Это война на уничтожение, никаких компромиссов. До последнего еврея, последней сестры, последнего щупа. "Девяносто три, парни! 1-го октября 1917 года я встретил М-Широкие-Плечи, нюхали кости младенца, созерцали мистера лэма, скорлупа двоится, линяет синим огнем. Вы знаете этот нью-йорк: пожарные лестницы ползут по красному кирпичу, мезозойские переклички сирен, пти аити, пакгаузы у тухлой воды, площадной циферблат, на который нужно пялиться в новогоднюю ночь. Элементарный король вышел с нами на связь в день свидания в брэ. Конечно, это всего лишь кожа; если ее обжечь, через неделю не останется и следа, регенерация. Опустишь ладонь под холодную воду, — и вот уже неопалимой купиной расползаются линия печени и via combusta. Первым ключом повелевает Iad Balt, второй спрятан под раздроченной постелью в стариковской спальне. Снял щенка во французском клубе, кормил его вишенками, дергал за причиндалы, завел мексиканскую песенку про курасон, так ничего и не вышло. Цифры-перевертыши, не справился с желудком, выполз поблевать в тревожный садик. Возраст неизвестен, имя — хынек-бета. Грядет новый эон, love is the law, слюнявые бестии влекут колесницу, шило пробивает "верхние доли". Никто не знал, как завершить дело, — броситься в воду, нырнуть под стальное колесо, окоченеть в горах? There are no bones in the ice-cream".

Ночью открылась потайная дверца: вывалилось деревце, унизанное червями, миногами, змеями, — послание элементалей. Субботняя почта под запертой дверью, мелкие листы теребит северо-восточный ветер. Контракт на поставку слов, бильедушка от престарелого мага, брикет подводных каталогов, персиковый сок на брошюре "Ein Kind wird geschlagen", позывные Баррона. Поднял трубку — тишина. Подошел к двери — шорох в замке. Сложнее всего проверить иерархию матросов. Крест из пятибуквенных имен, копоть фальшивых пароходов, наколка на предплечье: тигр с цыганским кинжалом в зубах.

— Молодым — красота, старикам — деньги. Тут все ясно.

Потряс шкатулку, звякнула my moonlight serenade. Фальшивые перстни на коротких пальцах. Насурьмленные щеки. Глаза, тяжелые, как хвост парадиз-фогель. Достал грозную свечу, пискнул зажигалкой.

— За плавающих-путешествующих, увязших в содоме, разрезавших ноги осокой, висящих на исполинских колючках, перетопленных в польское мыло, дрожащих в январских фьордах.

В углу ритуальной комнаты огонь выхватил тапетку, прикорнувшего в расхристанном кресле. "Ни слова". Туфли с грустным кожаным бантом, масляные кудри. "Я — факир распада", поскользнулся на горячем воске паркета, хихикнул, ох блядь.

Здесь, прямо за приемной министерства иностранных дел, где мы слушали "Золото Рейна". Справа: ристалище изуверов. Слева — самоубийца, превратившийся в ядоносный шип. В центре — капище Хынека-штрих, малахитовая доска для свидетельств о незаметных победах:

— поперхнулся, как ризеншнауцер.

— прыгал за властителем баллантрэ.

— целовал печать короля Бабабела.

— листал "Секреты рун", пока не рассыпались перепонки.