Отправляясь в путешествие по Латинской Америке, Эрнесто и Альберто сунули себе за голенища сапог по револьверу — для защиты от диких животных. Они выехали на мотоцикле, прихватив палатку на случай, если не найдут для ночлега что-нибудь получше.

Через три тысячи километров мотоцикл встал. Им не удалось добраться на нем даже до Сантьяго-де-Чили.

Бросив мотоцикл, они продолжали путь. Палатку и провиант приходилось тащить на себе по узким каменистым тропам. Мокрые от пота рубашки прилипали к телу. Дорога в Вальпараисо казалась Эрнесто бесконечной. Хотя идти надо было под гору, рюкзаки буквально с каждым шагом наливались свинцом. Зато дышалось в горах легче.

Когда они сделали привал, чтобы передохнуть и полюбоваться с высоты зелеными кущами Вальпараисо, Эрнесто со стоном опустился на свой рюкзак. С превеликой радостью он продолжил бы путешествие, но только не пешком. Указывая на гавань Вальпараисо, на суда, стоящие на рейде, он мечтательно изрек:

— Эх, махнуть бы сейчас на корабле к острову Пасхи. Моя голубая мечта!

— Этого только не хватало! Тут не чаешь, как бы ноги вытянуть. Последний марш-бросок меня совсем доконал. Эрнесто не отступал.

— Альберто, ты только вслушайся: остров Пасхи! Там для каждой женщины иметь белого друга — неслыханная честь. Работать там? Тщетная надежда, ибо все делают женщины. Дивное место, изумительный климат, сказочные женщины, божественная пища. Работа в связи с полным отсутствием таковой тоже совершенно изумительная. Одним словом, рай да и только. Почему бы не осесть там на годик-другой? Учеба? Научная работа? Семейные обязанности? Жалованье? Гори все ясным огнем!

— Опять тебя занесло! Давай лучше поспрашиваем в этой дыре, нельзя ли где-нибудь приткнуться? Вряд ли тут дорого запросят.

А я попытаю счастья в порту — может, кто возьмется переправить нас через океан.

Эрнесто зашагал в гавань, Альберто — в богадельню. К вечеру они снова встретились.

Увы, Альберто, мои мечты об острове Пасхи рассеялись как дым. Весь порт обегал. В ближайшие полгода туда ни одна посудина не идет.

— Стало быть, тебе повезло не больше моего. Я нашел тех врачей, к которым мы собирались. Интерес к нам нулевой. Словно ледяной водой окатили. Даже разговаривать со мной не пожелали. Сплошная невезуха.

На следующий день Альберто обратился еще к нескольким врачам и вновь безрезультатно. Когда он вернулся, Эрнесто сидел перед пансионом, сжавшись в комок. Глухо проговорил:

— Одной старой женщиной занимался, астматичкой. Диву даешься, до чего люди могут озвереть.

Больше он не проронил ни слова — уединился и записал в дневник: «Бедняга вызывала сострадание. В ее комнатенке стоял затхлый запах, перемешанный с пылью немногочисленной мягкой мебели. Кроме приступов астмы, у нее еще выявилось нарушение сердечной деятельности. Сталкиваясь с подобной картиной, врач осознает свое полное бессилие. Он требует изменить образ жизни, положить конец этой несправедливости. Ведь старуха еще месяц назад подавала в трактире, чтобы заработать на пропитание. Она металась между столиками, чтобы выстоять, не спасовать перед жизнью.

Когда попавший в нищету приспосабливается к новым для него жизненным условиям, в нем рождается плохо скрываемая агрессивность по отношению к тем, кто больше не способен содержать себя. В этот момент для него уже не существует отца или матери, брата или сестры — есть лишь отрицательный фактор в борьбе за выживание. Или, иными словами, враждебный объект, противостоящий сообществу здоровых. Такого попрекают болезнью — молча, невысказанно, — словно в ней есть что-то оскорбительное для здоровых: они ведь теперь должны поить-кормить нахлебника.

Именно в последних минутах существования тех, для кого каждый следующий день — предел мечтаний, особенно отчетливо постигается трагедия трудящихся всего мира. В этих затухающих глазах стынет раболепная просьба о прощении, отчаянная мольба о помиловании. Она повисает в пустоте…

До каких пор будет существовать такое положение, основанное на кастовом миропонимании? Я ответить на это не могу, но пришло время, когда властям предержащим следовало бы поменьше средств вкладывать в рекламу своих добродетелей, а побольше — гораздо больше — расходовать на создание лучших социальных условий.

Ну что особенного я могу сделать для больной? Прописал ей диету, каких-то порошков. У меня оставались еще несколько таблеток драмамина — подарил их ей. Уходил, провожаемый благодарным старушечьим лепетом и равнодушными взглядами близких».

Эрнесто закрыл дневник. Какая мерзость! Должно же когда-нибудь хоть что-то измениться. Дальше так продолжаться не может.

Продвигаясь на север, они завернули по пути на рудники Чукикамата, которые принадлежали американской компании.

— Ты только посмотри, как высохли от голода эти индейцы.

— Вряд ли кто-нибудь из них протянет дольше тридцати. Большинство явно страдают легочными заболеваниями. Скверная пища. Сырость. Каторжный труд в копях.

Они пытались заговаривать с некоторыми индейцами, но те робели и избегали их. Эрнесто ощутил исходящий от них характерный запах листьев коки.

Мужчина, выглядевший отнюдь не так изможденно, как прочие рудокопы, с подозрением следил за двумя чужаками. Потом подошел и спросил, что им угодно.

— Мы врачи-лепрологи из Аргентины. Решили повидать Латинскую Америку.

— К двум образованным сеньорам у меня никаких претензий. Я тут шофер и телохранитель директора. Да еще приглядываю, чтоб эти голодранцы не взбунтовались.

Эрнесто подавил вспышку гнева, сказал:

— Почти все они больны.

— Да, да, полудохлая команда. Мрут как мухи. Все время пополнение требуется. Чего-чего, а этого грязного индейского сброда у нас надолго хватит.

— А вы не боитесь, что этот «сброд» в один прекрасный день мятеж против вас поднимет? — жестко спросил Эрнесто.

Шофер и телохранитель был, по-видимому, слишком глуп, чтобы уловить недоброжелательность в интонации. Скорее всего, ему даже не могло прийти в голову, что двое «образованных сеньоров» могут симпатизировать индейцам.

Он рассмеялся.

— А чего бояться-то. У меня все под рукой, пусть только рыпнутся… Верно, есть там у них в профсоюзе несколько пришибленных. Неймется им. Поклеп хотят навести на наше предприятие, да еще и бастовать пытаются, где только можно. — Он ухмыльнулся. — Но я обо всем прознал. Шеф мне деньжат подкинул. Я закупил винца и кое-что из жратвы, а потом сказал этим жалким свиньям, что я их приглашаю. Ясное дело — профсоюзные губошлепы остались в гордом одиночестве: все рудокопы у меня собрались. Не знали, как благодарить за такую честь. По крайней мере тут они себе желудки набили задарма. Ха-ха-ха! У профсоюзных-то баламутов ни шиша нет!

Лишь несколько часов спустя, когда стало легче дышать и взошла луна, Эрнесто, возившийся с палаткой, нарушил молчание. Он набрал полные легкие воздуха, огляделся окрест, раскинул руки, словно пытаясь охватить весь небосвод, и выпалил злую тираду:

— Вот они, две стороны одной медали! С одной стороны — красота и богатства страны, с другой — подавление и унижение человека.

Среди живописных руин Мачу-Пикчу Эрнесто декламировал Гранадосу стихи Пабло Неруды. Он был покорен и потрясен этими местами.

Глубоко вдыхая разреженный воздух, он, казалось, различал древние запахи инков. Закрывая глаза и прислушиваясь, он слышал их возгласы, их пение. Они ушли сюда, чтобы укрыться от испанцев. Это убежище никогда не было раскрыто. Ни один посторонний глаз не мог его увидеть. Опоясанный крутыми ущельями, этот каменный город был защищен самой природой.

— Где-то здесь должен быть зарыт последний крупный клад золота инков! — сказал Эрнесто с закрытыми глазами. Его лицо после выматывающего подъема было усеяно капельками пота. Он чувствовал себя счастливым, будто вернулся на давно покинутую родину.

Он подошел к цветам, чтобы вдохнуть их аромат. Причудливые заросли, пиршество цветов на фоне голых утесов завораживали его. В нем росло ощущение сказки, в которую он сейчас вступает. Казалось, вот-вот выйдет из-за куста инкский воин, держа в руке копье с золотым наконечником, и пригласит его к вождю.

Вместе они могли бы строить планы против испанских завоевателей. В бесконечных переплетениях тайных переходов Мачу-Пикчу он встретит однажды инкскую девушку с нежной золотистой кожей. Она поднесет ему вина и…

— Умираю от жажды, — голос Альберто вывел Эрнесто из мира грез. — Смотри, внизу река. Спорим, что вода в ней холодная и бодрящая? К тому же там наверняка водятся аппетитные рыбки. Не следует ли нам в этой связи…

— Ни за что больше вниз не спущусь! Эрнесто пробежался вверх по каменным ступеням. При этом он так высоко подкидывал ноги, что почти задевал коленями подбородок.

— Уж не вздумал ли ты провести тут тренировку?

Ничего-то ты, Альберто, не понимаешь! Почему каменные ступени здесь такие высокие? По ним ведь нельзя подниматься, как по нормальной лестнице.

Альберто недоуменно пожал плечами.

— Наверняка потому, что инки взбирались по ним бегом, соблюдая равномерный темп. Спорим, если не веришь? Нет, ты проверь это в книгах по археологии. Не может быть, чтобы кто-нибудь не занимался необычной высотой этих ступеней.

— А не задержаться ли нам здесь? — предложил ему друг. — Палатку разобьем.

Эрнесто радостно кивнул. Он распростер руки, будто хотел заключить в объятия весь Мачу-Пикчу, и мечтательно произнес:

— Знаешь, меня буквально окрыляет то, что эта гигантская лестница, этот город возведен среди девственного леса. И сотворили это чудо люди, такие же, как ты и я. Ты только взгляни! Что за жилища и храмы! Придет день, и потомки строителей этого города разорвут цепи векового рабства!

Альберто тоже размечтался.

— А я женюсь на дочери инкского императора. Тебя назначу премьер-министром. Вместе мы устроим социальную революцию!

— Без борьбы этого не осуществишь. Вообрази себе: потомки этих инков соберутся в гигантских чащобах. Они сплотятся, чтобы наконец нанести ответный удар…

— Мы присоединимся к ним!

— Само собой! С огромным войском индейцев мы отвоюем назад Перу. И в Мачу-Пикчу вновь зазвенят голоса людей. Да что там — по всей Перу зазвенят радостные голоса.

Они провели в Мачу-Пикчу несколько дней. Эрнесто горячо интересовался всем, что было связано с культурой инков.

— Кем ты все-таки хочешь стать — врачом или археологом? — подтрунивал над ним Альберто.

— Сперва надо добраться до Куско. Там наверняка есть библиотека. Хочу прочесть все, что там собрано об инках. К тому же библиотечные бдения самый дешевый способ растраты свободного времени.

Уже долго брели они по проселкам в направлении Тарата. Им было жарко, но из-за холодных ночей приходилось тащить на себе лишнюю одежду.

Остановился первый грузовик. Альберто отбарабанил заготовленную версию: два аргентинских врача, в связи с изучением проказы, важная поездка, помогите добраться.

Не проявив ни малейшего интереса, шофер ткнул пальцем в сторону кузова и лаконично изрек:

— До Тарата пять солей с носа. Альберто вспыхнул:

— Что? За деньги? Мы же вас об одолжении просим. Только и всего!

— Я не знаю, что вы имеете в виду под «одолжением», но до Тарата это стоит пять солей с носа.

Грузовик унесся без них.

— Все твои дурацкие идеи, — ворчал Альберто. — Нет, чтобы остаться в последнем городке и дожидаться оказии! Теперь вот плутай по глухомани. Капитально застряли. Другие водители наверняка в таком же духе выступать будут.

— Вперед, и без нытья. Неужели ты остановишься на полдороге? Мы будем идти дальше, даже если вовсе ни одного грузовика не будет. Приткнемся в какой-нибудь придорожной хибаре. Худо-бедно переночуем.

— Эрнесто, ты твердолоб и своенравен, как старый осел!

И они зашагали дальше. Час за часом. Ни одного грузовика. Ни одного дома на обочине.

— Все, сыт по горло, — с досадой бросил Альберто. — Уже сколько времени плетемся. Баста. Пора и передохнуть. Давай на боковую завалимся, великий стратег, а то в новолунье руку у самых глаз различить невозможно.

Они размотали одеяла, надели все, что было с собой, и попытались уснуть. Не прошло и пяти минут, как Альберто простонал:

— Я уже окоченел.

Ему ответил слабый голос Эрнесто:

— Я тоже. Вот-вот околею. Альберто, пойдем соберем хоть немного дровишек для костра. Проклятая холодрыга!

После долгих поисков в темноте им удалось найти несколько жалких хворостинок, которые почти не давали тепла. И они зашагали дальше. Пробовали даже бежать трусцой. Но в горах, на такой высоте, особенно не побегаешь. И они снова зашагали. Ледяной колючий ветер слепил глаза. От холода не чуяли под собой ног.

Их хватило еще часа на два. А впереди — целая ночь. Опять короткое совещание. Еще одна попытка заснуть. Через пять минут оба уже снова на ногах.

— Вон фары. Это грузовик!

Грузовик пронесся мимо, даже не притормозив. Надежда затеплилась в них снова, когда они услышали собачий лай в ночи. Не исключено, где-то поблизости жилье. Но их надежды не оправдались. Лишь в шесть часов они вышли к первому дому.

Впоследствии Эрнесто сделал такую запись в дневнике: «Казалось, что никогда в жизни нас не принимали дружелюбнее, хлеб и сыр никогда не были вкуснее, матэ никогда прежде не действовал столь бодряще».

Со сном пришлось повременить. В кои-то веки в дом к простым индейцам заглядывали врач и студент-медик из Аргентины.

— О, про Аргентину мы наслышаны. Сказочная страна, где живет Перон со своей женой Эвитой. У бедных там, говорят, такие же вещи, как у богатых. Там из индейцев не выжимают последние соки, там нашего брата не мытарят, как тут.

Аргентинская действительность была совсем иной. Но Эрнесто не знал, как, какими словами объяснить индейцам, что они выдают желаемое за действительное.

В три часа утра их разбудил полицейский.

— Ваш грузовик сейчас тронется! С трудом сбрасывая сон, выбрались они из перуанских солдатских пледов. Ночь стояла чудесная, но холодная, нестерпимо холодная. Грузовик, натужно пыхтя, одолевал нескончаемые тягуны. Стуча зубами, сидели они в кузове. А перед самым рассветом отслуживший свое двигатель заглох. Забарахлил карбюратор, что на высоте пять тысяч метров было не удивительно. Эрнесто с трудом нашел пару чахлых веточек, чтобы разогреть воду для матэ.

Сделав очередной жадный глоток, он оторвался от матэ и сказал:

— Для индейцев мы такая же диковинка, как и они для нас!

Подошли несколько индейцев. На корявом испанском они спросили о незнакомом им напитке, который пьют из тыквы через узкую трубочку.

Завязавшийся было разговор прервал водитель грузовика:

— Пора трогать. Только до макушки перевала придется вам пешочком прогуляться. Иначе двигатель не выдержит.

По припорошенной снегом трассе они отмерили целых три километра. Эрнесто и Альберто поразила привычка индейцев ходить в такую погоду босиком. Задубелые подошвы их ног спокойно касались мерзлого грунта, в то время как сами они из-за кусающего мороза еле тащились на одеревенелых конечностях. Не спасали ни шерстяные носки, ни сапоги. На вершине перевала, у обочины, Эрнесто увидел невысокую, неясного происхождения пирамиду, сложенную из разнокалиберных камней, с крестом наверху. Проходя мимо нее, почти все индейцы сплевывали и лишь немногие крестились. Эрнесто хотел дознаться, в чем тут дело. Но с кем бы он ни заговаривал на эту тему, ответа не получал. Один за другим, в полном молчании, индейцы забирались в машину; можно было ехать дальше.

Зарядил редкий дождичек, незаметно перешедший в ливень. Водитель остановил машину и пригласил Эрнесто и Альберто к себе в кабину. Немыслимый комфорт. Там уже находился один индеец. Он был учителем, но из-за политических убеждений остался без работы. Он усиленно занимался изучением обычаев, нравов, истории своего народа. Он-то и объяснил загадочное поведение попутчиков у пирамиды.

— В былые времена индейцы всегда приносили скромную жертву матери-земле в самой высокой точке своих переходов. Это были камни, которые постепенно, слой за слоем, складывались в пирамиды. Испанские монахи решили искоренить этот обычай, что им, впрочем, не удалось. Тогда они надумали использовать пирамиды в своих целях и на каждой укрепили по кресту. Было это несколько веков назад. Сегодня камни заменены листьями коки — их выплевывают как жертвоприношение. По поведению наших спутников можно видеть, какого успеха добились испанские монахи.

Политические взгляды учителя мало интересовали Эрнесто, совсем другое дело — его рассказы об индейцах.

— Раньше аймары были прямодушным, свободолюбивым народом. А сейчас? Они деградировали — из-за цивилизации и особенно из-за метисов. Да, метисы — злейший враг моего народа. Они вымещают свою ущербность на индейцах, потому что сами — ни рыба ни мясо. Вся система воспитания ориентируется на белых, а в результате метисам прививается лишь чувство стыда и озлобленность. Они спят и видят, как бы в один прекрасный день улучшить свою породу за счет капли конкистадорской крови. Каждый ведь понимает: метис получился оттого, что какая-нибудь индеанка была продана вождем, либо же какую-нибудь служанку изнасиловал пьяный белый господин.

Эрнесто хотел еще о многом расспросить темнокожего учителя, но на горизонте показался поселок.

Несколько дней спустя они добрались до лепрозория. Измученные и с отбитыми ягодицами: последние одиннадцать часов не слезали с лошаков. Дождь хлестал немилосердно, казалось, что разверзлись хляби небесные.

Эрнесто спросил одного из санитаров, нельзя ли остановиться в госпитале, пока не стихнет ливень.

— Это может продолжаться сутками. В госпитале разместить вас я не смогу, но прямо в двух шагах от нас дом плантатора, которого наверняка обрадуют визитеры из Аргентины.

Плантатор действительно был рад. Для нежданных гостей он устроил королевский прием. Вина. Фрукты. Мясо. Свежевыпеченный ароматный хлеб. В их распоряжении была щедрая еда, чистая одежда и сухая постель. На период дождей они устроились как нельзя лучше. Можно было спокойно передохнуть несколько дней, переждать непогоду и собраться с силами для дальнейшего путешествия на Лиму. Пока они пили вино и налегали на закуски, плантатор рассказывал им про свое житье-бытье.

— Выкорчевывать эти дебри — мука-мученическая. Да и накладно. Нужно много рабочих рук и надсмотрщиков. Я изобрел совершенно гениальную методу. Раздаю индейцам земельные участки. Они всей семьей вкалывают, не разгибая спины, и расчищают свои наделы под пахоту. Если они как следует справились с работой, так что можно сажать сахарный тростник или маис, я отбираю у них землю обратно. Кто-то довольствуется и небольшим количеством маиса, но большинство убирается восвояси, стоит лишь появиться надсмотрщику и скорчить зверскую рожу. После чего я посылаю своих людей возделывать освобожденные участки. Благодаря этой афере я каждый год экономлю порядка… сейчас подсчитаю…

Эрнесто уже давно отставил стакан и тарелку отодвинул.

— С индейцами, значит, вот как поступаете, а для нас роскошный стол накрыли? — В голосе Эрнесто проступили плохо скрываемые нотки возмущения.

— Да, но… вы же белые.

— А вы негодяй! Я презираю вас! Вам ровным счетом наплевать на тех несчастных, что подыхают с голода за вашими окнами.

Владелец плантаций подскочил как ошпаренный.

— Поскольку я человек цивилизованный, я не выставлю вас под дождь. Но как только он кончится, вы тут же покинете мою территорию.

— Нет!

— Что значит — нет?

— Я не стану пережидать ливень у вас, — крикнул Эрнесто. — Лучше уж пойду в лес к индейцам.

В Сан-Пабло они вынуждены были задержаться. Постоянные удушающие приступы астмы вынудили Эрнесто ненадолго лечь в местный лазарет, ему давно требовались две-три инъекции адреналина ежедневно. Однако он категорически не хотел прерывать путешествие.

В Сан-Пабло был также большой стационар для прокаженных. Корпус для больных и территорию для медперсонала разделяла речка.

Гевара и Гранадос с места в карьер принялись налаживать контакты с больными. Им это не казалось опасным. Они подвергли себя специальному тесту, который показал, что у обоих выраженный иммунитет против проказы.

Гранадос большую часть времени трудился в лаборатории, а Эрнесто занимался организацией досуга больных: устраивал футбольные турниры и соревнования по плаванию. Он питался вместе с прокаженными. Как мог, старался развеселить, отвлечь от тяжких дум. Однажды он организовал для них охоту на обезьян.

Переходя из лепрозория в зону для здоровых, он вынужден был проходить длительную процедуру дезинфекции.

Ни с кем прежде не доводилось Эрнесто так стремительно завязывать дружбу, как с этими больными. Но настал день прощания.

Луна едва брезжила в непроглядной ночи. Накрапывал дождик. На землю опустился клочковатый туман. На середине речки, разграничивающей миры — больных и здоровых, — показались две лодки. На каждой по дюжине прокаженных с зажженными факелами. Больные в простых словах выражали горечь расставания и благодарность.

Эрнесто почувствовал, как у него к горлу подступил ком. Язык стал непослушным. Он посмотрел на Альберто, тот был также заметно взволнован.

Прокаженные построили для своих друзей плот. На нем можно было продолжить путешествие. Плоту дали имя «Мамбо-Танго», что должно было символизировать перуанско-аргентинскую дружбу. Альберто объяснил далекому от музыки Эрнесто:

— Мамбо — это национальный перуанский танец, а танго — аргентинский.

Эрнесто закивал головой. Это он и сам понимал.

— Совсем говорить не могу. Ты у нас министр иностранных дел. Надо им ответить.

Гранадос поблагодарил за трогательное прощание и сказал, что они еще обязательно увидятся. Отверженные поплыли к своему берегу — в изоляцию. Налегая на весла, они пели прощальную песню. Печальную, но одновременно исполненную надежды.

Мужчина с обрубками вместо пальцев аккомпанировал на аккордеоне. Пальцы ему заменяли палочки, укрепленные на руках. Во время игры они ритмично постукивали в такт музыке.

Эрнесто не выдержал — отвернулся. Вдобавок ко всему прокаженные нагрузили плот съестными припасами. Печенье, сгущенка, молоко, табак. Даже две живые курицы были на борту.

Из-за крокодилов каждую ночь кто-то должен был нести вахту. Ни с чем не сравнимая атмосфера. Обманчивая тишина Амазонки. Густая стена тропической растительности на отлогих берегах. Беззвучные ныряния крокодилов. Резкие вскрики обезьян. Клекот попугаев. И как проклятье — неотступные мошки. Без москитной сетки о сне не могло быть и речи.

Эрнесто уже начал клевать носом, когда внезапно услышал плеск и хлопанье крыльев. Спросонья ему почудилось, что это цапля. Но нет, это одна из кур, которых они везли, упала в воду. Никогда еще ночь не казалась ему такой черной. Он заколебался. Прыгнуть за ней в воду и спасти ее? Безусловно!

Однако он не сделал этого. Какой-то безотчетный страх удерживал его. Вода и темнота еще с детских лет внушали ему страх. С тех пор ничего не изменилось. Он чувствовал страх нутром. Дело было не столько в крокодилах и змеях. Чернильная гладь самой реки — она-то и наводила страх. Он не тронулся с места и даже друга своего не разбудил.

На утро Альберто ругался, так как решил, что Эрнесто просто-напросто заснул и упустил курицу.

— Не заводись, старичок, вместо курицы мы добудем себе обезьяну, — успокаивал его Эрнесто.

В тот день они запланировали доплыть до Летисии, колумбийского речного порта.

— Нам с тобой это пара пустяков! Я тут видел такой же плот, так его спокойненько вели по течению беременные женщины и дети.

— Твоими бы устами…

Буйная флора, воспоминания о прощании с прокаженными настолько занимали их мысли почти шестьдесят часов, что они не заметили, как проскочили Летисию.

Причалили к бразильскому берегу. К счастью, нашелся человек, вызвавшийся доставить их вверх по течению — в Колумбию.

Добравшись до Колумбии, они умудрились извлечь выгоду из славы Аргентины как футбольной нации. Футбольная команда Летисии готовилась к играм районного чемпионата.

Эрнесто и Альберто наблюдали двустороннюю тренировочную игру. Недалеко от них стоял начальник местной полиции, страстный болельщик, с группой офицеров.

— Они все еще играют по системе два-три-пять! О персональной опеке они слыхом не слыхивали. По старинке играют. Вчерашний день. Так им чемпионами никогда не стать!

Слова Эрнесто упали на благодатную почву. Это была армейская команда. Эрнесто и Альберто нужно было попасть в Боготу. Военный самолет как нельзя лучше годился для этого.

Начальник полиции шепнул что-то одному из офицеров, указывая в их сторону. Они же продолжали во всеуслышание обсуждать весьма низкий уровень подготовки летисианской футбольной команды.

— Вратарю лучше пойти работать билетером в кино.

— Центр нападения — вареная вошь. К друзьям, приветливо улыбаясь, подошел начальник полиции с офицером.

— Вы аргентинцы?

— Хм…

— Мы восторженные почитатели аргентинского футбола.

— Хм…

— А сами вы не играете?

— Каждый аргентинец играет в футбол! — веско сказал Эрнесто.

— Не окажете ли вы нам честь — не потренируете ли наших парней? Эрнесто и Альберто незаметно подмигнули друг другу: поездка в Боготу была у них, можно сказать, в кармане.

В течение двух дней они проводили интенсивные тренировки. Первая начиналась в пять утра.

Когда же дошло до решающей игры, Эрнесто встал в ворота. Оттуда он зычным голосом подавал команды полевым игрокам, которые неукоснительно выполняли все его указания. Альберто играл в центре нападения.

Тяжелая бескомпромиссная игра закончилась нулевой ничьей. Согласно правилам, все должна была решить серия одиннадцатиметровых штрафных ударов.

Эрнесто энергично потер друг о друга повлажневшие ладони и, приняв вратарскую стойку, все внимание сконцентрировал на мяче Он обязан был парировать все пенальти. Ведь им надо было как можно скорее попасть в Боготу.

Пенальтист команды-соперницы каждый раз делал такой разбег, будто хотел вогнать Эрнесто в сетку вместе с мячом. Но несмотря на это, мазал безбожно. Эрнесто не пришлось отразить ни одного мяча.

Вскоре после этого матча они приземлились на самолете колумбийских ВВС в Боготе.

— Что этому типу нужно?

— Думаю, Эрнесто, ему нужен твой нож.

— Мой нож? А ну-ка убери руки и вообще иди куда подальше…

Солдат в ответ грубо толкнул Эрнесто.

— Сказано тебе, нож давай, не то!..

— Не то — что?

Колумбийский солдат потряс винтовкой перед лицом Эрнесто.

— Ты что же вообразил, раз на тебе погоны, значит, можно мародерствовать направо и налево? Что хочу, то ворочу — так, что ли? — рассвирепел Эрнесто.

— Отдашь нож — ступай на все четыре стороны! Иначе…

Он снова потряс винтовкой. Дуло он наставил на Эрнесто. Ситуация обострилась. Этот кретин полагал, что военное положение дает ему право забирать себе все, что приглянулось.

— Вали отсюда со своей винтовкой. Скройся с глаз моих, не доводи до греха! — прорычал Эрнесто.

Это еще больше раззадорило солдата. Теперь речь шла уже не о маленьком ноже, а о воинской чести. Солдат решил ударить Эрнесто прикладом. Но в тот момент, когда он изо всех сил размахнулся, у него вдруг пресеклось дыхание. Повторный удар сбил его с ног. Придя в себя, он увидел, что лежит на земле. Обезоруженный.

Вскоре после этого Эрнесто и Альберто арестовали. Эрнесто воспринял этот инцидент не слишком серьезно и поинтересовался, не надо ли потренировать команду Боготы. Лишь после визита в тюрьму аргентинского посла им стало ясно, в какой переплет они попали.

— Разоружить солдата в самый разгар военного положения в стране! За одно это вас можно поставить к стенке. Ладно уж. Сия чаша вас минует. Я хлопотал за вас. Надеюсь, мне удастся вызволить вас, но вам тогда следует незамедлительно покинуть Колумбию. Чести солдата нанесено смертельное оскорбление. Он жаждет мести, и его сотоварищи наверняка примут участие в «вендетте». Ваша жизнь в крайней опасности.

Выйдя на волю, Эрнесто и Альберто направили свои стопы в студенческую столовую, чтобы наесться досыта. Там они повстречали кое-кого из своих знакомых.

— Вы еще живы?

— До нас дошел слух, будто вы разоружили солдата!

— Не мы, — заметил Гранадос. — Он. Эрнесто из скромности промолчал.

— Да вы, никак, большие шутники. Смываться надо — и чем раньше, тем лучше. Его дружки уже рыщут по городу — это по вашу душу. Если они на вас напорются, вам хана.

— Они правы, Эрнесто. Надо быстренько уносить ноги в Венесуэлу.

— Уносить-то я не против. Только где денег возьмем? Сначала подзаработать надо. Хотя бы на пару деньков куда-нибудь пристроиться.

Их знакомые уныло переглянулись.

— На это у вас времени нет. Исчезнуть надо немедленно. Самое лучшее, если мы организуем для вас прямо тут, в столовке, сбор пожертвований.

Несколько студентов дружно взялись за дело и вскоре набрали сумму, необходимую для покупки двух автобусных билетов до Венесуэлы.

Автобус, который должен был доставить их в Венесуэлу, застрял в дороге — он нуждался в ремонте. Друзья в это время разлеглись на теплом песке побережья.

— Напутешествовались мы всласть, Альберто. Самое время оглядеться и решить, где мы теперь осядем. Я был бы совсем не против заполучить свой диплом врача, а там…

— А я думаю бросить якорь тут, в лепрозории Капо-Бланко под Ла-Гуайрой.

— Если ты там что-то для себя найдешь, после выпускных экзаменов и я, пожалуй, сюда вернусь. Устроюсь на работу с тобой по соседству. А не выгорит с местом, можно будет попытать счастья еще где-нибудь.

— Где же?

— Как бы ни сложилось, а меня тянет в Гватемалу и в Мексику, — заявил Эрнесто и мечтательно прикрыл глаза. — Меня интересует культура майя и ацтеков. Обязательно займусь этим всерьез.

— Из тебя, глядишь, еще и археолог получится! А я хочу остаться в Венесуэле и по мере сил облегчать страдания.

— И я хочу того же. Но порой наша профессия врача вызывает у меня сомнения.

Альберто с удивлением посмотрел на него.

— Разве ты не сказал, что хочешь получить диплом?

Эрнесто резко приподнялся.

— Хочу, конечно. И врачевать тоже хочу. Но я считаю, должны произойти кардинальные перемены. То, что делает людей больными, не всегда можно излечить медицинскими средствами.

— Что ты хочешь этим сказать?

Эрнесто сделал неопределенный жест рукой.

— По-моему, богатства этих стран, полезные ископаемые и плодородные земли должны служить всем людям, а не кучке богатых семеек да фирмам США. Они и есть та самая раковая опухоль, что следует удалить хирургическим путем.

Эрнесто тщательно разгладил помятый лист бумаги. За время долгих странствий он сильно пострадал. Почерк дяди можно было разобрать с превеликим трудом.

Пять дней слонялся он с рекомендательным письмом возле аэропорта. Наконец разыскал пилота, которому надлежало это письмо вручить. Старинный дядин приятель.

Пилот прочел письмо и кивнул:

— Не возражаю. Могу захватить тебя с собой в Майами. Везу туда породистых скакунов. А уж из Майами полечу в Буэнос-Айрес.

Эрнесто был на седьмом небе от счастья. Вот она, удобная и скорая оказия, которая позволяла поспеть домой к началу учебных занятий. Однако в пути случилась заминка. Целый месяц пришлось проторчать в Майами, пока устраняли неполадки в самолетном двигателе.

В превосходном настроении, руки в брюки и даже слегка навеселе прохаживался Эрнесто по университетскому коридору. У двери с табличкой он задержал шаг. На него вдруг накатила непонятная слабость. На мгновение он ощутил себя выжатым как лимон. Он потянулся по-кошачьи и набрал полные легкие воздуха. Именно сейчас ему хотелось быть предельно бодрым.

Профессор Сальвадор Пизани, специалист-аллерголог. Человек широкоизвестный. Он много дал Эрнесто. Теперь пришла пора расставания.

Профессор сидел за письменным столом, поглощенный чтением объемистого фолианта. Он тут же встал, чтобы поздравить новоиспеченного доктора.

— Дорогой мой Гевара! Не можешь себе представить, как я рад. За время твоей весьма своеобразной учебы у меня иной раз возникали сомнения относительно ее благополучного исхода. Сколь часто ты блистал отсутствием на лекциях. Очевидно, ты полагал, что сможешь наверстать все самостоятельно. А потом еще почти целый год скитаний. Но я-то знаю тебя. Знаю, какие в тебе заложены способности. Что там ни говори, а меня весьма впечатляет твоя победная серия: четырнадцать капитальных экзаменов за четыре месяца. Типично в твоем стиле. Если уж ты взялся за какое-нибудь дело, вкладываешь в него всего себя без остатка, не так ли?

Профессор пожал ему обе руки.

— Да уж нелегко пришлось, — расплылся в улыбке Эрнесто.

— Что значит «нелегко»? Великолепное достижение — вот как это называется. И дальше, вперед семимильными шагами! Нуте-с, поговорим о моем предложении: вести со мной в качестве ассистента частную практику. Благодаря многолетней работе в лаборатории опыта ты набрался предостаточно. Я был тобой весьма доволен. А исследования, которые ты вел в университете, можешь продолжать. Тут проблем нет. Об этом я позабочусь.

— Мне лестно ваше доверие, профессор. Но я пришел, чтобы попрощаться.

— То есть как?! — обескураженно спросил профессор. — Кто-то сделал тебе более выгодное предложение?

— Нет, — ответил Эрнесто, — хочу снова отправиться в путь — изучать Латинскую Америку. Хочу изъездить наш континент вдоль и поперек, исследовать его. На это у меня уйдет добрый десяток лет.

Профессор недоверчиво воззрился на него.

— Кто ты — врач или бродяга? Или это одна из твоих очередных шуток. В таком случае — не самая удачная!

— Нет, я вполне серьезно. Моему другу Гранадосу я…

— Гранадос! Гранадос! Стоит мне только услышать это имя… Он тебе и так уже достаточно задурил голову. Взять хотя бы это ваше путешествие. На последнем курсе бросить университет на восемь месяцев. Да и потом отметки оставляли желать лучшего. Впрочем, это дело прошлое. Кому интересно, с какими отметками врач закончил учебу? Теперь послушай, что я скажу. Став обеспеченным медиком, ты в своей жизни еще напутешествуешься. Да и на научном поприще тебя ждет немало зарубежных поездок.

— Я буду работать вместе с Гранадосом в лепрозориях и там же проводить исследования, — упрямо стоял на своем Эрнесто.

— Очередная блажь! — загорячился Пизани. — Тебе же отлично известно, что там за условия. Ты ведь бывал в этих богом забытых лечебницах. Впрочем, какие уж там лечебницы. Жалкие лачуги, убого оборудованные.

В его голосе появился металл.

— Там нельзя заниматься научной работой. А здесь? Мы опубликовали в соавторстве несколько статей. Многообещающее начало. Только работай. И пользы от этого будет несравненно больше, нежели от самоотверженного ухода за горсткой прокаженных где-то у черта на рогах. Разве последняя поездка не обошлась тебе дорого? Дошло до разрыва с сеньоритой Феррейра. Все полагали, что вы вскоре поженитесь. Все завидовали тебе. Такая женщина. Красива, умна, богата. Принадлежит к одному из самых родовитых семейств. Твоя поездка перечеркнула все. А теперь ты хочешь поставить на карту свою карьеру врача и ученого?

Эрнесто не давал себя переубедить. Пизани сделал последнюю попытку.

— Эрнесто, обмозгуй все еще разок на досуге. Мое предложение остается в силе. Эрнесто мотнул головой.

Решение мое твердо. Лет через десять, надеюсь, смогу воспользоваться вашим предложением!