«Сатанинская» повесть Марчина Вольского была написана в 1983 году, но в силу различных причин увидела свет лишь в 1988 году.
В соответствии со своим темпераментом и амплуа М. Вольский для «Агента Низа» избрал манеру «литературного кабаре» и предложил читателям этакий «Апокалипсис в веселом ракурсе». Кроме того, он скрестил деяния дьявольские и божеские (а они ведь неразделимы) с условностями романа «ужасов» и тонко сконструированной авантюрной повестью фактов.
Представляется чрезвычайно удачной и четко реализованной в повести идея, состоящая в том, что Пекло, стремясь довести дело до глобального столкновения всех со всеми, и тем самым ускорить конец света, призывает для этого одряхлевших «дьявольских резервистов»: Вампира, Оборотня, Франкенштейна, Утопленницу, Гнома… Поиски этих пособников-недобитков дьявольским Полномочным Посланником Меффом Фаусоном, сатирические зарисовки различных «горячих» точек на планете образуют значительную и увлекательную часть повести. Очень плодотворной оказалась мысль вывести на сцену силы ангельские. Борьба дьяволов и ангелов в земных условиях приобретает форму взаимных подкопов, ловушек и капканов вроде тех, какие расставляют друг на друга агенты международных разведок. При этом, хотя у ангельских сил частично и связаны руки (Верховный Шеф требует, чтобы их действия были непременно этически чисты), они все равно исхитряются как только могут. Здесь Вольский беспардонно «кормится» немного у Булгакова, немного у Чандлера, оживляя весь «зверинец» ужасов; теологическая и сатанологическая шутка переплетаются в повести с приемами польского кабаре, но из этих, как бы позаимствованных, элементов автор создает нечто бесспорно свое и… наше отечественное. Как бы новое…
Повесть, несмотря на несерьезную тональность и несколько абзацев «правоверного материализма», представляется мне закамуфлированным символом веры (или сигналом к его отысканию) и шуточным теологическим трактатом… Возможно, автор местами перебарщивает, но зато ему удается затронуть еще одну дьявольскую струну. Ведь Сатана, как следует из многовековой традиции, есть существо в высшей степени эротизированное. Автор повествования – тоже. Несмотря на то, что книжка написана с так называемой «божеской» (всеохватывающей) позиции, фабула «Агента Низа», большинство шуток и метафор то и дело заворачивают пана Марчина в сторону халатика, коньячка, алькова и долгих, сладостных и грешных любовных сценок. Читателей, интересующихся иными аспектами жизни, это может утомлять, но именно такого рода направленности мы обязаны бравурной «солью» финала, в котором дьявольская разнузданность Меффа неожиданно сталкивается с ангельской бесполостью Аниты Гавранковой.
Помещая действие повести в разные части земного шара, Вольский дает читателям упоительное ощущение всеобщности и универсальности. Хотя одновременно он близок польской традиции рисовать Дьявола существом хитрым, ловким, но неумным, вроде бы коварным, вероломным, но в то же время неизменно проигрывающим…
У нас Дьявол – фигура простодушная, порой воспринимаемая как национально или политически чуждая. Конечно, такое видение проблемы слишком уж беззаботно, беспечно, поскольку обходит стороной мрачные закоулки человеческой души и судьбы, но одновременно подчеркивает беспомощность Дьявола перед добродетелью нашей веры, надежды, любви, мужества, благоразумия, умеренности, солидарности – что, несмотря на дьявольское упрощение, все-таки не столь уж абсурдно.
Из статьи Мачея Паровского
«Обезьяна Господа Бога»
(Польский журнал «Фантастика», № 2, 1989)