Эрнесто играл со своим младшим братом Роберто. На деревянной лошадке он скакал между книжными стеллажами.
— Мне что-то больше не хочется, Роберто. Может, к соседям сходим?
— Да ну, там у них опять какое-то собрание.
— А из-за чего — не знаешь?
— Не-а, какое мне до этого дело.
— Давай все-таки сходим. Иногда там есть на что посмотреть. Помнишь, как блондинистая тетка тому толстячку на полусогнутых выдала, полоумным обозвала?
Роберто прыснул. И с охотой пошел за братом. Еще с улицы было слышно, что страсти разыгрались не на шутку.
— С этим электробойкотом мы пальцем в небо попали! Энергосбытовая компания не снизила расценки.
Роберто и Эрнесто пробрались сквозь битком набитую комнату к отцу. Эрнесто пролез под стульями и ногами сидящих, а Роберто передавали по цепочке над головами. В помещении было накурено, хоть топор вешай.
— Надо искать другие формы протеста. Такая электроплата просто-напросто грабеж.
Не сводя глаз, следил Эрнесто за руками оратора. Тот бурно жестикулировал, не замечая, что столбик пепла на его сигаре стал загибаться. Эрнесто ждал, когда он отвалится. Мужчина был в белых брюках, и пепел оставил бы на них пятно. Возможно, он задел бы и соседку в светлом гофрированном платье, которая ерзала на стуле, пытаясь наконец-то получить слово.
Мужчина с апоплексическим, нервным лицом был настроен воинственно:
— Поразбивать им уличные светильники — и дело с концом!
— Несусветная чушь! — возмутилась его соседка и постучала указательным пальцем по лбу.
В этот момент пепел упал прямо ей на колено. Эрнесто расплылся в улыбке.
— Вот именно! Подбить все уличные фонари, по всему городу! Муниципальные правила гласят, что компания по сбыту электроэнергии в течение суток обязана починить все поврежденные уличные светильники. Иначе она схлопочет штраф. Стало быть, если мы всем миром раскокошим светильники, то…
Громкий смех не дал ему договорить. Никто не воспринял всерьез это предложение. Эрнесто вопросительно глянул на брата. Чтобы оценить обстановку и сговориться, им не требовалось слов.
Они ушли с собрания. Идея сразу нашла отклик у детей и подростков. Разбившись на группы, ребята двинулись по улицам города, осыпая светильники градом камней.
Полицейские чувствовали себя сконфуженно, поскольку с недавних пор им вменили в обязанность стеречь фонарные столбы и отгонять от них ребятню. По всему городу как грибы плодились ватаги ребят, которые вместо того, чтобы гонять мяч на пустырях, увлеченно собирали камни. Городское электроосвещение почти полностью было выведено из строя. Компания по сбыту электроэнергии вынуждена была уплатить неустойку, но повышенную плату за свет не отменила.
Вскоре Эрнесто и его брату наскучил звон разбитого стекла, и они переключились на другие занятия. Эрнесто с упоением читал толстую книгу из библиотеки отца: «Дон Кихот».
По тому, как мама опустила трубку на рычаг, он тут же смекнул, что звонила его учительница. Лицо мамы сделалось серьезным и немного грустным.
— Эрнесто, подойди-ка сюда. Что стряслось в школе сегодня?
Он остановился на безопасном расстоянии и заканючил:
— Старая корова звонила? Она только и знает, что врезать! А сама дура дурой. Злая и тупая. Ей бы надзирательницей в тюряге работать.
Мама медленно подошла к нему.
— Эрнесто, твоя учительница сказала мне, что ты вел себя в классе непотребно и…
— Старая глупая корова!
— Правда, что учительница чуть не сломала себе руку о кирпич?
— Я ведь… должен был защищаться. Она хотела отлупить меня, вот я и подложил кирпич под брюки.
— Но, Эрнесто, твоя учительница не стала бы тебя наказывать без всякого повода.
— Да оставь меня наконец в покое!
Он развернулся и хотел уйти, но сидевший в соседней комнате отец слышал весь разговор. И, возмущенный, вмешался.
— Ты как с матерью разговариваешь, сопляк! Сейчас ты у меня получишь по первое число!
Между отцом и сыном встала Кармен Ариас. С тех пор как Эрнесто родился, она работала в семье Гевары няней. Она ходила за всеми четырьмя детьми, но Эрнесто с самого начала был ее любимцем. Сколько раз она спасала его от крепкой взбучки.
— Господин Гевара, господин Гевара, не наказывайте бедного Тэтэ!
— Оставьте, вот он и улизнул. Вечно вы его покрываете. Но теперь ему не отвертеться. Это уже переходит всякие границы!
Задыхаясь от ярости, отец погнался за сыном. Через черный ход Эрнесто выскочил в огромный сад, поросший бурьяном. Завидев отца, он перемахнул через ограду и понесся вверх по густо заросшему склону, что примыкал к участку родителей Эрнесто. Отбежав на приличное расстояние, он прокричал:
— Вот он я! Попробуй догони! — и припустил дальше.
Отец кипел от негодования.
Рядом с домом Геваров велись подземные канализационные работы. Все побросали работу, наблюдая за бесплатным представлением. Отец вернулся, задыхаясь; проходя мимо рабочих, он ускорил шаг. Эрнесто следил за ним. Он спрятался за широкую спину самого могучего рабочего.
— Вам где бы ни работать, лишь бы не работать, лентяи! — бросил в сердцах отец.
Эрнесто узнал Захариаса еще издали. Пятнадцатилетний переросток каждый день торговал на улицах Альта-Грасии печеными сладостями, которые делала его мать. Этим он помогал кормить семью.
— Захариас, — подозвал отец Эрнесто. — Много ли наторговал? Твой короб, как я вижу, полным-полнехонек! Даю тебе пять песо — весь он не стоит большего, — только поймай Эрнесто. Он спрятался где-то там, в холмах!
Через час Захариас возвратился усталый и ни с чем. Еще когда он получал свои пять песо, Эрнесто пробрался незамеченным обратно в дом.
Сгустились сумерки. И родителями постепенно овладело беспокойство. Как-никак за домом простирались двести гектаров леса. Заблудиться и потеряться там ничего не стоило.
Не поднимая шума, Эрнесто схватил на кухне кусок хлеба, прокрался к себе в комнату и юркнул под одеяло.
С первого этажа долго еще доносились встревоженные голоса родителей. Потом он заснул.
— Ну мамочка, другим всем ребятам можно, а мы что — хуже! — умолял Эрнесто.
— Может, так оно и есть, но тебе всего одиннадцать, а твоему брату Роберто и того меньше — девять. Не могу же я отпустить вас одних невесть куда.
— Ну мамочка… хотя бы на один месяц.
— Что в этом страшного, — вставил свое слово отец. Эрнесто бросил ему благодарный взгляд.
Не выдержал и Роберто:
— Мама, уж мы дров не наломаем!
— В их возрасте многие дети заняты на сборе винограда. Оно им, глядишь, и на пользу — с настоящей работой познакомяться. Получат по сорок сентаво за день, а уж винограда смогут есть от пуза.
В конце концов отцу удалось убедить маму. Она согласилась.
Эрнесто и Роберто собирались на месяц, но уже через четыре дня грязные с головы до ног и отчаянно голодные возникли на пороге родного дома.
— Что с вами стряслось? — изумился отец. Эрнесто тут же выложил все как на духу:
— Это такой гад оказался! Три дня мы вкалывали как проклятые, но потом у меня случился сильный приступ астмы. Ясно, из-за того, что винограда переел. Я попытался работать, но это было невозможно. Тогда мы пошли к хозяину, сказали, что я больше работать не могу, и попросили нас рассчитать. А он нам только половину дал, сукин сын такой!
— Почему?
— Он взбеленился, что мы контракт не выполнили. Мы ведь подряжались на месяц.
— Ну и что же теперь дальше делать?
— Папа, теперь пойдем со мной — набьем рожу этой скотине!
Возгласы протеста на улицах. Противники Перона объединялись в оппозицию. В университетах одно за другим шли собрания, где обсуждались предстоящие демонстрации и всевозможные акции протеста.
Полиция заняла здание университета. Студентов бросали в застенки без суда и следствия. Эрнесто узнал об этом от своего однокашника Томаса Гранадоса.
— Моего брата взяли и бросили за решетку — ни за что ни про что. Как бы они его там не прибили. Чтоб им пусто было! Надо попытаться достать разрешение на свидание.
— Томас, если разрешат, возьми меня с собой.
— Но ты ведь с ним почти не знаком.
— А хотел бы познакомиться получше. Он определяет состав команды по регби, а я сплю и вижу, чтоб меня в нее взяли.
— Кого, тебя? Ты на полном серьезе веришь, что Альберто возьмет в свою команду тринадцатилетнего? Да ты спятил!
— Сам понимаю: в основной состав я не подхожу. Но от Альберто зависит и кто будет играть за дубль. Тут-то у меня есть шанс.
— Ладно. Попробуем добыть разрешение. Им это удалось. В переполненной тюремной камере при полицейском управлении на нарах они увидели Альберто, сильно осунувшегося, как показалось Эрнесто. Но глаза его сверкали от ярости.
— Нас держат здесь противозаконно. Без судебного решения. Надо, чтоб об этом все узнали. Надо вывести людей на улицы. И потребовать освобождения всех арестованных студентов.
Эрнесто покачал головой.
— Ну и что, Альберто, просто взять и выйти на улицу, чтобы тебя огрели дубинками? Я выйду на улицу, но только если мне дадут пистолет.
Эрнесто сразу примкнул к толпе. Вид у молодых людей был оборванный и возбужденный. Они двигались в сторону жокей-клуба. От своего отца Эрнесто знал: для того чтобы вступить в него, надо иметь не только много денег, но и знатное имя. Отец не раз честил на все корки праздных франтов из этого клуба.
— Долой толстосумов! Долой толстосумов! — скандировали они.
В дверях показались первые члены клуба. Эрнесто почувствовал, что для него настал решающий момент.
Просвистел первый камень. Со звоном рухнуло витринное стекло. Брызги осколков заплясали по мостовой.
Эрнесто присоединился к торжествующему реву остальных. Кто-то зааплодировал.
— Валите отсюда, боровы! Катитесь в Штаты! Пролетело еще несколько камней. Члены клуба выстроились в шеренгу. Эрнесто подумал, что они вот-вот прибегнут к самообороне, так как полиция заставляла себя долго ждать. Он уже почти сорвал голос, но продолжал выкрикивать:
— Топайте сюда, трусы! Или без своих лакеев ничего сами не можете?
Он швырнул камень и угодил в стену дома. Сразу же нагнулся за следующим камнем.
— Быки! — гаркнул кто-то.
Так оно и было. Полицейские подобрались с тыла. Эрнесто успел насчитать не менее дюжины только на одном транспортере.
— Делаем ноги! Всем врассыпную! Быки близко!
Напоследок он запустил еще один камень. Он уже не видел, как тот летел. Однако надеялся, что не промазал. И сразу же дал деру.
Он не хотел угодить под дубинки. Он не хотел угодить за решетку. Ему было всего шестнадцать лет. По идее, ему бы сейчас полагалось дома сидеть да уроки учить, а не камни в жокей-клуб кидать.
За ним по пятам гнались двое полицейских. Но он был неплохой спортсмен, и поймать его было делом нелегким. Только бы астма не подгадила, думал он со страхом. Его грудная клетка сжалась. Дышать ритмично. Только ритмично дышать!
Один из полицейских споткнулся и растянулся во весь рост. Другой помог ему встать. А Эрнесто уж и след простыл в полутьме глухих проулков — так он избежал верного ареста.
Потом он сидел у своего друга Альберто. Они пили матэ, и Эрнесто пришлось выслушать немало упреков.
— Чудак человек, я сам не раз в студенческих демонстрациях участвовал и с полицией сталкивался. Но с кем ты сегодня шел на жокей-клуб?
Эрнесто повел плечами, выказывая полное безразличие:
— Почем я знаю.
— И дернула тебя нелегкая с перонистами связаться?
— Просто у меня давно руки чесались съездить этим толстосумам булыжником по кумполу.
Ярость. Скорбь. Слезы. Эрнесто прижал кулаки к глазам. Спазмой свело желудок. Нет, в это невозможно поверить.
Семнадцать дней он продежурил у постели, с бессильным страхом наблюдая ее угасание. И вот его бабушка умерла. Он был не в силах воспрепятствовать этому. Он вонзил себе ногти в ладони. Ему хотелось испытать боль. Физическую боль, которая бы хоть как-то отвлекла, вывела из состояния внутреннего разлада.
Он блуждал по улицам, не ведая, в каком квартале находится. Где-то на углу налетел на прохожих, и те громко бранились ему вслед. В ушах стоял тупой гул, в котором вязли все звуки. Он закашлялся. Этого только недоставало. Жадно хватал ртом воздух. Вздулись вены на шее. Налитое краской лицо, казалось, готово было лопнуть.
Из всех отрывочных мыслей, что проносились в его мозгу, лишь некоторые застревали в сознании, отдаваясь эхом в висках.
Никогда больше не сидеть беспомощно, сложа руки!
Никогда не быть бессильным наблюдателем!
Научиться бороться с любой болезнью!
Учебу на инженера — по боку!
Несколько дней он ни о чем другом не мог думать. А потом принял решение. Он бросил занятия техническими науками, чтобы изучать медицину.
В движениях Чинчины чувствовалась нервозность. Ее щеки горели. С веселым интересом наблюдал Эрнесто за своей взвинченной подругой.
— Что с тобой, Чинчина?
Она откашлялась и опустила голову, словно хотела проверить оборки на подоле своего белоснежного платья. Стараясь не смотреть ему в глаза, через силу выдавила:
— В подобных компаниях ты столько раз затевал скандалы. Опять-таки, что у тебя за вид? С большим удовольствием я бы в кино с тобой сходила. Но Долорес настаивает, чтоб мы пришли во что бы то ни стало. Не исключено, она даже тайно влюблена в тебя.
Эрнесто звонко расхохотался.
— Это кузина-то? Тебе померещилось?
— А что тут странного? — упрямилась Чинчина. — Ты отпрыск уважаемого семейства. Впереди у тебя блестящая карьера врача. С другой стороны, одеваешься и изъясняешься ты точь-в-точь как уличные сорванцы. А это придает тебе оригинальность, возбуждает интерес.
Эрнесто прекрасно были известны сплетни и предрассудки знатных кругов Кордовы. Ему было на них наплевать. И сегодня он не проявил пиетета к своей репутации. Свои разбитые туфли он даже не почистил. На брючинах, в коленях, вздулись пузыри. Бессменная куртка висела на нем мешком.
Отшучиваясь, он пытался рассеять сомнения Чинчины. Вместе они отправились к Долорес Мойана Мартин. По дороге Чинчина снова умоляла его не заводить никакого скандала.
Он взял стакан с красным вином, отказался от сигареты и огляделся в поисках подходящего партнера для шахматной партии. Он хотел избежать танцев. Всем было известно, что ему слон на ухо наступил, он даже не может отличить танго от вальса.
Дядя Чинчины сразу же привлек его внимание. Этот невысокий толстячок был вызывающе изысканно одет, явно не в меру болтлив; свои словесные излияния он сопровождал забавными паукообразными движениями пальцев. Некоторое время Эрнесто слушал его, потом шепнул Чинчине:
— А это еще что за придурок? Чинчина сразу почуяла недоброе.
— Это мой дальний дядя. Он тут редкий гость. Только не порть вечер. Он как раз завел свою любимую пластинку: Англия.
Эрнесто осушил стакан и прислушался.
— Черчилль в моих глазах — гений. Лишь его дальновидности и решимости мы обязаны тем, что вторая мировая война выиграна. Преклоняюсь перед этим человеком. Вот образец истинного политика. Победа над нацизмом — его прямая заслуга.
Эрнесто громко рассмеялся. Дядя с возмущением посмотрел на него.
— Уж не надо мной ли вы смеетесь, молодой человек?
Эрнесто кивнул. Наступила мертвая тишина. Он решил объясниться:
— Черчилль! Этот английский бульдог! Что значит: «победа — его прямая заслуга»! Все, чего он добивался, — это удержать империю ради королевского дома да кучки денежных мешков.
Дядя подскочил на месте.
— Вы слишком много на себя берете! Кто оскорбляет Черчилля, тот оскорбляет меня! Он не бульдог! И потом, в каком наряде вы позволяете себе являться в приличное общество! У вас нет денег на пристойную одежду или ваши лохмотья следует расценивать как вызов? Вы только посмотрите на свои брюки!
Эрнесто с удивлением взглянул на брюки. Потом с серьезной миной посмотрел на толстого господина и сказал:
— Брюки как брюки! У меня, кроме этих, еще одни есть: только более старые!
На миг дядя потерял дар речи. Чинчина поневоле захихикала над шуткой. Долорес тоже расплылась в улыбке.
— Я не позволю делать из себя посмешище! Я покидаю этот дом! С меня довольно! Не позволю себя больше оскорблять!
Дядя грузно проковылял к дверям.
— Сердечный привет английским бульдогам! — крикнул вдогонку Эрнесто. Между тем присутствующие перестали улыбаться. Эрнесто без труда мог прочесть по их лицам, что снова вел себя не лучшим образом. Все осуждали его.
Эрнесто откинулся на стуле. Он стоял под шахом. Надо было взвесить все возможности. Может, пожертвовать ферзя, чтобы избежать мата?
Он упорно искал вариант спасения «малой кровью»— с наименьшими потерями. Отрешенно потягивая чай-матэ, просчитывал возможные ходы оставшегося коня. С головой уйдя в игру, он даже не замечал происходившего за соседними столиками. Сидел неподвижно, как истукан, прощупывая каждую клеточку шахматного поля в поисках спасительной комбинации. Постепенно, ход за ходом, он рассчитал ее.
В ней был риск — не без этого, зато и новизна, и перспективность.
Неожиданно возник Аугусто, однокурсник.
— Аида, ребята! Проводится короткая демонстрация! Ваше участие необходимо! Его партнер встал.
— В чем дело, Эрнесто? Кончай пялиться на доску. Сказано же — пошли!
Эрнесто не изменил позы. Партия захватила его безраздельно.
— Садись. Лучше доиграем.
— Ты что, Эрнесто?
— Садись!
Он подтягивал гайку на багажнике, когда мимо проходил отец.
— Ну, парень, моторчик у тебя до того оригинален — дальше ехать некуда! Эрнесто отложил гаечный ключ.
— Зря смеешься. Моторы фирмы «Микрон» очень надежные. Пусть он не бог весть какой мощный, зато, надеюсь, не придется ножками всю дорогу сучить, как заводному.
— Ты и впрямь решил двенадцать провинций объездить? Не многовато ли?
— Маршрут уже намечен. Между нами, старик, не расстроюсь, если на каком-нибудь перегоне меня подбросит грузовик. Сколько я знаю, этот номер частенько удается.
— Разумно, сынок. Ну, а каков же твой маршрут?
— Перво-наперво доеду до Кордовы, а оттуда с Томасом и его братом Грегорио — к водопаду Каскада-де-лос-Корилльос. Там разобьем палатку и полазаем по окрестным горам. Затем возьмем курс на Сан-Франсиско-дель-Чаньяр, где работает Альберто. Он писал мне, что присоединится к нам на пару дней со своим мопедом. Мы хотим достичь Ойо-де-Агуа, а там начнется мое великое приключение!
— Что еще за приключение?
— Видишь ли, я думаю в одиночку пересечь аргентинскую Сахару. С велосипедом и пол-литровым запасом воды. Хочу потягаться с палящим солнцем и бескрайними необжитыми барханами!
— Типун тебе на язык! Что ты о себе воображаешь? Зачем тебе ехать одному?
— У других больше времени не будет, они вернутся обратно.
— Слушай, Тэтэ. Не нравится мне все это: с пустыней шутки плохи. Запасись водой как следует. И о запчастях позаботься. Салинас-Грандес опасна. Эта солончаковая пустошь тянется на триста километров в длину и сто в ширину. Кругом ни живой души. Не приведи бог заблудиться там!
— Все это я сто раз читал. Вот увидишь, отец, я покорю ее!
Наконец пустыня, о которой рассказывалось столько ужасов, перед ним. Для очистки совести Альберто и Томас еще раз предостерегли его. Они тоже читали об ужасах этой пустыни.
Покрытие из щебенки с каждым километром становилось все хуже, кустарник все скуднее и суше. Растительный мир менялся буквально на глазах. Вскоре он увидел первые кактусы. Метров на шесть вымахали, прикинул он.
Он слез с велосипеда, чтобы занести несколько строк в дневник: «Все, с кем довелось разговаривать, сходились в том, что пересечь Салинас с пятьюстами граммами воды невозможно. Но текущая в моих жилах славная смесь Ирландии с Испанией намертво уперлась именно в это количество. Пора трогаться!»
Он захлопнул дневник. Приключение началось.
Чем скуднее делалась растительность, тем лучше становилась дорога. Неожиданно появился асфальт. Превосходная трасса. Через каждые два километра стояли лачуги. Сделав тридцать километров, он остановился передохнуть у одной из них. Асфальтовое покрытие все еще не кончилось. Перед входом в лачугу стоял крупный мужчина с пышной бородой и приветливо смотрел на него.
— Нет ли у вас воды — залить флягу? Моя уже сильно нагрелась. Или вам тут самим не хватает?
— Ступайте спокойно к колодцу, юноша. Эрнесто не сомневался, что жалкую толику воды придется вычерпывать с большой глубины. Он нагнулся над колодцем, чтобы прикинуть глубину. «И трех метров не будет», — пробормотал он разочарованно и удивленно. Книга о Салинас-Грандес, видимо, порядком устарела. Отец, Альберто и Томас, скорее всего, читали одну и ту же книгу.
Дальнейшая поездка протекала приятно. Он добрался до Тукумана, затем до Сальты. Поздним вечером, не заезжая в городок, — в пути он уже проделывал это неоднократно — разыскал полицейский участок. И, как обычно в таких случаях, двое дежурных полицейских разрешили ему поставить вблизи палатку. Он совершил еще неспешную прогулку, обдумывая один вопрос, который не давал ему покоя.
Он опустился на землю под деревом и посмотрел на горы. Затем достал дневник и записал:
«В два часа пополудни достиг Сальты и первым делом разыскал в больнице своих друзей. Они были поражены, что мне за одни сутки удалось осилить такое расстояние. Потом возник вопрос. Вопрос, который остался без ответа, ибо носил чисто риторический характер. Что я хочу узнать? В любом случае я не уподобляюсь туристам и лишь посмеиваюсь над достопримечательностями, что расписываются в проспектах. «Эта церковь… Там скончался известный…» Нет, так народ не узнаешь, не обретешь понимания жизни людской. Собственной дороги в жизни так тоже не найдешь. Хваленые достопримечательности — не что иное, как роскошно-показушная оболочка, а душа, характер народа растворены в болящих, в стариках, в путнике, с которым заговариваешь. Но как все это объяснить? Еще неизвестно, будешь ли ты понят. Посему я распрощался с друзьями и принялся колесить по всем городам, вдоль и поперек».
Он закрыл дневник. «Гонка за километражем и впрямь не продвинет меня дальше. Положим, намотать 4500 километров по двенадцати провинциям на обычном велосипеде с моторчиком — это вам не фунт изюма. И все же, что я из этого вынес? Вопрос моих друзей — в самую точку».
Стемнело, и Эрнесто не спеша вернулся к палатке. Перед ней сидели оба полицейских и пили матэ. Он подошел к ним. Подсел рядом.
— Не смогу ли я найти утром грузовик, который захватил бы меня? Здесь довольно крутые подъемы.
— Вряд ли вам повезет. Грузовики тут большая редкость.
И они снова вернулись к излюбленной теме. Они рассказывали друг другу о привидениях, бесчинствующих в этих местах. Особенно много историй они знали про лошаков, в которых вселилась человечья душа. Это якобы легко определялось по поведению животных.
Один из полицейских вновь залил матэ кипятком и принялся потягивать напиток через трубочку с медным мундштуком. После чего степенно продолжил свой рассказ.
— Говорю тебе, compadre, есть только одно средство. Надо лошака порешить. Только тогда душа освободится. Другого пути нет.
Второй полицейский озабоченно закивал и взял сосуд с матэ.
До этого момента Эрнесто лишь молча прислушивался, теперь ему захотелось ненавязчиво включиться в беседу.
— Но что скажет хозяин лошака, если… Он осекся на полуслове. По обескураженному виду полицейских он понял, что задал непонятный и наивный вопрос. Ему даже стало слегка неловко. Один из полицейских заметил:
— Ежели душа человека вселилась в лошака, то кому будет охота держать такую скотину? Выждав паузу, другой продолжил:
— А хоть бы он и не был согласен, разве не следует все равно душу спасти?
После этой тирады и он погрузился в молчание. Разговор не завязался. Какое-то время они еще сидели, храня молчание и глядя в ночь.
Эрнесто понял, что проникнуть во внутренний мир этих людей ему не удалось.
Один из снобов, которых Эрнесто с особым удовольствием задирал в доме Чинчины, чувствовал себя на коне. Держа в руках журнал «Эль Графико», он прочитал Чинчине с улыбочкой:
«23 февраля 1950 года. Представителям фирмы мопедов «Микрон». Синьоры, посылаю вам на техническую экспертизу мопед марки «Микрон», на котором я прошел четыре тысячи километров по дорогам двенадцати провинций Аргентины». Все слышали? Ай да наш малокругосветный путешественничек!»
Чинчина выхватила у него журнал и прочитала сама:
«Во время всего пробега мопед вел себя безупречно, и мною не было замечено ни малейшего дефекта. Надеюсь получить его обратно в таком же состоянии. Эрнесто Гевара Серна».
Наш enfant terrible пустился рекламировать мопеды. Смешно! Просто смешно!
Чинчина повернулась к Эрнесто. Она чувствовала себя глубоко уязвленной. К собственному удивлению, она готова была разреветься.
— Зачем тебе понадобилось связываться с этой фирмой? Ради рекламы? Ты же из семьи с такими богатыми традициями и добрым именем! Хочешь, чтоб над нами все потешались?
Он посмотрел на нее с недоумением. Потом, сощурясь в улыбке, объяснил:
— А что мне было делать? Поршни вконец износились. Некоторые части двигателя нуждались в срочной замене. А денег на ремонт у меня не было. Благодаря этому письму они все сделали бесплатно. И я смог ехать дальше.
Карлос, в постоянных хлопотах о том, как бы где подзаработать, показал Эрнесто объявление в газете.
— Глянь-ка, тут собираются толкнуть обувь с аукциона.
— Ну и что? Твоя сносилась?
— Ладно тебе! Они ведь не ставят на распродажу отдельные пары. А только крупные оптовые партии.
— Куда же мне девать прикажешь эти оптовые партии?
— Напряги свои извилины, детка! Мы скинемся и выкупим по дешевке целую гору обуви. А потом загоним ее по двойной цене. Да что я говорю! Втридорога! Ну как тебе идейка?
Эрнесто, у которого всегда с деньгами было туго, сразу ухватился за предложение. Они выложили всю свою наличность и еще заняли, где смогли.
В первую очередь с молотка пошла самая лучшая обувь. Начальная ставка была очень крупной. Им не по карману. Последующие партии обуви, выставлявшиеся на продажу, по своему качеству оставляли желать много лучшего. Но с их средствами и тут делать было нечего. Наконец, под занавес, стали превозносить достоинства изрядной кучи старой, поношенной обуви. Покупатели обследовали эту обувь и не выразили к ней никакого интереса. Большая часть обуви была непарной.
— Вот он, наш шанс! — обрадовался Карлос. Эрнесто также не возражал против покупки. К вечеру того же дня они превратили дом родителей Эрнесто в обувной магазин. Засучив рукава, приступили к сортировке обуви. Случалось, им попадались такие туфли, что идеально подходили друг к другу. Их было немного, друзья незамедлительно вынесли их на улицу Буэнос-Айреса и быстро распродали.
— А с остальным утильсырьем что делать?
— Давай-ка все же попробуем подобрать пары из мало-мальски подходящих туфель — хотя бы по цвету или размеру. Отдадим их подешевле.
С этим им тоже повезло. Итак, они вернули почти весь вложенный капитал. Однако оставшаяся обувь не подходила друг к другу ни по каким параметрам.
— Прилично мы накололись. Труд адский, да еще в результате на бобах остались.
У Эрнесто на душе было невесело. От продажи обуви он рассчитывал выручить деньги, чтобы оплатить свою дальнейшую учебу. Внезапно его лицо просветлело.
— Карлос, старина, раз уж у нас на руках непарная обувь, то нам светит лишь одна возможность…
— Какая? Говори, не тяни!
— У колодца, против огородов, всегда сидит на солнцепеке один мужик и вырезает свистульки из дерева.
— Ну и что?
— Он — одноногий!
— Точно.
Они сложили всю обувь, которую только смогли унести, и ринулись к колодцу. Одноногий несказанно удивился и обрадовался: обычно ему приходилось покупать целую пару.
— Гениальная идея, ребята. Я ж теперь за полцены себя обуть могу. Без переплаты за ненужный довесок. Давно этим промышляете?
— По правде говоря, только начинаем.
— Если хотите, могу дать адресок дружка моего Гонсалеса. У него тоже одна нога осталась — попал в автомобильную аварию. Он всегда ужасно возмущается, что должен платить за целую пару. Как пить дать, он станет вашим постоянным покупателем. Только живет он в другом квартале.
— Какая проблема! Ноги донесут. Они заспешили к Гонсалесу, а потом еще опросили всех друзей, знакомых и одноклассников — может, кто знает адреса одноногих людей? Им пришлось выслушать массу насмешек, зато всю обувь сплавили подчистую.
После этой операции Эрнесто стал подумывать о более выгодном финансовом источнике.
В гараже стояла несусветная вонь. Оттуда она распространялась к дому и дальше, к склонам. Отец Эрнесто решил удостовериться, все ли в порядке.
Эрнесто колдовал над двумя небольшими круглыми баллончиками. Он был с головы до пят обсыпан белым порошком и кашлял.
— Что тут творится?
Эрнесто, сияя, вышел из гаража навстречу отцу. Стряхнул с куртки белую пыль. Широким жестом указывая на гараж, сказал:
— На этом месте вырастет моя фабрика, которая будет выпускать средства по борьбе с насекомыми.
— Что? Как ты сказал?
— Видишь ли, отец, тут такое дело. Ты, наверное, знаешь средство «Гамексан». Его министерство сельского хозяйства выпускает. Так вот: мои исследования показали, что оно к тому же замечательное противонасекомное средство! Правда, слишком сильное. Поэтому я смешиваю его с восьмьюдесятью процентами пудры и получаю пропорцию, которая гарантирует максимальный эффект при минимальных затратах на изготовление.
— Но такой резкий запах.
— Допустим. Но тут уж я ничего не могу поделать. Не поможешь ли заправить это средство в баллончики? Для продажи я подобрал стограммовые емкости.
Отец отказался.
— Меня уволь. Я этакой вонищи не вынесу. Найди себе других напарников. Может, товарищей по учебе попросишь?
Отец уже собрался уходить, но вдруг обернулся и спросил:
— Скажи, Эрнесто, честно. Это все временная блажь или ты действительно хочешь открыть дело?
— Ясно — хочу.
— Хм. В таком случае тебе ведь нужен исходный капитал.
— А как же.
— Я бы мог помочь тебе. Не сам, конечно. Но кое-кто из моих друзей был бы наверняка не прочь сделать тебе валютное вливание, если их посвятить в твои планы.
— Папочка, ты ведь не думаешь, что мое молодое многообещающее предприятие даст себя заглотнуть твоим друзьям?
Первое время дела у фабрики по выпуску противонасекомных средств шли совсем неплохо. Средство на самом деле оказалось эффективным. Слух о нем распространился быстро, и торговля шла бойко. Кое-кто из однокашников взялся было помочь, но все отступали из-за невыносимого зловония. Так что в основном работал он в гараже один, и запах намертво въелся в его одежду. И хотя доходы были приличные, нервы его сдали, и он разом прикрыл свою фабрику.
Он всмотрелся в плакат на стене. Он много читал об особой любви Эрнесто Гевары к приключениям. Но что стояло за этим? Жажда впечатлений, стремление объездить мир, повидать в качестве туриста чужедальние страны, узнать людей?
Отдельно взятое понятие еще не говорило ему, с какой из форм открытости он столкнулся. Была ли это открытость всему новому ради постижения неизвестного? Или речь шла о простом накоплении жизненных впечатлений и погоне за новизной? Он знал, бывают моменты, когда вдруг осознаешь необходимость углубиться за грань очевидного, если хочешь познать самого себя. Надо уметь видеть подспудную связь вещей, дабы уяснить, какие силы движут миром и не дают ему распасться. И первый шаг на пути к этому — готовность понимать и воспринимать других. Не смиряться с, казалось бы, раз и навсегда данным. Открытость. Лишь в этом случае, такой он сделал вывод, можно самому оставить свой след на земле.