1. Происхождение партий — 2. Консервативные партии — 3. Либеральные партии — 4. Социалистические партии

1. Происхождение партий

На всех ступенях политической цивилизации, от орды до республики цивилизованной нации, общественное мнение играет совместно решающую роль. Деспоты и тираны также связаны воззрениями и обычаями народа, обнаруживающимися в проявлениях общественного духа. Даже в орде бывают различия во взглядах на цели и средства общественных действий. При подобной слабой социальной связи разномыслящие семьи и индивидуумы могут отделиться от общины или вождя и основать новую орду или примкнуть к другой орде. Это есть простейший род политического решения. Оно продолжается еще отчасти и в цивилизованных государствах, когда недовольные выселяются и основывают колонии.

Повсюду, где оседлому и организованному народу принадлежит совместное решающее право управления и законодательства, возникают противоположности и борьба, которые настоятельно требуют решения в пределах самой общины. Образуются политические партии, в принципах и программах которых изменившиеся экономические и духовные потребности и интересы социальных групп достигают своего общественного выражения. Образование партий есть важнейший социальный рычаг внутриполитического развития государств.

Отчетливее и успешнее всего выступают политические партии в республиканских государствах, где народ путем собраний и подачи голосов непосредственно принимает участие в законодательстве, управлении и судопроизводстве. В государствах с представительно-конституционным управлением партии являются в том отношении более или менее решающим фактором, что одна из них всегда бывает правящей партией, на которую представитель династии, президент или министерство должны опираться во время правительственно деятельности.

В основании политических партий лежат первоначально всегда расовые противоположности, позже — экономические, на которые, однако, расовые контрасты, как это указывает естественная история государства, продолжают более или менее сильно воздействовать в скрытом состоянии. Партийная борьба заключается либо мирно, посредством убеждения, агитации, обсуждений и голосований, либо — когда противоположности приняли непримиримый характер — путем военных действий, в форме гражданских войн и революций. Тогда государственное общество распадается, и возникает состояние первоначальной вражды разобщенных групп, и политическое единство может быть восстановлено только путем побед одной партии и поражения другой, или посредством компромисса.

Борьба за политическую власть внутри государственного существования порождает сперва аристократические и демократические партии, соответственно сословному расчленению. Только в политической истории европейской цивилизации — сознательно сделавшей понятие политического прогресса мотивом общественных действий — произошли принципиальные противоположности партий «движения» и «покоя», которые возникли первоначально из противоположности демократических и аристократических групп, но отнюдь не всегда должны быть с ними идентичны. Ибо бывают консервативно настроенные демократии. И нередко толчок к внутриполитическому прогрессу исходил из аристократических сословий.

В просвещенном обществе, где общественное мнение и партии выполняют контролирующие и законодательные функции, образуется политическая идеология, которая соответственно прогрессу нравственного сознания пытается влиять на государственные учреждения. Отсюда происходит то, что программные заявления партий — хотя последние произошли первоначально из расовых и классовых противоположностей — направляются большею частью на благо и интерес целого общества. Однако последнее обстоятельство представляет только иллюзию и самообман. Политическая идеология может путем агитации и внушения играть большую роль, но в законодательных решениях все же всегда оказывает влияние центр тяжести групповых интересов, и это представляет исторический факт, что политические партии гораздо чаще прибегают к макиавеллевской политике, нежели политические правительства.

История политических партий в современных европейских государствах теснейшим образом связана с развитием парламентского управления и парламентов. Развитие этих правовых учреждений, в которых осуществился общественный дух, ранее всего и отчетливее всего в историческом отношении совершилось в Англии. Развитие парламента в Англии оказало свое влияние на политическое развитие во Франции, Германии, Италии, Испании и других государствах; и как политические учреждения, так и политические программы и теории политических партий Англии воздействовали на континентальные народы очень значительно.

2. Консервативные партии

Происхождение консервативных партий в Германии относится к средневековому феодальному состоянию, но их действие началось только с народным движением 1848 г. Когда отнята была у собственников рыцарских имений привилегия, которой они пользовались, чтобы не платить земельных налогов, то земельное дворянство образовало «союз для защиты собственности», из которого вышла консервативная партия. Масса ее приверженцев составляется из кругов дворянских наследственных и правоверных земельных собственников. К ним примыкают группы ремесел и крупной индустрии, которые также в этих областях промышленной жизни домогаются более или менее резко выраженной феодально-патриархальной организации. Кроме того, офицерский корпус и высшие чиновники сильно склоняются к их программе.

Основное воззрение консервативной программы заключается в обращении к историческим результатам уже существующих и установленных раньше условий, которые, по их мнению, имеют поэтому права. Они противопоставляют большинству голосов и цензу — силу переданного авторитета. Словом, они — приверженцы сохранения существующего и унаследованного.

В пределах консервативного убеждения имеются градации от точки зрения архиреакционерного настроения — которое не только жаждет неподвижного состояния, но даже стремится к обратному движению — и до приближения к либеральному кругу идей, как это мы видим в клерикальной и германской правительственной партиях. Последняя стоит принципиально на почве уже сделавшегося правовым государственного строя и поэтому в 1893 г. заявила, что она признает одной из своих важнейших задач вызвать соглашение относительно всех политических и экономических вопросов между строго консервативными и умеренно либеральными воззрениями, чтобы достигнуть этим путем прочного соединения всех охраняющих государство элементов против сил, которые начали истребительную борьбу с христианством, монархией, семьей и собственностью.

В политическом консервативном кругу идей выступают также тенденции клерикальных и антисемитических партий. Партия центра имеет гораздо больше точек соприкосновения с консервативной партией, нежели с либеральной, тем более, что она насчитывает в своих рядах многих дворян и крупных земельных собственников. Это обнаруживается в особенности в ее понимании социальной и религиозной жизни, между тем как в формально-политическом отношении она является несколько более демократической и должна вступаться за всеобщее избирательное право, так как она черпает свою силу именно в головах католического крестьянства и рабочего сословия.

Общий отличительный признак всех консервативных стремлений представляет требование сословного и корпоративного разделения народа. Согласно консервативному взгляду, народ состоит из естественных групп, которые должны быть сохранены в своей самостоятельности и своеобразии. В противоположность безграничной свободе либеральной теории консерваторы требуют в промысловой жизни и в жизни общества «упорядоченной хозяйственной свободы» и прочных порядков для сельского населения и мелкого промысла, так как они убеждены, что простое снятие оков с индивидуальных сил не может вести к здоровому хозяйственному развитию, и что государству не следует отклонять от себя задачу защиты частной промысловой работы против преобладания спекуляции и акционерной безнравственности путем действительного акционерного законодательства, обеспечивающего и содействующего нравственному и экономическому положению наемных рабочих, равно как и мирному взаимодействию работодателей и работополучателей. Биржевые дела должны быть поставлены под государственный надзор. Для ремесел требуются введение предоставления доказательств умения производить их, усиление цехов и цеховых союзов, основание и содействие товарищеским ассоциациям.

В программе 1893 г. партия центра стала на почву корпоративного расчленения народа. Она требовала «уничтожения неограниченной свободы торговли», товарищеской организации крестьянства посредством законодательства, предоставления доказательств ремесленных знаний, а также доставления соответствующих гарантий относительно способностей и безукоризненной репутации в крупной индустрии и торговле.

Консерваторы являются открытыми или тайными врагами всеобщего избирательного права. Они хотя и желают, как гласит их программа, полной, законом гарантированной меры гражданской свободы для всех и действительного участия народа в законодательстве, но это участие, по их мнению, должно быть ограничено «естественными группами и органическими расчленениями народа».

Консерваторы выказывают себя строгими приверженцами монархии и борются со всякой попыткой ее ограничения в пользу парламентарного режима. Государство и монархия суть «Богом установленные учреждения», однако партия, при случае, грозит все-таки возмущением и пересмотром своего монархического сознания, если только король не исполняет ее воли.

Консервативное направление не дало ни одного значительного политического теоретика, кроте Стахе и Трейчке, которые в существенном обнаруживали консервативный образ мыслей. Класс, выросший в идеях наследственного владения и традиций, менее нуждается в теоретическом оправдании, нежели тот, который стремится вперед. Поэтому-то либеральные государственные теории старее консервативных.

Апологеты благородного сословия, которые в начале XIX столетия, вследствие либерального просвещения и реформы, писали свои брошюры против «безбожных буржуазных ученых», всегда аргументировали свои доводы только указаниями на свою расу и традиции. Один такой апологет писал еще в 1807 г., что есть только одно «сословие» в мире, именно дворянство, что только дворянином можно быть «от рождения», тогда как не-дворяне родятся на свет без всяких прерогатив. Только дворянин имеет семью и происходит «из семьи». Дворянство произошло путем отбора из массы и посредством рождения возвысилось над всеми. Физическая организация его совершенно отличная. По внешности — крестьянский парень и природный принц хотя и кажутся сходными, но, химически исследованные, они дали бы громадное различие. Крестьянин есть «некоторым образом организованная масса картофеля, имеющая способность двигаться и переваривать самое себя». Напротив, органы ребенка из благородного сословия состоят «из самых тонких веществ, которые уже его мама (Mama) вводит в свой организм». Громадное различие состоит однако в организации нервов и головы. «Таким образом дворянство привилегировано не только одним государством, но самой природой, и действительность его привилегий и преимуществ вытекает из его врожденных и приобретенных заслуг. Из этого само собой проистекает неравенство прав вообще и необходимость отодвигания назад мещан. Как иначе может продолжаться дворянство, как не путем рождений? Как иначе можно происходить из семьи, как не путем наследственности? И как может иметь место хорошее состояние государства без сословия, на котором покоится его блеск и его честь?».

Не так решительно и смело, но в сущности в таком же духе говорит Г. Стахе, давая научное обоснование консервативной политики в своих чтениях о «современных партиях в государстве и церкви» (1863). Стахе различает партии революции и легитизма и причисляет к первым все направления от либерально-конституционного до социалистического. «Возмущение выражается отвержением определенного существующего господства, революция же — это переворот и ниспровержение самих отношений господства, имеющее целью поставить начальство и закон ниже человека, а не над ним, как было раньше. Суверенитет народной воли, уничтожение установленных уже расчленений общества, подчинение учреждений человеческим правам, вместо приспособления и отмеривания человеческих прав сообразно этим учреждениям, — вот что составляет революцию». Он причисляет к партиям легитимизма все те, которые признают высший, безусловно связующий, Богом поставленный порядок, возвышающийся над народной волей и над целями правителей авторитет, историческое право, естественные расчленения, которые не допускают никакого другого основания и масштаба для государственного порядка, кроме прав и пользы людей, свободы народа или механического обеспечения общества.

Не надо быть консерватором, чтобы признать, что государственный порядок подчинен «священному закону развития», пред которым должны оправдывать себя и подвергаться испытанию все политические деяния народов и правителей. Но ошибочно думать, что этот моральный порядок должен превратиться в раз навсегда установленный и сделавшийся историческим строй, хотя эти самые теоретики и признают, что при известных обстоятельствах давление правительства может уничтожить все моральное существование народа.

С точки зрения исторического опыта, внутренняя социальная борьба никогда не прекратится. Революции в больших размерах были всегда внезапным политическим прорывом социальных эволюции, которые вступали в несогласие с переданными правовыми формами и уничтожали их, когда реакционные силы препятствовали постоянной и постепенной реформе. Рыцари и дворяне сами никогда не отступали перед насильственным возмущением против авторитета правительства, и многие, оправданные историческим развитием, революции вышли именно из среды князей и королей.

Социальный принцип консерваторов заключается в сословном разделении народа и основывающемся на этом обстоятельстве неравенстве политических прав. Наиболее реакционные элементы понимают под этим чисто средневековые состояния, если возможно, даже возвращение к феодальному крепостному состоянию и помещичьему праву. Эта тенденция обнаружена была, например, одним из ее представителей еще несколько лет назад. Когда социалистическая партия внесла предложение, чтобы все отдельные постановления относительно правовых отношений сельскохозяйственных и лесничих рабочих и о прислуге к их работодателям и службе были заменены имперскими промысловыми постановлениями, один из консервативных депутатов сказал, что «старинные отношения между господином и слугой должны быть сохранены в неприкосновенности».

Другие пытаются дать сословному расчленению более современное содержание. Так, Стахе высказывает мнение, что партия легитимистов желает сохранения сословий, но относительно того, должны ли они оставаться в старинной форме — дворянства, мещанства, крестьянства или же в форме родовой и земельной аристократии — в партии существуют разногласия. Но во всяком случае их не существует относительно таких основных условий общества, как разделение на классы по профессиям с особыми правами и особым участием в представительстве страны, земельной собственности, составляющей базис важнейших политических прав, и разделение города и деревни во всех учреждениях.

Что порядок общества требует одновременно управления и подчиненности, это признают также либеральные и даже социалистические теоретики. Но последние выставляют требование, чтобы всякий авторитет и аристократия подтверждали свои права личными заслугами и чтобы только действительный авторитет — авторитет личности — мог иметь решающее значение. Консерваторы, напротив, верят во «врожденную и наследственную доблесть», единственным представителем которой может быть только сословие или раса. «Устойчивый порядок», защищаемый консерватором, заключается, по его мнению, в целом ряде поколений, в котором профессия, достоинство и власть наследственны. В самом деле, это уже составляет историческую истину, что великие социальные задачи могут быть успешно осуществлены только целыми поколениями, семьями и родами, которые обладали экономической и социальной солидарностью и превосходством. В семьях должны накопляться владение, авторитет и власть, чтобы с этими средствами можно было выполнять решающие действия. Ибо не должно никогда забывать, что все социальные расчленения обусловливаются существующими от природы отношениями между силой и интеллектом. В эпохи социального подъема высокое положение гарантирует уже само по себе антропологическую способность к этим занятиям. Это качественное отношение, однако, изменяется в эпохи упадка и вырождения. Тогда выступает либерально-индивидуалистическая критика, заявляющая о всемогуществе и суверенитете индивидуума, как это было в Риме, Греции и замечается в новейших государствах.

В обеих теориях заключаются как истина, так и заблуждение. Консервативная теория заблуждается, когда простому результату развития она придает значение всеобщего закона социального расчленения и строя, либеральная же теория впадает в такую же ошибку, когда таким всеобщим законом считает простое движение. Первая преувеличивает принцип унаследования, последняя — принцип отбора. Только взаимодействующая и совместная работа обоих факторов порождает социальное развитие. Индивидуальная конкуренция сама повела к образованию новых семейных и сословных рамок, к классовым привилегиям с преимуществами, которые со своей стороны опять-таки сделались предметом критики со стороны рабочего сословия.

В Германии социально-экономические условия не соответствуют больше тенденциям консервативной программы. В начале XIX века еще могло быть справедливо мнение, что крупное земельное владение должно служить основанием для важнейших политических прав. Германия все более развивалась в индустриальное государство, и ее передовая политическая сила сделалась независимой от этого земельного владения. Защитительные пошлины могут помочь германскому земельному владению только временно и частично, но должны обратиться во вред его способности к конкуренции. К этому присоединяется еще национально-антропологическая опасность. Вследствие отсталого состояния провинции все способные к культуре элементы возбуждаются к выселению в города и заграницу. Иммигранты, как это уже доказано, состоят главным образом из германских элементов. На их место являются неприхотливые славянские рабочие, — пятое сословие, которому обдуманная политика навязывает немецкий язык, искусственно образуя таким путем кажущихся германских граждан.

Мы менее всего готовы оспаривать выдающиеся заслуги юнкерства в деле политического развития Пруссии и Германии. Но класс, которые не желает или не умеет приспособиться к новым задачам и деятельностям нации, имеет одно только право — погибнуть. Известно, что лишь самое небольшое число собственников восточных рыцарских поместий составляют ученые сельские хозяева, и очень немногие из них посещали сельскохозяйственные школы. Для всякого рода промыслов эти умные господа требуют доказательств умения, только не для сельских хозяев и крупной земельной собственности, хотя и доказано, что именно тут причиняется много вреда вследствие недостатка знаний и опыта. Их способности находятся уже в таком упадке, что не годятся даже для чиновничества и военного дела. Во флоте, в саперных и артиллерийских полках почти только бюргеры занимают офицерские места. «Едва один из ста наших молодых аристократов помышляет о том, чтобы сделать настоящую научную военную карьеру», — пишет один благородный защитник своего сословия.

С борьбой против промышленности и торговли тесно связаны и антисемитические партийные тенденции, которые также вытекают из консервативных партий.

Все антисемитические партии, как бы они ни уклонялись друг от друга в экономических и политических вопросах в своих программах, одинаков относятся к еврейству, так как они требуют отмены равноправия евреев, подчинения последних законам о чужестранцах и запрещения иммиграции иностранных евреев.

Антисемитизм существовал уже в древности, как видно из полемического памфлета Иосифа Флавия против Апиона. Новый антисемитизм возник первоначально в борьбе против известных язв и злоупотреблений капитализма, в борьбе против биржевых и банковых безнравственных обычаев. Не следует, однако, упускать из виду, что в основание антисемитизма на первом плане заложен национальный расовый инстинкт. Антисемиты борются не с личностью, но с духом и моральными взглядами еврейства как расы другого рода. Они упрекают евреев в том, что последние, за предоставленные им гостеприимство и гражданское равноправие отблагодарили порчей германской народности и бессовестной эксплуатацией честного труда. В одном избирательном воззвание немецкой социальной партии сказано даже так: «Повсюду в нашем отечестве, где ныне евреи и немцы вместе работают, видим мы евреев как работодателей, как господ, немцев же — как работополучателей, как слуг, как рабов евреев».

Капитализм на вершине своего развития превращается в чисто денежное дело. В действительности финансовый торговый дух представляет особенность, присущую евреям, и в которой они превосходят германцев. Еврей был первоначально земледельцем, пастухом и воином. Эти инстинкты римско-ев-рейская война вычеркнула из еврейской расы вместе с их органическими носителями. Нынешние евреи происходят от евреев Диаспоры, которые в течение почти 2000 лет поддерживали себя главным образом торговлей и денежными оборотами и развили торговый и торгашеский дух посредством процесса естественного отбора, превратив его в наиболее выдающуюся способность своей расы.

Евреи показали себя единственными успешными конкурентами германцев, но мы убеждены вместе с Лапужем, что их господство только частичное и временное.

Социалисты полагают, что еврейский вопрос сам собой разрешится путем экономического введения социалистических учреждений, несмотря на то, что один из их вождей заявил, что дело идет о двух различных в своем характере и во всей своей сущности расах, основные различия которых строго сохранились до настоящего времени, в течение 2000 лет. Предполагать, что уничтожение этих основных различий может быть урегулировано посредством простого, внешнего экономического изменения общества — значит придерживаться очень наивного взгляда, противоречащего всем историческим опытам.

Трейчке требовал от евреев, чтобы они просто-напросто сделались немцами, — требование, которое ни психологически, ни антропологически невозможно. Приспособились в корне только немногие евреи, и эти большею частью представляют помесь. Расовое чувство сидит слишком глубоко в плоти и крови; оно слишком прочно обусловлено морфологически, чтобы можно было формировать людей по благоусмотрению, путем воспитания и привычки.

Нельзя также надеяться, что путем брачного смешения морфологические и психологические различия сгладятся, ибо, как показали Лушан, Софер, и как подтверждают мои собственные наблюдения, в последующих поколениях очень часто имеет место возвращение к первоначальным типам, и таким образом происходит очистка расы от примесей.

Отличаются ли браки между германцами и евреями сравнительною неплодовитостью — это нерешенный вопрос, во всяком случае еврейская раса, по наблюдениям и признаниям даже еврейских врачей, находится в физическом упадке, так что уже ради только этих оснований нельзя рекомендовать для германских элементов расовое скрещивание с евреями.

Еврейский вопрос есть антропологический вопрос. Большая часть еврейства остается поэтому верна идеалу национального возрождения. Сионизм привлекает к себе все более широкие круги и становится духовным фактором, который действительно поддерживает националистические стремления, просыпающиеся в настоящее время у всех народов. Будущее политическое развитие побуждает к очистке рас и к собиранию народов, и поэтому Иуда созовет некогда рассеянных своих детей из чужбины и дождется нового, национального государства.

3. Либеральные партии

Развитие либеральных партий возникло из борьбы третьего сословия против дворянства, цехового строя и абсолютистского государства. Их стремления уже рано получили программное и научное выражение в связи с идеями духовного и экономического индивидуализма, которые становятся заметными с конца средних веков. Девиз «дайте делать», означавший индивидуалистическую свободу в экономической жизни, в торговле и промыслах, был употреблен впервые маркизом д'Аржансоном, предшественником физиократической школы. Он выставил тезис, что собственная польза и частная деятельность заботятся лучше всего и об общем благе всех. Выражения «дайте делать», «дайте идти» сделались девизом физиократической школы, главами которой были Гурнэ и Ленэ. Между тем как Кенэ учил, что источник национального богатства заключается только в почве и земледелии, Гурнэ выдвинул другую доктрину, что и фабрикация, и ремесло также продуктивны. Гурнэ требовал всеобщей свободы торговли и свободной, нестесняемой конкуренции, так как, по его мнению, в свободной торговле отдельные интересы связаны с общими интересами. Кроме того, он требовал от государства, чтобы оно облегчило каждому отдельному индивидууму приобретение средств к существованию, чтобы, таким образом, оно отменило все преграды к сношениям и препятствия к приобретению, устранило и старалось бы уменьшить всякие монополии, привилегии, произвольное распределение налогов, такс и тому подобное.

Либеральный принцип свое научное обоснование нашел в первом значительном национально-экономическом произведении, которое было создано буржуазией, — в книге А. Смита: «Исследование о природе и причинах богатства народов» (1776), в которой автор доказывал, что принцип эгоизма и личного интереса, разделения труда и хозяйственной свободы — самый выгодный в национально-экономическом отношении. Государству не следует вмешиваться в свободную конкуренцию экономических сил, но оно должно устранить все препятствия и преграды. Смит видел в буржуазном обществе меновое общество, где каждый является «до известной степени купцом», из чего логически вытекало, что позднейшие защитники свободной торговли просто должны были отрицать существование особого рабочего сословия и считали невозможным, чтобы интересы последних могли отличаться от интересов других классов. Согласно Смиту, наш обед зависит не от благорасположения мясника, повара или булочника, но от их заботливости о собственных интересах; мы не обращаемся к их гуманности, но к их эгоизму; мы никогда не говорим им о наших потребностях, но об их выгодах. Всякий человек озабочен всегда тем, чтобы найти возможно более доходное применение всякого капитала, которым он может распоряжаться. Он имеет в действительности в виду только свою собственную выгоду, но естественным образом, или, скорее, необходимым образом, заботливость о своей собственной выгоде приводит его к тому, что он предпочитает то употребление капитала, которое является в то же время и самым полезным для общества.

Д. Рикардо назвал в своих «Основных законах народного хозяйства и обложения податей» (1817) основные положения А. Смита просвещенной и благодетельной системой. Также и он требует, чтобы, подобно всем другим договорам, рабочая плата была предоставлена богатому и свободному соревнованию рынка и никогда бы не подвергалась вмешательству законодательства. Он требует отмены забот о бедных и, напротив, старается запечатлеть слово «независимость» в сердце бедных; надо учить их полагаться не на организованную и случайную благотворительность, а на собственные усилия, и с разумом и предусмотрительностью заботиться о своем пропитании. При существовании системы совершенной свободы торговли каждая страна посвящает естественно свой капитал и свой труд тем занятиям, которые для нее наиболее доходны. Это преследование собственной выгоды находится в удивительной взаимной связи со всеобщим благом целого. Посредством оживления промыслов и трудолюбия, вознаграждения талантов и действительного использования природных сил свобода торговли распределяет труд наиболее успешным и хозяйственным образом, между тем как посредством умножения массы благ она расширяет в то же время и общее потребление, а посредством общих уз выгоды и сношений поддерживает общее товарищество народов по всей земле. Это тот основной закон, который требует, чтобы во Франции и Португалии изготовлялось вино, в Америке и Польше — хлеб, а в Англии — железные, стальные и другие изделия.

Рикардо установил этим принцип неограниченного разделения труда и конкуренции между индивидуумами и народами как естественный закон развития государств.

Немецкие либеральные партии едва ли произвели выдающихся экономических и политических теоретиков. Исключение составляет остроумное сочинение В. фон Гумбольдта «о границах деятельности государства», изданное уже в 1792 г., но впервые опубликованное только в 1851 г., так что оно не могло оказать никакого непосредственного и положительного влияния. Гумбольдт выставил высшей и конечной целью каждого человека самое высокое и самое пропорциональное развитие его сил и индивидуальных особенностей. Причем необходимыми условиями достижения этой цели должны быть «свобода торговли и разнообразие положений». Забота государства о положительном благосостоянии граждан вредна, так как она препятствует развитию индивидуальности и своеобразности людей. Государство должно только заботиться о том, что необходимо для их безопасности по отношению друг к другу, и ограждать их от внешних врагов. Но оно не должно ни для какой другой цели ограничивать свободу.

Наиболее распространенным и наиболее влиятельным было в середине XIX столетия сочинение француза Бастиа о «народной экономической гармонии». Бастиа отвергает всякое вмешательство государства в свободу экономической конкуренции, ибо «справедливые» интересы сами собой согласуются: «Предоставляйте людям работать, — говорил он, — обмениваться, учиться, ассоциироваться, взаимодействовать, ибо, по естественному закону, из их предусмотрительных стремлений сами собой должны вытекать порядок. Согласие и прогресс благоденствия». Свободная конкуренция индивидуумов и нации в его глазах представляет великий естественный закон и принцип усовершенствования, неразрушимый, как все великие естественные законы. «Личный интерес, — говорит он, — есть та непреодолимая сила, которая двигает индивидуумов от одного прогрессивного шага к другому и в то же время побуждает их и к тому, чтобы извлекать пользу из этих шагов лично для себя; конкуренция же — это другая, столь же непреодолимая сила, которая овладевает каждым успехом, чтобы из владения отдельных лиц создать общее благо всего человечества. Эти обе силы можно в отдельности критиковать, но во взаимодействии же своем они составляют основание гармонии общества.

Все либеральные партии заключили эти идеи в свои экономические программы, как бы сильно ни отклонялись они друг от друга в прочих отдельных политических вопросах. Так, программа национально-либеральной партии требует решительной защиты существующего промыслового законодательства и покоящейся на нем экономической свободы против реакционных нападок. В вопросах же защитительных пошлин и свободной торговли партия эта предоставляет своим сочленам свободу мнений. Германская же свободомыслящая партия требует борьбы с государственным социализмом, равно как и с мерами, направленными к опеканию и стеснению промышленной жизни и сношений, свободы занятий и свободы передвижения».

Теория «гармонии общества» между государствами и индивидуумами есть односторонняя идеологическая абстракция. Уже Рикардо должен был сознаться, что замена человеческой рабочей силы машинами была часто убыточна для интересов рабочего класса, а Мальтус подтвердил, что при системе свободной конкуренции нужда, бедность и нищета низших слоев населения — неизбежны. Кто может, кроме того, решить, в чем заключаются «справедливые интересы» и «предусмотрительные стремления», которые сами собой должны вести к порядку и согласию? Об этом различные группы думают различно, и доказательством служит то, что не справедливость и не благоразумие, но отношения силы и власти управляют обществом, и не только гармония, но и эксплуатация одних другими составляет естественный закон общества.

Социальная история цивилизации показывает, что самые либеральные принципы осуществлялись только временно и только частично даже в странах, где их свободному развитию не противостояли никакие непреодолимые препятствия и где феодальные, цеховые и государственные оковы были вполне разбиты. Свободная конкуренция как отдельных индивидуумов, так и наций, должна была испытать на себе государственные ограничения посредством социальной защиты группы или целого внутри и с внешней стороны.

Либеральная теория предполагает, что каждый покупатель является знатоком всех товаров. Но при многообразии товаров и переменчивости условий их производства «честность и доверие» становятся недостаточными, и должна появиться государственная защита. Во всех государствах имеются поэтому законы для защиты клейма и рисунка против фальсификации пищевых продуктов и «нечистой» конкуренции, которая, как пишет Ю. Кохлер, скрывается, как протей, под разными формами и как раз избегает тех, которые наказуются законом для того, чтобы путем бесчисленных маскирований лишить честную торговлю плодов ее добросовестных усилий. Что тут нет никакого преувеличения, это подтверждает криминальная статистика, которая указывает, что с обострением конкуренции число наказаний за обман возрастает шаг за шагом.

Государственная защита, уделяемая законным образом рабочему классу, женщинам, детям, инвалидам и больным, оказалась в интересах общества необходимой, ибо здесь дело шло не о защите отдельных малоценных индивидуумов, но целых групп, которые терпят от перевеса экономических отношений, и против разрушающего влияния которых не могут устоять собственными силами отдельные здоровые и крепкие единицы. Сохранение же при этом небольшого количества малоценных индивидуумов вряд ли может быть даже поставлено на счет рядом с огромным преимуществом, которое получает преобладающая здоровая и продуктивная часть населения благодаря социальной защите.

Повинуясь необходимости, либеральные партии склонились, наконец пред фактами и внесли в свою программу социально-политические требования. Так, в заявлении национал-либералов в 1884 г. обещается поддержка всеми силами имперского правительства в его стремлениях, направленных к улучшению положения рабочих классов, при условии заботливого исследования каждой отдельной меры. Долее всего противилась государственной защите свободомыслящая партия. Когда в 1889 г. в германском рейхстаге зашла речь о страховании старости и инвалидов, один депутат заявил, что государство не в состоянии путем законодательства улучшить каким-либо существенным образом социальное положение населения, так как истинные источники народной силы лежат в инициативе отдельных индивидуумов и в свободной коалиции в противоположность принудительной. Другой депутат высказал предположение, что этим законом достигнута будет поддержка индивидуума на общественный счет; а третий, наконец, видел в таком законе даже «несчастье для народа и несправедливость по отношению к бедным». Между тем в их рядах возникло и другое убеждение, ибо правое крыло партии капитулировало пред социальной реформой.

Свободомыслящая партия сохранила дольше всего традиционные взгляды в вопросах о покровительственных пошлинах и о свободе торговли. Она и теперь еще стоит на той точке зрения, что из естественного разделения труда народов развивается международная гармония, и свободная торговля представляет единственный путь мира, и что в обмене товаров никакая страна, даже наиболее слабая, не подвергается эксплуатации и не терпит ущерба.

Историческое развитие опровергло и это положение. Все возвышающиеся народы думают о том, чтобы развить в собственной стране индустрию и торговлю и вывозить промышленные богатства. Франция не остановилась на виноделии, а Польша — на земледелии. Вследствие этого международный обмен и оборот приняли совсем другие формы, гораздо более сложные, нежели это предусматривается простыми формулами Рикардо, Бастиа и Кобдена. Во-первых, теория прибавочной стоимости действительна не только для эксплуатирования классов, но и для народов. Англия в течение целого столетия индустриально обирала все страны и накопляла добычу как национальное богатство. Во-вторых, все возвышающиеся промышленности могли развиваться только под защитой пошлин против чужой конкуренции, и повсюду замечались старания помогать падающему сельскому хозяйству тем же способом. Причина повышения национального богатства заключается в том, чтобы по возможности удовлетворить все потребности собственным производством, при этом вывозить как можно больше и ввозить только дешевый сырой материал. Конечно, не каждое государство может доставить себе такую роскошь либо вследствие своего незначительного пространства, либо вследствие недостатка природных вспомогательных сил, заключающихся в почве или капитале и интеллекте. На этих различиях покоятся экономическое и политическое положения власти в мировой политике и господство над чужими народами.

Что касается политических принципов либералов, то мы находим здесь менее единодушное убеждение, нежели в экономических стремлениях. В правом крыле национал-либералов находятся элементы, которые очень приближаются к консервативным элементам. Национал-либералы заявляют, что они борются за «конституционную свободу и конституционное право» и против чрезмерной централизации государственной власти, что они желают защищать и далее развивать самостоятельность и самоуправление общин. Фактически, однако, они довольны существующими политическими учреждениями, а в Саксонии они даже помогли ограничить избирательное право. Что, однако, несомненно нарушает либеральный принцип, так это то, что они стоят за исключительные законы против клерикалов и социалистов.

Германская свободомыслящая партия требует развития действительно конституционного управления в обеспеченной совместной деятельности правительства и народного представительства и посредством законодательной организации ответственного имперского министерства и «равенства» пред законом без различия лиц и партий. Германская прогрессивная партия явно выраженным образом стремится к развитию парламентарного управления. Все оттенки либерализма стоят, однако, на почве конституционной монархии. Демократически-радикальные идеи из средины XIX века сохранила только южно-германская народная партия. Она требует в своей программе (1868 г.) самоуправления народа в государстве и внесения в конституцию германских «основных прав» 1849 г.

Но они уже перестали быть фактическими республиканцами. Идея немецкой республики перешла всецело к социалистической партии.

Последовательная теория народного самоуправления требует прямого участия народа в законодательстве и управлении государством посредством референдума и инициативы. Она видит в депутатах только уполномоченных, заведующих делами избирателей. Эту политическую теорию можно бы рекомендовать, если бы народ был тем, чем его считают идеологи, если б он не был массой и не заключал бы в себе множества природных рабов, для которых подчинение управлению других представляет удобства и преимущества. Таким образом демократическая теория в своих выводах является абсурдом. Политическое устройство должно также предоставить политическому гению свободную арену деятельности для того, чтобы он, при случае, мог провести свои планы против воли своих избирателей и большинства, так как он, в силу своей личности, ставит мерилом свою собственную волю. Успехи политической истории достаточно подтверждают такую необходимость.

Политическая теория либерализма имеет своим источником учение об естественных правах и политическую философию XVIII века. Конституция представляет, согласно этой доктрине, договор, подобно всем прочим договорам, который может быть изменен, если обстоятельства того потребуют. Публичная власть исходит из суверенитета народа, который может распоряжаться ею по своему усмотрению и интересам. Либеральная теория видит в государстве только необходимое зло. Государство не имеет никакой другой задачи, как защищать личность, собственность и договоры отдельных лиц. Все экономические и духовные формы развития должны быть предоставлены свободной деятельности индивидуальных сил. Под именем «теории ночного сторожа» Лассаль осмеивал это учение, приписывающее государству только функцию защиты от грабежа и нападения. Государство, по мнению либералов, преследует только правовые задачи и — никаких социальных и культурных задач. Они требуют «полного правового порядка в государстве, в особенности равенства пред законом без различия состояния и партии». С одной стороны в отдельных лицах они видят только экономических предпринимателей, а с другой — они считают их в политическом отношении гражданами государства, равноправными и призванными к равнородному содействию в устройстве и управлении.

Против этой теории можно выставить исторические и принципиальные возражения. Без сомнения, договор, т. е. сознательное перенесение общественной власти на отдельных лиц, действителен на протяжении всей политической истории. Но он не есть единственная причина государственных устройств. Власть, которая по собственной силе и по собственному праву борется с отдельными лицами или группами и осуществляется ими, представляет не менее естественный источник общественных образований; затем мы не должны забывать и о первоначальном врожденном социальном инстинкте, который заставляет людей сходиться вместе и в своих естественных условиях допускает господство и подчинение.

Естественное происхождение государственной жизни есть причина того, что требуемые либеральной теорией равенство всех государственных граждан пред законами правового государства и равное участие всех в управлении и устройстве государства оказываются в действительности невозможными. Физическое различие между сильными и слабыми, экономическое различие между бедными и богатыми, духовное различие между умными и глупыми, моральное различие между энергичными и безвольными — словом, естественная противоположность между господами и слугами постоянно превращает в иллюзию гражданское равенство и обеспеченность пред законом.

4. Социалистические партии

Социалистическую теорию экономической и политической жизни нельзя так легко изложить и исследовать, как теорию консервативной и либеральной партий, ибо, во-первых, взгляды этой партии находятся более, нежели взгляды других партий, в состоянии внутреннего развития, а во-вторых, эти взгляды до такой степени устремлены в сторону идеала будущего, что критическое мерило приходится прилагать не столько к фактам и действиям, сколько к простым абстрактным, часто противоречивым гипотезам.

Исходный пункт новейших социалистических теорий заключается в критике капиталистического, экономического строя и его теоретических защитников. На первом плане социалистические писатели анализируют понятия конкуренции и добавочной стоимости. Лассаль, как и Маркс, оспаривает, что экономическая конкуренция есть соревнование личных способностей. Национальное богатство, о котором говорит либеральная теория, является богатством буржуазии и нищетой масс; хваленая буржуазная свобода есть свобода капитала, а равенство существует только между равноправными собственниками товаров. Называть экономическую конкуренцию «естественным условием» — неправильно. «Природа, — пишет Маркс, — не производит на одной стороне денежных и товарных владельцев, а на другой — владельцев только своих собственных рабочих сил. Это отношение не есть естественно-историческое, и также мало его можно назвать таким общественным отношением, которое было бы общим всем историческим периодам. Оно, очевидно, само есть результат предшествующего исторического развития, продукт многих экономических превращений, гибели целого ряда более старых формаций общественного производства». Также Лассаль и Родбертус отрицают, на подобных же основаниях, «естественность» капиталистической конкуренции. Современные отношения не возникли при господстве свободной конкуренции, и основания нынешних имущественных отношений не были заложены посредством свободной индустриальной работы. Они являются следствием двухтысячелетнего прошлого, в течение которого существовали рабство, крепостное право, помещичья власть и цеховая зависимость. Это были положительные государственные учреждения, под которыми и посредством которых рабочие, или их предки, как рабы, как крепостные, как цеховые ученики и подмастерья, производили для нынешних владетельных классов богатства, которыми они теперь владеют. Могли ли от природы появиться у одного земельная собственность, у другого — сырой материал и машины, словно они выросли так, как у третьего выросли его руки и ноги? Нет, земельная собственность и капитал образовались под защитой таких условий, как ленное право, право принуждения и право юрисдикции, не имеющие с природой ничего общего.

Теория Смита и Бастиа учит, что общественное положение есть следствие индивидуальной конкуренции и отбора личных способностей. И тот, и другой забыли, что накопление и унаследование собственности и вытекающие отсюда преимущества, если не совсем препятствуют, то во всяком случае значительно уже заранее ограничивают индивидуальную конкуренцию. Они забыли, что только внутри групп и классов имеет место отбор по индивидуальным способностям, что капиталистическое производство в своем историческом развитии также с имманентной необходимостью ведет к социальным ограничениям и привилегиям. Но социалисты в своей критике заходят слишком далеко, когда они хотят видеть во владеющем классе капиталистов только искусственную, с помощью государственных учреждений разведенную породу, которая совсем не имеет естественного права на владение и господство. Взгляд Лассаля с точки зрения историко-антропологической совершенно ложен. Нынешние капиталисты только в самой незначительной степени являются прямыми потомками защищенных цеховой зависимостью семей, и даже крупные земельные собственники большей частью выходят из буржуа. Не существует и в экономическом отношении никакой прямой, наследственной связи между тогдашней и нынешней собственностью. Члены нынешних владетельных классов сами вышли большей частью из первоначальных зависимых, крепостных, цеховых подмастерьев и их потомков. Но как либеральная, так и социалистическая теория забывает, что возвышение этих слоев не есть индивидуальное, а только семейное, и что восхождение по социальной лестнице имущественного распределения совершалось в течение многих поколений. Возникновение всех сословных образований может быть понято только генеалогически. Повсюду господствующие и руководящие классы отличались в эпоху своего возвышения и расцвета относительно более высоким морфологическим характером. Также точно и буржуазия, как это указывают социально- и историко-антропологические исследования, отнюдь не была создана путем волшебства из ничего. Культура буржуазии представляет антропологический продукт. Этого не хотят, однако, признать те самые социалисты, которые в прочих случаях с пафосом заявляют, что капиталистический период есть «расцвет всего предшествовавшего развития».

Политический перевес господствующих классов социалистическая теория сводит к присвоению добавочной ценности. Плата, уплачиваемая рабочему, покрывает, согласно этому взгляду, только издержки производства самого рабочего и соответствует той сумме жизненных средств, или их денежной стоимости, которая необходима в среднем, чтобы поддерживать работоспособных и при выбытии их вследствие старости, болезни или смерти заменять новыми рабочими, чтобы таким образом размножать рабочий класс в необходимой степени. Эта добавочная ценность состоит в земельной ренте, предпринимательском барыше и процентах с капитала. В эпоху помещичьей зависимости она заключалась в десятине и в барщинных работах, в эпоху рабства — в личном обладании рабочей силой человека.

Экономическая теория истории, представляющая научное основание современного социализма, считает прошлую социальную историю необходимой и признает, что без образования классов и эксплуатирования посредством добавочной ценности немыслимо было бы более высокое развитие культуры, а развитие более тонкой цивилизации было бы возможно только для господствующих групп. Эта теория безусловно признает, что рабство, крепостничество и наемная работа были необходимы, существовали по праву и были полезны, и что культурное развитие неизбежно было связано с «эксплуатацией людей людьми».

Тем удивительнее кажется противоречие, когда приверженцы этой самой теории начинают со страстностью нравственного негодования клеймить эту эксплуатацию людей людьми. В таких случаях они видят в присвоении добавочной стоимости господствующим классом только злоупотребление силой и презренное стремление к наслаждению. Они забывают тут, что добавочная стоимость есть также интеллектуальный и моральный продукт господствующих классов и служит задачам цивилизации.

В неменьшее противоречие впадают они и тогда, когда образование классов выводят только из экономических причин, а изменение социального расчленения — только из изменения экономической техники. Отсюда происходит ложный взгляд, будто до рабства не было эксплуатации добавочной стоимости и социального неравенства. Они осмеивают поэтому выведение образования классов из общей человеческой природы. Для них природа людей есть неопределенная сила, которая посредством экономических отношений механически формируется и определяется. Они видят в эксплуатировании добавочной стоимости не биологическую, но «преходящую историческую категорию», и черпают из этого упование, что эта категория может совершенно прекратиться, когда экономическое производство достигнет такой высоты, которая всем индивидуумам — одного ли государства, или всего рода человеческого — это не выяснено — в избытке предоставить материальные жизненные средства.

Такое противоречие в социалистической теории становится еще более запутанным после того, как Маркс, побуждаемый, без сомнения, дарвинизмом, случайно выставил образование классов и эксплуатирование добавочной стоимости не как историческое, но как естественно-биологическое явление. «Классы и цехи, — пишет он, например, — происходят из того же естественного закона, который регулирует разделение растений и животных на виды и подвиды, и только на известной ступени развития наследственность каст или исключительность цехов декретируется как общественный закон». Более того, Маркс учит, что присвоение добавочной стоимости имеет свое естественное основание в том, «что, лишь только люди с трудом выходят из своего первого, животного состояния, их работа сама уже в известной степени объединяется, и наступают отношения, в которых добавочный труд одного становится условием существования другого».

Добавочная стоимость имеет таким образом, согласно Марксу, «естественный базис», — яснее сказать, биологический и антропологический базис, который и теперь еще продолжает существовать в экономическом эксплуатировании классов и рас. Добавочная стоимость изменяет в истории только свое содержание в зависимости от технической ступени, достигнутой в воинственном или экономическом добывании средств пропитания. Дарвин признал естественный базис добавочной ценности, именно борьбу за существование, как закон развития всего органического иира, а Маркс — как побудительную силу всей «донынешней» социальной и политической истории.

Маркс придерживается странного представления, что образование классов и присвоение добавочной стоимости были необходимостью только для настоящего времени, но не для будущего. Он достаточно утопист для того, чтобы в теперешнем развитии, от первых, первобытных состояний до высоты капитализма, видеть «простую предварительную историю человеческого общества». С социалистическим обществом начинается впервые настоящее собственно-человеческое общество, в котором идеал гражданского просвещения может быть осуществлен.

Вполне неоснователен упрек, будто социалисты проповедуют естественное равенство индивидуумов. Даже Руссо и Р. Оуэну это никогда не приходило в голову. Скорее это были либеральные теоретики, такие, как Локк, А. Смит и Д. С. Милль, которые говорили о врожденном, естественном равенстве всех индивидуумов и все различия сводили только к обстановке, питанию и воспитанию. Маркс признавал неравные индивидуальные дарования и неравную продуктивность как естественные привилегии, а Энгельс объявил абсурдным всякое равенство, которое выходит за пределы отмены классов. С. Фурье хотя и отвергал классовые и сословные различия, но в ассоциациях своего будущего общества допускал только те различия, которые соответствуют естественным предрасположениям и способностям. В заключение укажем еще на одно положение из одной речи Либкнехта: «Конечно, равенства всех людей в том, что касается предрасположений и способностей, мы никогда не достигнем, — сказал он: — такое равенство было бы даже гибелью для прогресса. Различие индивидуумов есть необходимый рычаг культуры. Итак, мы вступаемся в социализме за право индивидуума, которое в настоящее время только тогда может оказаться действительным, когда оно принадлежит господствующему классу».

Равенство, которого требует социалистическая теория, заключается в равенстве социальных условий развития, — требование, поставленное самим Дарвином и другими дарвинистскими социологами, как, например, Кидд. Самодеятельность и ответственность для социалистического убеждения составляют логически вытекающее требование, о котором, как говорит Лассаль, уже не спорят более, но сюда должна присоединиться еще солидарность интересов, общность и взаимность в развитии, и таким образом в его теории социализм является как бы душеприказчиком либерализма.

Всестороннее развитие индивидуумов, которое Маркс ставит целью общественного развития, и неистощимость, и разнообразие талантов, о чем мечтает Бебель, связаны с двумя гипотезами, о которых социалисты по настоящее время еще не достаточно серьезно размышляли и в обсуждении которых они выказывают себя совершеннейшими утопистами.

Прежде всего требуется гигантское развитие всех продуктивных сил, которое исключает всякое разделение труда и всякий недостаток в материальных средствах существования; далее — необычайное развитие морального и рассудочного образа мыслей отдельных индивидуумов. Но это такие условия, на историческую возможность которых могут надеяться и о которых могут мечтать только утописты.

Мы не имеем никаких оснований для того, чтобы предполагать, что национальное богатство может в определенный срок времени достигнуть таких колоссальных размеров, чтобы доставить всем равные условия развития, не говоря уже о равных возможностях наслаждения. Тот, кто понимает кое-что в исторической и социальной антропологии и кто знает ограниченные и уже израсходованные антропологические силы какой-либо нации, тот, в интересах целесообразного пользования национальным состоянием для расового отбора, должен будет требовать дифференцирования условий развития не только по роду профессий и талантов, но и сообразно расам, полу и классам.

Гумбольдт требует «разнообразия положений» для индивидуального развития. В действительности вариация условий существования есть причина всех наследственных вариаций и, — если сюда примешивается отбор — то и всех наследственных усовершенствований. Для человека на этом обосновывается требование разнообразия социальных положений, которое наиболее целесообразным образом содействует развитию различных органических дарований. Ибо равенство условий развития только там находит свое естественное оправдание, где антропологическая структура и экономический способ производства однородны. На основании этого, — как говорит Ницше, — было бы справедливо давать равному равное, а неравному — неравное.

Кто имеет дело не с абстрактным понятием, а с человеком, и берет его каким он существует в природе и истории, тот будет считать в высшей степени вероятным формирование классов и в будущее время. Дифференцирование общества на группы по способностям, интересам и потребностям всегда будет существовать, а что в основании этих групп всегда будут лежать антропологические причины, то на этот счет уже не может быть никаких сомнений после того, что установлено естественно-научным опытом.

Социалисты безусловно признают, что индустриальное соревнование в отношении продуктивной работы и борьба за положение и наслаждение, выражающаяся в личном соперничестве, никогда не прекратятся. Они отвергают эту борьбу только между семьями, сословиями и расами. Между индивидуумами, напротив, соревнование должно быть усилено до высшей степени. «Известное соревнование членов общества, — пишет Каутский, — так же как и отбор наиболее способных составляет необходимое предварительное условие не только всякого прогресса общества, но и его укрепления на раз достигнутой высоте. Уничтожение классового различия и уравнение жизненного положения отнюдь не означают уничтожения всех других социальных различий, которые могут действовать возбуждающим образом на отдельных индивидуумов. Внутри рабочих цехов обнаруживаются все-таки различия в степени уважения, власти и рода деятельности, и эти различия еще усилятся в социалистическом обществе».

Такое понимание стоит в прямом противоречии с теорией Маркса, который учил, что эти различия будут преодолены в социалистическом обществе. Однако, если мы берем одинаковым исходным пунктом соревнование, то нет никакого сомнения, что усиленные таким путем индивидуальные различия, разница в почете, власти и занятиях, скоро нарушат равные условия житейского положения, а естественный семейный и групповой эгоизм будет пытаться удержать и усилить достигнутые преимущества. Ибо этот род эгоизма не есть произвол, а необходимый физиологический закон в биологической экономике социального развития.

«Индивидуум» и «общество» социалистической теории есть абстрактное понятие, без всякой антропологической плоти и крови. Эта теория совершенно упускает из виду, что индивидуальные дарования органически связаны с семьями и расами, что семьи и расы и происходящие из них классы суть антропологические реальности, органическая замкнутость которых хотя временно и может исчезать, но которые всегда стремятся все-таки снова ввести неравенства прав и обязанностей и указать для рас сословий, семей и индивидуумов разнородные занятия и положения.

Маркс имел только смутное представление о том, что развитие требует физиологических факторов для «союза свободных людей» и что оно должно пройти через исторические процессы, «которые совершенно изменяют людей и условия» (!). Он сравнивает современное поколение с евреями, которых Моисей водил по пустыне, и которое должно погибнуть (!), чтобы уступить место людям, выросшим для нового мира.

Лапуж пишет: «Социализм должен будет, во всяком случае, иметь селекционный характер, или он никогда не осуществится. Но осуществление его возможно только с людьми, которые иначе созданы, нежели мы, а таких людей может развести один только естественный отбор». Мы не верим, чтобы даже самый строгий отбор мог произвести такую фундаментальную перемену в людях; а тот, кто хоть сколько-нибудь исследовал антропологическую историю европейской цивилизации и современное антропологическое положение европейских народов, непременно должен считать «полное преобразование людей» антропологически невозможным. Антропологи признают стойкость европейских рас; они пришли к убеждению, что процесс культуры с естественной необходимостью истощает и разрушает наиболее одаренные расы и что даровитость рас приобретена не в процессе культуры, но произошла в далеком прошлом, в естественном процессе строгого отбора в борьбе за существование, а социальная история цивилизации только возвысила и развила, посредством целесообразных социальных учреждений, отбора посредством целесообразных социальных учреждений, отбора сословий и внутри-группового размножения, естественно растущие силы.

Физиологическое основное заблуждение социал-демократической теории заключается в убеждении, что всякое социальное и интеллектуальное событие находится в зависимости от экономических отношений и в отрицании в истории и жизни личного и расового фактора. С другой стороны эта теория неверно считает рационалистическое просвещение всеисцеляющим средством и принципом прогресса. Популярное мнение, что люди могут изменить естественные законы общества, когда они познали эти законы и что отныне они могут делать историю сознательно и планомерно, противоречит собственному опыту человека относительно его собственной истории.

Повторяем: Маркс неправильно определяет историю как «продолжающееся преобразование человеческой природы». Народы, которые имеют в виду социализм, сохранили неизмененными физиологические основные черты своей общей человеческой и расовой природы. К этим неизменяемым свойствам принадлежит на первом плане и побуждение к господству, проявляет ли оно себя в отдельных лицах или же в целой группе. Общество без государства, т. е. без господствующей и принудительной общественной власти, о котором мечтают социалисты, как о конечной цели, никогда не осуществится. Борьба за власть и преобладание будет существовать по-прежнему, оставаясь незаменимой побудительной силой для всех политических приспособлений и отбора. Будут всегда вновь появляться политические таланты, которые сумеют управлять людьми и господствовать над положениями, таланты, которые по собственному побуждению и благодаря совершенству своей силы будут достигать возвышенного положения, не дожидаясь, чтобы их избрал для этого народ или призвал представитель династии. Всегда будут существовать и добровольные рабы, которые по неспособности или из удобства охотно будут допускать повелевать собой и руководить и при известных обстоятельствах будут подчиняться даже плохому руководству. Против добровольного рабства все учреждения свободы явятся пропащими, тщетными усилиями, а для холопа — хорошо, когда с ним поступают, как с холопом, и пользуются им, как холопом.

Ничто не дает оснований думать, что рабочий класс явится новой породой, которая должна будет в классовой борьбе закалить себя и возвыситься до образования того совершенного общества, которое носилось перед взорами Маркса как коммунистический идеал. Если мы и не держимся воззрений авторов, видящих в рабочем сословии только провеянные через сито плевелы, то все же не можем признавать в нем благородного сословия будущего.

Глубже взглянув на физиологию и патологию народов, мы должны будем удовольствоваться скромной надеждой — сохранить и защитить посредством расовых гигиенических и расовых политических мероприятий здоровое и благородное состояние современной породы людей. Усиленное до высокой степени интеллектуальное и техническое развитие расовых предрасположений должно быть закончено и укреплено посредством физиологического расового отбора.

Возрастающее наследственное вырождение во всех кругах народа, вследствие недостатка в физическом отборе нуждается в решительном социальном исправлении. Надо серьезно позаботиться о воспитании нового сознания относительно обязанностей супружеского выбора и рождения детей. Надо, чтобы укрепилось сознание, что порождать заведомо больных детей — это одно из величайших преступлений. Гуманная цивилизация, заставляющая нас оказывать достойную имени человека помощь слабым, больным, выродившимся индивидуумам, не должна быть отвергнута; но дальнейшему размножению таких субъектов — которое мы ставим отдельно от простого удовлетворения полового влечения — должны быть поставлены препятствия путем обычая, общественного мнения, а в случае необходимости — и посредством законов. Ибо естественный подбор необходим, чтобы сохранить здоровые органические основания для политического и духовного развития, и все общественные гигиенические мероприятия должны руководствоваться только такими мотивами, которые могут гарантировать лучшие и целесообразнейшие условия для сохранения и развития рас.

Но прежде всего надо предоставить крестъянскому сословию более действительную социальную защиту, именно там, где германский элемент более всего сохранился. Там же, где индустриальное развитие подвинулось вперед, надо оказывать такую же защиту рабочему сословию, чтобы сохранить в нем лучшие антропологические вариации и содействовать их укреплению. Следует также создать возможность развития, которая для уравнения капиталистического перевеса облегчала бы целесообразное возвышение по социальной лестнице, не впадая при этом в крайность тепличной культуры, слишком скоро истощающей талантливые предрасположения в низших слоях и слишком много скопляющей их в высших слоях. Та нация наиболее производительна, которая щадит большую часть расы, удерживая ее в простых и здоровых условиях жизни, и только медленно и по мере надобности позволяет возвышаться талантам, так что в крестьянском и рабочем сословиях остается в запасном состоянии неистощимый источник потенциальных и сохраненных сил и дарований, в то время как избранные и возвысившиеся индивидуумы, повинуясь неизбежному социальному естественному закону, истощаются в процессе созидания высшей культуры и ее насаждения.

Борьба против вредных влияний капитализма не составляет уже нынче отличительного признака социал-демократии. Накопление больших состояний открыло новое обширное поле деятельности технике и экономической организации, которые усиливают экономическое производство до высшей степени, но при этом безрассудно и бессовестно эксплуатируются лучшие силы расы, и социальная сила сосредоточивается в руках лишь немногих семей, которые не могут или не желают сознать свою великую социальную ответственность. На вершине своего развития капиталистический способ производства становится препятствием для социального отбора естественных дарований; он становится анти-селекционным. Мы поэтому убеждены, что будущее принесет с собою великие экономические перевороты, которые будут носить конституционный и коллективистский характер. Но такая организация будет означать только техническо-экономическое преобразование и отнюдь не включать необходимым образом свободных учреждений. Свобода не есть дело учреждений, но она является результатом борьбы и испытания сил. Насколько рабочий класс в состоянии будет, путем самостоятельных экономических организаций, принять участие в техническом процессе преобразования общества, настолько он и приобретет политическую власть и законодательное влияние. С этой точки зрения мы и считаем современную классовую борьбу необходимой и благотворной побудительной силой в культурном развитии народов.