Я проснулся и сразу услышал шум воды под собой и ощутил на груди жуткую тяжесть. Вокруг было сумрачно. Продрав глаза, я увидел, что на меня пялится другая пара глаз, огромных, золотистых и довольно близко поставленных. И понял, что меня придавил к палубе гигантский кот. Судя по тому, какое уютное тепло образовалось в месте соприкосновения наших тел, а также по весьма довольному выражению мохнатой мордочки, он пребывал у меня на груди уже довольно давно. Кот был поистине огромных размеров, весь покрытый длинной серо-золотистой шерстью, дыбом поднимавшейся над головой. Острые уши украшали длинные кисточки. Среди этого моря шерсти мордочка кота казалась странно маленькой, а близко поставленные глаза над крохотным черным носом придавали ей доброе и умное выражение, немного насмешливое, как у обезьянки. Я осторожно поднял руку, чтобы погладить его по голове, а он в ответ вытянул свою огромную лапу и нежно коснулся моей щеки. Я почесал его за мохнатыми ушами, и он начал довольно мурлыкать. От этого по моему телу пошла легкая вибрация, достигая печенки.

— Доброе утро, — сказал я ему.

Кот зевнул, и его усы защекотали мне шею.

— Ты кто такой?

Кот встал и потянулся, распушив свой пышный хвост. Потом наклонился и потыкался носом мне в лицо этаким дружеским жестом, затем повернулся, проследовал по моему телу и ушел, все еще продолжая мурлыкать.

Я встал и вслед за котом выбрался на палубу. Солнце уже сияло вовсю, и холодный, сырой воздух быстро прогнал остатки сна. Как обычно, все на корабле были заняты — скребли палубу, чинили паруса, делали массу всяких дел, которые оставались мне совершенно непонятными. Никто меня не приветствовал, даже не взглянул в мою сторону, так что я решил сам все тут осмотреть. Вчерашний день прошел как в тумане, но сейчас корабль уже начал складываться у меня в уме в определенный образ.

Это было огромное, широкое судно. С того места, где я стоял, под самой мачтой, вздымавшейся ввысь, кажется, прямо из середины палубы, корабль словно бы загибался вверх и впереди, и сзади. В передней его части палуба поднималась под острым углом, образуя нечто вроде деревянного строения, по верху которого шел ряд амбразур. За ним торчала короткая мачта, указывавшая нам путь вперед, в зеленоватое с белыми барашками море. Позади меня палуба заканчивалась, упираясь в деревянную стену надстройки, в которой была дверь, ведущая в капитанскую каюту. Над ней располагалась еще одна палуба, поменьше, тоже защищенная стеной с бойницами. Должен сознаться, что я, человек совершенно сухопутный и привыкший к каменным стенам, нашел эти деревянные укрепления довольно странными. На мой взгляд, это было нечто вроде небольшого замка, построенного из дерева. Маленький деревянный замок посреди моря. Даже на верхушке мачты имелось нечто вроде миниатюрной крепостицы, этакая башенка размером с половину большой бочки. Я еще поозирался вокруг и заметил оружие, аккуратно составленное там и тут — пики и нескладные, угрожающие на вид алебарды, ощерившиеся во все стороны остриями и зазубренными крюками, похожими на когти; здоровенные гнутые абордажные крючья. И команду я разглядел получше: тут были люди любого роста и веса, одни светловолосые, другие черные. Все они сильно загорели и казались довольно мрачными и суровыми. И любой выглядел так, словно был готов немедленно схватить одну из этих жутких алебард и сокрушить все вокруг. Меня аж передернуло, но тут корабль накренился, парус над головой захлопал на ветру, и все тут же оторвались от своих дел и подняли глаза, напряженные и готовые ко всему. Тут я понял, что ошибся, приняв их сосредоточенность за суровость и мрачность; эти люди жили в своем мире, окруженном деревянными стенами, и здесь они ориентировались свободно, прекрасно его зная. Это действительно крепость, и они готовы ее защищать до последней капли крови.

Ветер, кажется, немного поменял направление. Раздались команды, матросы взялись за веревки, и парус — огромный кусок парусины — снова наполнился ветром. Я всем мешал, болтаясь под ногами, хотя никто из команды не обращал на меня ни малейшего внимания, словно на бессловесный сундук или бочку. Ныряя и лавируя между матросами, я пробрался в заднюю часть корабля, где обнаружил узкую лестницу, ведущую в маленькую крепость на крыше капитанской каюты. Я взобрался наверх и очутился на небольшой огороженной площадке. Вблизи деревянные укрепления выглядели гораздо более мощными: толстые, иссеченные зарубками, высотой с мой рост. А в середине этой площадки стоял человек, широко расставив ноги, как будто привязанный к огромному деревянному брусу, дергавшемуся и вибрировавшему у него в руках. Солнце было позади него, светило мне прямо в глаза. В сравнении с деятельной суетой внизу эта фигура являла собой образец спокойствия и непоколебимости. Развернувшись, я направился обратно к лестнице и тут столкнулся с капитаном, который, смеясь, отодвинул меня с дороги.

— Уже встал, Петрок? Как спалось?

Я ответил, что спал мертвым сном без сновидений.

— А вот кто это был, — добавил я, — такое чудовищное создание, которое меня разбудило?

Де Монтальяк нахмурился:

— Чудовищное, говоришь? Видимо, это был Димитрий, наш палубный мастер.

Теперь рассмеялся я:

— Да нет, не человек, сэр. У него четыре ноги и хвост, как у лисы. Может, конечно, его зовут и Димитрий…

— Ах вон оно что! Это Фафнир к тебе приходил. Здоровее любого палубного мастера, хотя и не такой свирепый. Эти коты живут в лесах Норвегии и частенько спариваются с рысями. Мы его взяли слепым котенком. Расул забрал у одной рыночной торговки в Тронхейме, та собиралась его утопить. Ласковый, словно ребенок, умный, почти как человек. Я раз видел, как он целиком проглотил крысу.

— Думаю, он легко мог проделать то же самое с моей башкой.

— Вполне возможно. Я вижу, ты уже начал изучать корабль. Отлично. И что успел увидеть?

— Матросов, похожих на воинов, деревянные крепости и… — Я понизил голос и ткнул пальцем себе за спину, где высилась загадочная фигура. — И вот этого.

— Это Низам, — пояснил капитан. — Еще один гигант среди нас. Но ему и нужно быть таким, чтобы управляться с рулем. Пойдем, познакомишься с ним. — И прежде чем я успел отказаться, потащил меня по вздымающейся палубе.

Когда солнце перестало бить мне прямо в глаза, я разглядел, что Низам и впрямь просто человек, выше ростом и мощнее, чем я или капитан, но никакое не чудовище. И еще — он мавр, первый мавр, которого я увидел в своей жизни. Я стоял лицом к лицу с одним из тех самых демонов-безбожников, наводняющих этот мир, пожирателей детей, поклоняющихся идолам Магомета, осквернителей христианских святых мест. Я видел их изображения на вывесках таверн и в других местах: угольно-черные рожи, похожие на горгулий, с красными глазами и острыми белыми зубами. Но сейчас передо мной стоял человек со светло-коричневой кожей, миндалевидными глазами и мощным кривым носом, с совершенно нормальными зубами. Волосы у него были черные и короткие, в ушах посверкивали серьги с небольшими рубинами; лицо украшала небольшая бородка, острым клинышком торчавшая с подбородка. Капитан представил нас друг другу, и мавр важно мне кивнул, прикоснувшись правой рукой к груди, потом к губам и ко лбу.

— Да пребудет с тобой мир, — сказал он.

— И с тобой тоже, сэр, — ответил я. К моему ужасу, он взорвался рокочущим смехом, наклонился над румпелем и хлопнул меня по здоровому плечу.

— Милый мой юноша, у тебя, наверное, душа мусульманина! — воскликнул он. — Салам алейкум, «мир тебе» — вот наше приветствие, а отвечать надо алейкум салам! Это значит — «и тебе». Где ты откопал этого бродягу? — спросил он у капитана. — Обычный франкский болван стал бы благодарить меня, а то и разразился бы речью, поминая Христа и тому подобный вздор. А этот мне нравится!

— Ни слова о душе, мой милый, пока не пробило полдень, — предостерег де Монтальяк. — А что до мастера Петрока, так это он нашел меня. Притом ему пришлось смотреть смерти прямо в лицо.

— Я уже кое-что слыхал о твоих приключениях, мой юный друг, — обернулся ко мне Низам, — но, может быть, ты сам мне о них расскажешь? — И, видя, как я помрачнел, быстро добавил: — Через пару-тройку дней, естественно, когда немного тут пообвыкнешь. Тяжело одному стоять всю долгую вахту. Сделай одолжение, составь мне как-нибудь компанию.

— С радостью составлю тебе компанию, сэр, и это будет вовсе не одолжение, — ответил я.

— Весьма любезно с твоей стороны, — заметил капитан. — Только берегись, парень, — ты попал в логово больших любителей разных историй. Мой тебе совет: сначала требуй историю от них, а уж потом рассказывай свою. По большей части все их рассказы касаются жутких и кровавых событий, но, можешь быть уверен, твой займет достойное место среди них как самый жуткий.

Капитан повернулся и пошел обратно на главную палубу, а я попрощался с Низамом и спустился по лестнице следом за ним. Нельзя отрицать, что моя нынешняя обитель со всеми ее вооруженными, хмурыми и суровыми обитателями уже начинала вызывать у меня определенные опасения. К тому же то, что я принимал за твердую землю, оказалось лишь длинной размытой полоской на горизонте. Де Монтальяка, Жиля и Расула я мог считать своими союзниками, а Низам оказался вовсе не чудовищем, как я было решил, увидев его впервые, но я с болью сознавал, что все равно остался один — раненый, испуганный и в окружении по меньшей мере незнакомом, а по сути совершенно диковинном и чуждом. Даже корабельный кот казался мне мохнатым великаном. Наиболее реальный шанс выжить заключался для меня в том, чтобы покрепче держаться за край капитанского плаща.

Однако в то утро де Монтальяк без каких-либо просьб с моей стороны вызвался быть моим гидом и защитником. Он представил меня по очереди всем членам команды корабля, и каждый матрос с удовольствием отрывался от своих занятий и знакомился со мной. Сначала я все время испытывал искушение спрятаться за спину капитана, но, к огромному своему удивлению, вскоре обнаружил, что члены экипажа не представляют никакой угрозы, хотя их внешний вид заставлял предполагать обратное. Каждый вполне серьезно поклонился мне, некоторые пожали руку, другие приветствовали меня в манере, принятой в их странах. Кое-кто встречал меня тем же жестом, что и Низам, однако среди них не было темнокожих мавров, и это показалось мне странным.

Следующее знакомство оказалось самым пугающим. Капитан уже упоминал Димитрия, огромного и жуткого палубного мастера, и сейчас повел меня к странной маленькой крепостице, вздымавшейся над носовой частью корабля. «Это корабль, Петрок, не просто суденышко», — настоятельно повторял он мне, направляясь к огромной фигуре, склонившейся над точильным станком в скудной тени, отбрасываемой деревянной стеной надстройки, и острящей лезвие алебарды, так что во все стороны летели искры. Наточив очередную алебарду, он передавал ее помощнику, который складывал готовое оружие в грубо сколоченные деревянные ящики, заполненные чем-то вроде топленого сала.

Услышав, что капитан назвал его по имени, человек оторвал взгляд от точильного камня и повернул ко мне лицо, все состоящее из бугров и неровностей — словно в тесто кинули горсть камешков. Тут явно похозяйничала оспа, а одна щека к тому же была начисто срезана, а на ее месте красовалась блестящая плоская полоса зажившей плоти, затвердевшей шрамом. Мясистый нос был сломан у самой переносицы, почти между глазами, маленькими и карими. Коротко остриженные волосы были сплошь седые. Когда он повернулся к нам, я заметил, что тот же острый как бритва клинок снес ему не только щеку, но и правое ухо.

— Это Димитрий, болгарин. Он несет на своих плечах все заботы о нас, — сказал капитан.

Гигант лишь пожал плечами и вперил в меня свои глазки, живые и блестящие, буквально пригвоздив меня ими к месту как шилом.

— А это Петрок, — продолжал капитан. — Буду признателен, если ты возьмешь его под свою опеку. Хочу, чтобы он научился всему, что надо знать на корабле, и управлять им. Увидишь, он сообразительный малый.

— Петрок? — переспросил Димитрий. Голос у него был хриплый и гортанный. Он ухмыльнулся, и я понял, что только такую улыбку и может изобразить его лишенное щеки лицо. Я пожал протянутую руку — огромную, как все эти алебарды, и столь же твердую. — Вот и познакомились.

На этом все и закончилось. Димитрий зафиксировал мое присутствие и тут же вернулся к своему точильному камню. Я обернулся к капитану за разъяснениями, но тот уже представлял меня другому человеку, который укладывал оружие в сундук, смазывая его салом, — тощему, сильно загорелому, со сверкающими синими глазами. Оказалось, его зовут Иштван, он с острова Сплит, что в Далмации, и очень рад со мной познакомиться — и все это сплошным потоком слов, стремительно выливавшимся из него на едва понятном английском с акцентом, несколько иным, чем у Димитрия. Я что-то пробормотал в ответ и поклонился, а Иштван подмигнул мне, протянул свою перемазанную салом руку и захихикал, когда я заколебался, прежде чем ее пожать. Я весь вспыхнул.

— Умный малый, капитан! — рассмеялся Иштван. — Остерегается подвоха. Он мне нравится!

Распрощавшись с Димитрием и Иштваном, мы с капитаном направились к группе матросов, сидевших на палубе скрестив ноги и накладывавших заплаты на огромное полотнище паруса.

— Славно, что ты понравился этим двоим, — заметил капитан. — Димитрий выглядит свирепым, не правда ли? А на самом деле он еще свирепее, чем можно судить по внешнему виду. Иштван тоже отличный воин. Эти двое ничего не боятся, но у них достаточно ума и осторожности, поэтому они и сумели сохранить мясо на костях и душу в теле. Слушай их внимательно и будь благодарен, если они поделятся с тобой своими знаниями, а в бою держись поближе к ним. Если, конечно, случится бой, — быстро добавил он, заметив мой испуганный взгляд.

Так мы провели утро. Де Монтальяк озаботился, чтобы я познакомился со всеми на борту «Кормарана». Я понял, что жуткие на вид члены экипажа не столь страшны, как показалось на первый взгляд, и рады или по крайней мере любопытствуют познакомиться со мной, зная, какие опасности выпали на мою долю, уравняв меня с ними хотя бы в этом отношении. Я и сейчас помню все их лица и имена, но не имею возможности рассказать обо всех. О людях вроде Джанни из Венеции; о Хорсте-германце, который когда-то был ни больше ни меньше как рыцарем Тевтонского ордена; об Исааке, корабельном лекаре, и его друге, поэте и поваре Абу, — оба они были евреями из Валенсии; о Павлосе, том человеке с мечом, которого я встретил в «Белом лебеде» в Дартмуте и который раньше служил в гвардии деспота Эпира — греческого князя, о котором я никогда, к своему глубокому удивлению, даже и не слышал, — но стал жертвой придворных интриг и был счастлив, что ему удалось бежать, сохранив свою шкуру. Были там еще Илия и Панайотис, братья с Крита, Расул, оказавшийся мавром с Сицилии; Снорри-датчаннн, Гутхлаф, угрюмый корабельный плотник, тоже датчанин; и еще многие другие, со всех концов и уголков христианского мира и из других, еще более далеких мест.

В общем и целом команда «Кормарана» являла собой сборище бродяг, людей веры и меча, ученых и менестрелей. Все они, почти без исключений, давно уже убедились, что не в состоянии жить обычной повседневной жизнью в нормальном мире. А здесь они вместе трудились и умирали. Ссоры на борту были редкостью. Стычки случались еще реже и быстро заканчивались: хотя любой был хорошо знаком и с войной, и со смертью, знал их как свои пять пальцев, но, думаю все же, лишь немногие любили насилие как таковое, просто ради самого насилия. И даже если некоторые были не слишком высокого мнения друг о друге, всех их объединяла безусловная преданность капитану.

И вот я, бывший монах, придерживавшийся раньше совершенно ортодоксальных взглядов, попал в самую гущу мавров, евреев, схизматиков и еретиков. Все они открыто исповедовали свою веру. А у многих других, как я выяснил, были еще и строго оберегаемые тайны. Дело в том, что я попал к людям, на которых религия ополчилась как злейший враг. Да, конечно, среди них попадались и негодяи вроде Джанни, которые давно уже не считались ни с людскими, ни с Божьими законами, встав на этот путь по капризу злой судьбы или по собственному выбору, люди меча, люди войны, не знавшие иной жизни, кроме схватки. Но, как мне кажется, большую часть экипажа составляли изгои, которых ждало преследование или даже смерть, узнай об их религиозных убеждениях в любой стране, кроме их собственной; а многие к тому же были осуждены на смерть в своих странах. Так что единственным их домом, единственной церковью или храмом был этот корабль. Главными среди них являлись люди, наиболее близкие к капитану — подобно ему самому, бывшие подданные графа Прованса. Они говорили на своем языке, который именовали «окситанским» и который на слух казался смесью французского с латынью, приправленной медом и солнечным светом. Все они до единого носили в душе некую тайну, горе и гнев. Эти люди из Прованса испытали на себе какую-то ужасную несправедливость, и де Монтальяк, судя по их почтительному к нему отношению, испытал ее в наибольшей степени. Я слышал об ужасных войнах, что обрушились на их земли, — я ведь все-таки был клирик, знал про еретиков-катаров, про их святотатственные ритуалы, про идолопоклонство, — и смутно припоминал, как до нашего аббатства докатился слух о падении оплота этих еретиков, мощного замка Монсегюр. Для двенадцатилетнего послушника, каким я тогда был, во всем этом таилось мало смысла, и теперь я жалел, что почти не обращал тогда внимания на эти новости из большого мира. Ничего чудовищного ни в капитане, ни в его сотоварищах я не видел, хотя, должен сознаться, меня переполняло любопытство, но не хватало смелости задавать вопросы.

Итак, мы плыли на север через Ирландское море. Погода стояла тихая, ветер слабый, море спокойное, мимо проплывала земля, видневшаяся едва заметным мазком на горизонте по правому борту. Сначала на меня почти не обращали внимания, когда я слонялся по кораблю, и я быстро нашел себе местечко в уголке на баке, где вряд ли мог кому-то помешать. Меня это вполне устраивало. Рука моя распухла, рана ныла и стреляла болью, как здоровенная колбаса, набитая тысячами маленьких демонов, пытающихся выбраться наружу. Корабельный лекарь Исаак ежедневно менял мне повязки, ощупывал и осматривал плечо и в итоге заявил, что все скоро заживет. Мне так не казалось, а едкий, вызывающий легкую тошноту бальзам, которым он смазывал рану, не возымел никакого магического действия на мой дух, хотя для тела оказался весьма эффективным. Через неделю я уже мог, хотя и с трудом, поворачиваться вправо, а демоны у меня под кожей перестали быть такими настырными. Но пока я ощущал себя ущербным инвалидом и бесполезным ртом среди людей, у которых не было ни лишней пищи, ни лишних рук. Это совсем не походило на спокойную и размеренную жизнь в монастыре — здесь я попал в сообщество, повседневно занятое какой-то деятельностью. Если человек не спал, то чинил, красил, управлял парусом, ворочал рулем, прокладывал курс. Даже капитан и Жиль, которые, в силу моего разумения, были хозяевами корабля, кажется, никогда не пребывали в бездействии, разве что за ужином. Но даже за столом они оставались умеренными в еде и все время держали ухо востро, прислушиваясь к действиям экипажа и к свисту ветра, надувавшего парус.

Однажды — кажется, на шестой день, как мы вышли в море, хотя я быстро потерял счет дням, — Фафнир, как обычно, разбудил меня, ухватив мой нос своими огромными белыми клыками и тихонько покусывая. Дыхание у него было препоганое — в отличие от доброго и ласкового характера — и прогоняло остатки сна, как ковш ледяной воды. Я еще немного полежал, гладя кота, пока тот не отправился искать другие развлечения, потом встал и выбрался на палубу.

Впервые с тех пор, как мы вышли из Дартмута, земля была ясно видна впереди, справа по курсу. Я различал темные низкие холмы, цепочкой уходящие к северу. Оглянувшись, я заметил, что команда почти не обращает внимания на берег. Мне же было любопытно, и вместо того, чтобы, как обычно, забраться в свой укромный уголок на баке, я отправился на корму, к Низаму, стоявшему на мостике. С той поры, когда мы познакомились, я обменивался с рулевым разве что кивком, но сейчас он встретил меня улыбкой. Я вспомнил его странный приветственный жест и воспроизвел его — быстро прикоснулся кончиками пальцев к груди, к губам и ко лбу. Он ответил тем же, весьма торжественно, а потом громоподобно рассмеялся, да так, что я испугался, как бы корабль не сошел с курса.

— Мастер Низам, — осторожно начал я, — я вижу землю, вон там. Ты знаешь, где мы находимся?

— Скверный был бы из меня рулевой, если бы я не знал, — ответил он. — Эти холмы — Галлоуэй. Мы идем Северным проливом, по штирборту, то есть справа, у нас Шотландия, по бакборту вот-вот покажется Ирландия. Если погода будет ясной, скоро увидишь горы Антрим по одну сторону и Маллоф-Кинтайр по другую. Сегодня выйдем из пролива и, возможно, завтра или послезавтра будем уже в проливах Минч, между островом Скай и Гебридами. А оттуда прямо на север лежат Фарерские острова, а за ними — Исландия.

Информации было больше, чем я мог рассчитывать, так что решил спросить еще кое о чем:

— Это в Исландии живут скрелинги?

— Нет, нет. Исландия — это… она и в самом деле вся во льдах, отсюда и название. К северо-западу от нее лежит Гренландия, в которой еще больше льда, а дальше на запад — Хеллуланд, Маркланд, Винланд и Скрелингланд. Я вижу, ты никогда и не слышал о таких местах, они находятся за закатом солнца, но люди уже много веков посещают те берега. Нет, эти скрелинги — такие же, как ты и я, и живут там с начала времен. Ну вот пожалуйста — я раскрыл тебе последнюю великую тайну этого мира. Но на сей раз мы плывем торговать с народом Гренландии.

— А это не скрелинги?

— Нет, они происходят от норманнов. Их праотцами были викинги, из Исландии. Говорят, во времена викингов Гренландия и в самом деле была зеленой страной. Теперь это жуткое зрелище: с севера на них спустилась зима, и лето просто жалкое. А вместе со снегом и льдом пришли инуиты, то есть скрелинги; они обмазывают себе тело тюленьим жиром и закутываются в меха, а мясо едят сырым. Они убивают гренландцев при малейшей возможности, а те в ответ их изничтожают, как клопов и прочих паразитов. Но скрелингов становится все больше, а гренландцы слабеют. Мы поставляем им теплые ткани в обмен на моржовые клыки, и они нам страшно благодарны, бедолаги.

— Этим капитан и занимается? Торгует с норманнами?

— Да, помимо всего прочего. Мы торговцы, купцы, это правда. Но предпочитаем поддерживать — как это называется? Ага! Неформальные отношения, вот! В тех землях, куда мы направляемся, торговая монополия принадлежит королю Норвегии. Он держит двор в Бергене, но Берген далеко в стороне от нашего маршрута. Да и не станем мы беспокоить короля по столь пустячному делу. У него, бедняжки, и без нас хватает забот.

Тут до меня наконец дошло.

— Так вы контрабандисты! — воскликнул я и, поняв, что сорвалось у меня с языка, в панике мотнул головой, растревожив при этом свою рану, и левый бок пронзила страшная боль. Судорожно хватая ртом воздух, я посмотрел на Низама сквозь застилающие глаза слезы, уверенный, что гигант в ответ на мои слова сейчас вышвырнет меня за борт, как кусок падали. Но вместо этого он снял одну руку с румпеля и подхватил меня.

— Мы купцы, которые не считаются ни с чем, кроме самих себя, — произнес рядом чей-то голос. — Для нас не существует границ и ограничений, кроме бортов нашего корабля, мы не платим ни пошлин, ни налогов, лишь долги собственной совести, а что до королей, то каждый из нас сам себе король. — Это был капитан; я и не слышал, как он поднялся к нам. — Хорошее слово — контрабандисты. Ты быстро дошел до сути. И что, тебя это беспокоит?

Я попытался думать, подавляя боль и отчаяние, причиняемые мне раной.

— Нет, — ответил я наконец. — Нет. Правда, совсем не беспокоит.

— Что ж, я рад. Действительно рад. Однако, как бы ты к этому ни относился, с нами ты в безопасности. Я высажу тебя на берег в каком-нибудь спокойном месте, если хочешь. Я с самого начала собирался так сделать. Или…

Мысль об огромном мире, лежащем вне палубы «Кормарана», наполнила меня ужасом. Твердая земля выглядит такой мирной, когда проплывает мимо вдалеке, в голубой и розовой дымке, но теперь на ней меня ждет только смерть. Я положил руку на Шаук, где он касался моей котты. Здесь, в море, я был в безопасности, в странной компании, которая как будто усыновила меня. Положив здоровую руку на отполированное дерево румпеля, я вслед за Низамом посмотрел на далекий горизонт, где небо и море сходились в ровную серебристую линию, и сказал:

— Я предпочел бы остаться здесь.