Свеча догорела, и фитиль уже плавал в лужице расплавленного сала и коптил. Мы с Анной лежали, наблюдая за тенями мотыльков, плясавшими по потолочным балкам. В конечном итоге, пересилив себя, мы разделись догола, и теперь никакие шершавые и пованивающие покрывала не защищали нас от холода.

— Если бы мой дядя нас сейчас видел… — сказала Анна, прижимаясь ко мне.

— Император? И что бы он сделал? — лениво отозвался я.

— Приказал бы сунуть тебе в глаза раскаленное добела железо, чтоб ты ослеп. А потом тебя бы кастрировали. Потом засунули куда-нибудь подальше и поглубже, слепого и без яиц, и дали бы время поразмышлять над смыслом жизни. А потом он приказал бы тебя удавить.

— Ох!

— Он бы и со мной то же самое сделал, конечно, исключая кастрацию. Если тебе от этого легче.

— Не думаю.

— Не беспокойся, любовь моя. Я ему не скажу. А ты?

— Ну, если только на следующей аудиенции разговор зайдет именно об этом…

Она захихикала.

— Он, конечно, считает меня мертвой.

Я смотрел на пляшущий огонек свечи, бросающий отсветы на стропила. Кто-то пытался изобразить там похабную сценку, но бросил на полпути. Можно было еще различить в осыпающейся розовой краске женскую грудь и лицо мужчины с выпученными глазами — нелепое и смешное отображение любовного экстаза. Надеюсь, у меня некоторое время назад было не такое лицо.

Некоторое время назад, когда я любил племянницу византийского императора. А она любила меня. Безмерность, огромность случившегося ударила меня, как камень из пращи. Я, Петрок из Онфорда, беглый монах, преступник, обвиненный в убийстве, сын крестьянина-овцевода с торфяников Дартмура. Как такое могло случиться? Племянница императора! Я как-то совсем позабыл про это. Тоненькое существо с огромными глазами, которое команда «Кормарана» знала под именем Микала, стало теперь моим самым дорогим человеком.

И вот мы лежим рядом, согреваясь теплом друг друга, насытившиеся и удовлетворенные. Я повернулся к ней, провел ладонью по ее груди, по животу, чувствуя гусиную кожу, возникавшую при моем прикосновении. Запустил пальцы в упругие вьющиеся волоски ниже пупка, которые, как я теперь знал, пахнут левкоями. Это вообще был запах Анны, но в том месте он чувствовался сильнее. Потом я ткнулся носом в ее мягкие волосы, разбросанные по подушке, и закрыл глаза. Ее губы нашли мои и поцеловали их, тихо и нежно. Я ощутил, как жар ее тела проникает сквозь мою кожу, и понял — мне наплевать, что она племянница императора. Эта Анна теперь жила во мне, девушка из реальной плоти, жаркая, с бешеной кровью, и будет во мне всегда, пока я дышу.

— У тебя нос холодный, — шепнул я.

Она приподнялась на локте и посмотрела на меня сверху вниз. Одна грудь свободно лежала на подушке, сосок казался в тени почти черным.

— Ну что, мой Ганимед, ты уже готов покончить с бедным Микалом?

Мы решили покинуть этот бордель в мужском обличье, чтобы избежать лишних вопросов. Хотя Анна и сказала, что дядя-император считает ее погибшей, я заметил в ее поведении некоторую осторожность — едва заметный намек, как капля краски в чистой воде. Вероятно, она только сейчас осознала, что снова оказалась в цивилизованном мире и кто-нибудь достаточно властный, например, ее дядя — не говоря уж о муже, — вполне может иметь глаза и уши в столь большом порту, как Бордо. И такое событие, как превращение нахального содомита в благородную даму, несомненно, многим запомнится, даже в таком месте.

Итак, мы оделись и спустились вниз. Была уже глубокая ночь, колокол только что пробил четыре раза, так что в доме царила тишина, но спали далеко не все. Из-за двери возле лестницы по-прежнему доносились кряхтенье и вскрики. Внизу остались только две девицы, успевшие накинуть на себя кое-какую одежду. За одним из столов сидел пьяный мужчина, пытаясь заигрывать с одной из них, но слишком нагрузился и лишь безуспешно хватал ее за мятые одежки. Лишь привратник с носом картошкой обратил на нас внимание — открыл нам дверь и с глуповатым видом принял маленькую золотую монетку. Мы явно вызывали у него отвращение. То, что он зарабатывает себе на хлеб, трудясь в подобном заведении, и при этом позволяет себе испытывать отвращение, вызвало у меня невольную улыбку, и я намеренно опустил ему руку на плечо.

— Спасибо тебе, добрый человек. Скоро мы снова с тобой увидимся.

Он попытался стряхнуть мою руку, стараясь при этом сохранить подобострастие, но это было довольно жалкое зрелище. И я обрадовался, когда дверь наконец захлопнулась и мы оказались одни на улице. Было очень холодно, темно и воняло пивной мочой.

Нам следовало найти какое-нибудь укромное местечко, чтобы Анна могла переодеться в женские шмотки. Теперь, когда мы остались одни в холодной ночи, мне хотелось поскорее с этим покончить. Нужно было возвращаться на корабль, где нас ожидал скандал с Илией и Павлосом, если, конечно, они уже проснулись. Я пожалел, что Анна решила не переодеваться в борделе. Гнусный старый урод-привратник все равно не обратил бы на это особого внимания. А теперь куда нам идти?

— Может, тебе просто натянуть что-то женское прямо поверх котты? — предложил я. — Кто заметит?

— Да я не против, — сказала она. — С Микалом покончено. Не желаю больше даже слышать о нем. Мое женское начало прямо-таки одолевает меня, и это по твоей вине, между прочим.

— Ну хорошо, а что дальше?

— Давай найдем какую-нибудь церковь, — предложила Анна.

Неплохая мысль. В маленькой церкви в такой час точно не будет ни души, а двери открыты. Церковь Сен-Пьер располагалась невдалеке от Больших ворот города, но была слишком крупной — там, вполне вероятно, до сих пор еще болтается кто-то из причта, какой-нибудь служка. Но я вспомнил церковь поменьше, что стояла на площади ближе к центру города. Эта вполне подойдет.

Мне казалось, найду дорогу назад к кафедральному собору, который, как я считал, находился в противоположном конце города, если идти от реки. А встав спиной к западной двери собора и потом двинувшись вдоль внутренней городской стены, можно выбраться на набережную. Однако следовало поспешить и вообще соблюдать осторожность, потому что мы вышли на улицу после вечернего отбоя и нам грозила встреча с ночной стражей. Я сказал об этом Анне, и она криво улыбнулась, погремев своим мечом. Я не счел это достаточно убедительным аргументом, но решил держать свои мысли при себе.

Мы легко обнаружили улицу с харчевнями по хлебным объедкам, обглоданным костям и лужам блевотины, которые вели к ней со всех румбов компаса, и пробрались мимо закрытых ставнями окон этих тошниловок, еще совсем недавно кипевших жизнью и весельем. Я пытался припомнить те повороты и переулки, что мы миновали, когда шли сюда. Пару раз ткнувшись в неизвестные тупики, мы выбрались на площадь, с которой был виден шпиль собора, вздымающийся справа от нас. И вскоре вновь оказались под строительными лесами, установленными вокруг его двери.

— А почему бы не зайти сюда? — прошептала Анна. Я припомнил, когда в последний раз был в таком же огромном соборе. Нет, ничто и никто, даже самые отвратительные демоны, угрожающе щелкающие раскаленными докрасна щипцами, не в силах заставить меня снова зайти в такой собор. Я замотал головой и направился к западной двери. И точно, впереди показалась старая городская стена, уходящая вдаль. Мы снова пустились в путь, стараясь держаться в густой тени и ступать как можно тише.

Церковь Сен-Проже была меньше, чем Сен-Пьер, как и площадь, над которой она возвышалась. Мы тихо крались в темноте, обходя ее, пока не достигли двери. Я попробовал ручку — не заперто. Мы ступили под своды, в полумрак едва освещенного свечами нефа. Пахло здесь, как в любой церкви: древним камнем, полированным деревом и ладаном. Мы прислушались, навострив уши, будто гончие, но внутри никого не было. Я заметил, что многие свечи перед алтарями давно выгорели. Церковный служка зажег бы новые. Значит, мы будем здесь одни еще час, даже больше.

Это была замечательная церковь, в своем роде, конечно. Видно, много богатых семейств жертвовали свои денежки на украшение алтарей, гробниц и витражей, заполнив невеликое пространство резным деревом и камнем, полированной бронзой, серебром и позолотой. Тем не менее я ощущал такую же пустоту в душе, какую впервые почувствовал в Гардаре, и даже чуть не развернулся, чтобы выйти вон. Но вместо этого шепнул Анне, что следует поторопиться.

Дверь, ведущая на колокольню, была не заперта. Мы протиснулись в нее и затворили за собой, оставив узкую щель, сквозь которую виднелся главный вход. Позади меня Анна расстегнула свой пояс с мечом и присела на ступеньку лестницы, винтом уходившую вверх, в оберегаемую пауками темноту. Я слышал шелест и шорох снимаемой одежды и тихое проклятие по-гречески по адресу слишком сильно затянутого узла. Потом два раза звякнуло — это на пол упали ее подвязки.

Она стояла на разбросанных по ступенькам шелках, и ее тело поблескивало как жемчуг в слабом свете свечей, проникавшем сюда из-за двери. Я перевел взгляд с ее лица на темный треугольник внизу живота, между раздвинутыми самым развратным образом ногами. В холодном воздухе разливался аромат левкоев. И в это мгновение я оказался снова в Бейлстере, в церкви Святого Сергия. И намалеванный на ее стене ад расцвел всеми красками. Розовые голые женщины, бегущие и подгоняемые вилами чертей… Но я видел, что острия этих вил не острые, а мягкие, они не причиняют боли, а дарят удовольствие. И вся эта веселая толпа, и женщины, и черти возились и смеялись, а потом слились в единый хохочущий и вздымающийся клубок и тут же растворились в воздухе.

Анна копалась в своей сумке, доставая разные предметы женского туалета и раскладывая их на ступеньках. Я собрал в охапку ее мужские дворянские одежки и начал их сворачивать, пропуская между пальцами блестящий шелк. Какое счастье ощущать это в руках, какое удовольствие! Церковь — я только сейчас понял — место, где собрана красота. Уж в этом-то я мог себе признаться. Она даровала радость и счастье тем, кто ее построил, кто украсил столь богато и изощренно, даровала радость творцов, которую руки и глаза доносят до сердца. Эта радость, это счастье, казалось мне сейчас, были достаточными, даже, может быть, предельными, на какие мы, земные обитатели, имели право рассчитывать. Огонь любви все еще пылал у меня в крови, и ликование по-прежнему волной охватывало все мое существо. Сколько раз я опускался коленями на ледяной пол в таком же вот месте и тщетно ждал божественного откровения, радости, счастья, чтобы наполниться до предела… И вот теперь такое случилось.

Анна надела длинную тунику с узкими рукавами из темно-синего шелка, а поверх нее — темно-красную безрукавку котту. Она стояла ко мне спиной, а когда повернулась, я не смог скрыть восхищения. Я никогда еще не видел ее в женской одежде и никогда не видел женщину, одетую вот так. Утонченные дамы Бейлстера обычно выглядели словно богато задрапированные колонны: элегантные, иногда достаточно скромные, часто строго-холодные. А Анна открывала столько же, сколько и прятала, по крайней мере от горла до талии. Волосы она забрала в сетку из золотых нитей. Видя, как я уставился на нее, она очаровательно надула губки и покружилась на месте, так что свободные полы туники и котты взлетели и закрутились вокруг ее ног.

— Ну как, тебе нравится? — спросила она. Я кивнул. — Венецианский покрой — самый последний фасон. Во всяком случае, так утверждает де Монтальяк. Купил в Дублине, кажется. Сидит неплохо, не правда ли? — Я снова кивнул. — Господи помилуй, Петрок! Тебя что, молнией ударило? Или ты никогда прежде не видел высокородных дам?

— Сказать по правде, я вообще до этого момента не видел настоящих дам, — произнес я наконец.

Она набросила на плечи зеленый плащ и застегнула украшенную драгоценными камнями пряжку на груди. Подняла свой пояс с мечом и закинула его себе за левое плечо, так что кончик лезвия свисал ей до середины бедра. Потом завернулась в свой тяжелый мужской плащ, и меч исчез из виду.

— Может, дашь мне свой капюшон? — спросила она. — А себе возьмешь мою шляпу. А поскольку я опять принадлежу к слабому полу, понесешь теперь мою сумку.

С капюшоном на голове, завязанным под подбородком, она была как в маске. Я надел ее зеленую шляпу, чувствуя себя довольно странно, и сказал:

— Если ты готова, пошли.

Мы пробрались по проходу между лавками и выглянули на улицу. На площади никого не было, так что мы выскользнули наружу и поспешно нырнули и тень. Заря пока не наступила, небо было темное. У нас еще оставалось время.

Мы молча шли, по-прежнему прячась в тени и перебегая через перекрестки. По моим расчетам, идти оставалось совсем немного. Впереди показалась церковь Сен-Пьер, а за ней темная масса Больших ворот. Я взял Анну за руку и ускорил шаг.

Мы пересекли еще одну улицу и услышали невдалеке громкие голоса и пение. Анна сжала мне руку.

— Ничего, — сказал я. — Это даже лучше. Они отвлекут ночную стражу.

Мы достигли следующего ряда домов, и тут Анна споткнулась обо что-то и тихо выругалась. Из подворотни соседнего дома, четко выделявшегося на фоне светлеющего неба, донеслись чье-то хрипение и скрежет. Я притянул Анна к себе и уже готов был бежать, решив, что мы разбудили собаку или, еще того хуже, спящую свинью, когда из темноты раздался знакомый голос с бристольским акцентом, еще более усилившимся от выпитого:

— Гребаные иноземцы!

Из темноты выступил тот самый лучник с набережной. А скрежет издавал окованный железом конец рукояти его боевого топора, волочившийся по мостовой. Он ухватился за него и наполовину вытащил из-за пояса. Другая его рука лежала на рукояти узкого кинжала — мизерекорда. Какие бы развлечения ни подарила ему эта ночь, настроение у него не улучшилось, да и видок был, как и прежде. Вслед за ним из тени выступила еще одна фигура, потом еще.

— Мои друзья теперь со мной, мой мальчик, а с тобой только твоя девка.

— Что там, Бенно? — Второй тоже был лучником, судя по кожаному напульснику на левой руке. У него был короткий меч. Третий размахивал утыканной шипами дубинкой.

— Да это тот маленький содомит, о котором я вам говорил. И шлюха с ним. Ишь ты, хрен какой! Где ж теперь твои милые друзья, а?

— Не знаю, о чем это ты, — ответил я. Во рту у меня пересохло, словно в пустыне. Я почувствовал, как рука Анны выскользнула из моей.

— Да все-е-е ты знаешь! — протянул лучник. — Вот я о чем! — И он одним обезьяньим движением выдернул из-за пояса топор и кинжал. Второй со скрежетом вытащил из ножен меч. «Сто лет уже не смазывал», — подумал я краем сознания, которое, кажется, уже собиралось меня покинуть. Но другой его край, видимо, взял командование на себя, поскольку я обнаружил, что уже держу в руке Шаук, прижав рукоять к бедру, как в тот раз, когда Анна решила поиграть со мной.

Теперь я полностью контролировал ситуацию. Отметил, что на Бенно короткая куртка из толстой кожи, а под ней нечто вроде стеганой рубахи. Его приятель с мечом был в безрукавке из овчины. Третий обмотал вокруг шеи концы кольчужного наголовья.

— Ну давай, ты, дерьмец! — прохрипел Бенно.

— Анна, беги на корабль! — крикнул я и, сорвав плащ, двумя взмахами намотал его на левую руку. Но Анна не побежала.

— Оставь нас в покое, ты, грязная тварь! — сказала она, и голос ее звучал холодно, как море Мрака.

— Хо-хо! — хрюкнул тот, что с мечом. — Какой ротик! Как только мы покончим с твоим любимчиком, я им попользуюсь, моя милая!

Бенно повел плечами и глубоко вдохнул. Все, началось. Я встал в позицию и поднял Шаук выше, свободно держа его в вытянутой руке, как учил Расул.

— Беги, Анна!

Но было уже поздно. Все трое одновременно бросились на нас. Бенно, громко заорав, взмахнул топором. Я отступил и пригнулся, пропуская удар над собой. А потом топор вдруг вылетел у него из руки и с грохотом упал на мостовую. А из горла будто выметнулось бледное пламя, но это оказался меч Анны — она удерживала лучника в стоячем положении концом своего клинка, по которому прямо на ее руку стекала кровь. Потом выдернула его, и жизнь Бенно со свистом и всхлипами выпорхнула из раны и взлетела во тьму у нас над головами. Он закачался и осел задницей на мостовую. Потом упал на спину и уставился вверх слепыми глазами, похожими сейчас на сваренные вкрутую яйца. Его друзья замерли на месте. Все мы замерли на месте.

— Эта сука убила Бенно! — завизжал тот, что с дубинкой.

— Мать твою! — заорал вооруженный мечом и бросился на нас.

Может, он целился в Анну, но она отпрыгнула в сторону, и он врезался в меня плечом, крутанув на месте. Но тут же восстановил равновесие, направил кончик меча прямо мне в грудь и топнул ногой.

— Ха! — вскричал он и еще раз топнул — явно хотел напугать меня, чтобы я отступил к стене, где он проткнул бы меня насквозь. Он сделал выпад, и я, как щитом, закрылся левой рукой, обмотанной плащом. Клинок застрял в складках ткани, и, взмахнув рукой, я его окончательно там запутал. Он попытался выдернуть его, не сводя глаз с Шаука, направленного ему в лицо, но мне до него было не дотянуться. Свободной рукой он попытался ухватиться за мой клинок, но я понял его намерение и нанес рубящий удар. Лезвие попало ему между пальцами, раскроив ладонь почти до запястья. Он вскрикнул и отпрянул назад, все еще пытаясь высвободить свой меч. Он был силен, но клинок, видимо, оказался с зазубринами, потому что прочно застрял в моем плаще. Я чувствовал его немалый вес, которым нападающий налегал на примотанный к моей руке меч, и ощущал, что он теряет равновесие. Я изо всех сил дернул рукой, и он отлетел в сторону, врезавшись в стену и выпустив свой меч, но было уже поздно: я всадил ему Шаук под грудину, снизу вверх, навалившись на клинок всем телом. Он шумно выдохнул: сплошные гнилые зубы и прокисшее вино да еще вонь от его овчины — все это облаком ударило мне в лицо. Я почувствовал, как он содрогнулся в конвульсии — раз, другой, — и еще сильнее надавил на рукоять. Мне хотелось поскорее с этим покончить. И он, еще раз содрогнувшись, умер, мешком навалившись на меня. Я подергал за Шаук, но лезвие застряло, так что я отступил и дал ему упасть на землю. Наклонившись, чтобы подобрать его меч, я услышал позади себя топот, шарканье ног и приглушенные проклятия.

Анна и мужик с дубинкой кружили друг против друга на самой середине улицы, в нескольких шагах от меня. Она сбросила плащ. Мужик был напуган, но страх потихоньку покидал его, уступая место кровожадному возбуждению. Я заметил, что он подобрал оброненный Бенно мизерекорд и держал его в левой руке. Меня он, кажется, не замечал, как и своего приятеля. Лицо Анны было бледно. Я не смел двинуться с места, не желая ее отвлекать. Свой меч она держала крепко и умело, то и дело чуть взмахивая острием. Но еще я отметил, что она может легко запутаться в полах своей длинной котты. Она, видимо, тоже это понимала, потому что шаги делала маленькие и точные. А этот тип с дубинкой между тем совсем осмелел. Он теперь все время делал выпады в ее сторону, то дубинкой, то кинжалом, заставляя ее отступать с риском упасть. И тут она внезапно решилась покончить со всем этим. Дождавшись очередного выпада кинжалом, отклонилась и взмахнула острием своего меча. Державшая мизерекорд рука тут же безжизненно повисла, тип выругался и отступил назад. Анна сменила хват и сделала выпад, но слишком резко: запуталась в полах котты и растянулась на земле.

Но меч не выпустила, а противник ее был уже ранен. Ему не хватило резвости, и она успела подняться на одно колено. Ее клинок снова был поднят и угрожал своим острием. И тут из мрака боковой улочки выскочила еще одна фигура и налетела на человека с дубинкой: только что он замахивался, чтобы нанести страшный удар, и вот уже валяется, распластавшись на мостовой. Я в секунду оказался рядом, прикрыв собой Анну, но к этому моменту наш спаситель, вылетевший из темноты, уже всадил свой узкий нож прямо в глаз упавшему типу с дубинкой.

Я отступил назад. Анна уже стояла, подняв меч, готовая встретить чужака, который поднялся на ноги, вытащив свое лезвие из головы убитого. На нем были простая черная котта и плащ с капюшоном, надвинутым на глаза. Он вытер свой клинок о рубашку убитого.

— Повернись, пожалуйста, дружок, — сказала ему Анна. Голос ее был так же лишен дружественных ноток, как лишено было жизни тело человека с дубинкой.

— Конечно, миледи, — отозвался незнакомец с акцентом типичного северянина.

Он выпрямился и повернулся к нам лицом, держа кинжал острием вниз. Потом выпустил его из пальцев.

— Черт побери! — воскликнул он и обеими руками откинул назад свой капюшон. — Черт… — начал было опять, но тут я обхватил его за талию, смеясь и плача попеременно.

Обретя наконец способность говорить, я обратился к Анне:

— Любовь моя! Это Билл ко мне вернулся из страны мертвых, вернулся, чтобы спасти нас. Мой дорогой друг Билл!

Так мы и стояли с Биллом, не в силах произнести ни слова, глухие ко всему, что происходит в мире. К Анне это не относилось — для нее мой друг был всего лишь именем из моего прошлого. Она нагнулась, подняла кинжал Билла и сунула рукоять ему в ладонь.

— Спрячьте оружие, ребята! — резко скомандовала она.

Я посмотрел на мертвое тело у своих ног. Из раны вытекло не так уж много крови — удар кинжала прикончил его сразу, — но зрелище белесого глаза, бессмысленно пялящегося вверх рядом с черной дырой, где должен был располагаться его близнец, тут же привело меня в чувство. Билл смотрел на остальные два трупа. Я подошел к тому, которого убил. Он лежал, раскрыв рот, и зубы желто поблескивали сквозь залившую их уже почерневшую кровь. К горлу подступила тошнота. Анна осматривала другие два трупа.

— Брось это, — приказала она, указывая на меч, все еще болтавшийся у меня в руке. Ее собственный клинок уже был спрятан под плащом. — Нас не должно быть рядом с мертвецами, когда их обнаружат. Пошли! — И как следует встряхнула меня за локти. — Надо оттащить вот этого поближе к его приятелю, в подворотню.

Мы не стали спорить и вместе с Биллом ухватили мертвеца за ноги. Я все время смотрел на своего друга, и на лице моем застыла глупая улыбка, несмотря на трупы вокруг. Всего несколько минут назад он был для меня мертв, как вот это тело, что мы тащили туда, где валялся Бенно, и череп стукался о камни мостовой. Там было, конечно, полно крови. Мы бросили труп на тело Бенно. Я наклонился над тем, что был с мечом, и потянул за рукоять Шаука. Мне пришлось встать ему одной ногой на грудь, чтобы извлечь клинок. Когда я выпрямился, Анна и Билл разглядывали мертвецов, словно это были кочаны капусты на рыночном прилавке.

— Если рубануть этого типа топором другого, то будет выглядеть так, словно они сами перебили друг друга, — сказал Билл таким тоном, будто мы обсуждали грамматические тонкости Посланий апостолов.

Анна кивнула. Тут послышались шаги и голоса, а где-то вверху заскрипели ржавые петли открывающихся ставней.

— Черт с ними! — Ко мне наконец вернулся голос. — Бежим отсюда! Быстрее, Бога ради, не то нас увидят!

Анна схватила меня за руку и сказала, обернувшись к Биллу:

— Ты, конечно, можешь оставаться, но лучше бежим с нами к реке, только быстро!

Билл посмотрел в сторону торопливо приближающихся голосов, и на его лице появилась волчья ухмылка, которую я отлично помнил.

— К реке? Хорошо, бежим, — сказал он и без дальнейших рассуждений двинулся вниз по улице.

Анна сунула мне свою сумку.

— И еще вот это! — прошипела она, ткнув пальцем в свою уродскую зеленую шляпу, валявшуюся рядом с мертвыми. Я сцапал ее, и мы бросились вслед за Биллом, который уже несся сломя голову. Вот он свернул на другую темную улицу, мы рванули следом. Билл, видимо, хорошо знал дорогу через путаницу городских перекрестков. Мы промчались еще тремя переулками, явно спрямляя путь. Анна бежала рядом со мной, и полы ее котты шумно бились по коленям. Вскоре я почувствовал тяжесть в груди и слабость в ногах. По болезненной гримасе на лице Анны было понятно, что она тоже выдохлась. Мы слишком долго просидели в тесноте на борту «Кормарана». Тела отвыкли от бега. А тут Билл куда-то нырнул и скрылся из виду, мы рванули следом и чуть не налетели на него. Он стоял, осторожно заглядывая за угол. Посмотрев поверх его плеча, я увидел, что мы добрались до широкой улицы, в конце которой, совсем близко, поднимались ворота, хорошо видимые на фоне светлеющего неба.

— Ворота Сент-Элуа, — прошептал Билл. — Их вот-вот откроют. И мы пройдем тихо и спокойно. Вы двое — прямо-таки лорд и леди, а я — ваш телохранитель, иду чуть позади, опустив голову пониже. Если нас окликнут, ответить надо будет, наверное, леди. — Он вежливо кивнул в сторону Анны. — А ты завернись в плащ, Пэтч, ты весь в крови.

Я не имел понятия, насколько далеко мы убежали, но звуков погони не было слышно. Тела убитых, несомненно, уже обнаружили, и первым делом ночная стража, конечно, предупредит охрану ворот. Надо проскочить через них до того, как это случится. Я оглядел себя. Димитрий, безусловно, будет ругаться, увидев, во что превратилась моя котта. Я завернулся в плащ, содрогнувшись, когда пропитанная кровью ткань коснулась кожи. Смятую шляпу Анны я все еще сжимал в руке. Потом сунул ее в сумку. Анна отнюдь не выглядела только что спасшейся бегством через сеть незнакомых переулков. Щеки горели румянцем, а когда она расправила подол туники и выпрямилась, я поразился, как запыхавшаяся несчастная беженка мгновенно превратилась в принцессу. Она развязала капюшон и откинула его. Золотая сетка блеснула на черных волосах. Вряд ли кто-нибудь поверит, что столь высокородная дама с истинно королевскими манерами могла оказаться рядом с подобной вульгарной сварой. И еще я надеялся, что сам выгляжу в достаточной мере джентльменом, чтобы сопутствовать ей. Хотя это было весьма сомнительно. А тут еще и Билл — он-то вообще смотрелся как заправский головорез. Я оглядел его повнимательнее. Капюшон с высоким острым концом, свисавшим на спину. На черной котте никаких украшений. Поверх нее — длинный кожаный доспех цвета свернувшейся крови, доходивший до колен. Грязные высокие сапоги натянуты поверх чулок из некрашеной шерсти.

— Ну, что скажешь, Пэтч? — спросил он, заметив, что я его разглядываю.

Я сцапал его за ворот котты и слегка потряс.

— Ты что, в солдаты подался?

— Точно, — ответил он. — Я теперь сержант и начальник караульной команды, во как! В отряде «Черный вепрь» сэра Эндрю Харди.

— А я думал, что ты погиб…

— Ну а я был совершенно уверен, что погиб ты. — Он потыкал меня в живот. — Да нет, самый настоящий. Когда Кервези… Впрочем, это может подождать. Я еще не представлен твоей даме, и это следует исправить. — Он повернулся к Анне и поклонился с изяществом истинного придворного, отчего кончик капюшона, мотаясь, упал ему на глаза.

Анна посмотрела на меня поверх его согнутой в поклоне спины, удивленно и озадаченно подняв брови.

— Билл, — сказал я, прежде чем он успел снова открыть рот, — это Анна Дука Комнина, принцесса королевской крови, племянница императора Византии Иоанна Дуки.

Он резко выпрямился и воззрился на Анну, потом на меня, потом снова на Анну. Вид у него был потрясенный.

— Да ладно тебе, Пэтч, да я ни за что… — забормотал он, но звуки, донесшиеся с улицы позади нас, не дали ему договорить. Оттуда слышались крики, скрип и скрежет, тупые удары.

Анна выглянула за угол и сообщила:

— Ворота открыли!

— Хорошо, — сказал я. Надо было поспешить, а то нас три раза успеют схватить и повесить, пока мы тут объясняемся друг с другом. — Анна, твой плащ. Одерни котту. Кровь на мне заметна? Ладно. Билл, держись в двух шагах позади, это будет нормально, я думаю, верно?

— Верно, верно, — согласился Билл. — Дай мне сумку, Пэтч. Ну, выше голову и, Бога ради, держись, как подобает дворянину.

Я взял Анну под руку, и мы вышли на широкую улицу. Стало уже значительно светлее, и небо прояснилось. Последние звезды еще ярко посверкивали над головой, но на востоке уже разгоралась заря. Я и впрямь задрал нос повыше и постарался выглядеть по-королевски. Анна спокойно шагала рядом. Лицо ее совершенно ничего не выражало. Позади слышались тяжелые шаги Билла.

И вот перед нами ворота, устроенные в узкой башне, составлявшей часть внешних укреплений города. Второстепенный проход, но все равно охраняемый тремя или четырьмя солдатами в шлемах и с алебардами. Сквозь него уже просачивался в город узкий людской ручеек — торговцы с тележками, мешками и тюками — те, кто стремился опередить конкурентов на рынке. А вот из города, кажется, не выходил никто. Четверо сонных стражей стояли, опираясь на свои алебарды. На торговцев они не обращали никакого внимания, но тут же заметили нас. Самый длинный из них пихнул локтем своих товарищей. У меня в ушах стояли скрип и топот наших ног по мостовой, скрип и топот. Может, нам удастся прорваться с боем… Нет, они в доспехах. Кольчужные рубахи и набедренники. Я прикусил губу и постарался принять вид настоящего лорда.

Как только мы оказались у ворот, самый длинный страж, видимо, сержант, поднял алебарду на плечо и шагнул к нам.

— Доброе утро вам, милорд и миледи, — сказал он. — Раненько вы поднялись, однако.

— Рано-то рано, да все равно опаздываем, — бросил я в ответ на самом лучшем своем французском, надменно глядя на сержанта. «Нет, мне его не провести», — подумал я с отчаянием. И в самом деле, сержант явно навострил уши и взгляд его стал острым.

Но в тот момент, когда мне показалось, что его пальцы плотнее сомкнулись на древке алебарды, Анна откинула с головы капюшон, предъявив миру свои волосы, забранные золотой сеткой. В свете зари кожа ее выглядела очень белой.

— Они что, вознамерились препираться с вами, милорд? — спросила она меня, намеренно игнорируя стражей.

— Похоже на то, — ответил я.

Анна буравила меня взглядом, и я понял, что нужно делать.

— У нас нет времени препираться со всякими идиотами! — рявкнул я. — Кланяйтесь принцессе из императорского рода Дуков Комниных и опустите глаза долу, как вам и полагается, пока мы не пройдем!

Сержант, раскрыв рот, уставился на Анну. Она и глазом не моргнула, лишь медленно опустила правую руку, скользнув ладонью по плащу. Я с ужасом решил, что она хочет вытащить меч. Но вместо этого она вытянула руку в сторону сержанта. На среднем ее пальце сверкал перстень, огромный и тяжелый, — я никогда его прежде не видел. Сержант уставился, выпучив глаза, потом упал на колени, звякнув кольчугой. Остальные, видя это, последовали его примеру.

— Прошу простить, ваше высочество, — забормотал он. — Мои ребята хорошие солдаты, а это всего лишь ворота Сент-Элуа, у нас тут никогда… — Бедняга чуть не ломал руки. — Простите нас…

Вот так мы и прошли сквозь ворота — убийцы, осквернители церквей, развратники и преступники, а вооруженная стража пресмыкалась перед нами, ползая в пыли. Я чувствовал их взгляды на спине, но мы шли вперед, а потом свернули вправо, к более мощным башням у ворот де Кайо. Перед нами было открытое пространство, где виднелось всего несколько фигур. Чуть дальше впереди были разбиты палатки, вокруг них толпились люди, разводя костры и шумно прокашливаясь. А за ними начинались причалы. Я едва сдерживался, чтобы идти ровным шагом, и мы продвигались вперед по вытоптанной траве, вдыхая свежий солоноватый воздух Жиронды. Мне показалось, прошла тысяча лет, пока мы достигли этих палаток и миновали их. Билл тут же оказался рядом со мной.

— Отлично проделано, мой мальчик! — сказал он. Я заметил, что лицо у него бело как мел, но он улыбался. — Забавно было смотреть, как эти ублюдки рухнули в дерьмо.

— Мы еще не выбрались, — напомнил я.

— Но уже в безопасности. Они никому не обмолвятся ни единым словом. Это же горожане. Если в городе узнают, что они оскорбили знатную даму и ее свиту, их сразу выпорют. Нет, они будут молчать.

— Тоже мне свита, — усмехнулся я. — Они, вероятно, заподозрили что-то, видя, что мы идем пешком. Анна должна была следовать на белоснежном иноходце по крайней мере.

— А я, надо полагать, на муле, — засмеялся Билл. — Да нет, мы всех провели. Кстати, я забыл вам сказать про арбалетчиков. Их было по крайней мере двое, на башне над воротами. Ставлю что угодно, они целились прямо в нас.

— Арбалетчики? — в один голос переспросили мы с Анной.

— Просто вылетело из головы! — развеселился Билл. Но тут же стал серьезным. — Ваше высочество, вы действительно… принцесса?

Она вперила в Билла самый надменный взгляд, на какой была способна, — точно такой ввергал Павлоса в слезы. Потом улыбнулась:

— Действительно. А ты, если я правильно догадалась, из Нортумбрии? Из Эника?

— Из… Морпета, — запинаясь, ответил Билл. — Да откуда вам?..

— Я же принцесса! — Она явно была страшно довольна.

Билл все никак не мог вернуть нижнюю челюсть на место, и я взял его под руку, как делал бессчетное число раз в той, прошлой жизни.

— Она действительно принцесса, — подтвердил я. — Но у нее была английская стража — как вы их там называли, Анна? Валерианцы?

— Варяги, идиот! — засмеялась она.

— Как бы то ни было, по-английски она говорит лучше, чем ты, овечий пастух!

— Иисусе Христе! — пробормотал пораженный Билл. Никогда в жизни я не видел его в таком состоянии и, чувствуя в груди огромную радость, подхватил другой рукой Анну, и мы пошли по росистой траве, словно молочники, торопящиеся на рынок.

Когда палатки остались позади и дышать стало немного легче, Анна подобрала свой волочащийся по земле подол, а я откинул капюшон. День уже почти наступил, солнце поднималось позади нас, заливая воду золотистым светом. Мы подошли к той части причалов, которую я мог узнать. Перед нами открылись спускающиеся к морю ступени, где вчера нас высадил баркас. На этом самом месте на Анну налетел лучник. Меня вдруг затошнило, и я положил руку ей на плечо. Помимо тошноты, я почувствовал еще приступ горькой вины, смешанной с ужасом. Глянув на реку, я заметил «Кормаран», весь сверкающий в свете нового дня. На ступенях сидели Павлос и Илия, а ниже болтался на волнах баркас.

Павлос заметил нас первым. Вскочил на ноги, чуть не потеряв равновесие на скользких водорослях, и взлетел на причал. Лицо его страшно осунулось и походило на голый череп, такие темные круги залегли вокруг глаз, — следствие целой ночи беспокойства и, несомненно, действия опия. Не сводя глаз с Анны, он бросился к нам и упал на землю у ее ног. Кажется, он намеревался целовать ее туфли. Анна отпрянула.

— Vassileia! Во имя всего святого, простите своего слугу Павлоса… Я покинул вас, предал, как Иуда… Не слуга, а сущий предатель! Матерь Божья и все святые, поверьте мне…

— Перестань, Павлос, — сказала Анна таким тоном, к которому я уже начинал привыкать — тоном настоящей Vassileia, королевским и немного раздраженным. — Выкинь все это из головы. Ты, должно быть, здорово устал, мой милый. Но я попала в хорошие руки и пребывала в полной безопасности. Я прощаю тебя. Забудем обо всем и не станем больше никогда вспоминать. — И потрепала его по волосам. Он поднял полный обожания взгляд и только сейчас заметил Билла.

Мой друг стоял рядом со мной, беззаботно глядя в море. Видя, что Павлос вскочил на ноги, он повернулся к нему с таким выражением на лице, какого я у него никогда не замечал: вежливо-обходительным, но с явным намеком на полную собранность и готовность ко всему, даже несколько угрожающим.

— Доброе утро, — произнес он и коротко поклонился.

У Павлоса сузились глаза. Их опасный блеск отразился и на его лице.

— А ты кто такой, дружок? — спросил он.

Я торопливо положил руку Биллу на плечо, словно защищая его:

— Павлос, мы пережили ночь ужасов и чудес, но никогда еще не случалось чуда, подобного этому: мой самый дорогой в мире друг, которого убили у меня на глазах, вернулся ко мне живой! Это Уильям из Морпета, бывший школяр и клирик, а теперь… Как ты теперь зовешься, Билл?

— Голодный! — ответил тот, и колдовские чары рассеялись. Грек чуть заметно улыбнулся и протянул руку. К моему великому облегчению, Билл пожал ее, сильно и дружески. — Отвечая должным образом на вопрос Пэтча, должен сказать, что теперь я солдат, да и тебя тоже полагаю солдатом, друг Павлос.

— Восстал из мертвых? Так? — спросил Павлос. Билл засмеялся. Грек открыл свою сумку и протянул ему ломоть хлеба.

Я выдохнул воздух, застрявший в груди, и оглянулся вокруг. Из-за края пирса на нас глупо пялился Илия. Анна королевским жестом махнула ему рукой. Это было просто ужасно — видеть, как разом осветилось его лицо. Я осторожно приблизился к стенке набережной и сел, свесив ноги за ее край. Воспоминание о кишках того малого с мечом, хватавшегося за мой клинок, совершенно непрошеное, снова навалилось на меня, и на мгновение закружилась голова. Что я наделал?! Я посмотрел на свои ладони — они были в красных потеках. Под ногтями чернело. Я хотел помыть руки, но стенка была слишком высокая, так что пришлось сунуть их себе под ляжки. Холодный, насыщенный солью воздух освежал и пробуждал к жизни, и через несколько минут я уже мог смотреть на стоявший вдалеке «Кормаран» без малейших признаков тошноты.

— Ты не очень хорошо выглядишь, друг мой, — сказал мне Илия из шлюпки. Я помотал головой.

Мои мозги снова начали соображать, правда, медленно, и мне приходилось заставлять себя думать. Были, вероятно, свидетели, видевшие нашу схватку, хотя разве вызовет особый переполох смерть троих смертельно опасных мерзавцев? Надо поговорить с капитаном, и поскорее, решил я и поднялся.

— Павлос, — обратился я к греку, — мне надо кое-что тебе сообщить. Меньше часа назад леди Анна и я подверглись нападению… троих человек, английских лучников. Один из них был тот малый, что ругался с нами утром. Все они мертвы. Анна — я хочу сказать Vassileia — уложила одного, я — второго, Билл — последнего. Мы убежали, но нас наверняка, наверняка видели. Стража у ворот ни в чем нас не заподозрила и не посмела препятствовать принцессе. Но шум все равно поднимется. Думаю, нам нужно вернуться на «Кормаран» прямо сейчас, если это возможно.

Пока я говорил, глаза Павлоса сначала расширились, потом сузились. Он оглядел меня с головы до ног, и я заметил в его взгляде нечто вроде восхищения.

— Убили, значит, — сказал он. — Это точно?

— Конечно, — кивнул я.

— Куда они были ранены? Говори быстрее!

— Один в горло, другой в грудь, третий в глаз.

— Тот, которому попали в грудь, мертв?

— Да…

— Уверен?

— Совершенно.

— Откуда такая уверенность? С раной в груди никогда не знаешь наверняка.

— Оттуда, — ответил я сквозь сжатые зубы, потому что к горлу снова подступила тошнота. — Я ему все распорол внутри. И чувствовал, как он умирает.

Павлос кивнул с деловым видом:

— Тот, что получил в глаз, точно мертв.

— Абсолютно точно, — весело подтвердил Билл.

— Ты не ошибаешься?

Билл пожал плечами:

— Я ему мозги перемешал.

— Отлично, парень! А тот, кому перерезали горло? — Павлос наклонил голову набок, повернувшись к Анне.

— О да! — сказала та.

— Прошу прощения, Vassileia. Мне важно знать, что ни один из этих негодяев не остался в живых, хоть ненадолго, и не успел кому-то что-то рассказать. И еще… Петрок сказал, что вы убили его, этого лучника, да? — Было ясно: он не мог поверить, что такое возможно.

— Именно она его и убила, Павлос. Одним ударом. А потом дралась со вторым как… — Я сделал паузу. Хотел было сказать «как мужчина», но это показалось мне недостаточным. Она дралась как сверкающее пламя, как архангел с огненным мечом. — Она настоящий воин, — промолвил я вместо этого. — Истинно так.

— Vassileia? — с сомнением переспросил Павлос.

Анна пожала плечами.

— Меня же учили наши варяжские гвардейцы, — сказала она. — Сам знаешь. Разрешали наблюдать, как они тренируются. А потом я к ним присоединялась. Они говорили, что я способная. Полагаю, поэтому меня и учили.

— Знавал я этих варягов, — задумчиво произнес Павлос.

— Мой учитель фехтования был из Херефорда, — продолжала Анна. — Четвертый сын рыцаря. Владел мечом лучше всех в Греции. Его звали Джон де Кувилль.

— Ага! — воскликнул Павлос и перекрестился. — Ковилс! Так это он вас учил? Так-так-так… — И провел большим пальцем по губам.

— Солнце уже высоко поднялось, — напомнила Анна. Павлос прикрыл рукой глаза и глянул вверх. Он улыбался — чуть-чуть, немного недоверчиво, но все же улыбался.

— Ну что ж, моя Vassileia, — произнес он наконец, — может, и мне дадите несколько уроков? Конечно, если вы берете учеников. — Он моргнул, как сова при наступлении дня, и мы тоже моргнули ему, удивленно и облегченно. — А теперь — все на корабль, пока нам не начали задавать всякие вопросы. — Он помолчал, повернулся к Биллу и посмотрел на него свысока, выставив вперед свой выдающийся нос: — Ну а ты? С тобой-то нам что делать, восставший из мертвых?

— Ему нельзя здесь оставаться, — сказал я. — Его тоже могут преследовать. И убьют, если он не уйдет с нами на «Кормаране».

— Кто убьет? — резко спросил Павлос. В это просто нельзя было поверить, такой он был спокойный, просто убийственно спокойный.

— Да стража! — заорал я.

Павлос устало потер свои покрасневшие глаза и прижал руки ко лбу.

— Да не могу я… Ладно, поехали. Сам поговоришь с капитаном, пусть он и решает. Ну, поехали! — И он щелкнул пальцами, давая знак Илии. И тот повел шлюпку к причалу. Билл обернулся ко мне. Лицо его выражало облегчение.

Греки, еще не до конца пришедшие в себя от действия опия, взялись за весла, а я вдруг ощутил огромный прилив радости: я жив и свободен! Я бросил взгляд на Анну и встретился с ней глазами, потом посмотрел на Билла, и мы начали смеяться от счастья и облегчения, а Бордо между тем уплывал назад, и солнце согревало нам спины.

Отвечать за наши штучки, чего я боялся, не пришлось. Как я потом понял, мы даже не запоздали с возвращением, а среди членов экипажа, вернувшихся на борт до нас, оказалось немало окровавленных или поцарапанных физиономий. У Мирко рука висела на перевязи, а один из итальянцев, кажется, лишился уха. Я уж подумал, что меня вырвет прямо на вымытые доски палубы, когда Павлос докладывал капитану о нашем пребывании в городе, но тот лишь мельком оглядел нас, бросив взгляд через плечо грека. И подошел лишь только для того, чтобы пожать мне руку, почти по-отечески.

— Где ты нашел ее, Павлос? — послышался вопрос позади меня. Я обернулся. Анна уже стояла в кругу матросов, Павлос — рядом с ней, как дворцовый страж, каким когда-то и был. Она, кажется, даже стала выше ростом, возвышалась среди всех, как охотник над сворой гончих. Какими ужасно грубыми и жуткими они выглядели в сравнении с ней, все эти подталкивающие друг друга, толпящиеся вокруг парни, неспособные взять в толк, как следует понимать подобное сверкающее явление! Я, конечно, сознавал, что они будут недовольны. Женщина на борту! Это же беда и предвещает несчастье! А парни, помятые, раненые, да еще и похмельные после ночи на берегу, были не в самом лучшем настроении. Готовые взбунтоваться. У Павлоса уже побелели костяшки пальцев, вцепившихся в рукоять меча. Я протолкался к нему, но тут раздался голос Анны, чистый, звонкий, и все замерли, где стояли.

— Ну, Стефано, ты нашел свою пухленькую испаночку, свою маленькую Кабретту? Судя по кислому виду, видимо, нет. А ты, Карло, что у тебя с ухом? Ты что, выслушал исповедь Димитрия?

Рыкающий лай, раздавшийся в толпе, как оказалось, был смехом Димитрия. Одноглазый палубный мастер вечно говорил со всеми так, словно сообщал какой-то секрет, а потом любил прихватить кого-нибудь за ухо зубами, рыча при этом, как он выражался, словно голодный сарацин. А у Стефано была слабость — определенный тип женщин, которых он именовал «маленькими овечками». Что до Карло, то он был священником-расстригой из Анконы: когда-то убил на дуэли любовника своей подружки, которого судьба привела к нему на исповедь.

— Кто она такая, Павлос? Она же всех нас знает! — воскликнул Хорст.

— Колдунья! — прошипел Гутхлаф.

— Точно! За борт ее! — заорал Лэтч, парусный мастер из Голуэя.

— Заткнись, Лэтч! Ты, никак, все еще в похабном настроении, потому что не попал на петушиные бои в Дублине, — бросила в ответ Анна.

— Самого тебя за борт, Лэтч, белошвейка гребаная! — зарычал Димитрий. — Оставь женщину в покое!

Я видел, что половина матросов просто очарованы Анной и разинули рты, словно карпы, угодившие в сети. Другие явно желали бы познакомиться с ней поближе — своим обычным, не слишком нежным способом, такие как Гутхлаф, рожденные в море и считавшие его единственным своим домом, — они были действительно злы и несколько напуганы. Предрассудки и суеверия глубоко коренятся в душах моряков, ведь их мир всегда ограничен крутыми бортами корабля. Для них Анна, хоть и была женщиной, вполне могла оказаться существом из того мира, откуда холодные волны выбрасывают кости утонувших моряков на черный песок. И они явно не желали рисковать.

— Так кто она? — требовательно спросил Хорст.

— Принцесса Анна Дука Комнина из никейской императорской фамилии. Здесь она под защитой капитана. И моей тоже, — холодно сообщил Павлос.

— Да, я принцесса, — заявила Анна, хватая себя за волосы и убирая их назад. — И вы меня уже знаете.

Толпа замолкла, пораженная. У Гутхлафа отвалилась нижняя челюсть, как сломанный ставень. И тут надо всеми разнесся хриплый смех Димитрия.

— Микал! Господи, парень, да что это с тобой сделали?

Напряжение мгновенно пропало, когда до всех в толпе по очереди стало доходить случившееся. Все сразу заулыбались, потом засмеялись. Павлос перехватил мой взгляд, и мы с ним тонко усмехнулись друг другу. И хотя все поняли, что над ними подшутили, матросы нашли это чрезвычайно забавным и смешным. Они толпились вокруг нас, таращились на Анну, стараясь разглядеть в ее лице черты баскского найденыша.

— Ты ж была таким парнем! — вопили они. — И таким матросом! Добро пожаловать назад, принцесса, добро пожаловать!

Анна тоже смеялась. Она вытянула вперед руки, и ее кольца и перстни засияли и засверкали.

— Вы хорошо меня учили, ребята, и приняли в свой круг — это был самый теплый прием, какой я где-либо встречала… за многие-многие годы. Я не могу снова стать Микалом — хотя бы потому, что мне надоело бинтовать себе грудь. Теперь я буду Анной, если капитан не возражает.

— У меня нет возражений, — сказал капитан. — Вы оказываете нам честь своим присутствием, Vassileia. И вы, матросы «Кормарана», должны радоваться: эта дама может махать мечом точно так же, как брать риф на парусе. А теперь — за работу, парни! Отходим через час. В этом городе нам грозит слишком много опасностей, но мы и сами можем кое-кому пригрозить — правда, в другом месте. — Он повернулся и пошел к своей каюте, задержавшись возле меня. — Надо поговорить, Петрок, если ты не против.

Значит, я все же попался. Бросив затравленный взгляд на Билла, я потащился следом за капитаном, как баран, ведомый на бойню. Он закрыл за мной дверь и указал на стул. Сам же начал ходить взад-вперед.

— Павлос рассказал мне, что у вас случилось. Теперь я хотел бы выслушать тебя.

Ну, я все ему и поведал. Нельзя же лгать капитану — то есть я просто не мог ему лгать. Он хотел знать все подробности о людях, с которыми мы столкнулись на набережной, и о том, кого встретили в городе. К моему огромному облегчению, он не стал задерживаться на наших с Анной ночных развлечениях — «это твое личное дело», — но у меня возникло тревожное ощущение, что он все знает. А он вытягивал из меня мельчайшие подробности о схватке, и я с трудом выдавил все это, содрогаясь и чувствуя тошноту.

— Так говоришь, это были англичане?

— Да, сэр. Обычные неотесанные лучники.

— У них имелись на одежде какие-нибудь гербы или значки?

— Никаких. Хотя один был из Бристоля, могу поклясться.

— Наемники скорее всего. Очень похоже. И никто из них не убежал от вас? — Я помотал головой. — Это хорошо. Ты все правильно сделал. Беспокоишься насчет последствий? Не стоит. Нынче ночью в городе было пролито немало крови и без твоего участия.

— Что вы хотите сказать?

— Еще две группы моих людей подверглись нападению таких же парней, что повстречались вам, и…

— Я видел Мирко.

— Мирко раздробили дубиной руку. Он пьянствовал вместе с Йенсом и Ханно. Йенса ты уже никогда не увидишь. Увы.

— Йенс…

— Ему перерезали горло. Мырко повезло больше: Хамно прикончил того малого, что был с дубиной. Остальные — тоже англичане — сбежали. И у Жиля было небольшое приключение. Тоже с англичанином — тот пытался ткнуть его стилетом. Это было в полночь возле кафедрального собора.

— Он ранен?

— Кто, Жиль? Нет, нет. А этот со стилетом… отцы города нынче будут долго скрести себе лысины, разбираясь с кучей мертвых англичан, это уж точно. — Он замолчал и вдруг впился в меня взглядом, пристальным, прямо сверлящим. — Этот Уильям, чудесным образом восставший из мертвых, тот самый друг, которого, как ты полагал, убил Кервези? — Я тупо кивнул. — А он оказался жив, да еще в Бордо и в нужное время в нужном месте, чтобы выручить тебя и принцессу Анну. Как такое могло случиться?

Я покачал головой и, подняв глаза, встретил взгляд капитана.

— Он шел за нами. Он так сказал, и я ему верю. Билл шатался по городу — это обычное для него занятие, — и ему показалось, будто увидел меня. Он решил, что это призрак, но пошел следом и… По его словам, он был не единственным подозрительным типом на улицах нынче ночью.

Взгляд капитана стал еще более пронзительным, и он наклонился ко мне, как огромная голодная хищная птица. Я чувствовал себя святым Варфоломеем, которого заживо поджаривают на медленном огне.

— И в этом огромном городе с десятком тысяч населения он что, нашел именно тебя?

— Он же наемник, сэр! Город полон ими! Отряд «Голова вепря», нет… «Черный вепрь»! Он из них. Билл здесь уже несколько недель. И не слишком уважает ночную стражу и часы отбоя. И… — Я сглотнул. — Он всегда гоняется за шлюхами. Я знаю Билла, он мне как брат родной. Клянусь вам, это он нас спас!

— Ну, с этим по крайней мере все ясно. Со всем остальным — не слишком. Мне представляется, что это произошло не случайно, а тебе? Кто-то установил наблюдение за набережной — и эти твои лучники тоже были в числе наблюдателей, и потом за некоторыми — а может, и за всеми — сошедшими на берег членами команды «Кормарана» начали следить.

— Но мы встретились с этими лучниками случайно! Анна чуть не налетела на одного из них.

— Никакой случайности тут нет. Сам подумай. Бордо — огромный город, полный солдат. Разве может быть совпадением, что посреди темной ночи вы нарвались на того же самого парня, да еще и с вооруженными приятелями, жаждущими подраться?

— Очень жаждущими, надо признать.

— Вот-вот, видишь?.. Нас тут ждали и расставили ловушки. Не тебя конкретно, Пэтч, но любого с «Кормарана». И вот еще что… Заказчик, на встречу с которым я отправился, не явился, а еще одна встреча… Я должен был увидеться с другом, мне с ним необходимо было переговорить, но он не пришел. Оказалось, его уже давно здесь нет. Вот поэтому мы отчаливаем немедленно.

— И кто за всем этим стоит, вам известно?

— Не знаю. Только подозреваю.

— А Билл? Мы же не можем его здесь оставить!

Капитан вздохнул, словно ему сообщили, что обед немного запаздывает.

— Придется как следует поговорить с мастером Биллом, — сказал он. — Он был школяр, как и ты. Вот я и хотел бы услышать его трактовку сущности и природы совпадений.

Я уронил голову на руки. Когда же наконец я обрету мир и покой?! Голова раскалывалась, как глиняный горшок, в который насыпали горящих углей. Я убил человека. И Анна тоже… я уже не мог больше об этом думать. И Билл. Мне хотелось провалиться сквозь палубу, прямо в холодную, глубокую тьму реки. Потом я почувствовал руку капитана у себя на плече.

— Ладно, Петрок, будет. Я верю тебе. У твоего приятеля честное лицо. Весьма злодейское, надо признать, но честное. Он сам расскажет мне свою историю, и, вероятно, мы узнаем что-то еще. Но одно мне известно точно: кто-то пытается перехватить у нас наши торговые дела. Я уже давненько чувствую, это больше интуиция, чем уверенность. Кроме того, мне еще кое-что рассказали в Дублине: о нас наводили справки. Мои тамошние партнеры ощущают себя неуютно. Поэтому я и решил идти прямо в Бордо. Иногда подобные неприятности рассасываются сами по себе, но сейчас…

Он вдруг встал и потянулся, упершись ладонями в темное дерево переборки над головой. Возвышаясь надо мной, он, казалось, заполнил собой всю каюту.

— Ладно, выше голову, Петрок! По крайней мере мы плывем прямо на восход солнца.