Вокруг были знакомые отголоски античности, которые странным, неестественным образом сплетались с чужеродным миром в единое целое. Почему-то сознание Милы не хотело принимать то, что видели ее глаза.

Что-то мокрое и холодное коснулось лица. Мила машинально вытерла рукой щеку. Но не успела она отвести руку, как ее лицо вновь обожгло ледяным уколом. Потом ударило по тыльной стороне кисти. Мила опустила взгляд на руку: на коже застыла блестящая, крупная капля. Она была набухшей, как древесная почка, мутной и… черной.

На лицо упало еще несколько капель. Мила подняла глаза и всмотрелась в пространство перед собой. Теперь она понимала, почему ее сознание отказывалось принимать окружающий мир — она видела его через завесу того, чего в ее привычном мире просто не существовало.

Шел черный дождь.

Мила быстро оглянулась назад. Как она и подозревала, арка исчезла. Мила разочарованно вздохнула — она снова попала в ловушку чужого мира, ей снова придется искать выход.

Стараясь не обращать внимания на то, что черные капли падают на ее волосы и ударяются о кожу, стекая по ней тонкими струйками, Мила осмотрелась.

Во все стороны от нее метров на сто тянулась голая земля. Лишь кое-где словно утопали в земле осколки античных строений. Но там, где кончался этот пустырь, вырастал целый город. Нелепый, невозможный и жуткий. Но удивления Мила не испытала. Где-то в глубине души она была готова к тому, что ей суждено было оказаться здесь.

— Я тебя знаю, — одними губами произнесла Мила, обращаясь к городу впереди, словно он мог услышать ее, словно он был живым. — Я тебя видела.

Она видела его уже трижды. В своих видениях. Вне всяких сомнений это был тот самый город. Почему? Почему Северное Око так настойчиво показывало ей это место? Оттуда, где вырастал этот город, веяло чем-то жутким…

Беседки и павильоны, стоящие на резных мраморных колоннах, неестественно белели на фоне странного каменного сплетения из крытых мостов-галерей и высоких башен. Камень был черный, тяжелый, необработанный. Бесформенные на первый взгляд массивные обломки каменных пород тем не менее имели форму — в небо поднимались высокие и узкие, словно шпили, башни. Все они на высоте, в несколько раз превышающей человеческий рост, были связаны между собой каменными галереями, будто нитями.

— Паутина, — со страхом и трепетом прошептала Мила. — Каменная паутина.

Черный и грубый каменный мир диковинно переплетался с белоснежной мраморной утонченностью античности. Изящные, красивые строения напоминали белых бабочек, угодивших в эту каменную паутину.

У Милы не было никакого желания приближаться к странному, пугающему городу. Но где-то там был выход в ее мир. Если она будет стоять здесь, то никогда не выберется.

Мила пошла вперед. С каждым шагом она все сильнее чувствовала, как липнет к телу промокшая одежда. Она ощущала, что вода течет по лицу, и пыталась отгородиться от воображения, которое рисовало ей ее собственное лицо с черными потеками на коже. От этой картины бросало в дрожь.

Вскоре под ногами Милы вместо земли появился камень. Улицы черного города были все ближе. Ей казалось, она добровольно летит в паутину и непременно увязнет там… А потом придет паук…

Мила потрясла головой, отгоняя панику. Но мысли, рожденные страхом перед неизвестностью, были назойливыми.

Если это каменная паутина, то ее сплел каменный паук…

Черный город внушал ей ужас. Ей казалось, что из странно-желтоватых окон на вершинах башен кто-то следит за ней. Мила быстро отвела взгляд от этих окон — она вдруг испугалась, что может увидеть в них следящие за ней глаза на… чужих лицах.

Поравнявшись с мраморной площадкой, окруженной со всех сторон колоннами, Мила заметила, что в центре ее бил фонтан. Ей понадобилось время, чтобы понять, что вода в этом фонтане была прозрачной и чистой. В этот момент она догадалась.

Каким-то образом, когда открылись проходы в другие миры, этот мир, перед тем как его осколок застрял здесь, успел поглотить частицу ее родного мира. Эти колонны и этот мрамор принадлежали когда-то миру, в котором жила Мила. Теперь они были пленниками — пленниками плененного мира.

Не останавливаясь надолго, она шла дальше. Под ногами был камень. Ей было не внове ходить по каменным улицам — в Троллинбурге почти все дороги были вымощены брусчаткой. Но здесь было иначе. Под ногами словно стелилось покрывало из камня. Как будто кто-то нарезал со скал каменных полотен и выложил ими дороги.

Шаги Милы гулко звучали в холодной тишине каменного города. Логика подсказывала ей, что это мертвый город — здесь нет никого живого. Но страх продолжал настойчиво нашептывать, что кто-то притаился за желтыми окнами башен и соединяющих их мостов-галерей и следит за ней — выжидает.

Черный дождь полил сильнее. По каменным улицам уже журчали потоки воды. Волосы Милы окончательно промокли и теперь прилипали к лицу. Черными ручьями дождь сбегал по каменным ступеням лестниц, ведущих в башни. Тонкие струи стекали по желтоватым окнам, и казалось, что на них появились черные решетки.

Мила чувствовала, что начинает замерзать. Поежившись, она обняла себя руками. Внимательно глядя по сторонам, она пыталась найти взглядом что-то, хотя бы отдаленно напоминающее выход. Он же должен быть… Как бы ни было трудно его найти, но он должен быть!

Она подумала о том, где сейчас остальные. Наверняка они оказались умнее ее и сумели обойти опасность. Гарик попал в один мир, как и Лютов, но Мила угодила в такой переплет уже в третий раз. Ей вдруг пришло в голову, что она понятия не имеет, сколько в руинах Харакса осколков чужих миров. А вдруг их здесь несколько десятков?! Лишь бы только Гарику повезло больше, чем ей. Она глупая — не смогла обойти опасность, но Гарик, как никто другой, был достоин выиграть Соревнования. Мила оказалась здесь по ошибке, она не была лучшей — именно поэтому у нее ничего не получается, а чужие миры пугают ее. Она не была лучшей, но Гарик был. Ему, наверное, было бы совсем не страшно в этом жутком месте… И Лютову, скорее всего, тоже.

Вспомнив о Лютове, Мила почти сразу ощутила боль в локте. Поморщившись, она потерла локоть, словно это могло снять боль. Мила чувствовала, что от холода ее уже трясет мелкой дрожью, но упрямо продолжала всматриваться в окружающий ландшафт. Мила не была лучшей, и ей было страшно, а потому, если что-то и могло помочь ей выбраться отсюда, так это только упрямство.

Вдруг она заметила позади одной из черных башен осколок мраморной стены. Она не могла знать, чем этот кусок мрамора был раньше, но сейчас почти все, что осталось от строения, представляло собой высокую арку.

Мила прошла сюда через арку. Очень может быть, что выход должен выглядеть точно так же, как и вход. По крайней мере, оба раза, когда она попадала в ловушки чужих миров, было именно так.

Решив проверить, Мила повернулась в направлении арки, но в этот самый момент вдруг услышала звуки.

В абсолютной тишине каменного города они прозвучали отчетливо и громко, отдавшись в ушах Милы болезненным эхом. Мила узнала эти звуки. Они были похожи… на цокот лошадиных копыт.

Резко повернув голову, Мила увидела в стороне открытую площадку с основанием из белого мрамора. Когда-то, возможно, это была довольно просторная беседка или открытый павильон, но теперь, помимо мраморного пола, остались лишь фрагменты полуразрушенных резных колонн, по которым стекали струи черного дождя.

Снова раздался цокот копыт. За стеной черного ливня Мила не могла хорошо разглядеть, но что-то двигалось там, внутри мраморной площадки. Затаив дыхание, она напряженно продолжала вглядываться в просветы между колоннами… и наконец увидела.

Из-за колонн появился черный конь с огромными крыльями, одетыми в острое, как лезвия, оперение. Он поднял голову и тряхнул черной гривой. Его глаза, источающие ядовито-зеленое сияние, встретились с глазами Милы.

Тяжело задышав, Мила попятилась. Ее обуял беспредельный ужас.

— Только не здесь, — хрипло, с паникой в голосе прошептала она, медленно отступая назад. — Только не сейчас и не здесь!

Вот теперь она поняла. Вот он — ответ на вопрос, терзавший ее с той минуты, как она увидела черный каменный город. Вот почему он являлся ей в видениях!

Мила знала, что рано или поздно встретит того, кого никогда не хотела бы больше видеть. Она все время жила в ожидании этой встречи, подавляя в себе страх. Но встретить его здесь, в руинах Харакса, которые были самым настоящим лабиринтом чужих миров, в месте, где даже защищаться было сложно, поскольку все, совершенно все здесь было чужим! — это было словно кошмарный сон! Абсолютно неправдоподобный, безумный кошмарный сон!

Черный пегас вскинул голову, и по воздуху пронеслось его зловещее ржание. Он узнал Милу. Точно так же, как она узнала его. Во всем мире существовал только один Черный пегас — слуга того, кто во все времена являлся воплощением зла. Черный пегас существовал так долго, что, видимо, сменил немало хозяев. Кому он служил сейчас, Мила знала. Крылатый конь только что подал знак — его хозяин должен был услышать это ржание.

Он придет на призыв.

Некоторое время Мила стояла, не шевелясь, словно ее тело превратилось в гранит. Но потом вдруг что-то похожее на внутренний голос резким криком пробило брешь в ее окаменевшем от ужаса сознании.

Бежать! Она должна уходить отсюда, пока не поздно! Пока ОН не знает, что она здесь! Бежать немедленно!

На миг Мила растерялась, не зная, в какую сторону ей броситься. И тут вспомнила.

Арка!

Перед тем как перед ней появился Черный пегас, Мила видела мраморную арку! Это может быть выход отсюда!

Поискав арку глазами, Мила почти моментально увидела ее — до арки было метров пятьдесят, не больше. Не раздумывая, Мила помчалась к ней.

Она бежала так быстро, как только могла, — в ушах раздавался свист ветра. Камень под ногами отражал ее бег громким эхом — каждое соприкосновение ног с каменной поверхностью земли тут же взрывалось гулким, вибрирующим звуком. На полпути к арке до Милы донесся глухой шум бьющих о воздух крыльев. Она обернулась — Черный пегас поднялся над резными мраморными колоннами полуразрушенной беседки и взмыл в воздух. Его глаза ярко вспыхнули ядовито-зеленым светом, и крылатый конь устремился за Милой.

Из груди Милы вырвался полувыдох-полувскрик. Стараясь больше не оборачиваться и при этом слыша позади себя рассекающие воздух хлопки черных крыльев пегаса, она стремглав рванула к арке. Ей удалось преодолеть две трети пути, когда шум настигающего ее крылатого коня вдруг стих. Усилием воли Мила заставила себя не оборачиваться, чтобы посмотреть, куда подевался ее преследователь. Она продолжала бежать. Ее дыхание срывалось. Арка была уже так близко, когда вдруг…

Что-то бросилось ей в лицо. Мила коротко вскрикнула и отклонилась, прикрыв голову руками. Потом, ни на что не обращая внимания, побежала дальше. Она пробежала всего пару шагов — и снова невидимая атака в лицо. Но в этот раз Мила сумела разглядеть тень, похожую на лошадиную голову с пустыми глазницами и шлейфообразным, как у кометы, хвостом.

Это было чертовски трудно — не остановиться и не броситься в обратную сторону, только чтобы убежать от атакующих ее теней. Но ей нужно было во что бы то ни стало добраться до арки — это было единственное спасение. И Мила бы наверняка запаниковала, позабыв о своей задаче, если бы не знала, с чем столкнулась. Но она знала. Она уже видела это однажды. В тот раз призрачные тени, похожие на лошадиные головы, кружили вокруг Горангеля и Беллатрикс. И Горангель тогда выстоял, сумел не поддаться чарам Черного пегаса. Значит и она, Мила, тоже сможет!

Призрачные лошадиные головы бросались ей в лицо снова и снова, но Мила уворачивалась и бежала дальше, одержимая одной мыслью — добраться до арки. Она игнорировала сжимающие ее сердце приступы ужаса, когда ей в глаза заглядывали пустые глазницы теней-призраков. Они кружили вокруг нее со зловещим свистом, от которого душа уходила в пятки, но Мила упрямо бежала вперед — к арке. Вот она уже близко — миновала черную каменную башню близ арки! Яркая белизна мрамора словно источала дневной свет. Еще два шага! Шаг! Тень в виде лошадиной головы просвистела у самого виска, и Мила, зажмурив глаза, прыгнула под арку…

Холодный смех пронзил все ее существо колючими льдинками. Он звучал будто отовсюду. Чужеродное для человеческого слуха эхо, подхватив этот смех, не бросало его в стороны, а будто бы заполняло им каждую частицу пространства вокруг. Мила открыла глаза.

Она все еще стояла в городе из черного камня: вокруг нее по-прежнему была раскинута паутина из узких, взмывающих в небо башен и соединяющих их мостов-галерей.

— Ну здравствуй, Мила, — произнес позади нее ровный и спокойный голос — радушный, словно голос отца.

Мила тяжело дышала. Она стояла неподвижно, будто окаменела, и не оборачивалась. Она узнала этот голос. Она узнала бы его и спустя сто лет: голос, который — Мила помнила! — мог быть добрым, мягким, участливым, пока, словно сквозь трещину в полу, в нем не просачивалось нечто холодное и безжалостное.

— Обернись, — негромко велел голос.

Мила обреченно вздохнула, на миг прикрыв веки. Потом сделала глубокий вздох и обернулась.

Первое, что она увидела — как мигнула и растаяла в воздухе мраморная арка.

— Извини, — произнес по-отечески ласковый голос, — это была всего лишь иллюзия. Я создал ее, чтобы привлечь тебя сюда, в это место… где мы должны были встретиться.

Молчание.

— Ты не хочешь смотреть на меня, Мила?

Она стояла, застывшим взглядом глядя в одну точку — туда, где только что находилась арка. Мила цепко держала одну из мраморных опор арки в своем воображении — словно та все еще была здесь — и ни в какую не желала отпускать. Пусть это было малодушно, но зато так было намного легче — цепляться за иллюзию, чем встретиться с реальностью. Она панически боялась этого — увидеть ЕГО лицо и устремленный на нее взгляд, — хотя все равно видела краем глаза темный силуэт впереди — человеческий силуэт… почти человеческий.

— Я жду, Мила, — мягко произнес голос. — Ну же, не будь такой трусихой. Ты же всегда была очень смелая. Посмотри на меня.

Бесчисленное количество раз Мила представляла себе их встречу. Она видела в своем воображении его ярость, желание уничтожить ее, дьявольское ликование от того, что она в его руках и он наконец может покончить с ней, как хотел это сделать тогда, в пещерах Долины Забвения.

Но все происходило совсем иначе. Она не понимала, почему он говорит с ней так ласково, с таким расположением. Как будто он больше не хочет уничтожить ее. Как будто он рад видеть ее. Как будто… что-то изменилось.

Все происходило совсем не так, как она представляла себе. Но это лишь сильнее пугало ее. Настораживало. Может быть, он умышленно выбрал этот тон? Чтобы сбить ее с толку, усыпить бдительность, заставить поверить, что он не желает причинять ей зла!

Если так, то его старания были напрасны. В воспоминании Гурия Безродного Мила видела, как ОН холодно и безразлично приговорил к смерти девушку, которая его любила больше жизни. Тогда же Мила все о нем поняла. Тот, кто сейчас обращался к ней, был злом в чистом виде. И каким бы добродушным в этот миг ни казался его голос — это не сможет ввести ее в заблуждение. ОН — зло.

Несмотря на парализующий страх, в этот раз ей было намного легче, чем в их прошлую встречу. Теперь она знала, что этот человек ей не отец. Но с другой стороны было сложнее: теперь ее мучила другая мысль, что лицо, которое она вот-вот увидит, — это лицо ее отца. Родное лицо, за которым скрывается самое страшное существо из всех, кого она знала.

Ей казалось, что страх и боль разрывают ее на части, но дальше тянуть было бессмысленно. Поэтому она сделала то, о чем он просил…

Мила подняла глаза и встретила устремленный на нее взгляд Лукоя Многолика.

В первый момент ей показалось, что он совсем не изменился с их последней встречи. У него по-прежнему не было ног — вместо них из нижней части туловища росли гигантские паучьи лапы. И это было все то же лицо, похожее на ее собственное. Те же рыжие волосы, выглядывающие из-под капюшона огромной черной накидки… И как только Мила подумала о накидке, прикрывающей почти все его тело и свисающей поверх паучьих лап, она непроизвольно вгляделась внимательнее в того, кто стоял сейчас перед ней, словно шестым чувством ощутила, что накидка не просто прикрывает его тело, а скрывает… что он изменился.

Хватило нескольких мгновений, чтобы понять — она не ошиблась, он действительно изменился. Его лицо под капюшоном выглядело слишком прозрачным, как и кисти рук. Рыжие волосы были словно подернуты серовато-белой дымкой. А глаза, в прошлую их встречу мутные и темные, как у паука, теперь казались стеклянными — внутри них, словно живой, шевелился туман.

Его бледные губы улыбнулись.

— Не нужно пугаться того, как я выгляжу, Мила. Я просто уже очень долго нахожусь в этих руинах — в этих осколках чужих миров. Слишком долго. Я позволил им изменить меня.

Туман в его глазах скучился. Почему-то это напомнило Миле сгруппировавшегося в паутине паука, затаившегося, но готового к прыжку. Это выглядело жутко, и Мила невольно сделала шаг назад.

— Тебе известно, что среди этих крохотных обломков иных миров, попавших в плен руин Харакса, есть такие, которые способны изменить живое существо? — Он адресовал этот вопрос ей, Миле, но в ее ответе совсем не нуждался. Выглядело так, словно он ждал ее здесь, чтобы поделиться тем, что на данный момент занимало все его мысли, тем, что отныне приобрело для него первостепенную важность.

— Ты попадаешь в такой мир как в кокон, — продолжал делиться Многолик, — и спустя время из гусеницы превращаешься в бабочку.

На миг он задумчиво прикрыл веки.

— Это дает… новые возможности. — Его голос был полон тихого упоения. — Возможности, которые даруют всемогущество!

Он вдруг пристально посмотрел на Милу, улыбнулся и уточнил:

— Почти всемогущество. Ты можешь все, но защищен не от всего. Для абсолютного всемогущества недостает только одного — неуязвимости. Абсолютной неуязвимости.

В вышине над головой Многолика, словно тень, пролетел Черный пегас и опустился на каменную твердь позади своего хозяина. Его глаза стрельнули в сторону Милы ядовито-зеленой вспышкой. Это словно вывело Милу из транса, в который погружал ее тихий, доверительный голос Многолика.

— Зачем… — сипло произнесла она, — зачем мне все это? Я не хочу это знать. Что вы от меня хотите? Зачем вы мне все это рассказываете?

Бледно-рыжеватые брови удивленно взлетели вверх.

— Тебе неинтересно? — будто бы искренне расстроился Многолик и философским тоном изрек: — Это очень прискорбно. Для тебя, разумеется. Это ведь так важно — понимать, что только знание дает истинную силу.

— Мне не нужна никакая сила, — деревянным голосом произнесла Мила; этот новый Многолик, слишком мягкий, чересчур расположенный к ней, пугал ее еще сильнее, чем прежний.

— Сила нужна всем, — с ироничной улыбкой бледных губ возразил Многолик. — И тем, кто приходит, чтобы подчинить и завладеть, и тем, кто вынужден защищаться. Сила нужна всем, — повторил он.

Его глаза оценивающе посмотрели на Милу. Туман в них без конца шевелился, и Миле казалось, что в этом тумане невидимый паук плетет свою паутину. Из липких нитей уже почти связано кружево, и тот, кто шагнет в туман, угодит прямо в паучьи сети.

— Чего вы хотите? — снова спросила Мила.

Глядя в его бледное, словно прозрачное, лицо, она усиленно пыталась разглядеть черты того Лукоя, которого видела в Мемории Гурия Безродного: темные с прищуром глаза, черные брови с крутым изломом на концах… Она отчаянно искала это и не находила. Лицо Многолика, невзирая на все произошедшие с ним перемены, было слишком хорошо знакомо ей. Казалось невозможным, чтобы черноволосый молодой мужчина из воспоминания профессора Безродного был тем, кто стоял перед ней в эту минуту. Тот, черноволосый, представлялся ей незнакомцем, кем-то, кого она никогда не знала. Она задрожала, когда в голове промелькнула мысль: а вдруг Гурий Безродный ошибся? В чем-то — она не знала в чем — но ошибся! Вдруг тот, черноволосый, который тоже носил имя «Лукой», не имел никакого отношения к Многолику, которого знала она, Мила?! Вдруг это два разных человека?

— Ты задала правильный вопрос, Мила, — прервал панический бег ее мыслей Многолик. — Мне действительно кое-что нужно от тебя.

— Что? — едва слыша собственный голос, прошептала Мила, все еще находясь под действием своих сумбурных и пугающих сомнений.

На бледном с прозрачной кожей лице Многолика появилась снисходительная улыбка.

— Я как раз говорил об этом, когда ты прервала меня, — ответил он. — Я рассказывал о том, что благодаря изменениям, произошедшим со мной здесь, в этих руинах, мои силы сейчас как никогда близки к всемогуществу. Но для полного всемогущества мне недостает только одного — абсолютной неуязвимости.

Мила по-прежнему ощущала, что его голос погружает ее в странное оцепенение — состояние, очень близкое к трансу. Она отнесла это на счет его новых способностей, о которых он говорил. Однако, несмотря на это неприятное ощущение, она по-прежнему отдавала себе отчет в происходящем, словно ее окружал невидимый защитный барьер — тонкий и слабый, но этого хватало, чтобы не позволить новым силам Многолика полностью лишить ее воли.

— Я не понимаю, — пробормотала Мила. — Абсолютная неуязвимость? Но… при чем тут я?!

— Всемогущество и неуязвимость — две половинки одного целого, — мягко сообщил ей Многолик. — Одна половинка — всемогущество — у меня. Другая — неуязвимость — у тебя, Мила.

Его голос приобрел стальные нотки.

— Она нужна мне.

Глаза, в тумане которых паук плел свою паутину, скользнули с ее шеи на грудь.

— Твоя Метка, Мила. Мне нужна твоя Метка.

Многолик, до этого неподвижно замерший в нескольких метрах от нее, вдруг сошел с места и стал приближаться к ней, перебирая гигантскими паучьими лапами. Он двигался медленно, одновременно его наполненные живым туманом глаза внимательно изучали ее.

Мила едва не попятилась — все ее существо, казалось, отчаянно желало быть как можно дальше от того, кто сейчас неторопливо приближался к ней. Но она осталась стоять на месте, словно что-то внутри подсказало ей, что так будет правильно — не двигаться.

Мила удивилась, увидев, что Многолик остановился. У нее возникло необъяснимое чувство, что его остановила ее неподвижность — то, что она не отступила.

Он озадаченно наклонил голову, по-прежнему изучая ее.

— Хм, — протянул он. — Ты ведь даже не понимаешь, что происходит здесь прямо сейчас, правда, Мила?

Она сглотнула и отрицательно покачала головой. Многолик улыбнулся.

— Я объясню, — с почти искренней любезностью сказал он. — Видишь ли, Мила, в эту самую минуту тебе полагалось почти ничего не чувствовать. Твое сознание должно было оцепенеть. По крайней мере, это то, что я пытаюсь сделать на протяжении всего нашего разговора. Но мои усилия тщетны — бьюсь, словно муха о стекло.

Мила тяжело задышала. Она чувствовала то, о чем он говорил! Чувствовала все это время! Так значит, она была права — он пытался воздействовать на нее с помощью своих новых сил.

— Но ты не оцепенела, — продолжал Многолик. — Ты по-прежнему полностью осознаешь себя. А ведь ты даже не пытаешься сопротивляться моему влиянию, не так ли?

И вновь он был прав — она не пыталась противиться ему. Что-то делало это за нее. И, скорее всего, это была ее Черная Метка — наследство Асидоры, не раз спасавшее ей жизнь.

Многолик сощурил глаза, его губы растянулись в тонкой улыбке.

— А ведь мои новые силы еще ни разу не давали осечку, — произнес он, со значением глядя на Милу. — Твой друг тому доказательство… твой лучший друг, который так подвел тебя… который впервые в жизни смалодушничал… проявил слабость, столь не свойственную ему… струсил… — Многолик снисходительно повел бровями: — Да, именно так он сам называет свой поступок — трусость.

Мила нахмурилась, понимая, о ком говорит Многолик.

— Ромка?! Но что значит…

Она чуть не задохнулась от своей догадки.

— Твое лицо, как открытая книга, — ласково произнес Многолик. — Вижу, что догадалась. Верно, этот одаренный и храбрый юноша вовсе не по своей воле праздновал труса. И, в отличие от тебя, нужно отдать ему должное, он сопротивлялся. Он гнал от себя назойливые образы, которые я незаметно вкладывал в его голову: как лучшим при всех выбирают тебя, а он стоит рядом, и все смотрят на него, и у всех в глазах одно-единственное выражение — «Ты не лучший. Ты никогда не был лучшим. Тебя не по праву считали лучшим». Я хотел, чтобы ему в голову пришла мысль отказаться от участия в Соревнованиях Выпускников. Простейший способ обмануть самого себя: выйти из игры до Выбора, и тогда никто не скажет: «Он не лучший», скажут: «Он отказался сам, но если бы не отказался, выбрали бы, конечно, его». Я пожелал, чтобы он подумал об этом, и он подумал. Он думал об этом, потому что я этого хотел, но одновременно запрещал себе задерживаться на этих мыслях, потому что они не нравились ему.

Мила только теперь поняла, в каком кошмаре Ромка жил весь этот год. И ведь она видела, что с ним происходит что-то неладное. Но разве она могла догадаться, в чем дело?! Многолик вкладывал Ромке в голову мысли о трусости, о боязни оказаться не лучшим, и Ромка принимал их за свои. И, конечно же, сам себя не узнавал! Не понимал, что с ним происходит! Мила ощутила, как в ней закипает гнев. По вине Многолика Ромка чувствовал себя трусом и — теперь Мила в этом не сомневалась — предателем по отношению к ней. По его же вине Мила бросила в лицо своему лучшему другу несправедливые обвинения, затаила обиду на него, считая, что он поступил нечестно, даже не потому, что отказался участвовать в Выборе, а из-за того, что скрыл от нее свое намерение. А Ромка просто не мог ничего сказать ей. Он не привык быть трусом. Не привык бояться чего бы то ни было, и меньше всего — соперничества. Он просто сам не понимал, что с ним происходит. Гордость не позволяла Ромке поделиться с Милой не оставлявшими его мыслями, которые, без сомнения, у него самого вызывали отвращение. И наверняка, он был уверен, что справится со своими неожиданными, нелепыми страхами. Но в итоге не смог…

— Твой друг сопротивлялся до последнего, — подтвердил мысли Милы Многолик. — Мне пришлось сильно постараться, чтобы в последний момент он сделал то, что от него требовалось, — отказался от участия в Соревнованиях. Думаю, он до сих пор не понимает, что за наваждение на него нашло.

— Зачем? — сквозь зубы процедила Мила, яростно буравя взглядом бледное лицо Многолика. — Зачем вы так с ним? Он же теперь… — Мила содрогнулась, она почувствовала острый укол боли за Ромку. — Он же теперь себя… трусом считает. Зачем это нужно было?

Многолик посмотрел на нее спокойно и невозмутимо.

— Я же сказал: мне нужно было встретиться с тобой здесь. Именно здесь — в руинах Харакса. Выбрать должны были тебя. Все остальное было готово. С помощью все тех же сил, которые я испытал на твоем друге, я добился того, чтобы третье испытание состоялось здесь, в руинах, где я прячусь уже… — Губы Многолика одарили Милу подобием улыбки: — Да-да, с тех самых пор, как сила Белого Единорога изгнала меня из Долины Забвения.

— Это больше не Долина Забвения, — резко возразила Мила, желая задеть его. — Теперь это Долина Белого Единорога.

Он с едким сарказмом ответил:

— Ну, разумеется. После того, как ты чуть не пожертвовала своей жизнью ради жизни друга… Он должен был вернуться. А мне пришлось уйти. Это было несложно. И я знал, куда отправлюсь. Я готовился к этому давно. Много лет меня влекло это место. Но раньше казалось, что мне не хватает знаний о руинах Харакса, а потому риск был слишком велик. Однако на тот момент, когда сила Белого Единорога изгнала меня из Долины, мне уже нечем было рисковать. Я наполовину лишился тела, когда чуть не сгорел в своем родовом замке. Мои магические силы были истощены после того, как я целый год охотился за тобой, используя свою тень. Я слишком долго обходился без нее. Человек, оставшись без тени, вскоре умирает. Маг может жить без нее долго, но силы по капле уходят из него… Я слишком ослаб, и мне нечем было рисковать. Поэтому я отправился сюда.

Он окинул взглядом черный каменный город. В его взгляде промелькнула благодарность и еще какое-то выражение — что-то зловещее.

— И руины Харакса приняли меня, — тихо сказал он. — Приняли — и одарили.

Мила сглотнула подкативший к горлу комок — когда Многолик говорил так тихо, это было страшно, намного страшнее, чем если бы он кричал.

— Понятно, почему… почему Ромка должен был отказаться, — Мила с недоумением покачала головой. — Но ведь выбрать вместо него могли не меня, а кого-нибудь другого. Вы же не знали…

— О, нет! Знал. Разумеется, знал. — Его взгляд опять стал по-отечески мягким. — Ты забыла, Мила. Я был вашим учителем. И, смею тебя уверить, я неплохо изучил своих учеников. К тому же я позволю себе напомнить о моем даре, врожденном даре: я вижу людей насквозь, вижу, что они представляют собой. Вспомни девушку с розой, на которую ты так хотела быть похожа.

Это напоминание заставило Милу вздрогнуть. Это было так давно… Когда она еще доверяла ему… Когда смотрела на него восхищенными глазами… Мила зло тряхнула головой: к черту эти воспоминания! Он сам развеял все ее иллюзии на его счет. И произошло это так давно, что не стоит и вспоминать.

— У меня не было сомнений, что в случае самоустранения твоего друга выбор падет на тебя, — продолжал Многолик. — Так и случилось, верно?

Мила не ответила. В его словах все еще было слишком много непонятного для нее.

— Вы сказали… Как вы могли добиться, чтобы последнее испытание состоялось здесь? — нахмурившись, удивленно качнула головой она.

Он улыбнулся краем рта; два паука в тумане его глаз с удвоенной скоростью принялись плести свои паутины.

— Я испытал свои силы не только на твоем друге. Куда более могущественные умы подчинились мне. Теперь мне даже не нужно было использовать в качестве проводника человека, как в случае с близнецом Поллукса Лучезарного. Мои силы настолько возросли, что достаточно призвать маленького безобидного паука и привязать к нему свою тень. После чего он отправится туда, куда мне нужно, найдет любого, кто мне нужен, станет моими глазами и моим голосом. Маленький безобидный паук станет проводником моей силы, всего моего могущества. — На лице Многолика возникла слабая снисходительная улыбка. — А ведь его можно даже не заметить. Многие ли люди обращают внимание на притаившихся в темных углах пауков?

— Тогда зачем вообще было устраивать эту встречу? — тихо пробормотала Мила, начиная смутно догадываться о том, насколько возросли силы Многолика и как много людей там, за руинами Харакса, уже теперь находится под его влиянием. Что он там говорил о всемогуществе? — Не проще ли было внушить кому-то, кто находился рядом со мной, отобрать у меня Метку и принести ее вам?

— Неужели ты забыла, что твоя Метка охраняет тебя? — удивленно приподнял брови Многолик и тут ясе озадаченно нахмурил лоб. — Я не уверен, но… Возможно, тебя она защищает не от любой магической атаки, но от смертоносной или, скажем точнее, представляющей опасность для жизни и сознания, защитит наверняка. Насколько я понимаю природу магии, если твоя Метка действует как щит, то этот щит настолько прочен и настолько велик, насколько велики силы его хозяина. Метка оберегает твою жизнь и сознание, потому что это первостепенная задача магического щита. Но так как твои силы невелики, то в щите, созданном Меткой, есть дыры и он не слишком велик, поэтому для тебя неуязвимость, которую дает Метка, не будет абсолютной. Но в сочетании с моими силами этот щит даст мне абсолютную неуязвимость, поскольку мое могущество на данный момент столь велико, что даже мне трудно представить его границы. Однако, сколь бы несовершенна ни была эта защита для тебя, нельзя забывать, что Метка, в любом случае, отражает все атаки, направленные на нее саму. — Он на секунду нахмурил лоб. — Нет, не думаю, что ее возможно отобрать у тебя силой, используя против тебя магию.

— Есть и другие способы, — едва слышно прошептала Мила; в ее воображении вдруг возникла картина — ее прадед стреляет в Асидору и та падает замертво. На груди Асидоры была Метка — эта самая Метка, которую так жаждал заполучить Многолик! — но она не спасла Асидоре жизнь…

Мила не знала, зачем произнесла это вслух. Она вовсе не хотела давать Многолику подсказку, как забрать у нее Метку. Но желание разобраться, что Метка представляет собой, какова природа ее могущества, было слишком велико — даже в эту минуту.

Многолик помедлил с ответом.

— Понимаю, — негромко и протяжно произнес он, глядя на Милу пристальным взглядом своих странных и страшных глаз. — Оружие людей. Оружие Гильдии.

При упоминании о Гильдии Мила резко вскинула на него глаза.

— Видишь ли, Мила, — холодно и угрюмо произнес Многолик; впервые с момента этой их встречи она различила в его интонации отголосок гнева. — Я бы согласился с тем, что для достижения цели подойдут любые средства, если бы не одно «но». Шестнадцать лет назад люди Гильдии хотели убить меня. Нет никаких сомнений, что это была бы пуля или лезвие ножа. Нет ничего унизительнее для мага — умереть от оружия простых смертных. Но об этом унижении я тогда не думал, поскольку не собирался умирать. Унижением было только одно намерение убить меня — именно меня! — таким способом. Мне никогда не нужно было хвалиться своими силами. Я всегда — с самого рождения — знал, что даже среди подобных мне мало тех, кто может сравниться со мной в могуществе. Свои силы я воспринимал как данность, а потому… Намерение застрелить того, кто может остановить пулю на лету и вернуть ее обратно одной лишь силой мысли, — унижение. Намерение зарезать ножом того, кто одним лишь взглядом способен заставить нож раствориться в воздухе, — унижение. Они унизили меня своим намерением. Магия сильнее оружия простых смертных — и я доказал это, когда не позволил им воплотить в жизнь их планы на мой счет. И если теперь — или когда бы то ни было в будущем — для достижения своей цели я возьмусь за оружие простых смертных, это будет означать, что все мое магическое могущество потерпело поражение, что как маг я сдался и проиграл. А этого я допустить не могу.

Он посмотрел ей в лицо ровным, уверенным взглядом.

— Я хочу, чтобы ты сама отдала мне Метку, Мила. Я просто попрошу ее у тебя.

Слова «просто попрошу» сбили ее с толку. Это было так не похоже на Многолика. Он — просит? Или мир вывернулся наизнанку, или она определенно чего-то не понимала.

— Не удивляйся, — мягким голосом сказал Многолик, и Миле на секунду показалось, что с ней снова говорит ее учитель — тот, который когда-то был ее защитником и старшим другом… По крайней мере, тогда ей так казалось. В его голосе сейчас совсем не было фальши. Она вслушивалась, но не слышала ее. Эта подкупающая мягкость казалась искренней.

— Я прошу тебя отдать мне Метку, Мила, — продолжал Многолик. — Потому что она нужна мне.

Мила не могла пошевелиться от охватившего ее смятения. Многолик не требовал. В его голосе не было скрытой угрозы. Сейчас он обращался к ней так, как обратился бы друг.

В ее голове эхом прозвучал голос Гурия Безродного:

«Я хочу кое о чем попросить тебя, Мила…».

И он попросил. Попросил не раскрывать его тайну. Но попросил как друга. Ничего не требуя, просто надеясь, что она его поймет и не откажет.

Новое эхо принесло голос Велемира:

«У меня есть просьба, Мила…».

Владыка просил ее не держать на него обиду за то, что он до этих пор скрывал от нее правду об Асидоре и Данииле. И Мила знала, что в его словах была только забота о ней — и ничего больше. Он думал не о себе — он думал прежде всего о ней.

Голоса, возникшие в этот миг в ее сознании, говорили с одной интонацией, в которой была теплота и дружеское расположение.

Именно эта интонация только что прозвучала в голосе Многолика, когда он сказал: «Я прошу тебя отдать мне Метку, Мила, потому что она нужна мне». Он сказал, как друг или еще… Иногда она представляла, что именно так говорил бы с ней другой голос — голос ее отца.

— Она нужна мне, Мила, — повторил Многолик. — От этого зависит моя жизнь. Моя дочь не откажет мне. Правда, Мила?

Из легких Милы словно вытолкнули весь воздух. Стало тяжело дышать. Она недоверчиво подняла глаза на своего извечного врага, и их взгляды встретились.

— Ты ведь не откажешь в просьбе своему отцу, Мила? — сквозь гулкий шум в голове донесся до нее голос Многолика.

Мила смотрела на него затравленным взглядом и, кроме его голоса, слышала только невыносимо громкое биение своего сердца. Она видела рыжие пряди волос, выбивающиеся из-под капюшона, и черты, которые так сильно напоминали ей ее собственное лицо. В это мгновение ей даже показалось, что в его глазах больше нет клубящегося тумана и нет в этом тумане пауков, которые плетут и плетут бесконечно свою паутину, чтобы поймать в нее добычу… Она словно наяву увидела, что его глаза, как прежде, серые — как у нее, как на фотографии, где он рядом с ее мамой.

— Я твой отец, Мила, — негромко, с подкупающей мягкостью сказал Многолик. — Ты ведь и сама видишь это. Я изменился, но и сейчас легко заметить, как ты похожа на меня.

Мила задышала быстрее, чувствуя, как к горлу подкатывает волна отчаяния. Гурий Безродный все-таки ошибся! Ошибся! И ее самые страшные опасения оказались правдой! Многолик ее отец! А ведь она уже совсем было поверила, что это не так, что нет никаких кровных нитей, которые связывали бы ее с ним! И вот теперь он говорит ей…

— Нет… — прошептала она, отказываясь принять это.

— Да, — твердо произнес Многолик. — Не твой враг, Мила, а твой отец просит тебя. Дай мне Метку.

Милу душили слезы.

«Не твой враг, а твой отец просит тебя…».

Он обращался к ней, к той, которая никогда не знала своих родителей, никогда не знала своего отца. Когда-то, еще до того, как Мила попала в Троллинбург, когда она жила с бабушкой, которая рассказывала ей, что ее отец просто исчез, пропал неизвестно куда, она думала про себя, что сделала бы для него все, лишь бы он вернулся… Это было очень давно. И тогда она даже в самом страшном кошмаре не могла себе представить, КЕМ окажется ее отец.

— Мила, — позвал ее Многолик (отец?), и она лихорадочно втянула в себя воздух, внезапно опомнившись, что уже минуты две почти не дышит.

Вдруг она подумала: это ведь так просто — отдать ему Метку! У нее ведь никогда не было шанса сделать то, о чем ее попросил бы родной отец! Не было в ее жизни даже короткого мгновения, когда Мила чувствовала бы, что она чья-то дочь.

По ее щекам текли слезы. Или, может быть, это были всего лишь струи черного дождя. Хотя нет, черный дождь, кажется, давно уже не шел, и влага на щеках была теплой. Значит, слезы…

— Мила, — снова обратился к ней Многолик, и это не был голос чужого человека, — ты моя дочь. Сделай то, что я прошу.

Руки Милы непроизвольно потянулись к шее, где на тонкой пеньковой веревке висела черная сургучная печать — первая Метка Гильдии, по загадочному, необъяснимому замыслу Асидоры способная защищать жизнь своего хозяина.

— Дай ее мне. — Голос Многолика упал до шепота, и в тот же миг словно открылась та самая трещина в полу, сквозь которую просочился уже знакомый Миле холод. В этом мягком голосе всего лишь на миг прозвучала ледяная нотка. Словно открылся занавес отеческой личины Многолика, и она успела увидеть за ним его иную сущность — истинную.

Мила отдернула руку от шеи. Внутри нее стремительно поднималась горячая волна гнева, боли и разочарования. Да что это с ней?! О чем она думает?! Неужели она настолько крепко сроднилась с мыслью, что Многолик может быть ее отцом?! Так крепко, что уже не может оторвать эту мысль от себя, словно та приросла к ней, как вторая кожа?!

Очнись, внушала себе Мила! Ты знаешь наверняка, что настоящее имя человека, стоящего перед тобой, — Игнатий Ворант. Это факт, который не может быть подвергнут никаким сомнениям! Молодой Игнатий Ворант, называвший себя Лукоем, был близким другом Гурия Безродного на протяжении многих лет! Профессор не мог ошибиться! Очнись, повторила про себя Мила, этот человек не твой отец!

«В одном ты можешь быть уверена, Мила, — вспомнила она слова профессора Безродного. — То, что ты видела в моем воспоминании, произошло одновременно с похищением Гильдией детей магов, среди которых была и ты. Из этого следует, что Лукой изменил внешность уже после того, как ты родилась. Он никак не может быть твоим отцом».

Когда пелена сошла с ее глаз, все стало слишком очевидно. Лукой Многолик врал ей. Каким-то образом — она не знала как — Многолик узнал, что она считает (нет — считала) его родным отцом, и сейчас он решил воспользоваться этим знанием, чтобы смутить ее, запутать, склонить к тому, чтобы она отдала ему свою Метку.

Всегда одно и то же. Она должна была быть готова к этому. Лукой Многолик был слишком умен и слишком хитер. Он использовал все и всех для достижения своих целей. Для него не было запретных приемов. Он сказал: только знание дает силу. Сейчас он использовал свое знание, чтобы получить желаемое. И это было похоже на то, что говорил о нем Гурий Безродный: «Лукой всегда знал, как добиться от человека того, что ему нужно». Но сейчас Многолик знал не все. Ведь он не мог знать, что у Милы была возможность увидеть его истинное лицо, данное ему от рождения, и понять самое главное — он ей не отец. То знание, которое он сейчас пытался использовать против нее, было бесполезным — вот чего он не знал. И Мила собиралась просветить его на этот счет.

С трудом сдерживая тяжелое дыхание, Мила сузила глаза и яростно посмотрела на Многолика. Сквозь зубы она твердо произнесла:

— Ты. Мне. Не отец.

Лицо Многолика вмиг изменилось. В глазах яростно заклубился туман, бледные губы сложились в тонкую линию. И в этот момент она наконец увидела, как сквозь знакомые черты словно проступило лицо черноволосого незнакомца из воспоминания Гурия Безродного — холодного, жестокого и безжалостного. Но ее это уже не пугало. Она знала, как вести себя с этим Многоликом. Медленно покачав головой из стороны в сторону, Мила произнесла:

— И Метку ты не получишь.

А уже в следующее мгновение, не давая ему ни секунды форы, она сломя голову бросилась к ближайшей черной башне, где темной овальной дырой зиял вход внутрь. До него было около пяти метров, и Мила преодолела их в семь шагов.

В тот момент, когда темнота башни поглотила ее, она услышала голос, прозвучавший прямо в ее голове:

«Ты пожалеешь».

Это было обещание.

* * *

Мила не успела ничего понять, как темнота вокруг нее медленно отползла в стороны, словно пятясь от матового желтоватого света. Оглядевшись, Мила увидела с одной стороны небольшое застекленное окно, а с другой — арочный проход, неровный, словно кто-то вырвал из стены кусок камня размером в человеческий рост.

Мила подскочила к окну. Стекло было странным, непривычным на вид. Глянув сквозь него, Мила в первый момент ошеломленно охнула — судя по тому, насколько далеко была земля, Мила оказалась на одном из верхних этажей черной башни.

Она не могла понять, как это получилось: ни подъема по лестнице, ни какого-либо иного движения вверх Мила не почувствовала. Каким-то образом, войдя в башню, она сразу ясе оказалась наверху.

Влекомая любопытством, Мила нерешительно дотронулась пальцами до желтоватого подобия стекла. Оно не было ни холодным, ни теплым — казалось, у этого желтого прозрачного вещества вообще нет температуры. Кожа Милы чувствовала то, чему не могла дать определения. Ни прохладное, ни горячее… Никакое.

Но в следующее мгновение эта странность перестала ее заботить. Мила нервно отдернула руку и отпрянула от желтого окна, когда в ее голове снова раздался голос Многолика:

«Любопытно… в чем же ошибся мой друг некромант?».

Некромант? Мила сглотнула тугой комок слюны, который камнем прошел в ее горле. Кого имел в виду Многолик? Ведь не может быть, чтобы он говорил о… Некропулосе?! При чем тут… Многолик знает Некропулоса? Мила с трудом пыталась соединить в голове, на ее взгляд, несоединимое.

«Старый некромант искренне полагал, что ты считаешь себя моей дочерью, — снова прозвучал в ее сознании голос Многолика. — В последнюю вашу встречу ему открылся твой самый большой страх — узнать, что я твой настоящий отец. В чем же он ошибся? Мила?».

Несмотря на то что его голос звучал внутри нее, Миле вдруг показалось, что он стал громче. С запозданием осознав, что Многолик мог последовать за ней в башню, Мила резко развернулась и бросилась к единственному проходу, который, как она уже видела, вел в длинный каменный туннель-галерею.

Мила бежала по узкому коридору, зависшему в воздухе, словно нить паутины, и мимо нее с обеих сторон мелькали желтые окна. Из-за желтоватого свечения все вокруг — и этот туннель, и она в нем, и ее отчаянный бег — показалось Миле ненастоящим. Приближаясь к черной дыре, ведущей в другую башню, Мила поймала себя на мысли: она все-таки попалась в эту каменную паутину, и загнал ее сюда паук.

Мила бежала, подгоняемая одной-единственной целью: ей надо выбраться из этого мира каменной паутины! Выбраться во что бы то ни стало! Выбраться и рассказать всем, что Многолик здесь! Что он силен и опасен, как никогда! Что он как-то связан с Некропулосом! Рассказать Гурию Безродному! Рассказать Велемиру!

Коридор закончился, и Мила, не останавливая бега, бросилась в черный проход.

Сначала была темнота. Мгновение — и сумрак отступил под натиском матового желтоватого света. Еще одна башня! Мила подбежала к окну: в этот раз до земли было еще дальше. Она всматривалась в каменную скатерть прогалин между башнями, но никого не видела: ни Многолика, ни Черного пегаса.

«Досадно, что я не могу читать твои мысли». — Снова голос Многолика в ее голове.

Как он делал это?! Как?! Он раньше не мог, не умел такого, иначе она бы знала! Если бы он мог проникать в ее сознание, пусть даже одним лишь голосом, он давным-давно забрался бы к ней в голову и свел бы ее с ума. Насколько же могущественными были его новые силы? Что еще он мог? То, что у Многолика не получалось прочесть ее мысли, казалось поистине даром небес.

«Метка, — прозвучало в ее голове. — Она позволяет моему голосу проникнуть в твое сознание — я чувствую это, знаю, что ты слышишь меня, — но не пускает меня в твои мысли. Твой щит работает, но я насчитал в нем уже не одну брешь».

Мила бросила взгляд через плечо — в ту сторону, откуда прибежала. Прохода там больше не было. Теперь он находился с другой стороны внутрибашенного помещения. Не раздумывая, Мила бросилась к нему — далеко вперед тянулся узкий коридор, еще одна галерея, еще одна нить каменной паутины…

Мила вновь бежала, а в ее голове, преследуя ее, вновь звучал голос Многолика.

«Уверен, ты и сама это понимаешь — я не могу отпустить тебя. С каждым днем твои волшебные силы будут расти, а вместе с ними будет увеличиваться неуязвимость твоего щита, сила твоей Метки. С каждым днем у меня будет все меньше шансов забрать ее у тебя. Именно поэтому я не могу позволить тебе уйти отсюда. Ты будешь плутать этими коридорами так долго, как я захочу — здесь, где не действует магия нашего мира, потому что ее поток не способен пройти сквозь невидимые стены мира чужого. И только в твоей Метке бьется сердце этой магии, словно Метка — нечто вроде ее источника. Но этот источник слаб. Он вот-вот иссякнет».

Мила приказала себе не слушать. Она уже видела дыру в каменной стене, там, где заканчивался туннель. Бросившись в бесформенную кляксу темноты, она выждала, пока желтый свет разгонит мрак очередной башни, и огляделась.

В этой башне что-то было не так. Мила сразу почувствовала это, но пока не могла понять, в чем дело. Она быстро осмотрелась: черные стены, квадратное окно, желтоватый свет вокруг… Выход! Здесь не было выхода! Мила чертыхнулась.

«Тупик?» — флегматично поинтересовался в ее голове голос Многолика.

Мила вздрогнула. Откуда он знал? Откуда он мог знать, что она попала в ловушку?

«Подойди к окну».

Мила на миг закрыла глаза, устало вздохнула и послушно приблизилась к квадрату желтоватого стекла.

Первым, что она увидела, была башня напротив, словно зеркальное отражение той, где находилась она сама. Даже желтое окно было на той же высоте. Там, за окном, что-то шевелилось, всего пару секунд, а потом появился нечеткий контур человеческой фигуры. Мгновение спустя Мила увидела Многолика.

Он находился в другой башне, за черным камнем и желтым стеклом, их разделяло не меньше сорока метров, но Мила испытала болезненный укол, даже на таком расстоянии вновь увидев его лицо.

Что-то внизу привлекло ее внимание, и Мила опустила глаза. Это оказался небольшой круглой формы фонтан из белого мрамора — один из крошечных пленников, затянутых сюда из ее родного мира. Резервуар был наполнен прозрачной водой. Мила была уверена, что и вода тоже принадлежала когда-то ее миру — здесь, в этом городе черного камня и черного дождя, не могло быть прозрачной воды. Но Мила даже представить себе не могла, под воздействием каких сил круглый бассейн фонтана оставался наполненным все это время. Ведь с тех пор, как маг Тирексий, архонт крепости Харакс, открыл двери в другие миры и они начали заглатывать друг друга, прошло много веков. Возможно, время здесь текло иначе.

«К нам гости», — оторвал ее от созерцания фонтана голос Многолика.

Мила вскинула глаза: человек в окне напротив смотрел куда-то в сторону, и Мила машинально проследила за его взглядом. По улице из черного камня шел парень. Узнав его, Мила не сдержала судорожного вдоха. Это был Гарик.

«Он дорог тебе?».

Мила оцепенела — в ее голове снова прозвучал голос Многолика: мягкий, вкрадчивый.

«Я заметил, Мила. Ты заволновалась, когда увидела его».

И после паузы:

«Ты испугалась за него».

Мила задрожала, глядя из окна башни вниз: Гарик шел, оглядываясь по сторонам, он уже поравнялся с башней, где она находилась.

«Испугалась…».

— Нет, — обмирая от страха, прошептала Мила.

Она слишком хорошо разгадала интонацию, звучащую в голосе Многолика. Он улыбался, говоря это.

«Я накажу тебя, Мила. Спасибо, ты подсказала мне, как».

— Гарик! Гарик, уходи!

Она заколотила по окну, но не услышала при этом ни единого звука, словно билась о камень. Не было привычного дребезжания стекла. Казалось, она даже разбить это окно не сможет. И конечно, ей было уже ясно, что через эти желтоватые стекла не проникают никакие звуки. Он не услышит ее, даже если она будет кричать так громко, что сорвет голос!

Она видела, как взгляд Гарика сосредоточился на фонтане. Мила не понимала, почему он так смотрит. Что он увидел там? Бассейн фонтана был заполнен водой, и Мила сверху хорошо видела, что в воде ничего нет. Но Гарик как будто заметил там то, что было скрыто от глаз Милы. Он направился прямо к фонтану. Мила вскинула глаза на окно башни напротив, где на желтом фоне четко выделялась фигура Многолика, потом снова перевела взгляд на Гарика, и вдруг все поняла.

Многолик умел внушать мысли, а у Гарика не было такой защиты, как у Милы! Он шел к фонтану не по своей воле, а потому что так хотел Многолик! Но зачем? Что он задумал?! Зачем он вложил в голову Гарика мысль идти к фонтану?

Милу затрясло, словно в приступе лихорадки. Многолик сказал, что накажет ее. Два года назад он собирался сделать то же самое, и в качестве наказания решил убить Берти. Мила уже знала, что собирается сделать Многолик, и от этого знания в ее жилах застыла кровь.

— Не трогай его, — внезапно охрипшим голосом прошептала Мила; она обращалась к Многолику, хотя и знала, что он, точно так же, как и Гарик, не может ее слышать.

А уже в следующую секунду, охваченная страхом, она снова принялась одержимо колотить руками по стеклу.

— Гарик, нет! Не приближайся к фонтану! Не иди туда, слышишь?!!

Но он не слышал, все ближе и ближе подходя к резервуару из белого мрамора. Мила вдруг четко осознала, что, если он дойдет, будет поздно. Она должна срочно что-то придумать. Сейчас. Пока Гарику оставалось до фонтана еще не меньше десяти шагов.

Внезапное озарение заставило ее вскинуть руки к шее. Она вытащила из-под воротника кофты черную сургучную Метку, словно спаянную с тонкой пеньковой веревкой. Два года назад эта Метка помогла ей спасти жизнь Берти. Мила помнила, что магия ее мира была мертва в этом, чужом, но было что-то особенное в этой Метке — ее сила действовала даже здесь.

Мила крепко сжала ее в руках и зажмурила глаза.

— Ты должна быть у Гарика, — произнесла она, вкладывая в свои слова весь страх за Гарика и отчаянное желание предотвратить беду. — Ты должна защитить его от Многолика! Сделать так, чтобы он не смог внушать Гарику свои мысли!

Она очень хотела, чтобы это произошло. Сейчас она хотела этого больше всего на свете. Но Метка по-прежнему оставалась у нее в руках. А ведь тогда в пещерах Долины Забвения Метка послушалась, когда Мила даже не приказывала ей — всего лишь захотела, чтобы так было. И желание свое она тогда произнесла не вслух, а мысленно. Может быть, и сейчас нужно сделать то же самое?

Мила бросила быстрый взгляд в окно — до фонтана Гарику оставалось не больше пяти шагов, — и всем своим существом сосредоточилась на одном желании — чтобы Метка сейчас оказалась у него и защитила его от Многолика.

Широко раскрыв глаза, Мила разочарованно уставилась на черный кусок сургуча у нее в ладонях, а потом подняла глаза на желтоватый квадрат окна.

Ну конечно. Она должна была догадаться. Стены и окна этих черных башен не пропускали не только звуки — ничто не могло проникнуть сквозь них. Мила сделала судорожный вдох: Метка не поможет ей спасти Гарика.

В панике Мила отпрянула от окна. Она заметалась в круглом пространстве башни, касаясь стен в надежде найти выход, но черный камень был идеально гладким — ни единого намека, что здесь может быть хоть что-то, напоминающее выход.

Мила снова бросилась к окну и прильнула лбом к желтому стеклу. От увиденного она непроизвольно ахнула: в этот самый момент Гарик переступил бордюр фонтана и оказался по колено в воде. От того, что случилось дальше, дыхание застряло в горле Милы.

Вода в фонтане столбом поднялась вверх, словно вытолкнутая из бассейна невидимой силой, и поглотила фигуру Гарика. Мила видела, как он сделал резкое движение, как будто на миг пришел в себя и хотел броситься прочь из бассейна. Он сумел развернуться, но вдруг застыл. Мила опустила глаза на его ноги и вскрикнула: вода внизу струи превратилась в лед.

Тяжело дыша, Мила смотрела на происходящее — внутри ее словно парализовало. А в сознании стучала отбойным молотком паническая мысль: на ее глазах совершалась магия, и это было невозможно! Многолику удалось вызвать колдовство там, где оно не действовало! И какими бы силами он сейчас не воспользовался, они убивали Гарика!

Какое-то движение слева привлекло ее внимание. Мила повернула голову и увидела внизу Лютова. Он шел с той же стороны, откуда появился Гарик. Их разделяло не больше пятнадцати метров. Взгляд Лютова остановился на фонтане — он заметил в застывающей коконом воде фигуру Гарика.

— Лютов! — закричала Мила, забыв, что он не может ее слышать. — Лютов, помоги ему!

Она видела, как он в первый момент замедлил шаг, недоверчиво хмурясь, словно не верил собственным глазам. Но мгновение спустя Лютов медленно и нерешительно двинулся вперед. На ходу с осторожностью озираясь по сторонам, он поднял голову и увидел Милу.

От волнения она на миг забыла дышать, а потом, глядя прямо на Лютова, изо всех сил заколотила раскрытыми ладонями по стеклу.

— Помоги ему! Помоги ему, он умирает! — срывая голос, кричала Мила, даже не осознавая, что Нил Лютов все равно не услышит ни звука. Единственное, что для нее сейчас имело значение, — жизнь Гарика. Все остальное потеряло какой-либо смысл.

Лютов не мог слышать, о чем она просила его, но по его лицу Мила видела — он понял. Ее сердце тревожно замерло, когда Лютов отвел он нее взгляд и шагнул к фонтану. Но, не пройдя и пяти шагов, он замер на месте, будто бы что-то остановило его.

— Нет, — в ужасе выдохнула Мила. — Лютов, нет, прошу тебя…

В первый миг его лицо стало похожим на маску — без выражения и эмоций. Он обмер, словно вмиг окаменел. Мила не понимала, что происходит. Почему Лютов остановился? Она не хотела верить своим глазам, когда вместо безжизненной маски на его лице вдруг проступило озлобление.

Мила бросила быстрый взгляд на Гарика: вода на уровне его груди уже превратилась в лед. Его руки, которыми он пытался оттолкнуть застывающий кокон, так и замерли в ужасающей ледяной скульптуре ладонями вперед. Она видела, что на уровне его головы вода движется самым неестественным образом: стекает вниз и тут же, словно подчиняясь чужой воле, поднимается вверх, а следом моментально замерзает, увеличивая в высоту ледяную глыбу.

Взгляд Милы вернулся к Лютову. Он все еще неподвижно стоял на месте, наблюдая, как тело Гарика сковывает толщей льда. В его темных глазах под нахмуренными бровями, словно цунами, вздымалась холодная злоба, которая, казалось, вот-вот хлынет наружу. Какое-то время он не отрывал полного ненависти взгляда от Гарика, а потом стал медленно отступать назад.

— Нет! НЕТ, НЕТ, НЕТ! — закричала Мила, когда Лютов резко развернулся и побежал прочь.

Мила безнадежно смотрела ему вслед, а когда он исчез из виду, в ее голове снова прозвучал знакомый голос:

«Полагаю, в следующий раз ты будешь более сговорчивой, Мила. Мы еще встретимся. И намного скорее, чем ты можешь себе представить».

Она резко повернула голову. Ее взгляд остановился на окне башни напротив: фигура Многолика таяла, он отступал в глубь башни — в чужеродный желтый сумрак, и вскоре исчез совсем. И почти в тот же миг Милу заключила в тесные объятья темнота, а когда в глазах прояснилось, она увидела перед собой наполненный светом арочный проход — выход из башни.

Растерянность Милы продолжалась не больше секунды. У нее не было времени думать о том, что произошло, потому что совсем рядом, всего в нескольких метрах от нее, умирал Гарик.

Мила бросилась к проходу и вылетела наружу. Не чувствуя под ногами почвы, она устремилась к фонтану так быстро, как никогда еще не бегала, думая только об одном: лишь бы не было поздно!

Мила подбежала к ледяной глыбе, внутри которой неподвижно застыл Гарик. Она прикоснулась ладонями ко льду, и кожу тотчас обожгло холодом.

— Гарик! ГАРИК!!!

Мила отчаянно ударила кулаками по льду, не обращая внимания на отозвавшуюся в руках боль. Оглядевшись в поисках чего-нибудь, что могло бы помочь, она увидела отколовшийся от бордюра бассейна кусок мрамора. Дрожащими руками Мила схватила его, зажав в ладони острым концом вперед. Метнувшись назад, к ледяной глыбе, она несколько раз ударила по ней, пытаясь разбить лед. Он откалывался крохотными кусочками, и было совершенно очевидно, что затея бессмысленная. Таким способом она будет освобождать тело Гарика ото льда целую вечность!

Мила всмотрелась в его лицо, пытаясь разглядеть хоть какие-нибудь признаки жизни. Его глаза были закрыты, и она понимала, что там, внутри льда, он не может дышать, даже если еще жив.

— Не умирай, — дрожащим голосом прошептала она. — Пожалуйста, не умирай…

Слыша собственные всхлипывания словно со стороны, Мила снова ударила куском мрамора по льду: яростно, отчаянно. Яркие блестящие кусочки брызнули фонтаном от того места, куда был нанесен удар.

— Пожалуйста… ну пожалуйста… — умоляюще повторяла она.

Милу пронзило острое чувство, что она теряет его, как будто ее и Гарика разделяла сейчас не толща льда, а мили и мили.

Видя, что ее потуги ни к чему не приводят, Мила что было сил зажмурилась, пытаясь собрать в кулак последнюю волю. Она стиснула зубы так сильно, что от напряжения свело челюсти, но усилие дало результат — в голове Милы словно натянулась невидимая струна, подталкивая ее к действию.

Она не имеет права сдаваться… Только не сейчас! Нужно попытаться! Еще раз!

Мила отбежала на несколько шагов в сторону и, повернувшись лицом к ледяной глыбе, направила на нее перстень.

— Агитацио Вулканус! — срывающимся голосом воскликнула она.

Но ничего не произошло. Карбункул не отвечал на ее призыв. Магия, так часто приходившая ей на выручку, в этот раз молчала.

— Помоги, ну помоги же мне! — глухим шепотом попросила она у камня, заставляя себя верить, что должно, непременно должно случиться чудо, ведь Многолику как-то удалось применить магию: он создал иллюзию арки, поднял воду в фонтане… А она должна спасти жизнь Гарика — он не может умереть. — АГИТАЦИО ВУЛКАНУС!!!

Ничего.

В этот момент внутри Милы что-то сломалось, и она закричала, закрывая голову руками, словно пытаясь отгородиться от того, что неумолимо свершалось на ее глазах. Она и не подозревала, что может так страшно кричать.

Не чувствуя ног и почти ничего не видя от слез, застилавших глаза, Мила снова приблизилась к ледяной глыбе, внутри которой застыл Гарик. Тишина каменного черного города словно нашептывала ей в уши то, что она не желала слышать: Гарик мертв или на пороге смерти, она не сможет его спасти.

Мила, словно одержимая, трогала руками лед, совсем не чувствуя холода. Но в действительности ей хотелось дотронуться до Гарика. Его веки были сомкнуты — из-за этого Миле казалось, что его уже нет рядом. Она не могла и не хотела верить, что никогда больше не увидит устремленного на нее лучистого взгляда с притаившейся в самых уголках губ улыбкой — его улыбкой…

— Гарик, не умирай… Пожалуйста… Не умирай… Пожалуйста… — со слезами в голосе почти беззвучно прошептала она одеревеневшими губами.

Глыба льда вдруг вздрогнула: раз, другой. Перед глазами Милы все поплыло. Она медленно куда-то падала, чувствуя, что сознание ускользает от нее. В следующий миг ее охватила кромешная мертвенная темнота.

* * *

Кто-то нес ее на руках: осторожно, бережно. Когда-то точно так же держал ее на руках Гарик. Мила против желания вспомнила: она тогда впервые левитировала и не смогла сама опуститься, а Гарик притянул ее силой магии.

— Гарик, — слабым шепотом позвала она, не в силах открыть глаза — веки ее не слушались, словно принадлежали кому-то другому.

— Слава Богу, ты пришла в себя!

Мила не смогла сдержать разочарованного вздоха.

— Профессор…

По голосу она узнала Гурия Безродного.

— Где… Гарик? — прошептала Мила.

Молчание.

Приложив усилие, Мила наконец смогла разомкнуть веки. Лицо профессора плыло в водянистой пелене. Мила не сразу поняла, что на самом деле плывет у нее перед глазами.

— Где Гарик? — повторила она.

— Его сейчас вынесут, — ответил он.

Что-то такое было в его голосе, от чего горло Милы сжалось болезненным спазмом.

— Профессор… Многолик… Он здесь… в руинах… в одном из миров…

Прижатая к груди Гурия Безродного, она ощутила, как на миг остановилось его дыхание.

— Он хотел мою Метку… Я… не отдала. Он сказал, что он мой отец, но… он врал. А потом… он пообещал, что накажет меня, и… заманил Гарика в ловушку… Внушил ему… мысли… Он теперь умеет… внушать мысли… Профессор, что с Гариком?

Гурий Безродный не отвечал. Его молчание причиняло ей непереносимые муки, но у Милы не было сил спрашивать снова.

Наконец профессор вынес ее из руин Харакса. Возле ближайшего валуна он остановился и опустил Милу на землю. Тотчас у нее закружилась голова, и она пошатнулась.

— Держись. Сейчас…

Профессор снял с себя накидку, сложил ее в три раза и положил на валун как подстилку.

— Садись.

Мила послушалась.

— Мне нужно вернуться туда, — сказал Гурий Безродный. — Оставайся здесь, Мила, хорошо?

Мила кивнула. Это все, на что она была способна сейчас — кивать и соглашаться. Ей казалось, что она спит. Перед глазами по-прежнему все плыло, а возникающие в ее голове мысли словно блуждали в тумане — густом-густом. Мила сомкнула веки и обняла себя руками — ее бил сильный озноб.

Она потеряла счет времени и не знала, сколько просидела так, оторванная от реальности. Когда Мила наконец открыла глаза, то обнаружила, что профессор Безродный уже давно ушел, оставив ее одну. А в следующее мгновение она услышала голоса, которые раздавались совсем близко. Один из них она очень хорошо знала. Мила повернула голову и увидела Велемира, а рядом с ним — обладателя второго, незнакомого ей голоса.

Старик, облаченный в аспидно-синий кафтан с широкими откидными рукавами, был высок — выше Велемира — и очень худ. На лице его выделялись впалые щеки, высокие скулы, глубоко посаженные глаза, а над ними, словно своды пещер, — тяжелые надбровные дуги. Его жидкая и сухая серая борода была раза в три длиннее, чем у Велемира.

Они громко и горячо спорили, не обращая внимания на Милу.

— Что вы хотите этим сказать? — Голос незнакомого Миле старика был неожиданно чистым и сильным, будто принадлежал относительно молодому мужчине.

— Не делайте вид, что не понимаете меня, Владыка Мстислав, — произнес Велемир. — Именно вы предложили, чтобы третье испытание прошло в руинах Харакса. И, несмотря на все мои возражения, вам все-таки удалось настоять на своем.

— Вы в чем-то обвиняете меня, Велемир? — Его собеседник казался оскорбленным: он вскинул подбородок и хмуро смотрел на Велемира.

Тот тяжело вздохнул.

— Нет, не обвиняю. Но последствия принятого на этот счет решения таковы, что я вынужден настаивать на выяснении некоторых обстоятельств, Мстислав.

— О каких обстоятельствах вы говорите?

Лицо Владыки Мстислава приняло высокомерно-холодное выражение.

— Я хочу знать причину, по которой вы так настойчиво добивались, чтобы третье испытание Соревнований Выпускников в этом году было проведено здесь, в руинах Харакса, — спокойным, но твердым голосом сообщил Велемир.

— Причина? — ощетинился высокий и худой, как жердь, старик. — Это место ничем не хуже других — вот и вся причина.

Ярко-зеленые глаза Велемира яростно сверкнули; его голос снова завибрировал от гнева:

— Не пытаетесь ли вы убедить меня, что выбрали это место случайно?

— Именно так!

— Я нахожу, что в ваших словах есть противоречие, Владыка Мстислав, — не отводя пристального взгляда от собеседника, заявил Велемир. — Вы не могли забыть, что я предлагал провести заключительное испытание в другом месте, которое не представляло такой опасности для участников. Но вы отвергли мое предложение категорически. Вас устраивало единственное место — руины Харакса. Я хочу знать одно: чем был продиктован ваш выбор.

Владыка Мстислав тяжело задышал, сверкая глазами.

— Скажите прямо, Велемир, вы пытаетесь возложить на меня вину за все, что здесь случилось.

— Вы не слушаете меня, Мстислав! — повысил голос Велемир. — Я пытаюсь разобраться в ситуации, выяснить истинные причины, приведшие к трагедии!

— О, нет! — в свою очередь громче заговорил Владыка Мстислав. — Не нужно ходить вокруг да около, Велемир. Думаете, я не в состоянии понять, к чему вы клоните?

Он выкатил колесом худую старческую грудь.

— Что ж, раз вы считаете меня ответственным за случившееся, — дрожащим от гнева голосом заявил он, — то я сам, лично, выясню, что здесь произошло! И сделаю это немедленно!

Он резко повернулся спиной к Велемиру и без суеты в движениях, ровным быстрым шагом направился к руинам Харакса. Какое-то время Велемир задумчиво смотрел ему вслед, потом из его груди вырвался тяжелый, усталый вздох.

Мила тоже наблюдала за уходом худого высокого старца. Он шел с прямой спиной — воплощенное достоинство. Владыка Мстислав… Мила впервые увидела второе лицо Триумвирата — еще одного из троих правителей Таврики после Велемира. Ей показалось, только что, в разговоре двух Владык, она услышала нечто важное. Но думать над этим было выше ее сил — мысли ворочались в голове с трудом, словно тяжелые булыжники.

Человек в аспидно-синем одеянии исчез в руинах Харакса, и Мила уже хотела отвести взгляд, как вдруг из арочных ворот крепостных развалин показалась небольшая процессия людей.

Мила непроизвольно поднялась с камня. Сначала она увидела Гурия Безродного, за ним шел Лютов. У Милы не было душевных сил, чтобы задумываться над тем, что он здесь делает. Тем более что ее внимание почти в тот же миг привлекло шестеро человек в темно-зеленых одеждах — маги из Дома Знахарей. Четверо из них несли кого-то на носилках. Мила плохо видела с такого расстояния, но уже знала, кто там лежит.

Профессор приблизился к Миле и положил руку ей на плечо, но она этого почти не заметила. Мила не отрывала взгляда от шестерых знахарей, и когда носилки поравнялись с ней, увидела Гарика.

Он лежал с закрытыми глазами. Одна его рука безжизненно свисала с края носилок. Ко лбу прилипли мокрые пряди черных волос. Время словно замедлилось, и Мила увидела, как с кончиков его пальцев очень-очень медленно срываются капли воды. Она перевела взгляд на его лицо: оно было неестественно белым и застывшим, как гипсовая маска.

— Мила, остановись, — тихо произнес позади нее полным сочувствия голосом профессор Безродный, и только тогда она поняла, что идет вслед за носилками — идет, не осознавая этого, словно ноги сами несли ее.

Мила никак не отреагировала на эти слова. Она продолжала идти: медленно, ужасно медленно, просто потому, что у нее не было сил идти быстрее.

— Не надо, Мила…

Ну как же он не понимает, раздраженно промелькнуло у нее в голове, ей нужно к Гарику. Нужно дотронуться до него и убедиться, что он дышит…

Сзади кто-то взял ее за плечи, и Миле пришлось остановиться. Она попыталась высвободиться, но руки держали крепко.

— Мне нужно! — начиная злиться, сказала Мила.

Она дернулась, но тщетно.

— Он умер, Мила.

Ей показалось, что внутри у нее что-то лопнуло.

— Мила?

Она перестала вырываться. Но все равно продолжала стоять и смотреть, как знахари набросили поверх носилок темно-зеленое покрывало, укрепив его по краям, чтоб не сорвало ветром. Потом четверо из них сели в ступы и вместе с носилками поднялись в воздух. Еще двое пристроились у них в хвосте. Они поднимались все выше и выше, и Миле пришлось закинуть голову, чтобы продолжать следить за ними взглядом. Очень скоро знахари вместе с носилками растворились в небе, но Мила никак не могла отвести взгляда от той точки, где они исчезли.

— Мила?

Она обернулась и встретилась взглядом с серо-зелеными глазами Гурия Безродного. Не говоря ни слова, он обнял ее. Мила уткнулась носом в ткань его одежды. Промелькнула мысль, что профессор сделал это лишь затем, чтобы дать ей возможность спрятать лицо и поплакать. Но тупая боль внутри словно парализовала Милу — не только тело, но все ее существо целиком. Она не могла плакать. Поэтому она сделала единственное, на что была способна, — просто закрыла глаза.