Утро начинается с того, что в комнату заходит экс-знахарь Гаспар Картер собственной персоной.

   Вот кого я действительно рада видеть. Умнейший человек с холодным рассудком аналитика. Разум преобладает над чувствами и полностью подавляет их. Вот за что я его уважаю. Но сама так не могу.

   Не могу, потому что у меня чувства всегда несутся впереди упряжки, я сначала делаю, а потом уже начинаю размышлять, что к чему. Вот и всю жизнь так: я слишком тороплюсь, слишком подвержена гневу, я отдаю себя целиком и сгораю в итоге без остатка.

   - Близзард, - Гаспар улыбается уголком рта. - Мистер Монфор, - добавляет он совершенно равнодушно. Но стажёру, наверное, кажется, что с издёвкой, потому что он демонстративно отворачивается к стенке. Ну и пусть. Буду я ещё смотреть, чем он занят!

   - Выпей это, Близзард, - Гаспар протягивает мне маленький пузырёк с какой-то мерзостью. - Мистер Монфор, - тот продолжает упрямо смотреть в стену.

   Гаспар молча ставит второй пузырёк на столик. Потом садится ко мне на кровать, смотрит белки глаз, щупает пульс. Затем его внимание привлекает моя левая щека - он проводит длинным пальцем по шраму и говорит:

   - Могу предположить, Дориш?

   Услышав это имя, Монфор вздрагивает и, наконец, перестаёт пялиться в стену. Пялится он теперь на меня, - о, Создатель, нет! - с жалостью в глазах.

   - Дориш и Монфор, так будет правильнее, - мстительно отвечаю я. Нечего вести себя, как мальчишка.

   Гаспар, удивлённо подняв бровь, оборачивается к стажёру. Тот медленно заливается краской.

   - Вы далеко пойдёте, мистер Монфор, - констатирует Картер. - Но вы заставили меня... удивиться. Помнится, в школьные годы вы не были таким жёстким человеком.

   - Я не... делал этого, - тихо говорит тот.

   - Полноте. Я ведь не в упрёк вам сказал, - спокойно продолжает Гаспар. - Выпейте лучше лекарство, не капризничайте.

   Монфор хватает пузырёк и быстро проглатывает содержимое.

   - Вот и хорошо, - говорит Картер. - Близзард, я посмотрю что-нибудь для тебя, но, честно говоря... - он разводит руками. - Все сроки прошли, а я не волшебник.

   - Оставь это, Гаспар, - морщусь я. Действительно почему-то становится досадно, когда тебя разглядывают, словно под лупой. - Ну не всё ли равно?

   - Как скажешь. Умолкаю, - соглашается Картер. - Я принесу тебе что-нибудь укрепляющее, чтобы свести на нет вред, причинённый Утгардом. И - да, твоя болезнь. Холод, сырость и прочие прелести. Побольше ешь, всё самое лучшее, что только может приготовить здешний подменыш, ну, а лекарство я оставил. Надеюсь, Легран запомнит, что делать, а если даже нет, я торжественно вручил ей листок - надеюсь, читать вы там не разучились? Неделя-другая, и проблем не будет.

   Я благодарно киваю.

   - Ну, что ж, как ни приятно мне ваше общество, дела ждут, - он встаёт. - Близзард, позволь откланяться! Мистер Монфор! - шутливый поклон в сторону, и Гаспар хочет уйти.

   - Картер, подожди! - окликаю я его. - Ты... не знаешь что-нибудь о Винсе?

   Он медлит с ответом. Моё сердце начинает биться через раз, потому что мне уже без слов понятно: что-то не так. Но горькая правда лучше сладкой лжи, и именно её Гаспар и скажет прямо в глаза. Будет больно, зато потом полегчает.

   - Винсент Близзард отказался присягнуть на верность нашему нынешнему патрону и покинул пределы страны, - наконец говорит он.

   Чего-то подобного я и ожидала. И я прекрасно понимаю, что это значит.

   В комнате повисает звенящая тишина. Картер пару секунд смотрит на меня, потом молча кивает и выходит. Он в своей обычной манере кратко передал факт, что тут ещё добавить? Да и к чему?

   - Это был не я, - неожиданно прерывает молчание Монфор. О чём это он? - Вы ведь знаете, что это был Дориш. Но всё равно извините!

   - С каких это пор ты стал такой вежливый? - язвлю я автоматически, хотя делать этого мне совсем не хочется. - Помнится, в кабинете Сектора меня никто не звал на "вы". И уж тем более не извинялся.

   - Всё равно, извините... миссис Близзард! - упрямо повторяет он.

   В глазах у меня темнеет. Каким-то неимоверным усилием воли я заставляю себя приподняться - чуть-чуть, потом ещё чуть-чуть, отдыхая каждые две минуты и потом делая очередной рывок. Голова кружится от слабости. Грудь пронзает боль. Сильная вещь - супружеская клятва. Я знаю, что такое слово "надо". Надо заставить тело подняться, потом найти хозяина и упасть ему в ноги, а, быть может, просто предложить взамен свою собственную жизнь... Я не знаю.

   Медленно встаю с кровати и, держась за стену, иду к выходу.

   Эдвард не понимает, каким образом она умудряется передвигаться. Он видит, как искажено болью её лицо. И догадывается, какой силы должна быть боль. Эдвард не понимает и другого: зачем она это делает? Её пальцы, словно сведённые судорогой, пытаются уцепиться за стену, где и держаться-то не за что - и соскальзывают с ветхой панели, обитой старым штофом с рисунком из цветов. А он смотрит на эти бессильные пальцы, как заворожённый, не в состоянии оторваться.

   Он не сказал ей ничего такого, что... И тут Эдвард вспоминает, о чём говорил этот ублюдочный Картер, а также всё, что он знает об этой женщине. Винс. Винсент Близзард, троюродный брат лорда Бертрама Фэрли. Её муж. Эдвард прокручивает в голове то, чему только что был свидетелем. Он в состоянии произвести простейшие вычисления и понять, что отказ присягнуть на верность этому новому хозяину, видимо, равносилен самоубийству. Кто же тогда этот новый сюзерен? Полукровка? Вообще человек? А может, здесь скрывается что-то ещё, ведь Эдвард никогда не был силён в политических играх?

   Так проходит час. В комнате стоит ничем не нарушаемая тишина, даже тиканья часов не слыхать. Эдвард уже передумал обо всём, о чём мог, и теперь просто лежит, глядя на дверь. Он и сам не знает, кого или что он ждёт.

   В коридоре раздаются шаги. Дверь открывается, и в комнату входят Бертрам Фэрли и Лена Легран, между ними бессильно обмякло тело Близзард. Они не столько ведут, сколько несут её. Платье волочится по полу, собирая пыль и паутину, Эдварду даже кажется, что они вот-вот наступят ей на подол и разорвут юбку. Бертрам бросает на Эдварда мрачный взгляд, они укладывают Близзард на кровать и молча выходят. Легран на прощанье осторожно касается её волос, поправляя упавшую на лицо прядь, оглядывается на Эдварда - он при этом даже забывает ответить ей взором, полным ненависти, - а потом дверь захлопывается и снова наступает тишина.

   Она бледна, как полотно. На лице следы крови - видно, что кровь текла изо рта и из носа. Эдвард прислушивается. Дыхания почти не слышно, так что он даже думает сначала, что Близзард мертва, но всё же убеждается, что это не так. Болевой шок, додумывается он, наконец. Наказание.

   Что такого она могла сделать, чтобы заслужить кару от своего патрона?! Эдвард теряется в догадках. И тут его словно бьют кулаком по голове: она осмелилась просить за Винсента. Хотя, скорее всего, заранее знала, какой ответ её ждёт.

   Ядвига Близзард. Убивающая иногда просто так, не задумываясь, что и не удивительно для наследницы старинного вырождающегося рода, вконец развращённого властью и вседозволенностью. И вот она идёт и добровольно подставляется под заведомое истязание?!

   Эдвард ничего не понимает. В его сознании что-то не состыкуется. А, быть может, он что-то себе напридумывал?

   В это время он замечает, что она чуть шевельнулась. "Или показалось?" - думает Эдвард с ужасом. Превозмогая слабость и боль во всём теле, он медленно поднимается и преодолевает расстояние до её кровати. Чем ближе он её видит, тем страшнее ему становится.

   Вдруг Близзард начинает хрипеть, и Эдварду слышится какое-то бульканье. Она чуть приоткрывает глаза, закашливается, орошая подушку красными брызгами, и Эдвард догадывается, что у неё в горле скопилась кровь.

   - Воды дай, - еле слышно говорит Близзард, и он понимает, что она его видит.

   Эдвард прилагает все усилия, чтобы управлять непослушным телом, но берёт-таки хрустальный бокал с водой и подносит к её губам. Близзард не в состоянии поднять голову, и вода льётся наполовину мимо, уже смешанная с кровью. Тогда он медленно подводит вторую руку под её затылок и помогает сделать пару глотков.

   - Спасибо, - шепчет Близзард.

   Рука Эдварда ещё хранит тепло её кожи и волос. И следы её крови.

   - Что вы сказали ему? - не выдерживает он.

   Близзард молча смотрит куда-то в пространство из-под полуопущенных ресниц; Эдвард уже думает, что не получит ответа, как она говорит:

   - Предложила свою жизнь взамен, - и замолкает.

   Значит, его догадка была верна.

   - Но он не взял её, - тихо заканчивает Близзард и отворачивается.

   Два дня проходят сравнительно спокойно. Утром приходит Картер, осматривает меня и снова даёт выпить полный пузырёк какого-то снадобья, на сей раз другого, но не менее мерзкого. По его лицу ничего нельзя понять, оно непроницаемо, словно маска. Скоро ли я буду дееспособна, нет ли - всё приходится спрашивать. Картер задумчиво косится на Монфора.

   - Ну... - тянет он, - с болевым воздействием такой силы я ещё, пожалуй, не сталкивался. К счастью. Надеюсь, что и столкнусь как можно позже, - саркастически добавляет он.

   Я вижу, как Монфор настораживается. Судя по всему, он тоже не сталкивался. И не хотел бы. Видимо, поначалу у меня отказали руки, и, хочешь-не хочешь, пришлось прибегнуть к его помощи. Интересно, какие эмоции он испытывает, приближаясь ко мне? К беглой каторжнице, убийце, которая ничем не отличается от Лены Легран, отправившей к праотцам его Семью, - с долей сарказма думаю я о себе и Монфоре. А ведь в тот день, когда меня допрашивали в загаженном кабинете Сектора, он бледнел от одного вида "волчьего крюка" на моей руке. Что же происходит, Эдвард, а? Может, это твоё хвалёное по человеческим меркам дворянское благородство? Наверное, не зря твоя фамилия произносится с приставкой "де", правда? Или нет, ведь твои демократичные родственники давно отказались от всяких приставок, как и от привилегий - как и от того, что наш мир и человечий всё же надо разделять на "мы" и "они"?

   - Я мог бы догадаться, что ты так поступишь, - говорит тем временем Картер, обозревая меня, словно научный экспонат или результат своих дурацких опытов. - Рассчитывал только на то, что ты пока не сможешь встать. Как вижу, я ошибся.

   Картеру по большей части плевать и на меня, и на все писаные и неписаные традиции - он всегда ведёт свою игру. И, соответственно, оценивает всё по собственной шкале.

   - Возможно, Бертрам не сегодня-завтра будет выглядеть так же, как ты, - добавляет он, и, видя, что я жду продолжения, объясняет: - Супруга ушла от него. Уехала из страны вообще, как и Винс. Ты ведь знаешь, что это значит.

   Понятно. Значит, я не единственная.

   - А Анри? - спрашиваю я.

   - Анри здесь, - отвечает Гаспар.

   Монфор непонимающе глядит на нас. Видно, что он прислушивается, стараясь не упустить ни слова, но ему не удаётся не терять нить разговора. Картер тоже замечает это.

   - Монфор, вы же из Семьи, где слыхом не слыхивали о полукровках и смешанных браках, - спокойно говорит он ему. - Вам должна быть знакома тема нашей беседы.

   - Какая тема, доктор Картер? - по привычке говорит стажёр, и тут же заливается краской, словно он в школе на уроке и не выучил того, что задал учитель.

   Картера многие до сих пор называют доктором - он сведущ в лекарствах и снадобьях, к нему обращаются за советом, если заболел ребёнок или когда самая важная в жизни проблема - какое притирание или крем предпочесть. Говорят, он даже умеет варить приворотное зелье, но досужие болтуны могут сколько угодно чесать свои языки. Короче говоря, к нему обращаются по любому поводу, если таковой обнаруживается. А, как показывает жизнь, повод обратиться к специалисту такого рода находится постоянно.

   - Семья, - просто отвечает Гаспар. - Семейные ценности. Разве вы бы не подставили собственную голову за любого из членов вашей Семьи? Разве не отдали бы за них свою жизнь, представься вам такая возможность?

   - Ну... это другое дело, - помолчав, говорит Монфор.

   - То есть вы проводите границу: мы - плохие, вы - хорошие, так, мистер Монфор? Как на шахматной доске - имеются чёрные и белые, - и ничего кроме? - в лоб спрашивает Картер. - И прошу вас, не расценивайте мой вопрос, как насмешку. Да, тут вы гость или пленник - считайте, как хотите, - но я отнюдь не собираюсь ставить на вас жуткие эксперименты, посему можете изъясняться свободно.

   - Просто... я бы не хотел говорить об этом, - произносит Эдвард, косясь на меня.

   - Что ж, мудро, - констатирует Гаспар. - Это обнадёживает.

   Картер знает всех нас, начиная с рождения. Кроме того, он знает все сплетни, слухи, а также то, что из них на самом деле враньё, а что нет. Некоторые говорят, что он знает вообще всё на свете. Сомневаюсь насчёт всего, но что большую часть - полагаю, да.

   Мальчишка побоялся задеть меня этим. Посчитал бестактностью напомнить о том, что случилось. Я видела, как он смотрит на меня с тех пор. Сначала откровенное непонимание, а потом - целая гамма чувств, за которыми я не успеваю следить. И я решаю выяснить это.

   - Так чему ты так удивился, Монфор? - спрашиваю я, когда Картер уходит. Он молчит. - Ты думаешь, если у меня на плече выжжено утгардское клеймо, которое должно было опозорить меня на всю жизнь, то это что-то меняет, и для меня не важна моя Семья?

   - Не в этом дело, - теряется он.

   - А в чём тогда?

   - Я не думал, что вы можете любить, - говорит он прямо.

   - Слово "семья" равнозначно слову "любовь", - отвечаю я. - В самом широком понимании. Или ты думал, что я должна любить себя, бриллианты, конфеты и прочую чушь - и всё это называть словом "любовь"? Семейные ценности - один из основных приоритетов, ты должен это знать. Ведь ты же не родился в подворотне или хлеву, как грязный полукровка, забывший о своих корнях. Мы, в отличие от них, ветвь на древе. У нас, в отличие от них, есть кодекс чести, и наше слово всегда стоит дороже жизни.

   - Но... тогда я не понимаю, как это состыкуется? Вас подвергли изощрённой пытке, такой, что лежите, и вид у вас - будто под поезд попали. Ваш муж... - он осекается.

   - Договаривай, Эдвард, - мягко говорю я.

   - ...возможно, будет убит... Я не хотел этого говорить, - видно, что он чувствует себя так, словно это уже произошло, и именно он принёс мне дурные вести. - Вы же сами попросили...

   - И что?

   - Тогда почему так? Почему вы признаёте над собой кого-то... такого? - уточняет он.

   И я начинаю рассказывать. Про ледяное Межзеркалье, и что ты чувствуешь, когда понимаешь, что позор - уже одно то, что к тебе посмели прикоснуться полукровые выблядки. Когда впереди - только этот позор и мысль о том, что ты лучше умрёшь, но не подчинишься членам Внутреннего Круга, Семьи которых и вполовину не так знатны, как твоя. Потому что ты любишь свой мир таким, какой он есть и не хочешь в нём хоть что-то менять. Ты воспитана в традициях, которым не одна тысяча лет и в этих же традициях хочешь воспитать своих потомков, прежде всего по той причине, что тебе это нравится. Есть "мы", и есть "они". И ты раздираешь себе руку ногтями в тщетной попытке вернуть прошлое и ночами беззвучно плачешь от бессильной ярости. И, конечно, когда появляется могущественный и достаточно влиятельный человек твоего круга, предлагающий власть и месть, ты соглашаешься на что угодно, произнося слова Клятвы, лишающей тебя права принадлежать себе до конца жизни, но дающей надежду на отмщение.

   - Хозяин никогда не наказывает никого не по делу, - объясняю я. - Это предложение, от которого нельзя отказаться. Винс примет смерть за отказ присягнуть на верность. Пойми - сознательно примет, предпочтя не изменять своим принципам. Я получила наказание за дерзость, к которой меня заставила прибегнуть честь Семьи и эти самые семейные ценности. Всё не просто так. Чтоб ты знал.

   Монфор молчит. Я и сама еле-еле произнесла такую длинную речь, даже шёпотом говорить мне тяжело. С такой силой не накрывало давно. Даже в самые худшие времена, когда на допросах меня хлестали по щекам, а я всё равно соскальзывала в ледяную бездну беспамятства, и тогда кто-то долго отливал меня водой.

   Я не могу поднять руку даже на дюйм. Можно сказать, вообще не чувствую собственного тела. Ничего, я прорвусь, я выдержу, пройдёт и это, как всё проходит в этом мире и исчезает бесследно. Вчера был плохой день, зато завтра наступит хороший, так говорил мой дедушка. Я почти всю сознательную жизнь существую в ожидании этого завтра. Выплёвывая выбитые зубы и наспех залечивая шрамы. Падая и упрямо поднимаясь. Засыпая без надежды проснуться живой и свободной, и всё-таки просыпаясь такой. Завтра, я дождусь тебя. Своими руками схвачу за хвост и больше не выпущу. Взор мой застывает на колеблющемся пламени свечи, которое искажается, видоизменяется, превращается во что-то... в кого-то... И вот проваливаюсь, наконец, в короткий сон, и просыпаюсь от чьего-то крика.

   Я открываю глаза и вижу Монфора, который трогает меня за руку.

   - Что? - шепчу я.

   - Вам снился кошмар, - отвечает он. - Вы так кричали. Вам плохо?

   Что за бред?! Я никогда не кричу, потому что мне не может присниться ничего до такой степени страшного. Честно говоря, я вообще не могу представить себе такую вещь.

   Монфор даёт мне напиться. За окном глухая ночь, и только ветер хлопает перекошенными ставнями Кинг-Голд-Хаус. На столике стоит единственная свеча, от её мечущегося пламени по стенам прыгают тени неведомых существ, словно вырвавшихся из ночного кошмара. Каково тебе здесь, Эдвард? Это - мой дом, мой и мне подобных людей, которые стоят по ту сторону всего - закона, общества, морали. Мне хорошо рядом с ними и с существами из кошмаров, потому что они - это часть меня. И какой бы ветхой развалиной этот особняк не был, он хорош уже тем, что здесь я дома, как нигде больше. А вот ты - в чужом мире, среди врагов. И ты не знаешь, чего ожидать: смерти ли, пытки, дурных ли сновидений. И что из этого хуже? Ты почти ничего ещё не видел в жизни, и в чём-то я тебе завидую.

   И тут Монфор начинает рассказывать. Скорее, из-за страха, что ему снова придётся возвращаться и вырывать меня из объятий дурного сна. Что-то про школу, про Джеймса - о, Создатель! - Райта, про кого-то ещё. Истории, похожие на сказки: про оборотней с одуванчикового поля, про упавшую звезду, которая мечтала быть кометой, про принцессу и тролля... Тени на стене искажаются, плывут, и в полубреду болевого шока и застарелой тюремной болезни я вижу то звезду с длинным хвостом, похожим на развевающуюся вуаль, то принцессу с прялкой. Лежу, не шевелясь, и боюсь нечаянно закашляться и спугнуть волшебные тени. И ещё не могу понять: что человек, так явно, так полно, без остатка принадлежащий нашему миру, делает на другой стороне? Не понимает, что когда-нибудь полукровки откроют наше сообщество людям и всего этого не станет - или просто боится жить в соответствии со своей природой?

   - ...И тут, ты представляешь... - Монфор осекается. Осекается, потому что, увлёкшись, назвал меня на "ты".

   - Извините, - смущённо говорит он.

   - Оставь, - одними губами произношу я, - пусть будет так.

   Монфор не отвечает. Идёт к своей кровати и ложится. Чистоплюй хренов! Я словно вижу его насквозь. Он не может, не хочет быть накоротке со мной, убийцей-"чистильщицей".

   "Скоро ты станешь таким же. Или умрёшь", - думаю я и с этим засыпаю.

   Утром, сразу после Картера, заглядывает Берти Фэрли. Мрачно смотрит на меня, а потом подходит и садится рядом. Он не говорит ни слова, просто сидит и молчит, глядя в одну точку. Потом целует меня в лоб, по-родственному, и идёт к выходу. Как будто на дуэль собрался, - мелькает мысль. Есть только одно объяснение: он отправился к хозяину.

   И после полудня я вижу, наконец, как двери открываются, и появляется Лена. Я на расстоянии нескольких метров, как зверь, чую, что от неё пахнет коктейлем из крови, смерти и ночного ветра.

   - Близзард, - она улыбается с безуминкой в глазах.

   - Легран, - у меня тоже хватает сил на улыбку, тем более что я действительно соскучилась.

   - Как Анри? - спрашиваю я о её супруге.

   - Нормально, - она сама лаконичность.

   - Наклонись, - прошу я, с жадностью вдыхая принесённые ею запахи.

   Она усмехается и невесомо целует меня в лоб. И тогда я чувствую - о, Создатель! - чувствую всё это: боль в воздухе, кровавые пятна на дорогих перчатках - она снимает их и бросает на мёрзлую землю; аромат смерти и кровь, растопившую снег на промёрзшей земле - она вдыхает пар, который поднимается от талой прогалины, пропитанной грязной кровью человечьих скотов...

   Что это? Ментальная связь двух одинаково безумных людей? Или не людей, а волков одной стаи, которые связаны не только с вожаком, но и друг с другом?

   Её пальцы гладят моё лицо - холодные тонкие пальцы, такие, какими я впервые узнала их в крепости Утгард. Она садится совсем близко, и её глаза оказываются рядом.

   - Грязные подонки. Деревенский сброд. Неплохой сброс напряжения, а? - цинично говорит она.

   Эту сцену прерывает сдержанный вскрик. Мы забыли, что в комнате ещё есть Монфор. Учившийся, но, видимо, так и недоучившийся пока студент, пребывающий в каком-то перпендикулярном измерении. Он смотрит на Лену с ужасом и ненавистью. Да и как бы ещё он мог на неё смотреть, думая о Симоне и Элис, и своей сестре Лиззи, и дяде Ульрихе и о ещё, верно, куче родственников?

   Симон и Элис! О, да! Лучшие из лучших, элитный отряд Сектора. По сути, такие же убийцы, как и мы, лишь находящиеся с другой стороны решётки. Но только Монфор об этом не знает. Или знает частично. Его представление о родителях сформировано искусственно, он не мог видеть того, что было на самом деле. Если только не догадался. Но, тем не менее, по законам кодекса чести он имеет право ненавидеть Легран, так же, как и мстить.

   - Вы... нелюди, - тихо говорит он.

   - Симон и Элис... - начинает было Лена.

   - Оставьте их! - выкрикивает Монфор. - Я не о том! Просто какие-то люди! КАКИЕ-ТО! Что они вам сделали?

   - Какие-то - ничего. Только то, что они родились людьми. Погаными выродками, - уточняет Лена. - Оставь, Близзард! Дай-ка я объясню! - останавливает она меня. - Ведь это не ты видел, как горит усадьба твоего деда, да, Эдвард? И не твою бабку забивают камнями, подловив ненароком. Ведь это не твоя прабабка горит на костре, застреленная серебряной пулей - всего лишь для гарантии, Эдвард, не думаю, что у человечьего сброда настолько много серебра. И не твой отец пойман и проткнут осиновым колом на пожарище фамильного поместья. Ты всю жизнь живёшь в Британии, в НАШЕЙ Британии, и ты понятия не имеешь, что творится, и что творилось за её пределами, когда тебя ещё и на свете не было! А потом это не тебя клеймят - за убийство, которое и убийством-то назвать нельзя, ведь не говорят же так о раздавленном таракане. И не тебя ссылают в пустоту, где, кроме льда, ничего больше нет, даже времени, и потому там пропадает душа, вместе с проклятым теплом - постепенно, незаметно, но пропадает, чёрт подери! И вот появляется некто: сильный, влиятельный, из привычной для нас, чёрт подери, среды родовой знати - и этот некто считает, что необходима грань между нашими мирами, что не надо кидаться, очертя голову, перенимать от людей и полукровок их дурацкие нововведения и подчиниться которому - честь, а не обязанность. А потом доблестные Симон и Элис выбивают зубы и ломают кости всем, кто считает так же. А потом появляешься ты и осуждаешь меня за то, что я пытала тех, кто пытал меня; и её - за то, что она получает удовольствие от смерти существ, убивших её Семью. И убивающих всех нас на протяжении веков.

   В комнате повисает тишина. Лена переводит дух. Она очень кратко, но точно обрисовала историю моей Семьи. У самой у неё было что-то похожее. Истории всех Семей имеют подобные эпизоды, хотя бы раз в несколько поколений. Не потому, что мы поголовно глупцы, а потому, что люди, как ни крути, всё-таки периодически умнеют. Именно поэтому мы считаем честью присягу хозяину. По сути, мы служим не человеку, а силе и идее.

   В комнату, стараясь быть незаметным, пробирается карлик и с поклоном забирает чайную посуду.

   - Знаешь, Монфор, он тоже хочет жить, - с насмешкой говорит Лена, показывая на подменыша. - Тут он раб, а там - труп. И он отнюдь не желает сгореть в печке, посаженный крестьянами на уголья или на раскалённый противень - в качестве проверки для фейри.

   Монфор молчит.

   - Ты имеешь право мстить мне, - говорит ему Лена. - Почту за честь сойтись с тобой в поединке. Выбери место, время, и с кем ты хочешь драться - со мной или Анри.

   Лена целует меня в щёку и, кивнув, быстро выходит.

   В комнате тишина.

   Я опять одна. Дедушка, отец... Винсент, дорогой... Наверное, хорошо, что у нас нет детей. Нам было не до них. Что стало бы с ними? Тайные подвалы чужих домов - вместо родового имения, копия приговора Внутреннего Круга, хранящаяся между страниц школьного учебника - вместе с фотографией из газеты, косые взгляды безродной швали отовсюду, куда ни кинь?

   Я лежу и смотрю в потолок. Паутина в углах чуть колышется от сквозняка. Чужой потолок чужого запущенного дома. Дедушка, милый, знали ли вы, что много лет спустя ваша Ядзя будет обретаться здесь, а не в пропитанных силой веков старинных комнатах усадьбы, и что самой усадьбы уже не будет? Вы научили меня всему, что я умею. Властвовать и подчиняться. И вы одобрили бы то, как я живу. Вы порадовались бы, если бы могли видеть, как я не издала ни звука, когда раскалённое докрасна тавро палача коснулось моей кожи.

   Чёртово Межзеркалье. "Приговаривается к пожизненному заключению". Я вспоминаю тяжесть цепей в суде и то, как они врезаются мне в руки, множество лиц, слившихся в одно, гул голосов, переходящий в рёв шторма под стенами крепости Утгард. Вы гордились бы мной, дедушка. Я верну то, что должна. Я сделаю всё, чтобы стать прежней и засыпать в СВОЕЙ комнате, под присмотром СВОЕЙ выдрессированной горничной, как когда-то засыпала под присмотром кормилицы в накрахмаленном чепце, не рискуя в любую секунду попасть в схлопывающуюся парализующую ловушку, расставленную для меня каким-нибудь недоношенным "покойником"-полукровкой. И я буду идти до конца.

   Тёмные ели парковой аллеи. Маленькая вересковая пустошь между скалистых утёсов. Проклятые хлопья снега, беззвучно покрывающие руины усадьбы. С тех пор я ненавижу снег. Рухнувшая опёка владетеля и кровь тех свиней, которые пришли покопаться в едва остывших угольях. Вы хорошо учили меня, дедушка, и эти свиньи нашли лишь свою смерть, когда я утопила их в собственном поганом дерьме. И буду топить, пока жива.

   Я смотрю на стажёра. Ему не понять. Быть может, только пока не понять.

   Эдвард потерянно сидит и смотрит в окно. Конечно, он ненавидит Лену Легран. Всю жизнь ненавидел. Он вспоминает, что почувствовал, когда в пансионе увидел в утренней газете её портрет - она тогда была признана виновной и осуждена на пожизненную ссылку в Межзеркалье. И, тем не менее, в чём-то она права. И она готова принять его вызов, если он потребует... как это говорится... сатисфакции. Что ж, так и будет.

   И вдруг Эдвард спохватывается. Он вспоминает, где находится и что происходит. В самом деле, они ведь не на Трафальгар-сквер встретились и не у кого-нибудь в гостях. Кругом враги. Может быть, это ловушка или предлог... - Эдвард сам себя обрывает. Он хочет додумать: "чтобы меня убить", но понимает, что это глупо. Хотели бы - убили бы давным-давно.

   Эдвард не дурак и догадывается, что он им зачем-то нужен. Но вот зачем? Если бы он был, например, своим другом Джеймсом Райтом, то было бы ясно, что его просто хотят перетянуть на другую сторону. К слову сказать, когда-то, до войны, Джеймс ненавидел, когда с ним заговаривали на тему пастухов, волков, стяга из звериной шкуры и прочего, не веря в "эти байки" ни на йоту. Ещё бы: заполучить Райта было бы не шуткой. Тем более что всё это оказалось правдой - так мало ли, на что ещё способен человек с такой судьбой? Не говоря уже о том, что глава Сектора - не рядовая фигура. Но какую ценность представляет именно он, Эдвард Монфор, он не понимает. Обладающий весьма и весьма посредственными способностями младший стажёр Сектора, который иной раз и шагу ступить не может, чтобы не напортачить - зачем он этому новому хозяину, кем бы тот ни был?

   Эдвард задумывается. Сколько он не перебирает - видит только недостатки, а не достоинства. Ну, если не считать, конечно, того, что в его семье всё-таки не было полукровок, как бы хорошо к ним не относились. И то, что его фамилия, как ни крути, произносится всё-таки "де Монфор" а не просто "Монфор" и восходит к Меровингам. Но, сколько Эдвард себя помнит, в его жизни это не играло никакой роли. Возможно, учись он в какой-нибудь крутой закрытой школе, всё было бы иначе. Эдвард усмехается. Он - и в крутой школе, особенно с их доходом! Нелепица, да и только! К тому же с его характером он бы там и недели не протянул.

   Эдвард вспоминает о родителях, и внутри у него, где-то глубоко-глубоко, начинает ворочаться червячок сомнения.

   Этот червячок появился тогда, когда Эдвард закончил свою обычную, ничем не примечательную школу и пришёл в Сектор. Он встречался со многими людьми и замечал иногда, что некоторые как-то странно смотрят на него, а некоторые так и вовсе откровенно мрачнеют, узнав его фамилию. Если бы все эти люди были преступниками, он бы не удивился. Но многие из них работали в самом Секторе, многие в канцелярии Круга, некоторые были просто добропорядочными гражданами, и червячок всё рос и рос и периодически просыпался, напоминая о себе. А потом Эдвард узнал кое-какие подробности о жизни Симона и Элис Монфор, точнее, об их работе, и понял с совершенной ясностью: он не хочет быть таким, каким его всегда мечтала видеть тётя, уронив вязание на колени и вытирая текущие из-под очков слёзы. Он не хочет быть похожим на своего отца.

   Тогда ему стало страшно. Он никому ничего не сказал и первый раз в жизни напился до беспамятства. Потом, обругав себя слабаком и безвольным негодяем, он загнал эту мысль как можно глубже на задворки подсознания. И вот сейчас она выползла снова, разбуженная резкими словами Лены Легран.

   Конечно, были и люди, для которых Симон и Элис являлись героями. Одним из них был мистер Дориш.

   Но беда в том, что Эдвард не хотел быть похожим и на мистера Дориша.

   И ещё он не хотел, чтобы Дориш, он сам, или кто-то ещё когда-нибудь сделали что-нибудь, похожее на то, что он уже видел, Ядвиге Близзард.

   Новый сюзерен стоит перед окном и смотрит на летящий снег - белые хлопья кружат, верно, надо всей Британией, которая совсем скоро будет у его ног. Дверь только что закрылась за Леной Легран, и он обдумывает то, что она рассказала ему о Монфоре.

   Неспроста так сложились звёзды, что первым ближе к нему оказался именно он. Значит, всё-таки неспроста. Ну, что ж, тогда и будем начинать с него.

   Что там предложила ему Легран? Принять его вызов? Хорошо, так тому и быть.

   Монфор очутился тут по чистой случайности. Как всегда, стечение обстоятельств, ведущих к неожиданному итогу. К тому же он чуть не потерял двух своих людей.

   Новый хозяин усмехается. Не так давно он и представить не мог, что будет говорить о "чистильщиках" "свои люди". До тех пор, пока сила не проснулась и не начала сама диктовать условия игры. И тогда стало понятно, что попросту глупо не воспользоваться теми, кто обязал себя подчиняться этой силе до смерти. И кто станет подчиняться с удовольствием, с улыбкой на устах выполняя его волю, не боясь запачкать руки в крови и дерьме.

   Поместья вернутся к законным владельцам, золото окажется в руках тех, кто привык к тяжести набитых кошельков.

   Близзард нужна ему. Так же, как и Легран, и все остальные. Опытные исполнители с большим потенциалом, развращённые властью и вседозволенностью - и одновременно преданные слуги, знающие своё место - место цепных псов у калитки. Костяк будущего государства. Лучшие представители родовой знати. Они ему необходимы.

   Так же, как и Монфор. И он знает про него кое-что ещё, чего не знает никто. Они всегда праздновали день рождения в один день - это было известно всем. Но то, что Монфор родился в ту же самую ночь лунного затмения - известно только ему. Неведомо, в тот момент луна уже вошла в тень земли, или наоборот вышла оттуда, да и какая разница? Он лучше перестрахуется, чтобы не попасть впросак и не оказаться в некое время "Икс" в таком же дурацком положении, как и тот, кого убил он сам - и на этом закончилась, наконец, проклятая война. Поэтому одним слугой придётся пожертвовать. Только так он удержит Монфора. Анри Легран вне закона, но об этом подумал бы кто угодно, только не Монфор - для того Анри такой же человек, как и все, из плоти и крови. Вот этой-то кровью он и будет связан.

   Так думает новый хозяин, и на его лице появляется удовлетворённая улыбка.

   Британия ещё не знает, что пришёл новый владыка. Всего-навсего пара тысяч человек - казалось бы, малость, - но это его Британия, и скоро она станет покорно есть из его рук, даже не заметив, когда это началось.

   "Что ж, ты сама сказала это, Лена, - мысленно говорит он. - Ты сама определила дальнейшую судьбу".

   ...Всегда надо думать о каждом слове, даже не произнесённом вслух...