В небольшой горнице с кирпичным полом на обитых раскрашенной под деревья и зверей парусиной табуретах сидело несколько человек. На столе возвышался огромный жбан с пивом, стояли стаканы, кружки и бутылки с вином.

На первый взгляд, это была пьяная пирушка, судя по развязным позам, расстегнутым камзолам и беспорядку, царившему на столе.

Эту картину сверху освещали шесть восковых свечей, которые были вставлены в подсвечники, вделанные в железный круг, подвешенный на цепях к потолку.

Но все это казалось пьяной пирушкой лишь на первый взгляд. Вино было расплескано и разлито по стаканам, но его не пили… Лица были разгорячены, и глаза блестели, но не от вина…

Благодаря этой обстановке трудно было предположить, что здесь собрались заговорщики.

Это не было ни подземелье, ни какой-нибудь таинственный замок, а, напротив, самое обыкновенное жилье обыкновенного обывателя, с отпертою дверью, и именно поэтому трудно было предположить, что тут собралась не веселая компания для разгульного времяпровождения, а люди, задумывающие серьезное дело.

И насколько это серьезное дело не соответствовало попойке, настолько эта попойка предохраняла от всяких подозрений. Людям, умеющим действовать, скрываться не надо; необходимо только уметь скрыть свои действия.

Один из сидевших за столом сказал:

— Как угодно, а я считаю, что наше дело проиграно!

— То есть как проиграно?

— Немцев нам не побороть!

— Ты думаешь, Россия так-таки навсегда в их руках и останется?

— Ах, не знаю я ничего!.. Вижу только, что Бирон держится как ниспосланное свыше наказание, словно язва египетская, и ничего с ним нельзя сделать!

— Да неужели нельзя свалить его?

— Нельзя. Держится он, что ни делали! Уж на что Волынский повел дело, а и он потерпел неудачу, и все осталось по-прежнему.

— Хуже прежнего!

— Так дальше жить нельзя!.. Я не о себе говорю — мне что ж! — но мне за людей обидно… ведь это иго хуже татарского!..

— Взять да разом и кончить!.. Что с ним церемониться!

— Не говори вздора-пустяка!.. Если б можно было — давно кончили бы.

— Надо прямо народ поднять.

— Прошли, брат, те времена, когда перевороты делались народным возмущением. Нынче ничего этим не добьешься…

— Войско надо на свою сторону перетянуть…

— Разве оно не на нашей стороне?

— В войске ропот на немцев идет большой.

— Наверху там сидят немцы, бироновцы, вот и ничего с войском и не сделаешь.

— Я говорю, наше дело проиграно.

— Позвольте, господа! Но что мы можем сделать? Ну, конечно, мы все умереть готовы хоть сейчас, я первый себя не пощажу, и ты, и ты, и все мы готовы умереть… Но и только… Погиб Волынский, погибнем и мы… А суть в том, что после Волынского там, наверху, никого не осталось, кто мог бы идти с нами. Все преданы Бирону и смотрят из его рук… Россия продана, и на этот раз разрушение ее неминуемо.

— Ну, если историю вспомнить, то не впервой на Руси лихолетье — выходили до сих пор, авось, и с Бироном справимся.

— Не справимся!.. На этот раз разрушение, говорю, неминуемо.

— Ведь в самом деле, что ж нас — маленькая горсточка, а что же мы можем сделать?

— Погодите, господа! Я думаю, что не маленькая нас горсточка. Одни мы что ли русские? Или больше ни у кого уже сердца русского нет? Да что вы!.. Много народа чувствует так же, как мы. Только начать следует, а там и пойдет…

— Начать, так начать!.. Вот это — дело!..

— Дело! — подхватили несколько голосов сразу.

— И то правда! Что ж ждать? Все равно помрем…

— Погодите, господа!..

— Чего годить-то? Не трусить… Начнем, а там пусть пристанут к нам другие, а если не пристанут, все равно пример покажем.

— Позвольте минуту терпения! Позвольте просить вас, господа, выслушать, — заговорил сидевший до сих пор молча на углу стола.

Это был Жемчугов.

— Тсс… Митька говорит! Пусть Митька скажет! — послышались голоса.

— Я понимаю вас, — начал Митька, — и вполне разделяю вашу горячность. Если бы мы действительно дошли до отчаяния, то иначе и поступить нельзя было бы, ибо примириться с тем, что творится теперь, никто из нас не может… Но такой крайний шаг еще преждевременен. Я знаю, что теперь невыносимо, что мы готовы служить и повиноваться государыне, венчанной на царство и на священную власть, но не стерпим повиновения пред временщиком, потому что временщик — такой же простой смертный, как и мы, и служить ему мы не станем…

— Не станем! — раздалось со всех сторон.

— А между тем власть в его руках, и он гнет нас ради того, чтобы сохранить свое положение… Подлый раб, он хочет из нас сделать рабов.

— Нет, я убью его, как собаку, — крикнул чей-то голос.

— Вот у меня, — продолжал Жемчугов, — есть Ахметка, так он все говорит: «Я тебя зарежу!» или спрашивает: «Кого резать нужно? » Дайте срок!.. Нужно будет — мы на Бирона Ахметку пошлем — он с ним справится один… Но теперь еще не время. Вы думаете, на верхах нет никого, кто думал бы вместе с нами теперь? Ошибаетесь! Теперь там врагов Бирона больше, чем до того, как схватили Волынского. Волынский был горяч от природы и поступал так, как не надо. Пошел он на рожон и напоролся, и все тут. Кто дела не жалеет, тот иди по его следам и… укрепляй герцога Бирона, потому что он после каждой такой победы чувствует себя лишь сильнее. Нет, нынче умней стали. Нынче я на месте герцога Бирона боялся бы собственной тени; она может быть враждебна ему. Теперь он не сумеет отличить врага от друга, и его гибель близка, ближе, может быть, чем сам он думает и чем предполагаете вы… Конечно, Волынского жаль, но вольно ж ему было самому лезть… Но вот что я вам говорю — дайте мне срок — ну, полгода…

— Длинный срок! — сказали многие. Митька покачал головой.

— Или вы так уж торопитесь разделить участь Волынского? Ну, коли желаете, и вас прихватят к нему. Да если бы я у вас спросил пять лет, и тогда бы срок был бы мал, чтобы свалить временщика! Вы думаете, что так это стоит лишь захотеть?..

— Да ведь бывают времена, когда он непрочен…

— Пустяки и сплетни! — махнул рукой Жемчугов. — Бирон сидит так прочно, как ни один временщик не сидел… Эти слухи ходят лишь оттого, что слишком уж многим хочется, чтобы он был непрочен. Ну, а я прошу у вас всего лишь полгода и ручаюсь вам, что через полгода герцога Бирона в Петербурге не будет!

— У тебя есть на то основания? — спросило сразу несколько голосов.

— Есть.

— И серьезные?

— Я никогда зря не говорю; мне поверить можете.

— А можно узнать: какие?

— Вам нужно; только помните — молчать нужно.

— Кажется, ты знаешь нас.

— Ну, так вот! Выслежена любовница герцога Бирона, к которой он ездит только по ночам… Стоит только представить неопровержимые доказательства этого императрице Анне Иоанновне — и дни Бирона сочтены…

Это известие произвело потрясающее впечатление. Все как-то смолкли сначала, потом сразу раздалось несколько голосов:

— Виват, Митька! Вот это ловко!.. Молодцом!..

— Теперь вы видите, что поверить мне можно и что я не прошу вас зря ждать.

И все почти хором ответили:

— Согласны!

В это время в сенях, через комнату, раздался звук разбитой рюмки.

Это был своего рода сигнал. Рюмка была приспособлена так, что иначе нельзя было отворить дверь, чтобы не разбить ее.

Едва раздался звон стекла, в минуту все лица преобразились, кто-то затянул песню, заговорили все сразу, и, когда вошло еще двое гостей, можно было голову отдать на отсечение, что тут происходит пьяная оргия, и ничего больше.