Двое молодых людей — Анатолий Хижняк и Владислав Кеткович, представляющих. Региональную естественно-историческую общественную организацию «Плутония», пришли в редакцию «Вокруг света» с интересным проектом «Географическая видеоэнциклопедия. Страны и народы». Причем речь шла в первую очередь о народах, изолированных от мировой цивилизации и потому в большей степени сохранивших свой уклад жизни, свою культуру.

С одним из молодых людей мы были уже знакомы. Анатолий Хижняк в свое время путешествовал с экспедицией по Амазонке (см. очерк А.Куприна «Бог велик — а лес больше», «ЕС» №7-8 95). Потом рассказывал на страницах журнала о своем «Памирском марше» (№12 96). И вот новые, грандиозные планы, новая экспедиция под эгидой Русского географического общества и при информационной поддержке нашего журнала.

С первыми результатами долгосрочного проекта — очерком о путешествии в Африку — мы предлагаем читателю познакомиться в этом номере.

Найроби. Мы арендуем «трупер»

В Найроби мы прибыли поздно ночью и, несмотря на неурочное время, еще в аэропорту были атакованы толпой турагентов. Со всех сторон доносились крики: «Сафари! С нами — к масаям! Самые дешевые туры! мы напрокат — самые низкие цены! Момбаса — жемчужина Кении!» — и так далее и тому подобное. Еще на Сейшелах нас предупреждали (мы летели в Кению с Сейшельскихов, пробыв там неделю), что африканские коммерсанты видит в каждом белом туристе, в каждом мизунге — так на суахили называют белых — сказочно богатого человека, а потому первоначальная цена различных услуг и товаров не имеет с реальной ничего общего. Потому мы решили не торопиться с выбором джипа да и вообще осмотреться в Найроби.

Наем джипа с шофером почти сразу же превратился в фарс. Из-за нехватки средств нам пришлось отказаться от услуг дорогих и надежных компаний — и остались фирмы сомнительные, но идущие на уступки. Судьба свела нас с двумя агентами, которые раньше работали вместе, а затем рассорились и разделили бизнес. За глаза они называли друг друга «Коротышка Джимми» и «Толстяк Джордж». По всей видимости, у каждого из них было лишь по одной подержанной машине для сдачи в аренду, но выбирать нам особенно не приходилось. Джордж обычно приходил в отель с утра и, прежде чем мы начинали торг за его «исудзу-трупер», подолгу рассказывал, какой отъявленный мошенник этот Джимми; сколько горя и бед принес он своим клиентам, скольких несчастных бросил в трудную минуту, когда ломалась его машина — где-нибудь в парке, среди диких зверей. К вечеру приходил Джимми. Он был действительно невысок, но очень артистичен. Выражение ужаса за нас не сходило с его лица, когда он рассказывал о бесчинствах и подлости его бывшего друга Джорджа. Джимми торговал нам маленький джип «судзуки». В конце концов каждый из конкурентов принес по целому списку контор, сдающих машины, — и умолял нас брать автомобиль, если уж не у него, то у любой из этих фирм, но только не у его бывшего друга. До сих пор нам не ясно, что для них было важнее — слать автомобиль или насолить друг дружке. Мы же в конце концов отдали предпочтение Джорджу и его «труперу»: все же нас было трое (третий член экспедиции — Алексей Павлов), ехать нам было на север страны, почти по бездорожью, и эта машина выглядела надежней и была просторней маленького «судзуки» Джимми. Впоследствии оказалось, что мы сделали правильный выбор — «трупер» честно откатал нас по каменистым дорогам в районе озера Туркана (бывшее Рудольф).

Национальные парки. Слон по кличке Киллер

Путь к озеру Туркипа (а целью нашего путешествия было посещение ряда нилотских племен, обитающих в северных областях Кении) занял несколько дней. По дороге мы остановились в национальном парке Самбуру. Это типичный кенийский национальный парк, где охраняют и изучают животных, а также принимают туристов. Поскольку туризм до сих пор — одна из главных статей дохода страны, иностранцев в парках не жалеют. Так, ночь в кемпинге для одного иностранного туриста стоит 50 долларов, в то время как коренному кенийцу она обойдется лишь в пять. В парке мы пробыли двое суток — и, что поразительно, за это короткое время, колеся на «трупере» по лабиринтам дорог, увидели и засняли большинство знаменитых представителей восточноафриканской фауны. Кстати, снимать или наблюдать за животными, отойдя от машины даже на полшага, в большинстве национальных парков Африки категорически запрещено. И, как мы убедились на личном опыте, в этом запрете есть серьезный резон.

Однажды мы снимали (рядом с кемпингом) стадо бабуинов. Обезьяны давно поняли, что добывать пишу в местах стоянок людей намного проще, чем искать ее в природе. К тому же никакой серьезной опасности от людей не исходит. И обезьяны совершенно освоились — порой даже пытались проникнуть в палатку, где хранились продукты. Так вот, мы снимали большую семью бабуинов, которая совершенно не реагировала на наше присутствие. Занятые своими собственными делами, обезьяны постепенно отходили от лагеря, мы же, поглощенные съемками, следовали за ними. Так мы оказались на берегу реки, около моста, довольно далеко от кемпинга. А на другом берегу мирно паслись антилопы и жирафы. Соблазн снять животных не из окошка машины, а со штатива был настолько велик, что мы, не раздумывая, пересекли реку и вволю поработали.

Наконец, отправились обратно к переправе. И тут возникло неожиданное препятствие: около моста, с нашей стороны, стоял одинокий слон и поедал зелень какого-то куста. Мы знали, что, в отличие от своих индийских родственников, африканские слоны отличаются непредсказуемым, подчас свирепым характером и совершенно не поддаются дрессировке. Поэтому мы застыли на месте, пытаясь сообразить, как следует поступить в этой неординарной ситуации.

Пока размышляли, слон оторвался от куста, развернулся в нашу сторону и растопырил уши. Именно так слоны выражают агрессивное намерение. Спасение пришло неожиданно: два африканца-рейнджера, смотрители парка, появились на мосту и громкими криками отвлекли внимание великана на себя. Видимо, решив не связываться, слон отступил в заросли. Ну а нас под конвоем довели до палатки, причем вид у рейнджеров был крайне встревоженный. Оказалось, что этот слон — одинокий самец, известный в парке под именем Киллер. А кличку эту он носит с тех пор, как несколько лет назад затоптал насмерть одного из охранников кемпинга.

А в национальном парке Марсабит мы пережили (это было уже под конец экспедиции) еще более волнующие минуты. Наш проводник Хусейн предложил как-то добраться туда пешком. Он пообещал вывести нас заповедными тропами к краю огромного кратера Парадайз, на дне которого расположено озеро с тем же названием. Но главной радостью путешествия Хусейн считал даже не само озеро, а возможность увидеть стада диких животных, приходящих туда на водопой. Действительно, сухой сезон был в разгаре, и животные стягивались к водоемам. Предложение Хусейна было очень заманчивым, и. прихватив с собой видеокамеру и кое-что из еды, мы тронулись в путь.

Тропинка петляла, медленно карабкаясь вверх. Парк большей частью был расположен на склонах горы Марсабит, и унылый выжженный пейзаж вокруг постепенно сменился самым настоящим лесом. Я предложил идти потише и быть повнимательней — очень хотелось увидеть диких животных и, быть может, даже понаблюдать за ними. Тактика увенчалась успехом. Мы с близкого расстояния увидели пасущихся лесных оленей, совсем рядом пробежала стайка антилоп импала; какое-то время мы двигались параллельным курсом с семьей диких бабуинов.

Затем на тропинке появилась самая обыкновенная коровья лепешка. Пока я несколько озадаченно разглядывал ее, Хусейн произнес: «Это буйвол». И, подумав, добавил: «Буйволы очень опасны». Я поднял голову и в нескольких метрах впереди, посреди поляны, увидел выступающую из высокой травы мощную серую спину. Дальнейшие события происходили с молниеносной быстротой. Буйвол почуял нас, тут же вскочил, наклонил голову и бросился в атаку. Проявив отменную реакцию, наш маленький отряд в ту же секунду развернулся и обратился в бегство, теряя на ходу пакеты с молоком, пирожки и даже аккумуляторы от видеокамеры. Только близость густой рощи спасла нас от агрессивного животного.

В тени деревьев мы отдышались и вспомнили, что именно благодаря своей особенности — незамедлительно, в целях самообороны — кидаться на все, что движется, буйвол считается одним из самых опасных животных Африки. Переведя дух, мы отыскали в траве аккумуляторы и свой завтрак, впрочем, более глядя по сторонам, чем себе под ноги. Двинувшись дальше, мы уже не отходили от спасительных деревьев. Несмотря на то, что буйволы еще дважды атаковали нас, день завершился удачно и мы все же съели свой ланч на самом краю кратера Парадайз, любуясь панорамой и наблюдая стадо слонов, подошедшее к озеру на водопой. Вот только Хусейн всю обратную дорогу неустанно повторял: «Буйволы очень опасны... Буйволы очень опасны...»

Озеро Туркана. Леонардо, вождь эльмоло

Покинув парк Самбуру, мы двинулись к озеру Туркана. На второй день пути растительность совершенно исчезла, ее заменили черные камни — вокруг нас раскинулась вулканическая пустыня. Пейзаж был безотраден, к тому же нещадно палило солнце: абсолютная высота этих мест — около нуля метров, и от прохлады Кенийского нагорья, где находится Найроби, остались одни воспоминания. Вскоре мы увидели озеро, к берегам которого стремились. Свинцовая гладь воды также не радовала уставшие от однообразия пустыни глаза. Дорога долго шла вдоль озера, и за несколько часов мы не встретили ни одной живой души. Наконец мы прибыли в поселок Лайангалани — один из немногих населенных пунктов на восточном побережье Туркана. Своим появлением он обязан источнику, столь редкому в этих бесплодных местах.

Этот поселок показался нам неким переходным звеном от Африки подлинной, прошлой, какой она была до прихода белых, к Африке цивилизованной. Большинство его жителей (а население Лайангалани — смесь племен самбуру, туркана, рендиле и некоторых других) живет в традиционных куполообразных плетеных хижинах. Они пасут скот, готовят пищу на очагах внутри хижин, пользуются примитивными орудиями труда. Уклад жизни этих людей характерен для нилотских и кушитских пастухов-кочевников, к которым относятся и более известные масаи. Но здесь же, в поселке, мы увидели школу (молодежь в этих местах зачастую грамотнее своих родителей, некоторые ребята хорошо говорят по-английски, разбираются в науках. Хотя сопротивление стариков еще велико — и зачастую отцы запрещают своим детям учиться. Тогда вместо школы после обряда инициации, подростки, ставшие мужчинами-воинами, отправляются на несколько лет пасти скот). Помимо школы, мы заметили в Лайангалани и другие признаки наступающей цивилизации: церковь, дома городского и районного управления, магазин и небольшую гостиницу с баром. А недалеко от поселка увидели маленькую взлетно-посадочную полосу и кемпинг с бассейном.

Нас, однако, интересовала не столько «переходная» Африка, сколько традиционная, и еще в Москве, готовясь к экспедиции, мы решили добраться до племени эльмоло. Оно интересно по ряду причин. Во-первых, это одно из вымирающих племен на пестром этническом ковре Африки. Всего несколько лет назад эльмоло оставалось не более сотни. Во-вторых, эти люди до сих пор ведут довольно изолированный образ жизни. Три их поселения находятся вдали от дорог, прямо на берегах озера. И, наконец, это единственное племя из группы нилотских народов, которое с незапамятных времен отошло от традиционного кочевого скотоводства и превратилось в рыбаков и охотников, причем охотников на гиппопотамов и крокодилов. Кстати, в озере Туркана обитает самая крупная в мире популяция нильского крокодила. Неудивительно, что мы стремились посетить этих людей и узнать, чем живут они на пороге двадцать первого века.

Из беседы с главой районной администрации мы узнали, что племя эльмоло не жалует туристов и сводит общение с ними к продаже сувениров — украшений, безделушек и охотничьих трофеев. (Хотя жители севера Кении до сих пор предпочитают натуральный обмен, деньги все же вторгаются в их жизнь — в магазине можно купить много полезных вещей.) Узнав, однако, что мы — не туристы, а экспедиция Русского географического общества, глава администрации подобрел и сказал, что он лично посодействует тому, чтобы люди эльмоло приняли нас как надо. Как и большинство знакомых нам кенийцев, он недолюбливал западный мир и капитализм в целом и с восторгом говорил о России и бывшем СССР. Мы находили этот факт весьма любопытным — может быть, дело в том, что Кения никогда не вставала на «социалистический путь развития». Похоже, что корни этих симпатий и антипатий лежат не на поверхности, искать их надо в темных глубинах африканской истории. Но как бы то ни было шеф администрации решил поехать с нами, и через тридцать минут тряски по пыльному бездорожью мы прибыли в деревню Эльмоло.

Увидев начальство, к нам медленно и величаво приблизился вождь племени. Высокий, красивый, с гордо поднятой головой, он и выглядел как настоящий вождь. На плечах — ярко-красная накидка, напоминающая мантию. Переговоры с Леонардо (так звали вождя) заняли долгое время, но закончились благоприятно для нас. Вождь разрешил не только осмотреть деревню, но и остаться на некоторое время в гостях, для чего нам немедленно выделили дом, то есть плетеную хижину. Полные благодарности к шефу администрации и мудрому вождю, мы перетащили пожитки в свое новое жилище. В гостях у людей эльмоло мы провели две с половиной недели.

Чисто внешне деревни эльмоло выглядят так же, как и века назад: сплошь постройки из плетеных прутьев. Но в остальном... Но в остальном, как мы поняли, очень многое изменилось в жизни племени, и именно за последние годы. Когда численность племени стала критической, совет старейшин разрешил браки с соседними племенами — самбуру, туркана и другими. И много молодых воинов из окрестных деревень женилось тогда на девушках эльмоло. По традиции, они стали жить там, где родились их жены, постепенно привыкая к необычной для них жизни рыбаков-охотников. Сейчас племя, как этнический элемент, действительно исчезает, постепенно ассимилируясь с более многочисленными соседями, и настоящих, «чистокровных» эльмоло осталось очень мало, в основном этим людям за сорок. Но название и культура племени пока сохраняются.

Существенно изменилась и пища эльмоло. Если раньше их главным продуктом питания было мясо бегемотов и крокодилов, то сейчас рыба заменяет все. И хотя озеро очень богато (около 30 видов рыб, из промысловых в основном тиляпия и нильский окунь), недостаток питательных веществ буквально «налицо», или на лице, — многие жители эльмольских деревень страдают рахитом, у них плохие зубы и бельмы на глазах. Охоту на крупную дичь, источник столь необходимого животного белка, пришлось прекратить — по разным причинам. Так, всех бегемотов в этом районе озера попросту съели. Отправляться за ними приходилось все дальше и дальше на север (поселения находятся на самом юге меридианально вытянутого озера), до тех пор, пока это не стало слишком далеко. Тем более, что на их плотах-тихоходах — связанных веревками нескольких бревен из ствола пальмы дум, — плыть далеко не имеет смысла, особенно если обратно нужно буксировать огромную тушу гиппопотама. А вот с крокодилами вышла другая история. Охоту на них запретила Африканская служба охраны диких животных, когда численность турканской популяции оказалась под угрозой. Разумеется, это произошло не по вине племени, а из-за варварских действий браконьеров, гоняющихся за дорогой крокодиловой кожей. И пришлось ловким охотникам-эльмоло постепенно забросить свой традиционный способ добычи пищи. Впрочем, по праздникам, служба охраны разрешает им тряхнуть стариной — но не более одного крокодила за раз, да и то по лицензии...

Много часов мы провели с вождем племени, беседуя о радостях и тяготах жизни его народа. Он рассказал, как проходили эти охоты в старые времена. Несколько наиболее смелых и ловких мужчин залезало на плоты, и эскадра отправлялась в путь. Каждый воин был вооружен несколькими копьями и гарпуном с веревкой. Заметив выступающую из воды голову бегемота, мужчины окружали его и приближались на расстояние несколько метров. Тут в дело шли копья. Это была самая опасная часть охоты — обезумевший от боли зверь нырял под воду, а выныривая, метался между обидчиками, зачастую опрокидывая плоты. Но воины вновь забирались на них, не выпуская из рук оружия. Когда животное ослабевало от потери крови, один охотник приближался к нему почти вплотную и поражал большим и острым гарпуном прямо в сердце...

Во время беседы об охоте я приметил в ушах вождя большие стреловидные серьги, сделанные из кости, и спросил его, значат ли эти серьги что-либо или являются просто украшением. Вместо ответа Леонардо посмотрел на меня так, что я сразу понял: он — не женщина, чтобы украшения носить. А потом сказал, что каждая такая серьга — знак отличия, который дает совет старейшин тем, кто проявил особенную храбрость в охоте на гиппопотамов. Поскольку у Леонардо было две серьги, я поинтересовался: «А сколько бегемотов убили вы?» Вождь прикрыл глаза и надолго задумался. Казалось, перед его мысленным взором одна за другой проносились сцены былых охот. Я даже решил, что он задремал.

— Тридцать, — наконец промолвил он.

— А сколько крокодилов?

— Бесчисленно, — ни секунды не думая, ответил Леонардо.

Наши беседы проходили в специальной постройке, называемой «мужской дом». Он располагался на самом высоком месте деревни и представлял собой навес на четырех сваях. Пока солнце катилось по горизонту, этот навес отбрасывал на землю тень и мужчины передвигались внутри «дома» вслед за ней на своих маленьких стульчиках. Стульчики были сделаны из цельного куска дерева, и жители деревни с ними практически не расставались — даже если они куда-то шли, стульчик кожаным ремнем приторачивался к запястью. Во время сна он служил подставкой под голову.

Мужской дом заполнялся обычно к полудню, когда наступали самые жаркие часы (а бывало, и нередко, до 50-55°С). К этому времени все обычно возвращались с рыбалки, то есть успевали вытащить поставленные на ночь сети, распутать их и забросить вновь. Отдав рыбу женам, которые начинали готовить обед, отцы семейств наслаждались законным отдыхом, полулежа в тени и изредка перебрасываясь короткими замечаниями. Женщин в этот дом действительно не пускали. Хотя, по нашим наблюдениям, пожилые женщины, так называемые «старые мамы», пользовались в племени беспрекословным авторитетом.

Около четырех часов пополудни мужчины шли к себе в хижину и проводили остаток вечера в окружении домочадцев. Раз в неделю в деревне устраивались танцы, в основном для детей и подростков, готовящихся стать воинами. Разогревая себя громкими гортанными криками и ударами в тамтам, мальчишки вставали в круг, потом по очереди входили в него и прыгали на одном месте — с каждым разом все выше и выше. Прочие жители деревни образовывали большой круг, кричали, перекрывая дробь барабана, и хлопали в ладоши. В отблесках костров все это зрелище обретало таинственный, мистический смысл. Однако, надо заметить, это был не чисто эльмольский танец, такой ритуал существует практически у всех племен нилотов. Так, по традиции, молодые воины показывают свою ловкость и храбрость. Мы приняли участие в нескольких раундах прыжков — занятие не из легких, но впечатление незабываемое. В ответ на следующий день мы обучили детвору племени нашей детской песенке «Чунга-Чанга».

В одной из бесед с вождем мы спросили его, отчего племя эльмоло не хочет вновь обзавестись скотом, коль скоро охота на традиционную дичь запрещена. Леонардо помедлил с ответом. А когда заговорил, мы удивились. Он рассказал, что в этих районах до сих пор племена отбивают друг у друга скот и в этих набегах иногда гибнет много пастухов-воинов. «Нас и так мало, зачем нам еще эти войны, — говорил Леонардо. — К тому же войны сейчас не те, что раньше. Мы — народ честный, сражаемся копьями, а вот племя борана — те стреляют из автоматов. Нет уж, — закончил вождь, — пусть дерутся те, кого много. А мы, люди эльмоло, будем ловить рыбу и смотреть на них со стороны».

Конечно, мы знали, что племена нилотов испокон веков враждовали друг с другом, ходили в рейды и отбивали скот. Воины, вернувшиеся из рейда со щитом, то есть со скотом, считались мужественными и сильными. Чем больше скота ты отбил, — тем больше твоя слава, а чем больше твое стадо, — тем ты богаче. Ведь численность скота в этих районах — главное мерило достатка. Но вот предположить, что практика подобных рейдов сохранилась до сих пор, до конца двадцатого века, действительно было трудно. Впрочем, глядя на то, как живет племя эльмоло, практически натуральным хозяйством, мы почти поверили в рассказ вождя.

Опять на севере. Борана — разбойники?

Покинув гостеприимное племя и тепло простившись со всеми обитателями деревни, мы провели еще неделю, колеся в районе озера и посещая деревни других племен. И из разговоров с местными жителями из племен туркана, самбуру, рендиле мы окончательно поняли, что набеги на скот действительно до сих пор имеют место. Один пожилой самбуру, которому мы лечили огромную язву на ступне, рассказал, что недавно у него было несколько тысяч голов скота (по западным меркам, он был прямо-таки миллионером), но пришли разбойники борана, убили его сыновей и увели почти весь скот.

— И ничего нельзя было поделать? — удивились мы.

— Нет, ведь у них автоматы Калашникова, — ответил миллионер, — а мои сыновья — честные воины.

— Но почему же их не ловят кенийские власти? Старик безнадежно махнул рукой.

— Там граница, — пояснил он, — ушли — и пропали.

Самбуру имел в виду границу Кении с Сомали и Эфиопией. В этих странах очень напряженная обстановка, часты вооруженные конфликты. Именно оттуда пограничные племена, в частности, борана, достают оружие.

«Разбойники борана» — много раз мы слышали эти нелестные слова. Но могли ли подумать, что через месяц с небольшим нам удастся столкнуться с представителями этого племени!

Случилось это под конец экспедиции, когда мы, побывав в соседних странах, вновь вернулись в Кению. У нас еще оставалось время до отлета, но отель в Найроби позволить себе мы не могли. Даже несмотря на то, что к этому моменту нас покинул Алексей Павлов и мы с Анатолием остались вдвоем. Подумав, мы решили вернуться на север Кении, но не к озеру Туркана, а восточнее, и познакомиться с кушитскими племенами, проживающими на самой границе с Эфиопией.

Попасть туда оказалось непросто. Еще в Найроби турагенты, у которых мы спрашивали, какую дорогу нам выбрать, качали головами и говорили: «Там плохо. Без конвоя нельзя. Опасно очень. Бандиты». Именно поэтому сейчас в северных районах Кении почти не встретишь туристов — еще в Найроби они узнают, что ехать лучше к югу, куда-нибудь в Масаи-Мара, спокойней будет. Короче, любопытство наше было задето и мы решили добраться до цели и самолично посмотреть, так ли страшен черт. До городка Исиоло нас подбросило такси (с арендованной машиной мы давно расстались) — жуткая конструкция, издалека напоминающая длиной кадиллак, а на поверку оказавшаяся подержанным «вольво»-пикапом с наваренным вторым кузовом. Дальше на север такси не ходили — только грузовики. На них мы и ехали в общей сложности около суток, пока не оказались в городке Марсабит. Вторую половину пути с нами в кузове сидел конвой — вооруженные солдаты Кенийской национальной армии. Они сказали нам, что за последние несколько лет, действительно, были случаи нападения на грузовые машины и даже на туристов, поэтому правительство и ввело обязательный эскорт. «Но чтобы здесь часто стреляли? Нет, нет, редко», — заулыбались охранники. И тут мы поняли, что, может, и вернемся домой в Москву...

В Марсабите мы поселились в типичном для этих районов отеле — четыре длинных барака с одноместными номерами образуют квадрат с внутренним двором, куда можно поставить на ночь свою машину в целях безопасности. Угроза не в том, что автомобиль могут угнать, — просто снимут шины или отвинтят колеса. Здесь, в маленьких деревнях, самая популярная (и очень прочная) обувь — сандалии, сделанные именно из резины покрышек. В тот же вечер, в столовой-баре отеля, мы познакомились с симпатичным и смышленым парнишкой Хусейном (о нем я упоминал, рассказывая про посещение национального парка Марсабит). Он предложил нам свои услуги в качестве гида, пообещав показать «все самое интересное, что есть в этих местах». Разумеется, мы согласились.

На следующий день, стоя на краю небольшого кратера, внутри которого в сезон дождей пасут скот, мы поинтересовались у Хусейна, к какому племени он принадлежит. Можно понять наши чувства, когда в ответ услышали знакомое слово «борана». Мы осторожно завели разговор о дурной славе, которой пользуется его племя к западу от этих мест.

— Это все междоусобные войны, — ответил Хусейн, который в отличие от своего старшего брата, пастуха и воина, посещал школу. — Пережитки прошлого. Просто там их много, а нас нет, вот они и говорят, что борана — самые плохие. А у нас тоже крадут скот, те же самбуру и рендиле. Так что они и есть самые настоящие разбойники. — Хусейн с озорной улыбкой посмотрел на нас.

— А автоматы? — спросил я.

— Не знаю, автоматы за границей. Может у кого из наших есть, — ответил он. И неожиданно добавил: — Но после третьего рожка подряд ствол обязательно надо в песке остужать.

Позже мы выяснили, что половина населения Марсабита — люди из племени борана, и, надо сказать, на преступников они непохожи. Думается, между племенами действительно иногда происходят стычки за скот, но борана для народов, живущих около озера Туркана, — скорее всего собирательный образ врага, приходящего с севера и востока. Это могут быть и суданские сепаратисты и сомалийские бандиты, нападающие на грузовики и машины туристов; вряд ли стоит валить все грехи на одно какое-то племя, тем более, что все боранцы, которых видели мы, были мирными пастухами или горожанами. Впрочем, чтобы установить истину, надо пожить в тех местах не один год.

Владислав Кеткович / фото участников экспедиции