Гошаня отправился на свои хоккейные сборы. Памир перебрался ко мне. Свидание со Светланой из-за ее киношных дел отложилось на несколько дней. Кое-что (из разговора папани и Люли) прояснилось относительно поездки в Сибирь. Поможет деду санаторий или не очень, Люля его без присмотра не оставит. Значит, дед едет в Сибирь обязательно, и, стало быть, и я еду. С этим решено. Перебираться будем сразу же после окончания моего учебного года, или, что резонно, папаня поедет туда сначала один, осмотреться. Последнее было очень важно: тогда бы не отпало наше с дедом путешествие. Вообще же о путешествии мы с дедом пока помалкивали. Еще я успокоил себя тем, что в крайнем случае мы отправимся с ним путешествовать уже в Сибири: там и места поглуше, поинтереснее, да и рыбалка скорее всего получше. Конечно, тогда наверняка от нас отпали бы славные люди Игорь Николаевич и Гошаня, но тут уж выбора не было.

Памир у меня сразу и отлично прижился. Гошаня дал мне подробные инструкции по уходу за ним, и я все точно выполнял. Памира все полюбили с ходу. Ну, само собой, Люля сначала покричала как следует, но тут же без всякой паузы и перехода начала его гладить и ласкать, говоря, что он «само очарованье». В эти дни я, дико смущаясь, дал-таки деду прочесть мой рассказ, раз уж обещал. Деду рассказ понравился, но, странное дело, те замечания, которые он сделал, были очень похожи на замечания Игоря Николаевича.

Рыбалка провалилась. Не знаю уж, отпустила бы Люля деда, но температура воздуха вдруг резко упала до двадцати с чем-то градусов и, главное, ветер был страшный — северный и сильный.

— Это намек на весну, — сказал дед. — Последние рывки и угрозы зимы. Когда мороз спадет и будет тепло, мы дунем на то озеро к Пал Матвеичу, где окуня на блесну драли. Тогда ты поймешь, что такое весенний клев окуня по последнему льду. Под лед попадает талая вода, и окунь начинает просто свирепствовать.

Потом я задал деду вопрос и совершенно перевернулся от его ответа.

— Дед, — вдруг спросил я. — А как, между прочим, папаня нашел нашу Люлю? Они не рассказывали, а я и не спрашивал.

— Более или менее просто, — сказал дед. — Папаня твой в нее по телевизору влюбился, на экране увидел. Она тогда еще в театральном училась, и была передача об их курсе. Ну, он и потерял голову.

— А дальше? — спросил я.

— Послал письмо ей в институт, добился свидания, цветы ей носил, кажется, даже уговаривал. Вот и все пироги. А что?

Я сказал, что нет, ничего, просто интересно, а так — ничего особенного, а сам даже покраснел: получалось нечто похожее — папаня увидел Люлю по телевизору, я Свету — в кино.

— А где ты познакомился с Айседорой? — неизвестно зачем ляпнул я. Мне показалось, что теперь уже покраснел дед.

— А она-то тут при чем?!

— Ну… ну, вы же друзья с ней.

— На льду познакомились. Я ее, между прочим, вроде как спас. — Дед захохотал.

— Да ну?! Каким это образом?!

— Она в подмоину плюхнулась. Около камней по весне лед бывает очень хрупкий, вот она и плюхнулась. Правда, там вряд ли глубоко было.

— Но все же, — сказал я. — Спас бабульку. Это же подвиг, дед!

— Подвиг не подвиг, а веди-ка ты Памира гулять. Пора, — сказал дед.

В Юсуповом саду, куда мы направились с Памиром, гуляли наши: Ритуля Басс, Алик Зуев, Вадик Абашидзе, Боба Рюмин, Таняпка.

Все они поднавалились на Памира и потащили его кататься с горки. Мы и сами покатались — перевалялись все в снегу. Памир был счастлив, надо было только внимательно следить, чтобы он не утащил у малышни их варежки: это было его любимым занятием.

— Братцы, — сказал я, — вполне честно было бы прихватить вам с собой Иру Румянцеву, нашу новенькую.

— А что такое? — сказала Таняпка. — Что такое с девочкой?

— Да брось ты, Таняпка, — сказал я ей. — Она новенькая — и этим все сказано. Ей же трудновато одной.

— Разве она еще не освоилась? — спросил Алик.

— Вот именно, — сказала Ритуля Басс. — По-моему, она вполне освоилась.

Боба Рюмин сказал:

— Хотя бы частично она освоилась наверняка.

Вадик Абашидзе сказал, что процесс освоения в общем-то сложный и так далее и тому подобное — короче говоря, они все трепались и это было не очень-то честно.

Боба вдруг спрашивает меня:

— Слушай, Волк, а это правда? А?..

— Что именно?

— Или врут? — говорит Ритуля.

— Я думаю, врут, — сказал Вадик.

— Да что врут-то?! — заорал я.

Боба говорит:

— Да про нашу школьную грандиозную театральную постановку. Ты-то знаешь, ты же у нас артист. И писатель.

— Можно яснее? — спросил я.

— Говорят, будто на главную роль пригласили кинозвезду Юлю Барашкину. Правда это? Есть такой слух.

Я ничего не мог с собой поделать — я покраснел.

— Ой, Волк! А ты покраснел! — заорала Таняпка.

И Ритуля затараторила:

— Ой, покраснел, покраснел, покраснел!

— Ты в нее влюбился, да. Волк? — сказал Алька.

Ритуля говорит:

— Факт, влюбился.

— Да ничего я не влюбился! — зашипел я. — И про постановку ничего не знаю.

— А нам говорили, что ей письмо послали. Ты что, этого не знаешь?

— Наш Волк влюбился, — сказала Таняпка. — Правда здорово, ребята?

Ритуля обняла меня за шею и сказала:

— Волк, ну признайся, что влюбился. Это ведь замечательно! Это ведь такое возвышенное чувство!

— Да мне, может, новенькая нравится, Ириша Румянцева! — ни с того ни с сего ляпнул я. — Ну чего вы привязались?

— Значит, Ириша, да? — сказала Таняпка. — Новенькая, да? Ах, ты наш Волк, — в Иришу влюбился.

— Правда, Волк? — сказала Ритуля. — Ты скажи, ты нас не стесняйся.

В общем, они меня затюкали, повалили в снег, а я все еще был красный и хохотал как-то ненатурально, без всякой охоты. Ладно уж, пусть думают про Иришу.

Солнце уже припекало, я был весь мокрый, снег был мокрый и Памир был мокрый. Пахнет, подумал я, весенними каникулами. Может быть, думал я, лед вовсе сойдет или будет очень хрупким, когда дед поедет в санаторий, и ему не придется переживать, что он не сможет рыбачить со льда. А если лед сойдет и там, возле санатория, будет какая-нибудь речка, так ему, может, и не запретят ловить.

Мы отряхнули наших девочек — Таняпку и Ритулю — и отправились просто побродить по городу. Памир то вел себя кое-как: прыгал, играл с собственным поводком и пытался ухватить чью-нибудь варежку, то шел чинно возле моей левой ноги, будто он взрослая и вполне воспитанная собака. На Исаакиевской, возле «Астории», мы решили посидеть на солнышке в треугольном садике. Когда мы вошли гурьбой в садик, Таняпка вдруг вышла чуть вперед и раскинула в стороны руки, как бы нас притормаживая, не пуская.

— Братцы, — зашептала она. — Тихо. Вон Алешина любовь как раз сидит. Видите? Читает. Наша Ирочка Румянцева.

Точно — это Ириша и сидела. С книгой. Тут же все весело загалдели и бросились к ней тормошить. Она сначала очень растерялась, но потом заулыбалась, обрадовалась и сказала, что очень рада, что нас встретила и что вот — отличный случай! — неплохо бы нам всем закатиться к ней в гости: папа с мамой будут прямо счастливы. Я ее отлично понимал, догадался: наверное, родители переживали, как у нее там налаживаются отношения с классом. Ведь плохо же, если не налаживаются.

Мы ввалились к Ирише прямо всемером да еще с Памиром. Я хотел отвести Памира домой, но Ириша сказала, что с ним даже лучше, веселее.

Родители у Ириши оказались на редкость симпатичными. Внешне — полная противоположность: она маленькая, кругленькая, а он, папа, — худой, длиннющий. Я даже подумал, как это он с такими ходулями-ногами помещается в кабине машины, раз он профессиональный шофер.

Мы накачались чаю с домашним печеньем, посмотрели телевизор. Памир, умница, вел себя пристойно, и вообще было очень уютно и весело. Вспоминая потом этот день, я понял, что он был чуть ли ни последним таким веселым, но я об этом тогда даже и не догадывался.

Иришин папаня (как-то так само собой легко получилось) много рассказывал о своих дальних рейсах. Главное, он нас вовсе не развлекал и не учил жить — просто рассказывал. Он ходил в дальние многодневные рейсы на огромных грузовых машинах, и когда я представлял себе его в ночной кабине, высоко над землей, среди мигающих разноцветных лампочек на пульте, он чем-то напоминал мне летчика.

— А ночью? А если вдруг… волки? — спросила Таняпка, и все мы захохотали.

Вскоре (мы сами сообразили) нам пора было, к сожалению, расходиться: кругленькой Иришиной маме как раз надо было готовить папу в дальний рейс.

Дома дед возился с зимними снастями.

— Ничего, — бормотал он. — Сердце сердцем, а пропускать окуневый клев по последнему льду я не намерен.