В это утро самолет «Як-12 А» в небе над Ереваном видели многие.
Самолет странно нырнул, провалился, снова поднялся. Люди думали: «Наверно, летчик идет в дальний рейс и покачиванием крыльев шлет привет родному городу».
Видели самолет и колхозники, работавшие на полях и на виноградниках. Самолет пронесся низко над их головами. Потом они говорили: «Мы думали, что летчик опрыскивает с воздуха сады, это теперь делается часто…»
Но на аэродроме сразу поняли — дело неладно.
Дежурный диспетчер разрешил Гранту развернуться налево. Разворот не произошло. Самолет сильно снизился, затем вновь поднялся. У диспетчера сразу же сложилось впечатление, что есть какая-то неисправность.
— Борт триста сорок восьмого! — закричал диспетчер в микрофон. — Вы меня слышите? Что у вас происходит?
Секунду или две он тщетно ждал ответа.
— Триста сорок восьмой, что вы делаете?!
И еще раз он попытался позвать, хотя уже понимал, что ответа не будет:
— Откликнитесь! Что происходит? Что случилось?
По аэродрому бежали летчики. Лица были испуганные. Уж они-то с первого взгляда сообразили, что в небе случилась беда.
Диспетчер немедленно сообщил на границу о непонятном поведении самолета. И уже через минуту пограничники были полностью готовы к действиям, которые окажутся необходимыми.
Гарник вцепился в штурвал. Он отключился от борьбы, которая шла в кабине. С пилотом справятся и без него. Его дело — самолет. Он только крикнул:
— Не убивайте! Летчик нам еще пригодится!
И стал смотреть на приборы.
Все было так просто, когда рядом с ним сидел Борис Махмудов. Теперь же самолет его почему-то не слушался.
«Спокойно! — приказывал он себе. — Нужно только лишь спокойствие. Ты уже не раз делал это — держал руль и гнал машину вперед Ничего другою и сейчас or тебя по требуется. Держи покрепче штурвал, гони вперед машину!»
Самолет отказывался повиноваться. Почему-то он круто забирал вверх и сразу же терял скорость, проваливался вниз, как будто воздух уже не мог держать его. И тогда земля страшно надвигалась. Гарник вскрикивал, закрывал глаза, сжимал зубы. Что нужно сделать с машиной? Что он упустил из виду? Он судорожно дергал рычаги, давил педали. Ведь все это было так легко и понятно! Почему же теперь ничего не получается?
Мотор уже не ревел, а выл, будто вплотную приближался к какому-то неведомому пределу. От этого рева становилось особенно тягостно. Гарника охватывал ужас: «Не могу, не умею…» А машина поддевала носом плотный воздух и упорно лезла вверх, еще и еще вверх… И не удерживалась на высоте, а, как бы совершенно обессилев, падала брюхом вниз…
Грант лежал на спине, обессиленный, придавленный плечами, руками, локтями схвативших его бандитов. Ему было видно, что штурвал находится в руках щуплого маленького человечка — того самого, который, по-видимому, был у них вожаком и подал двум другим сигнал к нападению…
Они уже ни о чем не просили Гранта и ничего ему не предлагали, просто держали его, ослабевшего от потери крови, и не подпускали к штурвалу. А он сквозь сжатые зубы все еще твердил, захлебываясь: «Нет, нет!»
И вдруг, приподняв голову, он понял, что бандит, заменивший сто за штурвалом, набирает высоту и ведет «Як» прямо к государственной границе.
До этой секунды Гранту казалось, что после его отказа бандиты попали в безвыходное положение. Подержав еще несколько минут самолет в воздухе — это не так уж трудно, — а потом опять примутся его уговаривать. Но сейчас он все понял: «Умеют управлять, угонят машину!»
При мысли о том, что буквально через несколько минут и он сам и его самолет уже будут по ту сторону государственной границы, на чужой территории, и он невольно станет предателем и изменником, а друзья его, которые, быть может, никогда ничего не узнают о том, как все это произошло, назовут его предателем, гадом, и Эмма ничего не узнает, и домашние ничего не поймут, — при мысли обо всем этом ему стало невыносимо, и он застонал.
Но тут же одернул себя: не раскисать!
И сам удивился топу, как ясно и даже спокойно стала работать голова. «Должен быть выход, — сказал он свое. — Что я могу сделать?»
«Ничего не можешь. Ты один против троих».
«Нет, нужно что-то придумать…»
Ох, как унизительно было чувствовать свое бессилие, подчиняться чужим рукам, враждебной и злой чужой воле!..
Не будет так, как они хотят! Не будет!
Нужно перекрыть кран бензопитания, вот что!
Он собрал все свои силы — а их осталось уже мало — и вытянулся, чуть повернувшись набок. Если он сможет только дотянуться до крана, то устроит катастрофу. Самолет рухнет. Погибнут эти гады! Но и он тоже — он вместе с ними погибнет.
А потом комиссия, наверно, определит, что самолет потерпел аварию вследствие халатности летчика…
Но что ж тут поделаешь, раз такая ему выпала судьба. Во всяком случае, он боролся до конца… До самого конца, хотя никто и никогда об этом не узнает…
Перелет допустить нельзя!
Грант забился на коленях у бандитов. Вырвал руку. Он отвоевывал каждый сантиметр, платя за это острой болью. И вот он, кран, уже близко…
Теперь еще одно усилие — и конец.
«Все-таки, как мало я пожил на свете…»
Жорж Юзбашев первый заметил, что Гарнику не удается выровнять самолет.
Он вскочил, ударившись головой о крышу, и перебросил летчика на ту половину кабинки, где сидел с ножом в руке Лаврентии Бабурян.
Голос у Жоржа срывался, слова получались искаженными:
— Гарник… Эй, ты… Что случилось?
Жорж перегибался вперед, но видел только подстриженный затылок приятеля и его посиневшие от натуги пальцы, вцепившиеся в руль.
Не оборачиваясь, Гарник выдавил:
— Не пойму, что с машиной… Не получается у меня!
— Не умеешь, тварь! Только хвастался!
Бабурян вдруг начал плакать. Делал он это странно — тянул бесконечно одну ноту: у-у-у… у-у-у.
— Замолчи!
Гарник повернул к сообщникам бледное лицо:
— Больше не могу… Не понимаю причину…
— Погибнем из-за тебя!
Подняв голову, Грант увидел, что маленький бандит торопливо давят на педали, лихорадочно перебирает рычаги. Вот он набирает высоту и тут же, испугавшись, отклоняет ручку от себя и переводит машину на снижение. Торопится, торопится, ищет! Самолет страшно накреняется. Бандиты мечутся на своих местах и кричат, кричат. Это паника. Слов уже не разобрать.
Но ведь все дело только в том, что сидящий за штурвалом не обращает внимания на включенный рычажок триммера. Надо убрать триммер — и самолет снова подчинится воле человека.
Неужели они этого не видят?
Нет, не видят! Они не понимают машину.
Высота сейчас всего сорок метров…
— Мы разобьемся! — кричит Грант, заглушая шум мотора и вопли бандитов. — Пустите меня к штурвалу!
Они все оборачиваются к нему, смотрят на него с надеждой.
— Ты согласен? Ты с нами?
— А что же делать… Ваш лететь не может… Погибнем, к черту… Пока не поздно, я возьму управление…
Гарник торопливо освобождает место. Руки, только что терзавшие летчика, душившие его, помогают ему теперь побыстрее устроиться на пилотском сиденье. Он слышит рокочущий возле самого уха радостный голос Жоржа:
— Конечно, зачем же подыхать раньше времени… Он же умный парень… Мы с ним еще в Париже погуляем…
— Отодвинься, — требует Грант. — Ты мне мешаешь!
— Он будет из всех нас самый главный, — журчит тот же голос. — Мы ведь только пассажиры, а самолет привел летчик… О нем знаете как заговорят во всем мире… Деньгами его осыплют…
Один против троих. Нет, это неправда, теперь Грант уже не один. У него в руках самолет. Послушный друг. Он верно служил Гранту пять лет, послужит и сейчас, в самую трудную минуту жизни. Теперь будем считать по-другому — двое против троих!
Грант выравнивает машину, набирает высоту и осматривается.
Жорж кладет руку ему на плечо:
— Ну, что же ты?
— Надо ведь мне сориентироваться… Где граница? Куда сейчас лететь?
Пилот спокоен. Лицо у него в крови, но глаза смотрят зорко и руки властно лежат на руле. И голос у него не дрожит:
— Вот соображу, и полетим…
— Да вот она, граница! Ты что, не видишь?
Ножи у них наготове. Острие одного финского ножа Грант чувствует сзади у плеча, острие другого — совсем рядом, у правого бока. Неужели теперь, когда появилась надежда на жизнь и на победу, все-таки придется умереть?
— Не вижу… Не вижу границы…
— Ты что, хитришь со мною? Убью!
— Не путали бы вы меня, а?
Надо высмотреть на земле подходящее для посадки местечко. Но выбора нет. И времени нет. Придется рискнуть… Грант кричит:
— Не будет по-вашему! — и включает рычаги.
Может, они его и не услышали, но угадали его намерения в ту же секунду. Нож впился ему в плечо. Нож пронзил правый бок. Нож ударил в живот.
Согнувшись, стиснув зубы. Грант ввел самолет в пике. И одновременно — резкий разворот. Машина накренилась. Могучая сила отбросила бандитов назад, прижала к сиденьям. В этой борьбе самолет был на стороне пилота. И, теряя сознание, истекая кровью, пилот на огромной скорости повел машину вниз.
«Выручай меня, мой „Як“!»
Неба уже не видно. Скрежещет мотор. Какой огромной становится земля!
Десять метров осталось… Теперь только три метра!
Из последних сил Грант потянул на себя штурвал. Если бы удалось вывести самолет из штопора…
Удалось!
Но разве это приземление? Нет, это страшный удар. Это конец. Все черно вокруг.
Все черно вокруг…
То, что отняло у люден столько сил и нервов, завершилось катастрофой и вместило в себя четыре жизни и четыре судьбы, было точно измерено и заняло шесть минут.
С аэродрома было видно падение самолета и дежурный диспетчер записал в журнале, что самолет «Як-12 А» с бортовым номером «348», взлетевший в 8.05, уже в 8.11 рухнул по неизвестной причине на виноградинки…
Ближе всех к месту падения самолета оказался колхозный сторож.
Он услышал ужасный гул и взглянул на небо. В ту же секунду машина врезалась в землю, подняв тучу пыли. Еще несколько метров машина протащилась на брюхе, потом перевернулась и рассыпалась на гребне винограднике!.
Сторож побежал к месту катастрофы.
Первое, что он увидел, потрясло его. Из обломков выбрался человек, горестно вскинул руки кверху и пошел по траве, шатаясь и рыдая. Как потом выяснилось, это был Лаврентий Бабурян. Он пронзительно вскрикнул, упал на землю и тут же скончался. Сторож бросился к нему и только тогда заметил, что в канаве, неподалеку от самолета, лежат еще двое других. Оба были без сознания.
Старик стал кричать, сзывать людей. Но и без того к месту происшествия со всех сторон сбегались колхозники.
Впоследствии все они по-разному рассказывали о том, кто и при каких обстоятельствах первый увидел летчика. Точнее всех был сторож. Он услышал — в обломках что-то шуршит и быстро обернулся. На коленях, с лицом в крови, к нему полз летчик.
— Кто здесь? — спросил он, хотя был теперь от сторожа в трек шагах. — Помоги мне, дорогой брат…
И потерял сознание.
Утро было совсем еще раннее и очень свежее, и виноградник был залит солнцем…
С того времени, как Грант звонил Эмме, прошло чуть больше одного часа.
С того времени, когда Лаврентий Бабурян, теперь уже мертвый, расспрашивал Гранта о фруктах Ехегнадзора, прошло едва ли десять минут…