проще. А что я, собственно,

потеряю, если попробую? Ну, допустим, жизнь. Так она ж все равно не вечная.

Рано или поздно сдохнешь. Райское блаженство ни у какого Бога и никакими молитвами не вымолить. Еще сознавая себя Ричардом Брауном, давным-давно, думал над этим и мечтал лишь об одном: чтоб после смерти НИЧЕГО не было. Потому что если попы правы, то жариться мне на сковородке. Впрочем, вечная жизнь, по-моему, пытка в любом варианте. Даже в раю.

В общем, помирать мне было не страшно. Гораздо хуже представить себе какую-нибудь идиотскую ситуацию. Например, прибегу я на заимку перепутанный и начну бубнить насчет «Черного камня» и его злодейских шуточек, а Чудо-юдо, похекивая в бородищу, будет слушать не перебивая. А потом, когда я со скорбью в голосе доложу о пропаже Лусии, хмыкнет и заметит: «Надо же, а мы и не знали! Выходит, Зинуля в бане какое-то привидение отпаривает!» Может быть такое? Запросто!

И хотя здравый голос подсказывал, что эта хохма специально изобретена super-Black Box`ом, чтоб затащить меня в свои гнусные сети, я его слушать не стал. Меня словно бы за ноги кто потянул и заставил двинугь лыжу вперед. Цап-царап! — и я уже перестал быть сам себе хозяином.

Все было точно так, как рассказывал Гриша. Теперь уже там, где я до этоговидел только струящийся воздух, у самого последнего следа сеньориты Рохас, виделась некая прямоугольная полупрозрачная-полузеркальная «стенка» высотой метра два и шириной около метра. Она и впрямь была похожа на пласт желе или заливного, поставленный вертикально. Я назвал «стенку» прямоугольной, но это, строго говоря, было не совсем верно. Резких линий и граней, отделяющих ее от окружающего воздуха, не просматривалось. Гелеобразное, колышущееся образование постепенно переходило в самый обычный воздух.

Наверно, если б эта самая «стенка» была из кирпича или бетона, я легко сумел бы ее объехать. Размером она была с обыкновенную дверь. Собственно, она и являлась дверью по своему назначению.

Я испытал то же, что и Гриша Середенко со товарищи: потерю чувства собственного веса, легкое головокружение и утрату ориентировки в пространстве. Мне довелось увидеть свое тело зыбким, как кисель, и ощутить полное бессилие перед той таинственной мощью, которая втянула меня в этот «кисель», точнее, в воздух, равный по плотности воде.

Казалось бы, я должен был захлебнуться или задохнуться, но не случилось ни того, ни другого. Сверкнула вспышка!

 

КОНТАКТ

Поморгав глазами после временной слепоты, вызванной вспышкой, я убедился, что ко мне «Черный камень» отнесся намного хуже, чем к середенковцам-соловьевцам. Он не выкинул меня в открытый космос и не перенес в другую галактику, но и на заимку не возвратил. Я очутился там, где меньше всего хотел очутиться — на дне кратера сопки «Котловина». Что это далеко не лучшее место на Земле, догадаться нетрудно.

Я, как был на лыжах, вместе со всем вооружением и снаряжением оказался на «самом дне дна». Super-Black Box затащил меня не только на дно «Котловины», но и на дно относительно небольшой воронки, похожей на лунный кратер, которых, как я помнил по кинокадрам из фильма, снятого сержантом Кулеминым, в «Котловине» было полно. Эта имела десять метров в поперечнике и не менее трех в глубину. Такую могла оставить неплохая авиационная фугаска или приличных размеров болид.

Будь дело летом, мне пришлось бы попыхтеть намного больше, прежде чем я сумел бы выбраться. Весной и осенью я наверняка бы вымок и измазюкался — талый снег и дожди заполнили бы воронку водой. Но сейчас была зима, воронку до половины занесло снегом и с одной стороны намело пологий «мостик», по которому я «лесенкой» вылез из ямы.

Однако, когда я огляделся и увидел стометровые, отвесные, почти без выступов, скалы, у меня появилось нехорошее чувство, что в этот каменный мешок я угодил надолго, если не до конца дней. Без веревок, крюков, карабинов, горных ботинок и прочего даже думать о подъеме не стоило.

Вчера ночью, стоя на краю обрыва и глядя в темный провал, освещенный лишь мелкими костерчиками догоравших обломков, разбросанных взрывом на не очень большой площади, я мог разглядеть — да и то еле-еле — не больше четверти кратера. Остальная территория была погружена в кромешный мрак. Теперь, при дневном свете, я смог в полной мере осознать, в какое гиблое место попал по собственной дурости и злой воле «Черного камня».

Здесь не было ни одного деревца или самого дохлого кустика, а только снег и камни да еще обгорелые обломки вертолета. Я с тоской подумал о маленьком запасе провизии, оставшейся в избушке. Тут ни хвоей, ни шишками не пропитаешься. Может, в вертолете что-нибудь осталось?

Груда обломков, почерневших от огня, громоздилась в полусотне метров от меня, а отдельные куски металла, непонятные ошметки и головешки валялись повсюду. Конечно, уже ничего не горело и не дымилось, однако во многих местах обломки валялись посреди проталин, заполненных льдом.

Там, где располагалась основная куча металлолома, где топливо сразу после взрыва полыхало вовсю (этого фейерверка я вчера уже не застал), снег стаял совсем и даже успел испариться. Так что непосредственно вокруг места падения больших обломков мрачно чернела выжженная земля. Надеяться, что там уцелело что-то съестное, было наивно.

Кроме того, я вовремя вспомнил, что где-то под кучей обломков должен находиться «Черный камень». Что он затеял? Уморить меня голодом или заморозить можно было, и не затаскивая сюда. Можно было заставить покончить с собой самыми разнообразными способами, начиная от прыжка с обрыва в кратер

— ста метров с лихвой хватило бы, чтоб разбиться всмятку — и кончая банальным выстрелом в лоб той самой «крещеной» пулей, которая, строго говоря, была моей единственной надеждой хоть как-то воздействовать на поведение «Камня». Значит, гадский параллелепипед замыслил нечто иное. Может, вывезти куда-нибудь и, как говорил почтальон Печкин, «в поликлинику сдать, для опытов»? А что? Запросто. Посижу тут маленько, глядишь, и дождусь какой-нибудь «тарелки» или «огурца». Выйдут оттуда «длинные-черные» ростом под три метра, возьмут под белы руки — и унесут как младенчика. А потом ищи-свищи — в другой галактике. Посадят в виварий как мыша, начнут проверять, что на меня действует, а что нет. Хорошо, если сразу цианистый калий на мне попробуют — быстро и без хлопот, все, кто травились, так говорят. А если касторку? Или фенолфталеин?

Впрочем, инопланетяне, говорят, народ образованный. Может, повезет, посадят в питомник, будут смотреть, как я в неволе размножаюсь. Если не заставят это делать почкованием или еще как-нибудь вегетативно, для чего от меня будут руки-ноги на черенки отпиливать, то еще ничего, вытерпеть можно. Но если у этих ребят наука ударилась в мичуринскую биологию и начнут из меня гибрид с акулой или крокодилом сооружать, то тут призадумаешься. Или мозги в кого-нибудь пересадят, ради эксперимента. В того же крокодила, например. А потом выпустят куда-нибудь в Лимпопо и будут интересоваться тем, как у меня образ жизни изменился.

Фигня, лезшая в голову, могла происходить от «Черного камня». Если он действительно там, под обломками вертолета, то может достать меня элементарно, раз за пять километров отсюда в избушке достал.

Я уже понимал, что мне от него никуда не деться. Либо это он мне внушил, либо я сам себя уговорил, что упираться бесполезно. Поэтому я решил подойти поближе к обломкам вертолета, чтобы хоть поглядеть на эту пакость в натуре. Параллелепипед, мать его так!

И я пошел. Страха, по крайней мере такого, как вчера ночью, когда мимо меня проходили «длинные-черные», не чувствовалось. Веселого настроения тоже не возникало, не тянуло на обычный в таких случаях висельный юмор. Была глухая апатия — полный дофенизм или пофигизм. Мне сейчас было все равно, долбанет ли меня «Черный камень» ГВЭПом в режиме «Д» или «О», наведет на меня очередную галлюцинацию или расцелует в обе щечки. Он — хозяин, а я — раб.

Но когда я подошел ближе к выпотрошенному вертолету, то ощутил, что воздух впереди меня стал заметно плотнее. Это было совсем не то, что

наверху, где оборвался след Лусии Рохас. Тут никакого «холодца» не было,

воздух оставался равномерно прозрачным, никаких колебаний и струений не просматривалось. И если там меня втягивало в эту «дверь», то теперь совсем наоборот — отпихивало. Точнее, лишь пыталось отпихнуть, так как едва я подумал, что это очередная имитация, уплотнение исчезло, и мне удалось пройти еще пару шагов. Потом преграда возникла вновь. Я опять подумал, ничего не произнося вслух: «Ерунда, мозги пудрит» — и воздушный щит отодвинулся назад. Правда, недалеко. Еще на два шага. Когда он почувствовался в третий раз, я понял, что «Камень» не желает подпускать меня ближе. Боится, что ли? «Щит» отодвинулся на шаг, но нажимать дальше я не решился. Ясно, если «Черный камень» запрещает, лезть дальше не нужно. Коли он не хочет пускать, то все равно не пустит, и если сейчас просто уплотняет воздух, то потом, увидя мою настырность, может применить чего покрепче. Да и возможно, что super-Black Box действует в интересах сохранения моей жизни или моего здоровья. Мало ли какие излучения идут от «Черного камня»! Может, если я ближе подойду, меня какая-нибудь болезнь одолеет, типа лучевки.

Я остановился и стал ждать дальнейших указаний. Ждать, чего это чудище еще придумает, какие еще охмурения нашлет на мои бедные мозги, в которых я уже полностью разуверился. Я даже не был уверен в том, что нахожусь именно в «Котловине», а не где-то еще. Практически все, что меня окружало сейчас, могло быть иллюзорным, придуманным. Даже я сам, например. Что, если я — Коротков-Баринов — вообще не существую, а только придуман этим чертовым «Камнем»?

Прямых указаний от «Камня» — в смысле «Кр-ругом! Бегом! Об стенку лбом!»

— не поступило. Вместо этого я почувствовал легкое, поначалу почти незаметное, но постепенно усиливающееся «щекотание» где-то в области затылка. Чуть позже это «щекотание» стало ощущаться как жжение. Примерно такое, какое я испытал в детдомовские времена, когда мой лучший друг Саша Половинке, раздобыв где-то лупу, сфокусировал солнечные лучи у меня на макушке. Мы тогда в пятом классе учились. Серьезного ожога я не получил, дело завершилось беззлобно-дружеской потасовкой, но воспоминание осталось. Прежде всего, как ощущается жжение, причиняемое не поднесенной к голове спичкой или накаленным гвоздем, а пучком солнечных лучей, собранных в одну точку. И вот сейчас, много лет спустя, я испытывал нечто похожее.

Я обернулся. Ни Саши Половинке, ни лупы, разумеется, не увидел, да и солнце светило с другой стороны. Но жжение не проходило. Я почесал затылок, покрутил головой — нет, ни фига не прошло. Даже усилилось. Мне вдруг почудилось, будто некий злодей, имея на вооружении «винторез» с лазерным прицелом, перемещается там, наверху, вдоль края обрыва, и красная точка уже поставлена мне на затылок. Реально такого быть, естественно, не могло. Моя голова меняла положения намного быстрее, чем сумел бы перебегать по обрыву самый прыткий снайпер. Однако жжение ощущалось в одной и той же точке затылка, куда бы я ни поворачивал голову.

Когда я положил ладонь на затылок, вроде бы прикрыв голову от воздействия «лазера», то должен был бы ощутить жжение на тыльной стороне кисти руки. Ан нет, по-прежнему припекало затылок. Только тут я вспомнил, что у меня на голове паралетный шлем, а под ним — подшлемник с металлической сеткой. В голове что-то щелкнуло, в глазах мигнуло. Жжение разом прекратилось, я ощутил, что и шлем, и подшлемник с моей головы никуда не исчезали.

Правда, вместо этого появилось точно такое же жжение на переносице. Почти инстинктивно я опустил со шлема на лицо защитные очки. Теперь почти все лицо было закрыто, даже нос я упрятал под защиту подшлемника.

И тут неожиданно заговорила рация, о существовании которой я стал уже забывать. Последними словами, долетевшими до моих ушей по радиосвязи, были отчаянные крики Чуда-юда:

«Проснись! Проснись, идиот! Отвернись от ГВЭПа! Немедленно!» Это произошло за несколько секунд до того, как, подчиняясь отцовскому же приказу, но уже пришедшему через мозговую микросхему, я ударил из ГВЭПа по НЛО… Тогда эти радиовопли на какое-то время вывели меня из сумеречного состояния, в которое я погрузился на последнем этапе полета. А команда через микросхему, по-видимому, опять усыпила или, точнее, заворожила, раз я увидел вместо родного «Ми-26» какой-то «огурец». Тогда «Чудо-юдо» (а на самом деле «Черный камень», если верить «дурацкому сну») легко убедил меня, что радиоприказы — это имитация. Иными словами, вор кричал: «Держи вора!»

После этого о рации я вспомнил только один раз, сразу после того, как слез с разбитого паралета. Но воспользоваться ею побоялся. Потому что по лесу еще бродили соловьевцы. А позже мне казалось, что посреди сопок ее не услышит никто. «Тамагаву», которая была у двоих соловьевцев, коих я уделал недалеко от обрыва, я не стал брать по той же причине, тем более что по ней было гораздо удобнее связываться с Суреном, чем с Чудом-юдом.

В общем, о рации я забыл и даже не стал ее вынимать из кармана комбинезона, когда вешал его сушиться, укладываясь спать в избушке. То, что она включена и работает на прием, было для меня большим открытием. Мне казалось, будто я ее все-таки выключил, прежде чем начал подниматься от места падения пара-лета на сопку. Если же мне это померещилось и рация на самом деле оставалась включенной восемнадцать часов подряд, то питание у нее должно было прилично подсесть…

Тем не менее она отчетливо захрюкала:

— «Троди-2», «Троди-2», ответь «Папе»!

Я нажал на резиновый колпачок, прикрывавший кнопку передачи, и отозвался: — Я — «Троди-2», слышу тебя, «Папа». Прием. Как ни странно, я отдавал себе отчет в том, что «Черный камень» может оседлать и этот канал. Но все-таки ответил, так как захотел поверить в то, что на связь действительно вышел Чудо-юдо.

— Дима, — произнес он, — будь внимателен и осторожен. Старайся не смотреть в сторону обломков вертолета. Не снимай очков. Не слушай ничего по РНС. Не убирай со спины лыжи. Не выполняй никаких команд на остановку. Иди вперед и ничего не бойся. Все, что будет появляться в поле зрения, — игнорируй. Иди вперед! Я наверху, на обрыве, мы тебя видим. Рацию оставь на приеме. Жди сигнала. Вперед!

В принципе, все то же мог бы сказать и «Черный камень». «Иди вперед!», правда, противоречило действиям «Камня», который меня притормозил своим уплотненным воздухом. Но я ж не знал, зачем он меня притормаживал. Может, у него в тот момент еще аппетита не было, а теперь он уже морально подготовился, чтоб меня схавать?! «Не слушай ничего по РНС». Гм! Легко сказать, не слушай, когда РНС, как правило, действовала мгновенным импульсом, который тут же заставлял исполнять приказания, причем во многих случаях мышцы тела работали как бы независимо от центральной нервной системы. А почему нельзя убирать со спины лыжи? Они, между прочим, тяжеленькие, не один килограмм весят. Я ими уже по горло сыт. А шансов отыскать здесь Лусию нет никаких. Если б она была тут, я ее уже приметил бы. Может, она лежит в какой-нибудь воронке, вроде той, из которой я вылез? Но если это и так, то Чудо-юдо ее уже заметил бы с обрыва.

Тем не менее я еще раз решил поверить своим ушам и сделал шаг к вертолетным обломкам, стараясь смотреть под ноги. Воздух вновь уплотнился, напыжился, но я опять проломился через него, подумав, что мне все это только кажется. И после этого смог беспрепятственно пройти пять шагов на лыжах.

— Вперед! Вперед! Не останавливайся! — подбадривал Чудо-юдо из эфира. — Ни шагу назад! И быстрее, быстрее иди!

И тут меня остро ужалила РНС. Она не просто скомандовала: «Стой!», но еще и добавила: «Ложись!» И это было не просто так сказано. К этому приказу добавилось подтверждение по первой сигнальной системе. Той самой, когда человеку ничего не говорят, но он сам все понимает.

От вертолета, из воронок, даже, по-моему, с обрывов затарахтели автоматы и пулеметы. Я услышал именно те звуки, которые должен был услышать в этом окруженном со всех сторон скалами «каменном мешке», — сплошной грохот, помноженный на эхо, катившееся от скалы к скале, накладывавшееся одно на другое… И вокруг — справа, спереди, сзади, со всех сторон — противно засвистели пули. Трассеры от них сверкали вокруг меня — иные в двадцати-тридцати сантиметрах от морды.

Мне никакой РНС не надо было, чтоб сразу исполнить команду «ложись». Рядом вдруг оказалась очень удобная воронка, где можно было укрыться от пуль. В эту воронку я поспешил плюхнуться, но чертовы лыжи, висевшие поперек спины, уперлись в края воронки, и, как я ни ворочался, голова и плечи не могли опуститься ниже. На ногах у меня тоже были лыжи, и в воронке я «укрылся» с большой долей условности. Торчал, а не прятался. Между тем чертовы пули сверкали трассерами совсем близко, чиркали по снегу в пятнадцати, в десяти сантиметра от меня. Только почему-то не попадали, хотя любой ребенок, сдавший нормы на значок «Юный стрелок», давным-давно впаял бы мне пулю промеж глаз.

«Имитация!» — догадка возникла сама собой, тоже будто бы через РНС. Вот и думай, чему верить: тому, что тебе подсказывают с разных сторон (причем кто-то один — или оба сразу? — врет), или собственным органам чувств, которые уже столько раз подводили за эти сутки.

Тем не менее вставать под пули мне очень не хотелось, а вот отвязать лыжи, а заодно и мешок с тряпьем Лусии — захотелось ужас как. Я уже заворочался, пытаясь что-то такое сделать, но тут хрипло зашипела рация.

— Что ты лег? — сквозь завывание помех прорвался голос Чуда-юда. — Отвечай, Дима! Что ты видишь?

— Да стреляют же! — отозвался я раздосадованным, почти плаксивым голосом.

— Никто в тебя не стреляет! — рявкнул Чудо-юдо. — Я сказал: игнорируй все, что будешь видеть! Запомни, этот «Камень» только морочит голову! Он не убьет тебя, если ты сам себя не убьешь! Вставай! Иди! Верь только рации!

Надо сказать, от этих криков стрельба заметно усилилась. Бац! Я отчетливо ощутил удар пули по шлему. Голову дернуло, в позвонках чего-то хрупнуло. На секунду даже почудилось, будто начинаю терять сознание.

— Димка-а! — взревел Чудо-юдо. — Вставай! Сдохнешь! Почему-то последнее слово сработало. Я стал выпрастываться из воронки. Вот смех! Оказывается, никакой воронки не было! Я лежал на ровном месте — и вскочил на ноги. Все еще тарахтели невидимые стрелки, но трассеры теперь пролетали гораздо дальше, хотя пристрелявшиеся «супостаты» должны были сделать из меня решето сразу же, едва только я поднялся.

Мозг ясно все определил, грозно утвердив: «Лажа!» И мои ноги сделали, хоть и не очень уверенно, первый шаг вперед. Потом другой, третий… И стрельба разом стихла.

— Молодец! Нормально! — радостно заорал Чудо-юдо из рации. — Топай! И не останавливайся! Что бы тебе ни мерещилось!

И-и-у-у! Бух! — «Черный камень» решил имитировать артиллерийский огонь. Но быстро бросил эту затею, поскольку три близких разрыва подряд хоть и тряхнули землю, выкинув вверх столбы огня и дыма, но… не оставили на снегу ни воронок, ни даже следов копоти.

— Он теряет энергию! — азартно, словно тренер, бегающий вокруг футбольного поля, орал Чудо-юдо. — Дожимай его! Ты уже рядом, совсем рядом!

Действительно, я оказался рядом с грудой мятого дюраля, в которой очень трудно было узнать «Ми-26». Где там прячется «Черный камень», фиг поймешь. Само собой, разгребать эти обломки было лучше всего бульдозером или подъемным краном, а не голыми руками, чего я, кстати, и не собирался делать.

— Обойди вокруг обломков, — распорядился Чудо-юдо, — посмотри, не торчит ли он откуда-то.

Я, ожидая новых подлянок, неторопливо обошел вокруг вертолета. Замыкая колечко, подивился тому, что ничего особенного не приключилось. Конечно, закопченный, местами оплавленный металл, весь в лохматой коросте из потрескавшегося от жара лакокрасочного покрытия, не вызывал светлых ассоциаций. Обломанные и скрученные лопасти смотрелись как щупальца чудовищного осьминога. Их, кстати, было именно восемь. Особенно неприятно было глядеть на некоторые фрагменты, явно принадлежавшие людям. Например, на обгоревший унт, из которого торчал обломок кости или полурасплавленный пилотский шлем с чем-то черным внутри, видный через выбитые окна кабины. Ну и относительно целый, хотя и дочерна обжаренный труп, лежавший метрах в пяти от носовой части вертолета, тоже наводил на размышления о бренности всего живого.

— Нигде он не просматривается, — доложил я Чуду-юду, — надо весь этот завал растаскивать, а уж тогда глядеть.

— Ты тросы видел где-нибудь? — спросил Чудо-юдо.

— Видел, кажется, где-то со стороны брюха.

— Иди туда. Где тросы, там и камень. Его несли на внешней подвеске.

Я пошел обратно, поглядеть, что там за тросы, потому что на первом круге не обратил на них внимания.

Действительно, тросы были. Правда, спутанные, местами расплавленные и полопавшиеся. Разобраться, какой конец к чему был прицеплен и осталось ли это прицепленное на подвеске к моменту падения вертолета, а не оторвалось намного раньше, было сложно. Поскольку снега вокруг вертолета фактически не осталось, а был только ледок, намерзший на месте того, что потаяло во время взрыва и пожара, то провалиться в сугроб «Черный камень» не мог. Во всяком случае, поблизости от обломков ему было негде спрятаться. Конечно, если он оторвался от подвески еще загодя, до падения, то мог лежать вовсе не у вертолета, а, скажем, в северо-восточном углу кратера. Но тогда бы и все воздействия «Камня» исходили оттуда… А они шли именно от вертолета.

— Дима, что ты видишь? — напомнил о себе Чудо-юдо.

— Тросы рассматриваю. Перепутаны — хрен поймешь.

— Лебедку видишь?

— Она отдельно лежит, ее выворотило. Вокруг нее целый клубок троса напутан.

— Ты посмотри, где тросы уходят под обломки. Там по идее и надо его искать.

— Есть такое место. У правой гондолы шасси.

— Гондола сильно смята?

— Да уж не целенькая. Вертолет на правый борт лег, всей массой, а он не один десяток тонн весит… А «Черный камень» — очень твердый. Если на него вертолет бортом улегся, то «Камень» внутрь вдавился.

— А ты все-таки подойди поближе и загляни, может быть, рассмотришь его между гондолой и бортом?

— Сейчас, только лыжи сниму…

— Не вздумай! — резко изменил тон отец.

— Да ведь туда и не пролезть иначе. А тут и снега нет, кстати, один лед. Коньки нужны, а не лыжи.

— Те, что на ногах, — можешь снять. Но те, что на спине, — не трогай ни в коем случае.

— Не понял… — пробормотал я, но отец ничего объяснять не стал.

Я снял с ног лыжи и, поскальзывая слегка по шероховатому ледку — в него вмерзло много пепла и мелких обломков, — подошел к тому месту, где несколько тросов тянулись куда-то под правый борт вертолета. Точнее, под смятую и исковерканную гондолу шасси.

Нельзя сказать, что, заметив небольшой просвет между землей и бортом вертолета, я сильно обрадовался. Да и подходил я к этому месту без энтузиазма. Если эта штука вытворяла со мной все что хотела с дистанции в несколько километров, то могла и вблизи оказаться опасной. Вряд ли она заманила меня сюда, в кратер, для того, чтоб добровольно сдаться Чуду-юду. И все поведение «Черного камня» с момента моего появления в кратере тоже не говорило о его гостеприимстве.

И все же когда я приблизился и увидел через щели между обломками странное зеленоватое свечение, исходившее из-под правого борта вертолета, у меня как-то отлегло от сердца. По крайней мере теперь я точно знал, что super-Black Box именно тут. И даже светится точно так, как описывал старый Лисов. Это свечение было подозрительно похоже на то, которое испускают радиоактивные изотопы. Такое, говорят, над чернобыльским реактором стояло, пока его свинцово-доломитовой смесью не засыпали.

Приборов радиационной разведки при мне не имелось. Правда, ДмитрийПетрович Лисов, подходивший к «Камню» так же близко, как я, был жив-здоров, да и дед Кислов, который голышом валялся на снегу в нескольких метрах от светящегося параллелепипеда, тоже не от лучевой болезни помер, а от старости. Но все-таки, когда я докладывал Чуду-юду, голос мой был не шибко твердый:

— Он там… Зеленое свечение вижу. Это не радиация случайно?

— Нет. Это его защитное поле. Оно видно только в темноте. Наши ребята, которые строповали «Камень» на полянке, замеряли радиоактивность с воздуха. Здесь скалы больше излучают. Сильный источник мы бы тоже зарегистрировали отсюда. Сейчас соберись и слушай внимательно. «Камень» надо освободить от обломков. Крана у нас нет, да и спустить его сюда невозможно. «Ми-8» до нас еще не долетел. И то не знаю, согласится ли сюда добираться, если узнает, что «Ми-26» разбился. Поэтому разбирать будем самым простым способом, хотя и очень рискованным. С помощью взрыва. Взрывчатку мы тебе попробуем опустить на шнуре. Отдельно передадим детонатор с часовым механизмом. Соберешь все там, у себя внизу.

— А вы мне кого-нибудь в помощь не можете спустить? — поинтересовался я.

— Пока не можем. Нет подходящей веревки, да и против этого второго «Камню» будет легче работать. У тебя уже набран высокий уровень контрсуггестии, понимаешь? Ты не поддаешься этой дряни. А свежему парню «Камень» в два счета заморочит голову.

— Ладно. А почему бы вам не попробовать убрать обломки ГВЭПом?

— Потому что еще не сошли с ума. Если работать в режиме «Д», то есть на плюсе, он нам может влепить самые крутые галлюцинации, которые мы же и усилим через ГВЭП. А если работать на режиме «О», на минусе, то он всосет эту энергию и даст нам прикурить.

— А энергию взрыва ему не удастся использовать?

— Думаю, не удастся.

— Думаешь или уверен? — довольно нахально спросил я, поскольку это был вопрос для меня лично далеко не праздный.

— Уверен, — проворчал Чудо-юдо. Тон был такой, что мне стало ясно: ни хрена он не уверен, и даже больше того, почти убежден, что «Камень» заберет эту энергию.

— Тогда еще один вопрос: он сам, этот «Камешек» не сдетонирует случайно? Например, из вредности, чтоб врагу не достаться? — Меня бесило, что человек, имеющий какое-то отношение к моему появлению на свет, ни фига не представляя себе всех последствий, отправляет меня играть в такие игрушки.

— Дима, — успокаивающе сказал Чудо-юдо, — делай, что говорят, и не мудри. У нас не так много времени, как может показаться. Если Сарториус правильно проанализировал изменения в энергетике этого района, то не позже чем через два часа через этот кратер пройдет очередной корабль. Я не знаю, что может быть, если мы не успеем.

— А почему бы просто не плюнуть и не оставить все как было? — резонно спросил я. — На фиг нужна хреновина, с которой нам все равно не управиться?

— Короче, — строго произнес отец, — ты будешь работать или нет?

Голос был такой, что отвечать «нет» не хотелось. У меня не было ни малейшего желания оставаться тут одному. Ясно ведь, что Чудо-юдо не будет сидеть на краю кратера и дожидаться, когда в «Котловину» припаркуется очередной «огурец» или «тарелка», а «Черный камень» наябедничает им, как по-хамски с ним обращались эти дикие и некультурные земляне. А потому отец, потратив лимит времени на то, чтоб уговорить меня подорвать вертолет, просто слиняет отсюда, чтоб не угодить на разборку с пришельцами. Правда, нет никакой гарантии, что они его и в Москве не достанут, но все-таки… Во всяком случае, если он успеет добежать хотя бы до заимки, ему будет как-то спокойнее, чем мне.

— Ладно, — спросил я по-деловому, — куда подходить?

— Стань точно напротив носа вертолета и повернись к нему спиной. Можешь лыжи надеть. Те, которые снял с ног.

Я все выполнил в точности. Даже лыжи надел на ноги.

— Теперь погляди прямо перед собой, — прохрипела рация. — Там, на обрыве, метрах в двадцати от дна, есть выступ, а на нем что-то вроде дождевой выбоины в форме буквы V. Видишь?

— Вижу.

— Иди точно под этот выступ.

Я пошел. Странно, чем дальше я отходил от вертолета, тем больше ощущал дискомфорт. Мне словно бы кто-то не то смотрел в спину, не то даже целился в нее. Началось это не сразу, а лишь после того, как я отошел метров на десять от носа вертолета. Мне удалось отметить место, поскольку как раз там торчал из-под снега небольшой валун. Сразу за валуном начались первые неприятные ощущения, а пика эти ощущения достигли, когда я добрался до подножия обрыва. Отсюда до вертолета было метров семьдесят по прямой.

— Молодец, — похвалил Чудо-юдо, — вышел точно куда надо. А то этот гад начал набирать энергию и пытался ставить тебе помехи. Порядок работы такой: сначала тебе спустят детонатор. Он в резиновой упаковке, вряд ли сработает от удара, но все-таки старайся его не ронять. Отнесешь его метров на полсотни от скалы, вернешься, и мы передадим тебе заряд. Готов?

— Как юный пионер. Там камней на обрыве нет? Таких, чтоб мне на голову чухнулись?

— Подойди вплотную к скале, тогда ничего не чухнется. Начали!

Кое-какая мелочь с обрыва посыпалась, несколько камешков даже тюкнули по шлему, но не сильно. Ничего такого, чтоб могло вдавить мне башку в плечи, с обрыва не сорвалось. И шнур, к которому была привязана коробка с детонатором, до меня минут за пять доехал.

— Не распаковывай! — предупредил Чудо-юдо — Отвязывай и неси от скалы. Осторожнее!

Я знал, что мальчики, которые плохо обращаются с детонаторами, обычно теряют пальчики, поэтому прошел полета метров в наивысшей собранности. Когда вернулся, под скалой на том же шнурке висела упаковка весом в три-четыре кило. Что там такое, тол или пластит, Чудо-юдо не объяснил. Он сказал так.

— Видишь, как коробка перевязана бечевкой? Крестом. Так вот, неси ее перед грудью этим самым крестом в направлении камня.

— Надо было еще икону прилепить и святой водичкой покропить, — заметил я.

— Как сказано, так и делай! Это не шутки! Понял? Ну-ну! Что крест рубит «длинных-черных», это я знал. А вот насколько он может помочь против «Камня», тем более что просто обозначен бечевкой? Если сейчас этот инопланетный или вовсе потусторонний товарищ вмажет по моему свертку из ГВЭПа, то оставшееся от меня можно будет в спичечный коробок собрать. Это не детонатор, который мог меня пришибить только в том случае, если б я его нежно прижал к груди. А тут — четыре кило. Людей двухсотграммовыми шашками в ошметки превращают.

Тем не менее я подчинился. Покамест по радио я еще не получал дурных советов. Выставил перед собой пакет со взрывчаткой и попер с ним, как с иконой, благословлять «Черный камень». Все время было тихое ощущение грядущей подставы. То ли «Камень» действительно очухался и поднабрал энергии, чтобы капать мне на мозги, то ли я сам себя завел, но только нервишки у меня здорово поиграли, прежде чем дошел до коробки с детонатором.

— Не останавливайся! — приказал Чудо-юдо. — Тащи прямо к вертолету!

Сказано — сделано. Останавливаться я не стал и добрался до носа вертолета. Интересно, что когда я миновал валунчик, от которого начался дискомфорт на пути к обрыву, то почувствовал себя намного уютнее. Словно бы перебежал открытое пространство и укрылся в «мертвой зоне».

— Положи пакет у правой гондолы шасси!

Это была, наверно, самая жуткая команда, которую я получал за всю свою жизнь. Мое кратковременное успокоение тут же сошло на нет. И, по-моему, на сей раз «Камень» был ни при чем. Просто мой собственный мозг начал паниковать, узнав, что придется приблизиться на вытянутую руку к такой жуткой хреновине. А вдруг он эту самую руку ко мне протянет и утащит к себе под вертолет? После чего начнет, допустим, торговаться с Сергеем Сергеевичем. «Слышь, братан! Ты вообще оборзел, в натуре? Гони бабки, а то я твоего сынка на хрен на такую планету зафинделю, что фиг найдешь!»

Свечение все так же озаряло промежуток между грунтом, бортом и гондолой шасси. Осторожно положив сверток на землю, я медленно отправился восвояси. И чувство беспокойства вновь исчезло, чтобы возникнуть опять после выхода из «мертвой зоны» за валуном.

— Нож есть? — спросил Чудо-юдо из эфира.

— Есть.

— Сейчас подойдешь к коробке с детонатором, откроешь ее и увидишь две штуковины. Первая — обрезиненный цилиндрик размером с тюбик губной помады. Вторая штука похожа на сотовый телефон.

Я открыл коробку и обнаружил обе штуковины, обложенные поролоном.

— Нашел, что дальше?

— Ту, что похожа на телефон, не трогай, а похожую на губную помаду положи в карман и иди обратно к заряду. Пока не вскрывай!

На сей раз все прошло гораздо спокойнее, и я не опасался, что из-под вертолета выскочат трехметровые ребята и утащат меня в тартарары.

— Пакет с ВВ как у тебя лежит? — спросил Чудо-юдо. — Узлом вверх?

— Ага.

— Не «ага», а «так точно». Достань нож.

— Достал, товарищ генерал.

— Осторожненько проколи обертку пакета под узлом, в самой середке.

По рукоятке бить не надо, не консервы открываешь. Главное, чтоб открылось гнездо для детонатора. Проколешь ножиком, расширишь пальцем. Перчатку лучше сними при этом.

Так и сделал, проколол кончиком ножа крафт-бумагу, провертел дырку. Гнездо, должно быть, было нестандартное, слишком широкое и располагалось не в торце толовой шашки, а в боку.

— Все, нашел.

— Отлично. Доставай «губную помаду».

— Достал.

— Примерно посередине «тюбика» на резине проведена красная риска. Сделай по ней надрез ножом. Только пополам не перерубай, ладно?

Оказывается, шуточки шутить в ответственные моменты у нас семейная традиция.

— Надрез сделан. Что дальше?

— Дальше аккуратно отвинчиваешь верхний колпачок. Должен открыться маленький металлический шарик, торчащий из металлического цилиндрика.

— Вижу шарик.

— Теперь осторожно тянешь за шарик и вытягиваешь телескопический штырек из трех колен на общую длину десять сантиметров.

— Сделал.

— Теперь вставляешь цилиндрик в гнездо, так чтоб антенна торчала вверх, а сам мирно идешь туда, где остался «телефон».

От сознания, что за моей спиной стоит мина с радиовзрывателем, в то время как Чудо-юдо треплется по УКВ-связи, мне было как-то неуютно. А вдруг «Камень», вылежавшись и отдохнув, возьмет да и пошутит в своем духе? Покажет, к примеру, Чуду-юду на рации, что у него волна сбилась, и заставит его невзначай перевести передатчик на ту рабочую частоту, которая приводит радиовзрыватель в действие?

Если он и хотел так сделать, то не сделал. До коробки с «телефоном» я дошел без приключений.

— Так, — сказал Чудо-юдо, должно быть, переведя дух от волнения. — Повернись спиной к вертолету. Теперь посмотри вправо, метрах в сорока от тебя есть приличная воронка. За сколько времени можешь там оказаться?

— Реально? Ну, секунд за десять-пятнадцать.

— Ладно, значит, надо думать, двух минут тебе хватит. Бери «телефон», передвинь рычажок на «вкл.». Когда засветится табло и появится нуль, нажимай кнопки и набирай такую комбинацию: «2х60». После этого выдерни булавочку из-под красной кнопки, нажимай на нее и сразу быстро беги к воронке.

— А может, лучше прямо из воронки нажать? — спросил я скромно.

— Димуля, не умничай! Делай, как сказано. Набирай, нажимай, бросай пульт на землю и беги в воронку!

На табло светился одинокий нулик. Я не торопясь нажал «2», потом знак умножения, потом «60». Затем вытащил булавку-чеку, просунутую насквозь через красную кнопку с буквой F, и, бросив пульт, заспешил к воронке. Добрался я туда с большим запасом по времени. Даже с учетом того, что пришлось опять снять лыжи с ног. Те, что были на спине, я снимать не решился. С нами крестная сила!

— Залег? — спросил Чудо-юдо.

— Так точно. Только еще полторы минуты мерзнуть.

— Ничего, лучше немного померзнуть, чем перегреться. Жди и не высовывай нос, а то оторвет.

Я догадывался, что, если не вовремя высунуться, можно и без башки остаться, не то что без носа. Взрыв, конечно, не ядерный, но все-таки — четыре кило. Еще тридцать секунд прошло…

Бу-бух! — грохнуло секунда в секунду. Землю ощутимо тряхануло. Обломки вертолета и мерзлая земля полетели в противоположную от меня сторону и в воронку ничего не залетело. Воздушная волна, правда, пронесшись над воронкой, толкнулась в обрыв и, отразившись от него, покатилась обратно, потом ударилась в противоположную стену «Котловины» и еще немного полетала туда-сюда вместе с затухающим эхом взрыва.

КРУЧЕ КРУТОГО

— Отлично! — гаркнул Чудо-юдо из эфира. — Как на ладони теперь!

Убедившись, что все вроде бы улеглось, я высунул нос из-за «бруствера» воронки и обнаружил, что обломки вертолета отброшены в сторону метров на двадцать, причем в заметно измельченном состоянии, а черный параллелепипед, похожий на надгробие из черного мрамора лежит на совершенно открытом месте. Никакого его свечения видно не было — на свету, оно, вероятно, не просматривалось.

— Дима! — позвал Чудо-юдо. — Осталось совсем немного потерпеть. «Ми-8» уже взлетает с Порченой. Будет здесь самое позднее через десять минут. Погрузим и тебя, и «Камень». Он теперь смирный. У него энергии осталось только для поддержания собственной стабильности…

— А «Ми-8» его потянет?

— Потянет. По прикидке, сейчас у этого «Камня» масса не более двух тонн. Весит как два кубометра воды без тары. Пока довезем до Москвы, конечно, потяжелеет, но не больше чем вдвое. Даже на посадке самолет не перегрузим…

Чудо-юдо аж захлебывался от счастья. Я лично предпочел бы оставить эту фигулину в тайге — пусть пугает местных и заезжих всякими видениями и

сторожит свой космический шлюз, — а не тащить ее в столицу нашей сократившейся Родины. У Государства российского и без того проблем до хрена. Тем зарплату, тем пенсию, тем компенсацию за то, что их когда-то кто-то сажал. Кому-то культурные ценности вертай, кому-то северные территории, некоторым выкуп за заложников подавай. А ежели еще и инопланетяне предъявят претензии за порчу такого важного транспортного узла, как на «Котловине», нам вообще тысячу лет не рассчитаться будет…

Но тут над «Котловиной» раскатисто ударил одиночный выстрел.

Было еще совсем светло, стреляли без трассера, и определить, откуда грохнули, особенно со дна «каменного мешка», где я находился, никто бы не сумел. Зато яркую вспышку и крестообразный всплеск на фоне «Черного камня» заметили все. С обрыва, примерно оттуда, где должны были находиться Чудо-юдо со товарищи, тут же поднялась пальба. Видимо, они лучше меня разглядели место, откуда стрельнули, и в ответ ударили из автоматов и пулеметов по северо-восточной стороне обрыва. Там засверкали искорки от ударов пуль по скалам, поднялись пылевые «дымки» от разбитых пулями камней, взвихрился снег…

То, что в «Черный камень» пальнули «крещеной» пулей, было ясно как Божий день. В отличие от «длинных-черных», он не стал распадаться на куски, выпускать огненные шары и гореть синим пламенем. Но он стал заметно меньше! Сжался!

С северо-восточной стороны «Котловины» тоже поднялась автоматная стрельба. Меня, слава Богу, это никак не касалось, поскольку оттуда молотили поперек кратера, по противоположному гребню обрыва. Я был никому из стрелков не нужен. Даже рикошеты от скал меня не затрагивали.

Однако следующую вспышку и ослепительно белый крестообразный всплеск я мимо своего сознания не пропустил, хотя одиночный выстрел начисто потерялся в грохоте многочисленных автоматических стволов. И то, что после этого «Черный камень» сжался ровно вдвое, я заметил.

— А-а-а! — истошно взвыл кто-то на юго-западной, чудо-юдовской стороне обрыва, и нечто похожее на человеческую фигуру с шелестом сверзилось вниз, с противным костоломным хрустом ударившись о дно кратера.

— Что за пальба? — позвал я в рацию, наконец-то додумавшись поинтересоваться. Чудо-юдо не ответил, и мне на секунду стало страшно…

Впрочем, за отца я зря волновался, ему было просто не до меня.

— «Вертушка», «вертушка»! — бубнил он. — Ты взлетел. Валя?

— Нет еще, Сергей Сергеевич.

— Вот и хорошо. Посиди маленько у Лисова, чайку лишний стакан выпей. У нас тут кое-какие сложности. Я скажу, когда понадобишься. Моторы не застынут?

— Сколько сидеть… Чего у вас там за тарахтение такое?

— Да перфораторы работают, бурим…

— Только совсем-то не бурейте, ладно?

— Постараемся. До связи.

Как раз в это время невидимый снайпер с северо-восточного обрыва снова ударил по «Черному камню». Вспышка была еще ярче, чем прежние. А объем «Черного камня» уменьшился еще сильнее.

Теперь я с некоторым опозданием вспомнил, что «крещеные» патроны были у Сорокина. Я четыре своих извел, лишь один был в стволе карабина. А у Сарториуса, если он не напилил еще сотню, могло оставаться около десятка. Должно быть, он и пулял по «Камню», за что-то на него обидевшись или желая подложить свинью Чуду-юду.

Интенсивность пальбы с краев «Котловины» заметно повысилась. Какой-то доброжелатель на северо-восточной стороне, должно быть, приметив, что я изредка показываюсь из воронки, чесанул очередью и чуть-чуть не сделал мне больно. Пара-тройка пуль чиркнули снег так близко, что я постарался теснее прижаться к земле и носа не казать наружу. Пять-десять минут, пока длилась перестрелка, я не высовывался и не глядел в сторону «Черного камня», хотя несколько раз видел отсветы вспышек, свидетельствовавшие о том, что прицельная стрельба по нему продолжалась. По-моему, в него попали еще раза три или четыре, прежде чем произошло то, что явно никем не ожидалось.

Случилось это, видимо, после очередного попадания, хотя какой-либо отчетливой вспышки я на этот раз не заметил. Зато стрельба разом оборвалась. Будто она была записана на магнитофон, который внезапно выключили. Я даже подумал, что все это побоище было такой же галлюцинацией, как тот «обстрел», который устроил мне «Черный камень» при начале нашего знакомства.

Поскольку стояла полная тишина, я рискнул поднять башку над краем воронки.

Там, где совсем недавно мирно лежал черный параллелепипед, точнее, над тем самым местом, метрах в трех над дном кратера, висел зловеще светящийся зеленоватый «еж». Такие же, только намного меньшего размера, разлетелись, помнится, в разные стороны, когда я расстрелял «длинных-черных». Но этот, похоже, никуда улетать не собирался.

Я схватился за рацию, однако это был пустой номер: ничего, кроме гудения и многочисленных разрядных тресков, слышно не было, и можно было с уверенностью сказать, что меня тоже никто не услышит.

Острые зеленовато-искрящиеся иглы «ежа» угрожающе шевелились. Вспомнился

один из снов, доставшийся от Майкла Атвуда. Там была какая-то перестрелкаили космический бой, при котором этими самыми иглами «ежи» активно стреляли…

Едва я успел об этом подумать, как несколько десятков игл вырвались из оболочки «ежа» и наискось, снизу вверх, ударили по северо-восточной стороне кратера. Адский грохот потряс всю сопку. Ни разу, слава Богу, не сподобился

видеть вблизи извержение вулкана, но тут было что-то похожее. Там, куда втыкались иглы, скалы мгновенно раскалялись докрасна, плавились, вздувались пузырями, лопались, с громоподобным треском разлетаясь на тысячи кусков. Эти куски, словно ракеты, неслись в разные стороны, оставляя за собой дымные хвосты, с бомбовым свистом вонзались в снег, шипя и вздымая столбы пара. Местами вниз обрушивались целые плиты и глыбы в десятки тонн весом, от падения которых меня, находившегося в воронке на расстоянии нескольких сот метров, подбрасывало как при землетрясении. Облако дыма, пыли и пара закрыло небо.

Хотя все это сумасшествие творилось на относительно безопасной дистанции от меня, не было никакой гарантии, что «еж», расстреляв северо-восточный край «Котловины», не начнет обстреливать юго-западный. Если у Чуда-юда и его людей была возможность драпануть куда-нибудь в сторону «Контрольной» или попробовать себя на той слаломной трассе, которую проложили мы с Лусией, то у меня в случае такого обстрела никаких шансов не было. Скалы просто похоронили бы меня под собой.

В это самое время «еж» поднялся метров на сорок выше, а внизу, там, где еще громоздились обломки «Ми-26», стало происходить что-то совсем странное.

Сперва мне показалось, будто на дне «Котловины» конденсируется пар, образовавшийся от раскаленных осколков скал, угодивших в снег. Но это было не так. Нечто клубящееся, бело-голубоватое как бы выплеснулось в «Котловину» из какой-то точки, располагавшейся на перпендикуляре между «ежом», заметно уменьшившимся в объеме и поблекшим после своего «залпа», и дном. Этот перпендикуляр был поначалу прочерчен неким полупрозрачным расплывчатым контуром, походившим не то на тонкую трубу, не то на стебель, не то на хобот. Уже потом я смог дать более точное определение — больше всего это походило на смерч. Однако в отличие от обычного смерча, воронка которого затягивает в себя все и вся, эта, напротив, раскручиваясь, заполняла дно кратера белесым туманом, который быстро уплотнялся и сгущался… Опять вырисовывались очертания не то «сигары», не то «огурца». Знакомая картина! Я видел что-то такое перед тем, как ударить из ГВЭПа по вертолету. Тогда это была имитация, а сейчас? Или, может быть, это уже настоящий НЛО проходит шлюзование? И никто из землян не должен этого видеть…

Не знаю, что заставило меня сдернуть со спины карабин, снять с предохранителя и навести на «ежа»… Его иглы уже повернулись в сторону юго-западной части «Котловины». Оставались буквально доли секунды до залпа, который снес бы ее и завалил бы меня многими тоннами скальной породы. Ну нет! Жди-ка! Чтоб я себя каким-то жлобам бесформенным за так подарил? На хрен!

Выстрела я не услышал, его звук был тоньше комариного писка в сравнении с чудовищным грохотом, доносившимся от скал, все еще взрывавшихся и рушившихся на северо-восточном краю кратера. Мне на секунду даже показалось, будто карабин дал осечку, хотя плечо ощутило крепенькую отдачу неавтоматического оружия. Но пуля образца 1908 года с крестообразным пропилом на острие все-таки унеслась к цели.

Ярчайшая крестообразная вспышка рассекла ощетинившийся иглами контур «ежа», послышался чудовищный треск, словно двадцать молний сразу разрядили миллионы вольт! Сознание этого выдержать уже не смогло…

 

БРЕД СИВОЙ КОБЫЛЫ ДЛЯ ДМИТРИЯ БАРИНОВА

Нет, наверно, все-таки Суинг не дотянулся. Я не получил тот парашют,

который он должен был мне передать. А может, это я не дотянулся? Ведь это мне нужен был парашют. Теперь можно спокойно падать в черную пустоту. Там ничего нет, и я не разобьюсь. Может, я вообще не падаю, а поднимаюсь? Вон вроде звездочки какие-то… Точно, возношусь. Ну что ж, и это неплохо. Сейчас, по крайней мере, станет ясно, есть Бог или нет.

Кажется, есть. Что-то такое просматривается, светящееся, постепенно увеличивающееся в размерах. Чертог, что ли, Господень? Странно, больше на станцию «Мир» похоже.

Ладно, и на том спасибо. Люк открыт, милости просим, стало быть? И разгерметизации не боятся. А мне-то наплевать, я все равно без скафандра.

Что-то внутри больно просторно. Не так, как по телевизору показывают. Стоп! По-моему, я тут уже бывал когда-то. Не то церковь, не то концертный зал. Арки по бокам все те же. Кто-то появиться должен.

Мать честная! Это же Вася Лопухин! Весь в белом, один галстук черный. А на поводочке у него… Гм! Белый волк! Но тихий такой, к тому же в наморднике.

— Привет! — сказал Вася. — Есть разговор. Раз уж так получилось. Правда, это не совсем я говорю, но так тебе понятней будет и общаться удобнее.

— Волка-то зачем привел? — спросил я. — Еще покусает…

— Не покусает, — усмехнулся Вася, потрепав волка по загривку, — он теперь дрессированный, и намордник у него крепкий. Пригодится в необходимых случаях. Я тебя научу, как его на вредных людей науськивать — первым другом тебе будет.

— Лишь бы меня не сожрал.

— Нет, теперь это исключено. Теперь он — одна из защитных систем твоего мозга, верный страж, так сказать.

— А ты кто, кинолог при нем?

— Я теперь твой личный тайный советник по общим вопросам. Хошь не хошь, а придется терпеть.

— А кто тебя назначил?

— Условно говоря — вышестоящая инстанция. А конкретно — хрен его знает. Мое дело доводить до тебя информацию по системе БСК.

— Это еще что за фигня? То РНС была, теперь БСК придумали…

— БСК — это в точной расшифровке «Бред Сивой Кобылы». Иными словами время от времени будешь получать через меня нечто кажущееся полной белибердой, которое будет нести серьезную и конкретную информацию.

— Непонятно, но красиво.

— Ладно, это преамбула, ее пора заканчивать. Тебе надо много узнать, но так, чтоб не знать ничего.

— Еще лучше…

— Ничего не поделаешь, так надо. После того что вы натворили в «Котловине», выбор зависит не от тебя.

— А от кого?

— От тех, кто меня прислал. Я не говорю, что ты должен им подчиняться, я констатирую, что ты будешь им подчиняться, хочешь ты этого или не хочешь. У тебя даже не будет выбора между жизнью и смертью. Ты не сможешь умереть, как бы тебе этого не хотелось, без санкции тех, кого будешь называть хозяевами.

— Стало быть, я теперь раб?

— Все люди — рабы. Одни — добровольно, другие — по принуждению. Добровольное рабство приятнее. Если ты почувствуешь себя рабом-добровольцем, то будешь более счастлив. Все верующие считают себя рабами Божьими и от этого не страдают. Они верят в то, что сами для себя придумали, понятия не имея о том, что есть на самом деле. А ты будешь верить, когда прикажут. И не верить тоже по приказу. И даже тогда, когда ты не будешь ощущать приказа, ты будешь действовать по приказу.

— И на фига это нужно?

— А это тебе никто объяснять не будет. Представь себе, что ты просто маленькая компьютерная программа. Она включается, если клавиши нажаты в определенной последовательности. И не включается, если клавиши не нажаты или нажаты неправильно. Конечно, ты сложнее, ты сможешь думать, ты будешь ощущать внутреннюю борьбу, но все равно подчинишься команде. Теперь перехожу к изложению ситуации. Ибо ты вернешься отсюда не совсем туда, откуда уходил. Хозяева могли бы стереть твою память или внести в нее нужные коррективы, но это не входит в их планы. Ты будешь помнить все целиком, от и до. Тебе никто не запретит рассказать об этом где угодно и кому угодно, потому что ни один факт твоего рассказа не подтвердится. Тебя сочтут либо талантливым фантастом, либо психом, если ты будешь настаивать, что все это не БСК, а суровая реальность.

— Вы меня что, в параллельное время перетащите? — Эта догадка пришла сама по себе. — Как Майкла Атвуда и Тину?

— Понимай как хочешь. Тебе будет позволено самому оценивать свое положение, строить свои догадки и версии. Ты будешь знать все и не знать ничего. Ты вернешься в октябрь 1996-го и проживешь эти несколько месяцев заново. Так, как надо хозяевам. Говорят, это несложно. Ты будешь помнить о том, что уже прожил однажды этот период времени, а те, кто будет тебя окружать, — нет». Это будет очень занятно. Порадуешься даже, может быть, что кое-кого из тех, кого вроде бы потерял, живым встретишь. В общем, вернешься на исходную.

— То есть я снова попадусь «залетным»? А потом от них сбегу, спрячусь на даче у Родиона, зацапаю документы «Пихты»?

— Там увидишь, что будет. Прощай! Оставляю тебе волка. Если очень нужно будет, скажи: «Белый, фас!»

Вася плавно перешел в какое-то облакообразное состояние и медленно растворился в окружающей среде. Волк тоже трансформировался во что-то бесплотное, похожее на струйку сигаретного дыма, и втянулся ко мне в ноздри. Закрутилась знакомая по прежним снам золотистая спираль, сворачивая в ничто интерьер «концертной церкви». Вспышка!

 

ВОЗВРАТ НА ИСХОДНУЮ

— Дима! Проснись! — Эти слова сопровождались легкой оплеухой по щеке, а может, и не одной. Вика (или Таня-Лена), растрепанная, в поплывшем от слез макияже, трясла меня за плечи.

— А? — Я хлопал глазами, вертел головой, отлично помня и БСК, и предшествовавшую вроде бы явь, но с превеликим трудом врубаясь в окружающую обстановку.

— Мы прилетели, — шмыгнула носом Вика. — Москва. Мне очень хотелось спросить, откуда мы прилетели, но память торопливо просыпалась, подсказывая, что я в самолете, на котором нас отправлял из Эмиратов великий и мудрый шейх Абу Рустем. То есть Кубик-Рубик. И, соответственно, из января 1997-го я вернулся на три с лишним месяца назад, в октябрь 1996-го. На исходную. Все, как объяснял мне Вася. Который, кстати, должно быть, еще жив?! А что, я тогда тоже заснул и меня будили после посадки?

Нет, в прошлый раз я не засыпал в самолете. Мне тогда было не до этого. Я хорошо помню, что Ленка-Танька, силясь спасти Васю, задергала меня работой на подхвате. И я здорово устал. Но спать мне не дали — это точно.

— Вставай, вставай, — утирая глаза, пробормотала Вика. — Дома отоспишься.

— С Лопухиным что-то? — спросил я, помня, что тогда он умер не в самолете, до ЦТМО его довезли живым.

— Да, — вздохнула она тоскливо, — ничего я не смогла…

— Есть такие случаи, когда медицина бессильна, — сказал смуглый гражданин из-за спины Ленки. Его я тоже вспомнил: это был бывший «лумумбовец», личный лекарь Абу Рустема, доктор Сулейман.

Да, если эти самые «хозяева» смогли переиграть все так, как им требовалось, то мне не грозила опасность умереть со скуки, по новой проживая одни и те же дни и загодя зная, что с кем будет.

Я оглядывал себя, Вику, Сулеймана и узнавал одежду, которая была на нас тогда, в октябре. И когда выходил из самолета то ни за что не спутал бы осень с зимой, да и Москву с Сибирью тоже. Нет, все было в натуре, и многие детали, подсознательно бросившиеся в глаза тогда и за три месяца полустершиеся из памяти, вспоминались и подтверждали: да, это октябрь 1996-го!

Странно, но некоторое время меня еще донимали непрошеные мысли обо всем, что я пережил в том прошлом, которое теперь стало будущим. Там осталось много непонятного, загадочного, недоговоренного. Я так и не узнал, куда делась Лусия Рохас, чьи следы оборвались на прогалине, будто она, оттолкнувшись от снега, воспарила в небеса. Может быть, студневидная «дверь» вывела ее совсем в иной мир? Но здесь-то, по идее, она должна существовать? Кто застрелил Сурена, откуда рядом с ним взялся листок из школьной тетрадки Анатолия Кислова? Нашел ли кто-нибудь жестяную коробку в просмоленном мешочке, и почему группа «Пихта» не повезла ее к своему высшему начальству? А что там, в том варианте этого самого «прошлого-будущего», сталось с Чудом-юдом и Сарториусом? Или там вообще ВСЕ прекратилось? Может, после того моего выстрела по «ежу» произошла какая-нибудь космическая катастрофа? С ума сойти! Нет, ежели об этом начать трепаться, то точно отправят в дурдом! Даже Чудо-юдо, возможно, подумает, будто он довел родного сынка до ручки своими экспериментами. И ничего никому не докажешь. Особенно в нашем родном государстве, где и более реальные факты объявляют враньем, а очевидное вранье умудряются переделывать в истину.

Пребывая в этих размышлениях, я наверняка выглядел если не полным идиотом, то каким-то сомнамбулическим типом. Хотя и прошел контроль, даже паспорт сам предъявил.

О том, что все будет совсем не так, как в «первом варианте», можно было догадаться уже по тому, что, согласно «новому сценарию», Вася умер на несколько часов раньше. Но я тут же понял, что, вероятнее всего, так и планировалось неведомыми хозяевами. Потому что уже это обстоятельство внесло серьезные изменения в течение последующих событий. Тех, которые должны были произойти согласно «первому варианту».

Поскольку Вася уже не нуждался ни в чьей помощи, то в «скорую» с эмблемами ЦТМО уселись только доктор Сулейман и врач с медсестрой, которые с этой «скорой» приехали. А Вика, то есть Таня-Лена, все еще пошмыгивая носом и промакивая глазки, уселась вместе со мной в целый и невредимый джип «Чероки», за рулем которого восседал живой и здоровый Юрка Лосенок… И те два парня-охранника, что погибли вместе с ним, тоже сидели тут. Как в сказке! Или мне вообще, может быть, приснилась вся эта кутерьма, произошедшая за последние три месяца? И все-таки это было не так…

Когда «Чероки» выезжал из аэропорта, запищал телефон:

— Ал„! — отозвался Лосенок, и я вспомнил, что у него были точно такие же интонации в тот раз. — Здравствуй, Игорь Иваныч! У нас ничего, а как у вас? Нет, нету времени, Игорек. Шибко занят, правда. Босса везу. Только-только с Шереметьева едем. Ясно, что близко, но не могу. И после вряд ли получится. Как кого, ты чего, в натуре? А ты думал, не того?! Не, как раз того… Само собой, того, который тебе родня. Могу дать его к трубке. А без него — ни за что. Работа дороже, жутко извиняюсь.

Все, что произнес Лосенок, было точным повторением сказанного им тогда, то есть для меня — три месяца назад. Сейчас развитие событий подтягивалось к тому месту, которое послужило отправным пунктом для всего, что потом привело Лосенка и эсбэшников к гибели, а меня — черт знает к чему.

— Привет, Игорек, — ответил я, забирая трубку у Лосенка. — Рад тебя слышать… К сожалению, нам сейчас некогда. В другой раз заедем, или в «Олимпиец», или на дачу…

— Слушай, — с легким обалдением произнес Чебаков, — а я Лосю не говорил, что мы в «Олимпийце» квасим… Как ты догадался, а?

— Да так как-то… — вяло ответил я. — Знаешь, старый, у нас один товарищ умер. Так что извини, ладно?

— Я его не знаю? Товарища вашего?

— Нет, не знаешь! — Вика вырвала у меня трубку. — Тебе сказано, Игоряшка,

— и не настырничай! Вот брата Бог послал, блин! Отдыхай!

«Чероки» выкатил на Ленинградское шоссе. Мне показалось, будто мимо нас к Шереметьеву проехала серая «Волга» в которой промелькнуло на секунду какое-то знакомое лицо. Кого-то из «залетных» — то ли «майора», то ли Лузы… Счастливо доехать, ребятки! На этот раз нам с вами повезло.