В пять часов тридцать две минуты «Быстрый» вошел в район, где терпел бедствие корабль. На промысловой карте это место называлось квадратом 2437.
Погода держалась на редкость тихая. В это время года на Баренце обычно шесть, а то и семь баллов. А тут свежак на четыре. Волны почти лениво облизывают борта траулера.
В ходовой рубке у машинного телеграфа рядом с Арсеном Гобедашвили, глубоко надвинув на голову фуражку с потемневшим крабом и зябко ссутулив плечи, стоял капитан Сорокин. Он вглядывался в темень за ветровым стеклом. Губы капитана были недовольно сжаты, и всем своим видом он как бы говорил: «В такую погоду добрые рыбари работают днем и ночью, а мне эта ночка подкинула «SOS»... Вот и выполняй производственный план...»
На «Быстром» никто не спал. Рыбаки и матросы набились в кают-компанию, стояли у бортов и на крыльях ходового мостика, вглядываясь в ночь. Все уже знали о сигнале бедствия, и всем хотелось помочь неизвестному кораблю.
— Подходим к месту, — сказал старший помощник Гришин и уткнулся лицом в резиновый тубус радиолокатора. Там на экране мерцал, равномерно обходя круг, узкий зеленоватый луч. Иногда он выхватывал из темноты россыпь мелких желто-зеленых звездочек, которые быстро тускнели и гасли и при следующем обороте луча возникали уже в другом месте круглого поля. Но это были всего-навсего только верхушки наиболее крупных волн.
Потом на самом краю экрана высветился длинный штрих, четкий, слегка изогнутый, похожий на вытянутую; запятую. Он упорно вспыхивал на одном и том же месте, и его ни с чем нельзя было спутать.
— Есть, вижу! — воскликнул старший помощник, щелкая переключателем масштаба. — Расстояние две с половиной мили.
Капитан включил командный микрофон и вызвал радиста.
— Как связь со «Сверре»?
— Не отвечает, — сказал радист.
— Свяжись с Мурманском. Передай: «Подходим к потерпевшему. Радиосвязь установить не удалось». Да, запроси еще, какие суда находятся в ближайших квадратах. Все.
Он обернулся к старпому.
— Как думаешь, что у них там стряслось? Почему молчат?
— Две мили два кабельтова, — сказал тот, не отрываясь от локатора. — Через пятнадцать минут все узнаем, Владимир Сергеевич.
Капитан включил палубный динамик и вызвал сигнальщика.
В рубку заглянул круглолицый матрос в клеенчатой зюйдвестке.
— Ступай на прожектор, Сидоренко, — распорядился капитан. — Пиши с перерывами в полминуты: «Идем на помощь». Понятно?
— Понял, Владимир Сергеевич.
Сидоренко прихлопнул дверь рубки и загремел сапогами по трапу мостика.
Через минуту электрический луч пробил в темноте серебристый туннель, длинным овалом лег на воду, скользнул вдаль и растаял в тумане.
— Как Мурманск? — справился капитан у радиста.
— Сообщили, что между нами и портом нет ни одного судна.
— Так, — сказал капитан и снова, недовольно сжав губы, прищурился в темноту.
— Слева по борту огни, — тихо произнес старший помощник.
Капитан резко всем телом повернулся влево.
— Ага, вижу, — сказал он и рывком переложил ручку машинного телеграфа на «малый вперед».
«Быстрый» качнулся на волне, замедляя ход. Над морем, на расстоянии полумили от него, мерцали две желтые звезды, а между ними, пониже, зеленая.
— Право руля! — сказал капитан. — Звуковой сигнал!
Воздух дрогнул от короткого удара сирены, но неизвестный корабль не ответил на голос траулера.
— Не слышат, что ли? — проворчал капитан. — А ну-ка, Арсен, дай штук пять коротких!
Снова гудки сотрясли воздух, и снова «Сверре» ничего не ответил.
— По-моему, это не «Сверре», — сказал старший помощник. — Он несет ходовые огни.
— Посмотрим, — пробормотал капитан и переложил телеграф на «стоп».
В тот же миг луч прожектора снова упал на воду, прошелся широкой дугой по верхушкам волн и остановился, высветив дрейфующий корабль.
Это был темный с тяжелыми обводами корпуса грузовик, из тех, кого во всех портах мира называют «работягами» и на разгрузку и погрузку загоняют подальше от быстроходных океанских интеллигентов, куда-нибудь по соседству с угольными причалами. Много таких кораблей ходит по морям и океанам земли, делают они свою незаметную работу — перевозят из страны в страну лес, руды, уголь, зерно, цемент, и до того к ним привыкли на морских дорогах, до того они примелькались, что обращают на них внимания не больше, чем на какой-нибудь самосвал на окраинной улице большого города.
И когда такой грузовик, обдутый всеми ветрами, попробовавший воды всех морей и океанов, отработает свой положенный срок, он тихо умрет на каком-нибудь заброшенном корабельном кладбище в компании таких же стариков, и его имя будет аккуратно вычеркнуто из регистровых книг и так же аккуратно забыто.
Капитан поднял бинокль. В хрустальной глубине стекол обрисовалась нависшая над водой корма и белые буквы названия.
— «Сверре». Порт приписки — Ставангер. Норвежец, — сказал он. — В ходовой рубке свет. В иллюминаторах по борту тоже. Какого же черта они молчат?
— Сидоренко! — окликнул капитан в микрофон. — Сигналь, какая помощь нужна. Сигналь до тех пор, пока не ответят.
Прожектор замигал короткими и длинными вспышками, и «Сверре» то выпрыгивал из мрака, то снова пропадал в темноте, повинуясь кнопке переключателя.
И опять норвежец не ответил на вопрос траулера.
— Отставить, Сидоренко, — сказал капитан, убедившись, что ответа не будет. — Не выпускай его из луча. Гришин, спускай на воду шлюпку. Бери с собой Кравчука и Агафонова. Выясни, что там произошло.
Когда старший помощник ушел, капитан снова поднял бинокль. Его насторожило то, что на воде вокруг «Сверре» не было ни одной шлюпки, ни одного спасательного плотика. И никакой суеты на палубе. Ничего, что обычно сопровождает катастрофу. Будто норвежец застопорил машину и лег в дрейф на час, самое большее — на два из-за какой-нибудь мелкой поломки.
Он вдруг вспомнил, что в радиограмме, принятой ночью, говорилось что-то о ватерлинии. Внимательно осмотрел нижнюю часть борта от носа до кормы, но ничего необычного не увидел, кроме грузовой марки, недавно подновленной белой масляной краской.
— Тебе не кажется, что мы пришли слишком поздно? — услышал он за спиной голос штурмана, поднявшегося в рубку.
— Поздно? — обернулся к нему капитан.
— По-моему, люди с него уже кем-то сняты.
— А целое, с ходовыми огнями судно брошено на произвол судьбы? Ну-ка посмотри на ботдек. Внимательно посмотри. — Сорокин протянул штурману бинокль.
— Странно, — пробормотал штурман, всматриваясь в надстройки норвежского судна. — Они даже не расчехлили шлюпки.
— Вот то-то и оно! — сказал капитан. — Люди у него все на борту, это ясно, как день. Да и чего им бежать с корабля, находящегося на плаву?
— A SOS? Такое не дается в эфир ради шутки. «Именем бога... погибли шкипер и почти вся команда...» Почти вся команда, — повторил штурман. — Наверное, они уже там все... того...
— Что — того? — резко спросил капитан.
— Ничего, — сказал штурман. — Чертовщина какая-то. Возьми. — Он передал капитану бинокль и вышел из рубки.
С открытого мостика было хорошо видно, как шлюпка «Быстрого» подошла к «Сверре», как старший помощник забросил на борт кошку и как все трое поднялись на палубу. Некоторое время они стояли, оглядываясь, словно привыкая к чужому судну, потом гуськом прошли к ходовой рубке и исчезли в темном проеме открытой двери.
Прожектор погас.
И когда глаза отдохнули от яркого света, капитан увидел над восточной стороной моря слабое мутное пятно рассвета, одного из последних рассветов, предшествующих долгой полярной ночи.
Прошло полчаса.
Течение медленно разносило суда в стороны. Свободная от вахты команда траулера слонялась по палубе, посматривая на серый силуэт норвежца. Тралмейстер, делая вид, что его ничто не интересует, пинал ногой ржавые бобинцы трала и ворчал что-то насчет капитана, которому везет на что угодно, только не на рыбу. Радист разговаривал с Мурманском.
На носу расположилась группа рыбаков. Они сидели на ящиках, курили, переговаривались.
— Девять лет плаваю, — сказал один из них. — Был на Сахалине, на Камчатке, в бухте Ногаева и никогда не слышал, чтобы корабли давали такие странные SOS.
— С перепугу ишшо не такое дають, — отозвался бородатый засольщик в телогрейке и голубом берете. — Вот, помню, в Архангельске года три назад, летом было. Ветер пошел восемь баллов, свежак. Мы тогда на Колгуевском мелководье болтались. Тама волна — во! — с пятиэтажный домишше. Сперва капитан решил к Канину двинуть, потом отставил. Задумал штормовать в море. Целее, мол, будем. Там, вишь, у Канина банок превеликое множество. Напорешься в темноте на какую — могила. Ну, значит, поужинали мы, завалились на койки, штормуем. Вдруг вахтенный чуть не на карачках вкатывается к нам в кубрик, глаза белые, морда что глина.
«Братцы! — орет. — Парусник нам встречь параллельным курсом. Весь черный. И без огней!»
Повскакали мы, это, с коек и на палубу. Мамочки мои, наверху погода-то по-серьезному даеть. Только на ногах удерживайся. Смотрим — и в самом деле, низкий, черный, и не параллельным курсом, а напрямик на нас кроеть. То зароется по самую палубу в волну, то, значит, опять выскочит. Мы рты поразевали, стоим и что дальше делать — не знаем. А этот, значит, все ближе и ближе. Потом вдруг — р-раз! — подняло его на гребень и — ф-фьють! — мимо правого борта. Пронесло... Мы опять в кубрик полезли. Вдруг этот вахтенный как заореть: «На корме! Глядите! В кильватере!»— и как грянется по трапу в машину. Мы как глянули и чуть тоже не рванули с палубы кто куда. Этот черный развернулся, значит, на полном ходу, парусами почти до воды достал, потом выправился и — за нами... Тут, скажу вам, у мене внутри тоже вроде забулькотело. «С чего бы это он? — думаю. — И как при таком ветре поворот оверштаг сумел?» А черный, значится, все наседаеть. Уже метрах в двадцати за нашей кормой прыгаеть. Тут вахтенный из машины выскакиваеть и уже не ореть, а хрипом таким говорит: «Кончаемся, братцы. Машина обороты сбавляеть по неизвестной причине...» — и на карачках по трапу на мостик к капитану. Мы, конешное дело, за ним. Капитан сам за рулем, волосы дыбарем, глаза аж светятся... «Давай, — кричит, — SOS! Сейчас море будет из наших жен вдов делать!» Ну, тут, значится, радист и сыпанул сигнал на всю железку. Только отбарабанил все, что в таком случае положено, наша старушка как прыгнеть вперед, как рванеть... К делу кто-то прожектор засветить догадался. Навели свет на корму, смотрим — в кильватере яхта учебная, вся в пене, уже полузатонула, и паруса — в клочья... Откель ее, горемычную, сорвало, так и осталось неведомо. Не успели прожектор погасить, как она дно показала. Вот оно как в море бывает...
Засольщик в телогрейке умолк и сплюнул в сторону.
— А что у вас с машиной-то приключилось, почему обороты теряла? — спросил молодой матрос, с наивным восхищением слушавший рассказ.
— А вот что. Когда яхта, значится, мимо нас проскакивала, в воде швартовый конец от нее на наш винт навернуло. Ну мы ее как бы на буксир взяли. Машина ход потеряла. Потом конец перетерся, винт получил ход, мы и прыгнули...
— Ловко врешь!.. — сказал кто-то.
— Хошь — верь, хошь — проверь, — пожал плечами рассказчик.
Кругом засмеялись.
— Ребята, а вот я однажды попал в такой...
— Слева по борту судно под норвежским флагом! — закричали с мостика.
Все разом вскочили.
Уже заметно посветлело, и в этом тусклом белесом свете был довольно хорошо виден приближающийся к «Быстрому» низкобортный кораблик с двумя грузовыми стрелами у невысоких мачт. На корме его двумя арками поднимались траловые дуги, на которых темными складками висел трал, видимо недавно поднятый и еще не уложенный вдоль бортов.
— Такие же рыбари, как мы, — сказал кто-то. Через несколько минут суда сошлись на расстояние голоса.
Норвежец слегка отработал назад, чтобы погасить скорость, и застопорил машины. И тотчас на палубу из внутренних помещений стали подниматься рыбаки. Неторопливые, бородатые, все, как один, одетые в серые парусиновые куртки, они степенно подходили к поручням, облокачивались на них и спокойно смотрели на русский траулер, перебрасываясь короткими, сквозь зубы словами. Из ходовой рубки вышел широкий седой старик в синем свитере и, быстро перебирая ногами, боком, как краб, сбежал по трапу на палубу. В руке его отсвечивал белой жестью мегафон. Подойдя к борту, он поднял мегафон и отрекомендовался по-английски:
— «Фиск» из Тромсё. Капитан Хельмар Диггенс. Мы приняли «SOS». Что случилось со «Сверре»?
— Траулер «Быстрый». Мурманск. Выясняем причину катастрофы, — ответили с мостика.
— Что у них там стряслось? — переспросил Диггенс.
— Ничего не известно. Наши люди на борту «Сверре».
— Нужна помощь? — немного подумав, спросил Диггенс.
— Еще не знаем.
— Не по-нашенски делают, — сказал молодой засольщик. — Наши прямо пошли бы к «Сверре» и стали бы помогать.
— Не положено. Права такого нету, — сказал матрос, стоящий рядом.
— Какое там право, если люди гибнут? — удивился засольщик.
— Ты, парень, видать, недавно в море и ничего не знаешь. Есть такое
международное правило. Называется «сэлвидж контракт» — договор о спасении» Вести спасательные работы имеет право только тот, кто первым подошел к гибнущему судну. Вот если договорятся капитаны, тогда могут спасать вместе. Ведь за спасение платят специальную премию.
— И нам тоже заплатят? — с любопытством спросил засольщик.
Матрос посмотрел на засольщика, как на школьника.
— Запомни, парень: мы никогда не зарабатываем на несчастье других.
Тем временем Диггенс о чем-то договорился с Сорокиным, и траулеры начали медленно сходиться. С обоих кораблей за борта выбросили кранцы, и через минуту «Быстрый» мягко вздрогнул от толчка. С палубы на палубу полетели швартовые концы, и вскоре суда закачались борт о борт на одной и той же волне.
Диггенс, вблизи похожий на треугольник, вершиной поставленный вниз — такие широкие у него были плечи, — перешел на «Быстрый». И почти сразу же вслед за этим от «Сверре», отогнанного течением кабельтова на три, отвалила шлюпка и запрыгала на водяных горбах, взмахивая стрекозиными крыльями весел.
Диггенс и Сорокин прошли в кают-компанию. Капитаны сели за стол друг против друга. Норвежец со сдержанным любопытством оглядел помещение, потом вынул из кармана трубку, набил ее табаком и закурил.
— Мы приняли «SOS», — повторил он.
— В какое время? — спросил Сорокин.
— Пять двадцать пять по Гринвичу.
— Ага! И сигнал больше не повторился?
— Нет. Мой радист слушал эфир непрерывно.
— У вас есть текст?
— Да.
Диггенс достал из кармана листок и подал его Сорокину.
Капитан прочитал текст.
— Точная копия нашего. Что вы хотите знать?
— Все.
Сорокин усмехнулся:
— Я тоже хотел бы знать все. А пока знаю только водоизмещение «Сверре» и то, что он не отвечает ни на какие сигналы.
Диггенс выпустил изо рта клуб дыма и положил на стол руки, похожие на узлы канатов.
— Мы отправили на «Сверре» шлюпку для выяснения дела, — сказал Сорокин.
— Будем ждать вашу шлюпку.
— Кофе? — предложил Сорокин.
— Икке, — сказал Диггенс. — Не надо. Благодарю.
— В каком районе вы ловите? — спросил Сорокин чтобы поддержать разговор.
— Зюйдкап.
— Удачно?
— Ит дазнт метэ. Сносно. А вы?
— Район Копытова и Медвежинской банки.
— Хорошо?
— Неважно. Идет только морской окунь.
— Мелкая треска стала на Баренц, — сказал Диггенс и поковырял в трубке каким-то гвоздем, привязанным черным шнурком к чубуку. — Вся хорошая треска уходит к Исланд.
С палубы донеслись топот ног, громкие голоса, потом раздались шаги по коридору, дверь кают-компании распахнулась, и вошли Гришин, Кравчук и Агафонов.
Диггенс сунул трубку в карман и грузно, всем телом повернулся к вошедшим.
Лицо у Гришина было бледным и каким-то остановившимся. В руках он держал толстую тетрадь в черном клеенчатом переплете. Агафонов и Кравчук тоже выглядели растерянными. Они исподлобья смотрели на матросов, набившихся в помещение, как будто не веря, что вернулись на родное судно.
— Ну что там? — нетерпеливо спросил Сорокин.
— Плохо, — сказал Гришин и положил на стол перед Сорокиным тетрадь в черной клеенке. — Вот судовой журнал «Сверре». Они там все мертвые, Владимир Сергеевич...
В кают-компании наступила такая тишина, что стало слышно, как внизу, в машинном отделении, воет осветительное динамо. Потом кто-то чертыхнулся шепотом. Сорокин так резко повернулся к старшему помощнику, что стул под ним взвизгнул.
— Что такое?
— Они умерли, — повторил Гришин. — Все умерли. Капитан, штурман, матросы. Двадцать два человека.
— Почему?
Гришин не ответил и потянулся к графину с водой. Кто-то налил стакан и протянул ему. Старший помощник выпил воду двумя большими глотками и вытер ладонью пот со лба.
Диггенс, прислушивавшийся к словам незнакомого языка, спросил:
— Hvad vad snakker? What does he speak?
— Команда на грузовике мертва, — перевел Сорокин. — Причина не выяснена.
— Дэм! — произнес норвежец и стал шарить по карманам. Найдя трубку, он выколотил ее о край стола и снова засунул в карман.
— Рассказывай все толком, — кивнул Сорокин Гришину.
— Ну... мы поднялись на палубу, — начал старший помощник. — Я несколько раз окликнул: «Эй, на борту!» Никто не ответил. Ни на юте, ни на баке никого не было. Никаких следов паники или аварийных работ. Ничего... Тогда мы поднялись в ходовую рубку. Она была освещена, и мы сразу же увидели капитана. Он лежал между гирокомпасом и рулевой колонкой. Вернее, не лежал, а полусидел, прислонившись спиной к стойке компаса... Лицо... страшное было у него лицо. Как будто перед смертью он кричал или задыхался...
Гришин снова провел ладонью по лбу, вытирая пот.
— И глаза у него были открыты. А на губах — пена... вроде как у эпилептика...
— Мы все так и подались к выходу, — сказал Кравчук. — Лицо у него было, как у удавленника, — такое темно-красное, с синевой...
— Такие бывают, когда человек умрет от угара, — сказал Агафонов.
— Да, похоже на угар, — подтвердил Гришин. — Мы несколько минут стояли, не зная, что делать. Потом начали осматривать рубку, чтобы понять, что его так испугало...
— То не в рубке, то було снаружи, — снова перебил Кравчук. — Вин його як побачив, так зараз и вмер...
— Кого побачив? — спросил Сорокин.
— А я знаю кого? — сказал матрос. — Но чогось побачив, это хвакт.
— Подожди, не путай, — сказал Гришин. — Об этом потом. Так вот, осмотрели мы всю рубку. Все уголки. Ничего! Все в полном порядке. Даже самописец эхолота работал, исправно отбивая нулевую линию и рельеф дна под килем. Потом принялись за тело. Оно было уже холодное и не гнулось... И на нем не оказалось ни одного синяка, ни единой ссадины. Сильное, здоровое тело.. Я не врач, не могу сказать определенно, но впечатление такое, будто он умер от угара и от страха одновременно...
— Вы раздевали мертвого? — спросил Сорокин.
— Не полностью. Только по пояс.
— Что он говорит? — не выдержал Диггенс, не сводивший во время рассказа глаз с лица Гришина.
Сорокин перевел.
Норвежец засопел и покачал головой.
— Потом мы пошли во внутренние помещения. Везде было включено электричество. Полы затянуты каким-то мягким пластиком, вроде ковровой дорожки. Идешь — и не слышно шагов. Неприятное ощущение. Будто крадешься...
— Конкретнее, Михаил, — сказал Сорокин.
— Ну... открыли первую попавшуюся дверь и очутились в штурманской. Маленькая такая... У них планировка судна совсем не такая, как у нас. Да и судно-то ведь другого типа... В рубке лежали двое. Штурман и еще какой-то... Может быть, помощник. Они лежали на полу. Штурман еще держал в руке карандаш. Так крепко держал, что даже пальцы побелели... Наверное — судорога. Помощник лежал ближе к выходу, и руки у него были подобраны под грудь. Будто хотел приподняться и не мог... На планшете лежала карта, и на ней синей чертой проложен курс на Вардё. А начинался курс в Баренцбурге...
— Баренцбург — Вардё? — спросил Диггенс, уловив в рассказе знакомые названия. — Он шел из Баренцбурга в Вардё, так?
— Да, — кивнул Сорокин.
Диггенс что-то пробормотал и начал набивать трубку из кожаного кисета.
Гришин вопросительно посмотрел на Сорокина.
— Он говорит, — перевел Сорокин что пять лет работал на этой линии. Возил на Шпицберген продукты, а оттуда — уголь. Он говорит, что это — обычная грузовая линия. Никогда на ней не было катастроф. Он говорит, что удивлен тем, что случилось со «Сверре», и что это больше похоже на чертовщину, чем на нормальную катастрофу.
Гришин пожал плечами.
— На любой линии может произойти катастрофа. Даже на самой спокойной... Так вот, мы осмотрели весь корабль. Шестерых нашли в кают-компании. Двое лежали в машинном отделении. Остальные — в каютах. Все в самых невероятных позах, будто они корчились от сильной боли. И у всех — выражение ужаса на лицах... У всех без исключения. Будто они увидели что-то невероятно страшное... А машины и механизмы в порядке. Репитер телеграфа стоит на «стоп». Значит, они сначала положили судно в дрейф, а потом... Может быть, что-нибудь в судовом журнале...
— Посмотрим, — сказал Сорокин.
Он придвинул к себе черную тетрадь, принесенную Гришиным.
В электрическом свете гладкая черная клеенка блестела, будто облитая водой, и Сорокин провел по обложке ладонью, словно хотел удостовериться, что она суха. Потом открыл журнал...
Диггенс придвинулся ближе к капитану.
— Ага, — сказал Сорокин. — Они вели записи на английском. Это уже легче. Вот и фамилия капитана: Пер Ивар Танген.
Он посмотрел на норвежца.
Диггенс качнул головой: нет, он не знает никакого Тангена. Да и мало ли капитанов в Норвегии носит имя Танген?
Сорокин снова склонился над плотными желтоватыми страницами и начал просматривать записи, сделанные несмываемым карандашом.
В тишине слабо шелестели страницы да напряженно дышали люди.
Наконец Сорокин поднял голову.
— Обычные вахтенные записи, — сказал он. — Вот последняя: «0 часов по Гринвичу. Смена вахт. Курс зюйд-вест, ближе к весту. Больных на борту нет». Все.
— Да, немного... — сказал радист. — Видимо, все произошло очень быстро. Буквально за несколько минут.
— Именно за несколько минут, — сказал капитан. — Эта просьба именем бога...
— Суеверный радист, — сказал кто-то.
— Э, нет, это не суеверие, — сказал капитан. — Только человек, у которого не осталось никакой надежды, будет молить о помощи именем бога. Наверное, люди умирали один за другим, потому что сразу после этих слов он передал: «Погибли шкипер и почти вся команда». Обратите внимание — не умерли, а погибли. Значит...
Он вынул из кармана радиограмму и положил ее перед собой на стол.
— Вот последние слова: «Умоляю — не медлите... Ниже ватерлинии 7... 7... 7... ж... ж... ж...» К чему здесь семерки и эти буквы «ж»?
— Ну, это объяснить проще простого, — сказал радист. — Он начал передавать что-то еще, причем так быстро, что сорвал руку на точках. Это бывает довольно часто даже с очень опытными операторами. Я сам срывал руку — и приходилось всю азбуку снова, как в учебном классе...
— Какой на судне груз? — спросил вдруг Диггенс.
Сорокин перевел вопрос.
— Уголь, — сказал Гришин.
— Вы хорошо осмотрели трюмы?
— Да. Пришлось открыть оба. Уголь и только уголь. Насыпью.
— Течи нет?
— Нет, трюмы сухие.
— В тысяча девятьсот восьмом году у берегов Англии в районе Доггербэнк произошло очень похожее, — сказал Диггенс. — Фрахтер назывался «Шарю». Водоизмещение — восемьсот тонн. В трюме — пятьсот бочонков с хлорной известью. Он получил течь после шквала. Бочки подмокли. Известь закипела и начала выделять хлор. Прежде чем подошли спасатели, пять человек отравились и умерли. Остальных сняли с борта в тяжелом состоянии. На «Сверре» тоже что-то подобное. Так мне кажется.
Сорокин перевел рассказ Диггенса, и все зашумели.
— Но воздух во всех помещениях норвежца совершенно чистый, — сказал Гришин. — Мы не почувствовали никакого запаха.
— А я розумию, що воны побачили щось и вмэрли от страха, — упрямо сказал Кравчук.
— Чушь, — сказал Сорокин. — Команда-то находилась в разных помещениях. Некоторые были закрыты наглухо.
— История... — протянул кто-то из рыбаков. — Сплошной туман.
В тот же момент пол кают-компании встал наискось. Наверху, на палубе, что-то с грохотом покатилось и сильно ударило в фальшборт. Через секунду траулер выпрямился, и все вскочили, прислушиваясь.
Диггенс решительно сунул трубку в карман.
— Ветер заходит с веста, — сказал он. — Мы теряем время. На борту «Фиск» двадцать четыре человека. Если русский кэптен не возражает, я переброшу на «Сверре» пять человек.
Все собравшиеся в кают-компании поняли и оценили деликатность норвежца. Такой же рыбак, как и они, Диггенс не хотел упускать времени лова, но не хотел оставлять и «Быстрый» расхлебывать всю кашу самому. Пять норвежцев, конечно, не могли управиться с таким большим судном, как «Сверре». Диггенс надеялся, что Сорокин со своей стороны тоже выделит несколько человек, знакомых с машиной и навигацией, и таким образом составится команда для перегона судна в ближайший порт.
— Ну, что ж, предложение дельное, — сказал Сорокин, и впервые по его лицу скользнула улыбка. — Сейчас мы составим «сэлвидж контракт». Гришин, берите с собой второго машиниста и четырех матросов и отправляйтесь на грузовик.
Он надвинул фуражку на лоб, подошел к Диггенсу и крепко пожал ему руку.
Тайна «Уранг Медан»
Глухо гудит мотор лебедки. Повизгивают ролики, по которым ползут ваера, тянущие из глубины трал. Вот он уже на поверхности, в круге быстро тающей пены. Сорокин на глаз прикидывает: тонны полторы. До семи вечера успеют сделать еще два-три подъема. Примерно пять тонн. Двенадцать суток лова, чтобы заполнить трюмы. Двое суток потеряно на «Сверре», да еще эта несчастная Медвежинская банка, чтоб она провалилась: то густо, то пусто. Двенадцать суток авральной работы. Вот оно, рыбацкое счастье...
Авралят все. Даже боцман, перетаскивая с борта на борт тяжелый черный шланг, обдает водой дощатые разделочные столы и палубу, смывая в море рыбьи потроха и головы, оставшиеся от предыдущей разделки.
Трал повисает над палубой. Огромный сетчатый мешок наполнен влажным стальным блеском. Старший рыбмастер резко рубит воздух ладонью:
— Давай!
Слабнет запирающий трос. Зев трала распахивается, и на палубу рушится шелестящий поток извивающейся, бьющейся, скользкой рыбы.
У разделочного стола уже приготовилась бригада.
Как только живая волна подкатывается к ногам шкеровщиков, они нагибаются и обеими руками начинают швырять треску на стол. Рыбины мокро шлепают по толстым доскам, разевают рты, судорожно хватая воздух. Голубоватые их бока жемчужно светятся. И сразу же раздается дробный стук ножей. Рыба разделывается в три удара. Первым ударом шкеровщик отсекает треске голову. Вторым вспарывает брюхо и едва заметным движением лезвия отделяет и отбрасывает в лоток печень. Третьим заканчивает разделку и отправляет треугольную с нежно-розовым нутром тушку в темную горловину люка, в трюм. Там, внизу, невидимые, работают засольщики в блестящих клеенчатых робах, морозильщики в длинных, до локтя, резиновых перчатках и консервных дел мастера.
Налетевший с запада шквал унесся к Новой Земле, но море еще не успокоилось, бунтует, вертит на волнах траулер. Сорокин смотрит на северо-запад, в сторону Шпицбергена. Только бы удержалась погода...
Эх, ты, рыбацкое счастье!..
...Третий, последний подъем трала. Итого за день — четыре с небольшим тонны.
Тусклые сумерки быстро сгущаются в ночь. Лов окончен. Рыбаки, устало переговариваясь, уходят в душевую. В слабом свете фонарей вахтенные моют палубу. Шипит, разбиваясь в туман, струя из брандспойта. Вахтенные в клеенчатых куртках, зюйдвестках и высоких резиновых сапогах похожи на космонавтов.
«Сверре» почти забыт. Только изредка кто-нибудь вспомнит о нем, как о страшной загадке, заданной морем. Работа, работа, работа, вахты, авралы — они вытеснили все. Сейчас самое главное — выполнить план. Рассказы будут потом, на берегу, когда много свободного времени и можно засидеться далеко за полночь в кругу родных и друзей. Вот тогда можно дать волю фантазии. А сейчас «Сверре» уже в порту, в Вардё или в Вадсё, и им занимаются специальные морские комиссии.
...У себя в каюте Сорокин сбросил китель и несколько минут сидел за столиком, отдыхая. С каждым годом усталость после напряженной работы приходила все быстрее. «Как-никак, пятьдесят четыре года, скоро на свалку», — подумал он с горечью. Еще один-два сезона — и все. Останется он на берегу для портовой службы или будет направлен куда-нибудь на юг, на Черное море, на маленький белый дизель, прогуливаться с курортниками от Севастополя до Ялты...
Он достал из шкафчика электробритву и зеркало, повернул на себя рефлектор лампы и провел рукой по подбородку. Как бы он ни устал, но бритье утром и вечером было железным законом, и он никогда его не нарушал. Еще никто из команды не видел Сорокина со щетиной на лице.
В дверь постучали.
— Да, — сказал капитан.
В каюту вошел радист Бабичев с толстой синей книгой под мышкой. Увидев, что Сорокин собирается бриться, он замялся у двери, но капитан показал жестом: «садись», и радист боком присел на узкую койку.
— Что-нибудь срочное?
— Как сказать... Извините, Владимир Сергеевич, но я просто не мог... Тут действительно такая чертовщина накручивается, что просто не знаю, что думать. Вот посмотрите сами...
Радист положил на столик книгу, в одном месте заложенную полоской бумаги. Сорокин мельком взглянул на заглавие. Это был «Регистровый справочник Ллойда», раздел второй.
— Тебя все еще волнует история «Сверре»?
— Да. А вас разве она не волнует?
— Откровенно, я даже не знаю, что думать. Очень странно все это.
— А я здесь кое-что нашел, Владимир Сергеевич, — сказал радист. Он открыл справочник на закладке и отчеркнул ногтем абзац. — Вот здесь. Прочитайте, пожалуйста.
Сорокин придвинул к себе книгу.
«9 февраля 1948 года несколькими кораблями, находящимися в районе Молуккских островов, были приняты сигналы бедствия. Сигналы передавал голландский пароход «Уранг Медан». «Погибли все офицеры и капитан... Возможно, в живых остался один я... » Затем следует серия не поддающихся расшифровке точек и тире. Потом совершенно отчетливо: «Я умираю», и после этого уже только зловещее молчание.
По указанному направлению с Малайи и Суматры к терпящему бедствие пароходу направились три спасательных судна. Они нашли его в пятидесяти милях от предполагаемого места. Когда спасательные партии высадились на «Уранг Медан», они стали свидетелями жуткого зрелища. На судне не было ни одного живого существа. Капитан лежал на мостике, тела остальных офицеров — в штурманской рубке и кают-компании. Радист свисал со стула в радиорубке. Его рука все еще сжимала головку телеграфного ключа. И на всех лицах застыло выражение конвульсивного ужаса. Но, как ни странно, ни на одном теле не было заметно ран или каких-нибудь повреждений.
Спасательные суда хотели взять «Уранг Медан» на буксир и доставить его в ближайший порт, но не успели этого сделать. Из трюма № 4 неожиданно вырвалось пламя и повалил дым. Разразившийся пожар бушевал с такой силой, что потушить его было невозможно. Через несколько минут раздался взрыв и судно почти до половины корпуса выскочило из воды. Потом оно осело на корму и исчезло в волнах.
Позднее было выяснено, что трюмы «Уранг Медан» были загружены копрой, сандаловым деревом и кофе. Ничего взрывчатого в них не было».
Капитан кончил читать и посмотрел на радиста. В глазах его было недоумение. Некоторое время оба молчали. Наконец капитан постучал пальцем по справочнику:
— Интересно... Почти полное совпадение. Если бы не солидное имя Ллойда, я бы подумал, что читаю отрывок из детектива Конан-Дойля.
— И обратите внимание, Владимир Сергеевич, — события на «Сверре» развивались в той же самой последовательности, что и на «Уранг Медан». Сначала погибала команда, и в последнюю очередь — радист. Удивительно, что даже радиограммы чуть ли не дублируют друг друга. «Погибли все офицеры и капитан... Возможно, в живых остался один я...» Прямо мистика! Потом эти не поддающиеся расшифровке точки и тире. В нашем случае — эти семерки и «ж»... Два случая, почти совпадающие в деталях, — это уже почти закономерность.
Какие у тебя соображения? — с любопытством спросил Сорокин.
— Соображения? Какие тут соображения... Так, несколько догадок.
— Что же ты предполагаешь?
— Видите... Причин смерти здесь может быть только две. Я рассуждал так. Человек мертв, и на его теле нет никаких следов насилия, никаких повреждений. Что с ним могло произойти? Он мог отравиться, мог умереть от кровоизлияния в мозг, от инфаркта или от какой-нибудь инфекции. Люди умирают по-разному. Но когда десятки людей погибают одинаково, когда симптомы смерти у всех одни и те же, причин для объяснения остается не так уж много. У всех одновременно, например, не могло произойти кровоизлияния в мозг или инфаркта. Инфекция тоже исключается, потому что разные организмы по-разному сопротивляются болезням. Сильные сдаются после долгой борьбы, те, что послабее, — быстро. И потом — человек может быть совсем не подвержен болезни, у него может существовать врожденный иммунитет. В конце концов, если бы на борту «Сверре» появились больные, это обязательно было бы отмечено в судовом журнале. Значит, остается всего две причины. В каком случае несколько десятков людей за пять-шесть минут могут отправиться на тот свет? По-моему, только в том, если они все одновременно получили сильное пищевое отравление или же воздух, которым они дышали, был отравлен.
Сорокин недоверчиво хмыкнул:
— Воздух! Что могло отравить воздух? Разве только груз, если у них в трюмах были какие-нибудь химикаты, как, например, на «Шарк», о котором рассказывал Диггенс.
— Воздух мог быть отравлен не только изнутри корабля, но и снаружи, — сказал радист.
— Эк ты хватил! Выходит, газовая атака? Но для чего и кто мог атаковать старый грузовик с углем?
— Может быть, он попал в зону каких-нибудь испытаний?
— Ну, брат... такие испытания в мирное время... Правдоподобнее всего, что они отравились изнутри.
— Владимир Сергеевич, да ведь в трюмах же у них ничего не было, кроме шпицбергенского угля! И это не объясняет случая с «Уранг Меданом». Ведь ясно сказано, что голландец был загружен копрой, сандалом и кофе.
— Э, знаю я капитанов этих фрахтеров! — поморщился Сорокин. — По грузовым ведомостям они принимают на борт тропическую древесину и лимоны, а контрабандой перевозят автоматы, патроны и пластическую взрывчатку. Чем ты объяснишь взрыв, утопивший судно? Конечно, у них в трюмах было кое-что кроме сандала и мякоти кокосового ореха. Год-то какой? Сорок восьмой. Голландцы в Индонезии как на пороховой бочке. И готовились к войне, конечно.
— Владимир Сергеевич, а вентиляция? Ведь при такой вентиляции, которая существует на современных судах, ни один газ не удержится во внутренних помещениях и минуты. А тем более в тропиках, где вентиляторы включают на полную мощность. Нет, вернее всего предположить, что команда отравилась извне. Сам воздух вокруг корабля был отравлен.
— А вентиляция? — в тон Бабичеву сказал Сорокин. — Ну пусть будет какая-то отравленная зона снаружи. Облако над водой размером, скажем, в сотню метров. При нормальном ходе в шесть-семь узлов судно проскочит его за несколько секунд и вентиляторы заберут такую малую часть газа, что... Или облако должно быть очень большим, или отравляющее вещество должно быть невероятной силы.
— Но все-таки ты допускаешь, что может такое случиться?
— М-м... не отрицаю. Вопрос — откуда взялся этот сильнейший газ?
— Вот это и есть настоящая загадка, — сказал радист. — Помню, в газетах сообщали, как у американцев в какой-то лаборатории произошла утечка парализующего газа и от этого погибло несколько отар овец.
— Море не лаборатория.
— Понятно. Но объяснение может быть, И Атлантика, и район Архипелага — зоны великого разлома земной коры. Здесь сотни вулканов. Один Мерапи на Яве чего только стоит! А подводных извержений в этих районах происходит несколько в год. Возможно, «Уранг Медан» проходил над таким вулканом в тот момент, когда начиналось извержение. Огромный пузырь газов взлетел из глубины океана к поверхности и охватил корабль. Вот тебе огромная зона отравления. Мощные вентиляторы всосали отравленный воздух внутрь судна и разогнали его по всем помещениям. Люди погибали от удушья, даже не понимая, что происходит. Вот почему на лицах выражение ужаса. Они были застигнуты смертью врасплох. Палубная команда и радист из своей рубки видели выделение из-под воды газа. Отсюда в радиограмме эти слова: «ниже ватерлинии...»
— Правдоподобно, но не совсем, — сказал Сорокин. — Ведь спасатели подошли к голландцу очень быстро, через пятнадцать-двадцать минут. В районе Молукк корабли ходят на видимости друг у друга. Извержение заметили бы несколько судов сразу. А в Баренце вообще нет никаких вулканических зон. За тысячу лет здесь не было зарегистрировано ни одного подводного извержения. Ни разу об этом не слышал.
— «Сверре» — особый случай, — сказал радист, — можно предположить...
Сорокин решительно посмотрел на часы.
— Вот что, Григорий, совсем ты меня запутал своими особыми случаями. Хватит плести канаты из морской пены. И без нас всяких сказок достаточно выдумано. Этак мы и до космических пришельцев договоримся. Ступай, спокойно занимайся своим делом. Эту историю объяснят и без нас. Придем в порт. Почитаем на досуге норвежские газеты. Дождемся Гришина. И все узнаем.
Ботулизм
Норвежские газеты писали о катастрофе разное.
Крупнейшие, самые солидные и влиятельные, только сообщили о морской трагедии, не строя никаких догадок.
Зато другие девали волю фантазии. Целые выпуски были посвящены «Сверре». Пронырливые репортеры сфотографировали не только Гришина и русских матросов, которые вместе с норвежцами привели грузовик в Вардё, но даже мертвого капитана Тангена в ходовой рубке и груды шпицбергенского угля в трюмах.
«Контакты телеграфного ключа, которым радист подавал сигнал бедствия, — писал один научный обозреватель, — были намертво приварены друг к другу, в результате чего ключ оказался замкнутым накоротко и радиостанция вышла из строя. По данным метеослужбы незадолго до катастрофы в районе Медвежьего острова разразилась кратковременная, но очень сильная и необычная для этого времени года гроза, которая быстро переместилась к Нордкапу. Последствием этой грозы могла явиться шаровая молния большого потенциала. Вероятнее всего, это была не одиночная молния, а так называемая четочная, состоящая из цепочки огненных шаров, следующих друг за другом на небольшом расстоянии. Весьма возможно, что часть этой цепочки попала в море у борта корабля и радист «Сверре» видел, как вода кипит ниже ватерлинии. Известны случаи, когда подобные молнии величиной с шарик для настольного тенниса, падая в бочки с водой, в несколько секунд нагревали весь объем воды до кипения. Отмечены случаи, когда молнии поражали большое количество людей в закрытых помещениях, не оставляя на их телах ни малейшего следа».
Другой, наоборот, предполагал, что рядом с грузовиком упал метеорит неизвестного состава, вещество которого при соединении с водой выделило большое количество ядовитого газа. Именно этот газ отравил команду корабля, а симптомами отравления явилось выражение ужаса на лицах мертвых. Телеграфный же ключ был замкнут самим радистом последним судорожным движением руки. Возросший в электрической цепи ток вывел из строя генератор радиостанции.
Одна из газет делала осторожный намек, что мог иметь место случай диверсии, хотя не объясняла, кому и для чего понадобился старый грузовик, загруженный углем.
Радио сообщило слушателям, что из Осло в Вардё прибыла специальная морская комиссия, составленная из криминалистов, врачей и химиков, и в ближайшее время, буквально в несколько дней, загадка «Сверре» будет разгадана.
Через неделю была опубликована информация, которую читатели ждали с таким нетерпением.
«...Кровь погибших моряков подверглась тщательному анализу, — говорилось в заключении экспертной комиссии. — Было установлено, что смерть наступила в результате ботулизма (отравления колбасным ядом). Этот сильнейший из всех известных человеку органических ядов образуется при длительном хранении при неблагоприятных условиях консервированного, копченого и свежего мяса и некоторых продуктов растительного происхождения (например, неправильно законсервированных огурцов).
Вероятнее всего, на борту «Сверре» находились недоброкачественные продукты, которые и вызвали массовое отравление команды. Ответственность за происшедшее целиком и полностью ложится на поставщиков провианта для судов наших северных линий...»
Сенсация была погашена.
Интерес к катастрофе стал быстро падать и вскоре сошел на нет.
О «Сверре» начали забывать.
Мало ли кораблей каждый год погибает в открытом море и у причалов? Мало ли пропадает без вести со всем своим экипажем, не успев даже крикнуть в эфир «SOS»?
По данным ЮНЕСКО и «Красной Книги» Ллойда, ежегодно в море в результате несчастных случаев погибает в среднем двести восемьдесят судов и около двухсот тысяч человек. Из них около семнадцати кораблей пропадает без вести. Три катастрофы происходят при необъяснимых обстоятельствах...
Только еще один раз имя «Сверре» мелькнуло на газетной странице.
«Ворт Ланд» сообщила, что в продуктах из кладовых «Сверре» не было обнаружено ни малейших следов ботюлинума. Более того: в накладных, по которым команда получала продукты в порту приписки, вообще не значилось какое-либо копченое, консервированное или свежее мясо. Рейс был короткий, и в камбузе готовились только рыбные блюда.
Печать уделяла истории «Сверре» не так уж много внимания, и для читателей не моряков она прошла незаметной. Норвегия — морская страна, ее не удивишь происшествиями на море. По тоннажу своего торгового флота она стоит впереди Соединенных Штатов Америки и Советского Союза. Что значит для страны, Имеющей флот в двадцать два миллиона регистровых брутто-тонн, потеря старенького грузовика в две тысячи тонн, да к тому же частного? Еще мелькали на страницах газет более сенсационные сообщения о столкновении в заливе Баззердс у полуострова Кейп-Код норвежского грузового теплохода «Фернвью» с огромным американским танкером «Дайнафьюэл». Еще свежи были воспоминания об исчезновении 3 февраля 1963 года в районе 26°40' северной широты и 88° западной долготы танкера «Марин Сольфер Куин». Судно вышло 2 февраля из порта Бомонт и направилось в Норфолк. Танки его были залиты расплавленной серой. Через двадцать один час после начала рейса «Марин Сольфер» перестала отвечать на позывные береговых радиостанций. Вместе с танкером канули в безвестность тридцать девять человек экипажа. Еще печатались материалы следственной комиссии морского суда и морской экспертизы о сверхстранном исчезновении у мыса Лизард (Англия) теплохода «Ардгарри», когда тысяча девятьсот шестьдесят третий год, и так щедрый на сенсации, преподнес миру беспрецедентное «преступление века» — убийство американского президента Джона Кеннеди. Через несколько недель к нему прибавилось знаменитое «ограбление века» — кража двух с половиной миллионов фунтов стерлингов из королевской почты в Англии.
А в конце года грянула очередная сенсация, вычеркнувшая с газетных полос даже королевскую почту, так как дело шло о неизмеримо больших суммах денег и неизмеримо большем преступлении.
Имя этой новой сенсации было ТОПЛИЦ.
И под натиском невероятных событий «Сверре» отодвинулся на задний план, а потом и вовсе потерялся в вихре газетных телеграмм и экстренных сообщений...
Написав это, я вложил в машинку чистые листы бумаги и задумался.
Историю «Сверре» я услышал в Мурманске, в Доме культуры моряков, где вечерами коротал время в чудесной библиотеке. Подробности катастрофы мне очень красочно изложил Григорий Иванович Бабичев, радист траулера «Быстрый», с которым я познакомился в рыбном порту.
Можно было принять любую версию норвежских газет, придумать захватывающий сюжет и построить на этом материале фантастическую повесть, но я не умею писать фантастику. Я люблю читать ее, но даже читая понимаю, что это — игра, предложенная автором и ведущаяся более или менее умело. Меня же всегда влекла жизнь во всей сложности ее переплетений. И как я ни пытался узнать еще что-нибудь о дальнейшей судьбе «Сверре», мне ничего не удалось. Так и осталась эта история до поры до времени для меня «закрытой».
За тысячу лет плаваний человека по морям и океанам накопилось немало загадочных событий. Сколько кораблей, покинув порт, не вернулось к родным берегам! Морские историки и писатели пытались выяснить судьбу этих судов, но почти всегда большой труд их оказывался безрезультатным.
А статистика холодно регистрировала:
«Ежегодно в море в результате различных несчастных случаев погибает до двухсот восьмидесяти судов и около двухсот тысяч человек. В трех случаях из двухсот восьмидесяти причину катастрофы установить вообще не удается...»