Часть 1. Тук-тук!

Зима… Земля тверда и холодна, через нее не пробьешься так просто, не процарапать себе путь шутя, как жарким летом. А-а-а-а-а!.. Ночь, и холодный ветер. А совсем недалеко дом, дом, где спрятался ты.

Пара сотен медленных шажков маленьких шаркающих ножек в грязных туфельках – и я на месте.

– Тук-тук.

– Не нужно, пожалуйста. Засыпай, моя маленькая, – твой голос с легким налетом паники и мольбы звучит из-за двери.

– Тук-тук! Открывай!

– Я… я не слышу тебя!

– Да ну, сейчас ночь, и не время играть в прятки, – я ласково царапаю ноготком в закрытую наглухо дверь. – Ну, открой! Ты же знаешь, что спатки я все равно не буду, – мой обиженный детский голосок проникает сквозь все его запоры, даже не проникает, а проходит сквозь. Душа, крепко запертая в тельце, может достучаться до души родного человека.

– Зачем ты здесь? Зачем ты меня мучаешь? – А-а-а, ты уже всхлипываешь. Сегодня слишком уж быстро начал.

– А я могу иначе? – удивленно интересуюсь я вполне взрослым тоном. – Ты дал мне какой-то другой выход? Ты не забыл, какой сегодня день? – этот вопрос задан уже веселым голоском девочки, которая вся замирает в ожидании чуда.

– Не забыл, маленькая, – горьким, но успокоенным голосом отвечаешь ты. – С днем рождения, родная.

– А какой тортик сегодня будет? – мой радостный голосок, наверное, выводит тебя из себя, ничем не могу помочь.

– Арррррррр! – в отчаянии ревешь ты, а через несколько секунд тишины в доме начинает играть музыка. Твой любимый композитор, Ямаока.

– Ты хочешь скрыться от меня? Забыл купить подарок? Хочешь спрятаться за безумием?

– Да, я не могу больше тебя слушать. Пожалуйста, иди баиньки. Засыпай.

Баю, баюшки, баю,

Не ложися на краю,

Придет серенький волчок

И ухватит за бочок,

И утащит во лесок,

Под ракитовый кусток.

Баю, баюшки, баю…

Сквозь звуки музыки слышна твоя безумная колыбельная.

– Папочка, тук-тук! Ну, открой!

– Это неправильно… – ты начинаешь хихикать, и даже через дверь я чувствую, как все твое существо дрожит.

– Неправильно?!! А хоронить дочь живой правильно?! Открывай, сука!!!! Я визжу, как…неважно как кто или что. Моя холодная ручка при этом сильнее стучит в дверь. – Тук-тук!!! Открывай, папочка, иначе я вытащу тебя через эту гребаную трубу!!!

Маленькие заиньки

Захотели баиньки…

Сквозь звуки музыки и смеха слышна твоя безумная колыбельная.

Внезапно она настигает меня. Моему тельцу становится тяжко поднимать руки, даже глаза закрываются. Тут отворяется дверь, и в проеме появляешься ты, папа. Почему-то ты улыбаешься, а в руке сжимаешь моего плюшевого мишку, выстиранного и зашитого в нескольких местах.

А я… А я лежу у тебя на пороге, потому что так и должно быть. Потому что ты принес меня сюда. Все как всегда. Безумие и чувство вины творят чудеса, да, папа? Они могут даже оживить в твоей больной голове дочь, похороненную спящей.

– Ой, да мы уже совсем клюем носиком, держи Мишу, крепко держи, а то он бу-бух! И свалится, что тогда делать будем? А тортик завтра будет, обещаю.

Ты поднимаешь мой засыпающий трупик на руки и несешь в разрытую тобой колыбельку, недалеко от дома.

В доме все стихло давно,

В погребе, в кухне темно,

Дверь ни одна не скрипит,

Мышка за печкою спит…

А я, страшно сказать, засыпаю, крепко обняв медведя. Ты вздыхаешь, гладишь меня по голове, прикрываешь новой крышкой гробика. Ты много их заготовил впрок, правда?

Тук-тук. Сквозь сон слышатся удары молотка.

Часть 2. Будем лечить

– П… пожалуйста. П… прошу.

Судороги, привязанное к кровати тело выгибается, шипит, заполняя спертый воздух своим зловонным дыханием.

– П…пожалуйста, – шепчет и шепчет.

Полумрак окутывает тело вместо одеяла. Веревки впиваются в тонкие бледные кисти рук, но даже тогда кровь не окрашивает их, а бледность не отступает, становится лишь еще явственней.

– А-а-а-а-а-а-а! – новый приступ боли превращается в полный страдания и ужаса крик…

– Что?! Что с тобой? – перепуганная Нина расталкивает свою подругу Вику, которая, тяжело дыша, вся в слезах садится на край кровати.

Эту кровать Вика и Нина делят уже несколько месяцев, обе разочаровавшись если не в целом мире, то в его мужской половине – точно. Кроме друг друга, у них никого нет, и девушки крепко держатся за свой маленький мирок.

– Зая, что случилось? Сон нехороший? – Нина обнимает подругу за плечи.

– Да… да, сон, не волнуйся, ложись. Засыпай, – Вика благодарно чмокает Нину в щеку.

– Куда ты? – Нина уже улеглась и смотрит, как девушка встает и направляется к двери.

– На кухню, чаю себе заварю. Я сейчас все равно не усну.

– Посидеть с тобой?

– Нет, не надо. Спи. Тебе завтра вставать рано. Спи.

Заварив чай, Вика садится на табурет и осторожно делает первый глоток обжигающего напитка. Так лучше.

Мимолетом взглянув в чашку, Вика видит свое отражение, не совсем точное, но все же… Молода, красива. Везет только, как утопленнику. Сначала ушла из дома, потом Володя, тот, из-за которого она покинула родителей, в свою очередь бросил ее. Сюжет затерт до дыр, правда? А после этого, Вика, ты умудрилась поменять свои сексуальные пристрастия. Позавчера Нина предложила подруге уехать в Нидерланды и свободно жить там. Вика так и не смогла ответить. Нет, Нина замечательная, чуткая девушка, и, что ни говори, Вика ее любит. Но, черт возьми, сколько перемен! А теперь еще и этот сон, будь он неладен.

Вика снова смотрит в опустевшую наполовину чашку и вздрагивает. Вместо ее отражения, остывший чай отображает знакомую уже койку и привязанное к ней тело.

– Прошу тебя… – шипит возле уха Виктории.

Девушка вскакивает, и с ужасом смотрит на кровать с больным, которая каким-то образом появилась на кухне. Боже мой, на кухне ли? Снова голые стены, никаких окон или дверей. И этот больной. Как Вика ни старается, она не может понять – мужчина это или женщина, и лица не рассмотреть. Словно нарисованное карандашом лицо небрежно вытерли ластиком.

– Любуешься, милая? – твердый уверенный голос звучит за спиной. Резко развернувшись в сторону этого голоса, Вика видит невысокого седого мужчину. В белом халате, он стоит совсем рядом и ухмыляется, – извини, что заставил ждать.

– Откуда Вы? Здесь же и дверей то нет, – девушка делает шаг назад. "Только бы проснуться", – стучит в голове.

– Могу я тебя спросить о том же? – с издевкой в голосе говорит мужчина. – Интересуешься? – он кивает на кровать.

– Кто вы? Кто он… она… неважно! Кто вы оба?!! Что все это значит?!! – Вика уже кричит. Она ничего не понимает, никогда до этого ей не снились настолько реальные сны.

– Ну, меня можешь звать... ну, Доктором, например, – хихикает он. – И не надо так шуметь. При больном, – язвительно добавляет доктор. – А это, – он снова кивает на кровать, – так, ничего особенного. Это жизнь.

– Чья жизнь? – Вика чувствует, как ее душа плавно уходит в пятки, а голые ступни обжигает, наконец, холодом от каменного пола, который она до этого не ощущала.

– А это уж тебе решать, милая, – Доктор становится серьезным, в глазах его сверкает недобрая искра. – Конечно, считается, что жизнь твоя, но кто знает…

– Это почему же мне? Зачем я здесь? Я же просто…

– Прошу тебя!!! – воет больной, и Вика, не удержавшись, падает на пол, и судорожно пытается отползти в угол, закрывая лицо руками. "Что же это? Почему я не просыпаюсь?"

– Ну что ты? Зачем так пугаться? – Доктор подходит к девушке, протягивает руку. Вика еще сильнее вжимается в угол. Тогда он наклоняется и, неожиданно легко, ставит ее на ноги. – Подойди, – зовет он Вику, – Посмотри внимательно.

Девушка подчиняется. Она приближается к кровати и с ужасом смотрит на распростертое тело. Ничего в нем не изменилось. Бледная кожа, необычайная худоба. Только лицо, точнее, лица. Теперь больной имеет десятки лиц. Одно сменяет другое, и так без конца:

Отец, мать, Нина, Володя. Незнакомые и кого-то напоминающие лица мужчин, женщин, детей, стариков.

– Ну как, что видишь? – приводит ее в себя бодрый голос Доктора.

– Кое-что вижу, – шепчет Вика.

– Ну что, будем лечить или как?

– Или как, – на этот раз желание проснуться осознано. И Вика вдруг подскакивает на табурете, разливая по полу недопитый чай. Судя по часам, прошло совсем мало времени. Ночь еще полноправная хозяйка на этой части Земли. Вика вновь опускается на табурет, и сидит, покачиваясь и глядя в одну точку.

Вика! Родная моя, тебе дали выбор. За какие заслуги, не могу сказать, но выбор дали именно тебе. И что ты сделаешь со своей больной жизнью?

– Нет, мне надо подумать, – вслух говорит Вика. Она встает с табурета, подходит к аптечке и достает оттуда пузырек. Сильное снотворное, иногда помогает, а Вика сейчас нуждается в помощи, как никогда. Что еще? Нож на столе. Тоже пригодиться.

Вика глотает две таблетки снотворного и запивает их водой из-под крана.

Некоторое время стоит перед кроватью, в которой тихо посапывает Нина. Смотрит на ее милое спокойное лицо. Затем, спрятав нож под рукавом, тоже укладывается в постель. Нина улыбается во сне и обнимает свою засыпающую "Заю".

"Мне надо немного подумать".

Часть 3. Поделись

– …а потом, она рассказала мне об аварии. Она так плакала, милая! – никому неслышный шепот ударяется о камень, и осколки его уносятся с холодным осенним ветром в неведомые края. – Она хотела погибнуть вместо них, милая! Какой человек может желать себе смерти???

***

Мало кто разделяет горе с чужими людьми. Каждому на кладбище и своего достаточно.

Екатерина кладет цветы под могильной плитой. Пусть хоть до вечера полежат, порадуют доченьку. Все равно ведь унесут, сволочи. Что б вы подавились все там, где будете их перепродавать. Женщина стискивает зубы, но через мгновение не удержавшись, плачет. От бессильной злобы, от беспомощности, от тоски.

– Машенька, не осуждай меня. Я же лечила тебя, у тебя ведь только горлышко болело. Ты только покашливала! Какая я после этого мать?!!!

– Простите, – спокойный, виноватый голос заставляет ее обернуться. Хорошо одетый мужчина стоит неподалеку и смущенно смотрит на Екатерину.

– Что? – Катя еще не пришла в себя, и отрешенно глядит на незнакомца.

– Я увидел, как Вам плохо… Позвольте проводить Вас домой.

Женщина вздыхает. Может и хорошо, что этот мужик заговорил с ней. Хоть как-то отвлек от тяжких мыслей. Но идти с ним куда-то, нет уж, увольте.

– Нет, нет. Не беспокойтесь, со мной все в поряд… – но, видимо, в порядке далеко не все. Ноги у Кати подкашиваются, она теряет равновесие и падает, но ее подхватывают сильные руки незнакомца, который, непонятно как, успевает к ней подбежать.

– Еще раз прошу прощения, – его голос звучит теперь намного увереннее, – но отказа Вашего я не приму. Обопритесь на мою руку.

Они выходят за пределы кладбища. У ворот стоит "джип", к нему мужчина и ведет Катю. А у нее даже нет сил сопротивляться. Она чувствует лишь тепло, в котором нуждается сейчас больше всего.

Они садятся в "джип".

– Вы курите? – незнакомец протягивает пачку сигарет. Катерина кивает:

– Спасибо.

– Показывайте, куда ехать.

– Вы знаете, давайте я как-нибудь сама…

– Так, а давайте не спорить, – голос его звенит металлом, и Катя покоряется:

– Бульвар Лепсе знаете?

– Конечно, – он заводит двигатель, – поехали. Там покажете дом.

***

Он никогда не пользовался одеколоном, но пах всегда потрясающе. Почти каждый вечер Катя снова и снова убеждалась в этом, когда, прильнув к его плечу, показывала ему фотографии Маши. Все заканчивалось одинаково: она плакала, он прижимал ее к груди, и становилось так легко и тепло, что Катя засыпала. А просыпалась она уже утром, заботливо укрытая одеялом, в одиночестве, но со спокойным сердцем.

Она никогда не задавала вопросов, лишь однажды словно вдруг вспомнила:

– Послушай, а я так и не знаю, как тебя зовут

– Разве это так важно? – он посмотрел в ее глаза, она уверенно кивнула. – Ну, хорошо, Паша.

– Катя, – она потянулась к нему, чтобы поцеловать. Она страстно желала, чтобы он остался, чтобы он не вздумал сегодня уйти, укрыв ее одеялом.

Павел отстранился от нее.

– Не надо. Я не для этого с тобой.

– Не для этого? А для чего же? – Всю свою жизнь Катя была уверена, что все, что мужчины делают – только для ЭТОГО, никаких исключений. А тут…

– Тебе плохо со мной?

– Нет.

– Просто поделись…

***

– Она оплакивает тебя, милая. Никак не может простить себе. Мне все труднее и труднее удержать твою маму. Тяжело…– шепот тонет в слезах.

– Что ты здесь делаешь? – Катя с удивлением смотрит на Павла, совсем на себя не похожего. В одежде, мокрой и грязной от холодного дождя, он на коленях стоит у могилы Машеньки и обнимает могильный камень.

– Что? Что они будут делать со своим вечным покоем? Я прихожу к ним, они слушают. Почти никогда не говорят, только слушают. Милые… милые…

Катя не верит своим ушам. И это человек, который своей силой держал ее на краю пропасти, не давая упасть. Сейчас он был больше похож на жалкого извращенца, которого надо бояться, ненавидеть, но никак не любить. Что он делает на могиле ее доченьки? От ярости у Екатерины перехватывает дыхание.

– Катя, поделись со мной!

– Псих! – визжит она. – Проклятый извращенец! – Катя изо всех сил бьет ладонью по спине, стоящего на коленях, человека. – Зачем тебе нужна я?! Зачем тебе мы?!

– Поделись… – содрогающееся тело барахтается в грязи. – Я не могу больше. Ты же сама говорила, что тебе хорошо со мной! Поделись! – кричит он вслед убегающей женщине, захлебываясь в слезах и грязи. Редкие прохожие с опаской косились на него.

– Бедненький, – молодая женщина, стараясь закрыть от маленького сына такую нелицеприятную картину, с сожалением глядит на Павла. – Сережа, может, поможем ему? – спрашивает она мужа.

– Да, помощь ему сейчас не помешает, – кивает тот, доставая мобильный телефон и набирая 103.

***

– Да, Михаил Игоревич, вот такие у нас дела. Чтобы за месяц выписались шестнадцать больных, такого я еще не видел, а Вы знаете, сколько я в этой лечебнице работаю. Причем, какие больные! На половину уже рукой махнули, а на другую уже замахивались.

– Ну и ну… А после чего это все началось? Что-то произошло перед их выздоровлением?

– Да, привезли к нам мужчину, по документам – Павел Крушик, 32 года. С кладбища прямиком к нам направили. Вроде, пациент не буйный, только на прогулке к кому-нибудь подойдет, заговорит, а на следующий день пациент здоров. Представляете, один день! Мы сначала не поняли в чем дело, а потом на этого Павла обратили внимание. Ходит и всем говорит только одно: "Поделись".

– Покажите мне его, хочу его осмотреть. Надо же, какой случай.

– Не получится, Михаил Игоревич, умер он. Неделю назад начал слабеть – ничего не помогало, никакие лекарства не действовали, а позавчера умер.

***

– …а потом, она рассказала мне об аварии. Она так плакала, милая! – никому неслышный шепот ударяется о доски, и осколки его рассыпаются. – Она хотела погибнуть вместо них, милая! Она рвалась навстречу гибели, но руки ее были связаны. Какой человек может желать себе смерти??? Теперь она дома, милая. Все хорошо, все хорошо.

Эпилог

Подсказка

"Power", "Welcome to Windows XP", вечер плавно переходит в ночь. Кружка кофе, пачка сигарет, жена с сыном у мамы, начнем-с. Стол разложен, пивной живот человека, вообразившего себя писателем, грозно нависает над клавиатурой.

Вроде все готово, однако мысли не торопились ворваться в мое сознание. Ни одного слова, от которого можно было бы оттолкнуться левой ногой и начать. Выводить же "таймс нью романом" бессмертное "смеркалось" тоже желания нет.

Так и хочется закрыть ворд и раскинуть с братьями по интересам картишки, ну или, на худой конец, обставить компьютерный разум в "Героев". Написать что-нибудь всегда успеется. Такое часто бывает. Когда к творению готовишься, ни черта не получится.

Сделав хороший глоток кофе, я снова смотрю на белое окно ворда. Ничего.

– Не идут буковки? – от неожиданности я чуть не падаю со стула. Но в комнате, кроме меня – никого.. Или кофе был слишком крепким, или я слишком часто сижу у компьютера, или…

– Помочь ваять? – я снова подпрыгиваю. – Сюда смотри, в монитор.

Из монитора на меня взирает детская мордашка, страшная из-за своей бледности и неуловимо знакомая.

– Как тебе не стыдно! – словно прочитав мои мысли, с обидой говорит девочка. – Не узнать свою собственную музу! Куда мы катимся?!

– М-м-муза?!! – судорожными движениями я пытаюсь закрыть окно офиса, но проклятое окошко никак не закрывается. – Я всегда представлял себе…

– Ну да, ты ожидал, что сейчас к тебе прилетит розовая фея, подует тебе в ушко, и ты, воодушевленный, продолжишь писать о шизофрениках с гробами на плечах? Глупенький, – муза смешно фыркает уже за моим плечом. Я снова подпрыгиваю, в третий раз за эти несколько минут. – Не пугайся, – нежные руки взрослой женщины обнимают меня за плечи. Боковым зрением я замечаю, что одна из тонких ладошек сжимает кухонный нож. Муза тихонько дует мне в ухо.

– Бедняжка, сам не понял, что хотел сказать, создавая нас, – рядом со мной уже сидит молодой парень и задумчиво глядит в монитор.

– Не понял, – соглашаюсь я. – Честно говоря, я вообще ничего не понимаю, чем обязан этому визиту?

– Мы хотим, чтобы ты завершил то, что начал. Ты придумал нас, а зачем – сам не понял. Смотри.

На экране монитора я вижу четверых и мгновенно их узнаю: на мягкой траве сидит Вика, а сзади, положив голову ей на плечо, расположилась Нина. Рядом стоит Павел, в чистом, выглаженном костюме. Он держит на руках ту самую девочку, имени которой я так и не дал. Она уже не пугает своей мертвенной бледностью, а выглядит обыкновенной веселой девчушкой. На ней новое платьице, как будто подаренное папой на день рожденье. Павел, сквозь слезы счастья, что-то рассказывает то Вике с Ниной, то маленькой девочке.

– Их стоит послушать, – муза стала невидимой, но ее голос, теперь точно, звучит внутри меня. Я надеваю наушники.

– Вы представляете, милые, – Павел едва сдерживает себя от распирающей радости, – ее папа почти поправился. Он ушел в церковь, единственное место, где его приняли. Простить его вину не смог бы никто, но теперь эта вина поддерживает его жизнь. Скольким помог папа нашей девочки и скольким еще поможет. Я как-то встретил его на кладбище, он не хотел жить, и я попросил его поделиться, – при этих словах девочка крепко обнимает Павла и счастливо смеется.

– Спасибо, Пашенька, – шепчет она. – Теперь все будет хорошо.

– Да, милая. А вот Вика мне рассказала, что освободила свою жизнь. Кухонный нож ей действительно пригодился. Пригодился, чтобы разрезать веревки.

– Да, – Вика поворачивается к Нине и целует ее. Вот, какой стала моя жизнь.

В моих ушах шепотом звучат три слова, пока тают на экране мои три персонажа.

– Пиши, – муза игриво дует мне в другое ухо. – Если что, буду приходить к тебе в самых неожиданных обличиях, хорошо?

– Тебе откажешь, – улыбаюсь я. – Буду ждать. Ты кофе пьешь?

Ответа на мой глупый вопрос не я не получаю. Я снова один в своей комнате.

– Спасибо, милые, – шепчу я.

Открыв папку со своими набросками, я нахожу фотографию. Снимок четырех людей. Таких разных, но одинаково счастливых.

Имя файла "Свобода, вина, помощь.jpg".