Ренилл больше получаса кружил по запутанным переулкам. Наконец уверившись, что стряхнул преследователей, он отправился на север. Когда через сорок минут он оказался на окраине ЗуЛайсы, слабость снова дала о себе знать. Жалея каждую потерянную минуту, он уселся в пыли на обочине, прижавшись спиной к теплой глинобитной стене. Солнце уже встало и сильно пекло. У Ренилла не было шляпы, чтобы прикрыть лицо, не было и зуфура, чтобы обмотать голову на манер тюрбана. Он скоро пожалел об этом. Во рту уже пересохло — что же будет через два часа?

Где-то по дороге должна найтись вода.

Будем надеяться…

Перед ним простиралась бесцветная равнина, колеблющаяся в жарком мареве. За равниной вздымались холмы. Дворец УудПрай, хорошо видимый из ЗуЛайсы в ясные дни, сейчас скрывался в дымке. Солнечный блеск над иссохшей ширью слепил глаза. Ренилл устало прикрыл веки. Когда он открыл их снова, тени стали заметно короче. Он проспал не меньше часа.

Глупо. И опасно. Ренилл огляделся. Ни следа жрецов-убийц, не видно и крылатых ящериц. Все равно глупо. Пока он спал, стало еще жарче. Позже начнется настоящее пекло, а терять время на отдых больше нельзя. Ренилл заставил себя подняться на ноги и понял, что короткий сон пошел ему на пользу. Слабость еще чувствовалась и усталость не прошла, но жить было можно.

Он еще раз осмотрелся, окинув взглядом несколько маленьких нищих лачуг, притулившихся на окраине города. Смотреть было не на что, но что-то натолкнуло его на мысль заглянуть за угол стены, где обнаружилась незапертая деревянная калитка. Ренилл вошел в крошечный закрытый дворик явно заброшенного дома. В углу была колонка. Он не собирался искать хозяина, чтобы спросить разрешения.

Напился вволю, сколько влезло и, не заботясь больше о сохранении краски, поливал на лицо и голову. Лучше, намного лучше. Теперь он совсем проснулся. Одежда промокла насквозь, но это тоже к лучшему — пока ткань не просохнет, он получит несколько минут прохлады — и лучше не тратить их зря. Ренилл покинул дворик и зашагал по пустынной бесцветной дороге. Когда-то между городом и дворцом было большое движение. Но кареты, телеги и пышные фози проезжали здесь так давно, что их следы почти стерлись. Так же исчезли яркие указатели, шесты с флагами и водопои, предлагавшие воду усталым путникам, их носильщикам и вьючным животным. Никто больше не ездил в УудПрай, и равнина была пуста.

Сперва шагалось неплохо. Воздух был пыльным и в легких першило, но дышать было можно. Ренилл мерил дорогу широкими шагами и прошел порядочно. Прежде он добрался бы до дворца к полудню, но только не теперь. Слишком скоро он выбился из сил и снова пришлось отдыхать. На этот раз недолго. Больше никакого сна.

Он подошел к пересохшему водопою. Здесь, увы, не найдешь ни воды, ни пищи. Только пустая деревянная колода с рассохшейся крышкой. Ладно, хоть какая-то тень. Ренилл сидел в душном полумраке, протирая заплывшие глаза. Зрение скоро прояснилось, но ноги налились усталостью, и ужасно тянуло прилечь. Он знал, что стоит лечь, как его сморит сон, а потом жажда станет нестерпимой, и зной высушит его как…

Изюм. Усмешка Шишки. Мрачная, но выразительная.

Не стоило позволять себе думать о жажде, потому что она сразу вернулась — пока еще не сильная, но ощутимая. И росла, как раковая опухоль. Посиживая в тенечке, делу не поможешь.

Ренилл снова пустился в дорогу и примерно через час достиг древнего памятника, отмечавшего ее половину. На полпути между ЗуЛайсой и УудПраем сохранялись остатки Пирамахби, самого знаменитого водопоя, где некогда останавливались самые богатые путешественники, чтобы в его роскоши насладиться плодами, шербетом и прохладительными напитками, которые продавались едва ли не на вес золота. Они сидели за выложенными нефритом столиками под зелеными опахалами, любуясь игрой фонтана, питаемого подземными ключами. Столики, опахала и фонтан давно исчезли, но источник мог сохраниться. Рениллу снова пришлось отдохнуть. Он умирал от жажды, в голове было легко и пусто. Солнце било в глаза. Неподходящее место для теплового удара. В тени Пирамахби стало полегче. Дышать и тут было нечем, но хотя бы горячие солнечные лучи не норовили больше ослепить Ренилла. Ни мебели, ни опахал, только изрядно выщербленные плитки пола зеленого мрамора. Чаша фонтана посреди комнаты была суше летнего полдня.

Задняя дверь косо висела на петлях. За ней обнаружилась еще одна комната, поменьше, вероятно, бывшая кухня, тоже пустая, но в углу виднелась колонка со сломанной рукоятью насоса. Еще действует? Ренилл качнул ручку, и насос выкашлял струйку бурой воды. У Ренилла вырвался вздох. Скорчившись, он ловил открытым ртом струю воды, лил в лицо и на голову, снова в рот. Когда пить больше не мог, посидел прямо под краном и через пару минут начал сначала. Мокрая голова казалось неимоверно тяжелой, просто не держалась на шее. Ренилл обмяк, щека коснулась каменного пола. Глаза закрылись и время прекратило свое течение.

Проснулся он вечером. Лежал в луже, одежда намокла. Красноватый луч косо падал в окошко кухни. В воздухе кишела мошкара. Ренилл медленно сел. Ему не сразу удалось вспомнить, где он очутился и почему. Он проспал весь день — часов семь, не меньше. А ведь не собирался спать, понимал, что это неразумно. Однако не приходится отрицать, что сон пошел ему на пользу. В голове прояснилось, и мучительная слабость отступила. Может быть, не так уж и глупо было выспаться.

Если только его не выследили. Он обвел глазами кухню. Пусто, ничего угрожающего. Поднялся и подошел к окну, но не увидел ничего, кроме заката. Напрасно он боялся. Теперь остаток пути пройти будет не трудно. А что он будет делать, когда доберется до УудПрая?

До сих пор Ренилл об этом не думал. Сможет ли он, знатный вонарец, убедить гочаллу Ксандуниссу выслушать его? Она уже не имеет власти, как в старину, предать его медленной смерти, но желание такое у нее может возникнуть, и трудно ее винить.

Надо рассказать ей о том, что видел. Услышав о церемонии Обновления — о беременных девочках, о жертвоприношении младенцев — она безусловно смягчится. Разве она не женщина?

Женщина, которая ненавидит все вонарское. Она ни за что не станет помогать ему, да и просто не даст аудиенции, не допустит во дворец.

Вспомнит ли она их встречу в кабинете во Трунира? А если и вспомнит, что это изменит?

До Ксандуниссы, скорей всего, достучаться не удастся. Но ее дочь, молодая гочанна Джатонди, получившая образование в Вонаре, может оказаться более снисходительной и несомненно более благоразумной.

Она кажется умной девушкой.

Хочется верить.

Но что может такая девушка знать о меньших богах?

Ренилл еще раз напился из колонки и покинул Пирамахби. Когда он выходил, черное пятно, прилипшее к дверной притолоке, выдало себя ударом крыльев. Он резко вскинул голову. Маленький черный силуэт на фоне пылающего закатом неба скользнул над головой, описал круг и унесся прочь. Похоже, летучая мышь. В этих развалинах их великое множество. Жаль, получше не рассмотрел.

Он постоял, напряженно вглядываясь в закатную даль, затем передернул плечами и пошел дальше. Теперь шлось легко. Сон и вода вернули жизненную силу. Солнце ушло за горизонт, и гаснущий свет не утомлял глаз. Воздух немного остыл, и теперь без шляпы было только легче. У подножия встающих впереди холмов Ренилл уже различал белые стены, стройные башни и лиловый купол УудПрая. Он заторопился к ним, а вокруг сгущалась тьма и скоро поглотила и холмы, и дворец. Над головой загорелись звезды, поднялась величественная полная луна.

Ренилл думал закончить путь в один переход, но ноги стали спотыкаться, раньше, чем он ожидал. Он сделал еще один привал у сухой водопойной колоды. Жалкое укрытие, но по крайней мере можно прислониться к деревянной стенке. Ренилл сел. Жажда и голод мучили не так уж сильно. Залитые лунным светом холмы поднимались в каких-нибудь двух-трех милях. Дворец даже ночью светился белизной. Еще час-другой — и он на месте. Можно будет позволить себе передохнуть.

Так он думал, пока с высоты на него не упала крылатая тень и слуха не коснулось змеиное шипение. Ренилл забился под колоду и вскинул руку, чтобы отразить удар — но отражать было нечего. Ящерица взмыла вверх и исчезла так же внезапно, как появилась. Когда сердце немного успокоилось, Ренилл осторожно выглянул из выемки в глинобитной стене. Луна ярко освещала пустыню. Вокруг ни души — ни людской, ни звериной. Он высунул голову, осмотрел потолок и дверной проем. Никого. Может, шипение ему просто почудилось? Нет.

Они последовали за ним из ЗуЛайсы. Как-то напали на след и теперь шли в темноте за его спиной. Но вивура легко могла убить его, однако почему-то не стала. Ренилл задумался. Может быть, ящерицы приучены нападать только по команде хозяина. Однако летают они быстро и настигнут его снова без труда. В УудПрае можно укрыться, если он туда доберется и если его впустят во дворец.

Ренилл, подстегиваемый новым страхом, поспешил на север. Осталось пройти всего пару миль, и шел он довольно быстро. Правда, дорога пошла вверх, и это затрудняло путь. Усталость вернулась, но Ренилл уже не думал о ней, потому что оказался наконец перед кованым кружевом больших ворот, стерегущих вход в огромный дворцовый парк. Эти ворота — когда-то золоченые, когда-то украшенные полудрагоценными камнями, когда-то охраняемые разряженными как павлины стражами гвардии гочаллир — теперь стояли угрюмым памятником ушедшему величию. Листки позолоты ободраны, самоцветы выдраны из оправ, а стража давно ушла куда-то. Ворота в несуществующей стене, столь же символические, как титул нынешней гочаллы, были закрыты и заперты, словно в насмешку. Ренилл попросту обошел их.

Теперь под ногами у него лежала дорожка, вымощенная белым камнем, старая, но все еще ровная и прямая. Живая изгородь, окаймлявшая ее, высохла, и ветки кустов торчали прямо. Как видно, оросительные каналы, поддерживавшие жизнь сада, давно забиты или высохли. Земля так же суха, как на равнине внизу, и садовых цветов почти не осталось. Все это Ренилл отмечал мельком. Его глаза были прикованы к открывшемуся перед ним дворцу, и от этого зрелища даже сейчас у него перехватило дыхание. Разруха и грязь, бросающиеся в глаза днем, были милосердно скрыты лунным светом. УудПрай — лиловый купол, причудливые башенки, хрустальная арка Ширардира — величественная громада дворца, казавшегося глазу хрупким и невесомым, предстала во всей своей волшебной красе. Ренилл остановился полюбоваться. Он не был здесь много лет, а так близко видел дворец впервые. Теперь он хорошо понимал ту любовь, которую питала к своему дворцу гочалла Ксандунисса.

Созерцание было нарушено легким движением воздуха, едва уловимым шипением. Ренилл огляделся. Ничего. Обернувшись, он до боли в глазах вглядывался в темноту. Ничего не видно, совершенно ничего. Померещилось?

Он чуть вздрогнул, несмотря на жару. Мысли пришли в порядок. Ренилл заметил, что все окна дворца одинаково темны. Либо обитатели спят, либо занимают покои на северной стороне. Сколько их там? — в первый раз задумался он. Гочалла, ее дочь и по меньшей мере один слуга — тот великан, что вез фози. Ренилл видел его из окна кабинета во Трунира. Кто еще? Конечно, Ксандунисса, описывая жалкую нищету, преувеличила для красного словца. При огромном дворце — жилище Лучезарной гочаллы — должен жить добрый батальон слуг.

Однако стражи не видно, никто не остановил пришельца. Вот он стоит чуть ли не на пороге, а его никто не окликает, никто не спешит поднять тревогу. Вору или убийце здесь раздолье. Дворец со всеми его ветшающими сокровищами могут обобрать подчистую за несколько часов. Если дом гочаллы еще не ограблен, это кое-что говорит о том, какое почтение питают к ней подданные.

Но должен ведь там хоть кто-то бодрствовать. На северной стороне найдутся освещенные окна.

Ренилл свернул налево, обходя здание по часовой стрелке. У западного крыла УудПрая путь ему преградила стена белого мрамора, окружающая приличных размеров садик. Забраться на нее оказалось проще простого — мрамор был выщерблен и растрескался. Ренилл задержался на гребне, разглядывая заросший сорняками сад.

В центре, на невысоком пригорке, стояла беседка с золотой крышей — причудливая фантазия зодчего — и на ее белых ступенях сидела гочанна Джатонди.

Она мало походила на ту принцессу, которую он видел несколько недель назад у во Трунира. Ни пышных шелков, ни легкой шляпки, ни причудливой прически. Она накинула какое-то блеклого цвета одеяние с низким вырезом — такое простое, что его можно было бы принять за ночную сорочку, если бы не широкий вышитый зуфур, завязанный узлом на талии. Тонкие руки были обнажены, черные волосы свободно падали на плечи. Увидев ее в другом месте, Ренилл едва ли узнал бы девушку. Только ее четкий тонкий профиль, запомнившийся ему с первой встречи, оставался все тем же.

Он даже не подивился удаче, позволившей встретиться с ней в такой обстановке, просто смотрел, как зачарованный. Она, должно быть, почувствовала его взгляд, вскинула голову, вскочила и тихонько выдохнула.

Другая женщина на ее месте завопила бы во все горло. Молодец гочанна.

Она уже стояла на ногах и сжимала в руке нож — тонкий кинжальчик, который легко скрыть в складках материи. Оружие впору кукле, но с отточенным, как игла, обоюдоострым клинком. И девушка явно готова была воспользоваться им.

Если отобрать кинжал, она наверняка закричит. Да и вряд ли ему, в нынешнем состоянии, удалось бы ее обезоружить. Как бы не потерять глаз, а то и оба, при попытке с ней справиться!

Ренилл так и не успел принять решение, потому что Джатонди на удивление спокойно заговорила:

— Ты вторгся в мои личные владения, — произнесла она с холодной вежливостью, как бы предполагающей, что он нарушил ее уединение непреднамеренно. — Покинь их, и забудем об этом недоразумении.

— Гочанна, я сожалею, что явился без приглашения, — ответил Ренилл на вонарском, и девушка вздрогнула, заслышав звук западной речи. — Простите, и окажите мне честь, предоставив аудиенцию. Мое дело не терпит промедления.

Гочанна смотрела на него без выражения, но Ренилл понимал, что она поражена. Жалкий оборванец не мог говорить так!

— Мы с вами знакомы, гочанна, — продолжал Ренилл, — я — заместитель второго секретаря Ренилл во Чаумелль, мы встречались в кабинете протектора во Трунира. Помните?

Она молчала. Глаза девушки бегали по его лицу, словно пытаясь проникнуть под маску пота, грязи и многодневной щетины. Когда он спрыгнул со стены в сад, гочанна не отступила, но крепче сжала рукоять кинжала. Ренилл приземлился неудачно, однако сумел устоять на ногах. Взгляд гочанны на мгновенье метнулся в сторону и снова обратился на лицо пришельца. В нескольких шагах виднелась дверца — вход во дворец. Ренилл подозревал, что девушка готова броситься к ней.

— На той встрече присутствовала гочалла Ксандунисса, — еще раз попытался уговорить ее Ренилл. — Сиятельная говорила о том, что дворец УудПрай ветшает, и я предложил ей помощь, какая была в моих силах. Гочанна, вы помните?

— Вонарец в одежде авескийца, — медленно ответила она на своем безупречном столичном вонарском. — Вонарец, который говорил на кандерулезском, как уроженец этой страны. Припоминаю. Как забыть столь редкое зрелище? Ваша любезность доставила матушке удовольствие, да и мне тоже. Да, я помню. — Она оглядела его с головы до ног, заметив и грязь, и лохмотья, и осунувшееся, давно не бритое лицо. — Но я бы не узнала вас, мастер во Чаумелль.

— Я долго болел и не мог вернуться к своим соотечественникам, — ответил Ренилл на невысказанный вопрос.

— Почему не могли?

— Какое-то время я не мог ни передвигаться, ни передать им записку. А прошлой ночью вопарская резиденция оказалась окружена, и проникнуть в нее не удалось.

— Окружена? Что вы хотите сказать?

— Толпа горожан, возмущенных недавней гибелью паломников в озере РешДур, бушует на улицах перед воротами резиденции. Второй Кандерулезский охраняет стены. Пока все не кончится, туда ни войти, ни выйти.

— Понимаю. Это и есть то срочное дело, о котором вы говорили? Вы явились просить помощи гочаллы? Хотите, чтобы она убедила толпу разойтись?

— Интересная мысль. До сих пор она не приходила Мне в голову.

— И правильно. Едва ли вы найдете в гочалле сочувствие к бедам своих соотечественников.

— А в ее дочери?

— Объясните, с чем пришли, и тогда я подумаю. Заодно можете попытаться объяснить, почему избрали такой необычный путь.

— Охотно объясню, если гочанна не откажет мне в маленькой милости.

— А именно?

— Уберите свой нож. Уверяю вас, я вполне безобиден.

— В самом деле, заместитель второго секретаря? — Узенький клинок исчез в складках зуфура. — Вам дозволяется приблизиться.

Непринужденная формальность приглашения напомнила Рениллу, что он имеет дело с царственной особой. Невзирая на бедность, она оставалась принцессой по крови и духу, и это проявлялось в каждом слове, в каждом движении. Он поклонился, отлично понимая, что напоминает огородное пугало, подошел к ней, снова поклонился и выпрямился. Джатонди чуть склонила голову. Она хранила на лице любезное выражение, но ноздри вздрагивали, и Ренилл вспомнил, что не мылся много дней, и от него воняет, как из пасти йахдини. Ее, должно быть, тошнит. Ренилл попятился назад.

— Гочанна, примите мои извинения. Поймите, я не хотел проявить непочтительность.

— Извиняться следует только мне — за недостаток гостеприимства. Несомненно, вы утомлены путешествием. Может быть, вы хотите отдохнуть, прежде чем начать разговор? Поспать, если угодно, освежиться и поесть?

Поесть! С прошлого утра у него не было ни крошки во рту. Желудок застонал при одном звуке этого слова. Какой у нее приятный, мелодичный голос, — впервые отметил Ренилл. Или, может быть, любой голос, заговоривший о еде, показался бы ему сейчас необыкновенно приятным?

— Вы голодны, мастер во Чаумелль?

— Очень. — Больше он не решился сказать, не доверяя своему голосу.

— И ваш возница так же измучен и голоден?

— Возница?

— Вы оставили его у ворот?

— Со мной нет возницы. Я пришел один, пешком из ЗуЛайсы.

— Пешком? Всю дорогу? И это сделал вонарец?

—Да.

— Высокочтимый, пришедший пешком из ЗуЛайсы. Какая новость! Редкий подвиг! Позвольте мне подивиться минуту-другую. — Ее улыбка выражала невинное удовольствие.

— Я счастлив развлечь гочанну.

— О, быть может, я немного жестока, но вы должны понять. Не часто авескийцам доводиться стать свидетелями малейшего неудобства, претерпеваемого нашими западными… соседями. Таким редким угощением надо насладиться как следует.

— Значит, вы разделяете взгляды вашей матери.

— Будь это так, вы бы проникли через стену в пустой сад. — Ее улыбка потухла.

— Как так?

— В настоящий момент мы с матушкой… но сейчас не время говорить об этом. Не хотите ли войти? Честно говоря, — она взглянула ему через плечо, — вам лучше бы войти поскорее. Сейчас же!

Ренилл проследил ее взгляд. На стену за его спиной упала черная блестящая ящерка, сложила на спине крылья.

— Это вивура, — хладнокровно заметила Джатонди. — Никогда прежде не видела их здесь, в холмах. Они здесь не водятся, и я не понимаю, что она тут делает. Они очень ядовиты, знаете ли.

— Знаю.

— Войдем внутрь.

Они ушли без видимой спешки. Вивура проводила их горящими красным глазами, но не шевельнулась.

— Я скажу Паро, чтоб убил ее, — про себя заметила Джатонди. — Хотя… Нет, он меня не услышит. Я же не существую.

Ренилл представления не имел, о чем она говорит.

Он прошел за ней во дворец, и девушка плотно закрыла дверь. Распахнутое окно защищала тонкая проволочная сетка. Она не пропускала насекомых — не пропустит и вивуры.

Если только сетка не прорвалась или не проржавела.

Он стоял в яркой комнатке со множеством затейливых украшений, освещенной сиянием двух серебряных светильников — парой произведений древнего искусства, за которые дорого заплатил бы любой антиквар. Воздух, хотя и достаточно свежий, отдавал промозглостью. Подняв глаза к потолку — высокому, раскрашенному под ночное небо, Ренилл заметил, что опахала подернуты паутиной. Как видно, за многие годы они ни разу не качнулись. Где же нибхой, который обязан их чистить? Ренилл осмотрелся. Синие плитки пола блистали чистотой, покрывало на кровати, хоть и потертое, было чисто выстирано. Бесценная мебель сверкала. Не все дворцовые слуги бездельничают, как этот нибхой.

— Сюда, — указала Джатонди и, подняв один из светильников, выпроводила его из комнаты.

Они вышли в пропахший сыростью коридор. Ренилл едва заметил этот запах, потому что в воздухе закружились крылатые тени, и страх вспыхнул с новой силой. Он уже схватил свою спутницу за руку, чтобы оттащить назад, в безопасность комнаты, когда понял, что ошибся. Ренилл поспешно выпустил девичьи пальцы. Летучие мыши — обычные, вездесущие летучие мыши — довольно мерзкие, но совершенно безвредные твари.

— Простите, — пробормотал он, чувствуя, что смешон.

— Моя вина. Я так к ним привыкла, что позабыла предупредить вас.

— Гочалла говорила о летучих мышах, но я счел, что она преувеличивает.

— Ни в коем случае. Гочалла никогда не говорит ни слова, которое ни считала бы истиной правдой.

— Теперь верю. — Свет лампы обнаружил грязные стены, потолок с разводами, заросшие плесенью арки, залитый птичьим пометом пол: все в точности так, как описывала гочалла. В самом деле, позор.

Ренилл не успел задуматься, куда ведет его гочанна, а она уже остановилась перед дверью из какого-то дерева с багряными прожилками, поблескивавшей узором виноградных лоз с малахитовыми листьями, открыла ее и прошла внутрь. Последовав за девушкой, Ренилл оказался в ванной комнате размером с гимнастический зал. Посреди ее темнел сухой и грязный бассейн, выложенный мозаикой, достаточно большой и глубокий, чтобы плавать в нем. В те времена, когда он был полон воды, здесь плескался сам Ширардир со своими многочисленными женами и его потомки. На краю бассейна стояла порфировая ванна — просторная, однако явно предназначенная для одного. И ванна, и пол вокруг нее оказались чистыми. А в тени в дальнем конце зала Ренилл разглядел печь, колонку, ведро и пару высоких шкафов.

Джатонди подошла к печи с плитой, взяла коробок, чиркнула спичкой и зажгла свечи в зеркально-черных подсвечниках. Мрак расступился.

— Боюсь, вам придется самому накачать себе воды для ванны, — сказала девушка. Ее голос прозвучал странно гулко, словно в пещере. — Паро нечего и просить, а больше никого нет.

— Конечно, все спят.

— Кто?

— Остальные слуги.

— Остальных нет, мастер во Чаумелль. Только Паро, а ему приказано не замечать меня.

Ренилл молчал. Ему в голову не приходило, что такой огромный дворец мог обходиться одним слугой. Невероятно, когда гочалла Ксандунисса жаловалась на нужду, он понял так, что свита ее сократилась до жалкой дюжины слуг — любая царственная особа в Авескии сочла бы такую свиту верхом нищеты. Ренилл и подумать не мог, что ее отчет абсолютно точен. Мать не скажет ни слова, которого не считала бы истинной правдой. Похоже на то.

Один слуга и «ему приказано меня не замечать». Что бы все это могло значить?

— Если вы захотите согреть воды, в плите уже есть уголь, — продолжала объяснять Джатонди. — Мыло и полотенца найдете в шкафу, там же есть и какая-нибудь одежда. Пожалуйста, не стесняйтесь ей воспользоваться. Когда закончите, возвращайтесь в мою комнату, я приготовлю поесть.

— Гочанна, я так благодарен…

— А мне стыдно, что УудПрай не может предложить вам большего гостеприимства. — Джатонди удалилась, забрав с собой серебряный светильник.

Ренилл решил не возиться, нагревая воду, а просто поскорее наполнил ванну, прихватил кусок мыла, скинул провонявшие лохмотья и плюхнулся в воду. Вода была холодной, как в лесном пруду, и великолепно освежала. Он яростно оттирал грязь, и та отваливалась слоями. С укушенного ядовитой тварью предплечья кожа сходила сероватыми кусками. Под ней показалась новая, красноватая, но здоровая. Ренилл намылил голову, сполоснул — последние остатки черной краски стекли с волос.

Хорошенько отмывшись и вытершись насухо, он пошарил в шкафу и отыскал старую одежду, о которой говорила Джатонди — на вешалках висело несколько древних, но чистых хлопковых кафтанов. Три или четыре оказались маленькими и были расшиты цветами и бабочками. Наконец нашелся один большой, белый, без всяких украшений, просторный, так что не будет жать в плечах. Ренилл оделся. Кафтан на первоначальном владельце должен был доставать до полу, но Ренилл оказался выше ростом, и полы одежды болтались у него повыше щиколоток. На полке во втором шкафу нашлось все нужное для бритья. Ренилл начисто извел отросшую щетину. Потом набрал еще воды, выстирал свою одежду и разложил на полу сохнуть. Вынул из подсвечника одну свечу, остальные задул и отправился обратно по населенному летучими мышами коридору к двери гочанны. Постучал и получил дозволение войти.

Джатонди сидела перед древним столиком паширской работы. На столике теснились миски и блюда. Накрывала она, конечно, сама. В лучах серебряной лампады ее кожа, казалось, светилась. Увидев Ренилла, девушка вскинула брови, оглядела его светлые волосы, чисто выбритое лицо и улыбнулась.

— Вот теперь я вас узнаю, — сказала она.

— А раньше не узнавали?

— Скажем так — не была уверена. Прошу вас, присядьте и разделите со мной трапезу, мастер во Чаумелль. Я понимаю, как вы голодны.

— Гочанна очень добра. — Ренилл сел напротив нее, погасил свечу, отставил ее в сторону и осмотрел стол. Свежие фрукты разных видов, лепешки, рисовый салат, синий от таврила, закуска из огурцов, маринованные чаппилы, миска сардин в масле, кусочки заливной говядины — на тарелке, но тоже явно из консервной банки, кувшинчик воды с лимоном и графин с белым вином — и то и другое неохлажденное. Простая, недорогая пища, какую легко сохранить при комнатной температуре.

Но Рениллу она сейчас показалась настоящим пиршеством. Он не способен был даже поддерживать вежливую застольную беседу. Поспешно наполнил свою тарелку — из тончайшего фарфора, достойную служить вместилищем изысканных деликатесов — и начал есть, с трудом сдерживая себя, чтобы не заглатывать еду как удав. Только опустошив тарелку в первый раз, наполнив ее снова и управившись с половиной добавки, он немного успокоился и стал есть медленнее. Поднял взгляд и обнаружил, что девушка спокойно наблюдает за ним. В неярком свете глаза ее казались почти черными, но Ренилл помнил голубые искры, блестевшие в них в тот день у во Трунира. Это тень ее ресниц, подумал Ренилл, погасила сейчас свойственный авескийцам голубой отблеск.

Глупо думать об этом в то время, когда надо бы понять, насколько далеко может простираться ее верность ВайПрадхам. Если девушка и ее мать поклоняются Аону, его путешествие из ЗуЛайсы было пустой тратой времени. Надо было разобраться, кому принадлежит ее верность, и поскорее, потому что она вот-вот сама начнет задавать вопросы.

— Гочанна, будьте снисходительны к моему любопытству. Скажите, что вы имели в виду, когда сказали, что больше не существуете? — спросил он, не столько из любопытства, сколько пытаясь выиграть время.

— Это означает, что я навлекла на себя немилость гочаллы, — объяснила Джатонди. Она сказала это очень просто, и только чуть заметная дрожь в голосе выдавала ее отчаяние. — Она запретила мне показываться ей на глаза. Потому я и живу одна в заброшенном крыле дворца. Она объявила меня Безымянной.

Безымянной… Полное отрицание духовной общности. Должно быть, мать была в безудержной ярости. Ренилл не скрыл удивления:

— Что на нее нашло? — спросил он.

— О, я не исполнила ее желания… нет, хуже того, я ослушалась прямого приказа. Я никогда прежде так не поступала. Она не стерпела двойной дерзости — ослушания дочери и подданной, и конечно, была права. Так что, мастер во Чаумелль, я в опале, быть может, вечной…

— Не может быть!

— И, вероятно, по заслугам.

— Я не верю этому! Приказ, которого вы ослушались… он был оскорбителен для вас?

— Чрезвычайно.

— Чего же она от вас хотела?

— Быть может, когда-нибудь я и расскажу вам. Пока, однако, ваше положение гораздо интереснее моего. Пока вас не было, я поразмыслила над обстоятельствами вашего появления — поздний час, ваши опасения, маскарад и прочее — и должна признаться, исполнилась недостойных подозрений. Мне даже пришло в голову, что вы явились сюда как вор. Но потом мне вспомнилась вивура в саду. До ночи вашего появления я ни разу не видела в УудПрае этих тварей. Совпадение? Возможно. Но мне припоминаются рассказы о том, что эти ящерицы служат орудием убийц, и объяснение напрашивается само собой. Мастер во Чаумелль, вас преследуют посланцы ВайПрадхов?

Ренилл, застигнутый врасплох, молчал. Он считал девушку разумной, но не ожидал от нее такой проницательности и такой прямоты.

— Вы можете признаться, — продолжала Джатонди. — Возможно, я сумею помочь. Я не питаю любви к Сынам — они хуже всех иноземцев, вместе взятых. Я ни за что никого не выдала бы им.

Так ли? Ренилл взглянул на девушку. Очень убедительно — открытое лицо, прямой взгляд. Так легко поверить ей. Да и выбора особого нет. Рано или поздно придется кому-то довериться, а гочанна, кажется, вполне заслуживает доверия.

— Вивура — может, всего одна, а может, и несколько — преследует меня от самой ЗуЛайсы, — сказал Ренилл. — Я не заметил хозяина, но думаю, он где-то неподалеку. Я должен предупредить вас: если вивури проникнут во дворец, в опасности окажетесь и вы, и гочалла. При таких обстоятельствах вы, может быть, решитесь отказать мне в гостеприимстве.

— О, нет. — Лицо гочанны стало суровым. — Вивури не осмелятся ступить на землю УудПрая. Это жилище Лучезарных, здесь обитают друзья богов. Сыны Аона чтут божественных союзников нашего рода.

— Хотел бы я быть в этом уверен.

— Не сомневайтесь. Они никогда не переступят нашего порога без приглашения. И не пошлют в наш дом вивури. Однако они могут затаиться где-нибудь в округе, так что я на вашем месте пока воздержалась бы от прогулок по саду.

— Гочанна кажется уверенной.

— Я уверена.

— Она никогда не сомневалась в милости богов?

— Никогда. Вы смотрите вокруг, замечаете, что мы бедны, что мы теряем власть, и дивитесь моей уверенности. На это могу только сказать вам, что мы не унижаем своих привилегий. Мы не станем взывать к богам иначе, как в час жесточайшей нужды.

— Возможно, это мудро.

— Вы смеетесь надо мной, Чаумелль? Вы думаете, я не понимаю, как должны звучать для вас мои слова? Вонарцы со снисходительной усмешкой взирают на суеверия невежественных туземцев. Вы, должно быть, удивляетесь, как женщина, обучавшаяся в западных школах, может верить в такую чушь. Кажется, так об этом обычно отзываются? Чушь?

— Гочанна, даже у вонарцев порой открываются глаза. Пережитое недавно заставило меня взглянуть на многое иначе. Поверьте, я не презираю вашей веры. По правде сказать, совсем наоборот.

— В самом деле? — Она изучала его лицо. — Вы меня удивляете. Может быть, я увидела оскорбление там, где его не было, и сожалею об этом, но, имея дело с людьми запада, я привыкла к осторожности.

— Я понимаю, но не все мы одинаковы.

— Вы не похожи на других, это ясно сразу. Однако мы уклоняемся в сторону. Расскажите, почему вивури охотятся на вас.

— Потому что я видел больше, чем следовало, в ДжиПайндру.

— Что можно увидеть во дворе храма!

— Под видом неофита из ХинБура я проник внутрь и много дней прожил среди Сынов Аона.

— Это просто невероятно. Никогда не слышала ничего подобного. Вы любопытствовали, искали развлечений, или у этой безумной выходки была определенная цель?

— Я, говоря без обиняков, шпионил.

— Я так понимаю, что вы подходите для подобного поручения как никто другой. Что же хотели узнать вонарцы?

— Все, что удастся. Мы почти ничего не знаем о культе Аона и его жрецах. В особенности нас интересовали возможные связи между ВайПрадхами и последними событиями, настроившими население ЗуЛайсы против Вонара.

— Обычно население ЗуЛайсы воспламенить не трудно. О каких событиях идет речь?

— Прежде всего, убийство прославленного астромага.

— Кидришу Крылатого? И вы что-нибудь узнали?

— Да. Его убили Сыны и обвинили в убийстве нас. Но это не главное из моих открытий. То, что я видел в ДжиПайндру, трудно описать, и я отчаялся найти вонарца, который поверил бы моим словам.

— Попытайте счастья со мной. Вы же знаете, как легковерны мы, простодушные дикари.

— Гочанна, прошу вас…

— Простите. Расскажите мне вашу историю, Чаумелль. Я выслушаю и постараюсь отнестись к ней непредвзято.

— Благодарю вас. — Ренилл помедлил, хмурясь, и начал рассказ: — В первые дни пребывания в храме я не узнал ничего, кроме унылой рутины жизни неофита. Однако через несколько дней мне приказали отнести поднос с изысканными яствами в некую запертую келью. Там я увидел двух девочек-подростков — почти детей — разодетых подобно дорогим проституткам и на последнем сроке беременности. Когда я попытался заговорить с ними…

Рассказ получился долгим, но девушка ни разу не перебила его. Временами она менялась в лице: ловила каждое его слово, когда он говорил о своих открытиях в зале Мудрости, вздрагивала, когда он описывал странных младенцев и их участь… — но Ренилл не мог понять, верит ли она ему. Закончив наконец, он умолк, и Джатонди тоже молчала. Молчание тянулось долго, и Ренилл не сумел бы сказать, что таится в ее глазах, но его собственные глаза закрывались, словно веки налились свинцом, а усталость, которую он сдерживал долгие часы, мстительно брала свое.

Джатонди взглянула на него.

— Вам надо поспать, — сказала она.

— Гочанна, я рассказал вам все. Вам нечего сказать?

— Не теперь. Не тревожьтесь, я отвечу вам очень скоро.

— И вы не хотите узнать, что привело, меня в УудПрай?

— В свете того, что вы рассказали, ваша цель самоочевидна.

— В самом деле…— Слишком уж умна! — И что?..

— И, боюсь, что эту ночь вам придется спать на полу.

— Что?

— Это единственное более или менее чистое место во всем крыле, — вежливо пояснила Джатонди. — Кроме, конечно, маленького островка в ванной, но я думаю, вам не захочется спать в ванне. Или на помете летучих мышей.

— Нет, но…

— Вот. — Она бросила ему подушку с собственной постели. Циновки толстые, так что вам будет не слишком жестко.

— Но…

— Спите, Чаумелль. Поговорим завтра утром. Сейчас мне надо многое обдумать.

Спорить казалось бесполезно, да и сил уже не было. Она, должно быть, поверила моему рассказу — или, по крайней мере, считает меня безобидным, не то не оставила бы спать в своей комнате.

Чужой мужчина в спальне, а рядом ни слуг, ни охраны. Единственная защита — этот ее игрушечный кинжальчик. Не будь так уверен. Откуда тебе знать, может у нее в шкафу спрятана гаубица. И все равно, удивительное безрассудство. Или доверие. Конечно, он сейчас не в том состоянии, чтобы кому-нибудь угрожать, и она это видит. Видит ли?

Хотел бы он прочитать ее мысли. По лицу ничего не понять. Оно красиво и непроницаемо.

Коврик, на котором он лежал, был мягким как перина. От подушки под головой веяло слабым ароматом лимона. Мысли постепенно смешались со сновидениями, но ему и не снилось, что гочанна Джатонди просидела до глубокой ночи, не сводя с него глаз.

И снова ожила Святыня в глубинах ДжиПайндру. В ее тьме Перворожденный обращался к Отцу. По крайней мере, таково было его намерение, но Отец оставался глух к обращениям.

— Аон-отец! — Снова и снова взывал в непроглядном мраке КриНаид-сын. Ответа не было, но он всем телом ощущал тяжелое присутствие бога-отца. — Великий, услышь меня.

Нет ответа. Всего несколько дней прошло с их последнего разговора, но Отец на глазах впадал в старческое бессилие.

— Узнай меня! — напряженный металлический шепот рассек воздух, и наконец пришел немой ответ:

— ?

Смутное, раздраженное любопытство.

— Я КриНаид, Твой первенец. Отец помнит.

Молчание. Отец перебирал воспоминания и наконец вспомнил.

— Представ перед тобой в прошлый раз, я говорил о явившихся к нам с запада пришельцах. Отец помнит.

Замешательство. Отец не помнил.

— Они препятствуют почитающим тебя. Их лазутчик проник в сердце ДжиПайндру. Отец помнит.

Недоумение. Отец не помнил. Скука, нетерпение. Любопытство отца быстро гасло.

— Я говорил о кощунствах чужеземцев, и твой гнев потряс ДжиПайндру. Отец помнит свой гнев.

Гнев. Теперь Отец вспомнил.

— И уже близок час отмщения.

Отмщение.

Вспышка ярости из мрака.

— Да, Отец. Время пришло. Армия Верных Тебе жаждет очистить царство. У них есть вожди, они готовы. Они алчут служения, они ожидают знака небес. Дай им знак, и они восстанут в ярости, уничтожат чужеземцев, очистят землю, и весь Кандерул посвятят служению тебе. И тогда Аон-отец будет верховным властителем, несравненным, непревзойденным и вечным.

Вечным.

Какая-то ребяческая жадная радость теплой волной обдала Первого Жреца.

— И потому я явился с мольбой о божественной помощи. Дай мне на время силу Сияния, дабы твой первенец мог возвестить волю бога верным ЗуЛайсы. Освети мой разум, Отец, и твой глас прогремит с небес, и правоверные ответят ему священным пролитием крови.

— ?

Отец выражал горячее, болезненное недоумение.

— Уровень Сияния, источник божественной мощи. Отец помнит?

Долгое молчание, ужаснувшее КриНаид-сына, и затем страстное согласие. Отец помнил.

— Дай мне свою силу, Отец. Зажги во мне огонь Ирруле.

Первенец.

Отчетливое узнавание и снова ясное согласие.

Еле слышный вздох вырвался из светящегося отверстия губ первого жреца. Мгновение, всего один миг, он боялся, что Отец невозвратно потерял память. Никогда прежде КриНаид не допускал такой возможности. Эта мысль была почти невыносима, потому что подобная катастрофа, он знал, навек обрекла бы его пресмыкаться в Исподнем мире. Без отца-Аона, проводника к силе Сияющего уровня, КриНаид-сын был немногим лучше человека. Правда, при нем оставалось сверхъестественное долголетие. Ход веков почти не касался его, тем более не мог уничтожить. При нем оставался разум, обогащенный накопленным знанием и опытом многих человеческих жизней. Силы его, как физические, так и метафизические, ставили его высоко над обычными смертными. Он владел множеством талисманов Ирруле, хранивших силу высшего уровня, и мог пользоваться ими, подобно магам-смертным. Но все это были мелочи, не стоящие упоминания, в сравнении с мощью, наполняющей его тело и разум властью Отца.

Питаемый силой Аона, он обретал способность творить подлинные чудеса, а сейчас ему нужно было именно чудо. Без Отца, без его Дара…

Ничто. Пустота. Пустота и отчаяние.

Ибо он никогда не принадлежал этому ничтожному миру, не был его частью. Он и не желал принадлежать к нему, будучи сотворен из иной, высшей материи. В жилах его текла божественная кровь, и Сияние по праву было его домом. Он не человек, никогда им не был. Он — Сознающий, Сущий.

Почти.

С помощью отца он становился почти цельным. Быть может, настанет время, когда он сможет обходиться без его помощи, но оно еще не пришло. Пока он не достиг истинного Сознания, он зависим. Он нуждался в отце-Аоне, и любил его, конечно. Кто мог питать более искреннюю сыновнюю любовь к богу, как не его первенец?

КриНаид-сын закрыл сияющие глаза и распахнул разум, ожидая знакомого потока высшей силы. Он застыл в ожидании. Время шло, и ничего не изменялось. Талисманы, усыпавшие его темное одеяние, мерцали, но внутреннего свечения он не ощутил. Тьма внутри становилась все глубже, и в ее тени шевельнулось сомнение.

Он открыл глаза.

— Аон-отец… — Нет ответа.

— Великий, смилуйся над своим первенцем. — Нет ответа.

— Я прогневил Отца? Ответь, в чем моя вина.

— ?

Смутное недоумение.

— Аон-отец, молю тебя. Дай мне силу сияния. Наполни меня, сделай цельным.

Горячая волна непонимающего раздражения хлынула от Отца. Жрец всем телом ощутил, что надоел Богу. Отец снова забыл.

— Великий! — КриНаид-сын забылся настолько, что возвысил голос, но это не имело значения, Отец просто не слушал. Божество снова отвлеклось.

Такого еще не бывало. Никогда не бывало так плохо. Неужели разум полностью покинул Отца и КриНаид навсегда заперт в своем бессмертном теле, здесь, в Исподнем мире — один, лишенный себе подобных, урод, не принадлежащий ни тому, ни другому измерению, одинокий во тьме?

КриНаид ощутил, как растет в его душе страх — ужасное чувство, ни разу не испытанное им за все бесконечные эпохи безрадостного существования в Исподнем мире. На мгновенье простой человеческий ужас заставил его задохнуться. Он задрожал, и мерцание талисманов угасло. Потом в нем проснулся Сознающий, и жрец снова обрел разум.

— Смена, — вслух произнес КриНаид-сын, обращаясь в пустоту. Однажды он уже говорил так. Теперь, как и в прошлый раз, ничто не показывало, что голос его услышан, однако сейчас надо было спешить.

Смена. Восстановление. Исцеление. Обновление.

— Обновление. — Его память обратилась к тому времени, когда, столетия назад, совсем юным, он вышел в мир в поисках женщин, способных вместить в себя Сияние Отца. Он многому научился в том странствии, и в конце концов вернулся в ДжиПайндру с двумя десятками пригодных для использования женщин. Эти живые сосуды были наполнены, и в них под заботливым присмотром росло содержимое, пока не настало время опустошить сосуды. Аон-отец ожил на глазах. С тех пор Обновление повторялось из раза в раз, но никогда больше не было у Отца такого пышного пира.

Теперь настало время нового Великого Обновления — самой большой и щедрой жертвы.

КриНаид задумался. Добыть пригодные Сосуды, оплодотворить их и дождаться вызревания плодов — все это дело долгих месяцев, а Отцу требовалось помочь немедленно. Он отчаянно нуждался в помощи — почти так же, как и его сын. Сейчас в разукрашенной келье содержалась только одна Избранная, почти достигшая срока. Было еще несколько, вспомнил он, совсем недавно Восславленных, но еще неспелых и не пригодных для извлечения плодов — сила верхнего мира, копившаяся в них, если извлечь ее сейчас, будет ничтожна.

Но время не терпит. Пусть каждая даст лишь каплю, но этих капель будет много. Среди Избранных, вспомнил он, было несколько дочерей Блаженных Сосудов, выращенных в храме: их сила, слившись с силой Восславления, породит необычайно насыщенное Сиянием потомство. Были и жрецы того же происхождения, и несколько вивури. Еще было несколько потомков скрещения полукровок. Немало существ, в той или иной степени принадлежащих к роду богов. Все они — его братья и сестры, племянники и племянницы — его семья. Все они несут в себе долю Сияния. Но им не дана близость с Отцом, какая дарована КриНаиду — Первенцу Аона.

Их тела, поглощенные разом, дадут довольно Сияния, чтобы на время восстановить и укрепить силы Отца.

— Всех, — вслух произнес КриНаид, — Избранных-полукровок; жрецов — всех, кто несет в своих телах хоть каплю Сияния верхнего мира.

— Ты снова станешь собой, — заверил КриНаид-сын невидимое во мраке существо. — Ты станешь таким, каким был, когда мир был молод. Непобедимым, несравненным, божественным.

Нет ответа. Разум отца угас или блуждает где-то.

— А затем… — талисманы на одежде жреца вспыхнули ослепительным светом, — …нужно будет пополнить твои кладовые. Я снова выйду в мир, я сделаю все, что нужно, и вернусь со свежими запасами. Ты станешь сильным, сильнее, чем прежде. Ты не будешь прикован к одной лишь Авескии. За ее пределами тоже есть мир, ожидающий Твоей власти.

Ответ пришел не словом, не образом, но тонкой рябью сознания.

— Я буду рядом с Тобой, и вместе мы начнем все заново. Твой ум будет бодр и голоден, и этот Исподний мир будет приносить тебе новую и новую пищу. И всегда я буду рядом, чтобы служить тебе, помогать и повиноваться. Отец? Ты слышишь? Я с тобой. Отец?

Тени были пусты, и КриНаид-сын понял, что говорил сам с собой.