Дом для жителей туманного Альбиона — это все. О собственном доме начинают мечтать чуть ли не с пеленок. Вся жизнь англичанина — дом, паб, камин, садик на заднем дворе. Дом — это и непременное условие успеха, и просто образ жизни. Сугубо частной жизни.

Когда я вспоминаю Англию, в первый момент встает  перед глазами море. Великолепное, торжественное, холодное море и много-много чаек, облепивших прибрежные камни и важно вышагивающих по песку. Море, в котором плещутся у берега только дети, а взрослые, замерев в щедро раскиданных по всему берегу шезлонгах, подставляют свои лица неяркому солнцу.

И веками стриженная английская трава в парках. По ней можно ходить — сойти с дорожки, переступить бордюр и подойти поближе к цветочной клумбе. На ней можно лежать — отдохнуть, почитать книжку, съесть сэндвич, в конце концов, помечтать, растянувшись поудобнее.

И дома, дома. Разные — и дворцы, и лепящиеся боками друг к другу раскрашенные в разные цвета части длинного-длинного строения, порой занимающего всю улочку; и гордо вознесенные на холмы особняки, и скромные постройки за невысокими оградами, с которых на улицу свешиваются с кустов гроздья тонко пахнущих роз или сочные иссиня-черные ягоды спелой ежевики. В Лондоне на Бэйсуотер-стрит я видела самый крошечный лондонский дом чуть более двух метров шириной (но, конечно, несколько этажей, и кухня, и все прочее). История его такова — когда-то давно на этом месте был переулок, и школяры часто устраивали в нем драки, беспокоя жителей домов. Тогда кто-то решил вопрос кардинально — перегородил переулок, поставив дом. Узкий-узкий, как пенал.

Дом для жителей туманного Альбиона — это все. О собственном доме начинают мечтать чуть ли не с пеленок. Вся жизнь англичанина — дом, паб, камин, садик на заднем дворе. Дом — это и непременное условие успеха, и просто образ жизни. Сугубо частной жизни.

Первая хозяйка

Курортный город Борнмут, раскинувшийся на побережье, буквально утопает в цветах. Он только что получил первое место в Англии как садовод, и, несомненно, справедливо. С моря дул легкий ветерок, в прибрежном парке белки бесстрашно пересекали дорожки, а на траве, расцвеченной яркими пятнами клумб, то тут, то там небольшими группками отдыхали люди. В павильоне, слегка возвышающемся над землей, играл небольшой оркестр.

Мы приехали с сыном на месяц учить английский. В администрации школы мне дали адреса: сын должен был отправиться в пансион, а я — в английскую семью. Хозяйку мою звали Рут. Попала я к ней случайно — мы на неделю опоздали, и комната, предназначенная мне, оказалась занята. Меня направили к Рут. И был оттенок — как бы извиняясь. И просили сказать, если будет что-нибудь не то. Я не обратила внимания. Что могло быть «не то»! Я была в Англии. Светило солнце. Чистые стекла окон и дверей — стеклянных дверей! — маленьких очаровательных домиков отсвечивали в глаза. Жизнь была прекрасна.

Сначала я отвезла сына. Пансион был в чудесном зеленом парке с футбольным полем, кортами и открытым бассейном. Кто-то купался, кто-то гонял по дорожкам на велосипеде (обязательно — для безопасности, в шлеме, вообще-то в нем кататься было жарко, жаловался потом мне сын, но это правило выполнялось неукоснительно). Нас отвели в его комнату — десять кроватей, заправленных обычными, вроде наших, одеялами. Мебели минимум. Сумки под кроватями. Теперь это был его дом — правда, не слишком надолго. Итак, я сдала сына воспитателям: бросила кутенка в воду, — не приходите хоти бы дня три! — напутствовали они меня. И я поехала к Рут.

Ей было лет пятьдесят. Сухопарая, светловолосая, с тонкими губами. Она отвела меня в мою комнату, и первое, что бросилось в глаза, — свод правил, вывешенный на стене. Их было штук десять. Около некоторых стояли восклицательные знаки — один, два, три. Я ощутила легкое беспокойство.

Двигаясь по дому. Рут не переставала говорить. Кажется, я попала в светский дом. Ужин накрывали в гостиной, на скатерти, с сервировкой, претендующей на изысканность. Кроме меня, в доме жила молоденькая испанка, и Рут обожала разговаривать с ней об Испании, Россия ее не интересовала — она представлялась ей чем-то далеким, и, без сомнения, опасным — чем-то вроде Бермудского треугольника.

— У вас, конечно, есть дом? — спросила она меня в первый же вечер за ужином.

Я вынуждена была признать, что дома у меня нет. До этой минуты я никак не ощущала его отсутствия. Но из чувства патриотизма, помню, в тот момент мне остро захотелось, чтобы он был. Увы. Была квартира, правда, в центре города. Двухкомнатная. Муж. Ребенок.

— Значит, вы едите в той же комнате, где спите? — прикинув мою ситуацию в уме, спросила Рут с неподдельным ужасом.

Я мучительно раздумывала, что бы ей ответить, не ударив лицом в грязь и не уронив честь родной страны. Что, если я признаюсь ей, что обычно мы едим на кухне, а когда принимаем много гостей, мебель из одной комнаты перебрасываем в другую? Не повредит ли это репутации моей Родины? В итоге я позорно промолчала, предоставив ей думать что угодно.

Жилище Рут было небольшим — собственно, это была часть длинного, во всю улицу, дома с отдельными входами. И с крохотным садиком на заднем дворе. Но Рут вела себя так, словно это дворец. Не знаю, может быть, я в конце концов привыкла бы к ее чопорности и холодности, но окончательно испортила наши отношения моя привычка каждый день мыться. Душа у Рут не было, что само по себе было неприятно. Чтобы помыться, нужно было попросить Рут включить колонку и нагреть воды. Это каждый раз стоило ей четырех фунтов, сообщила мне Рут. После этого Рут наливала ровно половину ванны, и эту воду нужно было разбавить холодной (о споласкивании и речи быть не могло).

Потом уже я узнала, что вода в Англии, действительно, предмет особой экономии. Она очень дорога. Соученицы на курсах рассказывали мне, что если задержаться под душем, то хозяева начинают стучать в дверь. Однако о такой экономии, доходящей до абсурда, как у Рут, я не слышала ни от кого, и больше нигде с таким не сталкивалась. А на третий день я опоздала на ужин, который Рут накрывала ровно в шесть.

Я в первый раз отправилась навестить сына, слегка заблудилась на обратном пути и опоздала минут на двадцать.

Рут была в бешенстве. Ее муж Рэй, приятный, тихий человек, бывший полицейский, ныне садовник, смущенно улыбался мне, а она кричала, что уже собиралась звонить в полицию и сообщать, что я исчезла. Это было несколько странно, поскольку она знала, куда я пошла. Ужин прошел в весьма натянутой обстановке. Рут опять нахваливала Испанию. Меня за столом будто и не было.

После ужина я поднялась к себе и занялась домашним заданием. Хлопнула дверь — это юная испаночка понеслась, как обычно, на дискотеку. Постучавшись, зашла Рут и требовательно спросила, почему я никуда не хожу. Я сообщила ей, что устала. Что я не в том возрасте, когда бегают на танцульки. Что я еще не обзавелась друзьями. Что дом ее отнюдь не в центре города. Не сразу я поняла из ее ответной речи, что они с мужем должны уйти. Я пожала плечами — мне-то что? И поняла в тот же момент, что она не хочет оставлять меня одну в доме. Кровь бросилась мне в лицо, но я не сказала ничего, мысленно поздравив себя с тем, что мое умение держать себя приближается к знаменитому самообладанию английского дворецкого. Рут вышла. Вскоре хлопнула входная дверь, и от дома отъехала машина. Решив перекурить это событие, я спустилась вниз, чтобы выйти в сад. Что-то в коридоре показалось мне не таким, как всегда. Не было телефона. Рут, уходя, спрятала телефон от меня. Вдруг я начну звонить в эту далекую, ужасную Россию за ее счет.

Дело шло к кульминации. Когда в очередной раз мне удалось подвигнуть хозяйку на нагрев воды, а я отлучилась из ванной за шампунем, ворвалась разъяренная Рут и начала выговаривать мне за то, что я оставила воду без присмотра. Заодно она сообщила мне, что своими постоянными требованиями воды я лишаю их с мужем возможности мыться. Тут мое терпение лопнуло. Я заорала, что я приехала в Англию, а не на Новую Гвинею. Что все чистоплотные люди моются каждый день. Мне даже не приходилось искать английские слова — они спрыгивали с языка сами, как злые лягушки.

Все. Делать мне здесь больше нечего. Придя наутро в школу, я сразу натолкнулась на директора. И начала подробно объяснять, что не могу больше жить у Рут. Мне не хотелось, чтобы он счел меня капризной иностранкой, и я старалась доказать ему, что мне действительно там невыносимо.

К моему изумлению, он даже не удивился.

— Вам не нравится? О'кей, мы переведем вас, — любезно улыбнувшись, сказал он. — Идите в класс, уже звонок.

После первого урока ко мне подошла его секретарь. Она сказала, что завтра я могу переехать. Дала адрес. Я попыталась объяснить свои страдания и ей. Она не слушала меня. Я вдруг совершенно ясно почувствовала, что я в чужой стране. Мои эмоции были не нужны никому. Мне оказали конкретную помощь, но слушать, как я «пилю опилки», никто не хотел. Мне стало стыдно, я замолчала.

— Все уже в прошлом, — ободряюще улыбнулась мне она, — не волнуйтесь, все будет хорошо. Ваша новая хозяйка — абсолютно очаровательная леди. Ваш класс едет завтра на экскурсию, желаю вам приятной поездки. Вернетесь, вызовите такси и переезжайте. Вас будут ждать.

Такси приехало через пять минут после вызова. Рут торжественно вынесла мне в подарок какую-то кофточку. Я отшатнулась. Она сделала вид, что не заметила, но кофточку все же унесла. Потом она улыбалась и махала мне рукой.

— Звоните и заходите в гости! — любезно приглашала она. Рэй укладывал в багажник мою сумку. Он был неплохой человек — иногда мы с ним болтали о том о сем.

— Да-да, заходите, в самом деле, если захотите. — Он посмотрел на меня, словно извиняясь. Мне казалось, ему тяжко жилось с Рут. А может, это была только моя фантазия.

— Не думаю, чтобы у меня возникло такое желание, — мило улыбнувшись, сказала я. — Будьте счастливы, Рэй, — пожелала я ему. И, подумав, добавила: — Если сможете.

Он ничего не ответил.

Вторая хозяйка

Такси привезло меня в центр города, к отдельно стоящему, довольно большому дому. Привычного палисадника не было, на заасфальтированной площадке перед домом стояли две машины. Я расплатилась с шофером и позвонила в дверь. Что-то меня ждет за ней? Может, то же самое? «Абсолютно очаровательная леди» оказалась полной женщиной лет пятидесяти, которая открыла дверь и радостно улыбнулась, увидев меня.

— А мы вас ждем уже целый час, — весело сказала она. — Давайте скорее ужинать!

Мне, привыкшей к напряженной тишине в доме Рут, было странным, что из гостиной доносились всхлипывающие от смеха голоса и взрывы хохота. Вдобавок работал телевизор, кто-то что-то кричал, а огромный пес, виляя хвостом, набросился на меня, стал обнюхивать и лизать руки. Тут же важно выплыл крупный черный кот и проследовал мимо в неизвестном направлении.

— Бросьте наверху вашу сумку и спускайтесь, — сказала моя новая хозяйка. — Ужинать! — закричала она, захлопав в ладоши. — Где хотите ужинать, на кухне или в саду?

— В саду, в саду! — раздались голоса.

Сад был прекрасен и не шел ни в какое сравнение с крохотным садиком Рут. Здесь были и клумбы с цветами, и кустарник, и даже что-то вроде небольшого огорода. В маленьком пруду-бассейне плавали рыбки. Я была очарована. Скатерти на столе не было, не то, что у Рут. И еда была гораздо проще — много разных овощей на блюде, кусок рыбы. Никакого изысканного десерта. Зато я сразу перестала чувствовать себя скованно, слушая общий веселый треп. За столом было многолюдно — Теа (хозяйка), ее муж, сын-подросток Филипп, две постоянно хихикающие юные француженки, резковатая, лет тридцати итальянка и я. Поодаль устроились рядом пес и кот. Впрочем, я все равно была насторожена — так прекрасно быть не может. В памяти еще были чопорные трапезы у Рут.

После ужина все вместе оттащили и перемыли посуду. Потом я осталась с хозяйкой вдвоем. Она вопросительно смотрела на меня.

— Теа, — решительно сказала я, — пожалуйста, скажите мне о ваших правилах.

— Нет никаких правил, — улыбнулась она. — Ужин около семи, когда все соберутся. Все.

Это «около семи» показалось мне райской музыкой.

— И, — храбро спросила я, — я могу мыться каждый день?

Теа посмотрела на меня удивленно.

— Ну разумеется, — сказала она. — Мы все моемся каждый день, как же иначе? Внизу ванная комната с душем, наверху еще одна — с ванной. Мойтесь где хотите. Горячая вода постоянно.

В доме Теа не было никаких намеков на экономию. Комнат было много, и в каждой был включен телевизор. В каждой комнате горел свет, даже когда все собирались в гостиной поболтать или посмотреть какой-нибудь фильм.

— Теа, может быть, выключить в кухне свет? — спрашивала я.

— Ах, да, пожалуйста, конечно. Через полчаса его снова кто-нибудь зажигал, и он снова горел. Временами Теа долго разговаривала по телефону со своей дочерью, которая жила в Лондоне. Я ощущала себя как дома.

Филипп, сын Теа, был очень подвижным подростком. Он не мог усидеть на месте ни минуты — то неожиданно падал на пол и несколько минут возлежал у наших ног, то вскакивал, бросался на собаку и опять начинал кататься с ней по полу (полы в английских домах всегда наглухо закрыты паласами, которые пылесосят каждый день. Обувь у порога не снимают — нашего обычая совать гостям тапочки в Англии нет. Впрочем, нет и такой грязи на улицах). Вообще Филипп в горизонтальном положении обычно находился больше, чем в вертикальном. Иногда он дергал мать или ластился к ней — она не поощряла его, но и ни разу не повысила на него голос.

По приезде я подарила ей баночку черной икры, привезенную из Москвы.

— Вы любите икру, Теа? — спросила я.

— Никогда не пробовала, — спокойно ответила она. — Мы не можем себе этого позволить.

Англичане загадочны. У Теа есть дом, две машины, она собиралась на Рождество в Австралию. Все это, наверняка, минует меня в жизни; но сколько раз в жизни я ела икру — разве можно это вспомнить? Другая жизнь. Другие правила жизни. Наверное, ей невозможно представить, что можно всю зарплату ухнуть, чтобы пригласить на день рождения побольше гостей, а потом полмесяца мучиться, занимая. Теа знает точно, что можно себе позволить, а что — нельзя. И никаких комплексов по этому поводу.

Мои хозяева переехали в Борнмут из Лондона лет десять назад. Муж был специалистом по лифтам и, разумеется, в курортном малоэтажном Борнмуте работы найти не смог. Он подрабатывал садовником, как и муж Рут. В приморских городах, где довольно трудно найти работу, садоводство — распространенное мужское занятие. А сама Теа работала на какую-то туристскую фирму и частенько сидела за компьютером, занимаясь размещением туристов.

— Как вы могли покинуть Лондон, Теа? — спрашивала я.

— О, — смеялась она, — вы не поверите, из-за парковки. В Лондоне совершенно невозможно стало парковаться, и я столько каждый день тратила нервов и сил, что не выдержала...

Книг в доме Теа (впрочем, как и у Рут) не было. Не читал никто. Однажды — единственный раз! — вернувшись вечером, я увидела Теа, склонившуюся над книгой, и с любопытством посмотрела, что она читает, когда она вышла за чем-то на кухню. Это была поваренная книга.

Мне было очень хорошо в этом доме. Веселая суматоха, царившая здесь, очаровывала меня. Да и моя «вечерняя» жизнь понемногу сложилась — после ужина мы встречались с коллегами по учебе и либо гуляли, либо шли в какой-нибудь паб и за пинтой пива общались. А в один из вечеров по совету Теа мы с немкой Карин, моей одноклассницей, отправились на праздник зажигания свечей в приморский парк. В стеклянных разноцветных чашечках, укрепленных на специальных стендах — днем как-то я их не замечала, — зажглись тысячи свечей, по каналам медленно плыли кораблики со свечами; лоточницы продавали различные безделушки на палочках и обручи на голову, фосфоресцирующие в темноте. Из-за этого парк, медленно погружавшийся в сгущающуюся тьму, был похож на растревоженное обиталище бесчисленных мерцающих светлячков. И что-то смутно напоминало это мне — виденное на экране? Читанное? Может быть, этот праздник — отголосок какого-то древнего ритуала с огнем и водой? Мы стояли с Карин на мостике над каналом, а внизу по воде бродили голоногие мальчишки, запуская мерцающие кораблики со свечами.

Когда я вернулась домой, все, как всегда, смотрели в гостиной телевизор. Теа весело хохотала над очередным юмористическим шоу, Филипп валялся на полу, положив голову на распластавшегося рядом пса, а египетски-зеленоглазый, иссиня-черный Чарлз лениво косился на них с камина.

Лишь раз, возвратившись вечером, я не застала эту милую компанию в том же положении. Это было тогда, когда заболел мой сын, и я позвонила из пансиона, чтобы меня не ждали к ужину. Слава Богу, болезнь сына — а он умудрился подцепить где-то ветрянку, — протекала легко. Но тогда, в первый вечер, у него был жар. Он лежал на своей кровати, в той же общей комнате — к моему изумлению, отделять от остальных его не стали, сказав, что с той минуты, как появилась сыпь, ребенок не заразен. Пансион был пуст — все уехали в Лондон в театр. Я пошла в столовую принести сыну ужин и столкнулась с директором пансиона, который всегда весьма любезно меня приветствовал:

— Как дела? Все о'кей?

— О'кей,— обычно ответствовала ему я. Но на этот раз малодушное желание, чтобы кто-то посочувствовал мне — мой ребенок заболел, в чужой стране! — заставило меня ответить:

— О. конечно, о'кей. Только вот у сына температура 39.

— Правда? — столь же радостно улыбаясь, откликнулся он. — Ну, ничего страшного. У всех у нас была когда-то высокая температура, но мы же живы до сих пор!

Я хотела рассердиться. Но вдруг успокоилась. И подумала, что, наверное, он прав, — а я так легко впадаю в панику, и совершенно напрасно. Англичане вообще значительно спокойнее нашего относятся к болезням — даже у детей. А уж взрослые... Осенью, рассказывали мне, все кашляют, чихают, хлюпают носами, но как ни в чем не бывало являются на работу и к врачам обращаются лишь в крайнем случае.

Уложив сына спать и оставив его на попечение медсестры, я отправилась к себе. Открыла дверь своим ключом и направилась в гостиную, собираясь вылить на голову хозяйки свои невзгоды. В гостиной было темно и пусто. Немного погодя спустился Филипп, подал мне ужин и исчез. Поднимаясь к себе в комнату, я видела свет, струившийся из-под двери хозяев. Никто не вышел ко мне, никто ни о чем не спросил. И мне так остро захотелось домой, в Москву...

Третья хозяйка

Но следующим летом тот же повод опять привел нас с сыном в Англию, на этот раз в Гастингс.

Город очень хорош, прежде всего из-за холмистого ландшафта. Ряды аккуратно выкрашенных домов громоздятся друг над другом, старинные улочки вьются вокруг остатков старой крепости времен Вильгельма Завоевателя. Хотя самая известная по учебникам истории битва при Гастингсе была не здесь, а чуть подальше, в нескольких остановках по железной дороге, неподалеку от полуразрушенного средневекового аббатства в местечке, названном в честь сражения Бэтл — Битва.

Поселили нас с сыном у Кей. Дом был не так далеко от моря, и по утрам меня будили чайки — в немыслимых количествах они гнездились на крышах соседних домов и спозаранку поднимали страшный гвалт. Кей была жизнерадостна, добродушна и открыта. Ей было лет шестьдесят. Двое ее детей, сын-полицейский и дочь-стюардесса, жили и работали в Лондоне. А муж Кей, Артур, — в городском транспортном агентстве. Кей — ирландка, он — англичанин. Жили всю жизнь душа в душу.

— Несмотря на то, что он типичный англичанин, — смеялась Кей, — неразговорчивый такой, словно застегнутый на все пуговицы. Не то, что я!

Кей, и правда, была другой. Она не походила ни на одну из моих прежних хозяек. Мы болтали с ней часами. Она рассказала мне много любопытного. Например, что ее отец никогда не переступал порога ее дома — потому что она вышла замуж за англичанина. Когда родился первенец Рой, отец привез жену, мать Кей, она пошла посмотреть на внука, а сам он остался в машине.

— И  никогда не видел внуков? — ужаснулась я.

— Почему? Я возила их к родителям. А как они повзрослели, стали навешать бабушку с дедушкой сами.

— А родители Артура? Так же?

— Нет. Они тоже не радовались нашему браку, но и не мешали. Сейчас жива уже только мать Артура. Вечером по субботам он привозит ее к нам.

Как-то раз я оказалась невольным свидетелем этого общения. Мы ездили с сыном на экскурсию и вернулись поздно. Дом был погружен в темноту, стояла полная тишина, я решила, что никого нет. Потом заметила, что из-под двери гостиной струится слабый свет. Решив его выключить из соображений экономии, я заглянула в гостиную и изумилась. Хозяева были дома. В полной тишине, при свете настольной лампы они и старая дама, мать Артура, резались в карты.

Кей была добра. Объяснить, проводить, помочь — всегда радостно, всегда с улыбкой. Мне кажется, даже животные чувствовали это. Ужинали у нее три-четыре кота, включая, конечно, своего. Всех она знала наперечет.

— Не бойтесь, они все привиты, — сразу сказала она мне. — У нас в городе нет непривитых беспризорных котов. Вот видите, тот, с поврежденным ухом, — Ози. Я подобрала его на улице, у него была разорвана шея — от уха до уха. С собакой подрался. Мы с Артуром отвезли его в лечебницу, заплатили 120 фунтов, чтобы его спасли. Мне сказали, что он вряд ли выживет после операции, но он выжил. Теперь иногда приходит ко мне ночевать.

У котов на нашей улице вообще была роскошная жизнь. В каждом доме в кухонной двери внизу было маленькое окошечко, и они могли беспрепятственно по задним дворам перемещаться из дома в дом. Впрочем, в Англии коты — священные животные. Даже завести кота непросто — надо получить специальное разрешение. Наш знаменитый Куклачев как-то рассказывал, что его гастроли в Лондоне были под угрозой срыва из-за пикетов Лиги защиты кошек, у членов которой были опасения, что он жестоко обращается со своими животными. С большим трудом их удалось убедить в обратном и провести гастроли.

От одной же нашей эмигрантки я слышала рассказ настолько курьезный, что до конца в него как-то не верится, но она уверила меня, что это чистая правда. Дело в том, что пока нет решения суда о том, разрешат эмигранту остаться в Англии или вышлют, ему оплачивают проживание. Так вот, одна такая семья пробилась на прием и просила, чтобы ей оплачивали не квартиру, а дом — семья, дескать, большая... отец болеет... дочь скоро должна родить... Чиновник, как водится, стоял намертво и упорно отвечал, что такой возможности нет. Тогда — от отчаяния — проситель сказал:

— И кошка у нас еще есть, гулять ей негде... Был бы дом, она бы в садике гуляла...

— Кошка? В плохих условиях? — Голос чиновника смягчился. — Ну хорошо. Что-нибудь придумаем.

И они переехали в дом.

Если это и легенда, то типично английская.

Народу в доме Кей было немало. Кроме нас с сыном — шведка, итальянка, испанка и полька. Все обожали Кей и, уезжая, оставляли ей трогательные благодарственные записки. Она вешала их, прорывая в уголке бумагу, в кухне на гвоздь и очень радовалась. Как она выносила постоянно в доме такую кучу народа, непонятно.

— Что ж, это лето, — ответила она мне, когда я спросила ее об этом, — летом много студентов, и мы зарабатываем деньги на зиму. Работать-то у нас в городе особо негде. А тут весь мир вдруг бросился учить английский. Нам повезло!

— А вам все равно, откуда ваши жильцы?

— О да. Совершенно. Я только парней не беру взрослых — не умею с ними. Артур вот итальянцев не любит, когда их несколько человек соберется. Очень шума не любит. Он и на улице их обходит  — о, они такие смешные! Встретятся — и давай кидаться друг другу на шею, кричать, целоваться... У нас не принято это. Артур всегда нос воротит, когда на улице целуются, да еще мужчины! Он же у меня англичанин настоящий! Всегда на работу в пиджаке ходит, даже в жару. Он так доволен сейчас, что работает. Это счастье. Было время, он никак не мог работу найти, а нужно было за образование детей платить, я после смены в магазине шла на ночное дежурство в больницу. Надорвалась я тогда, болела... Ну, теперь уж дома сижу, все у нас хорошо сейчас, если б Артур еще курить бросил...

Мы с Артуром почти не разговаривали, но перед сном обязательно вместе выкуривали по сигаретке в гостиной, глядя в телевизор и изредка обмениваясь комментариями по поводу мировых новостей. Как-то вечером он остался без курева и попросил сигарету. Уходя спать, я оставила ему пачку. Утром он нашел меня в саду и протянул, поблагодарив, несколько сигарет.

— Мы никогда не делаем так в России, — сказала я, засмеявшись и сделав протестующий жест рукой.

— Вы в Англии, — мягко ответил он.

Да, я была в другой стране, где отношение к собственности и деньгам было другим. Уважительным. Меня изумляло загадочное желание совершенно посторонних людей сберечь мне мои деньги. Кассир в Гастингском замке потратил четверть часа — собралась очередь, но это его не остановило, — чтобы заставить меня взять комплексные билеты, что экономило мне около фунта. Такая же история была в Лондоне, где кассирша в метро уговорила меня взять семейную транспортную карточку, которая тоже стоила дешевле обычной. Продавщица магазина, где я забыла взять пустяковую сдачу, бежала за мной по улице чуть ли не целый квартал. И так далее...

Что еще рассказать о Кей? У нее, единственной из моих хозяек, кое-где валялись книжки.

— Люблю почитать на ночь, — призналась она, — особенно детектив.

Она была католичкой. Но никогда не обсуждала это. И мои робкие расспросы не получили ответа. Может быть, в Англии не принято говорить об этом. А может быть, за долгие годы жизни с англичанином-протестантом она научилась хранить все мысли по этому поводу глубоко в себе.

Мы уезжали из Гастингса ранним утром, моросил дождь. Было трудно прощаться с Кей. Я не решилась поцеловать ее — рядом был Артур, мне так не хотелось нарушить какое-нибудь английское правило.

Артур провожал нас с сыном. Он подвез нас к автобусу на Вэрриор-сквер, откуда мы должны были отправиться в Лондон в аэропорт Хитроу, выгрузил сумку. Я стала подбирать слова прощания. Он пожелал мне счастливого пути. И вдруг неожиданно поцеловал меня. В одну щеку, потом в другую. Жаль, что вы никогда не узнаете этого, милая Кей...

Лариса Яркина / фото Тиграна Авакяна