Пока Клод Анри обучал солдат военному искусству, а сам изучал книги и нравы, Франция мало-помалу втягивалась в новую войну. В 1755 году американские колонии начали борьбу за независимость, и все европейские государства следили за ней с растущим интересом. Во Франции она вызывала особенные симпатии. Это не была обычная война двух держав, где дело идет только о завоевании территории или экономическом обессилении противника; столкновение экономических интересов осложнялось здесь столкновением двух политических систем, двух мировоззрений, из которых одно отражало в себе все требования и стремления широких буржуазных масс, а другое — все принципы и традиции родовой и денежной аристократии. «Обложение без представительства есть тирания», «все граждане равны перед законом», «верховная власть в стране принадлежит народу», — эти и им подобные идеи, провозглашенные филадельфийским конгрессом, звучали вызовом не только по отношению к Англии, но и по отношению ко всем государствам, руководимым привилегированной знатью.
Естественно, что «третье сословие» видело в молодой республике образец человеческого общества и преклонилась перед людьми, на практике осуществившими то, о чем только мечтали передовые философы и идеологи французской буржуазии. Это настроение прекрасно выразил аббат Рейналь, который в своей книге «Революция в Америке», вышедшей в 1779 году, писал: «Европа устала страдать от тиранов. Она восстанавливает свои права. Отныне — или равенство или война. Выбирайте. Все угнетенные народы имеют право восстать против своих угнетателей!»
С другой стороны, англо-американская война имела для Франции и непосредственное экономическое значение. Французская буржуазия, сильно потерпевшая во время неудачных морских войн Франции с Англией, рассчитывала с помощью Америки вернуть отобранные колонии и потерянные рынки. Это настроение разделяли и военные круги аристократии, которые жаждали еще раз померяться силами с «наследственным врагом» и, не дожидаясь официального объявления войны, снаряжали экспедиции в Америку и слали добровольцев в повстанческую армию. Когда, в 1777 году, в Париж приехал для переговоров Франклин, посланный американской республикой, он нашел уже вполне подготовленную почву. Вскоре французское правительство официально признало новую республику воюющей стороной, обещало ей помощь деньгами и заключило с ней торгово-политический договор. После этого Англии не осталось ничего иного, как объявить Франции войну (1778 год).
Легко себе представить, как действовали эти события на молодого Сен-Симона. Идеи Руссо претворяются в жизнь! Правильность теорий проверяется на полях сражений. За океаном раскрывается обетованная земля, данная в удел свободному человечеству. Как же не принять участия в этой огромной исторической драме, открывающей все возможности для великого подвига? Идейный интерес, личное честолюбие, жажда приключений, свойственная всякому здоровому юноше, — все это толкало на другую сторону океана, в полулегендарный Новый Свет. В Америку! В Америку! — вот теперь единственная мечта Клода Анри.
В зрелые годы Сен-Симон, оглядываясь на этот период своей жизни, объяснял свой юношеский порыв чисто отвлеченными мотивами: «Я предвидел, — пишет он, — что революция в Америке обозначает начало новой политической эры, что эта революция необходимо должна была вызвать значительный прогресс в общей цивилизации и что через короткое время она приведет к большим изменениям общественного порядка, существовавшего тогда в Европе». Эти мудрые строки вполне в духе пятидесятилетнего философа, но вряд ли можно предположить, чтобы восемнадцатилетний Клод Анри мог так точно формулировать свои исторические предвидения; еще менее вероятно, чтобы отвлеченные интересы руководили всем поведением юноши, не оставляя места ни увлечению, ни безотчетной страсти к необычайному, смелому, большому. В действительности дело, вероятно, обстояло гораздо проще: ничего особенно не предвидя, Клод Анри, одинаково зачарованный и отвлеченными идеями и непосредственной жизнью, захотел поглубже нырнуть в историю и посмотреть, что из этого в конце концов выйдет. И он нырнул туда со всей страстью и пылом своей натуры.
Он подает прошение о принятии его в экспедиционный корпус, отказывается от жалованья, чтобы облегчить прием, и наконец добивается своего. Под начальством маркиза Сен-Симона он поступает в дивизию маркиза Булье и в 1779 году вместе с Туренским полком выезжает в Америку. На помощь этому десанту организуется особый корпус под начальством маркиза Рошамбо, который отправляется в путь несколько позднее и прибывает в Род-Айленд (около Нью-Йорка) летом 1780 года.
О первоначальных военных действиях, в которых принимал участие Сен-Симон, никаких данных не сохранилось. Вероятно, до соединения с корпусом Рошамбо крупных операций не происходило, и Туренский полк выступал лишь в незначительных стычках. Корпусу же Рошамбо пришлось довольно долго пробыть на севере, так как крупные английские силы преграждали ему путь к югу и не позволяли соединиться с основным ядром американской армии. Поэтому Сен-Симон имел возможность наблюдать на досуге быт населения и близко познакомиться с теми людьми, которые стали идолами передовой Франции.
Это — не рыцари без страха и упрека, не борцы за отвлеченные идеалы свободы и равенства. Это — очень практические, себе на уме люди, не брезгующие ни торговлей рабами, ни контрабандой, ни сомнительной честности поставками в республиканскую армию, ни подозрительными торговыми операциями с союзными войсками. Они не прочь поднадуть и свое, и французское казначейство, если к этому представится случай. Они не блещут начитанностью и вкусом: тонкое остроумие мосье Вольтера отскакивает, как резиновый мяч, от этих твердолобых сектантов, верующих в библию так же твердо, как в священные права собственности. Им очень мало дела до того, как отзовется американская потасовка на всемирной истории. Но зато они крепко, зубами и ногтями, держатся за те принципы, которые необходимы для их существования. «Нам необходимо беспрепятственно торговать, нам необходимо самоуправляться, нам нужно поменьше платить казне и побольше получать с покупателей и запомнить раз навсегда, что здесь, в Новом Свете, каждый стоит столько же, сколько его сосед». На этой основе строится и декларация независимости, и вся конституция новорожденной республики.
Неуклюжие дома в городах, примитивные, плохо сколоченные хижины в необозримых степях и лесных трущобах. Простая одежда, почти одинаковая и у богача, и у рядового колониста. Неприхотливая пища, грубоватые манеры, неотесанный, провинциальный язык. Но зато нет крепостей, специально приспособленных для исправления дворянских сынков и опасных мыслителей. Нет «королевских приказов об аресте». Нет цензуры. Нет «податного сословия» и нет «привилегированных». Лавочники и рабочие хлопают блестящего подпоручика по плечу и величают его просто-напросто «мистер Сен-Симон». Спрашивают прежде всего, сколько он получает, и никак не могут взять в толк, что значат «сеньориальные повинности» и «пенсии во внимание к древности рода». Счастливое неведение!
А сколько успел понастроить этот народ за то короткое время, когда он начал освобождаться от английской опеки! Давно ли все промышленные товары были здесь привозные, а теперь работают и ткацкие мануфактуры, и гвоздильные заводы, и металлургические предприятия. «Мы скоро и вас обгоним, мистер», — уверяют янки и хитро подмигивают. Да и наверное обгонят, — как же не обогнать старую Европу такой стране, с такими людьми, при таких политических условиях!
В 1781 году английские отряды вынуждены отступить, и французская армия начинает наконец движение на юг, на соединение с главными американскими силами. Французские войска, формально подчиненные главнокомандующему Вашингтону, часто действуют совместно с американцами, и тут Сен-Симон видит в бою этих неуклюжих колонистов, которых английские генералы презрительно называют «сбродом».
Американская милиция плохо держит строй, не имеет военной выправки, часто хромает по части дисциплины, но она обладает одним неоценимым качеством демократического войска: она знает, за что борется, и потому умеет терпеливо сносить голод и лишения, усталость и болезни. Оборванные, часто лишенные самого необходимого, американские солдаты, несмотря на частичные поражения, идут по пятам за английскими и немецкими наемниками, прекрасно используют условия местности и с бульдожьим упорством подводят дело к развязке. Руководят ими командиры «без роду без племени», производимые в чин за боевые заслуги. А во французской армии повышения даются исключительно за деньги, по протекции или по родственным связям, и уж конечно ни один ее солдат не смеет и мечтать об офицерском звании. Так война на каждом шагу дает Сен-Симону наглядные политические уроки, излагает принципы буржуазно-демократического государства в их практическом применении и может быть нашептывает ему первые мысли о роли «таланта» в общественной жизни.
Сен-Симон увлечен своим делом, — и даже не столько самим делом, сколько его конечной целью, которая лишь теперь раскрылась ему в своем конкретном жизненном значений. Он прилежно изучает военное искусство, не щадит себя, становится образцовым офицером, — а повышения все нет как нет, да и домашние как будто забыли о его существовании. Молчит отец, молчат братья, — неисправимый бунтарь Клод Анри по-видимому вычеркнут из их памяти.
Горькая нотка обиды ясно звучит в его письмах на родину.
«При осаде Бринстон Хилля, — пишет он отцу, — мне дали мало приятное, но поучительное назначение. Так как артиллерийский отряд не был достаточно многочислен, то меня присоединили к нему вместе с 150 канонирами-пехотинцами. Я вместе с поручиками и подпоручиками (lieutenants et sous-lieutenants) корпуса командовал батареями и нес довольно трудную работу. Благодаря этому я получил возможность вступить в довольно оживленное пушечное общение с господами англичанами в течение всей осады; мне кажется, что я содействовал успеху этой экспедиции (т. е. взятию Бринстон Хилля). Но несомненно, что так как я все дни и почти все ночи находился в огне, отчасти по обязанности, отчасти из любопытства, то мои уши привыкли к грохоту бомб, ядер и пуль… Я отделался очень легко — получил всего несколько контузий при взрыве снарядов, но о них не стоит и говорить…
Я надеюсь, дорогой отец и друг, что порядок, в который я вот уже около года привел свои дела, заставит вас забыть сделанные мною глупости. Господин маркиз де Сен-Симон (кузен Клода Анри) расскажет вам о моем поведении, которому он был свидетелем, и это заставит вас возвратить мне вашу дружбу, которой меня отчасти лишила моя молодость. Это мне дороже всего на свете, и вы можете быть уверены, что впредь я не упущу ничего, чтобы ее сохранить и даже увеличить. Мои расходы, даже после того, как я их несколько упорядочил, должно быть кажутся вам довольно значительными, — я это прекрасно чувствую, — но я знаю, что вы не поскупитесь на деньги, если это сможет принести пользу вашим детям. Эта кампания очень поможет моей карьере и следовательно карьере всех моих братьев, ибо вы не сомневаетесь в моей дружбе к ним.
…30 января господин де Водрейль присоединился к нашей эскадре. Он привез письма всем, и я был единственный человек в армии, который ничего не получил. Вы знаете, насколько это тяжело для сына, который больше всего желает заслужить имя вашего друга и который решил своим поведением заставить вас подарить ему свою дружбу. Если некоторые глупости, которые я наделал (…отказался от причастия … пырнул ножом учителя … не проявлял должной покорности… — вероятно перечисляет его преступления граф Бальтазар, дойдя до этого места) окончательно лишили меня вашего уважения и угасили в вашем сердце отцовские чувства, которые, как мне известно, всегда у вас были, то убедите по крайней мере моих братьев и сестер относиться ко мне менее строго (трудная задача: как могут братья и сестры простить старшего сына, которому перейдет две трети отцовского наследства?) и извещать меня о вас и о нашей милой больной (матери), ухудшения состояния которой я очень боюсь».
На это письмо ответа не последовало: в 1782 году граф Бальтазар умер.
В конце августа к французскому экспедиционному корпусу прибывает новое подкрепление в 3200 человек, и Сен-Симон получает повышение: его назначают командиром артиллерийского отряда. А меньше чем через месяц он уже принимает участие в сражении при Йорктауне, которое решает судьбу всей кампании (в сентябре 1781 года). Английские войска, находящиеся под командой генерала Корнваллиса, разбиты наголову и взяты в плен, и военные операции в главной и решающей своей части кончены. По-видимому, Сен-Симон играл в этой битве довольно значительную роль, так как Вашингтон написал ему письмо, выражая благодарность лично Сен-Симону и всем офицерам его отряда, а затем представил его к награждению орденом Цинцинната.
Приблизительно в это же время произошел эпизод, оказавший впоследствии большую услугу Сен-Симону. Французские войска захватили английского офицера-лазутчика, который был предан военно-полевому суду и приговорен к расстрелу. Сен-Симон, пораженный хладнокровием и мужеством этого человека, решил спасти его. Он вызвался присутствовать при казни пленного и за несколько часов до приведения приговора в исполнение воспользовался своим положением (в это время он исполнял должность адъютанта при французском главнокомандующем) и выхлопотал английскому офицеру отсрочку. Вскоре положение на театре военных действий изменилось, и офицер был выпущен на свободу на честное слово (т. е. с обязательством не принимать участия в военных действиях).
Немного спустя Сен-Симон отправляется на о. Мартинику, бывший одной из морских баз французской армии. Он рассчитывал вернуться на родину, но вместо этого попал в плен и чуть не поплатился жизнью. Вскоре после того, как корабль «Город Париж», на котором ехал его отряд, вышел в открытое море, появилась английская эскадра адмирала Родни и вступила в бой с французами. Сен-Симон находился при орудиях и давал команду артиллеристам. Неприятельское ядро, залетевшее на французский фрегат, убивает канонира, стоящего рядом с Сен-Симоном, и тот валится на командира, забрызгивая всю его голову своими мозгами. Сен-Симон контужен: он теряет сознание и падает на палубу. Через несколько минут он приходит в себя и видит, что матросы, считая его убитым, приготовляются выбросить его за борт. Ему кое-как удается провести рукой по голове, и это его спасает: его уносят вниз. Характерно, что даже в этот момент (если верить его рассказу) он не может обойтись без научных изысканий. Когда рука его нащупал на макушке что-то мягкое (это были мозги убитого канонира), — первое, что пришло ему на ум, был научный вывод: «Значит человек может ощупывать свои собственные мозги!»
Вместе со всем экипажем французского судна Сен-Симона захватывают в плен и отвозят на о. Ямайку. Тут-то и приходит ему на помощь спасенный им английский офицер, оказавшийся на том же острове. Он берет Сен-Симона на поруки и держит его в своем доме до окончания войны. Это было в 1782 году. Меньше чем через год подписан мир, и Сен-Симон снова на свободе.
Но он не торопится возвращаться на родину. Он захвачен американской жизнью, пленен бесом коммерческой предприимчивости. Ему хочется поскорее приобщиться к тому творческому практицизму, образцы которого он видел в Новом Свете. Он едет в Мексику и подает мексиканскому вице-королю смелый проект — проект сооружения Панамского канала, соединяющего Атлантический и Тихий океаны. Разумеется, проект этот, не соответствующий ни техническим возможностям того времени, ни ресурсам испанского казначейства, проваливается, и Сен-Симон возвращается на родину (в 1784 году).
Приезжает он во Францию другим человеком. Неопределенные юношеские мечты уступили место вдумчивому и трезвому подходу к жизни. Америка показала ему, как можно сочетать отвлеченные принципы с практической работой, и он твердо запомнил эти уроки. Запомнили их и его соратники, офицеры из аристократического общества. Это целая фаланга аристократов-либералов, которым суждено было сыграть немалую роль в революционных событиях. Маркиз Лафайет, будущий комендант парижской национальной гвардии, деятель трех революций; виконт де Ноайль, один из видных ораторов левой дворянской группы в Учредительном собрании; граф Лозен, будущий командующий французской революционной армией на севере, в Альпах и на Корсике в 1792 и 1793 гг., сложивший голову на эшафоте; граф де Латур дю Пен Гуверне, будущий военный министр революционной Франции, тоже казненный, — все они и многие другие, менее известные, привезли с американского материка новые взгляды, жажду деятельности. Если энциклопедисты расшатали их старую идеологию, то Америка окончательно разбила ее, хотя и не могла пересоздать их классовую природу. Окунувшись в революцию, они остановились на полдороге — и погибли: Америка швырнула их вперед ровно настолько, чтобы отбросить от трона к гильотине.