Брюль, увозя сокровища, главным образом боялся, что за ним будут следовать по пятам или нападут на него врасплох на дороге.

Чтобы убежать от преследования сзади, он скакал почти без отдыха, а чтобы на него не было нападения в пути, он окружил себя двенадцатью отборными, преданными людьми, которые составляли впоследствии ядро его стражи. Ехал он в карете, а его телохранители окружали его верхом.

Они делали поистине невероятные переезды, но непрерывно продолжать их все-таки не могли, потому что требовался отдых и для самого Брюля, и для сопровождавших его.

Для отдыха он пользовался остановками в городках и местечках, где менял лошадей и где считал себя в безопасности. Однако, как только наезжали за ним в местечко новые путешественники, Брюль из боязни, не погоня ли это, поспешно снимался и ехал дальше.

Во время одной из таких остановок он дождался вечера и, когда новых путешественников не приехало и было уже так поздно, что они уже не могли приехать, Брюль решился заночевать, не обратив внимания на троих гостей, остановившихся на проезжем дворе еще раньше его приезда и безмятежно игравших в кости. Но за свою оплошность он чуть-чуть не поплатился.

Эти трое людей оказались клевретами примаса, более сообразительными, чем остальные. Они верхом по лесным тропинкам и через болота пробрались напрямки, опередив Брюля в таком месте, где проезжая дорога делала заворот, и, приехав ранее его в постоялый двор, дождались его тут, разыграв роль беспечных путешественников.

Ночью, когда все уже спали, эти трое пробрались в комнату, которую занимал Брюль.

Но он оказался все-таки предусмотрителен. С самого начала путешествия он употреблял такую хитрость на ночлегах, что делал лишь вид, будто лично занимает комнату, а в действительности укладывал спать в этой комнате троих из своих сопровождающих, сам же через окно или каким-нибудь иным незаметным образом отправлялся в карету, где у него под сидением был привинчен сундук с короной и драгоценностями.

Эта предосторожность спасла его.

Клевреты примаса, проникнув в якобы занимаемую Брюлем комнату, нарвались там на трех самых сильных и ражих людей из его свиты и чуть не были сами уничтожены ими. Произошла настоящая свалка, одна из тех, какие, впрочем, довольно часто случались на заезжих дворах и в гостиницах того времени.

Приверженцам примаса пришлось бы плохо, если бы к ним на помощь не подоспел странствующий приказчик, который, несмотря на свои почтенные годы и скромное положение, великолепно владел шпагой, кстати оказавшейся у него на поясе.

Люди Брюля были побеждены, но только к утру выяснилось, что сам он остался цел и невредим и успел ускакать в карете дальше с девятью остальными, спавшими на сеновале так крепко после целого ряда утомительных переходов, что не слыхали происшедшей свалки. Кучер едва мог добудиться их, чтобы следовать за Брюлем.

Под видом странствующего приказчика пробирался в Варшаву не кто иной, как сам Станислав Лыщинский, новый избираемый король польский. Поэтому было немудрено, что он умел владеть шпагой.

Людей примаса, после неудачи их с Брюлем, он уговорил возвратиться вместе с ним в Варшаву, потому что все равно, если бы они даже и догнали теперь Брюля, они, как опознанные им, не могли уже ничего сделать. Это рассуждение было совершенно справедливо, и они возвратились в Варшаву.

Однако Станислав не открылся им вплоть до приезда туда; но приехав, он, разумеется, из чувства благодарности приблизил к себе троих, выказавших такую преданность по отношению к нему, людей.

Среди этих троих Ставрошевский был главным действующим лицом, и о нем быстро сложились целые легенды. На самом деле, собственно, король помог ему избавиться от опасности; но молва, наоборот, приписывала Ставрошевскому спасение короля.

Ставрошевский сделался героем дня и первым лицом при короле в то время, когда Станислав, после «свободного» его избрания сеймом, побывал в костеле Святого Яна и принимал уже королевские почести.

Тут, в чаду успеха, Ставрошевский женился на дочери гродненского магната Грембло, Марии.

Они еще справляли медовый месяц, как вдруг Ставрошевский бежал со Станиславом Лыщинским в Данциг.

Последовавшие затем неудачи короля, развенчанного силою русского оружия, немедленно отразились и на Ставрошевском, и ему пришлось теперь скрываться от мести всесильного временщика Брюля, так как о его подвиге, то есть нападении на Брюля, слишком много кричали. Брюль в числе первых же своих распоряжений отдал приказ схватить Ставрошевского и предать суду за государственную измену. За государственную измену полагалась смертная казнь, а само понятие преступления было очень растяжимо, и Ставрошевскому пришлось скрыться.

Однако мстительный Брюль не успокоился; он не сменил гнева на милость и продолжал находить следы Ставрошевского, хотя последнему до сих пор удавалось убегать от его преследований.

Его жена, пани Мария, у которой вскоре вышли недоразумения с родителями, сделалась типичной авантюристкой, одной из тех, каких было много среди общества восемнадцатого столетия.

Впрочем, она уже от природы была такова, что романтическо-щекотливая неопределенность ее положения нравилась ей, и она переезжала с места на место, добывая какими-то неведомыми, подчас доходящими до гениального изощрения, путями себе средства. Она побывала и в Париже, и в Венгрии, и при разных дворах микроскопических немецких государств, и, наконец, очутилась в Петербурге, прожив пред тем довольно долго в Москве.

Мать пани Марии была русская, да и сам Грембло давно обрусел, любил русский язык и русские обычаи как давнишний служака русской армии, еще времен Петра Великого. Он удалился в Гродно, к себе, в 1730 году, после восшествия на престол императрицы Анны Иоанновны, не желая подчиниться правлению немцев и в особенности курляндского конюха Иоганна Бирона. Поэтому он и на сейме стоял за Станислава как за кандидата, нежелательного России. Таким образом, пани Мария отлично говорила по-русски, имея вообще большие способности к языкам.

Ставрошевского звали Станиславом, и пани Марии в своих скитаниях случалось уже встречать «Стася» обыкновенно в преображенном и измененном виде, так что она ничуть не удивилась, увидев его у себя под фамилией Финишевича.

При этих встречах, которых, может быть, Стась Ставрошевский и сам искал, он производил на жену невыгодное для себя впечатление как опустившийся, несчастненький человек, не сумевший захватить счастье, когда оно было у него в руках, раз навсегда промахнувшийся в жизни, дошедший до ничтожества. Любить его она никогда не любила, а вышла замуж, одурманенная его тогдашним успехом; но этот дурман сейчас же прошел у нее, как только Ставрошевский вместо первого лица в государстве стал преследуемым преступником, объявленным вне защиты законов. Она даже возненавидела Стася, потому что видела в нем помеху устроить свою судьбу так, как она хотела. Выгодным замужеством она уже не могла выйти на широкую дорогу, имея такого мужа, как Ставрошевский.