Пани Мария делала доктору Роджиери перевязки сама и ухаживала за ним так внимательно и с таким рвением, что он, наконец, пришел в себя, и это явилось чрезвычайно благоприятным признаком в смысле его выздоровления. Он открыл глаза, увидал пред собой Ставрошевскую, сделал несколько вопросов, узнал, что он у нее в доме и что она сама ходит за ним. Затем он попросил есть. Пани Мария дала ему бульона и предложила вина; он съел почти полную чашку бульона и сделал несколько глотков вина, после чего почти сейчас же заснул благодетельным для него сном.

Пани Мария сидела в кресле и смотрела на красивое лицо доктора Роджиери. Он ей нравился. Ей казалось, что как будто было много общего в их судьбе. Да это и на самом деле было так.

В сущности, доктор Роджиери был таким же бездомным существом, как и она, скитался по миру, добывая себе своим собственным умом средства. Натура у него, по-видимому, была такая же широкая и требовательная, как и у нее, но и ум тоже был недюжинный, потому что он умел, как и она, в сущности, из ничего составлять себе обстановку, по крайней мере, кажущейся роскоши и несомненного довольства.

«Вот если бы мне, — думала пани Мария, — попался такой человек вместо этого героя на маленькие дела, Стася Ставрошевского!.. Этот не потерялся бы пред несчастьем, а сумел бы выйти во всех случаях победителем. А разве это так трудно?! — и улыбнувшись, она словно оглянулась в этот миг на все пережитое ею и убедилась, что сколько раз в этом пережитом она должна была, казалось, пасть, пожалуй, ниже своего мужа, но всегда находила тот или иной выход и заставляла как будто события даже подчиняться себе. — Да, с этим человеком, — продолжала она думать, глядя на Роджиери, — я могла бы пойти рука об руку, и мы оба достигли бы всего, чего захотели бы!»

— Так в чем же помеха? — спросил вдруг доктор Роджиери, открывая глаза.

Пани Мария, совершенно не ожидавшая этого, вздрогнула и, ничего не понимая, проговорила, испугавшись, что итальянец опять забредил:

— Какая помеха? О чем вы говорите, синьор?

Они говорили по-французски, но она вставляла нарочно итальянское обращение.

— В чем же помеха, — опять проговорил Роджиери, — чтобы осуществить ваши мысли?

— Мои мысли? — удивилась пани Мария. Ей стало как будто даже жутко. — Но почему вы знаете их?

Доктор Роджиери, чувствовавший себя значительно бодрее после сна, заговорил почти как совсем здоровый.

— Вы забыли, синьора, что я — чародей и алхимик и что читать мысли других людей входит в задачу моего ремесла! Я уже проснулся несколько времени тому назад, но лежал с закрытыми глазами, потому что чувствовал музыку ваших мыслей. Простите, иначе выразиться не могу! И я боялся нарушить эту музыку и с затаенным дыханием следил за вашими мыслями. Да, я тоже одинок, как вы, и я был бы счастлив иметь возле себя друга, с которым мог бы идти рука об руку дальше!.. Несчастный случай, приведший меня к вам, приносит мне, по-видимому, счастье. Так, мы сами не знаем, что для нас в этой жизни — зло и что — добро!.. Благодаря вашему уходу за мной, да, только благодаря ему, я теперь поправлюсь, это я знаю наверное! В своей жизни я знал много женщин; одни из них были влюблены в меня, другие преклонялись пред моими знаниями, иные боялись меня, иные увлекались таинственностью, которою я окружен; со многими из них я испытывал, не без взаимности, минуты восторга. Эти минуты бывали прекрасны, но никогда я не испытывал в жизни того, что называется на обиходном языке простым, здоровым счастьем. До сих пор жизненный огонь жег меня, но не давал мне теплоты, и теплоту узнал я только здесь, у вас, в вашем доме, куда я был принесен умирающий и где я умер бы, если бы не было вашей теплоты, согревшей меня. Ваш трогательный, внимательный уход за мной возвышался до чистой, стоящей выше упрека, ласки, а такой ласки я еще не знал в жизни и не знал, как хороша она. Теперь, когда я узнал ее, понятно, что я хочу и дальше не отказываться от нее, и мне кажется, что нет помехи, чтобы соединиться нам! Ведь вы — вдова, а я холост. Оба мы — католики, и наш брак может быть заключен, когда вы его пожелаете! — и, проговорив это, Роджиери протянул руку пани Марии.

Она протянула свою и ответила ему пожатием, после чего произнесла:

— Синьор, не беспокойте себя! Много говорить и волноваться вам вредно! Благодарю вас, но не будем ничего решать теперь, пока вы окончательно не поправитесь! Тогда же я буду рада возобновить наш теперешний разговор!

Конечно, не такова была пани Мария, чтобы откладывать такой важный разговор на неопределенное время, не имея на то серьезных причин.

А эти причины состояли, во-первых, в том, что она не была вдовой, а, во-вторых, что она была православною, потому что ее мать была русская. Религия, разумеется, не составляла для нее препятствия, но существование Стася Ставрошевского служило помехой, о которой она не хотела упоминать сейчас, и потому отложила разговор.

Роджиери улыбнулся ей и опять закрыл глаза, а она осталась сидеть возле него, предавшись вновь мечтам, на этот раз особенно сладостным, потому что осуществление их было уже воплощено чуть ли не во всемогущем докторе Роджиери. Теперь дальнейшая жизнь казалась ей уже не такой неопределенной, как прежде, и не только не безнадежной, а, напротив, полной совершенно определенных благ.

Наука доктора Роджиери была не совсем чужда ей, и для нее был поднят хотя и маленький уголок той завесы, которой, вероятно, почти не существовало для доктора Роджиери.

Пани Мария верила в возможность делать золото и верила, что если нет еще этой возможности у Роджиери, то он непременно добьется ее. Он был красив и мужественен: любая женщина позавидует ей. А — главное — теперь конец этой жизни, когда не знаешь, что станется с тобой на завтрашний день, конец зависимости от Тайной канцелярии, на которую она работала, повинуясь условленному выражению «Струг навыверт».

Она работала на Тайную канцелярию не столько ради грошей, которые получала оттуда, сколько ради того, чтобы обезопасить себя от разных неприятностей с властями, весьма легко возможных, если бы всплыло кое-что из ее полной случайностей жизни.

Под защитой доктора Роджиери она могла быть спокойна в отношении всего. Вся ее судьба отныне резко менялась.

«А все это — талисман!» — решила вдруг пани Мария, вспомнив о круглой золотой пластинке, которую она сняла с шеи Эрминии.

Ведь в самом деле, как только этот талисман очутился у нее в руках, так к ней в дом само собой пришло счастье в лице раненого доктора Роджиери, и даже сам герцог Бирон посетил ее дом.

И пани Марии вдруг захотелось посмотреть на свой талисман, потрогать его, словно еще более возбудить его силу своим прикосновением к нему. Она встала со своего места, прислушалась к ровному дыханию доктора Роджиери и, на цыпочках выйдя из комнаты, пошла к себе наверх, где в секретном ящике бюро в ее спальне был заперт золотой талисман.