В книге об английских привидениях я, за редким исключением, уделил внимание только историческим домам, усадьбам, храмам и монастырям. Русские призраки не столь избирательны. Мертвецы из народа обитают главным образом на кладбищах и в диковатых местах и лишь изредка приходят на дом покормиться или попугать. Явления святых могут происходить вне пределов их земного местожительства, даже вдали от мощей, и они вынуждены порой называть себя, как митрополит Филипп. Мстительные призраки привязаны к человеку, а не к месту. То же можно сказать о демонах, преследующих отшельников. Благодушные призраки навещают своих родных. И только жертвы навязчивой идеи держатся определенного места.

С другой стороны, на Руси, как и во всей славянской Европе, существовала традиция нечистых мест, впоследствии усвоенная литературой. Сначала такими местами служили леса, водоемы, овраги, а в XVIII– XIX вв. к ним присоединились городские и сельские локусы: кладбище, церковная колокольня, пустые или заброшенные дома, казенные и училищные здания, наконец, дворянские усадьбы. Издревле в деревенской избе и окружающих ее постройках (баня, хлев, овин, гумно) селились различные духи, которые, как я уже говорил, считались бывшими людьми. Буйство кикиморы, стенающей в доме и изгоняющей хозяев из-за стола, объяснялось тем, что в подполье зарыт труп самоубийцы, а проделки городских привидений приписывались домовому.

 

Городские дома

Трудно сказать, какому из сословий мы обязаны первыми домами с привидениями. Ведь и дворянские дамочки прилетали к влюбленным юношам вне зависимости от того, где тем вздремнулось – под сенью могучего дуба, в садовой беседке или на диване в гостиной. Вероятно, дома эти – плод всесословного творчества.

Вот, например, Кадашевский двор в Москве – возведенный при Алексее Михайловиче комплекс построек с башенками и проездными воротами. До 1701 г. он использовался под хамовное (ткацкое) производство, затем – под монетный двор, а начиная с 1736 г. был сильно запущен и в 1807 г. полностью снесен. В представлении поклонников готического романа заброшенный двор являл собой некий замоскворецкий замок, но слухи о тенях умерших, постукивавших там по ночам, распространялись народом и купцами. Не дождавшись загробной лепты от своих прижимистых родичей, мертвецы сами взялись за изготовление монет.

Кадашевский двор. Гравюра Ф.Я. Алексеева (1800-е гг.).До своего сноса в 1807 г. двор считался крупнейшим в Москве обиталищем призраков

Легенды об одесском «Чудном доме» на углу Преображенской и Елисаветинской улиц также имели местное происхождение. Однако популяризованы они были заезжими литераторами, в частности В.Г. Тепляковым, кое-что присочинившим от себя. Скажем, богопротивный колдун, который обитал в подземельях под домом, простирающихся до самого моря, вполне отвечал народному духу. Его прототипом был то ли безымянный поляк, то ли барон Жан Рено, масон, приобретший и перестроивший дом в 1820-х гг. Но очень сомнительно, что одесские кумушки рассказывали о коляске без лошадей, управляемой господином без головы. Еженощно она увозила от дома прелестную деву, спускающуюся из окна и, как ни в чем не бывало, усаживающуюся в чудо-экипаж.

Проникнувшись в шутку и всерьез атмосферой ужаса, Тепляков придал дому готические черты: «Главный фас представляет совершенный снимок с… рыцарских замков… Один из боковых фасов… по черной своей закоптелости кажется с противоположного балкона выпачканным сажею из-под котла, в коем варится враг рода человеческого… Там, по какому-то особому устроению комнат, звуки, пробуждаемые в одной, слышатся со стороны совершенно противоположной». Жаль, мы не можем сверить свои впечатления с тепляковскими – к 1900 г. дом был разобран.

Петербургские дворяне охотно рассказывали друг другу о проказах полтергейста. Так, Гоголь, смеясь, передавал городские слухи о танцующих стульях в доме на Конюшенной улице и даже упомянул о них в повести «Нос» (1933). Другой автор связал аналогичный случай с зарытым под полом скелетом, у которого был пробит череп.

Мрачная репутация дома Елисея Леонтьевича Чадина в Перми на углу Петропавловской улицы и Театральной площади берет начало с грандиозного пермского пожара 14 сентября 1842 г. Горожане передавали из уст в уста рассказ одной старушки, видевшей в слуховом окне здания странную женщину в белом чепце, отгонявшую платком огонь. Дом и вправду уцелел чудом – сгорели все соседние здания. Призрак был окрещен кикиморой. Многие с тех пор слышали долетающие из-под земли стоны, неведомые голоса и стук падающих предметов. С конца 1840-х гг. дом стоял необитаемый, а в 80-х его снесли и выстроили на его месте Мариинскую женскую гимназию.

Д.Д. Смышляев, пересказавший историю дома, внес в нее английские детали. Выяснилось, что сам Чадин был отъявленным скупцом и жестоко обращался с дворовыми людьми. Те воровали для него чугунные плиты с кладбища и выкладывали ими полы. Желая досадить хозяину, они испекли праздничный пирог на обломке могильной плиты. Надгробная надпись отпечаталась на пироге, гости были сконфужены, а Чадин, не вынеся скандала, заболел и умер.

В поздней версии рассказа Елисей Леонтьевич превратился в чудака байронического склада. Во время застолья взорам почетных гостей предстал именинный пирог, на котором выступила ухмыляющаяся черепушка. Они в страхе покинули дом, а за ними убежали лакеи. Не дозвавшись слуг, Чадин впал в меланхолический ступор, бормоча себе под нос: «Смерть пришла на именины!» Кто-то завыл в печной трубе. Чадин вспомнил про искушение Лютера и запустил подсвечником в угол, но тщетно – из-под пирога медленно выполз гроб. Когда слуги вернулись, хозяин лежал без чувств, и они спешно отправили его на кладбище. Однако ни хохочущий череп, ни фаталист с подсвечником на русской почве не прижились. Студенты Пермской сельскохозяйственной академии, сменившей гимназию, замечают в окнах лишь подозрительное свечение и женский силуэт – опоэтизированную кикимору.

А вот во Владимире дом с привидениями сохранился. Это бывший дом губернатора, нынешний Центр изобразительного искусства (улица Большая Московская, 24). Но владельцы его к мистицизму не склонны. Они предлагают несколько версий происхождения названия дома. По одной из них, за привидения были приняты мелькающие в окнах силуэты чиновников, по другой – имя дому дал заголовок фельетона о советских служащих, мимолетных и недоступных, бегавших по его лестницам в 1920-х гг. Есть и объяснение в стиле Скотта и Даля: зловещие завывания вызваны особенностями здешней вентиляционной системы.

 

Сельские усадьбы

Наш гипотетический патриот в чем-то прав. Родовые ужасы в среде русского дворянства первое время отсутствовали. Для того чтобы призраки заселили сельские усадьбы, те должны были «выстояться» подобно тому, как «вылеживались» трупы в «Бобке». Да и россказни об убийствах, насилиях и помещичьем произволе вошли в моду далеко не сразу. Но к тому моменту, когда общественные деятели, воплощавшие «ум, честь и совесть», приехали из-за границы с красными физиономиями и, скрипя перьями, обрушились с проклятиями на крепостнические порядки, почва для усадебных кошмаров была в целом подготовлена.

Усадьбы «выстоялись». Запустение, милое сердцу романтика, воцарилось в пышных екатерининских резиденциях еще в начале XIX столетия. Одну из таких усадеб описывал Вигель: «Солнце осветило мне печальное зрелище. Длинные аллеи прекрасно посаженного сада, с бесподобными липами и дубами, заросли не только высокой травой, в иных местах даже кустарником; статуи… были все в инвалидном состоянии»; все ступени дома «были перегнившие, наружные украшения поломаны, иные обвалились».

Война 1812 г. привела в упадок многие дома, и прежде чем помещичий быт наладился, романтики успели вдоволь налюбоваться их развалинами. Атмосфера покинутой хозяевами усадьбы вроде той, что передал Марлинский в рассказе «Латник» (1831), наводила на мысль о привидениях: «Карнизы улеплены были гнездами ласточек; летучие мыши цеплялись по углам; живопись потолка сплылась в какие-то чудовищные арабески. Трудно себе вообразить, какое странное впечатление произвел на меня вид этой опальной комнаты; я будто сейчас гляжу на нее! Все, все в ней казалось мне чудным, сверхъестественным, страшным. Этот мрак, в ней царствующий, эта полурастворенная в коридор дверь, за которою так таинственно сгущались тени, даже обшитая сукном веревка, на которой когда-то висела люстра, с огромным крючком своим казались мне орудием пытки (знаменательная ассоциация. —А.В.). Мне казалось, на сером свете сумерек, сквозь мутные стекла, что все звери и птицы обоев шевелятся, трепещутся, что белая изразцовая печка притаилась в углу, как мертвец в саване».

А. К. Толстой воспел заброшенную усадьбу XVIII в. в стихотворении «Старый дом» (1849):

По свидетельству М.Н. Макарова, относящемуся к середине XIX в., в пустых господских домах люди стали замечать фигуры умерших господ: «Они шаркают, расхаживая по дому, нюхают табак, пьют чай или кофе под полузакрытым окном, иногда грозят пальцем на старосту или приказчика… Но осмельтесь и взойдите в дом: там все тихо, все пусто; выйдите из него – и опять зашаркают, и опять видится покойный барин, который будет уже и вам грозить». Пока весь ужас ограничивается потрясанием пальца – «страшилки» о крепостниках-изуверах еще не дозрели.

В преуспевающие усадьбы тоже наведывались привидения. Их появлению способствовали не только пресловутые «суеверия» хозяев, но и патриархальный бытовой уклад, предполагающий тишину, покой, непритязательность и строгий распорядок дня – черты, которые так любят и ценят английские призраки.

Покинутая усадьба. Картина В.И. Соколова (1900-е гг.)

Один разоблачитель привидений в беседе со мной обратил внимание на полумрак усадебных домов Англии, где малое количество свечей освещало значительное пространство за счет передающих свет зеркал. Такая система освещения, по его мнению, порождала иллюзию чужого присутствия. Светлые русские дома мой собеседник считал неподходящим местом для призраков. Но на протяжении большей части XIX в. дома в русских усадьбах освещались исключительно свечами, а появившиеся в 1880-х гг. керосиновые лампы вызвали настоящую революцию в быту и были отвергнуты многими стариками. Это касалось и городских дворцов. «Из литературы в нашем сознании запечатлелся блеск светского бала XVIII—XIX вв., – пишет в своих воспоминаниях Б.С. Сапунов. – По современным представлениям, на них царил полумрак, ибо осветить зал десятками свечей (по современным медицинским нормам) невозможно». Ну а зеркала у нас были традиционным средством для контакта с потусторонним миром – средством, которым англичане почти не пользовались.

Разоблачитель предъявлял еще одну претензию к английским духовидцам – алкоголь, употребляемый на сон грядущий. Но и русские помещики были охочи до сытного ужина, по содержанию ничем не уступавшего обеду. Сапунов пытался отучить стариков от вредной с медицинской точки зрения привычки, а те отвечали: «На голодный желудок спать – черти приснятся». Видно, они судили о призраках с иных позиций.

Отмена крепостного права нанесла сокрушительный удар по старой русской культуре. Начался второй этап упадка загородных усадеб. «Некогда было думать об усадьбах, где жили деды, где выросли последние владельцы крепостных, – писал барон Н.Н. Врангель. – Их потревоженные тени бродили по пустым комнатам, откуда выносили мебель, где ломали стены скупщики – купцы ».

Автор этих строк Бунин еще застал то время, когда в провинциальных усадебках рассказывали детям о темных и нечистых силах, сущих в мире, и о сродных им покойниках. Слушая взрослых, Ваня приобретал «неприятные и недоуменные впечатления, боязнь темных комнат, чердака, глухих ночных часов, чертей» и бродящих по дому привидений. В этой обстановке сформировался будущий гений певца разоренных дворянских гнезд: «Как передать те чувства, что испытываешь в такие минуты, когда как бы воровски, кощунственно заглядываешь в старый, пустой дом, в безмолвное и таинственное святилище его давней, исчезнувшей жизни! А сад за домом был, конечно, наполовину вырублен, хотя все еще красовалось в нем много вековых лип, кленов, серебристых итальянских тополей, берез и дубов, одиноко и безмолвно доживавших в этом забытом саду свои долгие годы… Как отрешалась тогда душа от жизни, с какой грустной и благой мудростью, точно из какой-то неземной дали, глядела она на нее…» («Жизнь Арсеньева»).

Развалины дома. Картина Л.М. Васнецова (1900-е гг.)

В конце XIX в. вновь пробудился интерес к английской усадьбе, коему мы обязаны рассказом Андреева. Инициаторами выступили предприимчивые дворяне – те, что, по выражению Врангеля, «пустились в спекуляции, занялись устройством заводов, канареек или разведением зайцев», а также новые хозяева жизни – разбогатевшие купцы и банкиры. Они не только разрушали памятники и вырубали старинные сады, но и возводили в своих резиденциях псевдоготические замки и модерновые особняки. «Русскому помещику, – пишет М.В. Нащокина, – сидевшему в своем “замке” посреди рязанских, тамбовских или владимирских лугов и перелесков, вероятно, приятно было воображать себя английским лордом или французским графом, а свой замок – надежным родовым гнездом, возведенным еще в Средние века. Такое пространственное и временное преображение, видимо, не только тешило самолюбие, но и давало реальную пищу воображению».

Воображение редко находило выход, ведь в плане творчества эти преуспевающие господа были довольно бездарны. Зато воображение мистиков Серебряного века работало на полную мощь. При этом многие из них, по едкому замечанию Бунина, сельской жизни не знали совсем. Один поэт разбирал на ходу «колосья пшена», другой (Бальмонт) восхищался цветением подорожника, третий (Н.С. Гумилев) вещал об усадьбе с «косыми двухэтажными домами» и находившимися тут же ригой и скотным двором и рисовал черными красками помещиков, которые мучают своих дочерей, невольно вынуждая их «стать русалками», то есть утопиться в речке или пруду. Увы, даже Чехов не был безгрешен, описывая тесно примыкающий к дому сад – сплошь из вишен, якобы аристократичного Гаева, восторженную «парижанку» Раневскую и ее истеричную дочь.

Новыми усадебными призраками, то есть тиранами и их жертвами, мы обязаны передовым литераторам, выполнявшим определенный социальный заказ. Писали ли они о духах как объективном явлении или считали общение с ними следствием больного воображения и психической неустойчивости героев, в любом случае акцент делался на «вырождении дворянства, исторической бесперспективности прежней, дворянской культуры».

Пышно обустроенная вилла Нордена из рассказа Андреева – хрестоматийный пример особняка нувориша, но даже в ее садовых деревьях, «слишком одиноких, слишком открыто росших среди ровного газона, вечно чужих и вечно одиноких», герой умудряется отыскать намек на «всевозможные преступления, убийства, смерти». А что уж говорить о старых, разрушающихся помещичьих усадьбах!

Призраки. Картина В.Э. Борисова-Мусатова (1903).

Бледные тени скользят у опустевшего дома в Зубриловке. Через два года усадьба будет разгромлена деревенской чернью

Валерий Гичовский, герой «Жар-Цвета» Амфитеатрова, владеет такой усадьбой, чьи парковые дорожки заросли травой, статуи обломаны, а «ступени террасы, подоконники, карнизы, балконы, черепичная крыша зелены, как и самый сад». Все предки Гичовского были наделены какими-либо психическими, с точки зрения автора, изъянами и видели призраков, включая традиционную замогильную даму. Заблудившийся в лесу Валерий тоже встречает привидение, а потом заболевает воспалением мозговых оболочек.

Молодых героев рассказа Г.И. Чулкова «Сестра» (1909) навещает призрак недавно умершей тетки, при жизни «влюбленной в красоту печали и увядания». В комнатах оформленного ею дома витают «тени прошлого», а со стен глядят портреты «чопорных предков, добродетельных и коварных, влюбчивых и жестоких, благородных и преступных». К чести автора надо сказать, что, описывая портретную галерею, он воздерживается от штампов Т. Гарди с его бесчеловечными и вероломными предками, напугавшими Тэсс из рода д’Эрбервиллей.

Не менее впечатлительна, чем Тэсс, хозяйка усадьбы из повести С.Н. Сергеева-Ценского «Печаль полей» (1909). Бродя по барскому дому, она ясно чувствует, что в каждой комнате кто-то умер, и представляет себе «отравленных, повешенных, засеченных кнутом». Эта тревога начинает влиять на судьбу героев повести, теряющих силы в безуспешной борьбе с роковой предопределенностью.

В повести Б.А. Садовского «Лебединые клики» (1911) выведен призрак князя Федора Курятева, чьи крепостнические причуды и зверства описаны с особым вкусом. Автор учел и крестьянские, и дворянские представления о привидениях. Людям князь является в обличье медведя-оборотня, бродящего по ночам вокруг церкви, а своей вдове он скалит зубы с фамильного портрета. Княгиня неминуемо попадает под действие проклятия, наложенного на род Курятевых.

Усадьба из повести С.М. Городецкого «Сутуловское гнездовье» (1915) и вовсе превращается в царство смерти: «Здесь копошится своя мертвая жизнь, имеющая свои мертвецкие законы и свой особенный уклад». Призрачные чудовища из древнего рода увлекают за собой живых. Последний наследник по мужской линии, ощутив внутреннюю пустоту, тонет в усадебном пруду.

Церковь в усадьбе Дубровицы. Гравюра И.Х. Набгольца (1790-е гг.). По ночам вокруг храма витает призрак его строителя князя Б.А. Голицына

К настоящему времени число злодеев и страдальцев существенно пополнилось, но все-таки изуродованные в советские годы усадьбы не играют ведущей роли в нынешних легендах о призраках. Российские привидения предпочитают благоустроенные дома, будь то музей или нуждающийся в рекламе отель. Вот несколько образцов таких легенд.

В 1795 г. семья С.Т. Аксакова переехала на жительство в Уфу, в родовое имение матери писателя М.Н. Зубовой. Здесь маленький Сережа выслушал рассказ няньки о фигуре своего покойного деда Николая Семеновича Зубова, сидящей за столом бывшего рабочего кабинета. «Я так боялся этой комнаты, что, проходя мимо нее, всегда зажмуривал глаза. Один раз, идучи по длинным сеням, забывшись, я взглянул в окошко кабинета, вспомнил рассказ няньки, и мне почудилось, что какой-то старик в белом шлафроке сидит за столом. Я закричал и упал в обморок» («Детские годы Багрова-внука», 1858). Конечно, взрослый писатель не верил в привидений и поэтому вставил в приведенный отрывок фразу «вспомнил рассказ няньки». Не верила в них и мать Сережи – культ просвещения уже достиг Уфы, – постаравшаяся разоблачить «вздор и выдумки глупого невежества». Не дрогнувшей просветительской рукой она ввела мальчика в кабинет и указала на белье, висящее на креслах.

В наши дни аксаковского деда вторично совлекли с небес на землю в бывший родовой дом, где теперь находится музей Аксакова (улица Расулева, 4). Призрак поместили не в кабинет, а на лестницу, ведущую на второй этаж. Там беспокойного дедушку заметил музейный сторож. Мамы сторожа поблизости не оказалось, и его слова были приняты многими на веру. С тех пор дед ходит по старому дому, издавая шорохи и скрипы.

Призраков бывших владельцев усадьбы Дубровицы на окраине подмосковного Подольска наблюдали скучающие сотрудники и обслуживающий персонал многочисленных организаций, занимающих уцелевший главный дом. Строитель усадебного храма, князь Борис Алексеевич Голицын, пролетая мимо него в темноте, ненароком задел плащом возвращающуюся домой женщину. Та что-то крикнула в ответ, князь обратил к ней бледное лицо, сверкнул очами и растворился в воздухе. Наутро заинтригованная женщина сходила в краеведческий музей и выяснила имя незнакомца.

Граф Л.М. Дмитриев-Мамонов. Портрет работы М. Шибанова (1787). Самый спокойный призрак усадьбы Дубровицы

Граф Александр Матвеевич Дмитриев-Мамонов, фаворит Екатерины II, и его супруга княжна Дарья Федоровна Щербатова почтили вниманием жительницу Подольска, работавшую в усадьбе дворником. Призраки бесшумно прогуливались по усадебной территории, держась за руки, улыбаясь и подмигивая.

В кабинет сотрудницы НИИ, занимающего часть дома, однажды вечером ворвался генерал-майор Матвей Александрович Дмитриев-Мамонов. Сначала женщина решила, что не следует так напрягаться на работе (это место ее рассказа было адресовано главе НИИ), но привидение не исчезло – оно двинулось прямиком к ней. Женщина закричала, а незваный гость прошел сквозь стену и удалился по направлению к реке. Сотрудница описала призрак как «странного человека в древних одеждах» (этим ее познания о костюмах XIX в. исчерпывались), но слушатели без колебаний идентифицировали личность генерала, фигуры трагической, с 1830 г. содержавшегося в строгой изоляции и умершего от ожогов в результате несчастного случая или самоубийства. В пору своих чудачеств он носил «русский костюм», а под стражей был, естественно, обряжен в смирительную рубашку. В какой же из этих одежд Матвей Александрович приходил в Дубровицы?

Усадьба Марьино Рыльского района Курской области, бывшая резиденция князя Ивана Ивановича Барятинского, по роскоши не уступает английским загородным дворцам. С 1952 г. по сей день здесь отдыхают и лечатся трудолюбивые люди, заботящиеся о судьбах нашей родины. Когда в 1991 г. здешний санаторий Управления делами ЦК КПСС был упразднен, вся страна пришла в волнение – где теперь будут восстанавливать силы наши драгоценные сограждане? – но вскоре в Марьино открылся санаторий Управления делами Президента России. Его пациентов, и без того утомленных государственными делами, беспокоят наглые Барятинские.

Правда, сам Иван Иванович ведет себя мирно. Он тихо разгуливает по дворцу и способен напугать лишь тех лиц, что проходят интенсивный курс лечения. Но вот супруга князя Мария Федоровна Келлер явно не смирилась с волей народа и всячески пытается изгнать его верных слуг из княжеских апартаментов. В своей бывшей опочивальне (одном из люксов) она атаковала доктора, смотревшего в лечебных целях телевизор. Доктор долго не мог опомниться от ощущения тяжелой руки, опустившейся ему на плечо. Номер был пуст, и он усомнился в реальности происходящего, но через несколько дней очень важная дама пожаловалась на «нехорошую ауру» в этом люксе. Тогда доктор понял, что от княгини поблажек не будет, и переселил озабоченную даму в спальню князя, чья «энергетика» ей понравилась.

В другой раз княгиня накинула на себя простыню и в таком непотребном виде явилась молодой паре в Круглом зале дворца. Хотя молодые люди недавно поженились, они успели устать от политических трудов и потому остались недовольны поведением взбалмошного призрака. Охранники, берегущие покой отдыхающих, списывают все странности Марьина на акустические эффекты. Например, шепот человека, находящегося в Голубой комнате дворца, бывает отчетливо слышен на солидном расстоянии. Вполне возможно, этим пользуются западные спецслужбы, маскирующиеся под привидений в целях раскрытия тайн победившей в России демократии.

Усадьба Герчиково под Смоленском, бывшее владение родов Лесли, Корбутовских, Полянских и Мещерских, ничем особенным не знаменита, а уж о привидениях тут точно рассказывать было некому – до 1995 г. в ней размещался, смешно сказать, детский летний оздоровительный лагерь Смоленского завода холодильников. Но затем усадьба перешла в частные руки, и в 2010 г. здесь открылся элитный отель. Тогда-то и вспомнили о призраках. Первыми таинственные шаги слышали рабочие, реставрировавшие усадебный дом, а вскоре в одном из окон возник силуэт Белой дамы, запечатлевшийся на фотоснимке. Теперь осталось выяснить ее родословную – и гоните денежки, господа!

 

Церкви и монастыри

Казалось бы, «намоленный» православный храм призракам чужд. Им больше по душе английские церквушки, не избалованные вниманием прихожан. Тем не менее русский народ подобно европейцам побаивался духов (вспомним того же колокольного мана), справлявших службу в ночной церкви. Древний язычник воспринимал место для богослужения как сакральное пространство, чье состояние не зависит от внутреннего настроя его посетителей. Присутствие мертвецов не может осквернить храм по той же причине, по какой присутствие живых не может его освятить (литургия вершится и без народа Божия). Духовенство, снизойдя к слабостям паствы, взялось строить христианские церкви на месте языческих капищ, и, конечно, народ об этом не забыл.

Троицкая площадь в Петербурге. Литография с оригинала В.Ф. Перро (1840-е гг.). По этой площади расхаживал часовой, услышавший кикимору на колокольне церкви

Едва ли не первый призрак Северной столицы объявился в ночь на 9 декабря 1722 г. на колокольне Троицкой церкви на одноименной площади (храм разобран в 1933 г.). Часовой и псаломщик рассказали о существе, стучащем, бегающем и перебрасывающем с места на место разные вещи. На следующий день в храме состоялся духовный совет, где были высказаны различные версии происшедшего – возня кикиморы, происки черта – и, наконец, вынесен вердикт: «Быть

Петербургу пусту!» Сейчас невозможно определить, сам ли народ и священники изрекли пророчество, или его присовокупил к отчету о происшествии историк М.И. Семевский.

Буйство призрака из записок Я.И. де Санглена можно рассматривать как образчик сугубо дворянского приключения. 3 мая 1794 г. Санглен и компания подгулявших патриотов отправились ночью в церковь Святого Николая в Ревеле, чтобы воздать по заслугам почивающему там герцогу де Круа, виновнику поражения русских войск при Нарве. Не будучи предано земле, тело полководца с 1702 г. лежало под стеклянной крышкой, на удивление хорошо сохранившись. Патриоты вытащили герцога из гроба и приговорили его стоять всю ночь в углу за «малодушный поступок». Санглен был отправлен охранять наружный вход в храм. Со двора он услышал, как «вдруг пролетело что-то по церкви, ударилось об щиты, колонны, взвивалось вверх, опускалось вниз и опять поднималось. Чрез несколько времени слышен был шорох по каменному полу, как будто извивалось на нем несколько огромных змей». Затем дверь скрипнула, и раздалось «страшное стенание, как будто умирающего насильственною смертью».

Сангленом овладел ужас, но, подумав, что происходящее внутри церкви его не касается, он завернулся в плащ и лег вздремнуть в укромном местечке. Проснувшись утром, он узнал у священников причину шума. Оказывается, в храм налетели не души усопших, а гнездившиеся по соседству птицы. По полу ползали не змеи, а искавшие выход патриоты, а стонал один из них, чье тучное тело застряло в дверях.

Развязка подозрительно смахивает на пародию, чей первоисточник легко определить. Это гоголевский «Вий» (записки Санглена были опубликованы лишь после смерти их автора в 1864 г.): «Страшный шум от крыл и от царапанья когтей наполнил всю церковь»; «Испуганные духи бросились, кто как попало, в окна и двери, чтобы поскорее вылететь, но не тут-то было: так и остались они там, завязнувши в дверях и окнах».

Большинство английских по типу духов приходских храмов обитают в Петербурге. После гибели Александра II фрагмент набережной Екатерининского канала, в частности булыжники мостовой, на которые упал истекающий кровью император, были перенесены в храм Спаса на Крови, однако призрак убитого предпочел явиться на место покушения. Призрак строителя Исаакиевского собора Огюста Монферрана темными ночами прогуливается по его ступеням и между колоннами. Покойный академик И.П. Павлов был замечен в советские годы в Знаменской церкви.

До революции монастыри почти не фигурировали в рассказах о привидениях, за исключением не учитываемых нами явлений святых. Сами монахи терпеть не могли даже малейших намеков на визиты умерших людей. Английские аббатства обрели мистический ореол после своего осквернения в Тюдоровскую эпоху и в ходе дальнейшего разрушения. Та же участь ждала и русские обители, вот почему байки о черных монахах и других призраках распространились уже в наше время. О них мы поговорим в соответствующем разделе книги.

 

Фальшивые привидения

Не только американские шпионы умеют имитировать визиты с того света. Мошенники, занимавшиеся этим в корыстных целях, ловко пользовались сложившейся репутацией нечистых мест. Рассказы о них я решил поместить в отдельную главку.

Одним из первых рассказал о проделках фальшивых духов В.И. Даль. Кастелян польского замка, где ночевал русский эскадрон, запугивал гусар местным домовым. Наши бравые вояки были сконфужены: непонятный стук в офицерской комнате не давал им уснуть. К счастью, с ними был молодой врач Даль. Случайно обнаружив, что домовой успокаивается, когда в конюшне нет лошадей, Даль отправился туда ночью с парой эскадронных буянов и устроил пьяный дебош. Наутро он указал насмерть перепуганным офицерам на «акустическую точку» в их комнате, в которой был отчетливо слышен топот лошадей и прочие звуки из конюшни. Так был посрамлен плутоватый кастелян.

В рассказе Е.А. Баратынского «Перстень» (1830) мистически настроенного героя разыгрывает любимая им дама и ее сообщники. Они выряжают призрачной «тенью» мальчика и несут сзади него фонарь. В «Белом привидении» Загоскина жертвой розыгрыша вновь становится русский офицер. Он не только победоносно разоблачает мошенников-итальянцев, облюбовавших для визитов «призраков» дворовый флигель, но и подобно Далю ставит собственный эксперимент, прикинувшись духом самоубийцы.

Загоскин описывает в деталях способ обмана, к которому прибегали итальянцы: «Они оба были одеты одинаким образом и оба с потайными фонарями. Когда один из них, начав идти вдоль первой комнаты, доходил до стены, которая отделяла его от второго покоя, то в ту же минуту прятал огонь и, ударив кулаком в стену, выбегал в коридор; потом, войдя в третью комнату, прижимался к стене. Второе привидение, услышав сигнал, открывало свой фонарь и начинало идти мимо окон до самой стены третьего покоя, из которого продолжало эту прогулку опять первое привидение, и так далее, до конца флигеля. Все это было у них так улажено, что всякий подумал бы, что мимо окон прошла одна и та же фигура, и со двора решительно невозможно было заметить этого обмана». Романтические призраки – все эти белые фигуры, проплывающие по воздуху, светящиеся, шелестящие, стучащие, тем паче бесшумные, – с легкостью поддаются имитации.

Герой рассказа Н.А. Бестужева «Шлиссельбургская станция» (1830-е) в лучших просветительских традициях сохраняет присутствие духа в доме с привидениями, в то время как вокруг него падают в обморок дамы и скачут в ужасе суеверные священники. Откуда же взялись напугавшие их «призраки»? Громкие стуки – плод мистификации хозяйки дома, грохот в печной трубе произвел аист, провалившийся туда вместе с гнездом, и от него же исходили жалобные стоны. У Санглена, если помните, стоны издавал толстый патриот. Вероятно, они с аистом чем-то схожи.

Лесков в рассказе «Привидение в Инженерном замке» (1882) упоминает целый ритуал посвящения юных инженеров. «Старики» пугали их призраком императора Павла I (о нем речь впереди), обитающим в мрачном петербургском дворце. Один из баловников, открыв неизвестный лаз в спальню покойного императора, каждый вечер показывался в ее окне, выходящем на Садовую улицу, накрытый простыней, и пугал суеверных прохожих. Вновь отметим, как мало аксессуаров требуется для подделки стереотипной белой фигуры.

В этом же рассказе священник вразумляет юношей, напуганных привидением умершего генерала, обращаясь к ним с толстовским назиданием: «Это серый человек, – он не в полночь встает, а в сумерки, когда серо делается, и каждому хочет сказать о том, что в мыслях есть нехорошего. Этот серый человек – совесть: советую вам не тревожить его дрянной радостью о чужой смерти».

Сразу о нескольких фальшивых привидениях поведал в своих святочных рассказах Г.П. Данилевский. Бледный посиневший мертвец с трясущейся головой, вылезающий из гроба и загрызающий попа в рассказе «Мертвец-убийца» (1879), – это местный дьякон, мечтающий возглавить приход. Его преступление раскрывает посланный Екатериной II следователь, типичный русачок-просветитель. Другие мнимые призраки – козел, взбирающийся на крыши домов в Тифлисе и заглядывающий в окна впечатлительных особ («Призраки»), и старушка, пробирающаяся со свечой в ночную церковь, чтобы выдрать зуб у покойника и исцелиться от зубной боли («Таинственная свеча»). У Данилевского, впрочем, есть и необъяснимые феномены, также взятые им из жизни.

Старая Москва. Улица Арбат. Картина М.М. Гермашева (начало XX в.). Изображенный справа особняк в XIX в. получил имя дома с привидениями

Как ни странно, московский особняк, названный домом с привидениями, обязан этой честью фальсификации. Речь идет о пострадавшем от бомбардировок в годы Великой Отечественной войны и разобранном после нее доме по адресу: улица Арбат, 14. С конца XVIII в. им владели князья Шаховские, а с 1830-х гг. – Оболенские, в частности историк-архивист М.А. Оболенский. Потом дом ненадолго опустел, и в его подвал тайком от полиции вселилась нищая братия, исполнявшая роль привидений. Хотя в дальнейшем дом очистили и отдали в аренду, за ним закрепилась дурная слава.

Сначала вспомнили о том, что один из Оболенских свел счеты с жизнью. Вскоре компанию ему составили чиновничья жена и пятеро ее детей, якобы найденные убитыми в доме. Наконец, была сочинена любовная история о покончившем с собой полковнике, от которого ушла молодая супруга, и магическая – о князе -чернокнижнике, обладателе волшебной книги, повесившемся после того, как она сгорела.

Еще один дом под номером 14, но на Тверской улице, известный как дом Е.И. Козицкой, дворец Белосельских-Белозеровых и Елисеевский магазин, в середине XIX в. тоже подвергся атаке привидений. Об этом казусе рассказал в своей книге «Москва и москвичи» (1926) В.А. Гиляровский.

В 1820-х гг. здесь устраивала литературно-музыкальные вечера княгиня З.А. Волконская, однако к моменту появления духов поэты и музыканты обходили дом стороной. В нем жила старая княгиня, родственница Белосельских, занимавшая, к возмущению всех прогрессивных умов, не меньше половины здания и к тому же накрепко запиравшая парадные двери и дворовые ворота. Свободолюбивая челядь лазала по ночам через забор, за что подвергалась субботней порке, организуемой немцем-управляющим. Порка имела показательный характер. Вся Тверская оглашалась криками несчастных, мимоидущие поэты испуганно вздрагивали, а у столпившихся на углу либералов непроизвольно хмурились брови и рука в кармане сжималась в антикрепостнический кулак.

Тверская улица в Москве. Гравюра Ф.Я. Алексеева (1800-е гг.). Справа изображен дом Е.И. Козицкой, который через полвека прославится благодаря истории с «чертями»

На другой стороне улицы возвышался мрачной громадой заброшенный дом Прозоровских. Там водились «черти», завывавшие, швырявшиеся кирпичами и грохочущие железом, а вдоль разбитых окон регулярно проплывала фигура в белом. Полиция «чертей» не трогала до тех пор, пока они не перебрались в дом Белосельских. Приживалки княгини заметили на лестнице белое привидение и сразу доложили о нем барыне. На следующий день состоялся «суеверный» исход, с пафосом описанный Гиляровским. Княгиня уехала, а вместе с ней ушли с песнями-стонами дремучие, но сердечные мужики.

Оба дома были окружены полицией и пожарными, обнаружившими кучу соломы и рогож – место ночлега десятков оборванцев и борцов за свободу из княжеской дворни. Они планировали выселить из дворца княгиню и ее управляющего и зажить там припеваючи на коммунистических началах. Была найдена простыня, опознанная как наряд Белой дамы. Виновников жестоко выпороли в Тверской части, а дом княгини впоследствии перешел в собственность общественно полезных людей – подрядчика С.М. Малкиеля и купца-миллионера Г. Г. Елисеева, изгнавших оттуда дух суеверии.