Феномен: Сокровища ледяной горы

Есть на Урале место, где постоянно живет зима. Какими бы жаркими ни были долгие летние дни, как ни старательно грело бы солнце, в Кунгурской пещере царит вечный холод, стерегущий драгоценное ледяное убранство подземных гротов. У входа пещера встречает посетителей своим студеным дыханием, предупреждая каждого о приближении к чарующим владениям льда и снега.

Расположенная в Пермской области, на правом берегу реки Сылвы, Кунгурская пещера образовалась несколько тысяч лет назад, когда талые и дождевые воды постепенно вымыли в гипсовой толще Ледяной горы огромные полости и тоннели. Пещера, общая длина всех ходов которой 5 700 м, представляет собой разветвленную вереницу соединенных коридорами подземных гротов и озер. Созданные незаметной, бесконечно медленной работой воды, некоторые гроты поражают своими размерами, достигая в поперечнике 50—100 м при высоте до 20 м. Многие из этих подземных чертогов благодаря особенностям микроклимата пещеры, облачившиеся в искрящиеся шубы ледяных кристаллов, соперничают друг с другом роскошью студеных интерьеров.

В ясную морозную ночь, особенно в полнолуние, видно, как над Ледяной горой, в районе пещеры, поднимаются к темному небу клубы пара – это сквозь трещины и воронки из чрева подземелья выходит на поверхность более теплый и влажный воздух. А у подножия горы пещера через вход буквально засасывает холод – поток студеного наружного воздуха так силен, что подхватывает даже крупные комья снега. В это время года ближайшие к входу гроты пещеры очень сильно охлаждаются – в гроте Бриллиантовый температура падает до 15—18°С, а иногда опускается даже ниже 30. В следующих за Бриллиантовым гротах Полярный, Данте и Крестовый температура тоже отрицательная, но все же по мере удаления от входа она постепенно повышается и в гроте Руины достигает уже нулевой отметки. В этих гротах теплый и влажный воздух, поступающий из боковых ходов пещеры, соприкасаясь с холодными сводами, оставляет на них избыток влаги, которая оседает в виде кристаллов льда и образует наиболее изысканную часть убранства Кунгурской пещеры.

Самые совершенные и обильные ледяные украшения «хранятся» в первых двух гротах – Бриллиантовом и Полярном. Ледяной кристаллический покров их сводов разрастается до более чем полуметровой толщины. Порой гроздья кристаллов льда становятся столь тяжелы, что обрушиваются под собственным весом. Происходит это обычно в марте – апреле, когда под сводами вырастают огромные «хрустальные люстры».

В тех местах, где сочится и капает вода, образуются натечные ледяные формы. Из капель, замерзающих на полу пещеры, формируются ледяные столбики – сталагмиты. Обилием таких скульптур из застывшей воды в конце зимы может похвастаться грот Западный. Там, где капли воды замерзают, не успев оторваться от свода, появляются ледяные сталактиты. Они подчас растут навстречу сталагмитам и, соединившись, образуют великолепные, дышащие холодом колонны. В ближайших к выходу гротах лед накапливается еще и в виде мощных многолетних покровов. Такие 3—4-метровые толщи льда встречаются между гротами Бриллиантовый и Полярный. В более отдаленных и теплых частях Кунгурской пещеры пышный наряд подземных залов постепенно беднеет. Так, например, все, чем располагают некоторые участки грота Руины и грота Геологов, – это лишь зачаточные сталагмиты – небольшие ледяные бугорки.

С наступлением теплого времени года меняется и направление движения воздушных потоков внутри пещеры. Покуда минимальная температура воздуха на поверхности невелика, устанавливается период относительного затишья. Но проходит несколько недель, неумолимо приближается лето, и холодный воздух начинает перемещаться из глубины пещеры к входу. При этом по трещинам, трубам и воронкам, которыми подземные галереи сообщаются с поверхностью Ледяной горы, теплый наружный воздух засасывается в пещеру. Поступающее с ним тепло постепенно согревает подземный ледяной дворец. И хотя на первый взгляд в застывшем мире Кунгурской пещеры ничего не изменилось, внимательный наблюдатель заметит, как потускнели подтаявшие кристаллы, растаяли сталагмиты в Западном и Грозном гротах, пропала бесследно колоннада между гротами Руины и Крестовый. Плюсовая температура устанавливается во всех подземных галереях, за исключением трех гротов, расположенных поблизости от входа: Бриллиантового, Полярного и Данте. В этих залах за зиму накапливается множество снежно-ледяных образований, которые не успевают растаять с приходом тепла. Здесь аккумулируется подземный холод и формируются пещерные льды: многолетний лед, ледяные сталактиты и сталагмиты, снежно-ледяные кристаллы. Именно благодаря взаимодействию теплых и холодных течений воздуха Кунгурская ледяная пещера приобрела свой сказочный наряд.

Первое упоминание о Кунгурской пещере относится к XVIII веку, когда картограф Семен Ремезов со слов местных жителей составил план подземных галерей. Этот план и прилагавшееся к нему описание были весьма далеки от истины и изобиловали разного рода небылицами. Все эти неточности пришлось исправлять историку и горному инженеру Василию Татищеву. В 1770 году пещеру осматривал академик И. Лепехин. А в первой половине XIX века подземные ходы исследовал профессор Казанского университета М.Я. Киттары, выполнивший съемку Кунгурской пещеры. Регулярные научные наблюдения за пещерой ведутся с 1948 года. По мнению ученых, весь массив Ледяной горы сложен в основном гипсами и ангидритом, которые чередуются с небольшими прослойками известняка и доломита. Залежи гипса образовались на этой территории примерно 150 млн. лет назад, а затем на протяжении тысячелетий размывались водой. Растворявшая гипс вода создала многочисленные вертикальные каналы и извилистые галереи, по которым она стекала в реку Сылву, унося с собой частицы горных пород. Весной, во время половодья, Сылва врывалась в подземный лабиринт, затапливала гроты пещеры и, возвращаясь в русло, вымывала десятки тонн гипса. Постепенно русло реки углубилось, уровень грунтовых вод понизился, и Сылва потеряла непосредственную связь с пещерой. Подземные воды Ледяной горы сосредоточены на глубине 80—90 метров. Самое крупное подземное озеро – Большое – имеет площадь 1 300 м2 и глубину до 3 метров. В нем содержится около 2 000 кубометров воды. Начало подъема воды и пик паводка запаздывают в пещере на 5—7 суток по сравнению с рекой. Весенний подъем уровня озер в пещере достигает максимум 2 м, в то время как Сылва поднимается на 4—5 м. Во время наводнений уровень Сылвы может подниматься на 7—8 м, а озер – на 3—4 м. В паводки вода из Сылвы просачивается в пещеру и попадает в грот Вышка, подземное озеро в котором находится на расстоянии 120 м от реки. Далее поток направляется в грот Великан, из него по лабиринту пещерных озер – постоянных и сезонных, в грот Длинный, где все воды образуют единый водоем.

В прошлом пещерные водоемы настолько беспрепятственно сообщались с рекой, что в подземные ходы заплывали крупные рыбы, чьи пожелтевшие скелеты неоднократно находили в углублениях пола.

В последние несколько десятков лет температура пещеры постоянно повышается, что, конечно, не идет на пользу ее «сокровищам». До настоящего момента ученые не пришли к единому мнению, происходит ли это по естественным причинам или из-за вмешательства людей. Одной из основных естественных причин считается глобальное потепление. Кроме того, в 1979 году из-за наводнения значительная часть пещеры была залита водой. Паводок способствовал «вымыванию холода», который так и не восстановился.

Среди версий, объясняющих повышение температуры воздуха в пещере деятельностью человека, доминируют сразу три: нарушение проветривания, тепловыделение осветительных приборов и многолюдность экскурсий. В пользу двух последних утверждений говорит исследование, проведенное в Бриллиантовом гроте, в ходе которого удалось выяснить, что в выходные дни, когда туристов особенно много, температура здесь стабильно повышается на один градус.

Для улучшения воздухообмена, что, возможно, помогло бы восстановить микроклимат Кунгурской пещеры, было предложено пробурить две скважины диаметром 300– 500 мм и глубиной 75 м над одним из гротов. Однако пока нет уверенности в эффективности этого мероприятия, и потому многие ученые, занимающиеся наблюдением за состоянием микроклимата уникального подземного лабиринта, предлагают начать с расчистки естественных входов в пещеру, заваленных сцементированными льдом камнями.

В мире немало разных пещер, но ни одна из них не может сравниться с Кунгурской. В ней нет тех великолепных известковых натеков, которыми так славятся другие пещеры, не может она удивить и редкими горными породами и минералами, по ее подземному лабиринту не текут быстрые реки. Кунгурская ледяная пещера словно создана, чтобы человек мог восхититься тем, что способна сотворить Природа, имея под рукой такие нехитрые материалы, как лед и вода.

Лев Вейсман | Фото автора

 

Планетарий: Музыка сфер

XX век ознаменовался рождением двух основных физических теорий – общей теории относительности и квантовой механики. Развиваясь независимо, они очень долго не могли найти общего языка для плодотворного сотрудничества, и только к концу века появились скромные надежды на умиротворение этих двух фундаментальных теорий в рамках одного еще более универсального подхода. Запланированное на XXI век создание «единой теории поля» уже идет полным ходом, и, быть может, уже совсем скоро даже школьники будут знать, почему наш мир таков, каким мы его видим.

Стандартные метаморфозы

Обычная квантовая механика описывает движение элементарных частиц с малыми по сравнению со скоростью света скоростями. При приближении скорости к световой энергия любой частицы становится столь значительной, что начинают массово появляться новые частицы и испускаться кванты света. Особенно сильно это заметно при столкновении двух релятивистских частиц, когда рождается множество новых, гораздо более тяжелых, чем сталкивающиеся. Увы, но квантовая механика не рассматривает процессы рождения и уничтожения и применима лишь для систем с неизменным числом частиц. В результате даже переходы атома из одного состояния в другое, сопровождаемые испусканием и поглощением фотонов, корректно описать в рамках квантовой механики невозможно. Она дает лишь приближенное описание, справедливое в той мере, в какой можно пренебречь испусканием и поглощением частиц. Однако круг стоявших проблем не исчерпывался описанием взаимных превращений частиц, задача ученых заключалась в том, чтобы научиться квантовать классические поля, то есть изучить системы с бесконечным числом степеней свободы. Обе эти задачи были успешно решены еще в первой половине ХХ века, без каких-либо кардинальных пересмотров геометрии нашего мира.

Метод квантования систем с переменным числом частиц, называемый методом вторичного квантования, был впервые предложен английским физиком Полем Дираком в 1927 году и развит советским физиком Владимиром Фоком в работе 1932 года. А описание частиц, движущихся со скоростями, сравнимыми со скоростью света, сегодня успешно происходит в рамках релятивистской квантовой механики.

Парадоксы вакуума

Одним из важнейших объектов квантовой теории поля является вакуум. Физический вакуум – это не совсем пустое место. Для элементарных частиц это просто низшее энергетическое состояние соответствующих частице полей. И если полю, находящемуся в вакуумном состоянии, сообщить достаточную энергию, то происходит его возбуждение, то есть рождение частиц, квантов этого поля. Классический пример такого рода процесса – рождение электрон-позитронной пары под воздействием гамма-кванта. Не менее замечателен и обратный процесс – аннигиляция позитрона и электрона, сопровождающаяся рождением гамма-квантов.

Однако существует возможность экспериментально наблюдать и более тонкое влияние физического вакуума на поведение элементарных частиц и макроскопических предметов. Например, поляризация вакуума вблизи атомного ядра приводит к сдвигу энергетических уровней электрона в атоме водорода, экспериментально открытому в 1947 году У. Лэмбом и Р. Ризерфордом. Теоретический расчет этого сдвига, называемого лэмбовским, был произведен Г. Бете в 1947 году. Взаимодействие заряженных частиц с вакуумом изменяет и их магнитный момент. Первая квантовая поправка такого рода была вычислена Ю. Швингером в 1948 году.

Другое широко известное квантовое явление, обусловленное взаимодействием с вакуумом, – это эффект Казимира, предсказанный нидерландским физиком в 1948 году и экспериментально подтвержденный спустя 10 лет Э. Спаарнеем. Эффект Казимира проявляется в том, что между двумя незаряженными проводящими параллельными пластинами в вакууме возникает небольшая и зависящая от расстояния сила притяжения. Силы, возникающие благодаря эффекту Казимира, уникальны, так как они не зависят ни от масс, ни от зарядов, ни от иных характеристик пластин. Данный эффект является единственным макроскопическим проявлением физики вакуума квантованных полей.

Заряды и поля

В классической теории тот или иной заряд создает неким образом поле, и уже это поле действует на другие заряды. В квантовой теории взаимодействие частиц выглядит как испускание и поглощение квантов поля. Таким образом, и притяжение, и отталкивание становятся результатом обмена квантами поля.

Физики до недавнего времени раздельно изучали материю в ее двух проявлениях – веществе и поле. Это было оправдано, поскольку частицы вещества и кванты поля обладают разными свойствами, ведут себя различным образом и имеют разные значения спина (от английского spin – вращение, квантовый аналог собственного момента вращения элементарной частицы, измеряется в единицах постоянной Планка (ђ=1,0546 .10–34 Дж.с). Те элементарные частицы, из которых состоит вещество, имеют полуцелое значение спина и называются фермионами. Для них справедлив принцип Паули, согласно которому две одинаковые (или тождественные) частицы с полуцелым спином не могут находиться в одном и том же квантовом состоянии. Элементарные частицы, являющиеся квантами поля, имеют целый спин и называются бозонами. Принцип Паули на них не распространяется, и в одном и том же состоянии может находиться любое число таких частиц.

Согласно современным представлениям вещество состоит из кварков и лептонов (всего их 12 штук – 3 семейства по 4 частицы в каждом), описываемых фермионными квантовыми полями. Известны также четыре фундаментальных взаимодействия – гравитационное, электромагнитное, сильное, слабое, – которые описываются бозонными квантовыми полями.

Основы квантовой теории электромагнитного поля (квантовая электродинамика, КЭД) были заложены в конце 1920-х годов Полем Дираком. Свою современную форму квантовая электродинамика приобрела на рубеже 1940—1950-х годов в работах Ю. Швингера, С. Томонаги и Р. Фейнмана, удостоенных в 1965 году Нобелевской премии. Квантовая теория поля представляет собой логически последовательную основу для описания элементарных частиц и их фундаментальных взаимодействий.

В конце 1960-х годов была построена единая теория слабого и электромагнитного взаимодействий. В работах Ш. Глэшоу, С. Вайнберга и А. Салама, получивших Нобелевскую премию 1979 года, было показано, что электромагнитное и слабое взаимодействия могут быть объединены в электрослабое. Квантами (переносчиками) слабого взаимодействия выступают W+ , W– и Z0 – бозоны, называемые промежуточными векторными бозонами. Эти частицы, предсказанные теоретиками, были экспериментально открыты на ускорителе в ЦЕРНе только в 1983 году.

Квантовая теория сильного взаимодействия элементарных частиц, называемая квантовой хромодинамикой (КХД), возникла в начале 1970-х годов. Согласно КХД переносчиками сильных взаимодействий являются 8 глюонов. Кварки притягиваются, обмениваясь глюонами, и таким образом образуют адроны. В настоящее время известно несколько сотен адронов. Адроны с целым спином называют мезонами, а с полуцелым – барионами. Обычные мезоны состоят из пары кварк-антикварк, а барионы – из трех кварков. Недавно были открыты пентакварки – экзотические адроны, состоящие из пяти кварков.

В современной физике частицы взаимодействуют друг с другом посредством так называемых калибровочных полей, отвечающих симметриям конкретного взаимодействия. Можно сказать даже более определенно – всем известным типам сил соответствует та или иная симметрия. В настоящее время имеются теории всех четырех типов взаимодействия частиц, проверенные в экспериментах на ускорителях, в лабораториях и космическом пространстве. Квантовая теория калибровочных полей, называемая часто «Стандартной Моделью», в настоящее время является общепринятой основой для физики элементарных частиц. Хотя Стандартная Модель и описывает все явления, которые мы можем наблюдать с использованием современных ускорителей, все же многие вопросы пока остаются без ответа.

Преимущество единой теории

Одной из основных целей современной теоретической физики является единое описание окружающего нас мира. Например, специальная теория относительности объединила электричество и магнетизм в единую электромагнитную силу. Квантовая теория, предложенная в работах Глэшоу, Вайнберга и Салама, показала, что электромагнитное и слабое взаимодействия могут быть объединены в электрослабое. Так что есть все основания полагать, что все фундаментальные взаимодействия в конечном итоге объединятся. Если мы начнем сравнивать сильное и электрослабое взаимодействия, то нам придется уходить в области все больших энергий, пока они не сравняются по силе и не сольются в одно в районе энергий 1016 ГэВ. Гравитация же присоединится к ним согласно Стандартной Модели при энергиях порядка 1019 ГэВ. К сожалению, такие энергии сталкивающихся на ускорителях частиц не только не доступны в настоящее время, но и вряд ли будут доступны в обозримом будущем. Однако теоретические исследования по поиску единой теории всех фундаментальных взаимодействий идут полным ходом.

Объединение двух фундаментальных теорий современной физики – квантовой теории и общей теории относительности – в рамках единого теоретического подхода до недавнего времени было одной из важнейших проблем. Примечательно, что эти две теории, взятые вместе, воплощают почти всю сумму человеческих знаний о наиболее фундаментальных взаимодействиях в природе. Поразительный успех этих двух теорий состоит в том, что вместе они могут объяснить поведение материи практически в любых условиях – от внутриядерной до космической области. Большой загадкой, однако, была несовместимость этих двух теорий. И было непонятно, почему природа на своем самом глубоком и фундаментальном уровне должна требовать двух различных подходов с двумя наборами математических методов, двух наборов постулатов и двух наборов физических законов? В идеале хотелось иметь Единую теорию поля, объединяющую эти две фундаментальные теории. Однако попытки их соединения постоянно разбивались из-за появления бесконечностей (расходимостей) или нарушения некоторых важнейших физических принципов. Объединить две эти теории удалось лишь в рамках теории струн и суперструн.

О пользе старых книг

История создания теории струн началась с чисто случайного открытия в квантовой теории, сделанного в 1968 году Дж. Венециано и М. Судзуки. Перелистывая старые труды по математике, они случайно натолкнулись на бетта-функцию, описанную в XVIII веке Леонардом Эйлером. К своему удивлению, они обнаружили, что, используя эту бетта-функцию, можно замечательно описать рассеяние сталкивающихся на ускорителе частиц. В 1970—1971 годах Намбу и Гото поняли, что за матрицами рассеяния скрывается классическая (не квантовая) релятивистская струна, то есть некий микроскопический объект, отдаленно напоминающий тонкую, натянутую струну. Потом были сформулированы и построены методы квантования таких струн. Однако оказалось, что квантовую теорию струн корректно (без отрицательных или больших единицы квантовых вероятностей) можно построить лишь в 10 и 26 измерениях, и модель сразу перестала быть привлекательной. В течение 10 лет идея влачила жалкое существование, поскольку никто не мог поверить, что 10– или 26-мерная теория имеет какое-либо отношение к физике в 4-мерном пространстве-времени. Когда в 1974 году Шерк и Шварц сделали предположение, что эта модель является на самом деле теорией всех известных фундаментальных взаимодействий, никто не принял это всерьез. Спустя 10 лет, в 1984 году, появилась знаменитая работа М. Грина и Д. Шварца. В этой работе было показано, что возникающие при квантовомеханических расчетах бесконечности могут в точности сокращаться благодаря симметриям, присущим суперструнам. После этой работы теория суперструн стала рассматриваться как основной кандидат на единую теорию всех фундаментальных взаимодействий элементарных частиц, и ее начали активно разрабатывать, пытаясь свести все разнообразие частиц и полей микромира к неким чисто пространственно-геометрическим явлениям. В чем же заключается смысл этой «универсальной» теории?

Секрет взаимодействия

Мы привыкли думать об элементарных частицах (типа электрона) как о точечных объектах. Однако, возможно, первичным является не понятие частицы, а представление о некоей струне – протяженном, неточечном объекте. В этом случае все наблюдаемые частицы – просто колебания этих самых микроскопических струн. Струны бесконечно тонки, но длина их конечна и составляет около 10–35 м. Это ничтожно мало даже по сравнению с размером атомного ядра, так что для многих задач можно считать, что частицы точечные. Но для квантовой теории струнная природа элементарных частиц довольно-таки важна.

Струны бывают открытыми и замкнутыми. Двигаясь в пространствевремени, они покрывают (заметают) поверхности, называемые мировыми листами. Отметим, что поверхность мирового листа – гладкая. Из этого следует одно важное свойство струнной теории – в ней нет ряда бесконечностей, присущих квантовой теории поля с точечными частицами.

Струны имеют определенные устойчивые формы колебаний – моды, которые обеспечивают частице, соответствующей данной моде, такие характеристики, как масса, спин, заряд и другие квантовые числа. Это и есть окончательное объединение – все частицы могут быть описаны через один объект – струну. Таким образом, теория суперструн связывает все фундаментальные взаимодействия и элементарные частицы между собой способом, похожим на тот, которым скрипичная струна позволяет дать единое описание всех музыкальных тонов – зажимая по-разному скрипичные струны, можно извлекать самые разные звуки.

Простейшее струнное взаимодействие, описывающее процесс превращения двух замкнутых струн в одну, можно представлять в виде устоявшейся аналогии – обычных штанов, форму которых приобретают их мировые листы. В этом случае штанины символизируют сближающиеся струны, сливающиеся в одну в районе верхней части штанов. Взаимодействие струн имеет очень естественный геометрический образ – оно связано с процессами разрыва и слияния струн. Соединим два простейших струнных взаимодействия между собой (склеим двое штанов в районе пояса). В результате получим процесс, в котором две замкнутые струны взаимодействуют через объединение в промежуточную замкнутую струну, которая потом опять распадается на две, но уже другие струны.

В струнной теории, в частности, существует замкнутая струна, соответствующая безмассовому гравитону – частице, переносящей гравитационное взаимодействие. Одной из особенностей теории является то, что она естественно и неизбежно включает в себя гравитацию как одно из фундаментальных взаимодействий.

Все выглядит достаточно просто и заманчиво, однако математические проблемы, с которыми столкнулись физики-теоретики при разработке новой теории, оказались крайне велики. Струны колеблются, двигаются, сливаются и разделяются в своеобразном 10-мерном пространстве, имеющем очень причудливую структуру, и на сегодня ученые не знают точно не только геометрию этого пространства, но и не имеют точных решений уравнений, описывающих поведение струн.

Уменьшить пространство

У струн могут быть совершенно произвольные условия на границах. Например, замкнутая струна должна иметь периодичные граничные условия (струна «переходит сама в себя»). У открытых струн бывает два типа граничных условий – первый, когда концы струны могут свободно перемещаться в любую точку пространства, и второй, когда ее концы могут двигаться только по некоторому множеству точек внутри пространства. Это множество точек – многообразие – называется D-браной. Часто после буквы D пишут некоторое целое число, характеризующее число пространственных измерений многообразия.

Струнная теория – это нечто большее, чем просто теория взаимодействия элементарных частиц. Совсем недавно обнаружилась самая тесная связь между разрывами пространства, D3-бранами и черными дырами. И такие сугубо термодинамические характеристики, как температура и энтропия сколлапсировавшей звезды, нашли свое описание на языке суперструн.

Суперструны существуют в 10-мерном пространстве-времени, в то время как мы живем в 4-мерном, то есть воспринимаем различными органами чувств только три пространственные и одну временную координаты. И если суперструны описывают нашу Вселенную, нам необходимо связать между собой эти два пространства. Для этого обычно сворачивают 6 дополнительных измерений до очень маленького размера (порядка 10–35 м). Из-за малости этого расстояния оно становится абсолютно незаметным не только для глаза, но и всех современных ускорителей элементарных частиц. В конечном итоге мы получим привычное 4-мерное пространство, каждой точке которого отвечает крохотное 6-мерное пространство, так называемое Калаби-Яу.

Идея сворачивания лишних координат восходит к работе 1921 года Теодора Калуцы и статье 1926 года Оскара Клейна. Описанный выше механизм называют теорией Калуцы–Клейна, или компактификацией. В самой работе Калуцы показано, что если взять общую теорию относительности в 5-мерном пространстве-времени, а затем свернуть одно измерение в окружность, то получится 4-мерное пространство-время с общей теорией относительности плюс электромагнетизм. Хотя свернутые измерения и малы для прямого обнаружения, тем не менее они имеют глубокий физический смысл.

У струн есть еще одно замечательное свойство – они могут «наматываться» на компактное измерение. Это приводит к появлению так называемых оборотных мод в спектре масс. Замкнутая струна может обернуться вокруг компактного измерения целое число раз. В теории струн для малых размеров дополнительных измерений оборотные моды становятся очень легкими. Это позволяет интерпретировать эти моды как наблюдаемые нами элементарные частицы.

Свойства многообразия КалабиЯу имеют важные приложения к физике низких энергий – к элементарным частицам, которые мы наблюдаем, их массам и квантовым числам, а также к числу поколений частиц. Проблемой является то, что существует огромное множество многообразий Калаби-Яу, и пока неясно, какое из них надо использовать для описания мира, в котором мы живем. В этом плане из одной 10-мерной струнной теории можно получить много четырехмерных теорий, просто меняя вид пространства Калаби-Яу.

Физики возлагают надежды на то, что полная теория струн сможет найти это единственное многообразие Калаби-Яу и объяснить, как Вселенная перешла от 10-мерного пространства, существовавшего в первые мгновения после Большого взрыва, к современному – 4-мерному.

Первооснова всего

По современным представлениям, квантовое поле является наиболее фундаментальной и универсальной формой материи, лежащей в основе всех ее конкретных проявлений. Понятие поля возникло в физике при отказе от представлений о дальнодействии и мгновенной передачи взаимодействия между частицами и осознании того, что у силы может быть ее материальный переносчик, способный существовать и в отрыве от реального источника силы. Наиболее близким и знакомым нам примером таких полей являются электромагнитные волны. Квантовое поле сегодня рассматривают как единый фундаментальный объект, заменяющий все поля и частицы классической физики. Привычные классические силы, действующие между телами, таким образом, представляют собой вторичные эффекты, возникающие в результате обмена виртуальными частицами – квантами поля данного взаимодействия. Ну а обмен любыми частицами может происходить со скоростью, не превышающей световую, поэтому каждое поле имеет свою скорость распространения по пространству. С математической точки зрения полевое описание крайне удобно, поскольку позволяет каждой точке пространства приписать определенную величину напряженности описываемого поля и таким образом четко определить силу, действующую на пробное точечное тело, помещенное в данную точку пространства в данный момент времени. Но именно такое непрерывное и однородное представление о поле и не позволяло долгие годы объединить между собой ОТО Эйнштейна и квантовую механику, и только уход от точечных объектов и событий, происходящих в сколь угодно малой области пространства, дали ученым надежду в рамках единого подхода описать все возможные явления нашего материального мира.

Дуальность как основа

Величайший парадокс теории суперструн состоит в том, что сама она не является единой. Можно выделить пять различных согласованных суперструнных теорий, известных как тип I, тип IIA, тип IIB, SO(32) и E8 x E8.

В начале последнего десятилетия XX века одним из принципиальных вопросов теоретической физики был вопрос выбора той или иной струнной теории в качестве кандидата на роль Единой теории. И в решении этого фундаментального вопроса в последние годы был достигнут значительный прогресс. Оказалось, что все известные теории суперструн связаны между собой преобразованиями дуальности, открытыми в 1995 году. На основе анализа взаимосвязи разных теорий выдвинута гипотеза, согласно которой все теории суперструн являются специальными случаями единой фундаментальной теории, названной M-теорией. Эта теория живет в 11-мерном пространстве-времени и на больших расстояниях описывает 11-мерную супергравитацию. С открытием дуальности связана третья струнная революция. Первая струнная революция была вызвана изучением амплитуд рассеяния. Вторая струнная революция связана с открытием Грином и Шварцем суперсимметрии.

Пять существующих теорий суперструн кажутся различными с точки зрения слабосвязанной теории, но на самом деле все теории суперструн связаны между собой разнообразными струнными дуальностями. Теории называются дуальными, если они, существенно различаясь в конкретных деталях, тем не менее описывают одну и ту же физическую реальность. Дуальности между различными теориями суперструн являются свидетельством того, что все они являются различными предельными случаями некоторой одной теории, названной М-теорией.

При низких энергиях взаимодействующих частиц М-теория сводится к так называемой 11-мерной супергравитации. В этой теории есть мембрана и пятьбрана в качестве солитонов (так называют уединенные волны), но нет струн. Струны получаются при сворачивании одного из измерений 11-мерной М-теории. Причем эта теория объясняет в том числе и проблемы темной материи, обнаруженной недавно астрофизиками. Обнаружение одной универсальной квантовой теории очень ободрило физиков, и работа над построением полной квантовой М-теории сейчас идет полным ходом. Теория суперструн является наиболее многообещающим кандидатом на роль квантовой теории всех известных фундаментальных взаимодействий (гравитационного, электромагнитного, сильного и слабого). Эта теория достаточно элегантно решает проблему объединения двух фундаментальных физических теорий XX столетия – квантовой теории и общей теории относительности.

Как получить суперсимметрию

Все частицы в природе делятся на два типа – бозоны и фермионы. Таким образом, любая теория, претендующая на фундаментальность, должна включать в себя оба типа частиц. Когда рассматривают структуру мировых листов струн с учетом наличия бозонов и фермионов, автоматически получают новый тип симметрии – суперсимметрию – симметрию между бозонами и фермионами. Фермионы и бозоны оказываются связанными через эту симметрию, и у каждого из них должен быть суперпартнер из противоположного лагеря. Именно из-за симметрии между бозонами и фермионами появляется приставка «супер» в суперструнах. Согласованная квантовая теория суперструн существует лишь в десятимерии, то есть пространстве-времени с десятью измерениями. Во всех других случаях теория из-за квантовых эффектов становится несогласованной, или «аномальной». В десятимерии же эти эффекты полностью исчезают, компенсируясь симметрией между бозонами и фермионами.

Струнная космология

Наше современное представление о Вселенной и ее происхождении зависит не только от фундаментальных законов физики, но и от начальных условий во времена Большого взрыва. Например, движение брошенного мяча определяется законами гравитации. Однако, имея лишь законы гравитации, нельзя предсказать, где упадет мяч. Нужно еще знать начальные условия, то есть величину и направление его скорости в момент броска. Для описания начальных условий, существовавших при рождении Вселенной, используется модель Большого взрыва. В стандартной модели Большого взрыва начальные условия задаются бесконечными значениями энергии, плотности и температуры в момент рождения Вселенной. Иногда пытаются представить этот момент истории как взрыв некоей космической бомбы, порождающей материю в уже существующей Вселенной. Однако этот образ неправильный. Ведь когда взрывается бомба, она взрывается в определенном месте пространства и в определенный момент времени и ее содержимое просто разлетается в разные стороны. Большой взрыв представляет собой порождение самого пространства. В момент Большого взрыва не было никакого пространства вне области взрыва. Или, если быть более точным, еще не было нашего пространства, возникавшего как раз в процессе взрыва и инфляционного расширения. (Более подробно с современной инфляционной теорией происхождения Вселенной можно ознакомиться в материале «Мир, рожденный из ничего» – «Вокруг света», февраль, 2004 год.)

Теория струн модифицирует стандартную космологическую модель в трех ключевых пунктах. Во-первых, из теории струн следует, что Вселенная в момент рождения имеет минимально допустимый размер. Во-вторых, из теории струн следует дуальность малых и больших радиусов. В-третьих, число пространственно-временных измерений в теории струн и М-теории больше четырех, поэтому струнная космология описывает эволюцию всех этих измерений. В начальный момент существования Вселенной все ее пространственные измерения равноправны и свернуты в многомерный клубок планковского размера. И только потом, в ходе инфляции и Большого взрыва часть измерений освобождается из оков суперструн и разворачивается в наше огромное 4-мерное пространство-время.

Из теории струн (дуальности больших и малых размеров) следует, что сокращение радиусов пространств до и ниже планковского размера физически эквивалентно уменьшению размеров пространства до планковских, с последующим их увеличением. Поэтому сжатие Вселенной до размеров, меньших планковских, приведет к прекращению роста температуры и ее последующему снижению, как после Большого взрыва, с точки зрения внутреннего наблюдателя, находящегося в этой самой Вселенной. Получается достаточно забавная картина, чем-то напоминающая пульсирующую Вселенную, когда одна Вселенная через своеобразный коллапс до клубка планковских размеров разворачивается затем в новую расширяющуюся Вселенную с теми же, по сути, физическими свойствами.

Василий Тарасов, кандидат физико-математических наук

 

Досье: Именем Святой Татианы

Указ об открытии Московского университета был подписан императрицей Елизаветой Петровной 12 января 1755 года, в день святой Татианы. Именно этот день стал отмечаться как день рождения университета, а святая, когда-то в далеком Древнем Риме противостоявшая жестокости язычников, была объявлена покровительницей студентов и профессоров. В Татьянин день все, молодые и старые, заслуженные и сбившиеся с пути, баловни судьбы и неудачники, вновь получали возможность окунуться в неповторимую атмосферу университетского единства.

…Известно, что на празднование Татьянина дня выпускники университета нередко съезжались с самых разных уголков страны, отложив ненадолго свои дела и проблемы. Заканчивался праздник, по неизбывной русской традиции, шумным застольем. Публицист и писатель Н.Д. Телешов вспоминал: «Вся Москва знала, что 12 января старого стиля, в так называемый Татьянин день – день основания первого российского университета в Москве – будет шумный праздник университетской молодежи, пожилых и старых университетских деятелей, уважаемых профессоров и бывших питомцев московской „альма-матер“ – врачей, адвокатов, учителей и прочей интеллигенции. Этот день ежегодно начинался торжественной обедней в университетской церкви. Много-много лет праздник этот справлялся по заведенному порядку: сначала обедня, потом молебен, потом в актовом зале традиционная речь ректора или одного из почетнейших профессоров… А затем…

Затем толпы молодежи шли «завтракать» в ресторан «Эрмитаж», где к этому завтраку ресторан приготовлялся заблаговременно: со столов снимали скатерти, из залов убирались вазы, растения в горшках и все бьющееся и не необходимое. Здесь до вечерних часов длился этот «завтрак» – чем позже, тем шумней и восторженней. …Под утро швейцары «Стрельны» и «Яра» нередко надписывали мелом на спинах молодежи адреса, и их развозили по домам «уцелевшие» товарищи». Веселье порой бывало столь бурным, что в 1898 году Л.Н. Толстой обратился с призывом опомниться и не превращать праздник науки в банальную попойку…

Попытки открыть высшее учебное заведение общегосударственного масштаба активно предпринимались в России с конца XVII века. В 1687 году в Москве была основана Славяно-греко-латинская академия, своего рода прообраз высшего учебного заведения. Открыта она была для людей «всякого чина, сана и возраста» и готовила высшее духовенство, чиновников государственной службы, переводчиков, преподавателей для немногочисленных школ. Образование по тем временам было достаточно широким, преподавались славянский, древнегреческий, а позже и латинский языки, русская грамматика, поэтика, философия, риторика, физика, богословие и ряд других предметов. Именно здесь обучался М.В. Ломоносов, попавший сюда лишь с помощью обмана – несмотря на объявленную первоначально всесословность заведения, в 1728 году указом Синода было предписано «…крестьянских детей… впредь не принимать», и будущему основателю Московского университета пришлось объявить себя сыном холмогорского дворянина.

Три начала

К середине XVIII века в России создались все условия для открытия университета – настоящего, самостоятельного, не связанного с академией, построенного с учетом западных традиций, но на свой лад. У истоков Московского университета стояли три выдающиеся личности – императрица Елизавета Петровна, граф Иван Иванович Шувалов и Михаил Васильевич Ломоносов.

«Дщерь Петрова», как называли Елизавету современники, более всего памятна балами, фаворитами, страстью к модной одежде и развлечениям. Однако одно только основание Московского университета является достойным вкладом императрицы в наведение «порядка» в стране. Не случайно крайне критически настроенный по отношению к правителям России Николай Тургенев, один из первых русских «невозвращенцев», оставшийся в Европе, куда он выехал для лечения в 1824 году, отмечал: «Не побоюсь сказать, что никогда и нигде ни одно учреждение не принесло столько пользы и добра, как это создание Елизаветы или ее фаворита».

В России инициатива в области образования почти всегда шла сверху, и открытие университета было бы невозможно без активной поддержки правительства. Не говоря уже о финансировании и даровании особых привилегий, которые получил Московский университет при основании. Традиция эта сохранялась и дальше.

Иван Иванович Шувалов, фаворит Елизаветы, первый куратор университета, был, безусловно, человеком незаурядным, хотя и не исключительным для своей эпохи. Открывшиеся для России в XVIII веке новые возможности развития просвещения, культуры и науки нашли горячий отклик в его душе.

Разносторонне образованный, обладавший природным чутьем к прекрасному, страстный коллекционер и собиратель – картин, статуй, идей, талантливых людей – всего, что представляло ценность для страны и удовлетворяло его изысканный вкус, Шувалов был именно тем человеком, который должен был увлечься идеей открытия университета. Он разработал проект и программу открытия, смог убедить императрицу в необходимости столь важного, но дорогостоящего и хлопотного начинания.

Если Шувалов являлся личностью незаурядной, то Михайло Ломоносов был личностью гениальной, обладавшей удивительной энергией, талантами, научной и человеческой храбростью. Кратковременное пребывание в качестве студента и долговременное – в качестве профессора в академическом университете в Петербурге дало ему возможность хорошо понять проблемы этого учебного заведения. Стажировка в Германии в Университете города Марбурга позволила ему изучить систему университетского образования в Европе. Проект Ломоносова, направленный на реорганизацию Петербургского университета и не реализованный в нем, во многом схож с тем, который был положен в основание Московского. Его общение и дружеские отношения с Шуваловым дали последнему мощный и недостающий характеру графа стимул к активной деятельности по открытию университета в Москве.

Безусловно, только сочетание всех трех начал: энергии и страсти Ломоносова, практичности и просвещенности Шувалова, готовности и разумности правительства, создало идеальные условия для открытия в 1755 году первого российского университета.

Место жительства

Нестоличный в ту пору город, «отвергнутая Петром» Москва, вдруг, по решению правительства, становился университетским центром. Безусловно, это было неожиданно. Настолько неожиданно, что в указе об открытии университета этому вопросу уделено особое внимание. Вот какие причины размещения университета в Москве там приводятся:

«1) великое число в ней живущих дворян и разночинцов;

2) положение оной среди Российскаго государства, куда из округ лежащих мест способно приехать можно;

3) содержание всякаго не стоит многаго иждивения;

4) почти всякой у себя имеет родственников или знакомых, где себя квартирою и пищею содержать может;

5) великое число в Москве у помещиков на дорогом содержании учителей, из которых большая часть не токмо учить науке не могут, но и сами к тому никакого начала не имеют…»

Все это звучит разумно и логично. Но были, конечно, и другие причины. Наверное, сказались и личные склонности императрицы, сочетавшей любовь к французской моде с приверженностью к патриархальному русскому быту и традициям. Важно также было подчеркнуть национальные начала нового учебного заведения: Петербург строился и жил как европейская столица, Москва же была продолжательницей русской традиции.

Первоначально университет помещался в здании у Воскресенских ворот (в народе их называли «Курятные ворота»), рядом с Красной площадью. Современники шутили: «Можно сказать, хоша на курячьих лапках куратор основал, да слава Богу, хорошо. Жаль, что тесно. Благородное общество для ученья отдают детей, и в тесноте обучаются».

Сложностей на первых порах было множество. Отсутствие должного числа профессоров – большая часть их первоначально выписывалась из-за границы, что затрудняло процесс обучения русских студентов. Неустроенный быт – выделенное здание мало подходило для учебы, к тому же оно скоро пришло в аварийное состояние, так что случались порой катастрофы, например «однажды стена в Латинском классе учителя Фрязина чувствительно треснула, а как начали чинить ее, то ускорили ея разрушение». Были и финансовые затруднения – порой преподаватели месяцами не получали жалованья. К тому же, как отмечалось, многие профессора боялись вечерами возвращаться домой после лекций, так как «подвергались опасности ночью быть или съеденными собаками, или ограбленными ворами». Но, несмотря на это, университет рос, набирал силу и авторитет, расстраивался, занимая значительное пространство в самом центре Москвы, налаживал быт и обзаводился традициями.

Правила жизни

Первоначально обучение в Московском университете велось на 3 факультетах: юридическом, медицинском и философском. На юридическом факультете преподавали всеобщую и российскую юриспруденцию, а также «политику» – международное право и историю международных отношений. В образовательную программу медицинского факультета входила не только сама медицина, но и другие естественные науки – физическая и аптекарская химия, натуральная история и анатомия. На философском факультете изучались такие дисциплины, как логика, метафизика, нравоучение, экспериментальная и теоретическая физика, ораторское искусство, поэзия, всеобщая и российская история «с выделением древностей и геральдики». Обязательным для всех студентов было трехгодичное обучение на философском факультете, который можно считать общеобразовательным, подготовительным к поступлению на другие факультеты. За эти три года студент должен был преуспеть в словесности, русском, латинском, греческом и одном из новейших языков, а также в географии, истории, мифологии, математике, физике и логике. Преподавание каждого курса лекций было разделено на полугодия. После университетской реформы начала XIX века были образованы 4 факультета – нравственных и политических наук (философский), физических и математических наук, медицинский, словесности. В 1849 году преподавание философии запретили, а философский факультет преобразовали в два факультета – историко-филологический и физико-математический.

Московский университет, создававшийся по образу и подобию европейских, тем не менее не во всем следовал правилам классического университета. Так почти на протяжении полувека Московский университет не имел выборного ректора. Возглавлял учебное заведение директор, назначенный правительством. Он не был выходцем из научной среды, а являлся чиновником довольно высокого ранга, его жалованье в 2—3 раза превосходило оплату работы профессоров. Управляя университетом, директор должен был лишь совещаться с профессорами по вопросам внутриуниверситетской жизни. Первым директором Московского университета стал А.М. Аргамаков, коллежский советник член Комиссии по пересмотру законов. Он недолго пробыл на посту директора, скоропостижно скончавшись в 1757 году, но успел оставить по себе добрую память, как человек, неустанно заботившийся о благополучии первого высшего учебного заведения России. Директор становился посредником между университетом и куратором, который назначался из числа «знатнейших особ государства». Куратор во многом единолично определял все правила, по которым жил университет, назначал преподавателей, утверждал программы лекционных курсов. С момента основания университета и на протяжении следующих 42 лет куратором университета являлся И.И. Шувалов. Среди людей, впоследствии курировавших Московский университет, было немало ярких, неординарных личностей. Достаточно назвать лишь имена М.М. Хераскова – поэта, драматурга и основателя знаменитого университетского театра и М.Н. Муравьева – автора реформы университета 1803 года, благодаря которой он стал превращаться в «ученую республику» и обрел первого избранного ректора. Им стал профессор Х.А. Чеботарев, историк и географ. В разное время пост ректора занимали такие выдающиеся личности, как академик М.Т. Каченовский (1837—1842 годы), академик С.М. Соловьев (1871—1877 годы), доктор философии князь С.Н. Трубецкой (1905 год).

Важной особенностью Московского университета была его автономность – он подчинялся Сенату, а «принадлежащие университету чины» освобождались от полицейских повинностей и были подвластны лишь университетскому суду.

Дух демократизма

С самого момента основания Московского университета в его деятельности наметились важные тенденции, получившие дальнейшее развитие и сохранившиеся в том или ином виде до сегодняшнего дня. Уже в подписанном императрицей Елизаветой Петровной указе были намечены основные вехи, определившие характер и суть российского университета.

В XVIII веке традиционным языком преподавания в европейских университетах была латынь, свободное владение ею придавало характер некоей кастовости университетским профессорам и студентам. Но не только отказ от исключительности латинского языка был важен. Важно было избавиться и от других иностранных языков, прежде всего немецкого, господствовавших в то время в российской науке благодаря обилию профессоров-немцев – из-за нехватки собственных кадров поначалу университетских преподавателей пригашали из-за границы, но именно создание российской науки было задачей первого российского университета. На первой лекции, прочитанной в университете, ученик М.В. Ломоносова, один из первых профессоров-россиян Н.Н. Поповский, заявил: «Нет такой мысли, кою бы по-российски изъяснить было невозможно». В то время это надо было доказывать. Интересно, что окончательно вопрос о языке преподавания решила немка Екатерина II, издавшая в 1768 году указ, предписывавший читать лекции «природными россиянами на российском зыке».

В России университет изначально носил светский характер, что существенно отразилось на системе образования, направленной на развитие светской науки. На нем отсутствовали богословский факультет, церковная цензура, вмешательство Синода. Безусловно, такие предметы, как закон Божий, занимали значительное место в учебной программе, но несли в себе не столько образовательную, сколько воспитательную функцию.

С самого начала университетское образование носило демократичный характер, к обучению не принимали лишь крепостных крестьян, все же остальные могли стать студентами и становились. Во второй половине XVIII века из 26 профессоров только 3 были из дворянского сословия. Что же касается студентов, то еще при жизни Ломоносова 30 студентов и 100 гимназистов университетской гимназии находились на казенном содержании. И в дальнейшем так называемые казеннокоштные студенты содержались за счет государства.

Вот как вспоминал свои «казенные» студенческие годы, пришедшиеся на 1830-е годы, профессор Московского университета, выдающийся русский филолог Ф.И. Буслаев: «…мы были во всем обеспечены и, не заботясь ни о чем, без копейки в кармане, учились, читали и веселились вдоволь… Все было казенное, начиная от одежды и книг… и до сальных свечей, писчей бумаги, карандашей, чернил и перьев с перочинным ножичком… Без нашего ведома нам менялось белье, чистилось платье и сапоги, пришивалась недостающая пуговица на вицмундире… Кормили нас недурно. Мы любили казенные щи и кашу, но говяжьи котлеты казались нам сомнительного достоинства, хотя и были приправлены бурой болтушкой с корицей, гвоздикой и лавровым листом». Все студенты, находившиеся на государственном содержании, должны были отработать по окончании университета определенное количество лет в местах, назначенных им правительством, чаще всего отдаленных.

Демократичный характер носили и студенческие отношения в университете. Еще Ломоносов писал: «В университете тот студент почетнее, кто больше научился, а чей он сын – в том нет нужды». И эти слова оправдались. Разночинцы и дворяне, знатные и незнатные, находившиеся на казенном содержании и оплачивавшие свое обучение – все они становились равны в университетских стенах, и только знания и авторитет среди товарищей определяли их место в университетской жизни. Вот два свидетельства совершенно разных людей. Славянофил К.С. Аксаков вспоминал: «Спасительны эти товарищеские отношения, в которых только слышна молодость человека, и этот человек здесь не аристократ и плебей, не богатый и не бедный, а просто человек. Такое чувство равенства, в силу человеческого имени, давалось университетом и званием студента». О том же писал западник А.И. Герцен: «Общественные различия не имели у нас того оскорбительного влияния, которое мы встречаем в английских школах. Студент, который бы вздумал у нас хвастаться своей белой костью или богатством, был бы отлучен от „воды и огня“, замучен товарищами».

Корпорация единомышленников

История возникновения университетов восходит к временам Средневековья. Все большая урбанизация Европы, формирование городской экономики, развитие культуры и искусств создали потребность в значительном количестве образованных людей. Первые высшие школы появились в Италии в XI веке. Болонская правовая школа получила статус университета в 1158 году. Одними из старейших считаются университеты Франции – Парижский, дата основания которого 1215 год, и Моннелье, ведущий свою историю с 1289-го. Не менее древние университетские традиции Англии, где в 1209 году появился Кембриджский университет, а в 1249 году – Оксфордский. Полное латинское название этих учебных заведений – Universitas magistrorum et scolarium – корпорация учителей и учеников, в значительной мере объясняет сам смысл такого понятия как «университет». Первые университеты обладали определенной степенью юридической и административной автономии, имели свои, строго регламентирующие жизнь уставы, преподаватели и студенты жили в колледжах, своего рода общежитиях, где проводились и занятия. Преподавание велось на четырех факультетах, из которых один – артистический (со временем названный философским) считался подготовительным, на нем изучали грамматику, риторику, диалектику, арифметику, геометрию, астрономию и музыку. Высшие факультеты представляли такие отрасли знания, как медицина, право и богословие. Языком всех университетов вне зависимости от их национальной принадлежности была латынь. Обучение строилось в форме лекций и диспутов. Московский университет, создававшийся на полтысячелетия позже европейских, по своей структуре, по форме преподавания и даже по образу жизни преподавателей и студентов во многом стал преемником лучших университетских традиций, которые были восприняты и переработаны с учетом собственного опыта и уклада.

Открытый для всех

Важной составляющей университетской жизни стали открытость и стремление передать знания как можно большему числу людей – вот что отличало университет во все времена. На следующий год после основания университета при нем открывается типография и книжная лавка – «ради успешного распространения знаний на пользу общую». Библиотека Московского университета долгие годы оставалась единственной общедоступной библиотекой в Москве. При университете возникают Музей натуральной истории, Зоологический музей и Зоологический сад, Ботанический сад, открытые для всех.

Замечательным событием в жизни Москвы стали открытые публичные лекции, которые читали профессора университета. Лекции эти собирали множество самого разного народа. Самыми знаменитыми публичными лекциями стали выступления в середине XIX века историка Т.Н. Грановского, обладавшего исключительным даром лектора. Интересно, что каких-либо выдающихся исследований Грановский после себя не оставил, но память о его феерических выступлениях жива в воспоминаниях его современников. Лекции Грановского по всеобщей истории собирали сотни людей, университетская большая аудитория была всегда переполнена, люди стояли в проходах и дверях, его речь прерывалась аплодисментами, которые по ее завершении превращались в овацию.

Вторая родина

Однако самым важным для университета всегда оставалась его внутренняя жизнь. Нельзя говорить об университете и не упомянуть о профессорах и студентах, составлявших его суть.

О высоких требованиях, предъявляемых к профессорам и преподавателям университета, упоминается уже в первом коллективном труде «Способ учения» (1771), опубликованном в Московском университете. Первый пункт «Способа учения» гласил: «Никто, не имеющий воспитания сам, других воспитывать не может, и учитель, не показывающий собою примеров честности, добродетели, непорочности нравов и благоразумия, больше вреда, нежели пользы, приносит воспитываемым». Звание профессора Московского университета всегда было почетной и ответственной обязанностью. Хотя это вовсе не значит, что все профессора и преподаватели университета были идеальными. Д.И. Фонвизин, учившийся в университете вскоре после его открытия, вспоминал, что учение было не слишком эффективным, так как «Арифметический наш учитель пил смертную чашу; латинского языка учитель был пример злонравия, пьянства и всех подлых пороков…». А юный С.Р. Воронцов в письме к отцу от 1759 года умолял его забрать из университета, так как знаний никаких он не получает и «учителя – пьяницы, а ученики самые подлые поступки имеют»…

Впрочем, постепенно, по мере выпуска специалистов из стен самого университета, профессорско-преподавательский состав претерпевал заметные улучшения. Правительство всячески заботилось об этом – время от времени повышало чины выпускников, учителей и профессуры, что заметно поднимало их престиж в обществе; отправляло их для повышения уровня преподавания на стажировки за границу, в отдельные периоды они даже были обязательными; поддерживало и увеличивало их привилегии.

В XIX веке уже складывается настоящая плеяда университетских профессоров, общение которых со студентами не ограничивается только лекциями. Б.Н. Чичерин вспоминал, как в 1840-е годы студенты часто собирались у профессоров дома, разговаривали, спорили, пользовались их библиотеками, обсуждали прочитанное, а иногда оставались и пообедать. Много позже и в совершенно иную эпоху, в 1905 году, известный историк В.О. Ключевский отмечал: «Студенты ценили профессоров, профессора понимали студентов: те и другие гордились своим университетом, тех и других уважало общество».

Не менее важными были и складывавшиеся в стенах университета отношения между студентами, особое студенческое братство, которое стало важной составляющей университетской жизни. Воспоминания бывших студентов Московского университета, независимо от политических, общественных и гражданских позиций авторов, едины в одном – пребывание в университете стало временем удивительных человеческих отношений, в нем царил особый, ни с чем не сравнимый дух единения, сохранявшийся в его выпускниках до конца жизни. Свидетельств того более чем достаточно. Историк и юрист Б. Н. Чичерин считал, что товарищеские отношения между студентами «составляют одну из главных прелестей университетской жизни и которые сохраняются навсегда, как одна из самых крепких связей между людьми». Поэт М. Дмитриев также отдавал должное этим особым чувствам, охватывающим каждого, кто приобщался к студенческой жизни: «Здесь вступил я, так сказать, в новое семейство студентов университета; здесь сделал новые, самые приятные знакомства; здесь узнал дружбу, продолжавшуюся до старости. Студенты университета и в мое время, и ныне сохраняют к Московскому университету какое-то родственное чувство, сладостное и в самой старости. Московский университет – это наша вторая родина!» Подобных цитат можно привести великое множество.

Студенческая жизнь всегда строилась по единым законам – лекции, занятия, домашние задания, экзамены, с одной стороны, и общение, дружеские встречи, прогулки и вечеринки – с другой. Хорошо известно также, что в студенческие годы время движется медленно и не спеша, так что потом кажется невероятным, что эти годы смогли вместить в себя столько событий, чувств и переживаний. Студенты Московского университета всегда жили по общим правилам.

Вот учеба, начало XIX века: «Все жило в тесноте, теперешнему уму непостижимой, и все жило ладно. Лекции начинались зимой при свечах желтых, сальных, вонючих; утренние кончались в 12 часов, возобновлялись тотчас после обеда казенных студентов в 2 ч. и продолжались до 6 ч., и это всякий день, к неописанному нашему удовольствию». Лекции посещались исправно. Еще в елизаветинском уставе отмечалось, что студент, пропустивший месяц занятий, будет отчислен.

Свободное время проводили всегда оживленнее, в этом все студенты похожи друг на друга. Так, известный хирург Н.И. Пирогов вспоминал свои студенческие годы: «Вот и настало первое число месяца. Получено жалованье. Нумер накопляется. Дверь то и дело хлопает… Яков является со штофом под черной печатью за пазухой, в руках несет колбасу и паюсную икру. Печать со штофа срывается… Начинается попойка».

Студенческие годы заканчивались, и наступал выпуск. Большая часть бывших студентов отправлялась на государственную службу. Звание выпускника Московского университета само по себе являлось хорошей рекомендацией в жизни. Крайне скептически оценивавший российскую действительность Н. Тургенев писал, что «Даже теперь редко встретишь человека, правильно пишущего на своем языке и при этом не вышедшего из стен Московского университета. Все воспитанники этого особенного учебного заведения счастливо отличаются от выпускников иных учреждений; на государственной службе они проявляют благородство характера, честность и человеколюбие – качества, весьма редкие в сей сфере деятельности».

Накануне

XX век изменил весь ход русской истории. Но какой-то особый университетский мир в совершенно новое время и в новых исторических условиях остался, как это ни странно, прежним и невредимым, сохранив себя для новых поколений.

Университет по-прежнему оставался центром московской и российской жизни. Революция 1905 года привела к закрытию университета и фактической отмене празднования 150-летнего юбилея. Во всех дальнейших революционных событиях Московский университет с молодежным задором принимал самое активное участие. Интересно, что чаще всего пишут о революционной активности университета, и это справедливо. Вместе с тем сохранялась группа студентов-академистов, ставящих образование выше политики, о них, как правило, умалчивают. В 1911 году, в разгар очередного кризиса, они обратились с воззванием ко всем университетским сотрудникам: «Русские университеты переживают тяжелое время, они перестали быть храмом науки, аудитории обращены в центры незаконных сборищ, наши университеты погибают. Студенчество катится по наклонной плоскости, подталкиваемое всевозможными подпольными коалиционными комитетами, устрашающими студентов и питающими их едкой политикой… мы поднимаем свой голос, призывая студенчество присоединиться к девизу: „Родина, честь, наука. Долой забастовку!“ И все же у большинства тех, кто учился в университете, настроения были прямо противоположные. Грядущий 1917-й год готовился принести университету, быть может, самые серьезные испытания, в череде которых сгинули сотни его выпускников, преподавателей и студентов…

Архитектура образования

Поскольку университет изначально находился под «высочайшею протекциею» и управлялся куратором из «знатнейших особ государства», то и его местопребывание должно было соответствовать статусу главного учебного заведения страны, благополучие которого прирастало монаршей милостью. Поэтому университет предпочли разместить в самом средоточии исторической, государственной и торговой жизни старой столицы – у Воскресенских ворот, недалеко от Монетного двора и собора Казанской Божией Матери, на пересечении Красной площади и Никольской – улицы просвещения и книжности со времен Средневековья.

Указом императрицы от 8 августа 1754 года создаваемому университету был передан «Аптекарский дом» – здание Главной аптеки, созданное в лучших традициях нарышкинского барокко. Состоявшие из множества клетей 2-этажные корпуса замыкали двор, центральная башня завершалась шпилем с двуглавым орлом наверху, а в верхнем ярусе был звон, и в 12 часов играла музыка. Это здание, выстроенное по указу Петра I, успело сменить нескольких хозяев и изрядно обветшало. Пожар 1737 года уничтожил помещения Главной аптеки, которая была переведена на Моховую. Некоторое время здание пустовало, а к моменту передачи университету в нем размещались Ревизион-коллегия, Главный комиссариат и Провиантская контора, которые пришлось срочно переселять. Кроме того, в «Аптекарском доме» хранилось на 3 млн. рублей медных денег, весом более 100 тысяч пудов. Задача спешной реконструкции здания под нужды учебного заведения легла на плечи талантливого московского зодчего князя Д.В. Ухтомского. Несмотря на то что ремонтные работы шли исключительно быстро, окончание реконструкции затягивалось – здание, как выяснилось, требовало капитального ремонта, который был завершен лишь в конце декабря 1754 года, а 26 апреля следующего года состоялась инаугурация – торжественное открытие университета. Университетское здание осветилось причудливой иллюминацией: она изображала гору Парнас, на которой Минерва водружала обелиск во славу императрицы. «Вокруг Университетского дому народа было несчетное число чрез весь день даже до четвертого часа до полуночи» – писали «Санкт-Петербургские ведомости».

«Аптекарский дом» вместил лекционные аудитории, общежитие для казеннокоштных (находящихся на содержании казны студентов), помещения администрации, «физическую камеру», анатомический театр, минералогический кабинет, химическую лабораторию, обсерваторию, типографию. С 1756 года начала действовать книжная лавка. Находившаяся в этом же здании университетская библиотека была открыта «для любителей науки и охотников чтения каждую среду и субботу с двух до пяти часов». Однако, пожалуй, самым популярным новшеством оказался общедоступный университетский театр, где играли профессионалы и любители.

Первое университетское здание было тесно изначально, с увеличением числа студентов и преумножением коллекций неудобство становилось невыносимым. Уже в 1756 году для университета наняли, а затем купили трехэтажный дом князя Репнина на углу Моховой и Никитской улиц. Строительство новых помещений было неизбежным. Профессора ратовали за расположение построек поблизости, но вне стен Москвы. Однако выбор места и архитектора строительства университетских зданий принадлежал императрице. В «архитектурном театре» Москвы, запечатленном в «Прожектированном плане» 1775 года, Моховая и проектируемая площадь перед Кремлем – важнейшая сцена, а здание университета – один из ведущих актеров. Сегодня редко кто вспоминает, что проект нового университета сначала представил В.И. Баженов. Однако его предложение было отвергнуто, а разработку проекта университетских зданий поручили знаменитому М.Ф. Казакову. Подготовительные работы начались в 1770-е годы, а поиск окончательного архитектурного решения продолжался до 1786 года. Зодчим было создано 3 проекта – они отразили общую эволюцию классицизма к предельной строгости и обобщенности форм. В 1782—1784 годах возвели боковые крылья. С 1786 года велось строительство центральной части комплекса. Необходимый кирпич доставлялся с принадлежащего куратору университета М.М. Хераскову завода у Воробьевых гор, белый камень – из села Мячкова, а щебенку – из района современного Гоголевского бульвара, где разбирали стену Белого города. Торжественное открытие университетского дома состоялось 12 августа 1793 года.

Реалии того времени требовали совмещения в одном комплексе учебных, жилых и обслуживающих их хозяйственных помещений. Этому лучше всего соответствовала усадебная схема: здание «покоем», главный дом в глубине парадного двора («курдонера»), симметричные флигели с двух сторон, практичный тыльный двор со входами в главное здание и в крылья. Как «казенный дом ее императорского величества» университет должен был иметь все дворцовые атрибуты: монументальное здание, подчиняющее себе окружающую среду, доведено почти до идеальной симметрии планировки, центральные залы бельэтажа выстроены парадной анфиладой и предназначены для торжественных светских церемоний. Назначение же университета – быть хранилищем наук и просвещения – делало постройку символичной, воплощающей представление о получении образования как о долге и служении. Центром композиции, своего рода алтарем, стал Актовый зал (Большая аудитория). Он занимал два этажа (хоры выходили на 4-й) и был обрамлен ионической колоннадой. Две боковые двери вели в большие двусветные залы с галереями: библиотеку справа и кабинет естественной истории слева. В Актовом зале не устраивали ни спектаклей, ни маскарадов, ни танцев. Здесь произносили торжественные речи на Татьянин день, раздавали шпаги произведенным в студенты, награждали лучших медалями и книгами с приглашением всех «охотников до наук». Положение зала Казаков выделил плоским куполом, а на фасаде – 8-колонным ионическим портиком. Во внешних углах здания архитектор расположил малые круглые залы. На втором этаже находились 16 маленьких «камер» и одна большая «казарма», в каждой помещалось студентов «числом по стольку, по скольку было окошек в покое». Здесь же были столовые, в них устраивались танцы по праздникам и маскарады. На втором этаже находился и протяженный вестибюль парадной лестницы, именно он образовывал собой сцену и партер для театральных представлений.

Классицизм отводил функции подчиненное место, к удобствам относилось лишь одно принципиальное новшество – расположение комнат по обе стороны коридора, что позволяло рациональнее использовать внутреннее пространство. Однако за день ученик должен был не менее 14 раз пройти двором и не менее 4 раз взбежать по лестнице. Сами аудитории имели вид обычных классов с грифельными досками, скамьи стояли по обе стороны от длинных столов, впереди стола ставились кресла для преподавателей. Только одна «физическая зала» была устроена амфитеатром.

Университетский дом стал частью жизни города и вместе с городом пережил 1812 год. Почти все университетские постройки сгорели во время пожара. И хотя в августе 1813 года было объявлено о начале занятий, из-за масштабов разрушения к восстановлению университетского дома приступили только через 5 лет. Работами руководил Д. Жилярди. 5 июля 1819 года состоялось торжественное открытие реконструированного здания.

Жилярди сохранил композиционно-планировочное решение М.Ф. Казакова. Парадные фасады получили формы московского ампира. Карнизы, тяги, стены стали гладкими, активно использовался декор (работы скульптора Г.Т. Замараева), варьирующий тему военной победы и покровительства императора. Главный портик получил дорический ордер. Купол был повышен на 6,5 м.

Помещения в целом были сохранены, хотя и с некоторыми изменениями. После пожара не восстанавливалась в казаковском здании церковь. Изменились пропорции колонн Актового зала, выше стали арочные окна. С той поры сохранились росписи зала, сделанные по рисункам Жилярди, прославляющие науки и искусства, где аллегории соседствуют со знаковыми фигурами античности.

С восстановлением дома на Моховой получает новую жизнь университетский квартал Москвы – постепенно возводятся новые корпуса. На Моховой (ныне дом № 9) усадьба Пашковых в 1830-е годы перестраивается под руководством архитектора Е.Д. Тюрина под Аудиторный корпус, в 1904—1905 годах он был реконструирован К.М. Быковским.

Во второй половине XIX – начале XX века продолжали возникать новые учебные, научные, жилые постройки. Всего до недавнего времени насчитывалось до 20 зданий. Самые яркие из них – Фундаментальная библиотека (Моховая, 8), построенная к 1905 году по проекту К.М. Быковского в «неоренессансном» стиле. По проекту того же архитектора в 1898—1902 годах были возведены здания ботанического факультета и Зоологического музея (Большая Никитская, 4—6), отличительной особенностью их стал «ботанический» и «зоологический» декор. Наиболее стройным и строгим стало здание Геологического музея (Моховая, 11) 1912—1918 годов. Научная сторона проекта разрабатывалась А.П. Павловым и В.И. Вернадским в 1905—1907 годах, а архитектурное решение принадлежит Р.И. Клейну.

В начале XIX века университет шагнул за пределы окрестностей Моховой. В 1805 году Аптекарский огород на 1-й Мещанской превратился в университетский ботанический сад. С 1831 года действует обсерватория на Пресне. В 1887—1897 годах был создан уникальный по тем временам комплекс клиник на Девичьем поле. В 1912 году на Волхонке открылся Музей изящных искусств, созданный по инициативе профессора теории и истории изящных искусств Московского университета И.В. Цветаева.

От семинаристов до студентов

Первые кандидаты в студенты по приказу Синода были набраны из числа слушателей Славяно-греко-латинской академии и семинарий, знавших латинский и славянский языки, а также знакомых с основами литературы и арифметики. После устного экзамена, который, пользуясь современной терминологией, можно назвать собеседованием, двое претендентов из Белгородской семинарии были отосланы назад, с указанием прислать других – «самоохотных, а не с принуждением»… Таким образом, к обучению было допущено 25 человек. История сохранила для нас имена тех, кому предстояло первыми войти в университетские аудитории. 25 мая 1755 года из Московской духовной Заиконоспасской академии для обучения прибыли 6 человек: Петр Дмитриев (Вениаминов), Семен Герасимов (Зыбелин), Данила Яковлев (Ястребов), Петр Семенов, Василий Алексеев (Троепольский), Иван Алексеев. Остальные 19 в стенах университета появились немногим позже.

Студенты, находившиеся на казенном содержании, получали 40 рублей в год. Преподавательский состав представляли 10 профессоров, из которых 8 пригласили из-за границы. Их основной обязанностью было чтение лекций 6 дней в неделю «по крайней мере, два часа в день, выключая воскресные и в табели предписанные праздничные дни». Для первых студентов лекции читали профессор Н.Н. Поповский – по основам красноречия и стиля латинского и российского языков, профессор И.Г. Фроманн – по метафизике и нравственной философии, профессор А.А. Барсов – по арифметике и геометрии, доктор Ф.Г. Дильтей – по всеобщей истории и праву. По прослушанным курсам студенты должны были представить своим профессорам специальные работы.

Если на первых порах при поступлении в университет достаточно было выдержать «собеседование», то уже в начале XIX века требовался аттестат об окончании какого-либо учебного заведения. Тем, кто его не имел, предстояло держать экзамен перед комиссией, назначенной ректором. Это правило, безусловное для разночинцев, не часто применялось по отношению к молодым дворянам, вопрос о приеме которых в университет обычно решался приватно. Сохранилось воспоминание одного студента-дворянина В.И. Лыкошина, иллюстрирующее вполне типичную для начала XIX века процедуру «зачисления» в университет. «В назначенный день съехались к нам к обеду профессора: Гейм, Баузе, Рейнгард, Маттеи… За десертом и распивая кофе профессора были так любезны, что предложили Моберу (гувернеру Лыкошиных. – Прим. ред.) сделать нам несколько вопросов; помню, что я довольно удачно отвечал, кто был Александр Македонский и как именуется столица Франции и т. п. Но брат Александр при первом сделанном ему вопросе заплакал. Этим кончился экзамен, по которому приняты мы были студентами, с правом носить шпагу; мне было 13, а брату 11 лет». Для так называемого реформированного университета (в 1804 году был принят его новый Устав) столь ранний прием в число студентов был делом обычным – для юных дворян поступление в университет означало автоматическое причисление сразу же к 14му классу (согласно Табели о рангах), а окончание этого учебного заведения – к 12-му. В 1812 году по причине массового наплыва желающих учиться в Московском университете ректор вознамерился ужесточить правила приема, но на деле практика зачисления для разночинцев и дворян существенно не менялась. В число студентов также принимались выпускники университетской гимназии, для которых выпускные экзамены становились пропуском в аудитории университета.

Численность как студентов, так и преподавателей сильно менялась от года к году. Например, в 1760 году в университете обучалось 30 человек, в 1787-м – 82, в 1800 году на 16 профессоров приходилось 68 студентов, три года спустя число студентов достигло 100 человек. Постепенно возрастало и количество преподавателей. Например, в 1884 году университет располагал 73 профессорами и 15 приват-доцентами, а уже в 1894 году в его стенах преподавали и вели научную работу 93 профессора и 120 приват-доцентов. К исходу XIX столетия университет посещали почти 4 тыс. студентов, в 1907 году эта цифра возросла до более чем 9 тыс. человек (примерно в это же время, в 1908 году, в университете работали 88 профессоров и 324 приват-доцента), а накануне революции в университете учились 2 150 студентов. Надо сказать, что жалованье профессоров никогда не было особенно впечатляющим, многие из них вынуждены были пополнять свой бюджет различными побочными заработками. В начале XIX века годовой доход профессора университета составлял 2 000 рублей.

«Мы учились как должно, шалили как можно»

Повседневная жизнь студентов университета была строго регламентирована. При зачислении в университет молодой человек, подняв правую руку, давал присягу. В ней перечислялись обязанности студента. Тому, кто учился в Московском университете, предписывалось благочестие, прилежание к наукам, благородное поведение. Запрещались пьянство, азартные игры, шумные сборища, дуэли и секундантство, женитьба без разрешения начальства, также нельзя было делать долги и продавать свое имущество. Студенты, особенно состоящие на государственном обеспечении, находились под пристальным вниманием и опекой университетского начальства. За казенный счет они обеспечивались питанием, одеждой, обувью, лекарствами. Студенты были обязаны соблюдать распорядок дня, не находиться в своих комнатах во время лекций и не покидать университет без письменного разрешения инспектора. За выполнением последнего правила следил выставленный возле университетских ворот караул. После отбоя, который наступал в 10 вечера, все студенты должны были ночевать в своих комнатах – каждый вечер обход по помещениям совершал урядник. Один из студентов, лучшего поведения и прилежания, назначался старшим по комнате. Его обязанностью было следить за порядком и тишиной в комнате. Впрочем, помогало это мало, и основным ревнителем дисциплины был один из профессоров.

Лекции читались как утром, с 8 до 12 часов, так и вечером, с 14 до 18 часов. Каждая лекция длилась один час. Кроме того некоторые профессора еще устраивали у себя на квартирах приватные занятия. Интересно, что, например, в начале XIX века такое понятие, как «учебный план», было довольно расплывчатым – студенты зачастую сами составляли себе список профессоров, занятия которых они собирались посещать. Поэтому большинство студентов, за исключением медиков, слушали лекции сразу на нескольких факультетах.

Несмотря на разного рода строгости и периодические попытки ужесточить университетскую дисциплину, студенты всегда стремились обойти запреты. Обычной причиной отлучек была необходимость обедать и покупать продукты вне университета. Студентов невозможно было изолировать от жизни города, где было немало соблазнов – одних только трактиров и питейных заведений в Белом городе, по описаниям конца XVIII века, насчитывалось более 30. Особое неудовольствие университетского начальства вызывали кулачные бои, проходившие на Неглинной, в которых студенты регулярно сражались стенка на стенку с бурсаками духовной академии. Все провинности студентов рассматривала профессорская Конференция, которая могла отчислить из университета на определенное время или даже навсегда.

Началом учебного года считалось 17 августа, окончанием – 28 июня. Летом и зимой, от рождественских до крещенских праздников, студенты расходились на каникулы, а профессора уезжали инспектировать училища своего учебного округа. По окончании занятий проходили публичные экзамены и торжественный акт. В ту пору публичные экзамены не имели для студентов никаких последствий. Это была своего рода форма отчета профессуры перед московской публикой. Действительно серьезным испытанием считался экзамен на ученую степень кандидата – к нему начинали готовиться года за полтора. Для успешной сдачи этого экзамена необходимо было продемонстрировать знания всех дисциплин своего отделения и написать диссертацию на тему, заданную Советом факультета.

На протяжении довольно длительного времени после открытия университета студенты должны были в конце каждого полугодия проводить публичные диспуты. А самая первая экзаменационная сессия состоялась летом 1766 года по распоряжению куратора университета В.Е. Ададурова, который таким образом исполнял указ Екатерины II о ежегодных отчетах об успехах студентов. Экзамен проводился для всех студентов по изучаемым ими дисциплинам. Куратор лично в присутствии профессоров намеревался испытывать знания обучавшихся в университете. Ради удобства Ададурова, который должен был присутствовать на заседании в Сенате, экзамен был назначен на 6 часов утра.

Учебный год по традиции завершался заседанием Совета университета – торжественным актом, который являлся праздничным событием для всего московского общества. В этот день в Большую университетскую аудиторию приглашались весь цвет московской знати, представители древних дворянских фамилий, все, кто был неравнодушен к судьбе университета. Публику развлекали музыканты, лучшие усадебные капеллы, университетский хор, которым аккомпанировал орган. С речами к собравшимся обращались профессора, в торжественной обстановке оглашались имена тех, кому присваивались звания докторов, магистров, кандидатов, награждались лучшие студенты и гимназисты, вновь испеченные студенты получали шпаги.

Форма и содержание

Все, кто учился и работал в Московском университете, всегда составляли особую касту. Так повелось с самых первых лет существования университета, когда принадлежность к этому учебному заведению подчеркивалась мундиром – его носили преподаватели, студенты и хозяйственный персонал. Университетские мундиры были сшиты из сукна темно-зеленого цвета с красными воротниками, обшлагами и подбоем. Посеребренные пуговицы мундира украшались государственным гербом. Кроме того, студентам и учащимся университетской гимназии предписывалось носить напудренный парик и шляпу. Мундир был не только одним из корпоративных признаков, он уравнивал имущественные различия между студентами, способствуя формированию особой атмосферы университетского братства. Еще одним важным событием для каждого молодого человека, принятого в Московский университет, была выдача шпаги при производстве в студенты. И пусть мундир и шпага имели лишь символическое значение, но они демонстрировали благородство просвещенных, возводили образование в ранг одной из самых важных ценностей государства. Конечно, в повседневной жизни далеко не все студенты, особенно выходцы из богатых дворянских семей, придерживались правила носить мундир и шпагу, но подобное облачение было непременным атрибутом всех торжественных университетских мероприятий.

В огне

Война 1812 года принесла страшное разорение Московскому университету. Умерло несколько профессоров, не вынесших тягот эвакуации и дороги, в пожаре погибли не только практически все университетские здания, но и уникальные коллекции, собрания книг, лабораторное оборудование и приборы. Виновниками этой катастрофы с полным правом можно назвать главнокомандующего Москвы графа Ф.В. Ростопчина и попечителя университета П.И. Голенищева-Кутузова, не предпринявших сколько-нибудь серьезных усилий для своевременной эвакуации главного учебного заведения России. Главнокомандующий Москвы видел в университете лишь оплот якобинства, а профессоров, среди которых было немало иностранцев, прямо называл пособниками французов, дожидающимися удобного момента, чтобы перейти на сторону врага.

Море огня, охватившее Москву в страшную ночь с 3 на 4 сентября 1812 года, пощадило университет, но наутро, когда пылал уже весь центр города, пожар подступил вплотную к университетским корпусам, уничтожив часть из них. Следующей ночью огонь добрался до главного здания университета. По этому поводу профессор Штельцер, остававшийся в городе, позднее писал: «Когда я хотел идти в главное строение, которое между тем было в безопасности, то в половину 2го часа ночи увидел деревянную обсерваторию на оном находящуюся, горящей, вероятно от пролетевших головень. 4 человека могли бы спасти строение, но я ни одного призвать не мог, ибо все, опасаясь дурных поступков, с робостью скрывались». Наутро от университетских зданий остались лишь стены, кладовые и погреба были разграблены, погибли архив, библиотеки и коллекции. 

Первый цензор

Сегодня трудно себе представить, что когда-то, на заре своей истории, Московский университет ведал цензурой. Как это ни парадоксально, но в XVIII веке роль цензоров в Москве исполняли университетские профессора. В ту пору само понятие «цензура» еще не сформировалось и зачастую отождествлялось с критикой литературного или научного сочинения. Пока не вполне сознавалась сила печатного слова и цензура не превратилась в одно из мощных орудий государственной власти, не было и тех строгостей в книгоиздательском деле, которыми так изобиловали век XIX и XX. Тем не менее в указе о продаже книг «против закона», который вышел в 1763 году, говорилось: «И тако надлежит приказать наикрепчайшим образом Академии наук иметь смотрение, дабы в ея книжной лавке такие непорядки не происходили, а прочим книгопродавцам приказать ежегодно реестры посылать в Академию наук и университет московский, какие книги они намерены выписывать, а оным местам вычеркивать в тех реестрах такие книги, которые против закона, доброго нрава и нас».

Продолжение следует

 

Зоосфера: Похождение тернового венца

Когда-то тропические воды Тихого океана обладали обширными великолепными садами коралловых колоний. Миллионы лет полипы строили Большой Барьерный риф и атоллы островов, которые постепенно превратились в чудесное подводное царство, яркостью красок и обилием жизни превосходящее едва ли не все другие ландшафты Земли. Сегодня многие волшебные замки коралловых рифов обращены в руины, где царит запустение. Те колонии, что еще продолжают процветать, временами скрываются под огромными шевелящимися скоплениями морских звезд акантастеров, после нашествия которых жизнь покидает риф.

В середине 60-х годов прошлого века появились первые сообщения о том, что на Большом Барьерном рифе в невероятных количествах размножилась морская звезда акантастер (Acanthaster planci). Эти морские звезды всегда обитали на коралловых рифах, но считались довольно редкими, и «в лицо» их знали только специалисты.

Акантастеры обладают самой разной окраской – от серовато-голубого до красно-бурого цвета; среди них встречаются особи с 5, 10 и даже 23 лучами, поскольку с возрастом число лучей увеличивается. От прочих морских звезд они отличаются тем, что вся верхняя поверхность их тела густо усажена длинными, оканчивающимися трехгранными остриями, подвижными иглами, придающими звезде угрожающий вид. Иглы акантастера не только остры, но и ядовиты. Их укол вызывает жгучую боль и серьезное отравление. Из-за своих длинных игл эта морская звезда получила меткое название – терновый венец. Акантастеры – одни из самых крупных звезд Мирового океана, среди них попадаются настоящие гиганты, достигающие полуметра в диаметре.

Когда полчища терновых венцов появились на австралийских рифах, многие ученые заявили, что столь мощная вспышка численности акантастера может привести к экологической катастрофе и гибели Большого Барьерного рифа.

Большинство морских звезд играют роль санитаров морского дна, поедая всевозможные органические останки погибших и ослабленных животных. Но, как это ни удивительно, некоторые из этих созданий, не обладающих ни смекалкой, ни проворством, ни мощными челюстями, являются активными и весьма прожорливыми хищниками. Их жертвами становятся и губки, и ракообразные, и моллюски, и даже их же сородичи иглокожие. При этом у каждого вида морских звезд есть свои излюбленные объекты питания.

Основа рациона тернового венца – кораллообразующие полипы. Нижняя сторона тела акантастера покрыта плотной эластичной кожицей, что позволяет звезде изгибаться, плотно охватывая выросты и впадины массивных кораллов, веточки их древовидных форм, пролезать в любые щели. При помощи сотен крошечных полупрозрачных ножек, расположенных на нижней стороне лучей, морская звезда легко может присосаться к самой неровной поверхности. Надежно закрепившись на коралле, терновый венец выворачивает желудок, накрывая им участок, равный площади тела. Выделяемые при этом морской звездой мощные пищеварительные ферменты без труда проникают через многочисленные поры известкового скелета кораллов и превращают нежные тела полипов в питательный бульон, который и поглощает акантастер. Когда звезда перемещается дальше, на месте ее кормежки от коралла остается только серый безжизненный скелет.

Иногда, правда, безмятежную трапезу тернового венца омрачают мелкие крабики и креветки, живущие в симбиозе с коралловыми полипами. Своими острыми клешнями они чувствительно щиплют ножки звезды, вынуждая ее оставить в покое участок рифа, являющийся их домом. Но такие отчаянно храбрые защитники есть не у каждого коралла.

Это противостояние длится уже многие тысячелетия, являясь одной из неотъемлемых составляющих жизни рифа. Если терновых венцов немного, то коралловый риф успевает залечить раны до следующего визита морских звезд. Но вот что-то сместило чаши весов экологического равновесия, и нападение морских звезд на волшебные подводные сады Большого Барьерного рифа стало сравнимо по своим последствиям с опустошительными нашествиями саранчи. Аквалангисты, проводившие учеты численности звезд на рифах, сообщали о том, что за каждый час погружения они насчитывали около 3 тыс. звезд. Отдельные серые пятна мертвых кораллов расползались, как лишаи, охватывая огромные площади, и случалось, что за одну ночь погибал обширный участок рифа, на создание которого природа затратила несколько столетий. А терновые венцы, сделав свое черное дело, перебирались на еще не тронутые колонии кораллов. Любопытно, что вещества, выделяющиеся в воду при трапезе акантастеров, привлекают других терновых венцов, и потому в некоторых местах они образовывали колоссальные скопления.

Вслед за гибелью коралловых полипов с рифа исчезали и все его многочисленные обитатели, потому что одни из них лишались пищи, другие – убежищ, и очень быстро коралловые рифы превращались в безжизненную пустыню. Между тем тревожные сообщения о появлении тернового венца стали поступать и из других районов Тихого и Индийского океанов.

Колючей морской звезде была объявлена война на уничтожение. Сотни добровольцев выходили в море на своих лодках и катерах и, защитив руки перчатками, собирали морских звезд, грузили в корзины и вывозили на берег. Однако этот изнурительный труд не давал ощутимого эффекта. Некоторые сборщики пытались уничтожать морских звезд на месте, разрубая их на части, но это приводило к обратному результату, поскольку терновый венец, как и прочие морские звезды, обладает фантастической способностью к регенерации, и каждый отрубленный луч может дать начало новой звезде. Скоро стало понятно, что необходима программа научных исследований, которые позволили бы досконально изучить особенности жизни тернового венца на всех стадиях его жизни, распутать сложную цепочку его взаимоотношений с другими обитателями рифов и выяснить, какие именно обстоятельства лежат в основе столь мощной вспышки его численности.

В ходе наблюдения за жизнью акантастеров выяснилось, что терновый венец, как и другие морские звезды, размножается один раз в год, в середине лета. Самки терновых венцов очень плодовиты – крупная морская звезда может за один раз выметать около 20 млн. икринок, и если самцы находятся в непосредственной близости от нее, то почти все икринки будут оплодотворены. Из них развиваются крохотные полупрозрачные личинки, совершенно не похожие на взрослых морских звезд. Личинки ведут планктонный образ жизни – плавая в толще воды, подхваченные морскими течениями, они могут перемещаться на большие расстояния. Это самая уязвимая стадия жизни тернового венца, потому что в это время личинок в огромных количествах поглощают все питающиеся планктоном животные. Однако при определенных обстоятельствах личинки морских звезд получают дополнительный шанс на выживание. Так бывает, когда из-за сильных дождей над сушей в море смываются большие объемы органических веществ, вызывая массовое размножение одноклеточных планктонных водорослей, создающих кормовую базу для личинок морских звезд. Морская вода нередко «зацветает» не только после обильных дождей, но и в результате деятельности человека, загрязняющего Мировой океан органическими веществами. Тогда численность морских звезд может за несколько сезонов размножения возрасти в миллионы раз.

Через 2—3 недели личинка тернового венца оседает на дно и превращается в крохотную пятилучевую морскую звездочку. На этой стадии жизни ими питаются кольчатые черви, ракообразные, моллюски, но шансы выжить у звездочек повышаются с каждым днем, потому что акантастеры очень быстро становятся ядовиты. К концу второго года жизни морская звезда достигает своих обычных размеров и способна размножаться.

Врагов у взрослого тернового венца совсем немного, но все же они есть. На них нападают крупные хищные рифовые рыбы, которые, ухватив морскую звезду за луч, переворачивают ее на спину и, разрывая незащищенные иглами покровы нижней стороны тела, добираются до мягких внутренностей. Один из самых главных врагов тернового венца – очень крупный хищный моллюск гигантский тритон, или харония (Charonia tritonis). Своей мускулистой ногой тритон поддевает морскую звезду снизу и вспарывает ее брюшную сторону острой, как бритва, радулой («теркой», состоящей из многочисленных зубов, покрывающих язык моллюска).

Однако оказалось, что гигантские тритоны, которые могли бы бороться с нашествием тернового венца, стали большой редкостью на многих коралловых рифах Тихого и Индийского океанов. С наплывом на коралловые острова туристов промысел этих моллюсков возрос многократно – каждый приезжий мечтал приобрести в качестве сувенира великолепную раковину харонии. Поэтому одной из первоочередных мер по восстановлению экологического равновесия на коралловых рифах стало введение строжайшего запрета на добычу и продажу гигантских тритонов. Но даже если бы моллюски могли истребить морских звезд, на это должны были бы уйти долгие годы, поэтому, поддерживая саму идею об охране тритонов, многие ученые смотрели в будущее без особого оптимизма. И тем не менее к концу 70-х годов нашествие тернового венца внезапно прекратилось и начался медленный процесс восстановления коралловых рифов.

В научной среде до сих спор не смолкают жаркие споры об истинных причинах произошедшего. Большинство ученых склоняются к мысли о том, что и вспышка численности тернового венца, и такое же внезапное сокращение популяции акантастеров вызваны естественными причинами. Катастрофические же последствия атаки морских звезд на коралловые рифы во многом были спровоцированы человеком. Этот вывод в первую очередь относится к бездумному истреблению гигантских тритонов и загрязнению вод Мирового океана промышленными отходами и органикой. Главным подтверждением этого служит то обстоятельство, что наиболее пострадали от нашествия тернового венца участки и без того ослабленных рифов вблизи городов, портов, промышленных предприятий и крупных курортных центров. И это означает, что во многом от нас зависит, смогут ли коралловые рифы благополучно пережить новое нашествие колючих морских звезд, которые тоже являются важной частью сложной экосистемы Мирового океана.

Морские звезды наряду с офиурами (змеехвостками), голотуриями (морскими огурцами), морскими ежами и морскими лилиями относятся к типу иглокожих животных. Их характерными чертами являются радиальная симметрия тела, весьма необычная для высокоорганизованных представителей животного мира, и наличие внутреннего известкового скелета. Пластинки скелета покрыты буграми, шипами и другими выростами разнообразной формы, проступающими через покровы, из-за чего иглокожие и получили свое название. Морские звезды, как и все иглокожие, – исключительно морские животные, очень требовательные к солености воды. Они появились на Земле более 400 млн. лет назад, и хотя пора их расцвета миновала, до сих пор в морях и океанах нашей планеты обитает около 1 500 видов этих своеобразных животных.Ирина Травина

 

Большое путешествие: Чет и нечет – свет и тень

Их всегда как бы два, Невских проспекта: летний и зимний, дневной и ночной. Невский в июне, когда в полночь «светла Адмиралтейская игла» и свежий воздух мерцает как тихая прозрачная вода, – и Невский в декабре, когда ветер с Финского залива заставляет фонари расплываться в радужные ожерелья на черном холсте долгой ночи и нет сил вытащить из рукавицы руку, чтобы смахнуть набежавшую на холоде слезу. Скажете, все улицы таковы? Ну уж нет. Это разные миры.

Нельзя и шагу ступить по Невскому проспекту, чтобы он не обернулся своей противоположностью. Либо это – «дорога к храму», если двигаться от Зимнего дворца к Московскому вокзалу и далее к Александро-Невской Лавре. Либо, если пойти вспять, от гостиницы «Октябрьская», где некогда проживали террористы-бомбометатели, к Зимнему же дворцу, получится «кровавый путь революции». Именно по этому маршруту прокатилась волна восставших в октябре 1917-го. И не важно, что она выглядела совсем не так, как показал в своем знаменитом кино Эйзенштейн, а в реальности никакого штурма не было. На этой безумной главной улице Петербурга все нереальное реально, все реальное нереально, смотря куда идти, как развернуться, «куда начать чувствовать».

На одной стороне – нечетной, теневой, – широко простирается ковчег Гостиного Двора. «Впечатан» в нее неожиданный и удивительный на этой широте Казанский собор. Растопырила антенны, вслушиваясь в мертвый эфир, Думская башня. Желтеет за статуей Екатерины, «приютившей» на постаменте всех своих славных соратников, Александринский театр. Он, в свою очередь, пускает под крыло Публичную библиотеку. Эта сторона – «государственная». Дворцы широкой поступью шагают от Адмиралтейства к бывшей новгородской (ныне московской) дороге. История петровской России выстроилась в мощной полосе построек, которая вдруг обрывается около углового ломбарда на Лиговском. Далее, за Московским вокзалом, – уже другой Петербург.

По «государственной» стороне народ ходить никогда не любил. Только в годы блокады это негласное недоверие было нарушено – и то не по воле горожан, а по воле немцев. Их снаряды ложились чаще у противоположного поребрика. С дома № 14 до сих пор не снята теперь уже мемориальная табличка: «Граждане! При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна».

С тех пор как опасность миновала, все вновь гуляют по «этой» стороне – четной, солнечной. Здесь дышится легче и веселее. Бойкая питерская толпа кажется издалека бесконечным вьющимся организмом, отраженным в магазинных витринах. Как и век назад, прохожих соблазняют броскими вывесками лавки, кинотеатры и, главное, кофейни Невского проспекта, которые составляют целую галерею. В прихотливой гармонии чередуются заведения и для ценителей изящества (например, кофейня Абрикосова, где сохранились интерьеры 1906 года, стилизованные под китайские), и чистенькие недорогие места для студенческой молодежи, вроде «Идеальной чашки» или чайной «Чайной ложки», зазывающей выпить «чая из чайника». Для любителей более острых ощущений есть «Jili-bili», то есть всего лишь «Жили-были». Или «СССР», где на стене катают «Служебный роман» Эльдара Рязанова. И, конечно, есть культовые (или уже потерявшие культовый статус?) кафе – такие как «Норд», он же «Север» (переименован во время борьбы с космополитизмом). Сейчас на вывеске – оба слова рядом. Более того, во втором зале заведения культурный слой раскопан еще глубже – там теперь, как и прежде, «Лавка А.Ф. Смирдина». Будь еще живы те, кто помнит ее «оригинал», они бы и не узнали знаменитого книготоргового центра – разве что по большой копии известной гравюры «Новоселье», где весь цвет русской литературы чинно сидит за длинным столом под книжными шкафами, а очкастый князь Вяземский, вскочив, что-то горячо рассказывает. В остальном – ничего похожего. Шкафы-новоделы забиты унылыми стопками питерского журнала «Постскриптум» – по десять третьих номеров за один и тот же год. Блистает золотыми корешками энциклопедия Брокгауза и Ефрона – опять же почему-то одни только первые тома (вспоминается анекдот: Николай I решил пронумеровать все мелочные лавки Петербурга и даже нарисовал образцовую вывеску. Через несколько дней Невский пестрел совершенно одинаковыми вывесками, все под № 1). С таким ассортиментом, без единой книги Пушкина, Смирдин наторговал бы немного. Венские стулья, сердито свитые из железного профиля, дружно декламируют Бродского: «Даже стулья плетеные держатся здесь на болтах и на гайках».

Пушкину не повезло и в той кофейне «Вольфа и Беранже», где, прежде чем отправиться на Черную речку, он выпил какого-то напитка – секундант Данзас через полвека уже не мог вспомнить, какого. При недавней реконструкции тротуара рабочие выкопали две гранитные ступени, скрытые дотоле под вековым слоем. Теперь они, как две плоские раки, лежат в плексигласовом коробе с соответствующей надписью прямо у входа в «Литературное кафе» (д. № 18), а для полноты ощущения посетителя пугает коричнево-зеленое кудрявое чучело в бакенбардах, выглядывающее из окна над плитами.

Впрочем, официозный «литературный культ», насаждаемый таким образом, не мешает исконной питерской приверженности чтению. По моим наблюдениям, во всяком случае. «Пролетая» одним махом от площади Восстания до Дворцовой, один лишь раз спустившись по дороге в подземный переход под Литейным проспектом, не замечая ни расстояния, ни преград, замечаешь, однако: за окнами всех этих кофеен с самого утра сидит над книжками симпатичная молодежь. Где еще читают так, как в Питере, где еще столько книжных магазинов на километр? Где еще они работают до полуночи в воскресенье (в Москве примерно так же работает только «Москва» на Тверской)? Литературная страна, петербургская Россия, где даже Владимир Ульянов называл себя «литератором», – сообщаю всем, жива. И ее «тени» на солнечной стороне Невского создают причудливую толчею. Роскошный фронтон дома Юсуповых, где сейчас Дом актера (д. № 84—86), был возведен откупщиком-греком Бенардаки, с которого Гоголь писал образ Костанжогло из второго тома «Мертвых душ». В 60-м номере Вяземскому явился собственный двойник, пишущий в его кабинете его же пером, – образ, предвещающий «Двойника» Достоевского, тоже невского разлива. В 54-м, в Демидовской гостинице, певице Полине Виардо представили «русского помещика, славного охотника, интересного собеседника и плохого поэта» Ивана Тургенева. В здании Пассажа, напротив Гостиного Двора, снимал квартиру Жорж Дантес. А в доме на углу с каналом Грибоедова, где сейчас вестибюль метро «Невский проспект», проходили веселые балы четы Энгельгардтов, на которые съезжался весь Петербург, включая (инкогнито) членов царской семьи, и куда Лермонтов поместил действие своего «Маскарада».

Словно вырвавшись на свободу, здесь демократично расцвели все те атрибуты «гражданского общества», которым было бы не по себе во дворцах и резиденциях теневой стороны: типографии, салоны, редакции. Даже церкви, возведенные раньше кафедрального Казанского, кажутся более естественными здесь, мирно стоя рядом: голландская, армянская, католическая Святой Екатерины… Александр Дюма восторгался веротерпимостью, которая царит на Невском проспекте: друзья, попрощавшись, расходятся на службу каждый в свой храм, а отстояв ее, встречаются вновь. Скажем, в «Доминике», который и сам расположился в здании лютеранской церкви. Между прочим, это было первое кафе (а не трактир) в России. Дом Екатерининской церкви дал сейчас приют трактиру нового типа – заходите в избу-читальню нового столетия, интернет-кафе «Quo Vadis?», с мониторами, бутербродами и фотографиями новых кумиров на стене: бородатым Псоем Короленко, похожим на обезумевшего Льва Толстого, и задумчивым Б. Акуниным верхом на мотоцикле. Адрес: Невский, 24, – известен всему городу Санкт-Петербургу, который, в свою очередь, известен своей высокой компьютерной грамотностью.

Вступление в проспект

Между прочим, в 1834 году, когда на проспекте впервые появилась возрастающая нумерация домов, она была обратной: «имперская» сторона оказалась четной, «прогулочная» – наоборот. А 12 лет спустя, без малейшего объяснения причин, власти передумали. Не пришло ли им в голову увековечить под первым, то есть нечетным, номером память о Зимнем дворце, разобранном при Екатерине II?

Нет, не о том, конечно, который ныне замыкает Дворцовую площадь и помещает в себе Эрмитаж. А о том, который еще Растрелли воздвиг для императрицы Елизаветы, – огромном, еще деревянном. На этом месте располагается целая череда зданий, открывающих теневую половину Невского. Центр бывшей дворцовой перспективы приходился на современный дом кинотеатра «Баррикада» (№ 15), который с самого 1923 года, несмотря на крайне изменчивый репертуар, пользуется неизменным успехом у взрослых и детей.

До кинозала нужно подниматься извилистой лестницей, мимо входа в коммунальную квартиру. Над верхним звонком общего подъезда новое поколение иронически начертало непонятное старому: «Симпсоны». Малочисленная публика состоит в основном из девочек-школьниц. В крайнем случае, студенток. Когда вечереет, они появляются на Невском – непременно по двое, по трое, сцепившись в милые связки под руку. Летят по поребрику так, как летают северянки, – придерживая у горла лацканы пальтеца, подобравшись и быстренько, со сдержанной самоуверенностью. Возле «Баррикады» некоторых из них ждут молодые, молчащие, симпатичные мужские лица. Они здесь живут, и им, конечно, дикими показались бы все эти лирические ощущения пришлеца.

Сегодня дают картину под названием «Чужой против Хищника: Кто бы ни победил – человечество проиграет». «Паны бьются, у холопов чубы трещат» – автоматически перевел я и зашагал по проспекту в обратном направлении. К Гостиному Двору, к Московскому вокзалу. Мимо дорожных указателей – белых стрелок на синем фоне, всегда указывающих «только прямо». Мимо пустых крюков на фонарях, к которым до реставрации 2003 года крепились рекламные растяжки (сейчас их нет на Невском). Мимо мрачной стеклянной будки у пересечения с Малой Морской, где пожилая сотрудница службы общественного транспорта шевелит губами, прочитывая номера троллейбусов.

Здесь проспект становится шире, вырываясь из теснины петровских времен на простор екатерининских – пышный Строгановский дворец (дом №17) салютует эпохе при входе. Его первый хозяин, владевший к тому же половиной Сибири, был человеком беспечным и эгоистичным («Все хлопочет, чтоб разориться, но никак не может», – шутила Екатерина II), но для Невского он сделал так много, что его именем мог бы называться весь этот участок между Мойкой и Фонтанкой. Граф Строганов вложил собственные деньги в строительство Публичной библиотеки, Казанского собора и нескольких церквей, которые до наших дней не дожили, но главное – он вырастил Воронихина.

Крепостной, не ждавший от жизни ничего особенного, вдруг получил деньги на учебу за границей, а вернулся первым русским архитектором мировой величины. Вчерашний раб выиграл конкурс на проект Казанского собора и 10 лет руководил его строительством. Он вникал во все детали. Сам проектировал баржи, на которых из-под Выборга привозились гранитные глыбы. Все это время казна честно вносила половину платы за его квартиру, снятую тут же, на Невском. Впрочем, Воронихин редко в ней бывал. Скорее, жил на стройке… Православный император Павел хотел успеть при жизни протянуть руку примирения католическому Риму, но так и не успел.

Казанский был закончен после его смерти, только в 1811 году, и годом спустя очень «кстати» стал храмом победы над Наполеоном. Здесь похоронен и сам победитель – Кутузов, причем вместе со своим сердцем. Неправду говорят иностранцы – Кутузов не оставил его в Силезии. Бутафорская могила, выкопанная там, – ошибка или блеф. В 1933 году ОГПУ вскрыло склеп Казанского собора и составило акт о том, что в головах гроба имеется серебряная банка с забальзамированным сердцем. Не зря бронзовый фельдмаршал целится теперь со своего постамента точно в стеклянный шар «Зингера» через дорогу, словно гневаясь на немцев за подлог.

Иллюзия Невского

Более чем логично, что памятники и Кутузову, и его товарищу по оружию Михаилу Барклаюде-Толли стоят на нечетной стороне Невского проспекта. На солнечной, среди толпы беспечной, они были бы немыслимы.

Все, что попадает в сферу интересов державы, выходит за рамки частного– все перетягивается «в тень». Жуковский поселился в Аничковом дворце, когда стал воспитателем наследника престола. Крылов и Гнедич, служившие в Публичной библиотеке, обитали в ее флигеле и переходили Невский, только чтобы наведаться к Смирдину (дом № 22). Григорий Данилевский, проживший 26 лет в 71-м доме, где сейчас вестибюль станции метро «Маяковская», написал здесь лучшие исторические романы, но ведь и «Княжна Тараканова», и «Сожженная Москва» – это и есть полотна русской государственности. Символика доходит до смешного: знаменитый Моисей Наппельбаум имел студию в доме № 72, где фотографировал Есенина и других знаменитостей. Но когда он был негласно признан лучшим фотохудожником советской власти, его выставки были перенесены через проспект. Далее: почти все кинотеатры на Невском – и «Паризиана», и «Аврора», и «Колизей» – стоят на солнечной стороне. Но официальная премьера «Чапаева», например, состоялась напротив, в «Титане»…

После Октябрьской революции, инстинктивно чувствуя, что теневая часть ближе к власти и почету, многие мастера искусств старались сюда перебраться. Достаточно вспомнить жилой Дом Искусств («ДИСК»), основанный Горьким в 1919-м на месте того же старого Зимнего и нынешней «Баррикады». Там Грин написал такую политически не ангажированную вещь, как «Алые паруса», там встречали Герберта Уэллса, приехавшего изучать социалистический строй. И так далее. Но все же следовало лучше помнить уроки истории. Нечетная сторона губительна для художника. Стоит ему попасть на нее – в тот же Аничков дворец (дом № 39), дни его сочтены. Николай I вызвал сюда Пушкина за три месяца до роковой дуэли. Лермонтов был здесь в церкви в 1839-м – ему тоже оставалось немного. Тот же Достоевский – за полтора месяца до смерти.

Теперь в Аничковом – Дом творчества юных, который используется не по назначению. К железной решетке, выходящей на Невский, привязан почерневший в лице Брюс Уиллис. Широким жестом он приглашает навестить других восковых персонажей: Романовых, Путина, Гарри Поттера – выставка очень по-невски называется «Талант и власть». Но ее что-то мало посещают: прокурив у ограды минут тридцать и поговорив со смотрительницей о ценах на аренду помещения (она оказалась очень высокой), я не заметил ни одного входящего или выходящего. Хотя была суббота, и людской поток на той стороне улицы выглядел вполне по-выходному. На моей же, как обычно, кипела работа: мимо проследовала колонна хмурых людей в синих робах и с надписью «Возрождение» на спинах. По трое, по четверо они несли какие-то тяжеленные куски гранита, назначением которых я заинтересовался и проследовал за рабочими вниз по проспекту. Их путь лежал, как оказалось, к гордости современных властей Петербурга, – гостинице «Рэдиссон-САС» (дом № 49) .

«Куски» оказались последними плитами нового тротуара. Именно последними – это подтвердил в белом чаду, исходившему от алмазной пилы, краснолицый бородатый прораб со стопкой чертежей в руках. «Двести тридцать шесть миллионов рублей», – значительно покивал он головой. «И это только за часть от Фонтанки до Восстания. Зато вечный». Завтра стройплощадка будет снята, и отсюда до самой площади Восстания можно будет беспрепятственно дойти по бордюру, стараясь, как в детстве, не наступать на сочленения блоков. Конечно, придется все время смотреть вниз, на широкие желоба, по которым выезжают из дворов-колодцев автомобили, на почти античные по виду чаши для стока воды… Тогда покажется, что проспект выдолблен прямо в скале, и никакие пленные шведы не устилали его смолеными днищами барж. Не вбивали в ниши тысячи свай, не насыпали тонны песку. Все произошло «само собой». Но, между прочим, мостовая под моими ногами – из того же выборгского гранита, что и Казанский собор. С 2003-го, юбилейного года, им застелен весь проспект, до самого Московского вокзала – и обратно.

Дорога обратно, в свете уже давно зажженных фонарей, привела меня к новому адресу питерского Дома книги, 62, куда он переселился на время ремонта Дома Зингера (№ 28). В отделе краеведения книги громоздятся кучами, и людей много, не успеваешь уворачиваться со своим рюкзаком – интерес к истории города, как говорится, налицо. Заодно здесь хорошо знакомиться, почти как на оживленном рауте, дискотеке или у Казанского собора. Получается само собой – стоит поднять глаза от очередного путеводителя. В данном случае поводом к нежданной встрече явился мой смех, вызванный мельком прочитанной историей. Граф Строганов, если верить исследованию Синдаловского о петербургских мифах, нашел однажды «саркофаг Гомера»!..

«Не видели здесь ничего про Каменный остров?» – спрашиваю у барышни, чьи темные глаза каждую секунду готовы осветиться насмешкой. «Вон стоит книжка нашего преподавателя». Оказывается, передо мной студентка Университета культуроведения (есть и такой). Зовут – Наташа. Подготавливает экскурсии по районам Петербурга. На мокром уличном граните мы оказались вместе (я с двумя томиками путеводителей, она пока что с пустыми руками). Просто я соврал, что мне надо написать гид по кофейням Невского. Слава Богу, этот «шар» сработал.

Почесывая волосы, покинувшие гнет шапки, я растягивал крохотный эспрессо хотя бы на три глотка. Надо было начинать разговаривать, и на ум пришла такая нехитрая мысль. В Питере не оттого так развита культура забегаловок, что здесь было прорублено наше окно в Европу (где она тоже развита), а потому, что при пробежках по Невскому, особенно не в сезон, приходится каждые пять минут забегать – греться.

– Вот и Александр Первый, я слышал, заходил в кофейни, гуляя по Невскому. И наплодил ужасное количество Поставщиков Императорского Двора без всяких специальных жалованных грамот. «Если монарх отведал моего напитка, – логично рассуждали хозяева, – значит, я ему его поставил».

– Второй. Я думаю, второй, – поправила Наташа.

– Что второй? Второй чашки? Щас, мигом. – Я, хоть мы не выпили и первой, ринулся к стойке.

– Александр Второй. При Первом, Благословенном, кофеен еще было совсем мало. Я думаю, вы имели в виду Александра Второго. Или Третьего.

– Да, действительно… Да, конечно, – я озадачен. – Первый был занят войной с Наполеоном. А потом в старца Федора Кузьмича перевоплотился. Слабо представляю себе Федора Кузьмича в кофейне.

– Ну, когда он ходил по Невскому, он и не был Федором Кузьмичем.

Питерский разговор с приятным оттенком легкого абсурда то разгорался, то затухал.

– Пойти, что ли, спросить, что за радиостанция здесь включена? – сказал я.

– Это тоже нужно для вашего обзора?

– Конечно. Настроение. В «Севере» – «Радио-Хит», то есть такой нейтрал, хотя им лучше бы подошла классика. А в «Чайной чашке», например, – комсомольская попса семидесятых. Я ее еще помню с детства, поэтому содрогаюсь. А вы, молодежь, наверное, с удовольствием слушаете. Так?..

Еще мы обсудили странную систему обслуживания этой сети кофеен, где пять менеджеров объясняют тебе, какой взять номерок и куда проходить. А еще тот факт, что в «Идеальной чашке», которая в доме № 130, охранник злой и не разрешает фотографировать. И еще – не пора ли ей домой, план экскурсии писать?

– Вы куда?

– По Невскому, – отвечал я, показав рукой в сторону темнеющего на противоположной стороне Екатерининского сада. – Куда тут еще пойдешь? Либо направо, либо налево.

Упрятав листок с моим электронным адресом в недра сумочки, Наташа скрылась в метро «Гостиный Двор», и я пожалел, что сразу не предложил ей руку и сердце. Сейчас она смеялась бы, глядя через мое плечо в монитор. Но об этом можно широкой публике не рассказывать, и я бреду дальше, к Большой Морской.

Наше все

Путешествие по Невскому проспекту должно заканчиваться на Большой Морской, под аркой Главного штаба. Несколько домов вправо, и оказываешься на знаменитом изгибе, который несколько притормаживает тебя – и наконец отпускает. Начинается кино, придуманное двести лет назад для всех нас, и каждый может его для себя запустить. Все, что осталось позади, обретает неожиданно смысл и стройность. «Какая глубина, какая смелость и какая стройность!» – пушкинская тройная формула. Впереди поднимается отблеск на Александровской колонне, крест в ночных небесах над Зимним дворцом почти исчезает за тучами. Запрокинув голову, видишь подсвеченную лампами окружность бесконечного штабного здания – и если «на Красной площади всего круглей земля», то здесь еще круглее. Когда добредешь по брусчатке до Эрмитажа, повернешься там и увидишь всю задуманную призрачную панораму и ангела, в каком-то ужасно изящном и печальном балетном жесте протянувшего руку к странному мирозданию, которое лежит под ним, – охватит единственное в своем роде ощущение. Здесь в явных, наглядных образах собралось, как кубики на ковре оставленной детской комнаты, все, что было у нас прекрасного в истории.

Все, что мы смогли сделать не только величественным и мощным, но и прекрасным. Все оно здесь. Слева – Спас на Крови. Справа во всю силу горит, а уже не светлеет шпиль Адмиралтейства. Чернеет купол Исаакиевского собора. И глядя на весь этот вид – «отпечаток моллюска по имени культура», – подумаешь вдруг, что только отсюда можно понять идею российского государства, что только здесь Третий Рим, и четвертому не бывать. И что такого места нет больше нигде, и каждый должен однажды совершить паломничество сюда, чтобы стать другим, как в Мекке или Иерусалиме. И очень логично, что именно в эту секунду передо мной, совершенно правильно уловив мои мысли, вырастают два полусонных молодых милиционера и корректно требуют предъявить паспорт. А также – содержимое рюкзака.

…«Около шести вечера мы прибыли благополучно в Петербург, который со времени моего отъезда так изменился, что я вовсе не узнал его. С самого начала мы въехали в длинную и широкую аллею, вымощенную камнем и по справедливости названную проспектом, потому что конца ее почти не видно…

Она необыкновенно красива по своему огромному протяжению и чистоте, в которой ее содержат, и она делает чудесный вид, какого я нигде не встречал». Такое – первое в писанной истории – впечатление от Невского осталось в 1721 году у Фридриха Берхгольца, камер-юнкера в свите зятя Петра I, и оно вполне отвечает современности.

Все так же проспект чист, все так же по нему люди въезжают и входят в город, причем не только те, кто прибывает на Московский вокзал. Питер по определению устроен так, что в нем нельзя миновать Невский. И наконец, эта улица, если выглядит и не совсем, как при Берхгольце, то, во всяком случае, производит впечатление настоящей старины в сердце самой молодой европейской столицы. На ней – лишь семь зданий, выстроенных в ХХ веке, и два – послереволюционных: дом № 68, где теперь располагается Налоговая инспекция, и дом № 14 – тот самый, на котором со времен войны висит предупреждение об опасности артобстрела. Прочее осталось от XIX века и даже XVIII, в середине которого правительственная комиссия решила насильственно освободить Перспективу от частных деревянных строений, часто горевших (два самых серьезных пожара на Невском имели место в 1736 и 1737 годах), и застроить ее «сплошным каменным фасадом», вдоль которого удобно будет публике прогуливаться.

На сегодняшний день по Невскому ежедневно проносится около 17 тысяч автомобилей в каждую сторону (данные собраны в районе площади Восстания). Но, несмотря на автомобильный век, продолжают «прогуливаться» до 159 тысяч прохожих в те же сутки, то есть в неделю более миллиона. И это, разумеется, не в туристический сезон.

Предположим, в нашем распоряжении один световой день. Едва присоединившись к людскому потоку со стороны Адмиралтейства, мы ненадолго выныриваем из него, чтобы позавтракать в новом «Сайгоне» (старый, популярный у питерской интеллигенции 60-х, давно закрыт). Набор из стакана апельсинового сока, какого-нибудь аппетитного салата с креветками и дольками киви, а также блинов с красной икрой не обойдется вам дороже полутора сотен рублей. Далее – мимо нескольких жилых помещений и конторских зданий, цена которых достигает 3 500—4 000 долларов за 1 м2 (в два с лишним раза дороже, чем на любой из примыкающих улиц) – торопимся мимо всех 96 колонн Казанского собора к Гостиному Двору, потому что иногородние знакомые ждут сувениров, а площадь этого крупнейшего в городе торгового центра составляет 53 тыс. м2 (километр в периметре). Здесь неслучайный прохожий обычно проводит часа два и, обзаведясь, например, питерским (не менее популярным, чем оренбургский) пуховым платком, шкатулкой с изображением церкви Спаса на Крови и произведениями местных промыслов (колокольчики, модели Петропавловской пушки и тому подобное), немного утомленный, выходит на мостовую. А здесь его уже караулят неформальные художники, у которых на проспекте несколько точек (кроме Гостиного Двора – костел Св. Екатерины и пересечение с каналом Грибоедова). За стандартную таксу в 25 долларов можно приобрести собственный портрет с Невского.

Теперь следует пообедать. И хотя полноценная трапеза на проспекте, естественно, дорога, знающие люди предлагают несколько удобоваримых вариантов для экономичного бюджета. Например, ресторан Дома актера (дом № 86). Туда давно пускают без всяких удостоверений, а салаты, супы и кофе превосходны и почти бесплатны (рублей 200 за все вместе). Или кантина «Грандъ-Паласа». Мало кому приходит в голову, что на пятом этаже этого блестящего лабиринта бутиков имеется уютная столовая, где знаменитая питерская ряженка в граненом стакане стоит 10 рублей, да и все остальное – по-божески.

Затем неплохо сбавить темп. Зайти в один из музеев: Восковые фигуры в доме № 41 работают до 5 вечера и обойдутся в 35 рублей, а великий Русский музей в двух шагах от Невского, на Инженерной, 2, – и вовсе в 20. Или просто в кино – цены от «Баррикады» (№ 15) и «Колизея» (№ 100) до «Кристалл-паласа» (№ 72) и «Авроры» (бывшего «Пикадилли», где одно время подрабатывал тапером Шостакович, – № 60) колеблются в диапазоне от 150 до 400 рублей на одни и те же картины. Разнятся только качество звука и удобство зала.

Потом, выйдя вновь на проспект, мы окажемся уже в сумерках. Понаблюдаем несколько минут за тем, как люди и машины сливаются с уличными огнями в единый плавучий поток. И отправимся домой на вокзал или в аэропорт. Или во временное питерское пристанище, сев на любой из троллейбусов. № 1 – до Большого проспекта Петроградской стороны и метро «Ладожская», № 5 – до площади Труда и Суворовского проспекта, № 10 – до метро «Приморская» и улицы Советской. Все зависит от того, куда вам нужно…

Здания по Невскому проспекту, упоминаемые в материале

№ 7—9 Дом М.И. Вавельберга

В начале XX века участок с двумя 3-этажными домами (1802– 03 гг. постройки) приобрел купец М.И. Вавельберг. По его заказу архитектор Перетяткович соорудил новое, облицованное серым гранитом здание. В нем расположились магазины, квартиры, помещения СанктПетербургского торгового банка и т.д. В годы войны в доме располагалась лаборатория научно-исследовательского Витаминного института, где осенью 1941-го в результате синтеза витамина В1, был получен препарат для лечения тяжело раненных. С 1950-х гг. тут располагаются кассы «Аэрофлота».

№ 14 Дом с надписью: «Граждане! При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна»

Современное здание по этому адресу помещает в себе школу №210. Построено за 2 года до войны. Архитектор Рубаненко использовал оригинальный проект В. Щуко, составленный в 1915 году и не реализованный из-за революции. В предыдущих строениях на этом же месте располагались: Петроградское отделение Московского банка, доходный дом купца Больдемана (в одной из квартир некие Прибытковы устраивали первые в городе спиритические сеансы) и резиденция английского торгового представителя Пикерсгилла.

№ 15 Кинотеатр «Баррикада»

Здесь Фальконе создавал Медного всадника. Служил секретарем князя Куракина либеральный реформатор Сперанский. Затем, уже в новом доме, построенном В.П.Стасовым по тому же адресу, останавливался Грибоедов. Сразу после 17го тут обосновался ДИСК – Дом Искусств, открытый Горьким для мастеров российской культуры – Гумилева (его здесь и арестовали), Зощенко, Петрова-Водкина, Добужинского… Теперь с кинотеатром соседствуют Стоматологический центр и клуб Paranormal.

№ 17 Дворец Строгановых

Работа Растелли, проделанная по заказу елизаветинского обер-камергера Строганова. При его сыне, директоре Публичной библиотеки, здесь устраивались обеды с фирменным блюдом «беф– строганов». В 20-х гг. здание передано Институту прикладной ботаники. С 1988 оно принадлежит Русскому музею.

№ 18 Кондитерская С. Вольфа и Т. Беранже (Литературное кафе)

Кроме событий, связанных с Пушкиным, Дом Котомина известен первой продуктовой лавкой Елисеевых (купец Котомин, как и они, был бывшим крепостным), а также рестораном Лейнера, где, по легенде, Чайковский выпил сырой воды, после чего умер от холеры.

№ 20 Дом Голландской реформатской церкви

Нынешний вид церковь с примыкающими к ней симметричными домами обрело в 1833 гг. благодаря архитектору Жако. В зданиях комплекса скоро разместились голландские магазины и училище, позже – Нидерландский банк. В 1839—41 гг. там находилась редакция журнала «Отечественные записки», здесь же состоялось знакомство Белинского с молодым Некрасовым. В 1933 г. открыт Новый театр (впоследствии – Ленсовета), а спустя 3 года – библиотека им. Блока. Сегодня здесь Дом военной книги.

№ 22—24 Немецкая евангелическо-лютеранская церковь Святого Петра

Расположена в центральной части здания, выделенного немцам в Петербурге по указу Петра I. Ныне остальные его части заняты: школой №222 (бывшей Петришуле, первым учебным заведением в городе), лавкой Смирдина, магазином христианской литературы «Слово» и кабаре «Валгалла»

№ 28 Дом акционерного общества «Зингер и К°» (Дом книги)

Юный по невским меркам дом возведен П. Сюзором для Зингеровской компании швейных машин. Кроме Зингера дом занимали: консульство США, Русско-Английский банк, а после Октября – «Лениздат», журналы «Звезда» и «Ленинград» – и, наконец, Дом Книги.

№ 30 Дом Энгельгардта

Полковник Энгельгардт в XIX веке был известен устройством блестящих маскарадов. Среди музыкантов появлялись Берлиоз и Штраус.. В 1941 г. фасад НИИ «Гипроникель» (Невский, 30), был снесен немецкой бомбой, потом восстановлен. Но говорят, что именно печальная судьба дома подсказала план подведения сюда вестибюля метро «Невский проспект».

№ 32—34 Католический собор Святой Екатерины

Главный католический храм Питера был возведен в 1763– 82 гг. Зал костела с органом славился своей акустикой. В прилежащих домах находились гимназия, начальное училище, приют и библиотека. С 1938 г. церковь использовалась под склады. В 1992 году храм был передан католикам.

№ 33 Башня Городской думы

В 1799—1804 годах на месте пересечения Невского и Думской улицы Д. Феррари возвел трехэтажное здание Думы, а на углу – многоярусную башню. Она имеет 5-гранную форму, каждый ярус оформлен угловыми пилястрами. В башне, кроме всего прочего, находилась станция оптического телеграфа, передававшего сигналы из Зимнего дворца в Царское Село и дальше. В 1884 году установлены куранты фирмы «Фридрих Винтер», оживленные в 1989-м.

№ 35 Гостиный Двор

Уже в XVIII веке здесь помещались 147 лавок: мануфактурных, галантерейных, парфюмерных, книжных – именно в них были проданы первые экземпляры радищевского «Путешествия из Петербурга в Москву». Из всех домов на проспекте Гостиный Двор, пожалуй, наиболее пострадал во время блокады – под его обломками были убиты и ранены многие горожане. Но уже в 1948 г. О. Лялин восстановил Двор в изначальном виде. Перед ним высадили липовую аллею, торговые ряды благоустроили, и теперь на Невском, 35,– вероятно, самый известный магазин России.

№ 37 Публичная библиотека

В течении XIX и части XX века это здание хранило самое значительное книжное богатство страны – от Остромирова евангелия до личной библиотеки Вольтера. Сейчас ее собрание уступает только Российской государственной библиотеке в Москве, но все же оно так велико, что для основного фонда пришлось в 90-х гг. строить новое помещение – на Московском проспекте, 165.

№ 39 Аничков дворец

Построен Растрелли по приказу Елизаветы Петровны (1754 г.) и назван в честь командира работного батальона М.Аничкова, строившего 30 годами ранее одноименный мост. Первым местным жильцом был Алексей Разумовский, тайный супруг Елизаветы. За ним пришли: Потемкин, Жуковский и его воспитанник Александр II, цесаревич Николай с супругой Александрой Федоровной, Музей города, и, наконец, Дом пионеров.

№ 41 Дворец Белосельских-Белозерских

В XIX веке его иронически называли «домом вдов». Хозяева, князья Белосельские-Белозерские, как правило, умирали рано, а их жены жили долго и неутомимо перестраивали свою резиденцию. Окончательный вид дворец приобрел к 1848 г., стараниями архитектора Штакеншнейдера. Последний владелец из рода Белосельских продал его великому князю Сергею Александровичу в 1884, но московский губернатор в столице появлялся редко. С 1918 г. тут действовали Курсы красной пропаганды, затем – разнообразные райкомы, а в 1996 открылся Комитет по туризму.

№ 48 Пассаж

Неоренессансное произведение архитектора Желязевича стало первым в ряду обычной для Петербурга XIX века «стеклянной архитектуры». Галереи, включавшие 104 магазина, соединялись продольными балконами и двумя мостиками. Кроме магазинов в Пассаже размещались гостиницы, кофейни, бильярдные, «анатомический музеум», мастерские и квартиры. С 1933 г. – государственный универмаг.

№ 56 Елисеевский магазин

Еще до того как Г. Елисеев приобрел (в 1898 г.) этот дом, тот играл на Невском важную роль. Здесь, в подвале, находился «Склад русских сыров», откуда террористы вели подкоп, чтобы заложить мину на пути Александра II. А после эмиграции Елисеевых, возник Театр комедии, возглавляемый Николаем Акимовым. По его эскизу выполнен витраж, выходящий на Невский. Сам же универмаг, лишившись хозяина, так и продолжал работать все эти годы.

№ 72 Кинотеатр «Кристалл-Палас»

Здание, законченное к середине XIX века, до 10-х гг. века ХХ оставалось в частном владении – то графов ПротасовыхБахметевых, то полковничихи Воейковой, после чего был открыт «Кинематограф Мастертеатр», перименованный скоро в «Кристалл-Палас». В промежутке, после краткой жизни эсеровской газеты «Дело народа» (один из основных авторов – Есенин), тут работал фотограф Моисей Наппельбаум, затем открылся Дом кино, а когда тот переехал – кинотеатр «Знание». Теперь ему возвращено изначальное название – «Кристалл-палас».

Текст Михаила Леща | Фото Константина Кокошкина

 

Крестоносцы в стране ОК

В начале XIII века цветущие области нынешней Южной Франции, пораженные ересью катаров, стали добычей благочестивых и беспощадных пришельцев с севера, называвших себя крестоносцами. Поход крестоносцев в страну трубадуров вошел в историю под названием Альбигойских войн.

Юг, отличный от Севера

Своеобразие французского Юга с незапамятных времен является притчей во языцех для всех остальных жителей страны, живущих, соответственно, не на Юге. Из красноречивых свидетельств на эту тему можно составить целую антологию. Так, Расин от души «проклинал» всех, кто встречался ему южнее Валанса. «Клянусь вам, – пишет он Лафонтену, – что я так же нуждаюсь в переводчике, как нуждался бы в нем московит, очутись он в Париже… Вчера мне понадобились обойные гвозди… я послал дядюшкиного слугу в город, наказав ему купить мне сотни две-три этих гвоздей. Он тотчас доставил мне три коробка зажигательных спичек. Судите сами, возможно ли не приходить в ярость от подобных недоразумений!» Двумя веками позже Винсент Ван Гог по приезде в Арль восклицал в письме к брату: «Сказать ли правду и признаться, что зуавы, бордели, восхитительные молоденькие арлезианки, шествующие к первому причастию, священник в стихаре, подобный бешеному носорогу, и любители абсента кажутся мне… выходцами с того света?» Изумление и неудовольствие – именно эти чувства рождает в поколениях французов встреча с Югом собственной страны.

От языковой проблемы, травмировавшей великого драматурга, сегодня в этой стране осталось лишь то, что в Париже называют «южным акцентом» (парижское ухо упрямо не желает слышать действительного фонетического разнообразия южных произношений и диалектов). Но в прежние времена жители Лангедока отличались не только «акцентом». Вплоть до эпохи телевидения, разрушившей их самобытный мир, южане говорили на своем «языке ок» (la langue d’oc, откуда и происходит географическое название «Лангедок»). Такое странное название присвоили южному наречию жители Северной Франции: «ок» на Юге означает «да». В целом же о различиях между Севером и Югом современный французский историк Фернан Бродель пишет следующее: «Как правило, если нечто происходит на Севере, на Юге то же самое совершается иначе. И наоборот. Территория, где говорят „да“ посеверному, и территория, где говорят „да“ по-южному, – это две почти во всем различные цивилизации. То есть на Севере и на Юге люди по-разному появляются на свет, живут, любят, вступают в брак, думают, веруют, смеются, едят, одеваются, строят дома и распахивают поля, держатся друг с другом».

Одной из причин, объясняющих такую обособленность Юга, является то, что вплоть до XIII века, до Альбигойских войн, власть французских королей в Лангедоке оставалась эфемерной и, в общем-то, представляла собой исторический анахронизм в виде безнадежно потерянного наследия империи Каролингов, канувшей в далекое прошлое. Богатой и многогранной цивилизации теперешнего Юга Франции по большому счету ничто не мешало быть втянутой в орбиту совсем других политических сил и исторических коллизий, например, оказаться Северным Арагоном. Собственно, к тому дело и шло. Но бароны Юга в XIII веке проиграли баронам Севера.

Трубадуры и куртуазная любовь

Со времен древних греков поистине мало кому удалось одарить европейское искусство новыми жанрами. Архитектура, драматургия, музыка, а также науки, в том числе и философия, развивались в античный период вполне успешно. В раннем Средневековье многие культурные традиции были утрачены, но тем не менее в этот период возникли уникальные жанры. Культурная почва Лангедока оказалась в этом смысле весьма благодатной. Именно здесь в убранстве церквей совершилось возрождение забытой со времен древности скульптуры. Ярким примером того может послужить сохранившийся шедевр романской архитектуры – церковь Сен-Жиль. Здесь перед удивительными изваяниями портала церкви, воздвигнутого на средства деда графа Тулузского, сам граф будет каяться в ереси. Вот так немилостиво распорядилась судьба.

Здесь же, на землях Лангедока, сложились и исполнились первые песни трубадуров – лирических поэтов, писавших на «языке ок». Именно их творчество стало истоком различных жанров европейской поэзии на «своих» языках (то есть не на латыни, которая оставалась в Средние века единственным признанным языком Церкви и книг). Более того, в стихах трубадуров, пронизанных удивительным лиризмом, возникли и сложились в целостную систему основные черты куртуазной культуры, в том числе и ее заглавный признак – рыцарство, узаконенное в кодексах чести. Трубадуры не просто реабилитировали любовь (и, между прочим, любовную близость). Вопреки идеологии Церкви любовь к женщине, а не только к Господу Богу, была возведена ими в нравственный канон и поставлена в центр куртуазного универсума. И эта любовь породила множество стихов, с которых, в свою очередь, началась книжная мифология возвышающей и облагораживающей страсти, делающей мужчину рыцарем, а женщину – его госпожой. Отныне благородны любящие.

Во что верили катары?

Здесь, на особенном Юге, пустило корни особое вероучение – так называемая катарская ересь, которая представляла собой довольно самостоятельный вариант вероучения, изначально следующий от христианства. Катары (альбигойцы) полагали, что их религия воплощала порядок и верования первоначальной церкви. Наименование «катары» (что по-гречески значит «чистые») распространили авторы XIX века. А название «альбигойские еретики» впервые появилось в окружении Бернара Клервоского, проповедовавшего в городах Тулузе и Альби в 1145 году. Сами еретики ни альбигойцами, ни катарами себя не называли, свято веря в то, что они и есть доподлинные христиане.

Экстремизм их религиозной идеологии фактически продолжал одну из многих идеологических линий Священного писания христиан, а именно тему основополагающего космического дуализма, финальной борьбы сил Добра и Зла, наиболее остро заявленную в последней книге Нового Завета – Апокалипсисе, или Откровении Иоанна Богослова. Для определения своей позиции катары находили слова любимого ученика Христа, апостола Иоанна: «Мы знаем, что мы от Бога и что весь мир лежит во зле» (1 Ин, 5, 19), что мир подчинен злу и управляется насилием, что на всем земном с неизбежностью лежит печать Сатаны, и ничего поправить нельзя.

Бесконечно злому миру противостоят бесконечно добрый Господь Бог и созданные им души.

На основе этих идей и выстраивалась мировоззренческая система катаров. В частности – их претензии к существующей Церкви, которая скорее только третировала материальное и мирское, нежели всерьез порывала с миром торжествующего зла и материализма. Такая Церковь, соглашающаяся быть, как говорится в Писании, «от мира сего», не могла нести на себе Божьей благодати и служить спасению верующих. «Исповедоваться священникам – пустое дело, – поясняет попростому один еретик на допросе инквизиции. – Они держат шлюх и хотят нас всех сожрать, вроде того, как волку охота зарезать барана». Радикализм неприятия материального доходил у катар до отрицания святости креста и возможности сооружать церковные здания. Культ и проповедь в частных домах или в чистом поле были, с такой точки зрения, не лучше и не хуже.

Катары не верили ни в ад, ни в рай (есть Бог, который создал души, идеи рая – нет), ни в воскресение из мертвых, ни в Страшный суд. Точнее сказать, адом для них была земная жизнь, и в этом смысле они весьма оригинально пересказали христианский миф об отпадении ангелов. Совращенная князем тьмы часть небесных духов низверглась с небес на землю в мучительный кошмар плотского существования, потому как тот лукаво посулил им «женскую любовь и власть над другими, а также обещал сделать их королями, графами и императорами». Эти небесные духи и стали душами людей и всех животных, которые вынашивают детенышей во чреве. Несчастье падших с неба душ заключается в том, что они не могут вернуться к Богу и вынуждены без конца переселяться из одного земного тела в другое, томясь в этом аду. Вера катаров служила, по их мнению, как раз тому, чтобы пресечь это томление и помочь человеку умереть раз и навсегда. Следуя вероучению катаров, душа после смерти тела уже никуда не переселяется, а ускользает из скорбной земной юдоли и возносится обратно на небеса. Уверовав в правильном направлении, на это может рассчитывать каждый. Будучи творением благого божества, всякая душа добра и равна в ряду других душ. Погубить ее не получится. В конечном итоге человечество придет к тому, что спасутся все души, даже пребывающие в телах инквизиторов: они родятся вновь и станут катарами.

Из «Жизнеописаний трубадуров»

Дальняя любовь Джауфре Рюделя: «Джауфре Рюдель, сеньор Блайи, был муж весьма знатный. Заочно полюбил он графиню Триполитанскую, по одним лишь добрым слухам о ее куртуазности, шедшим от пилигримов, возвращавшихся домой из Антиохии. И сложил он о ней множество песен, и напевы их были очень хорошие, но слова простые. И так хотел он узреть ее, что отправился в крестовый поход и пустился плыть по морю. На корабле одолела его тяжелая болезнь, так что бывшие с ним считали его уже мертвым и, доставивши в Триполи, как мертвого положили в странноприимном доме. Графине же дали знать об этом, и она пришла к нему, к самому его ложу, и заключила в свои объятья. Сразу узнал он, что то сама графиня, и вернулись к нему слух и чувства. И воздал он славу Господу за то, что сохранилась ему жизнь, пока он ее не узрел. И так он и умер у нее на руках. И повелела она похоронить его с великими почестями при храме тамплиеров, сама же по великой горести о нем в тот же день постриглась в монахини».

Съеденное сердце Гильема де Кабестаня: «И когда эн [„эн“ – „господин“] Раймон де Кастель Руссильон услыхал кансону, которую сложил Гильем для жены его, он призвал Гильема явиться к нему как бы для беседы довольно далеко от замка, и отрубил ему голову и положил в охотничью сумку, а сердце вырезал из тела и положил вместе с головой. Вернувшись же в замок, он приказал изжарить сердце и подать его на стол жене и заставил ее съесть его; а она не знала, что она ест. Когда же кончила она есть, встал эн Раймон и сказал жене, что съела она сердце эн Гильема де Кабестаня, и показал голову, и спросил ее, пришлось ли сердце Гильема ей по вкусу. И она, как услышала, что он ей сказал, и увидела голову эн Гильема, и узнала ее, то, отвечая ему, сказала, что сердце было такое хорошее и вкусное, что никогда никакая пища и никакое питье не заглушат у нее во рту вкуса, который оставило сердце сеньора Гильема. И тогда кинулся на нее эн Раймон с мечом, она же побежала от него, бросилась с балкона и разбила себе голову».

«Добрые люди»

Религиозная практика катаров отличалась той же непобедимой простотой. Едва ли не единственным ритуалом, благополучно заменявшим у них целый набор церковных таинств (крещение, благословение, исповедь и покаяние, рукоположение в сан, а заодно и последнее причастие), было «утешение» (в этом названии подразумевался библейский эпитет нисходящего на апостолов Святого Духа – Параклета, по-гречески «утешителя»). Этот обряд, исполнявшийся посредством касания головой книги со священными текстами и прочтения молитвы «Отче наш», переиначенной на катарский манер, единожды и бесповоротно приобщал верующего к лучшему миру, гарантируя его посмертное вознесение к Господу. Такой приверженец секты назывался «законченным» или «добрым человеком» и проводил дни в полном отрешении от мирских благ и удовольствий. В частности, он не мог употреблять в пищу продукты животного происхождения, иметь семью и имущество, вступать в интимные отношения.

Члены секты делились на получивших «утешение» и еще не получивших. Первых было немного, и они исполняли роль, приблизительно соответствующую роли католических пастырей. Только «законченные» и «добрые люди» могли произвести над верующим описанный обряд. Вторые откладывали «утешение» до последней минуты и делались «добрыми» на смертном одре. Главное после такого – не начать выздоравливать. Больной должен был уморить себя голодом. А в целом, до смертного одра никакая религиозная мораль верующего не связывала. Раз мир так безнадежно плох, никакой поступок не будет хуже другого. Один крестьянин на допросе инквизиции рассказывал, как он ходил к «добрым людям» спросить о том, можно ли есть мясо, когда у католиков бывает пост? Ему объяснили, что в принципе в постные и скоромные дни мясная пища оскверняет рот одинаково. «Но вам нечего беспокоиться», – сказали божьи люди. «Раз в нашей секте доброму человеку ничего нельзя, то тому, кто несовершенен, все можно», – сказал себе крестьянин.

Один католик, возмущенный тем, что еретики не берут на себя заботы о моральном облике посторонних им людей, оставил следующее свидетельство относительно катаров: «Эти верующие предаются ростовщичеству, воровству, убийствам, клятвопреступлениям и всем плотским порокам. Они грешат с тем большей уверенностью и воодушевлением, что не нуждаются ни в исповеди, ни в покаянии. Им достаточно при смерти прочесть „Отче наш“ и причаститься Святого Духа». В католической мысли, декларируют пастыри, все наоборот: мир хороший (речь идет о материальном мире), а человек плохой.

Он стал таковым еще в начале времен: ведь тогда не мир погрешил против Господа, а Адам и Ева. Это преступление и перешло наследственным клеймом на их потомков. Человек запятнан первородным грехом, его душа испорчена. Вот почему люди без Церкви навсегда останутся во власти своих греховных наклонностей.

«Бог узнает своих»

Катары для их религиозных оппонентов были поистине дьявольской выдумкой, и их в конечном счете нужно было изловить и уничтожить. К тому же отличить «доброго человека» от обычного труда не составляло. А вот как распознать того, кто еретик в своих планах на будущее? Ведь единственной формой принадлежности к секте был интерес к «добрым людям».

Современные историки уверяют, что сектантов в Лангедоке никогда не было больше 1/10 от общего населения края. И Лангедок не переставал быть католической страной. Но в нем сделалось нечто такое, отчего у нормальных католиков голова шла кругом.

Меру скандальности ситуации человеку наших дней представить нелегко. Сейчас можно допустить мысль о том, что бывает, когда «народ» хороший и добрый, а «государство» у него плохое и «начальники» – подлецы. Но так были готовы подумать не все и не всегда. Такой авторитетный отец Церкви, как Августин, например, определял общество через образ власти и способы повиновения ей. То есть мир устроен так, что старшие держат в узде младших, а все другое – хаос. Известная же русская пословица про рыбу, которая гниет с головы, противоречит всему политическому и мировоззренческому кругозору средневекового Запада. Тогда подобную констатацию сочли бы за начало светопреставления и канун Судного дня. В книге Апокалипсиса такое подробно описано.

Стоит заметить, что религией бедняков ересь сделалась не раньше времени полного разгрома здешних баронов. Авторы дошедших до сегодняшнего дня источников единодушно говорят о том, что вера катаров периода «до войны» была тесно связана с аристократической средой. Умонастроение баронов Лангедока оставалось для болеющих за христианство неразрешимой загадкой. Последних изумляли веротерпимость аристократии и ее нежелание сокрушить еретическую секту. В окружении князей довольно продолжительное время мирно соседствовали католики и еретики. У епископа Каркасонского «добрыми людьми» были мама и два родных брата. По словам трясущегося от ярости Папы Иннокентия III, у архиепископа Нарбоннского в жизни вообще другие интересы: «вместо сердца у него кошель». Граф Раймон VI Тулузский шутки ради мог позвать архиепископа Тулузского к себе во дворец на ночную проповедь еретиков. В другой раз, нетерпеливо дожидаясь гостей, он заявлял: «Ну, конечно, мир создал дьявол, раз ничего не делается по-моему». Единственным объяснением таких удивительных фактов казалось предположение о тайном обращении баронов Лангедока в религию катаров. Таким образом, альбигойский крестовый поход стал войной с подозреваемыми. Знаменитая фраза папского легата (в действительности, цитата из псалма царя Давида) – «Бог узнает своих» – говорит сама за себя. Итак, убивайте всех, Бог сам разберется, кто еретик, а кто – нет.

Из протоколов инквизиции епископа Памье Жака Фурнье

Гильем Белибаст, осужденный еретик; сожжен в августе 1321 года: «Когда дух выходит из своей оболочки, то есть из мертвого тела, то в испуге и растерянности он начинает метаться. Духи носятся так быстро, что если, к примеру, дух отлетает от тела в Валенсии, а должен соединиться с другим телом в графстве Фуа, и если будет сильный дождь, так едва ли и три капли дождя на него успеют упасть. С такого разгону мятущийся от страха дух кидается в первую свободную дыру, какую найдет, иначе говоря – во чрево любого только что зачавшего животного, чей детеныш еще не имеет души, – будь то животное сукой, крольчихой или кобылой; а то – и в женскую утробу».

Арнаут Скир, доносчик: «Как-то был злой человек и убийца. Когда он умер, его дух вошел в тело быка. У быка был жестокий хозяин, который плохо его кормил и больно колол большим стрекалом. А дух этого быка помнил, что он был человеком. Когда бык умер, дух вошел в тело коня. Тем конем владел один важный сеньор, который его хорошо кормил. Как-то ночью на этого сеньора напали его враги. Он сел на коня и поскакал по горам, где было полно острых камней. В какой-то момент конь застрял копытом промеж двух камней. Он тащил его что есть сил, так что потерял свою подкову, которая там так осталась. Потом сеньор продолжал скакать еще часть ночи. А дух коня все еще помнил, что некогда он помещался в человеческом теле. Когда конь умер, его дух вошел в тело бабы на сносях и воплотился в дитя, которое баба носила в животе. Когда этот ребенок стал взрослым, он дошел до понимания добра [то есть веры катаров]. Потом сделался „законченным“. Однажды вместе со своим товарищем он оказался в том самом месте, где конь потерял подкову. Тогда этот человек, чей дух раньше был в коне, и говорит своему товарищу: „Когда я был конем, однажды ночью я потерял подкову, застрявшую между двух камней, а потом целую ночь скакал раскованный“. Тогда вдвоем они принялись шарить в камнях, нашли подкову и взяли ее с собой».

Крестовый поход в действии

Кастр, сентябрь 1209 года

«К графу [Симону де Монфору] подвели двух еретиков. Один из них был в той секте „законченным“. А другой – вроде как новообращенный и ученик первого. Посовещавшись, граф пожелал, чтобы сожгли обоих. Но тот второй еретик, что, видать, был учеником другого, со страху принялся каяться и обещал отречься от ереси и во всем повиноваться римской церкви. Из-за этого среди наших вышел большой спор. Были такие, кто говорил, что раз тот готов исполнить, чего ему сказано, то и нечего его казнить. Другие, напротив, доказывали, что он заслуживает смерти, ибо ясно, что он был еретиком; а что до его обещаний, то они, очевидно, продиктованы скорее страхом смерти, нежели любовью к христианской религии. И чем же кончилось? Граф согласился, что его следует сжечь, рассудив так: если тот раскаялся взаправду, то тогда огонь послужит искуплению его грехов; если же он солгал, то и будет наказан за свое вероломство».

Такая рассудительность графа подчеркивает не только его рвение в «богоугодном деле», она отчасти обнажает и его происхождение. Ведь для того чтобы сеньору средней руки, каким был Симон де Монфор, обзавестись княжеством, по тем временам требовались немалые усилия и немыслимые таланты. Ведь счастье, как известно, само плывет в руки лишь отпрыскам могущественных домов. О том же, как оно досталось Симону де Монфору, стоит сказать отдельно. В конце лета 1209 года глава крестового похода папский легат Арно Амори тщетно искал того, кто бы не погнушался завоеванными землями виконтов Безье и Каркасона. Герцог Бургундский, граф Неверский, граф де Сен-Поль один за другим отклоняли предложенную честь. «Им не было дела до шкуры, содранной с другого. Не находилось никого, кто не счел бы бесчестием принять эту землю», – говорится в «Песне об Альбигойском походе».

Папский легат Арно Амори сам вознаградил себя при первой возможности. Дальше – больше. Став архиепископом Нарбоннским, он немедленно заявил претензию и на одноименное герцогство. Причем ни он, ни тогда еще здравствующий Симон де Монфор не имели на него ни малейшего права. Герцогство Нарбоннское принадлежало графу Раймону VI Тулузскому. В час дележа добычи два вождя крестоносцев – Арно Амори и Симон де Монфор – не сумели договориться. Последний стал действовать силой оружия, в то время как папский легат Арно Амори, и он же архиепископ Нарбоннский, обрушил на него церковные кары. Так крестовый поход легко перетек в конфронтацию крестоносцев между собой. Сам вдохновитель военной интервенции в Лангедок Папа Римский Иннокентий III писал Симону де Монфору буквально следующее: «Через гонцов возлюбленного сына нашего во Христе славного короля Арагона Педро нам стало известно, что оружие, предназначенное для борьбы с одними еретиками, ты обратил против католиков. Крестоносное воинство ты употребил на то, чтобы проливать кровь праведных и обижать невинных. К великому ущербу арагонского короля ты захватил земли его вассалов, а именно графа Фуа, графа Комменжа и Гастона Беарнского, хотя никаких еретиков там не было и подозрение в ереси население тамошних краев не запятнало… от 17 января 1213 года». В один прекрасный момент Папа Иннокентий III попытался было объявить крестовый поход оконченным, но вождь крестоносцев не хотел отказаться от выгод завоеваний. Остановить его смогла только смерть.

25 июня 1218 года камень из катапульты, установленной на стене осажденной Тулузы, разнес голову Симона де Монфора. «Глаза, мозг, зубы, лоб и челюсти разлетелись в разные стороны». Рассказ об этом происшествии неизвестный составитель «Песни об Альбигойском походе» завершает так: «Если небесное спасение достигается путем убийства женщин и детей, то тогда Симон де Монфор теперь на небесах». Сын убитого Монфора не смог продолжать борьбы на равных и отказался от прав в пользу французского короля. С этого момента южане стали проигрывать. Теперь, по прошествии многих веков, крестовые походы в Лангедок выглядят безнравственно. Мы ждем от крестоносцев бескорыстия, а оно не входило в их планы. Поиски собственной выгоды были неотъемлемой составляющей самой сути крестовых походов, которые сформировались на Западе в XII веке. В позднее Средневековье углубление религиозного чувства приблизит конец подобных кампаний.

Из «Альбигойской истории» Петра из Во-де-Сенре

Брам, март 1210 года «Они [крестоносцы] добрались до одного замка, который назывался Брам. Найдя замок готовым к обороне, они обложили его и взяли приступом за три дня безо всяких осадных машин. Людям из замка, которых было больше ста, они выкололи глаза и отрезали носы, оставив одному из них один глаз, чтоб тот отвел остальных в [замок] Кабаре для ума наших врагов».

Минерв, июль 1210 года «Аббат [папский легат Арно] приказал, чтобы сеньор замка и все, кто в замке был, хотя бы даже еретики, если они желают примириться с церковью и подчиниться ей, были отпущены живыми; а замок останется графу [Симону де Монфору]. Даже „законченные люди“, коих там было превеликое множество, могли бы быть отпущены, если хотят обратиться в католическую веру. Услышав такое, один благородный рыцарь, католик с головы до ног, де Мальвуазен понял, что еретики, для уничтожения которых крестоносцы пришли, могут быть отпущены на свободу. Испугавшись, как бы страх не заставил их выполнить то, что от них требовали наши, – ибо еретики, почитай, уже были в наших руках, – он воспротивился аббату и сказал в лицо, что наши на такое ни за что не согласятся. Аббат ему в ответ: „Не бойся, тех, кто захочет обратиться, я думаю, найдется очень немного“.

Лавор, май 1211 года «Вскоре из замка [Лавор] вывели сказанного Аймерика, который был сеньором Монреаля, и человек восемьдесят других рыцарей. Благородный граф [Симон де Монфор] предложил их всех повесить. Но когда вешали Аймерика, самого главного среди них, виселица обрушилась, так как из-за чрезмерной спешки ее плохо вкопали в землю. Граф, видя, какая отсюда может выйти заминка, велел перебить остальных. Крестоносцы набросились на них с превеликой охотой и, не сходя с места, перебили всех так быстро, как только у них получилось. Хозяйку замка, которая приходилась Аймерику сестрой и была наихудшей еретичкой, бросили в колодец и по воле графа забросали камнями. Несметное число еретиков наши крестоносцы сожгли с большой радостью».

Новые лики церкви

С ересью катаров сопряжена, наверное, самая значительная новация в истории монашества со времен его распространения на Западе, а именно – создание нищенствующих орденов. Один из хронистов пишет: «Нужно было, чтобы в нашей стране имелись ереси, дабы этот край и весь мир узрели славу и пользу братьев-проповедников». Нищенствующая братия не просто походила на «добрых людей», а фактически перенимала пастырский опыт еретических сект. Говоря без обиняков, она балансировала на грани между впадением в ересь и возвратом к первоначальной христианской бедности с самоизоляцией от мира зла. Только так могла быть услышана проповедь нищенствующих братьев. Святой Доминик, основатель ордена братьев-проповедников, или иначе доминиканцев, начал действовать в Лангедоке. Именно под Тулузой были устроены первые доминиканские монастыри.

«Где не действует благословение, подействует палка», – будто бы говорил святой Доминик. Святая инквизиция – другой оригинальный продукт той среды и эпохи. Она развилась в чрезвычайный церковный трибунал по делам о ереси. Чтобы этого достигнуть, то есть изъять предмет из компетенции традиционного суда епископа, в 1233 году Папа Римский Григорий IX доверил розыск еретиков доминиканцам. Даже по прошествии стольких веков нельзя не сочувствовать людям, угодившим в лапы инквизиции. Но как ни страшно такое сказать, она явилась для христианской церкви чем-то вроде требования времени. Старый епископский суд был всем хорош, но для решения новой задачи он не годился. В гуманном и благородном судебном поединке состязающихся сторон ереси было не одолеть. Поиск новых форм увенчался изобретением тайного следствия и тайного судопроизводства, налаженной системы доносов, расставленных подследственным ловушек, провокаций, пытки как средства исторгнуть признание и имена соучастников в преступлении против веры.

Чтобы лишить силы и уничтожить конкурирующую Церковь, требовалось найти и уничтожить ее главарей. Но еще важнее было их запугать и терроризировать, насадить новую религиозную атмосферу – взаимное недоверие и доносительство. Для раскаявшихся еретиков наказанием было временное или пожизненное заключение в крепости, покаянные паломничества или же ношение особого знака – желтого креста. Стоит заметить, что инквизиция обрекала на смерть немногих. Никакого сравнения со страшными временами альбигойских походов! Сжечь побольше норовили лишь светские власти, поскольку им переходило имущество жертв. Около 1255 года тулузский инквизитор, доминиканский монах Рено Шартрский в отчаянии обращается к Альфонсу де Пуатье по поводу самовольно сожженных еретиков, кому суд инквизиции назначил наказанием тюремный застенок. И это лишь один пример.

Кажется, никакая другая ересь Средних веков не стала причиной столь значительного развития церковных институтов. Никакой еретической секте не были знакомы такая приспособляемость и динамизм. Церковь же выигрывала тем, что обнаруживала способность и волю к масштабным переменам, даже если многим авторитетным людям церковной епархии таковые представлялись весьма рискованными. Учреждение той же инквизиции, скандально нарушавшей каноническую форму церковного суда, многими католическими прелатами было встречено прохладно или неодобрительно. Ересь прошла – инквизиция осталась. Что же касается катаров, то повлиять на облик католической Европы они так и не смогли. Зато усилия по их изоляции и истреблению имели без преувеличения масштабные последствия: несмотря на то что крестовый поход в целом был архаической затеей, он стал своего рода рубежом мировоззренческих эпох и предопределил путь в новую религиозную жизнь позднего Средневековья.

Из посланий Папы Иннокентия III

Папскому легату Арно, архиепископу Нарбоннскому, 18 января 1213 года «Приведя крестоносцев в землю графа Тулузского, вы захватили не только те места, которые населяли еретики. Ваши загребущие руки дотянулись и до тех краев, где ереси не было в помине… Идя против справедливости, вы так беззастенчиво и нагло присваиваете чужое, что упомянутому графу только и осталось, что замок Монтобан да город Тулуза».

Хроника альбигойского похода

1095 год

18—25 ноября, Клермонский церковный собор, положивший начало практике крестовых походов

1145 год

Проповедь Бернара Клервоского в Тулузе и Альби; появление названия «альбигойские еретики»

1184 год

Октябрь, декреталия Папы Луция III, утвержденная в качестве постановления Веронского церковного собора и ставшая началом создания инквизиции

1204 год

28 мая, обращение Папы Иннокентия III к французскому королю Филиппу Августу с просьбой о военном вмешательстве в Окситании

31 мая, Арно Амори, аббат монастыря Сито, монахи монастыря Фонфруад Пейре де Кастельноу и Рауль назначены специальными поверенными Папы Римского в Окситании – его легатами

1207 год

Май, отлучение, наложенное папским легатом Пейре де Кастельноу на Раймона VI, графа Тулузского

1208 год

15 января, убийство легата Пейре де Кастельноу в Сен-Жиле

10 марта, Иннокентий III объявляет организатором преступления графа Раймона Тулузского и вновь просит о вмешательстве французского короля Филиппа Августа

1209 год

8 июня, покаяние Раймона VI, графа Тулузского, в Сен-Жиле

22 июля, взятие крестоносцами города Безье

1—15 августа, осада и взятие Каркасона. Симон де Монфор принимает власть над землями дома Транкавелей, виконтов Безье и Каркасона Сентябрь, новое отлучение Раймона VI

10 ноября, смерть 15-летнего виконта Раймона Роджьера, заключенного в одной из башен Каркасонской крепости

1210 год

В марте были искалечены крестоносцами сто пленников замка Брам

17 июня – 22 июля, осада и взятие Минерва; сожжение ста сорока человек Август – 11 ноября, осада и взятиеТерма

1211 год

Апрель, Раймон Роджьер, граф Фуа, в сражении при Монже истребляет от полутора до пяти тысяч немецких и фламандских крестоносцев

1 апреля – 5 мая, осада и взятие Лавора. Казнь восьмидесяти пленных рыцарей, сожжение четырехсот еретиков. Владелица замка Лавор брошена в ко лодец и засыпана камнями

1213 год

Январь, Папа Иннокентий III пытается объявить крестовый поход оконченным. Церковный собор в Лаворе, провоцируя продолжение борьбы, фактически отказывает графу Раймону Тулузскому в возможности примирения

12 сентября – битва при Мюре, решающая победа крестоносцев. Гибель выступившего на стороне графа Тулузского короля Арагона Педро II

1215 год

1 июня, наследник французского престола принц Людовик и Симон де Монфор торжественно вступают в Тулузу

11—30 ноября, Четвертый Латеранский собор провозглашает Симона де Монфора графом Тулузским

1216 год

Май – 28 августа, осада и взятие Бокера Раймоном VII

1218 год

25 июня, при осаде Тулузы Симон де Монфор убит камнем, брошенным из катапульты. Его сын Амори становится во главе крестоносцев

1224 год

Февраль, граф Амори передает свои права новому французскому королю Людовику VIII

1226 год

Сентябрь – октябрь, королевский крестовый поход. Взятие крестоносцами Безье, Каркасона, Памье, Альби, Родеза и других городов

8 ноября, французский король Людовик VIII внезапно умирает от дизентерии

1229 год

Январь и апрель, договоры в Мо и Париже. Создание в Нижнем Лангедоке двух королевских сенешальств с центрами в Бокере и Каркасоне. Дочь и наследница графа Раймона VII Тулузского Жанна должна выйти замуж за Альфонса де Пуатье, брата нового французского короля Людовика IX

1233 год

Папа Римский Григорий IX вручает розыск еретиков ордену доминиканцев. Фактическое создание инквизиции

1240 год

7 августа – 11 октября, неудачная осада Каркасона Раймоном Транкавелем

1242 год

28 мая, убийство инквизиторов в Авиньоне в ходе военной вылазки из замка Монсегюр

1244 год

16 марта, падение Монсегюра («синагоги Сатаны») и сожжение двухсот еретиков

1249 год

27 сентября, кончина Раймона VII, последнего графа Тулузского из дома де Сен-Жиль

1255 год

Весна, взятие последнего оплота открытого военного сопротивления еретиков – замка Керибюс в горах Корбьер

1271 год

21 и 22 августа, кончина бездетных Альфонса де Пуатье и его жены Жанны. Верхний Лангедок переходит во владение французской короны по праву наследования

Дмитрий Тушинский

 

Ноев ковчег для Черного континента

Несколько миллионов лет назад на том краю Африканского материка, что встречает восход солнца, взорвался вулкан, оставив после себя огромную, заполненную кипящей лавой воронку. Много времени прошло, пока утих гнев подземного огня, крутые склоны и плоское дно кратера поросли лесом да саванной и стали для тысяч животных надежным, уютным домом, известным теперь всему миру как заповедник Нгоронгоро.

В давно потухшую вулканическую впадину Нгоронгоро можно попасть по единственной грунтовой дороге, проложенной по восточному склону кратера. Серпантин этой горной трассы проходит через влажный, окутанный густым туманом тропический лес, где глаз, запутавшись в зелени многоярусных джунглей, не сразу различает отдельные породы деревьев – серебристые стволы кассипурей, плоские кроны альбиций, невысокие крупнолистные кротоны, унизанные пучками мхов и орхидей. По мере подъема лес редеет, расступаясь в стороны лужайками, поросшими сочной травой, которая привлекает местных обитателей – зебр, буйволов, антилоп.

С гребня кратера в ясные дни видна практически вся грандиозная чаша Нгоронгоро. Лежащая на плато, поднятом на высоту около 2 400 м, она предстает огромной округлой впадиной, диаметр которой почти 20 км. Постепенно вырастая из тумана, колоссальной дугой уходит к горизонту стена кратера, противоположный край которой едва различим в утренней мгле. На 600 м возвышаются над дном этой чаши крутые, почти отвесные сухие склоны, поросшие колючим кустарником и канделябровыми молочаями. Дно поначалу кажется плоской зеленой равниной и, лишь приглядевшись, начинаешь замечать темно-зеленые пятна лесных островков акации, невысокие холмы и белесоватую поверхность вьющейся речушки и мелководных илистых озер.

Люди появились в этих местах относительно недавно. Труднодоступная, изолированная от окружающей местности чаша кратера долгое время оставалась в безраздельном владении диких животных, которые заселили саванны, леса, озера и болота кратера, найдя здесь привольные пастбища, обильную охоту и безопасное пристанище.

В 1891 году в Нгоронгоро сумел проникнуть первый европейский исследователь – немец Бауман. Однако вплоть до середины XX века в этом отдаленном районе Восточной Африки смогли побывать лишь несколько зоологов. Статус самостоятельной охраняемой территории Нгоронгоро получил в 1959 году, когда он был выделен из национального парка Серенгети. Необходимость принятия срочных мер по защите диких животных Нгоронгоро, ставших объектом промысла браконьеров, была очевидна. Напоминанием о тех годах, когда решалась судьба Нгоронгоро, служит небольшой скромный памятник, установленный на гребне кратера, неподалеку от дороги. На пирамидке, сложенной из гранитных камней, табличка с надписью: «Михаэль Гржимек. 12.4.1934 – 10.1.1959. Он отдал все, что имел, даже свою жизнь, за то, чтобы сохранить диких животных Африки». Самолет Михаэля Гржимека разбился здесь, в Нгоронгоро, заповеднике, созданном во многом усилиями этого немецкого натуралиста и усилиями его отца.

Сегодня Нгоронгоро – это более 800 тыс. гектаров охраняемых территорий, в состав которых помимо самого кратера входят окрестности обширного вулканического плато, на котором расположен заповедник. Примыкающие к Нгоронгоро охраняемые пространства представляют собой травянистые саванны на востоке и крупные, уже не действующие вулканы на западе – Олмоти, Олдеани, Эмпакаи. На территории площадью более 250 км2 обитает 30 000 диких животных, представляющих едва ли не всю фауну Африки.

Даже с гребня кратера можно различить, как на днище чаши пасутся стада зебр, газелей, антилоп. В озерах и болотах любят коротать жаркие дни бегемоты, буйволы и носороги, приходят искупаться слоны. Водоемы, леса и саванны заповедника населяют тысячи птиц – фламинго, цапли, журавли, марабу, дрофы, ткачики. Обилие дичи привлекает многочисленных хищников, в основном львов, гиен и лис, но нередко встречаются также леопарды, шакалы и гепарды.

Отличительной уникальной особенностью Нгоронгоро является настоящий калейдоскоп африканских ландшафтов, которые со всей полнотой (за исключением пустынь) представлены в этом заповеднике. Здесь на сравнительно небольшой территории можно увидеть всю Африку в миниатюре, Африку, спрятавшуюся в чреве древнего вулкана, который, подобно Ноеву ковчегу, укрыл обитателей Черного континента от бурных волн современной цивилизации.

Дмитрий Иванов

 

Война двух императоров

26 января 1904 года на Дальнем Востоке началась Русско-японская война. Она не принесла России ни одной победы и породила революцию 1905 года, о ней говорили как о «роковой» и «несчастной». С этого времени принято отсчитывать конец династии Романовых и закат императорской России. Если не считать Англо-бурской войны, произошедшей на рубеже столетий, Русско-японская была первой войной XX века. Азия, облаченная в европейский мундир, давала понять Западу, какое место в международных отношениях она рассчитывает занять.

В тени союза

Страницы истории Русско-японской войны исполнены не только фактами массового героизма павших солдат и офицеров. Эти страницы содержат немой укор российскому абсолютизму XIX столетия и тому снисходительнопренебрежительному представлению о подданных, которое являли лубочные картинки, изготавливаемые для поднятия воинского духа.

Для России это была последняя жертва покорного народа, принесенная не во имя какой-то понятной и великой цели, хотя через столетие эта цель как-будто и просматривается, а так, по обещанию. Напротив, для Японии, воодушевленной экономическими успехами постреволюционного «периода Мэйдзи», это война оказалась прелюдией к славе и международному признанию. Как писал государственный деятель Страны восходящего солнца, «одержав победу, японская нация неожиданно обрела статус великой державы и этим успешно осуществила предначертания, которые она перед собой поставила». Неравноправные договоры, навязанные Японии США и европейскими державами еще в 50-х годах ХIХ века, насильственно включили ее в мировой товарооборот. Очень скоро страны Запада увидели в государстве, которое они сами и вызвали к современной жизни, серьезного и опасного конкурента. Но в политическом смысле Япония продолжала оставаться неравноправной, хотя всеми силами стремилась доминировать на Дальнем Востоке, развязав в 1894 году войну с Китаем.

Первым шагом в направлении русско-японского конфликта явилась посредническая миссия русского правительства при заключении японо-китайского Симоносекского мирного договора 1895 года, в результате которого Япония лишилась ряда крупных приобретений в Китае. Вторым стала идея провести Транссибирский железнодорожный путь не по территории России, а через Северную Маньчжурию, что сокращало сообщение между Читой и Владивостоком почти в три раза. Железнодорожную магистраль, известную под именем Китайско-Восточной железной дороги, начали строить по соглашению с Китаем в 1897 году от станции Маньчжурия через Харбин до Суйфынхэ (Пограничной). Последующее занятие Порт-Артура стало следствием постройки КВЖД. Не позволив Японии в 1895 году отторгнуть от Китая Ляодунский полуостров, Россия через два с половиной года сама добилась права арендовать у Китая то, что по итогам японо-китайской войны должно было принадлежать Японии.

Державы, которые принято называть великими, внимательно следили как за ослаблением Срединной империи, так и за успехами России и Японии, и не захотели остаться в стороне от борьбы за влияние в восточных морях. В 1897 году Германия захватила порт Циндао, а в следующем – вынудила китайское правительство уступить его в аренду на 99 лет. «Назревающий вопрос о судьбах Китайской империи», как говорилось в одном документе тех лет, стоял в российской политике на повестке дня: по конвенции с Китаем Россия приобрела в аренду на 25 лет Ляодун с местечком Люйшунь, имевшим и европейское название – Порт-Артур. Этот незамерзающий порт с марта 1898 года стал базой для Тихоокеанской эскадры российского флота, что естественным образом повлекло строительство южного ответвления КВЖД – Южно-Китайской железной дороги от Харбина до ПортАртура. Англичане и французы, ревниво оберегавшие свои интересы в Китае, тоже поспешили получить свои «аренды», и в итоге значительная часть империи Цинь оказалась разделена на сферы влияния великих держав и Японии, на долю которой пришлись Корея и расположенная напротив Тайваня провинция Фуцзянь.

Китайский народ ответил на это восстанием ихэтуаней, известным в истории еще и под названием «боксерского». Название это дали иностранцы, так как восстание инициировало религиозное общество «И-хэ-цюань», что значит «Кулак во имя справдливости и согласия». В начале июня 1900 года восставшие вступили в Пекин и осадили европейские миссии, что послужило поводом для открытой интервенции, в которой приняли участие войска Великобритании, Германии, АвстроВенгрии, Франции, Италии, Соединенных Штатов, Японии и России. «Кулак во имя справедливости» заехал и по скуле государства российского: ихэтуани повредили отдельные участки КВЖД и даже угрожали Благовещенску, поэтому в сентябре русские войска заняли Маньчжурию, в Харбине был поднят русский флаг и введено русское управление. Англичане тут же выступили с протестом, Япония же недвусмысленно дала понять, что в случае утверждения России в Маньчжурии она установит свое господство в Корее.

После занятия Пекина войсками интервентов там начались переговоры держав с Китаем. Русское правительство подтвердило свое намерение вести переговоры вместе с остальными государствами, но одновременно стремилось заключить с Китаем особое двустороннее соглашение, касающееся Маньчжурии и фактически направленное на продолжение ее оккупации. «В этом сложном положении, – пишет в своей книге „С.Ю. Витте – дипломат“ А.В. Игнатьев, – китайская дипломатия прибегла к излюбленному методу использования „варваров против варваров“ и довела условия Петербурга до сведения других держав». Япония и Британия заявили протесты, утверждая, что сепаратные претензии России нарушают их интересы в Северном Китае. При этом Япония выразила готовность поддержать Китай «при всех случайностях». Так возникла зловещая для России тень англо-японского союза.

Компания на реке Ялу

Вскоре дела на Дальнем Востоке осложнились тем, что «насущные интересы русского народа» узурпировала горсть коммерческо-политических проходимцев. В 1896 году владивостокский купец Бринер получил от корейского правительства концессию на эксплуатацию лесов по берегам Ялу – пограничной реки между Кореей и Китаем. Бринер организовал Корейскую лесную компанию, но, не сумев наладить ее работу, продал дело отставному полковнику А.М. Безобразову, имевшему большие связи в самых высших сферах Петербурга. Безобразову, в свою очередь, удалось заинтересовать министра внутренних дел Вячеслава Константиновича Плеве. Заручившись покровительством Плеве, А.М. Безобразов обратился непосредственно к царю и убедил его в возможности при содействии частного, но втайне протежируемого правительством коммерческого предприятия фактически завладеть Кореей.

Очень скоро японское правительство усмотрело в бурной и безалаберной деятельности компании угрозу своим геополитическим интересам на Корейском полуострове. Начались переговоры между Россией и Японией о соглашении интересов. Россия, восточная политика которой почти целиком определялась закулисными советниками в лице отставных кавалергардов, следовала своему опасному курсу в уверенности, что Япония воевать не решится.

Осенью 1901 года в Петербург приехал известный государственный деятель Японии маркиз Ито. В российской столице он вел полуофициальные переговоры, был принят царем, встретился с министром иностранных дел В.Н. Ламздорфом и министром финансов С.Ю. Витте. Ито утверждал, будто единственным предметом раздора между двумя империями служит Корея. От себя лично он предложил проект соглашения о Корее, который, по заключению Ламздорфа, предоставлял эту страну «в полное распоряжение Японии, обращая ее независимость в пустой звук». Для Ито отрицательный результат стал очевиден уже в ходе объяснений с Ламздорфом и Витте. Не случайно он уехал из России в Париж, не дождавшись письменного ответа, и русский контрпроект, не признававший за Японией свободы действий в Корее «в политическом отношении», был послан ему вслед. В нем же от Токио требовалось признание преимущественных прав России во всех прилегающих к русской границе областях Китая. В Петербурге рассчитывали, что во Франции дело русско-японского урегулирования продолжит министр иностранных дел Делькассе, однако Ито не стал дожидаться министра, который как раз в это время отсутствовал в Париже, и вместо этого отправился в Лондон.

Непонятное для русской дипломатии поведение японского сановника разъяснилось 30 января 1902 года, когда японский посланник в Петербурге сообщил о заключении его страной союзного договора с Англией. Есть точка зрения, что здесь сыграло свою роль и то обстоятельство, что перспективы займа на французском рынке, содействовать которому обещал Витте, для Японии оказались неблагоприятными, между тем как Лондон охотно пошел навстречу финансовой операции, сулившей политические выгоды». В марте 1902 года из Токио последовало предложение России заключить конвенцию о разграничении сфер интересов на Дальнем Востоке. Сама формулировка давала понять, что Япония не намерена ограничить свои притязания одной Кореей. Заключив союз, который позволял в случае войны с Россией избежать вмешательства третьих стран, и заручившись моральной и экономической поддержкой США, Япония быстрыми темпами создавала армию и флот. Страницы японских газет наводнились карикатурными рисунками на самые злободневные политические сюжеты. Россия на этих карикатурах изображалась в виде сильного и агрессивного зверя, медведя или тигра, тогда как Япония представлялась маленьким беззащитным зверьком или хрупким солдатиком.

«Чисто коммерческие начала»

Бытует мнение, что образ Японии как маленькой неразвитой восточной страны помешал России правильно оценить перемены, произошедшие там после революции 1867—1868 годов, что стремительный рост японского милитаризма не вызвал адекватной реакции в России, руководство которой находилось во власти пацифистских настроений состоявшейся в 1899 году Гаагской мирной конференции, созванной по предложению российского министра иностранных дел Михаила Николаевича Муравьева. Это верно лишь отчасти. Просто, как писал Б.А. Штейфон, сам прошедший школу маньчжурского позора, военные мероприятия России на Дальнем Востоке «далеко не соответствовали обширным замыслам политики». За шесть недель до войны генерал А.Н. Куропаткин, которому вскоре предстояло сыграть столь печальную роль в руководстве русской армией, поразил одного своего высокопоставленного собеседника следующим замечанием: «Нам выгоднее отдать японцам Южно-Китайскую железную дорогу, даже Порт-Артур, чем рисковать войной». Безусловным является лишь то, что решения огромной государственной важности принимались в Петербурге без широкого обсуждения или вопреки мнениям полномочных членов правительства. На Особом совещании по вопросу о концессиях на реке Ялу «безобразовцы» окончательно сломили упрямство «паршивого триумвирата», как они называли министра финансов Сергея Витте, военного министра Алексея Куропаткина и министра иностранных дел Владимира Ламздорфа. Было признано излишним стеснять деятельность компании исключительно лесозаготовками и придать ей по-настоящему имперский размах. Якобы для охраны лесорубов предполагали даже ввести в район реки Ялу военные отряды. Несмотря на то что Витте и Ламздорф наотрез отказались подписать журнал совещания в таком виде, Николай все же его утвердил. Назначенный статс-секретарем Безобразов организовал Восточно-Азиатскую промышленную компанию и привлек в нее столь высокопоставленных лиц, что предприятие, официально являвшееся частным, негласно получило статус «государственного».

30 июля 1903 года «Правительственный вестник» сообщил об учреждении на Дальнем Востоке отдельного наместничества со штаб-квартирой в Порт-Артуре. Наместник подчинялся непосредственно царю, а для координации своих действий с Комитетом министров имел в Петербурге Особый комитет по делам Дальнего Востока, который возглавлял приятель Безобразова контр-адмирал А.М. Абаза. Поборника мира на Дальнем Востоке С.Ю. Витте убрали с поста министра финансов, недовольный А.Н. Куропаткин, занимавший пост военного министра, подал прошение об отставке.

В день учреждения на Дальнем Востоке наместничества возобновились переговоры между Россией и Японией о разделе сфер влияния в Корее и Маньчжурии. Россия требовала от Японии решительного заявления о том, что «Маньчжурия находится за пределами японских интересов». Переговоры шли через наместника на Дальнем Востоке Е.И. Алексеева и российского посла в Токио Р.Р. Розена. Правительство микадо настаивало на включении в соглашение особого пункта о Маньчжурии, тем более что 8 октября (н. ст.) 1903 года по российской договоренности с Китаем истекал срок эвакуации оттуда русских войск. Однако в конце концов Николай под влиянием «безобразовцев» принял решение оставить войска в Маньчжурии еще на три года, а если и отводить их, то не на территорию России, а в полосу отчуждения КВЖД. Из Порт-Артура в корейский порт Чемульпо, или иначе – Инчхон, были высланы военные корабли российского флота с заданием обеспечить охрану находящегося там русского консульства, а заодно и посольства в Сеуле. Алексеев предложил даже атаковать японский флот в случае высадки войск микадо в Корее, но Николай на это не согласился.

«Не начинать самим»

Поздней осенью 1903 года Россия и Япония еще обменивались нотами, однако последняя посчитала, что переговоры больше не имеют смысла. Наместник Е.И. Алексеев доносил в Петербург о создании в Японии Главной квартиры и других мерах по подготовке нападения на Россию. 15 декабря царь созвал совещание, чтобы обсудить предложение Алексеева, который предлагал прервать переговоры из-за неуступчивости японцев. И на этот раз Куропаткину и Ламздорфу удалось отстоять курс на продолжение поисков компромисса. Японии были сообщены измененные предложения, содержавшие некоторые уступки. Но очередная японская нота от 31 декабря 1903 года была больше похожа на ультиматум: Россия должна исключить Корею из сферы своих интересов и признать территориальную неприкосновенность Маньчжурии и Китая. «Мы сидели после завтрака в кабинете государя, курили и разговаривали о незначительных вещах, – вспоминал великий князь Александр Михайлович. – Императрица была беременна, и Никки надеялся, что на этот раз родится мальчик. Он ни слова не говорил о положении на Дальнем Востоке и казался веселым. Это была его обычная манера избегать разговоров на неприятные темы. Я насторожился. „В народе идут толки о близости войны, – сказал я. Государь продолжал курить. – Ты все еще намерен избегнуть войны во что бы то ни стало?“ – „Нет никакого основания говорить о войне“, – сухо ответил он. „Но каким способом ты надеешься предотвратить объявление войны японцами, если ты не согласишься на их требования?“ – „Японцы нам войны не объявят“. – „Почему?“ – „Они не посмеют“. – „Что же, ты примешь требования Японии?“ – „Это становится наконец скучным. Я тебя уверяю, что войны не будет ни с Японией, ни с кем бы то ни было“. – „Дай-то Бог!“ – „Это так и есть!“

Чтобы лишить японцев удобного повода к войне, царское правительство послало в Токио ответную ноту. Россия соглашалась признать особые права Японии на Корею, однако решительно отказалась исключить ее из сферы своих интересов и по-прежнему требовала ее демилитаризации. 15 января в Зимнем дворце был большой бал, на котором присутствовал японский посланник Мотоно. «В обществе было так велико возбуждение против Японии, – вспоминал один из придворных, – что на Мотоно смотрели не то как на шпиона, не то как на предателя, который готовит нам каверзы, как будто японец должен был стоять за интересы России». «Не всегда военные действия начинаются с пушечных выстрелов. По-моему, война уже началась. Только слепые этого не видят!..» – сказал за день до этого лейтенанту В.И. Семенову контр-адмирал З.П. Рожественский, провожая его в Порт-Артур.

21 января по настоянию Алексеева Тихоокеанская эскадра вышла из Порт-Артура в учебный поход под флагом вице-адмирала О.В. Старка. Узнав об этом, японцы предпочли не рисковать и напасть первыми. 22 января на секретном совещании императорского совета (Гэнро) было принято решение доверить решение спорных вопросов превратностям войны. Дипломатические отношения были разорваны 24 января, но и тогда в Петербурге почти никто не верил в возможность вооруженного столкновения. Российская сторона продолжала ожидать ответа на высказанные ею три дня назад предложения. Однако телеграфное ведомство в Нагасаки продержало депешу почти сутки и вручило ее российскому послу в Токио Р.Р. Розену только 25 января. Случайностью это не было, потому что уже 24 января верховному командованию японских вооруженных сил был отдан приказ о высадке десанта в корейском порту Чемульпо и нападении на Порт-Артур. Рапорт главного командира Кронштадтского порта вице-адмирала С.О. Макарова, содержавший предупреждение об опасности держать эскадру Тихого океана на внешнем рейде Порт-Артура, был проигнорирован и отправлен в архив. 26го утром у Николая высшие руководители армии, флота и Комитета по делам Дальнего Востока обсуждали положение и решили «не начинать самим».

Поздно вечером того же дня (разница в астрономическом времени между Порт-Артуром и Санкт-Петербургом составляет около 6 часов в пользу Артура), вернувшись из театра (давали «Русалку» Даргомыжского), император был ошеломлен телеграммой Алексеева о ночной минной атаке японцев и подрыве броненосцев «Цесаревич», «Ретвизан» и крейсера «Паллада». Накануне царь держал в руках телеграмму от Алексеева совершенно иного содержания: «Флот пребывает в полной боевой готовности и смело отразит всякое покушение со стороны дерзкого врага». Уверенность Николая в невозможности войны, о которой, конечно, Алексеев прекрасно знал, помешала ему занять последовательную позицию, а между тем он был одним из немногих в руководстве страны, кто отчетливо видел и слышал надвигавшуюся грозу. Когда вице-адмирал О.В. Старк, опасавшийся, что японцы могут внезапно закупорить единственный выход из гавани, предложил наместнику спустить на броненосцах противоминные сети, тот ответил: «Мы никогда не были так далеки от войны, как сегодня», – а на рапорте Старка начертал зеленым карандашом: «Несвоевременно и неполитично!»

Первую мину по русским кораблям, стоявшим на внешнем рейде Артура, японцы выпустили 26 января в 23 часа 35 минут. С наступлением дня подвергся бомбардировке и сам город. «По какому-то странному стечению обстоятельств, – пишет свидетель этого, – один из первых японских снарядов попал в здание знаменитой лесопромышленной компании на реке Ялу, которая, несомненно, сыграла выдающуюся роль в деле обострения наших отношений с Японией».

Этого же числа японскому флоту удалось перехватить в корейском порту Чемульпо крейсер «Варяг» и канонерскую лодку «Кореец».

Гибель «Варяга»

Когда в 1891 году наследник российского престола Николай Александрович совершил поездку на Дальний Восток, среди судов сопровождения была канонерская лодка «Кореец», вступившая в строй в 1887 году и причисленная к судам Сибирской флотилии. Ко времени Русско-японской войны «Кореец» уже достаточно послужил и науке, – в его честь были названы бухта на острове Личаншань и пролив у этого острова в Желтом море, – и по своему прямому военному назначению: лодка участвовала в перевозке русского десантного корпуса из Порт-Артура в Дагу при подавлении в 1900 году Ихэтуаньского восстания в Северном Китае. «Варяг», построенный в США в 1899 году, появился на Дальнем Востоке гораздо позже и сразу стал гордостью Тихоокеанской эскадры. Когда 29 июля 1903 года возобновились русскояпонские переговоры относительно раздела сфер влияния в Корее и Маньчжурии, легкий крейсер «Варяг» стоял в Порт-Артуре.

29 декабря 1903 (11 января 1904-го по н. ст.) года «Варяг» прибыл в Чемульпо, имея на борту специальный отряд для охраны российского посольства в Сеуле. Через неделю к нему присоединилась мореходная канонерская лодка «Кореец». Эти корабли сменили легкий крейсер «Боярин» и канонерку «Гиляк», находившихся там в качестве стационеров, и сами остались на дежурстве в этом качестве.

Чемульпо считался нейтральным портом, так как еще 3 января корейское правительство заявило, что остнется нейтральным в возможном русско-японском конфликте. Кроме русских военных кораблей и парохода «Сунгари», принадлежавшего КВЖД, в порту находились крейсеры третьих стран: британский крейсер «Талбот», французский – «Паскаль», итальянский – «Эльба» и американский авизо «Виксбург».

Задача атаковать русские корабли была возложена японским командованием на контр-адмирала Уриу. В то время как главные силы японского Соединенного флота под руководством вице-адмирала Того устремились к Порт-Артуру, отряд Уриу шел к Чемульпо. С его транспортов был высажен десант, который в тот же день захватил Сеул, а корабли Уриу ушли в море поджидать «Варяга» и «Корейца». Рано утром 27 января японский консул в Корее передал российскому вице-консулу Зиновию Михайловичу Поляновскому ультиматум, который содержал уведомление о начале военных действий и требование покинуть до полудня портовый рейд, иначе оба российских корабля будут атакованы в 16.00 на якорной стоянке. Одновременно Уриу предупредил об этом своем намерении командиров кораблей, принадлежавших третьим странам, рекомендуя им выйти из порта до указанного времени атаки. Получив требование японцев около половины десятого утра, командир «Варяга» В.Ф. Руднев обратил внимание старшего на рейде Льюиса Бейли на нарушение японцами норм международного права. Бейли созвал совещание командиров находящихся в Чемульпо военных кораблей, на котором Рудневу было предложено покинуть рейд до 14.00. В противном случае иностранные моряки оставляли за собой право увести с рейда свои корабли, чтобы не пострадать самим. «Варягу» и «Корейцу» предстояло только одно – идти сквозь линию японских судов без сопровождения, потому что на предложение Руднева проводить русских до границы корейских нейтральных вод в знак протеста против нарушения международного права англичанин, а под его влиянием и остальные, ответили отказом.

Двум русским кораблям в этом легендарном бою противостояли шесть японских крейсеров и восемь миноносцев. Морской бой, пожалуй, самый знаменитый в истории российского флота, неоднократно описан в литературе. Так, Ю.В. Дискант в книге «Порт-Артур» приводит следующие подробности: «В 11.20 под звуки оркестра, сопровождаемые громкими приветствиями собравшихся на палубах своих судов французских, английский, итальянских и американских моряков (на крейсерах „Паскаль“ и „Эльба“ оркестры исполняли российский гимн), оба русских корабля отправились в открытое море… Уриу, заметив выходящие русские корабли, на реях флагманского корабля „Нанива“ поднял сигнал: „Предлагаю сдаться без боя“. Однако Руднев отказался и в 11.45, когда расстояние между отрядами уменьшилось до 8 300 метров, с японской стороны раздались первые выстрелы. Спустя семь минут вступил в бой „Варяг“, шедший в 180 метрах впереди „Корейца“, и именно на него японский отряд обрушил всю силу своего огня. Через 55 минут снаряды японской артиллерии серьезно повредили „Варяг“; было выведено из строя около половины всех орудий, размещенных на палубе без бронированного прикрытия, крейсер лишился фок-мачты и третьей трубы, на нем начались пожары». К концу боя среди экипажа считали 22 убитых и 108 человек раненых, из которых 11 впоследствии умерли.

Повреждения, полученные «Варягом», особенно пробоины ниже ватерлинии, создавшие сильный крен на левый борт, делали продолжение боя бесперспективным, и крейсер, управляясь машинами, повернул в обратно в порт. Теперь «Кореец» прикрывал его, ибо сблизился с японцами до двадцати двух кабельтовых (1 кабельтов = 185,2 метра), а на этом расстоянии смогли уже действовать два его восьмидюймовых орудия (203 мм). Заметного урона японцам русские корабли не нанесли, хотя японцы до сих пор (!) держат в секрете сведения о количестве попаданий в свои корабли со стороны «Варяга» и «Корейца» и о характере повреждений, вызванных этими попаданиями. При этом они ссылаются на утерю контрольных документов – вахтенных журналов и ремонтных ведомостей.

Перед русскими моряками встал непростой выбор: либо, переместив тяжелые орудия «Корейца» на «Варяг», починиться и попытаться еще раз прорваться в Порт-Артур, либо затопить корабль и сойти на берег или безоружными, имея в виду нейтралитет Кореи, или с оружием, ибо в Чемульпо к этому моменту уже находились японские воинские части численностью около 3 000 человек. Осмотр крейсера выявил непригодность крейсера к бою, и Руднев принял решение взорвать его тут же на рейде, однако Бейли попросил избрать какой-нибудь другой способ, так как взрыв в относительно тесном пространстве рейда мог повредить иностранные корабли. Вместе с тем он заявил, что иностранные суда покинут его до 16.00, потому что в это время адмирал Уриу угрожал возобновить бой уже на самом рейде. Экипажи «Варяга», «Корейца» и парохода «Сунгари» решено было переправить на иностранные корабли, как на нейтральную территорию. Совет офицеров «Корейца» согласился с решением командира «Варяга». Экипаж «Корейца» перевезли на французский крейсер «Паскаль», экипаж «Варяга» – на английский «Талбот» и итальянский «Эльбa». Сеттльментом Чемульпо для оказания первой помощи раненым воюющих держав был сформирован летучий отряд Красного Креста. Паровой катер под флагом этого отряда доставил на «Эльбу» экипаж русского парохода «Сунгари», а в Чемульпо свез 24 тяжелораненых с «Варяга», где двое из них скончались от ран. Японцы согласились считать этих раненых потерпевшими кораблекрушение и поместили в свой госпиталь Красного Креста.

«Корейца» взорвали в 16.05. На «Варяге» открыли кингстоны, и в 18.00 он погрузился в воду с поднятыми флагом и гюйсом. Контр-адмирал Уриу потребовал от командиров нейтральных крейсеров выдать русских моряков как военнопленных, однако все они, не без нажима со стороны команд, симпатизировавших нашим соотечественникам, решительно ему отказали. Японцам ничего не оставалось делать, как сообщить миру, что оба корабля потоплены в бою вместе с командами. Тем не менее известно, что от имени адмирала Уриу русских раненых в японском госпитале посещал флагманский врач японской эскадры Ямамото Йей и даже передавал им подарки. Японцы согласились выпустить из Чемульпо экипажи «Варяга» и «Корейца» при условии, что все военнослужащие дадут подписку, где обязуются не принимать более участие в боевых действиях против Японии. Такую подписку русские моряки могли дать только по Высочайшему разрешению, которое и было получено от императора Николая. Лишь старший офицер крейсера «Варяг» В.В. Степанов отказался дать подобную подписку.

Только 28 января Япония объявила войну официально. «Верные своим восточным обычаям, – вспоминал великий князь Александр Михайлович, – японцы сперва нанесли удар, а потом объявили нам войну».

Адмирал Макаров

После нападения японского флота на Порт-Артур в ночь с 26 на 27 января 1904 года, которое впоследствии назовут репетицией Перл-Харбора, для Тихоокеанской эскадры в Порт-Артуре сложилась угрожающая ситуация. За первые три недели войны эскадра понесла невосполнимые потери: крейсер «Варяг» и канонерская лодка «Кореец» были уничтожены в заливе Чемульпо. Канонерские лодки «Маньчжур» и «Сивуч» разоружены, первая – в Шанхае, вторая – в Ньючванге, где впоследствии взорвана. Легкий крейсер «Боярин» и минный транспорт «Енисей» погибли в акватории Артура, налетев на собственные мины. В Голубиной бухте японцами был потоплен миноносец «Внушительный». Общественное мнение требовало назначить командовать флотом популярного и энергичного флотоводца. Выбор пал на вице-адмирала Степана Макарова. С ним вместе на Дальний Восток отправился прославленный художник Василий Верещагин, в прошлом и сам выпускник Морского кадетского корпуса. Его дружба с Макаровым, равно как и всероссийская слава последнего, началась во время Русско-турецкой войны 1877—1878 годов. Популярность Макарова возросла уже в мирное время благодаря выдающимся океанографическим исследованиям. В сотрудничестве с Д.И. Менделеевым Макаров осуществил проект создания первого в мире линейного ледокола для Арктики. В марте 1899 года в Кронштадт пришел ледокол «Ермак», построенный в Нью-Кастле фирмой Армстронга. В 1901 году Макаров совершил на нем экспедицию к Новой Земле и Земле Франца-Иосифа.

В январе 1904 года Макаров занимал должность главного командира Кронштадтского порта. Просьбы Макарова в Главный Морской Штаб, поддержанные наместником Е.И. Алексеевым, об усилении Тихооканской эскадры материальными средствами, остались без удовлетворения. Не уважили и его просьбу о повторном издании его книги «Рассуждения по вопросам морской тактики». После скандала, во время которого адмирал даже просил об отчислении от должности, «Рассуждения» решили напечатать, однако в Порт-Артур они так и не попали. В Японии книга Макарова была издана уже в 1898 году, и командующий японским Соединенным флотом вице-адмирал Хэйхатиро Того одним из первых прочел ее. Говорят, что во время войны с Россией Того имел эту книгу при себе и даже оставил на ее полях критические замечания. Тем не менее именно Макарову он отдавал предпочтение перед другими русскими адмиралами, называя этого главного своего соперника «почтенным журавлем среди тощих петухов». В одном поезде с прославленным адмиралом на Дальний Восток отправились первые десять мичманов досрочного «царского» выпуска, а также мастеровые и инженеры Балтийского завода, которые должны были наладить ремонт поврежденных противником кораблей – «Цесаревича», «Ретвизана» и «Паллады». В феврале 1904 года в Москве, когда «масса публики провожала только что произведенных в офицеры моряков», следовавших из Санкт-Петербурга на Дальний Восток, Владимир Гиляровский напутствовал новопроизведенных мичманов такими стихами собственного сочинения: «И сами идете вы славной стезей / В защиту родной стороны, / Туда, где кипит разгоревшийся бой, / Где веют знамена войны… / Где белые флаги с крестом голубым, / Качаясь на синих волнах, / Зовут вас к героям, собратьям своим, / Дерущимся в чуждых водах». Это стихотворение, при чтении «вызвавшее продолжительные овации автору» и напечатанное в первом выпуске «Иллюстрированного обозрения текущих событий» войны с Японией, с тех пор нигде не публиковалось. Слишком зловещими для моряков оказались результаты этой войны. Отправив Макарова в Порт-Артур, в Петербурге стали ждать победных реляций, но вскоре в столицу пришли совсем другие известия.

Гибель «Петропавловска»

Макаров достиг Порт-Артура 24 февраля. «Прибытие адмирала Макарова вселяет во всех уверенность, что наконец-то флот наш выйдет из своего упорного бездействия и проявит более активную деятельность», – записал один из участников обороны крепости. «Как лихорадочно вдруг все работы закипели», – отметил в дневнике лейтенант В.И. Лепко. В первом же приказе Макарова стояли роковые слова: «Я постараюсь избежать случайностей, если не увлекусь делом вместе со всем моим флотом». Однако случайность подстерегла адмирала уже через 36 дней после его вступления в должность, и на 66-й день войны.

17 марта в Порт-Артуре состоялся парад по поводу шестой годовщины его занятия русскими войсками. С этого времени штаб эскадры увеличился еще на одного человека – великого князя Кирилла Владимировича, двоюродного брата царя, который стал начальником оперативного военно-морского отдела. Между ним и Макаровым особой близости не было, но это назначение позволяло надеяться, что родственник императора поможет продвинуть ему некоторые проекты, минуя Морское министерство.

Пасхальные праздники пришлись весной 1904 года на последнюю неделю марта. Великий князь отметил их трехдневным банкетом с участием большинства офицеров эскадры. Макаров ограничил увольнения на берег, а 29 марта (11 апреля) вывел всю эскадру в море для обучения маневрированию, «а отчасти, – как пишет участник событий, – и для протрезвления».

Утром 31 марта русские корабли, выходившие ночью в море для соприкосновения с противником, приближались к Порт-Артуру двумя колоннами. В 3 милях от Золотой горы броненосец «Петропавловск», шедший головным одной из них, задел носовой частью поставленную ночью японскую мину. Вот как рассказывает об этом один из участников обороны Порт-Артура военный инженер М.И. Лилье: «Приблизительно в 10 часов утра я был в порту и неожиданно увидел, как наши миноносцы полным ходом вылетали один за другим из Восточного бассейна. Тут я заметил, что на Золотой горе внезапно был поднят сигнал о каком-то несчастье, происшедшем на внешнем рейде. Когда я доехал до Электрического утеса, там все уже говорили о только что поразившей наш флот неслыханной катастрофе, которая превзошла своим ужасом все бывшие до сих пор… Ужасная катастрофа произвела потрясающее впечатление на гарнизон. Многие плакали. Солдатики на батареях набожно крестились. Мой товарищ, полковник Д., был так потрясен этой картиной, что с ним сделался обморок».

Но, как пишет тот же автор, «беды этого злосчастного дня на этом не кончились. Через четверть часа после трагической гибели „Петропавловска“ раздался новый взрыв, и броненосец „Победа“, внезапно получивший минную пробоину, сильно накренился и начал поспешно входить в Восточный бассейн. На эскадре, под страшным впечатлением неожиданных и непонятных взрывов, возникла паника, которая еще усилилась благодаря мелькнувшему у всех предположению, что наши броненосцы подверглись нападению подводных лодок. Все орудия, словно по команде, направились в воду вокруг судов, и поднялась отчаянная стрельба по невидимому врагу. Всю эту картину всеобщей растерянности и паники ясно видела японская эскадра, которая находилась в это время перед нашей крепостью, но огня почему-то не открывала. Это было крупным промахом со стороны японцев, так как, воспользуйся благоприятным моментом, они могли бы причинить нашей эскадре неисчислимые потери и достигнуть крупного успеха. Город долго не мог опомниться от ужасных впечатлений только что пережитого дня».

(Надо сказать, что весной 1904 года ни одна из воюющих сторон еще не имела на вооружении этого нового изобретения – подводных лодок, однако слухи об их появлении будоражили воображение как русских, так и японских моряков.)

В тот же день 31 марта 1904 года контр-адмирал И.К. Григорович послал в Петербург на имя Николая телеграмму, где сообщил предварительные данные о трагедии. Спустя несколько дней цифры потерь стали точнее: погибли 662 человека, спасти удалось только 79. Порт-Артурская газета «Новый край» привела следующие подробности гибели «Петропавловска»: «Когда наша эскадра подошла к Артуру и начала строиться в боевой порядок, броненосец „Петропавловск“ наткнулся на группу мин, разбросанных неприятелем. По другой версии, в него была выпущена мина Уайтхеда из подводной лодки. По словам спасшихся гг. офицеров и матросов, устанавливаются отдельные эпизоды гибели этой плавучей крепости. В 10 часов 20 минут справа, у носа „Петропавловска“, показался огромный столб воды. Люди, стоявшие у кормовой башни 12-дюймовых орудий, бросились на бок, но не успели отбежать нескольких шагов – как раздается второй страшный взрыв, поднимается огромный столб желтовато-бурого дыма и вся стальная громада объята пламенем; палуба „Петропавловска“ моментально приняла вертикальное положение, корма поднялась кверху; винты беспомощно завертелись в воздухе, носовая часть быстро погружалась. Кто мог, бросился спасаться, последние мгновения „Петропавловска“ настали, гигант погибал в виду крепости, на глазах всей эскадры. Дул сильный норд-вест, люди беспомощно боролись со стихией воды, а на быстро погружавшемся броненосце продолжались взрывы – предполагают, что детонировал пироксилин в бомбовых и минных погребах. При первом взрыве покойный командующий флотом вице-адмирал Макаров, стоявший на командном мостике, страшной силой взрыва, очевидно смертельно раненный, упал вниз. Великий князь Кирилл Владимирович, выброшенный напором воздуха в море, на лету получил два удара в голову, а когда очутился на поверхности воды, получил еще чем-то удар и, обессиленный, едва выгребал. Это были все мгновения. С приближавшихся миноносцев, со спешивших на помощь вельботов, с батарей фортов, с судов эскадры – отовсюду видели, как люди бросались в воду и погибали. Спасавшиеся со страшными усилиями выгребали в высоко вздымавшихся высоких волнах, а образовавшийся водоворот тянул их назад, в глубину 18 сажен, в морскую бездну, куда быстро погружался „Петропавловск“. Слышались голоса более сильных, спрашивали: где командующий, видели его пальто, но командующего не было – адмирал Макаров погиб. Подошедший миноносец „Бесшумный“ подобрал окоченевшего от холода великого князя. Через минуты с момента взрыва от „Петропавловска“ остались лишь мутное пятно на воде да масса обломков, на которых в ледяной воде морского прибоя боролись люди между жизнью и смертью».

Свидетелям казалось, что даже после ухода броненосца в воду море все еще выбрасывало языки пламени. Тщательные поиски на месте гибели «Петропавловска» закончились лишь тем, что с торпедного крейсера «Гайдамак» был найден плащ Макарова, сам же вице-адмирал, по утверждению спасшегося сигнальщика, погиб уже в момент взрыва мины. Вместе с ним погиб и Василий Верещагин. В числе немногих спасшихся оказался великий князь Кирилл Владимирович – тот самый член династии, потомки которого в наши дни претендуют на главенство в доме Романовых. 2 апреля в 8 часов утра в Порт-Артур приехал наместник генерал-адъютант Алексеев и поднял свой флаг на броненосце «Севастополь».

Так началась война, которой в России никто не сочувствовал, которую народные массы совсем не понимали, а еще меньше, говорили сами военные, понимала эту войну армия. Русское общественное мнение мало интересовалось Дальним Востоком, и единственным стимулом, возбудившим чувство патриотизма и оскорбленной национальной гордости, было предательское нападение на Порт-Артур. «Пробуждение России от гаагского угара было печальным, – писал историк русской армии А.А. Керсновский. – Очнувшись от пацифистских утопий, мы растерянно оглядывались на враждебный нам мир. Немногочисленные наши друзья смущенно молчали. А многочисленные враги не скрывали больше своей ненависти и злорадства».

Продолжение следует

Генерал от инфантерии Н.А. Епанчин:

«С января 1900 года в Морской Академии начались занятия военно-морской игры с целью проверки нашей боевой подготовки на Дальнем Востоке. Это было сделано по особому желанию Государя; старшим посредником был назначен адмирал Зиновий Петрович Рожественский, я был назначен посредником по сухопутной части. Для участия в этих занятиях я пригласил нашего военного агента в Японии полковника Генерального Штаба Самойлова, находившегося временно в Петербурге; это был весьма знающий свое дело военный агент; он основательно изучил японскую армию и был вполне в курсе японских военно-морских дел. Он считал, что при тех условиях, в которых находятся наши войска и наша эскадра на Дальнем Востоке, при слабой провозоспособности Сибирского пути, трудности сосредоточения достаточных сил и снабжения их, нам крайне трудно будет вести успешно военные действия против японской армии и японского флота, которые он ценил как очень серьезного противника.

Об этом он доносил военному министерству, но его донесениям не давали должной оценки. Японской стороной командовал адмирал Андрей Андреевич Вирениус, а русской – Великий князь Александр Михайлович. Несмотря на то что дело это было организовано по личному желанию Государя и мы собирались два раза в неделю в течение трех месяцев, наши занятия ни разу не посетили ни военный министр Куропаткин, ни морской министр адмирал Тыртов, ни начальник Главного Штаба генерал Сахаров. Великий князь Александр Михайлович с самого начала заявил, что он намерен увести нашу эскадру из Владивостока и Порт-Артура на юг, навстречу тем подкреплениям, которые должны были направиться в дальневосточные воды из Балтийского моря, а если удастся, и из Черного. Это решение, хотя и обидное для нашего самолюбия, было вполне целесообразным вследствие слабости наших морских сил сравнительно с японскими. Но такое решение давало японцам полную свободу действий на море и возможность производить высадки на наших берегах беспрепятственно.

Уже одно это доказывало, что в морском отношении мы в 1900 году были совершенно не готовы к борьбе с Японией. Руководители игры решили нашу эскадру не уводить, дабы путем тщательной проверки выяснить, насколько мы действительно слабы в морском отношении на Дальнем Востоке. Замечательно, что адмирал Вирениус, командовавший японской стороной, решил начать военные действия без объявления войны, как это и было сделано японцами в январе 1904 года, ровно через четыре года. Вирениус, так же как и японцы, атаковал ночью русские суда, стоявшие на наружном рейде у Порт-Артура. Оказалось, что порт этот был так плохо оборудован, что починка поврежденных судов эскадры была весьма затруднительна. Перевозка войск по Сибирскому пути также оказалась затруднительной и медленной, а переправа через Байкал на ледоходах весьма непрактична; выяснилась безусловная необходимость постройки кругобайкальской железной дороги.

После удачного «нападения» на русскую эскадру у Порт-Артура «японцы» высадились у Дальнего и обложили Порт-Артур; вскоре настал период решительных действий, и в один, как почему-то говорится, прекрасный день, адмирал Вирениус объявил посредникам, что он поведет главную атаку на северный фронт крепости, где у нас, отчасти из-за скалистого грунта, почти не было укреплений достаточной силы, а значительный участок длиною около четырех верст совсем не был подготовлен к обороне и занят ничтожными силами. Посредники удалились в свою комнату и, обсудив вопрос, решили атаку эту не производить, ибо она, несомненно, окончится победой японцев и падением Порт-Артура из-за недостатков нашей обороны; с другой стороны, исход предприятия в значительной степени зависел от нравственного настроения наших войск, от их упорства, героизма, но эти условия не могут подлежать определенному расчету на военной игре.

Так окончились наши занятия, и они произвели тяжелое, гнетущее впечатление на всех участников. Весь ход игры был напечатан в довольно объемистой секретной книге, где подробно и документально был дан отчет. Получился несомненный вывод, что мы совершенно не готовы к борьбе с Японией. Отчет был «весьма секретный», вышел он из печати вскоре по окончании игры. Нас он ничему не научил, ибо к началу Японской войны наше положение на Дальнем Востоке в военном и морском отношениях нисколько не улучшилось».

Генерал Ян Гамильтон, английский военный агент при штабе 1-й армии генерала Куроки:

«Вечером мы пошли смотреть на японских актеров и китайских жонглеров, дававших специальное представление для военных агентов. Я имел честь сидеть рядом с принцем Куни, и мне редко приходилось видеть кого-нибудь, так от души наслаждавшегося всем. Мне объяснили впоследствии, что в Токио такой высокой особе было бы невозможно присутствовать на таком грубом и неутонченном представлении и что он, может быть, в первый раз в своей жизни слышал и видел вульгарные шутки и танцы. Не могу сказать, что все это показалось для нас, совсем напротив. Я был поражен тем, что представление во многом походило на забавы, которые устраивали наши солдаты. Одна пьеса была менее элементарна по своему содержанию и имела аллегорический, политический смысл. У одной старой женщины была красавица дочь Гейша.

Под Гейшей подразумевалась Корея, под старой женщиной – Китай. Молодой человек, олицетворявший собой Японию, пришел сватать молодую Корею. Старая госпожа Китай, однако, запросила больше денег, чем он соглашался дать. Поэтому она воспротивилась всякому формальному обручению, хотя девушка более чем разделяла чувства своего возлюбленного. Наконец молодой господин Япония вышел из себя и после очень оживленного спора начал награждать старуху очень чувствительными ударами. На минуту кажется, что эта кулачная расправа имеет успех. Госпожа Китай начинает стонать, держа девицу на коленях. В это время другой молодой человек, именно Россия, тоже приходит свататься, становится между господином Японией и госпожой Кореей и, надавав господину Японии тычков в шею, выбрасывает его вон из дома. Там господин Япония стоит некоторое время безутешный, слушая через тонкие бумажные стены все их любовные речи. Наконец бедный отверженный любовник, измученный своим страстным чувством, обращается за советом к своему другу, старику Англии, который известен всем своим сказочным богатством.

Он просит дать ему необходимые для борьбы с соперником деньги и старается доказать, что в его собственных интересах оказать ему эту помощь. Почтенный господин Англия весьма тщательно и плотно застегивает свои карманы, но пользуется случаем сказать ему целый ряд речей, исполненных благородства. Он убеждает его не сидеть здесь, плача и слушая ухаживания своего соперника, но вспомнить, что он потомок воинов и что сталь сделает свое дело не хуже золота. Зрители аплодируют, и по этому совету Япония превращается из плачущего просителя в существо, полное огня и решимости. Он тоже произносит при этом речь и, вытащив кинжал, раздает им удары всем, кроме господина Англии.

Однако оказывается, что он только делал вид, что ранил девушку, которая старается показать зрителям куском красной материи, что она покрыта кровью, но только до тех пор, пока не убеждается, что ее мамаша и бывший жених испустили дух. «Я не мог совсем точно уследить за ощущениями старого господина Англии при таком обороте дел, – добавляет этот зритель, – но он, видимо, был всем очень доволен. Исполнение было прекрасное. Актеры были простые военные кули, но, как я уже упоминал, эти кули набраны из всех классов населения, и очень вероятно, что они даже актеры по профессии».

Антон Уткин

 

Рождество Христово в Нильской долине

В святую ночь с 6 на 7 января, когда Россия покрыта густым снегом, сотни тысяч наших соотечественников отправляются в православные храмы. И они даже не задумываются о том, что в это самое время храмы Нильской долины, не знающей снежной зимы, наполняются людьми, которые идут тем же путем и разделяют их чувства.

– Показывайте руки! Всем своим видом полицейский у входа демонстрирует, что ни на йоту не отступит от закона. Во всяком случае, не этим особенным вечером, когда разукрашивается к празднику каирский район Аббасия, в центре которого в огромном патриаршем соборе Святого Марка вотвот начнется рождественская литургия. Патриарх всех коптов, папа Александрийский Шенуда III, сам будет служить. Возле калитки уже собралась очередь, хотя проверка всякого входящего занимает ровно секунду. Надо только показать полицейскому левое запястье. Там у копта – татуировка в виде креста, по этому бессрочному пропуску он попадает к патриарху. Крестом на запястье египетские христиане и отличаются от мусульман вопреки расхожему мнению, будто только копты – потомки древних египтян, а мусульмане – это арабы. На самом деле арабы Египта – бедуины, живут только на Синае и в Восточной пустыне. А подавляющее большинство населения – обитатели долины и дельты Нила независимо от веры являются прямыми потомками фараонов и их подданных. Просто те, кто уверовал в Аллаха, вместе с религией переняли у завоевателей язык и некоторые элементы культуры. «Несмотря на многочисленные смешения с иностранными племенами, основание расы осталось то же со времен глубочайшей древности и до наших дней. Пришлые элементы были поглощены и пропали в массе, не оставив по себе никаких заметных следов», – писал в 1884 году русский путешественник Владимир Андреевский. 120 лет спустя основная часть ученых придерживается того же мнения.

…Изнутри собор может показаться скорее театральным залом, чем христианским храмом: бесконечные ряды скамеек, во время службы копты сидят, балкон тоже со скамейками – вообще, здание, построенное треть века назад, вмещает почти 5 тысяч человек. Стены аккуратно побелены. Нет фресок, нет икон, хотя в древних коптских храмах они встречаются довольно часто, в церкви Аль-Муалляка («Подвешенной») в Старом Каире их больше ста. Все пять тысяч уже были почти в сборе, и мы нашли места в 15-м ряду лишь благодаря славянской наружности – здесь ценят выходцев из «настоящих» христианских стран. Увидев нас, несколько египтян интеллигентного вида почтительно сдвинулись. Естественным образом рождественская служба в патриаршем соборе собирает весь цвет коптской общины, а в ней немало людей не только высокообразованных, но и состоятельных. Мы, собственно, потому и опоздали, что искали место для парковки, и пришлось долго колесить по соседним улицам: ближайшие подступы к собору заняты весьма неплохими машинами тех, кто приехал раньше.

Христиане в Египте, как ни странно, вообще более благополучны, чем мусульмане. Эта 8-процентная доля 70-миллионного народа возрастает почти до четверти в профессиональных синдикатах адвокатов, врачей, фармацевтов, журналистов… По некоторым данным, копты владеют пятой частью компаний, созданных за последние 30 лет, то есть с тех пор, как страна повернула на рыночную дорогу. Самое богатое семейство страны – Савирисы, отец и три сына, являющиеся хозяевами группы компаний «Ораском».

Так сложилось исторически – во время своего господства в Египте в 1882—1952 годы англичане охотнее доверяли экономические дела единоверцам. Копты, в свою очередь, пытались использовать колонизаторов как источник обогащения и европейского образования. Впрочем, среди духовных чад Шенуды довольно и бедняков. В Среднем Египте немало селений, где почти все жители – христиане. Каирские мусорщики – преимущественно копты, выдавленные из деревень избытком рабочих рук.

…Между рядами скамеек установлены телекамеры на высоких платформах. Хлопочут операторы. Служба будет транслироваться в прямом эфире. С позапрошлого года Рождество и Пасха – официальные выходные дни в Арабской Республике Египет, и это решение президента Хосни Мубарака только со стороны кажется сенсационным. Египтяне всегда оставались единым народом, христиане жили бок о бок с мусульманами, и вместе они встречали религиозные праздники. Церковь рядом с мечетью – обычное дело. Еще 1 июня 2000 года в Каире с большой помпой отмечалось 2000-летие вступления Святого семейства на египетскую землю, с того дня, когда Мария укрыла здесь младенца Иисуса от преследований Ирода. По этому случаю была специально написана и поставлена под открытым небом опера «Благословен народ мой – Мицраим» (то есть египетский народ. – Прим. ред.). Причем этими словами из ветхозаветной Книги пророка Исайи в данном случае вдохновились правоверные мусульмане – композитор и либреттист. А несколько лет спустя их единоверец, сын президента Мубарака, даже явился на празднование Рождества Христова сюда, в главное коптское святилище, где из алтарной части на подиум уже выходит Папа, зал встает и люди осеняют себя крестным знамением. У коптов, как и в России, принято креститься справа налево, но одним перстом – этому, говорят они, учил их предков евангелист Марк. Идет литургия святителя Григория Богослова, и нам странно слышать знакомые евангельские тексты, доносящиеся из уст Папы на арабском языке. Впрочем, его мы, по крайней мере, понимаем, и вдруг – перестаем понимать. Шенуда, не повышая голоса, переходит на родную речь, доставшуюся его народу в наследство прямо от современников Тутанхамона. Коптский алфавит состоит из 7 знаков скорописного (демотического) древнеегипетского письма и 24 греческих букв. Увы, мало кто из современников может прочесть записи, сделанные ими. Язык египетских христиан окончательно вышел из употребления в конце XVIII века, и даже богослужение ведется ныне лишь частично по-коптски. Священные книги имеют параллельные тексты на арабском и коптском. И кстати, в египетском диалекте первого есть немало и лексических, и грамматических заимствований из второго.

Тем временем вступает хор. Несмотря на близость вероисповеданий, коптское песнопение совсем не похоже на православное – считается, что оно произошло от древнеегипетской музыки. Поэтому и сопровождают его примитивные инструменты, будто сошедшие с обелисков и стен языческих храмов: тарелки, колокольчики, флейты. Музыка будет играть всю ночь. Люди с крестами на запястьях не сомкнут глаз. Они заполнят потемневшие улицы, парки и ярко освещенные набережные Нила. В Аббасии станет невозможно протолкнуться – и мы заранее, вдоль стенки покидаем собор. Ведь Рождество Христово сегодня не только для коптов, но и для православных. Нам надо еще успеть в русский храм Святого Димитрия Солунского в столичном районе Зейтун. Там, как известно, сесть не предложат, да и отстоять еще одну литургию, пусть даже не полностью, нелегкое дело. Но на земле Египта, укрывшей когда-то Спасителя в минуту смертельной опасности, не грех и отстоять.

Копты

Слово «копт» происходит от греческого названия Египта – Айгюптос, и таким образом означает просто «египтянин». И хотя, как говорил отец Иренеос из монастыря Святого Макария в Вади-Натрун: «Все мы копты, только одни – христиане, а другие – мусульмане», со временем этноним перешел исключительно к тем, кто верует в Иисуса. Христианское учение распространилось в Египте в середине I века, и принес его, как полагают копты, их первый патриарх Святой Марк, автор одного из четырех канонических Евангелий. Он проповедовал в Александрии, и в 60-е годы был убит там язычниками, но его деятельность в стране дала египтянам право считать свою церковь «апостольской» – такой же считают свою католики. Кстати, в 1968 году папа Римский вернул папе Коптскому мощи Евангелиста, похищенные в раннем Средневековье итальянскими купцами и много сотен лет пребывавшие в венецианской базилике Святого Марка. Теперь им можно поклониться в соборе того же имени, но в Каире.

Первые четыре столетия своего существования Александрийская церковь сохраняла единство, но после Халкедонского собора 451 года раскололась на собственно коптскую и греческую (мелкитскую, то есть «царскую»), к которой отдаленным образом относятся ныне и русские верующие. Прямым поводом к раздору был знаменитый спор о природе Христа, а политическим – недовольство египтян византийскими притеснениями (Египет входил тогда в состав Империи). С тех пор в Александрии два патриарха – коптский и греческий. Путаницы добавляет то обстоятельство, что копты называют себя ортодоксами, в то время как почти на всех языках Европы этим термином определяются православные. Египетская же разновидность восточного христианства на самом деле является монофизитской, в переводе с греческого – «единосущностной». Подобно армянам и эфиопам, потомки фараонов веруют, что человеческое естество было поглощено во Христе божественным. Впрочем, еще до раскола небольшая коптская община внесла немалый вклад в развитие христианской «инфраструктуры». Именно египетский подвижник Антоний Великий (251– 356) основал первые монастыри – в пустынном отдалении от Нильской долины. Египет дал миру множество святых, чтимых повсюду: Павла Фивейского, 90 лет постившегося в одиночестве, Макария Египетского, который «добрым словом и худого человека делал добрым», Марию Египетскую, раскаявшуюся блудницу, великомученицу Екатерину, отказавшую римскому императору ради «брака с Господом». Все эти праведники жили уже после учреждения Александрийского патриархата, во главе которого со времен Марка стояло 117 человек. С 1971 года Церковью правит Шенуда III, в миру – доктор богословия Назир Гайед Рафаэль. Его «хозяйство», состоящее из тысячи разбросанных по стране церквей, пятнадцати монастырей и Каирской семинарии, в последнюю четверть века переживает общепризнанное возрождение – и духовное, и материальное. Не только все монастыри отреставрированы и расширены, но число монахов и послушников растет. Так, к началу 1970-х в упомянутой уже обители Св. Макария жили 6 человек, а теперь – 100. Желающих оставить мирскую жизнь ради коптской веры стало так много, что во второй половине XX века пришлось строить несколько новых монастырей, таких как, например, Святого Менаса к западу от Александрии.

В целом же доля коптов в египетском населении уменьшается, хотя и медленно. По причине более высокого достатка и образования у них ниже рождаемость, к тому же смешанные браки по государственным законам возможны лишь в том случае, если христианин примет ислам. Но сокращение количества в этом случае явно не ведет к снижению влияния. В конце концов совсем недавно формальным «президентом земного шара», генеральным секретарем ООН был копт, Бутрос Бутрос Гали.

Владимир Беляков

 

Избранное: Ф.М. Достоевский. О времени и о себе.

Как известно, писательская деятельность Достоевского на протяжении многих лет рука об руку шла с издательской. В последнее же десятилетие жизни его увлекла идея создания собственного издания достаточно нетривиального жанра – жанра рассуждений, размышлений и комментарий по поводу самых различных событий жизни. В январе 1876-го эта идея оформилась в ежемесячник под названием «Дневник писателя», собственником и единственным автором которого и стал Федор Михайлович. Несмотря на двухгодичный перерыв в выпуске в связи с работой над романом «Братья Карамазовы», интерес к этому изданию не покидал Достоевского до самого конца – последняя верстка текстов была доставлена ему за день до смерти. Одну из статей «Дневника» за 1877 год мы предлагаем вниманию читателей. С более же полной версией детища писателя можно ознакомиться в новом издании «Дневника писателя» Ф.М. Достоевского, выходящем в свет в начале 2005 года в издательстве «Айрис».

…Занимался я в этот месяц и литературой, то есть беллетристикой, «изящной литературой», и кое-что прочел с увлечением. Кстати, недавно прочел я одно иностранное мнение о русской сатире, то есть о современной нашей сатире, теперешней. Оно высказано было во Франции. Замечателен тут один вывод, – забыл подлинные слова, но вот смысл: «Русская сатира как бы боится хорошего поступка в русском обществе. Встретив подобный поступок, она приходит в беспокойство и не успокаивается до тех пор, пока не приищет где-нибудь, в подкладке этого поступка, подлеца. Тут она тотчас обрадуется и закричит: „Это вовсе не хороший поступок, радоваться совсем нечему, видите сами, тут тоже подлец сидит!“

Справедливо ли это мнение? Не верю, чтоб было справедливо. Знаю только, что сатира у нас имеет блестящих представителей и в большом ходу. Публика очень любит сатиру, и однако, мое убеждение, по крайней мере, что та же самая публика несравненно больше любит положительную красоту, алчет и жаждет ее. Граф Лев Толстой, без сомнения, любимейший писатель русской публики всех оттенков.

Сатира наша, как ни блестяща она, действительно страдает некоторою неопределенностью – вот что разве можно про нее сказать. Положительно нельзя иногда представить в целом, в общем: что именно хочется сказать нашей сатире? Так и кажется, что у ней у самой нет никакой подкладки, но может ли это быть? Чему она сама-то верит, во имя чего обличает – это как будто тонет во мраке неизвестности. Нельзя никак узнать, что сама она считает хорошим.

И вот над вопросом этим странно задумываешься.

Прочел «Новь» Тургенева и жду второй части. Кстати: вот уже тридцать лет как я пишу, и во все эти тридцать лет мне постоянно и много раз приходило в голову одно забавное наблюдение. Все наши критики (а я слежу за литературой чуть не сорок лет), и умершие, и теперешние, все, одним словом, которых я только запомню, чуть лишь начинали, теперь или бывало, какой-нибудь отчет о текущей русской литературе чуть-чуть поторжественнее (прежде, например, бывали в журналах годовые январские отчеты за весь истекший год), – то всегда употребляли, более или менее, но с великою любовью, все одну и ту же фразу: «В наше время, когда литература в таком упадке», «В наше время, когда русская литература в таком застое», «В наше литературное безвремение», «Странствуя в пустынях русской словесности» и т. д., и т. д. На тысячу ладов одна и та же мысль. А в сущности в эти сорок лет явились последние произведения Пушкина, начался и кончился Гоголь, был Лермонтов, явились Островский, Тургенев, Гончаров и еще человек десять по крайней мере преталантливых беллетристов. И это только в одной беллетристике! Положительно можно сказать, что почти никогда и ни в какой литературе, в такой короткий срок, не явилось так много талантливых писателей, как у нас, и так сряду, без промежутков. А между тем я даже и теперь, чуть не в прошлом месяце, читал опять о застое русской литературы и о «пустынях русской словесности». Впрочем, это только забавное наблюдение мое; да и вещь-то совершенно невинная и не имеющая никакого значения. А так, усмехнуться можно.

Об «Нови» я, разумеется, ничего не скажу; все ждут второй части. Да и не мне говорить. Художественное достоинство созданий Тургенева вне сомнения. Замечу лишь одно: на 92 странице романа (см. «Вестник Европы») сверху страницы есть 15 или 20 строк, и в этих строках как бы концентрировалась, по-моему, вся мысль произведения, как бы выразился весь взгляд автора на свой предмет. К сожалению, этот взгляд совершенно ошибочен, и я с ним глубоко не согласен. Это несколько слов, сказанных автором по поводу одного лица романа, Соломина.

Прочел я «Последние песни» Некрасова в январской книге «Отечественных записок». Страстные песни и недосказанные слова, как всегда у Некрасова, но какие мучительные стоны больного! Наш поэт очень болен и – он сам говорил мне – видит ясно свое положение. Но мне не верится… Это крепкий и восприимчивый организм. Он страдает ужасно (у него какая-то язва в кишках, болезнь, которую и определить трудно), но я не верю, что он не вынесет до весны, а весной на воды, за границу, в другой климат, поскорее, и он поправится, я в этом убежден. Странно бывает с людьми; мы в жизнь нашу редко видались, бывали между нами и недоумения, но у нас был один такой случай в жизни, что я никогда не мог забыть о нем. Это именно наша первая встреча друг с другом в жизни. И что ж, недавно я зашел к Некрасову, и он, больной, измученный, с первого слова начал с того, что помнит о тех днях. Тогда (это тридцать лет тому!) произошло что-то такое молодое, свежее, хорошее, – из того, что остается навсегда в сердце участвовавших. Нам тогда было по двадцати с немногим лет. Я жил в Петербурге, уже год как вышел в отставку из инженеров, сам не зная зачем, с самыми неясными и неопределенными целями. Был май месяц сорок пятого года. В начале зимы я начал вдруг «Бедных людей», мою первую повесть, до тех пор ничего еще не писавши. Кончив повесть, я не знал, как с ней быть и кому отдать. Литературных знакомств я не имел совершенно никаких, кроме разве Д.В. Григоровича, но тот и сам еще ничего тогда не написал, кроме одной маленькой статейки «Петербургские шарманщики» в один сборник. Кажется, он тогда собирался уехать на лето к себе в деревню, а пока жил некоторое время у Некрасова. Зайдя ко мне, он сказал: «Принесите рукопись» (сам он еще не читал ее); «Некрасов хочет к будущему году сборник издать, я ему покажу». Я снес, видел Некрасова минутку, мы подали друг другу руки. Я сконфузился от мысли, что пришел с своим сочинением, и поскорей ушел, не сказав с Некрасовым почти ни слова. Я мало думал об успехе, а этой «партии Отечественных записок», как говорили тогда, я боялся. Белинского я читал уже несколько лет с увлечением, но он мне казался грозным и страшным и – «осмеет он моих „Бедных людей“!» – думалось мне иногда. Но лишь иногда: писал я их со страстью, почти со слезами – «неужто все это, все эти минуты, которые я пережил с пером в руках над этой повестью, – все это ложь, мираж, неверное чувство?» Но думал я так, разумеется, только минутами, и мнительность немедленно возвращалась. Вечером того же дня, как я отдал рукопись, я пошел куда-то далеко к одному из прежних товарищей; мы всю ночь проговорили с ним о «Мертвых душах» и читали их, в который раз не помню. Тогда это бывало между молодежью; сойдутся двое дли трое: «А не почитать ли нам, господа, Гоголя!» – садятся и читают, и пожалуй, всю ночь. Тогда между молодежью весьма и весьма многие как бы чем-то были проникнуты и как бы чего-то ожидали.

Воротился я домой уже в четыре часа, в белую, светлую как днем петербургскую ночь. Стояло прекрасное теплое время, и, войдя к себе в квартиру, я спать не лег, отворил окно и сел у окна. Вдруг звонок, чрезвычайно меня удививший, и вот Григорович и Некрасов бросаются обнимать меня, в совершенном восторге, и оба чуть сами не плачут. Они накануне вечером воротились рано домой, взяли мою рукопись и стали читать, на пробу: «С десяти страниц видно будет». Но, прочтя десять страниц, решили прочесть еще десять, а затем, не отрываясь, просидели уже всю ночь до утра, читая вслух и чередуясь, когда один уставал. «Читает он про смерть студента, – передавал мне потом уже наедине Григорович, – и вдруг я вижу, в том месте, где отец за гробом бежит, у Некрасова голос прерывается, раз и другой, и вдруг не выдержал, стукнул ладонью по рукописи: „Ах, чтоб его!“ Это про вас-то, и этак мы всю ночь». Когда они кончили (семь печатных листов!), то в один голос решили идти ко мне немедленно: «Что ж такое что спит, мы разбудим его, это выше сна!» Потом, приглядевшись к характеру Некрасова, я часто удивлялся той минуте: характер его замкнутый, почти мнительный, осторожный, мало сообщительный. Так, по крайней мере, он мне всегда казался, так что та минута нашей первой встречи была воистину проявлением самого глубокого чувства. Они пробыли у меня тогда с полчаса, в полчаса мы Бог знает сколько переговорили, с полслова понимая друг друга, с восклицаниями, торопясь; говорили и о поэзии, и о правде, и о «тогдашнем положении», разумеется, и о Гоголе, цитируя из «Ревизора» и из «Мертвых душ», но, главное, о Белинском. «Я ему сегодня же снесу вашу повесть, и вы увидите, – да ведь человек-то, человек-то какой! Вот вы познакомитесь, увидите, какая это душа!» – восторженно говорил Некрасов, тряся меня за плечи обеими руками. «Ну, теперь спите, спите, мы уходим, а завтра к нам!» Точно я мог заснуть после них! Какой восторг, какой успех, а главное – чувство было дорого, помню ясно: «У иного успех, ну хвалят, встречают, поздравляют, а ведь эти прибежали со слезами, в четыре часа, разбудить, потому что это выше сна… Ах хорошо!» Вот что я думал, какой тут сон!

Некрасов снес рукопись Белинскому в тот же день. Он благоговел перед Белинским и, кажется, всех больше любил его во всю свою жизнь. Тогда еще Некрасов ничего еще не написал такого размера, как удалось ему вскоре, через год потом. Некрасов очутился в Петербурге, сколько мне известно, лет шестнадцати, совершенно один. Писал он тоже чуть не с 16-ти лет. О знакомстве его с Белинским я мало знаю, но Белинский его угадал с самого начала и, может быть, сильно повлиял на настроение его поэзии. Несмотря на всю тогдашнюю молодость Некрасова и на разницу лет их, между ними наверно уж и тогда бывали такие минуты, и уже сказаны были такие слова, которые связывают неразрывно. «Новый Гоголь явился!» – закричал Некрасов, входя к нему с «Бедными людьми». – «У вас Гоголи-то как грибы растут», – строго заметил ему Белинский, но рукопись взял. Когда Некрасов опять зашел к нему, вечером, то Белинский встретил его «просто в волнении»: «Приведите, приведите его скорее!»

И вот (это, стало быть, уже на третий день) меня привели к нему. Помню, что на первый взгляд меня очень поразила его наружность, его нос, его лоб; я представлял его себе почему-то совсем другим – «этого ужасного, этого страшного критика». Он встретил меня чрезвычайно важно и сдержанно. «Что ж, оно так и надо», – подумал я, но не прошло, кажется, и минуты, как все преобразилось: важность была не лица, не великого критика, встречающеего двадцатидвухлетнего начинающего писателя, а, так сказать, из уважения его к тем чувствам, которые он хотел мне излить как можно скорее, к тем важным словам, которые чрезвычайно торопился мне сказать. Он заговорил пламенно, с горящими глазами: «Да вы понимаете ль сами-то, – повторял он мне несколько раз и вскрикивая по своему обыкновению, – что это вы такое написали!» Он вскрикивал всегда, когда говорил в сильном чувстве. «Вы только непосредственным чутьем, как художник, это могли написать, но осмыслили ли вы сами-то всю эту страшную правду, на которую вы нам указали? Не может быть, чтобы вы в ваши двадцать лет уж это понимали. Да ведь этот ваш несчастный чиновник – ведь он до того заслужился и до того довел себя уже сам, что даже и несчастным-то себя не смеет почесть от приниженности и почти за вольнодумство считает малейшую жалобу, даже права на несчастье за собой не смеет признать, и, когда добрый человек, его генерал, дает ему эти сто рублей, – он раздроблен, уничтожен от изумления, что такого как он мог пожалеть „их превосходительство“, не его превосходительство, а „их превосходительство“, как он у вас выражается! А эта оторвавшаяся пуговица, а эта минута целования генеральской ручки, – да ведь тут уж не сожаление к этому несчастному, а ужас, ужас! В этой благодарности-то его ужас! Это трагедия! Вы до самой сути дела дотронулись, самое главное разом указали. Мы, публицисты и критики, только рассуждаем, мы словами стараемся разъяснить это, а вы, художник, одною чертой, разом в образе выставляете самую суть, чтоб ощупать можно было рукой, чтоб самому нерассуждающему читателю стало вдруг все понятно! Вот тайна художественности, вот правда в искусстве! Вот служение художника истине! Вам правда открыта и возвещена как художнику, досталась как дар, цените же ваш дар и оставайтесь верным и будете великим писателем!..»

Все это он тогда говорил мне. Все это он говорил потом обо мне и многим другим, еще живым теперь и могущим засвидетельствовать. Я вышел от него в упоении. Я остановился на углу его дома, смотрел на небо, на светлый день, на проходивших людей и весь, всем существом своим, ощущал, что в жизни моей произошел торжественный момент, перелом навеки, что началось что-то совсем новое, но такое, чего я и не предполагал тогда даже в самых страстных мечтах моих. (А я был тогда страшный мечтатель.) «И неужели вправду я так велик», – стыдливо думал я про себя в каком-то робком восторге. О, не смейтесь, никогда потом я не думал, что я велик, но тогда – разве можно было это вынести! «О, я буду достойным этих похвал, и какие люди, какие люди! Вот где люди! Я заслужу, постараюсь стать таким же прекрасным, как и они, пребуду „верен“! О, как я легкомыслен, и если б Белинский только узнал, какие во мне есть дрянные, постыдные вещи! А все говорят, что эти литераторы горды, самолюбивы. Впрочем, этих людей только и есть в России, они одни, но у них одних истина, а истина, добро, правда всегда побеждают и торжествуют над пороком и злом, мы победим; о, к ним, с ними!»

Я это все думал, я припоминаю ту минуту в самой полной ясности. И никогда потом я не мог забыть ее. Это была самая восхитительная минута во всей моей жизни. Я в каторге, вспоминая ее, укреплялся духом. Теперь еще вспоминаю ее каждый раз с восторгом. И вот, тридцать лет спустя, я припомнил всю эту минуту опять, недавно, и будто вновь ее пережил, сидя у постели больного Некрасова. Я ему не напоминал подробно, я напомнил только, что были эти тогдашние наши минуты, и увидал, что он помнит о них и сам. Я и знал, что помнит. Когда я воротился из каторги, он указал мне на одно свое стихотворение в книге его: «Это я об вас тоща написал», – сказал он мне. А прожили мы всю жизнь врознь. На страдальческой своей постели он вспоминает теперь отживших друзей:

Тяжелое здесь слово это: укоризненно. Пребыли ли мы «верны», пребыли ли? Всяк пусть решает на свой суд и совесть. Но прочтите эти страдальческие песни сами, и пусть вновь оживет наш любимый и страстный поэт! Страстный к страданью поэт!..

 

Люди и судьбы: Человек в цилиндре

Личность поистине культовая, сэр Уинстон Черчилль неизбежно стоит в первом ряду выдающихся англичан – в соседстве с Ньютоном, принцессой Дианой, Шекспиром, Дарвином и Джоном Ленноном. В своей 90-летней жизни он обучался на каменщика и садового архитектора, был офицером и военным корреспондентом, редактором и художником, писателем и историком, а с 25 лет, ступив на политическую стезю, Черчилль полвека определял государственную жизнь Британского Королевства. Он стал одной из ключевых фигур мировой Истории – политиком, повлиявшим на судьбу всего ХХ столетия.

На балу удачи

Осенью 1874 года лондонская газета «Таймс» на первой полосе оповестила о появлении в семействе герцогов Мальборо очередного отпрыска: «30 ноября во дворце Блэнхейм леди Рэндолф Черчилль преждевременно разрешилась от бремени сыном». Преждевременно – поскольку роженица, которой в ее положении оставалось пребывать еще два месяца, перетанцевала на балу и едва успела добежать до гардеробной комнаты. Семимесячный малыш оказался рыжим и горластым – свидетели того события потом вспоминали, что никогда еще в родовом гнезде не слышали столь зычного детского крика. Мальчик был наречен Уинстоном Леонардом Спенсером, по-домашнему – Винни.

Судя по многовековой родословной клана Черчиллей, в крови сэра Уинстона смешался генетический коктейль от норманнских соратников Вильгельма Завоевателя и прапрапрадедушки пирата Фрэнсиса Дрейка, а по линии матери-американки он оказался еще и в родстве с семьей президента Рузвельта. До двадцати лет Уинстон надеялся, что получит титул Мальборо и старинное поместье впридачу, однако с рождением прямого наследника – племянника обделили.

Поскольку Черчилль-отец был поглощен политической деятельностью, а мать – светской жизнью, воспитание Винни возлагалось на гувернантку. В дворянских и аристократических семьях того времени такой расклад был традиционен (нашего Сашу Пушкина тоже растила крепостная крестьянка Арина Родионовна), и портрет «второй мамы» – любимой мисс Эверест – украшал рабочий кабинет Черчилля до его смерти.

О другом воспитателе у мальчика остались жуткие воспоминания: директор частной подготовительной школы в Аскоте – тоже в добрых традициях старой Англии – практиковал регулярную порку учеников. Тогда в начальных классах не столько учили, сколько воспитывали, розги считались самым действенным методом, и упрямый, не признающий никакой дисциплины отрок познал гибкость ивовых прутьев сполна. Неприятие любого насилия, тем более оскорбленное поркой чувство собственного достоинства были у Черчилля столь велики, что, едва достигнув совершеннолетия, он отправился в Аскот с единственной целью – покарать давнего врага. Детская обида осталась неотмщенной: педагог уже умер, и дорога в его школу заросла травой.

Элитные «закрытые» школы (Итон, Кембридж, Харроу) не просто готовят золотую молодежь к поступлению в университет – их аттестат еще и свидетельство о принадлежности выпускника к высшим классам английского общества. Для мужчин семьи Черчиллей такой школой был Итон, но в случае с Уинстоном сделали исключение: в Харроу и требования к поступающим были мягче, и условия учебы попроще. На вступительном экзамене юный Черчилль за два часа нарисовал на экзаменационном листе единицу, заключил ее в скобки, украсил жирной кляксой и заляпал весь документ чернилами. Другого абитуриента тут же выгнали б взашей, но только не представителя рода Мальборо (деньги и титулы в учебных заведениях Великобритании всегда играли главную роль).

Юность дэнди

Сегодня эта 300-летняя школа в исторической части Лондона – наполовину мемориальная (класс, в котором некогда пороли юного лорда Байрона, вообще «законсервирован» для потомков), и сэр Черчилль – отдельная гордость Харроу. А тогда в лице подростка Уинстона школа получила абсолютного лоботряса – в изучении латинского и греческого он дальше алфавита не продвинулся, точные науки презирал, всячески демонстрировал нежелание учиться. Правда, у Винни была гениальная память, но он использовал ее лишь затем, чтобы подлавливать учителей, когда те неточно цитировали Шекспира. Он преуспевал только в том, что любил: в верховой езде, различных играх, типа сквоша и поло, в искусстве говорить, возведенном в абсолют великолепным знанием английского языка (и это притом, что с детства Черчилль сильно заикался и не выговаривал несколько букв).

Конечно, родители переживали: надежды отца на то, что строптивый сын станет адвокатом или юристом, таяли на глазах. Оставался последний приемлемый для аристократа вариант – армейская карьера, которой Винни бредил с детства (самыми любимыми его игрушками были полторы тысячи оловянных солдатиков). Последние годы обучения в Харроу Уинстон занимался в классах, которые готовили для поступления в военную школу.

Прорехи в образовании не могли не сказаться – Черчилль дважды провалился на вступительных экзаменах в училище Сандхерст, куда все-таки с третьего захода прошел, чтобы через полтора года более или менее прилично его окончить. Отношение отца к нему при этом не улучшилось, поскольку сэр Рэндолф представлял сына пехотным офицером, через герцога Коннаутского заранее зарезервировал ему место в элитном полку, а Уинстон предпочел кавалерию. К тому же стоимость обучения многократно возрастала, ведь кавалеристу полагалось содержать несколько лошадей (служебных, для спорта и игры в поло, для традиционной охоты), а в бюджет семьи Черчиллей такие расходы вписывались плохо.

Радость Уинстона по случаю окончания Королевского училища и присвоения ему офицерского звания оказалась омрачена – в январе 1895 года в сорокапятилетнем возрасте умер отец. Только теперь сын осознал, какую роль играл сэр Рэндолф в его жизни, и, как позже признавался, именно тогда в нем пробудилось стремление продолжить дело отца, ступить на политическое поприще.

И еще одна истина открылась двадцатилетнему Уинстону: нужно спешить, ведь время так быстротечно! (Добавим, судьба оказалась к Черчиллю щедра – отмерила ему жизнь ровно вдвое длиннее отцовской.)

Четыре войны Черчилля

Молодому офицеру для верного карьерного роста требовалось попасть на войну. Но со времен Крымской кампании Англия ни с кем не воевала, да и вокруг царило затишье. Только на Кубе испанцы сражались с местными повстанцами, и Черчилль проявил недюжинную настойчивость, чтобы оказаться в чужой армии (пригодились отцовские связи – испанский посол помог сыну покойного друга получить разрешающую визу). Поскольку со смертью отца семья оказалась в бедственном положении, Уинстону пришлось озаботиться проблемой дополнительного дохода (офицерское жалованье не позволяло жить на широкую ногу), и он предложил скромной лондонской газете себя в качестве военного корреспондента. Предложение приняли, посулив за репортажи с театра военных действий весьма приличный гонорар: по 10 фунтов за статью – ощутимые деньги при годовом офицерском жалованье в 120 фунтов стерлингов.

Прибыв на Кубу, лейтенант кавалерии Черчилль вскоре получил боевое крещение – во время карательной акции рядом с ним пали замертво несколько солдат. В собственной неуязвимости Уинстон был абсолютно уверен, ведь этот бой пришелся на его 21-й день рождения. И в военных репортажах Черчилля было больше бравады, чем желания разобраться в происходящем, а журналистский дилетантизм с лихвой компенсировали цепкий взгляд очевидца событий и восторженная интонация рассказчика. Статьи не остались незамеченными – по возвращении автора нарасхват приглашали на званые обеды, в том числе и к принцу Уэльскому. И когда в августе 1896-го полк, где служил Уинстон, отправили в Индию – Черчилль отбыл на очередную войну, заручившись заказами ведущих британских газет. Однако в Бомбее и Бангалоре ничего, кроме скучной гарнизонной службы, не происходило – офицеры коротали время, муштруя солдат. Черчилль почти отчаялся понюхать порохового дыма настоящей войны, как тут восстали воинственные пуштуны, и восемь месяцев он не слезал с седла, участвовал в кровопролитных сражениях. Полученный в ходе индийской кампании опыт тянул уже не на скороспелые репортажи – обернулся литературным дебютом. С выходом первой книги в 23 года Черчилль прослыл как интересно заявивший о себе писатель.

В 1899 году великодержавная Британия развязала войну в Южной Африке, желая отобрать у Голландии лакомую колонию. В вояж Черчилль отбыл в ранге журналиста экстра-класса: ставка в 250 фунтов, не считая командировочных и транспортных расходов, позволяла ему чувствовать себя фигурой вполне исключительной. Исключительность Черчилля в итоге и спасла: во время неудачной для англичан боевой операции он, в штатской одежде и с маузером в руках, угодил в плен к бурам, которые по законам военного времени таких персонажей расстреливали без суда и следствия, однако для сиятельного британца сделали исключение: сын лорда – фигура нестандартная. Пленнику каким-то чудом удалось бежать, за голову не знающего ни слова по-голландски и не способного затеряться в толпе авантюриста объявили награду в 25 фунтов стерлингов. Черчилля и в этой безнадежной ситуации хранил Бог – в чужой стране он наткнулся на единственного «легального» англичанина, который укрыл соотечественника в угольной шахте, а потом в товарном вагоне отправил к своим. Именно тогда родился знаменитый афоризм сэра Уинстона: «Мужество – это искусство сохранять достоинство под прессом дурных обстоятельств». Когда все перипетии своего побега Черчилль описал в очередном репортаже, публикация в «Морнинг Пост» прославила автора на всю Англию.

Четвертой его войной стала Первая мировая, где Черчилль предстал уже в ранге политика. Осенью 1915 года после ряда неудач и ошибок на посту морского министра Черчилль заявил о своей отставке и в чине майора отправился на германский фронт командовать гренадерами: реально участвовал в боях, делил с солдатами все тяготы окопной жизни.

Этапы большого пути

Подсознательно политика привлекала Черчилля с юности: по сложившейся в Англии традиции, дебаты в палате общин проходят открыто для публики, и юный Уинстон посещал парламентскую галерку с гораздо большей охотой, чем колледж.

Между индийской и африканской кампаниями Уинстон попробовал начать политическую деятельность, воспользовавшись основным принципом сэра Рэндолфа: смело критикуй всех, и в первую очередь собственную партию. Произнесенная Черчиллем на съезде консерваторов речь имела шумный успех, но не достигла главной цели – обиженные нравоучениями ветераны партии проигнорировали бойкого выскочку, напролом идущего в парламент.

Не вышло у консерваторов – получилось с либералами: с 1904 года Черчилль, увлеченный личностью Ллойда Джорджа, вместе с ним начал проводить в стране социальные реформы. В правительстве либералов сэр Уинстон занимал несколько ключевых постов – от министра торговли до министра внутренних дел. В должности «главного полицейского», подавляя выступления рабочих за свои права, Черчилль проявил такую жестокость, что его в 1911 году поспешили перебросить в министерство морское.

С начала 20-х Черчилль – снова консерватор, один из лидеров партии. Когда его попрекали такой «беготней», он отвечал: «Изменить партии – не значит изменить идее». И не скрывал своей цели: «Зачем становятся министрами? – Чтобы стать п р е м ь е р–министром!» За неимением места ограничимся простым перечислением постов Уинстона Черчилля:

1917—1921 – военный министр и министр авиации;

1921—1922 – министр по делам колоний;

1924—1929 – министр финансов;

1939—1940 – военно-морской министр;

1940—1945, 1951—1955 – премьер-министр Великобритании.

Конечно, сам по себе этот список – свидетельство лишь непотопляемости и политического долголетия, но никак не качества деятельности. Оценочная же сторона дела – в широкой амплитуде, от завидного успеха до полного краха. От руководства министерством внутренних дел, как уже говорилось, Черчилль был отстранен; кипучая работа в Адмиралтействе закончилась добровольной отставкой. Победу Англии над Германией в Первой мировой военный министр, естественно, имел все основания отнести и на свой счет.

Но начатая сразу после 1918 года интервенция против Советской России (которую Черчилль ненавидел генетически), с опорой на Колчака и Деникина, провалилась. Занявшись колониями, Черчилль добился определенных сдвигов на Ближнем Востоке (при посредстве легендарного Лоуренса Аравийского), урегулировал все вопросы с арабскими лидерами. И разборку с террористами Ирландии считал торжеством своей «политики силы». Однако на выборах 1922 года партия консерваторов потерпела жестокое поражение. Промаявшись два года без дела, Черчилль раскачал на деньги спонсора-миллионера, нашел избирательный округ со 100-процентной поддержкой и вернулся в палату общин как независимый депутат. А получив портфель министра финансов, своей абсолютной некомпетентностью в денежных вопросах вверг страну в жуткий кризис.

В начале 30-х шансы на возвращение к госдеятельности у достигшего 60-летия сэра Уинстона были нулевые. Но накануне Второй мировой, занимаясь перевооружением британской армии, он достиг впечатляющих успехов (запущенный тогда в производство тяжелый танк вошел в оружейные каталоги под именем «Churchill—crocodile»).

Вторая мировая война – звездный час Уинстона Черчилля: став премьер-министром Великобритании в самое тяжелое для страны время, он сплотил нацию под лозунгом борьбы с фашизмом, активно участвовал в создании антигитлеровской коалиции, вместе с президентом США Рузвельтом и лидером СССР Сталиным решал судьбы народов и государств. А закончил политическую деятельность теоретиком «холодной войны».

Черчилль не любил, когда его называли политиком, – предпочитал определение «общественный деятель». По его мнению, «общественный деятель отличается от политика тем, что думает не о следующих выборах, а о следующих поколениях».

Человек-стиль

Если бы леди Черчилль узнала, что ее мужа причислят к самым избранным людям, владевшим искусством безупречно одеваться, она с полным основанием отнесла бы этот успех на свой счет. Потому что в 1908 году, когда 23-летняя Клементина Хозьер стала женой сэра Уинстона, его гардероб состоял из военных френчей, практичных комбинезонов и «спецодежды» парламентария – традиционного фрака и головного убора типа цилиндр (именно с Черчилля советские художники Кукрыниксы срисовали буржуина для своих политических карикатур).

До Клементины в жизни Черчилля с разным успехом присутствовали несколько женщин, но жена стала верной спутницей всей его жизни. Супруга подарила сэру Уинстону сына Рэндолфа, дочерей Диану, Сару, Мэриголд (которая прожила всего три года) и Мэри и, по признанию Черчилля, внесла в его жизнь размеренность и спокойствие.

Самой же леди Клементине позавидовать труднее: ей достался муж с тяжелым характером, закоренелыми дурными привычками, патологической несобранностью и маниакально–депрессивной нервной организацией.

Знаменем сэра Уинстона была фраза: «Пять-шесть сигар в день (на самом деле – 8—10, а то и все 15!), три-четыре стакана виски и никакой физкультуры!» К сигарам он пристрастился на Кубе, откуда и заказывал их потом в неимоверном количестве (спокойно себя чувствовал, лишь имея запас в 3—4 тысячи штук). Сигару изо рта почти не вынимал: забывая зажечь – просто жевал табак, куря – ронял пепел где попало, а засыпая с непотухшей – прожигал насквозь сорочки и брюки (Клементина шила мужу специальные нагруднички, пытаясь спасти от гибели хотя бы часть гардероба). Ущемлять себя в праве курить где угодно и когда угодно Черчилль не считал нужным: для межконтинентального авиаперелета заказал специальную кислородную маску с отверстием для сигары, курил за завтраком у не выносившего табачный дым короля Саудовской Аравии.

Сэр Уинстон вообще никогда не считался с обстоятельствами. Инспектируя колониальные войска в Африке, где солдатам выдавали флягу воды на день, он распорядился опустошить паровой котел паровоза, как только ему приспичило принять ванну.

Еще Черчилль обладал потрясающей способностью любую неприятность оборачивать с пользой для себя. Когда в 1931 году он отправился в США читать лекции, то в Нью-Йорке – из-за рассеянности ли, привычки к левостороннему движению, или потому что тот декабрьский день был под номером 13, – сразу угодил под машину. А едва оправившись после 15 переломов, надиктовал журналу «Кольерз» статью «Мои нью-йоркские неприятные приключения». Это ироничное эссе, перепечатанное чуть ли не всеми американскими газетами, принесло автору две с половиной тысячи долларов (гонорар целиком окупил стоимость трехнедельного послебольничного отдыха Черчилля с женой и дочерью на Багамских островах) и обеспечило лектору отличный промоушн.

В английском обществе говорить о деньгах вообще не принято. Черчилль же любил подсчитывать вслух как затраты на свои сигары, так и суммы выигрышей в казино (азартный игрок, он всегда ставил на цифры «18» и «22» – годы рождения младших дочерей). И обожал вгонять в краску других – мог прилюдно осведомиться у великого актера о размере гонорара, полученного им за роль Черчилля в военном кинофильме, а услышав весьма весомую цифру, пробурчал: «За такие деньги я сыграл бы сам себя гораздо лучше!»

О чрезмерном чревоугодии Черчилля красноречиво свидетельствуют его портреты и фотографии: гурман и эпикур он был отменный. Во время Ялтинской конференции сэру Уинстону столь полюбилась высокогорная форель, ежедневно поставляемая на его кухню в Воронцовский дворец, что он подарил свои золотые часы ответственному за это дело сотруднику НКВД. А верность Черчилля шотландскому виски, французскому коньяку «Наполеон» и армянскому «Двину» сегодня была бы расценена как явно проплаченная реклама.

Совсем непоборимые приступы обжорства одолевали сэра Уинстона в пору «набега черных псов», как он называл периоды депрессии, в которую впадал всякий раз, оставаясь не у дел. В эти тяжелые годы Черчилль спасался коллекционированием: собирал гильотинки для обрезания сигар, пепельницы, модели автомобилей. А то искал себе любое заделье, вроде стрижки газона и рисования пейзажей, или в сотый раз смотрел любимый фильм «Леди Гамильтон». Перед войной у Черчилля появился говорящий попугай Чарли, на котором сэр Уинстон «заземлялся», на все лады матеря вслух нацистского фюрера. И сегодня 105-летняя попугаиха, живущая в оранжерее графства Суррей, ошарашивает публику голосом Черчилля, кричащего: «Гитлер!.. твою мать!»

От победы к поражению

В годы Второй мировой войны в характере Уинстона Черчилля полной мерой возобладал картежный игрок: он постоянно лавировал, блефовал, делал рисковые и не всегда оправданные ставки. Сначала приватно переписывался с Муссолини, уговаривая того сохранять нейтралитет, потом уповал на советскую Россию, видя в ней единственную возможность сдержать нацистскую агрессию. Итальянского дуче не уговорил, и у Сталина были другие интересы – тайный сговор с Гитлером, по которому ряд европейских государств заранее был отдан на откуп фашистам.

1 сентября 1939 года Германия напала на Польшу, и Англия по долгу союзника объявила о вступлении в войну. В сформированном временном военном правительстве Черчилль получил пост военно-морского министра. И сразу решил переключить внимание немцев на войну с русскими, а едва в конце 1939-го начался советско-финский вооруженный конфликт, Лондон чуть было не направил свои войска на помощь Финляндии, что означало бы верное столкновение Англии и СССР. Но события развивались иначе.

1940 год – время избрания Уинстона Черчилля премьер-министром (а заодно и министром обороны) и тяжелого поражения Великобритании на англо-германском фронте. Предстояло найти новых союзников, самыми сильными из которых были СССР и США. С нападением Германии на Советский Союз 22 июня 1941 года расклад сил всем стал ясен, тем более что через шесть месяцев Япония атаковала американский военный флот в Перл-Харборе, и Америка тоже начала вести военные действия.

Сталин неоднократно ставил перед Англией и США вопрос об открытии второго фронта в Европе, но лишь после битвы на Курской дуге летом 1943 года, когда Красная Армия начала неудержимое продвижение на запад, в Лондоне и Вашингтоне забеспокоились, что СССР победит Гитлера в одиночку. В конце ноября 1943-го на Тегеранской конференции глав СССР, США и Англии решение об открытии второго фронта было принято.

На Ялтинской конференции в феврале 1945 года Черчилль, Рузвельт и Сталин принципиально определили послевоенную судьбу Германии и стран Восточной Европы. Той же весной жена Черчилля приехала в Москву, советское правительство наградило ее орденом Красного Знамени за работу в комитете «Фонд помощи России», и леди Клементина 9 мая по радио поздравила советский народ с великой Победой.

Пока Британия ликовала в предвкушении мирной жизни, Черчилль был занят планами борьбы против СССР и социалистической революции в Европе. 23 мая 1945 года он и сформированное на время войны правительство вышли в отставку, но сэр Уинстон не сомневался в победе на очередных выборах. С этим настроением и уехал на конференцию стран-победителей в Потсдам, где намеревался склонить нового президента США Трумэна к силовому давлению на СССР.

Поскольку Потсдамская конференция начала работу до того, как стали известны итоги выборов в Англии, специально сделали перерыв, чтобы Черчилль смог оказаться в Лондоне в момент оглашения результатов голосования. Уезжая из Потсдама, он заверил всех, что вернется…

Черчилля ждал неожиданный удар: в час его высшего торжества, когда он упивался славой вождя английского народа, когда казалось, что авторитет его бесспорен, избиратели отвергли и партию консерваторов, и ее лидера. Сэр Уинстон так никогда и не понял, почему это произошло, и никогда не простил английскому народу своего прилюдного позора. Оказавшись не у дел, Черчилль привычно жил собственной политической жизнью. 5 марта 1946 года в Вестминстерском колледже американского города Фултона он произнес свою знаменитую речь – вполне личная по взгляду антисоветская лекция была озвучена им как программа правящих кругов Англии и США. Принято считать, что с этого момента началась «холодная война» между США и СССР.

Осень патриарха

25 октября 1951 года консерваторы выиграли избирательную кампанию, и на следующий день Черчилль снова стал премьер-министром Англии. Теперь он, осторожничая, проводил умеренную внутреннюю политику, а в области политики внешней все усилия британского премьера неизбежно сводились к сплочению с правительством США перед лицом советской атомной угрозы. Однако американцы не хотели отдавать «старушке Англии» приоритет в борьбе с СССР, и многократные поездки Черчилля в Америку для установления «особых отношений» результата не возымели. Желая хоть как-то подсластить пилюлю, конгресс США избрал сэра Черчилля Почетным гражданином (за всю историю Америки такие факты единичны, позже этой чести удостоится русский писатель Солженицын).

В 1953 году была отмечена еще одна ипостась Уинстона Черчилля: Нобелевский комитет присудил премьер-министру Великобритании премию по литературе. Когда в политической деятельности сэра Уинстона случались вынужденные перерывы, он всякий раз находил утешение в писательстве. В 30-е годы завершил многотомный труд «Мировой кризис, 1916—1918» и написал автобиографическую книгу «Ранние годы моей жизни», много лет работал над шеститомной «семейной» эпопеей «Жизнь Мальборо». Получив Нобелевскую премию за военно-мемуарную литературу, Черчилль оказался в хорошем соседстве: годом раньше лауреатом стал Франсуа Мориак, а в следующем, 1954м, «при-нобелем» назовут Эрнеста Хемингуэя.

В последние годы у Черчилля для писательства не было ни физических, ни интеллектуальных сил. Финальным, изданным при жизни сэра Уинстона, станет его четырехтомник «История народов, говорящих на английском языке».

Возраст то и дело напоминал о себе: Черчиллю было уже 80 лет, он все сильнее страдал от депрессий и явно терял душевные силы. 5 апреля 1955 года под нажимом молодого поколения консервативных политиков сэр Уинстон покинул свой последний государственный пост. Ни врученный ему двумя годами ранее орден Подвязки, ни многочисленные хвалебные речи не утешили сэра Уинстона в его прискорбном состоянии.

Уйдя из политики, сэр Уинстон провел последние десять лет жизни в статусе пенсионера. Чаще жил в Чартвелле, а зимой – в лондонском доме, рядом с Гайд-парком. Когда становилось совсем скучно, уезжал на любимую французскую Ривьеру или отправлялся в путешествие по Средиземному морю на яхте «Кристина», пользуясь приглашением ее владельца, греческого миллионера Онассиса. Старческая немощь удручала Черчилля, хотя он продолжал шутить и над ней – когда крупье казино шепнул великому игроку, что у того расстегнуты брюки, сэр Уинстон только фыркнул: «Дохлая птичка уже никогда не выпорхнет из своего гнезда…» В начале 1965-го Черчилль простудился, слег, и 15 января произошло кровоизлияние в мозг – в сознание он уже не вернулся…

Помните, каким он сэром был!

24 января 1965 года лондонская «Таймс», за 90 лет до этого известившая о приходе в мир очередного отпрыска клана Мальборо, сообщила, что умер сэр Уинстон Черчилль. В нарушение традиции – заняв всю первую полосу портретом великого соотечественника. Специальный мемориальный выпуск содержал подробную биографию покойного и массу его фотографий, от бытовых до официозных. Великобритания погрузилась в траур.

За три года до смерти, поскользнувшись на мраморном полу казино, Черчилль сломал бедро и тогда, лежа на больничной койке военного санатория, написал сценарий собственных похорон: «Я хочу, чтобы меня похоронили, как простого солдата».

Завещание Черчилля было исполнено, только с одной поправкой – Англия проводила великого солдата империи с королевскими почестями. Даже советское телевидение, для которого «человек в цилиндре» всегда был персоной нон грата, показало траурный репортаж: прощание с Черчиллем в соборе Вестминстерского аббатства, последний путь траурного кортежа к Темзе, где покрытый британским флагом гроб перенесли на военный катер, отчаливший в направлении родового поместья. Там, в окрестностях Блэнхейма, на скромном кладбище возле старинной приходской церкви сэр Уинстон Черчилль обрел последний приют.

Старшие дети Черчилля целиком посвятили себя заботам о памяти отца. Сэр Рэндолф занялся его богатым литературным наследием, подготовил к изданию многотомное собрание сочинений и открыл Архивный центр. А дочь леди Сара Соулз все силы направила на устроительство музеев. Первым стал открытый для туристов дом в Блэнхейме, с мемориальной комнатой, некогда служившей для хранения шляп и горжеток: факт рождения там сэра Винни оформили приличествующим случаю интерьером – старинной кроватью и другими предметами обстановки того времени. Не обошла леди Соулз своим вниманием и СССР – в Крыму, в знаменитом Ливадийском дворце, открыла кабинет-библиотеку с уникальными документами Ялтинской конференции и собственным подарком – бюстом отца. А в 2005-м – по случаю 60-летия окончания Второй мировой войны – в Лондоне станет общедоступной секретная штаб-квартира Черчилля, где он и его правительство работали во время военных действий.

Сам сэр Уинстон Черчилль давно стал памятником – его мешковатая бронзовая фигура на фоне Вестминстера сегодня такая же лондонская достопримечательность, как Тауэрский мост и часы Большого Бена.

Георгий Елин

 

Медпрактикум: Тайны бога Гипноса

«Между жизнью и не жизнью»

История представлений о сущности сна уходит в глубокую старину. Тайных чар древнегреческой богини ночи Нюкты опасался сам громовержец Зевс. Ее силу множили сыновья-близнецы – бог сна Гипнос и бог смерти Танатос. Они не случайно названы близнецами – погруженность в сон и уход в мир вечного покоя виделись древним грекам как родственные состояния. Не меньшим ореолом преклонения был окружен бог сновидений Морфей – разгадыванием его тайных посланий, получаемых людьми во время сна, занималась особая каста дельфийских жрецов-предсказателей.

Сущность сна и сновидений многие века занимала философов и психологов. В зависимости от своих воззрений они понимали сон или как мистическое состояние, или как специфическую работу мозга. В древнеиндийском эпосе «Упанишады», созданном за тысячу лет до нашей эры, уже говорилось о трех формах существования – бодрствовании, сне глубоком и сне со сновидениями. Аристотель расценивал сон как некое пограничное состояние «между жизнью и не жизнью». Большой вклад в понимание сущности сна внесли русские ученые И.М. Сеченов и И.П. Павлов. Последний, определяя сон как «разлитое корковое торможение», рассматривал его как один из важнейших вопросов в изучении высшей нервной деятельности человека.

Таким образом, сон понимался исследователями двояко: и как естественный физиологический процесс, и как проявления глубинной работы подсознания. И по-другому быть не могло, так как в значении «сон» представлены разные стороны человеческого существования. Чтобы дифференцировать их, было принято рассматривать отдельно сон – как восстановительный процесс и сновидения – как отображение каких-то образов во сне.

И медленный, и быстрый

Изучением сна как явления занимается наука, называемая сомнологией. Причем пионером в экспериментальной сомнологии была русская исследовательница М.М. Манасеина. Она первая в 80-е годы XIX века начала проводить опыты на лабораторных животных. Но так как в то время еще не было соответствующей аппаратуры, способной регистрировать процессы, происходящие в мозге во время сна, научное подтверждение ее исследованиям было получено только в середине прошлого века, с внедрением метода продолжительной полиграфической регистрации состояния спящего. Данный метод объединяет запись биоэлектрической активности головного мозга (электроэнцефалография), активности мышц (электромиография), а также движений глаз (электроокулография). Он позволил выявить не только то, что во время сна в организме происходит множество видимых и невидимых процессов (только движений тела здоровым человеком совершается до 60 за ночь), но и сделать неожиданное для ученых открытие: оказывается, сон неоднороден, он состоит из нескольких функциональных состояний, чередующихся в строгой последовательности. В частности, американский физиолог Н. Клейтман открыл наличие в жизни человека полуторачасового биологического ритма, определяющего днем чередование сонливости и бодрости, голода и жажды, а ночью – смену фаз медленного – или обычного, без сновидений, сна, и быстрого – или парадоксального сна, со сновидениями. Было обнаружено, что в течение полутора часов происходит периодическая смена различных стадий сна, составляющая один цикл. Внутри этого цикла выделяют 4 стадии медленного сна, для которых характерно постепенное нарастание его глубины, и один период совершенно отличающегося от них по своим качествам быстрого сна.

Так, первая, самая короткая стадия медленного сна – это переход от бодрствования к дремоте, во время которого в мозге человека проскальзывают обрывочные, лишенные эмоций мысли, создающие своеобразное ощущение «уплывания». Вторая, наиболее представительная по времени (до 50% длительности всего ночного отдыха), – так называемый поверхностный сон. И хотя в этой фазе психическая деятельность носит фрагментарный характер, тем не менее это настоящий сон, с уникальной работой мозга, отражаемой на электроэнцефалограмме появлением своеобразных «веретен» и так называемых «К-комплексов». Через 20—30 минут спящий, погружаясь в глубокий медленный сон, входит в третью, а затем и в четвертую его фазы, именуемые «дельта-сон» потому, что на ЭЭГ появляются выраженные медленные волны, похожие на эту греческую букву.

Обычно людям, разбуженным во время такого медленного сна, кажется, что он был очень коротким и не очень глубоким. На самом деле функция всех фаз медленного сна, занимающего у здоровых людей более 2/3 времени всего ночного отдыха, чрезвычайно важна: исследованиями установлено, что в эти моменты идет восстановление биохимического равновесия мозговой ткани и активизация управления внутренними органами. К примеру, в период «дельта-сна» в организме усиливается синтез белков, происходит деление клеток, идет выработка некоторых жизненно важных гормонов, в том числе и гормона роста. Может быть, именно поэтому дети во время сна летают… После пребывания в течение 30—40 минут в «дельта-сне» спящий, как правило, возвращается на короткое время во вторую стадию, а потом, изменив положение тела, впервые погружается в быстрый (парадоксальный) сон, что сразу же проявляется изменением рисунка на электроэнцефалограмме – волны с высокой амплитудой и медленной активностью сменяются низкоамплитудными с быстрым ритмом. Н. Клейтман назвал открытый им сон парадоксальным потому, что думал, будто это некое вторжение механизмов бодрствования в период глубокого сна. Полное же объяснение парадокса быстрого сна дал другой выдающийся сомнолог, французский ученый Мишель Жуве. В ходе множества опытов он доказал, что парадоксальный сон – это не сон в его привычном понимании и не бодрствование, а особое, третье состояние организма. Парадокс этот проявляется в полном расслаблении мышц тела и в то же время быстром движении глаз, хорошо заметном через закрытые веки. Кроме того, у спящего наблюдаются так называемые вегетативные «бури» – повышение артериального давления, сердцебиение, неравномерность пульса и дыхания, подергивание мышц лица, рук и ног.

Сны и сновидения

Связь между характером сновидений и состоянием психики очевидна – при неврозах и переживаемых стрессах они более интенсивны и более тревожны, структура их сложнее, сюжеты фантастичнее, чем у здорового человека. Что же касается интерпретации сновидений, то в этой области приоритет держат психоаналитики, и прежде всего Зигмунд Фрейд, чья книга «Толкование сновидений», вышедшая в свет в 1900 году, стала «библией» познания пути в бессознательное посредством анализа сновидений. В ней Фрейд изложил психоаналитические представления о функциях сновидений и принципы их толкования. Фрейд считал, что источником сновидений служат скрытые сексуальные и агрессивные влечения человека, которые он и удовлетворяет в такой символической форме. Его ученик и не менее выдающийся психолог Карл Юнг рассматривал их функции гораздо шире: по его мнению, во сне, помимо символов «индивидуального подсознания, наблюдается и коллективное подсознание», а потому сновидения нужно рассматривать как момент жизни, над которым властвует бессознательное, погружая человека в параллельную реальность.

«Штаб-квартира» Морфея

За счет какой нейрохимии происходит чередование стадий сна? Каковы механизмы, включающие медленный и парадоксальный сон? Эти и многие другие вопросы занимают пристальное внимание ученых, исследующих нейрофизиологические, биохимические и филогенетические аспекты сна. Всего несколько лет назад был определен «центр сна», который находится в глубине мозга, в области переднего гипоталамуса. Он содержит особые нейроны, выделяющие главное тормозное вещество мозга – гамма-аминомасляную кислоту. Эти нейроны ослабляют деятельность своих активирующих «коллег», что способствует погружению в медленный сон. У парадоксального сна собственный «штаб» управления, расположенный в задней части мозга, главным его химическим передатчиком сигналов служит медиатор (ацетилхолин), обеспечивающий активность клеток коры мозга в сновидческой фазе. Ученые уверены, что в парадоксальном сне интенсивно перерабатывается информация, полученная в предшествующем бодрствовании и хранящаяся в нейрологической памяти, в том числе и генетическая информация. Но каким образом? На этот вопрос ответа пока нет. Великий сомнолог XX века Мишель Жуве, будучи уверенным, что сон является квинтэссенцией жизненных процессов в мозге, заметил: «Кто откроет тайну сна, тот познает тайну мозга».

«Болезни» сна

По норме, для восстановления организма требуется 4—6 циклов с чередованиями медленного и быстрого сна, в среднем 6—8 часов. Хотя встречаются люди, которым достаточно проспать гораздо меньше. О своей способности довольствоваться 4—5 часами сна в одном из интервью говорила Маргарет Тэтчер. Психологи оценивают короткоспящих людей как энергичных, амбициозных, социально адаптированных людей, а долгоспящих – как тревожных индивидуалистов, озабоченных своими проблемами. Впрочем, если сослаться на пример спавшего около 10 часов Альберта Эйнштейна, то такая характеристика может вызвать сомнения.

Почти у половины жителей планеты отмечаются различные нарушения сна, приводящие к ухудшению состояния здоровья. Некачественный сон оборачивается большими экономическими потерями. Так, в частности, в США подсчитано, что из-за нарушений сна у 36% взрослых американцев ежегодные потери составляют 6 млрд. долларов. Именно поэтому усилия армии сомнологов направлены на лечение расстройств сна. В России первый и самый мощный в стране сомнологический центр на базе кафедры неврологии ФППО ММА имени И.М. Сеченова создал невролог действительный член РАМН Александр Моисеевич Вейн. Он не только исследовал непосредственные нарушения сна, но и изучал их характер в зависимости от генетических особенностей или при соматических заболеваниях. При этом выяснилось, что лечение многих болезней, в том числе сердечно-сосудистых, желудочно-кишечных и нервных, не может считаться успешным, если не учитывать взаимосвязи их развития с нарушениями сна и не пытаться одновременно устранять их. Так какие же нарушения сна более всего распространены сегодня? Это в первую очередь бессонница – среди специалистов ее принято называть инсомнией, поскольку объективно без сна не может обойтись ни один человек. Под инсомнией подразумевают либо невозможность заснуть, либо частые пробуждения среди сна, что, конечно же, приводит к разбитости, вялости, снижению работоспособности и качеству жизни человека в целом. Причиной инсомнии являются стрессы, неврозы, различные соматические и психические заболевания, а также работа по сменам, длительные авиаперелеты и постоянное умственное перенапряжение. Лечение бессонницы многие привыкли связывать с потреблением снотворных препаратов, сегодня жители планеты ежегодно принимают миллиарды таблеток. Но, несмотря на их разнообразие, эти препараты далеки от придания сну естественного состояния – они уменьшают бодрствование и улучшают засыпание, но не восстанавливают глубокие стадии медленного сна, равно как и быстрый сон, то есть не помогают решить главные задачи. Помимо этого, снотворные препараты имеют и побочное действие, а именно эффект привыкания. Ряд снотворных обладает наркотическим действием, из-за чего в России они определены медикаментами строгой отчетности и продаются только по рецепту, что, разумеется, снижает доступность этих средств для людей, желающих улучшить с их помощью свой сон. Поэтому повсеместно идет работа по созданию более эффективных и менее вредных препаратов. В частности, перспективным является исследование некоторых пептидов (препаратов, выделенных из организма животных или их искусственных аналогов). Такую работу в нашей стране ведет доктор биологических наук В.М. Ковальзон. В ходе экспериментов на кроликах и крысах ему удалось доказать, что введение даже небольшого количества этих веществ приводит к увеличению медленного сна без нарушения его структуры. Очень важно, что действие этих пептидов на сон носит мягкий, модулирующий характер и коренным образом отличается от эффекта снотворных фармакологических препаратов, которые до сих пор производят на основе чуждых нашему организму веществ.

Другое нарушение – это гиперсомния, то есть сонливость. Она зачастую является следствием плохого ночного сна, хотя есть редкая форма заболевания, когда вне зависимости от того, сколько удалось поспать, у человека существует повышенная потребность в сне – до 10—12 часов в сутки.

Достаточно редкой патологией, свойственной главным образом детям, является снохождение, или лунатизм, но оно, как правило, в период полового созревания проходит и поэтому не является серьезной проблемой для сомнологов.

Зато пресловутый храп их чрезвычайно волнует. И не только потому, что он стал притчей во языцех для многих супружеских пар, а потому, что в сомнологии связывается с серьезным заболеванием – синдромом обструктивного апноэ (внезапная остановка дыхания во сне, которая в тяжелой своей форме может доходить до 1,5—2 минут). На фоне гипертонии, ишемической болезни сердца, стенокардии, предрасположенности к инсульту или инфаркту такое прерывание дыхания может привести к роковому исходу. Как узнать, связан храп с этой патологией или является следствием простых причин – естественного снижения мышечного тонуса глотки или мягкого неба, искривления носовой перегородки или полипов? Близких, прислушивающихся к храпу члена семьи, должно насторожить прерывание вибрирующего звука, не связанное с переменой позы спящего. Но, конечно, объективно в домашних условиях невозможно оценить, есть ли у такого человека синдром апноэ. Это могут сделать лишь в сомнологическом центре. Лечение проводят в зависимости от причин храпа, которые чрезвычайно разнообразны. В самых легких случаях достаточно бывает похудеть или расстаться с сигаретой – избыточный вес и вызываемое курением хроническое воспаление глотки часто способствуют появлению храпа. Или отказаться от снижающих тонус глотки транквилизаторов и алкоголя, особенно перед сном. В качестве простых средств борьбы с подобными состояниями можно также поднять кровать со стороны изголовья, пришить на спине кармашек с теннисным мячом, чтобы не поворачиваться на спину, или же регулярно выполнять упражнения, помогающие укрепить мускулатуру гортани и глотки. Применяются также различные приспособления, усиливающие тонус неба, которые вставляются в ротовую полость. Но если причиной храпа и апноэ являются анатомические дефекты, проводят хирургическую операцию, лазерную или криопластику. Однако при тяжелых формах болезни, когда у человека значительно ухудшается сон (количество пробуждений может доходить до ста), снижаются параметры дыхания, возникает утренняя гипертония, развиваются заболевания сердца, единственным средством лечения является метод CPAP – создание положительного давления в дыхательных путях с помощью специального прибора. Он попросту «раздувает» дыхательные пути, что сразу же облегчает дыхание и полностью избавляет от храпа и апноэ.

Заглядывая в будущее

Разгадывание «вещих» снов было распространено с глубокой древности. Еще во II веке грек Артемидорус составил первый заслуживающий внимания сонник, в котором толкование снов производилось в соответствии с обликом, характером, именем и социальным положением человека. Сегодня выходит сонм изданий такого рода, в США выпускаются даже общественные журналы сновидений. Дело каждого – верить «сонникам» или нет, но нелишне вновь сослаться на слова Юнга: «Абсолютной глупостью является вера в существование готовых, систематизированных справочников по толкованию снов, в которые можно просто заглянуть и отыскать любой конкретный смысл. Ни один образ из сна не может быть отделен от той личности, которой этот сон приснился…»

Другое дело – творческие озарения, приходившие к поэтам, ученым, изобретателям. Общеизвестно, что именно во сне Д.И. Менделеев сумел упорядочить Периодическую систему химических элементов, А. Эйнштейна озарила мысль о взаимосвязи между пространством и временем, Нильс Бор «увидел» структуру атома, а Флеминг – формулу пенициллина. По мнению А.М. Вейна, такие озарения возможны, потому что сновидения создают условия для самопогружения, подсознательной проработки информации, над которой творческий человек интенсивно размышлял в состоянии бодрствования. Есть мнение, будто такие плодотворные сновидения можно научиться вызывать осознанно, правда, если человек способен запоминать сны. Однако этому можно и научиться. Вот одно из упражнений, помогающее «поймать» увиденное до того, как в переходе от фазы быстрого сна к бодрствованию посланный подсознанием образ исчезнет навсегда. Перед сном дайте себе установку, что пробуждение должно быть максимально сознательным. Попытайтесь по-настоящему прочувствовать процесс перехода от сна к бодрствованию. Обязательное условие для этого – проснуться не по сигналу будильника, а самостоятельно, чтобы не «спугнуть» сновидение и иметь возможность осознавать все ощущения переходного момента. Почувствуйте себя немножко охотником, который боится спугнуть дичь. Продолжая лежать, не меняя положения тела, подумайте о том, что вам снилось. Если всплыл только один образ, запомните его, а затем попытайтесь восстановить все сновидение. Не уделяйте много внимания сюжету, так как могут потеряться важные детали образов. Идеальный вариант – описание образов изнутри, через ваше их восприятие.

Валентина Ефимова

Комментарии специалистов

Ведущий научный сотрудник института проблем экологии и эволюции РАН, доктор биологических наук В.М. Ковальзон:

–В человеке от природы заложена потребность в постоянном чередовании периодов бодрствования и отдыха – не только ночью, но и днем. Современный ритм жизни с его ночными сменами, постоянным шумом, поздними телепередачами, и прежде всего обилием электричества в ночное время (так называемый «эффект Эдисона»), не позволяет реализовать эту естественную потребность. К слову, «гормон сна», мелатонин, который также служит регулятором других важнейших процессов в организме, в том числе, например, препятствует развитию рака груди у женщин, может выделяться только в темноте. Поскольку восполнение телесных сил лучше происходит в периоды глубокого медленного сна, то он и наступает вскоре после того, как человек укладывается спать, то есть в первую половину ночи. В период бодрствования биологические ритмы напоминают о себе приступами дневной сонливости, расслабленности и рассеянности. Конечно, у каждого из нас своя индивидуальная частота пиков сонливости, но если обобщить данные, то можно считать, что человек, проснувшийся в 7 утра, первый раз испытывает сильнейшую потребность в отдыхе около 12 часов дня, а второй раз – около 16 часов. Ночью такие пики наступают около 1 часа ночи и 5 утра. Достаточно вспомнить, что и Чернобыльская катастрофа произошла около часа ночи, примерно в это же время затонул теплоход «Адмирал Нахимов» и случилась авария на американской АЭС на Тримайл-Айленде.

Анализ подобных фактов был сделан специальной комиссией, созданной по указанию президента США в конце 1980-х годов. Он показал, что большинство техногенных катастроф, связанных с так называемым «человеческим фактором», тяготеет к определенным часам по местному времени. Этот потрясающий вывод породил настоящий бум биоритмологии и сомнологии во всем мире и активное создание методов, помогающих корректировать ритм работы операторов атомных станций, авиадиспетчеров, машинистов поездов и представителей других профессий, связанных с опасностью аварий. Сегодня понятно, что деятельность человека в условиях научно-технического прогресса требует строгого соблюдения гигиены сна. Эти проблемы находятся в центре внимания членов Европейского, Азиатского и Всемирного общества сомнологов в разных странах. К примеру, только в США работает около 1 500 клинических сомнологических центров. К сожалению, в России совсем другая картина – у нас существует всего несколько медицинских центров, профессионально занимающихся нарушениями сна.

Профессор кафедры неврологии ФППО с курсом сомнологии

ММА имени И.М. Сеченова Г.В. Ковров:

–Вразвитии инсомнии и гиперсомнии – бессонницы и повышенной сонливости провокатором чаще всего служит стресс, даже если он был, к примеру, год назад. Стресс создает предпосылку к тому, что механизм психической адаптации человека когда-нибудь сломается, повредив при этом структуру сна. У академика Вейна есть образное определение того, что «сон – это подъем и спуск по лестнице с различной скоростью движения, зависящей от индивидуальных характеристик личности». Разобраться в истинных причинах нарушения этого «движения» сможет только специалист. Ведь, как показывает практика, нарушения сна всегда носят вторичный характер и являются отражением психического неблагополучия людей. По нашим данным, необходимость в сомнологе выявляется у 45% больных с инсомнией, то есть у 20% населения. Специалисты учат пациентов аутотренингу, посредством которого можно научиться контролировать свое самочувствие и отвлекаться на психологическую саморелаксацию, которая способна не только повысить качество сна, но и сделать более плодотворным бодрствование. Широкие возможности представляет физиотерапия, в том числе фототерапия (воздействие ярким светом на определенные зоны мозга). Кроме того, в Московском сомнологическом центре разработан очень эффективный нейрофизиологический метод, названный «музыкой мозга». Суть его в том, что биотоки мозга с помощью специальных компьютерных программ преобразовываются в музыкальные мелодии. Прослушивание их в условиях расслабленного бодрствования способствует снятию стрессов, лечению неврозов и психических заболеваний, в том числе инсомнии и других нарушений сна. Усилить эффект безлекарственных методов можно посредством применения фитотерапии. Причем я советую не покупать готовые чаи, а брать травы, обладающие успокаивающим эффектом, и заваривать их самому.