«Сопсем молодому Макарке» оказалось без малого семьдесят зим. Под стать Кылланаху, такой же высокий и плечистый, Макар Захарович Медов встретил гостей приветливым огоньком в узких карих глазах и доброй улыбкой на обветренном оливковом лице, безбородом, в оспинах и морщинах.

Как и Кылланах, тридцать пять лет назад он поселился в этой юрте, двадцать лет ходил в конюхах и каюрах у Петра Калинкина, но не было у бедного Макара детей-помощников, и ничего он не нажил. И лишь когда женился на Марфе Кудриной, подвалило ему счастье. Марфа привела в юрту Макара трех кудринят, уже готовых стать помощниками, а за десять лет жизни с Макаром подарила ему одного за другим еще четырех макарят.

На всех кудринят и макарят подарков не хватило. Билибин и опустевший заплечный мешок торжественно вручил хозяину:

— Носи, Макар Захарович, мой рюкзак.

Макар Медов за свою долгую жизнь много ходил. Из Якутска в Охотск ходил. Из Охотска — в Якутск. Всю Колыму исходил. Во всех колымских городках бывал: в Верхнеколымске, Среднеколымске, Нижнеколымске... И туда ходил, где его известный тезка телят не пас. Но такого мешка с кармашками и ремешками отродясь не видел и не носил.

— Хороша торба!

— Носи на здоровье! И веди нас на Колыму! Не сегодня, так завтра на Колыму надо! Шибко надо!

— Зачем завтра? Лето — Колыма далеко. Зима будет — Колыма сопсем близко будет.

— Надо, Макар Захарович, вот как надо! — Юрий Александрович ребром ладони резанул по горлу.— На собачках нельзя, на олешках нельзя, а на лошадях можно?

— На конях можно. Однако коней мало-мало. Кони из тайги пришли, камни копыта сбили, сопсем слабые кони.

— Надо сильных найти, а слабых подлечить, коновал у нас есть,— пошутил Юрий Александрович,— доктор Переяслов, нас лечит, и всех твоих детей и лошадок вылечит... И мы за платой не постоим, и подарки еще будут...

— Как найти? Где найти? Зима скоро. Снег скоро. Уйдут кони. Не вернутся кони. Подохнут кони.

— Не подохнут. До снега вернутся.

— Как вернутся? Два месяца туда, два сюда...

Макар Захарович был прав. Так и в тузрике говорили: поход до Колымы займет не меньше полутора месяца, а в первых числах сентября там уже выпадает снег и не тает.

И вдруг Юрия Александровича озарило: до Яблонового хребта, говорят, километров двести пятьдесят, до снега лошади успеют дойти и вернуться, а от Яблонового до Колымы экспедиции можно сплавиться. И, видимо, такой же мыслью загорелся в этот миг Сергей Раковский, и оба в голос:

— По рекам можно?

— Хорошо можно. Зима будет — река хорошая дорогая будет.

— Плыть можно? На лодках, на плотах?

— Плоты вниз плыть можно, вверх плыть не можно.

— Сначала мы на лошадях пойдем. До хребта, до перевала. Ты нас поведешь. А как перевалим, ты с лошадьми назад, а мы на плотах до Колымы,— по-якутски пояснил Сергей.

— Понятно, Макар Захарович? — с надеждой спросил Билибин, хотя и сам не понял, что говорил Раковский.

— Понятно. Сопсем понятно,— заулыбался Макар Захарович.

Тут и Митя Казанли, решив, что наступил момент его, геодезиста-картографа, закричал:

— Тихо, догоры! Говорить буду я! Отвечать будете вы, Макар Захарович, и вы, товарищ Кылланах! Остальные будут молчать! Река Ола течет так,— Митя прошел от камелька до порога юрты.— От хребта Яблонового до Охотского моря. Понятно? Отсюда вверх по Оле плоты, конечно, не пойдут. Это — аксиома. А мы, завьючив лошадей, пойдем. Так, Юрий Александрович? Идем вверх. От устья Олы идем. По берегу идем. Километр идем. Два. Три...— Митя передвигал ноги медленно и с каждым шагом считал.— Семь идем...

— Кес,— сказал Макар Захарович.

— Что — кес? — не понял Митя.

— Кес — это семь верст. Якутская мера длины. Один переход,— враз стали объяснять и Петр Каллистратович, и Седалищев, и Раковский, и Кылланах, и сам Макар Захарович.

Все догадались, что задумал Митя.

— Кес — это хорошо! — обрадовался Митя и отбежал к порогу юрты.— Начнем сначала. Масштаб: каждый шаг — кес! — Но тут он смекнул, что по маленькой юрте не расшатаешься, масштаб слишком крупный, подскочил к Кылланаху, раскуривавшему «Золотое руно», выхватил у Него спички: — Каждая спичка — кес! Кес прошли,— Митя положил спичку на земляной пол у самого порога.— Еще кес... Понятно?

Всем все было понятно, и все, словно дети, увлеченные игрой, стали участвовать в составлении спичечной карты, каждый услужливо предлагал свои спички.

И очень скоро на земляном полу юрты из спичек была выложена вся река Ола от устья до истока со всеми ее притоками. Из спичек, положенных крест-накрест, поднялся Яблоновый хребет, По его другую сторону побежала река Буюнда, что в переводе на русский означает «дикий олень», и пала в реку Колыму.

— А где Среднекан? Хиринникан где? — спросил Билибин.

— Долина Рябчиков,— перевел Петр Каллистратович Федотов.

— Да, Хиринникан нужен! Рябчики нужны!

Среднекан, Долина Рябчиков, оказался на много кес выше Буюнды, долины Диких Оленей, и подняться по Колыме до Рябчиков на плотах немыслимо...

— Какая улахан река впадает в Колыму выше Среднекана? — спросил Билибин,

— Бохапча,— ответили Кылланах и Медов.

— Митя, давай Бохапчу!

Казанли стал выкладывать Бохапчу с ее притоками. Один из них, Малтан, оказался рядом с верховьями реки Олы — только лишь перевалить Яблоновый хребет.

— По Малтану на плотах плыть можно?

— Малтан можно. Бохапча не можно.

— Почему?

— Бешеная Бохапча.

— Как бешеная?

Макар Захарович нагнулся над спичечной картой, разбросал спички там, где текла Бохапча:

— Тут — тас, тут — тас, много — тас...

— Камней много. Пороги,— перевел Раковский.

— Улахан начальник, большой начальник, однако, покойник будешь.

— Почему? Чего ты шаманишь, Макар Захарович?

— Моя не шаман. Моя правду знает. Кылланах знает. Плохая река Бохапча. Наши люди не ходят. Казаки плыли — покойники были.

— Ваши люди не ходили. Казаки не проплыли. А мы проплывем! Но что же получается, догоры? — вдруг задумался Билибин и стал что-то подсчитывать.— По карте, составленной Геологическим комитетом Академии наук, Колыма от Олы — в шестистах километрах, а на спичечной и четыреста не наберется. Кому же верить?

Все примолкли и недоуменно переглянулись.

Ответил Раковский:

— Почтенные академики своими ножками здесь не ходили, а Макар Захарович и Кылланах каждый кес на животе проползли. Их карта точнее ученой.

— Да и я так думаю,— сказал Билибин.— Да вот от радости в зобу дыханье сперло. Из Олы еще не вышли, а двести километров уже отмахали! Спасибо, Макар Захарович! Спасибо, догор Кылланах. Художник Корнеев, зарисуйте эту карту! Она войдет в историю великих открытий! Макар Захарович, будь нашим проводником! Веди в горы, вот сюда до сплава! Обратно вернешься и еще раз проведешь! И все твои кони будут целы, а если какая лошадка погибнет — заплатим, сполна заплатим...

Старик Медов снова запричитал и опять стал отговаривать от сплава по Бохапче, но тут все, разгоряченные, начали Макара Захаровича уговаривать и так расписывать его достоинства, что получалось — во всей Якутии и на всем свете лучшего проводника и землепроходца, чем Макар Захарович Медов, не было, нет и не будет.

Эти похвалы «сопсем молодому Макарке» разобидели столетнего Кылланаха. Он вскочил не по годам шустро и объявил:

— Макарка не пойдет — моя пойдет! Бешеная Бохапча — начальник смелый, улахан начальник! А сопсем молодой. Макарка — трус, однако. Не саха — Макарка, сахаляр — Макарка, баба — Макарка.

Таких упреков от своего многолетнего друга Макар Захарович никогда не слышал. Они его задели за живое. И он согласился не только провести экспедицию за хребет, до реки Малтан, но и коней подыскать, на худой конец — вьючных оленей...

Билибин тотчас же распорядился: все — на мобилизацию транспорта!

Петр Каллистратович заявил:

— Создадим артель «Красный якут»!

В поисках тягла обошли всех якутов, тунгусов и камчадалов, но ни в Нухе, ни в Быласчане, ни в самой Гадле, ни в самой Оле лошадей не купили, не заарендовали, ездовых оленей не выпросили. Лишь Макар Захарович предложил трех своих лошадей, которые должны вернуться из тайги, да еще двух, заморенных, была надежда взять у сына Кылланаха, тоже по возвращении его с гор. У самого богатого саха Александрова было семь коней, но он их продал охотским старателям.

Старик Медов посоветовал закупить оленей у Луки Громова. У него восемь тысяч голов, а может, и больше, есть и ездовые. За то что платил большой ясак белому царю, медаль носит. Все тунгусы Уяганского, Маяканского, Тасканского родов под его рукой. Лука продаст — и другие продавать будут. Лука откажет — никто не поможет. Не очень-то он, тунгусский князец, признает новую власть, но уговорить его можно, если не поскупиться на подарки. Деньги не возьмет: что ему с ними делать! В тайге магазинов нет.

Подарками: серебряными полтинниками, шелковыми лентами, разноцветным бисером, моссельпромовскими леденцами, кирпичным и байховым чаем и огонь-водой — Раковский набил полную сумку и пошел вместе с Макаром Захаровичем на речку Маякан, в долине которой кочевал в то время Лука Громов.

Старик Медов всю дорогу кряхтел и жалостливо вспоминал своего ученого коня, переданного четыре года назад за долги Луке Громову. Должен был Луке восемьдесят рублей, конь, конечно, стоит дороже, но дал его под залог, а тунгусскому князцу конь ни к чему, и он продал его тому самому Конону Прудецкому, которого огрела остолом Иулита Свинобоева... И поделом — злой человек, дурной, купил ученого коня, чтобы пустить на мясо. Макар тогда просил волревком, чтобы запретили ему, Прудецкому, резать коня, а он, Макар, продаст новую швейную машинку, коей только что обзавелся, чтобы обшивать кудринят, и вернет долг Луке Громову, Но Конон Прудецкий местной власти заявил: никаких дел с Макаром Медовым не имел, коня купил у Громова. И убил. А он, Макар, с тем конем всю Колыму исходил. Ученый был конь, все тропы знал...

С неохотой шел к Луке бедный Макар, едва передвигал ноги. Сергей так медленно по тайге никогда не ходил. Плелись два дня, на третий увидели огромное стадо оленей, а на берегу сверкающего, как полтинник, озерка — остроконечные чумы, крытые ровдугой.

Сергей обрадовался — наконец-то дошли, а Макар скис:

— Кусаган, Сергей, сопсем кусаган...

— Какая кусаган? Какая беда?

— Мас суох. Сэргэ суох.

— Коновязи нет? А зачем она? У нас лошадей нет...

— Мас суох — эн капсе.

— Ясно,— догадался Раковский: он кое-что слышал о таком тунгусском обычае: сэргэ, точнее, просто толстую палку не поставили, значит, гостей не принимают.— Так что же делать? Зря подарки тащили? Так?

— Так...

— Нет, не так! Пошли, будем убеждать, требовать, форсировать.

— Не надо, Сергей! Оленей угонят... Ждать надо. Палатку ставь. Чай пить будем. Ждать будем.

Поставили палатку, заварили ароматный чай — далеко пахнет. Макар Захарович пил, громко причмокивал;

— Хорошо! Ой как хорошо! Сопсем хорошо!

Пили долго, но из стойбища никто не глянул в их сторону.

— Барда спать. Чай оставь. Все оставь.

Макар залез в палатку, Сергей послушно за ним, оставив все съестное у костра. Ночь была светлая, комары набились под полог. Выкурили их, улеглись и вдруг слышат шепот.

— Пришли,— улыбнулся Макар Захарович и приоткрыл полог.

У костра стояло четверо ребятишек, немытых, тело в коросте, в непричесанных волосах пух. Они вытаращили черные глазенки на монпансье и глотали слюнки.

Сергей жалостливо шепнул:

— Не берут...

— Тунгус чужое не возьмет. Выходить надо,— и Макар Захарович, как бы по своей нужде, потихоньку, не спеша вылез из палатки, подошел к ребятишкам и приветливо спросил:

— Чай пить пришли? Садитесь.

Гости, видимо, хорошо знали дедушку Медова, быстро расселись, но, увидев еще одного, незнакомого человека, задичились.

— Это — Сергей, добрый нюча. Не бойтесь.

Сергей снова развел костер, подогрел чайник, открыл еще одну коробку с леденцами. А когда угостили чаем, то собрали оставшиеся яства и по местному обычаю раздали ребятам. Те, довольные, убежали.

Макар и Сергей снова полезли в палатку, снова развели дымокуры и только стали засыпать — опять говор.

Медов приоткрыл полог:

— Люди идут! — получше вгляделся и с явной досадой поправился: — Кыыс кэлэ.

— Бабы?

— Ага. Однако, встречай надо.

Опять встали, раздули огонь, заварили чай и — кому горстку бисера, кому шелковую ленточку.

Сергею хотелось спать, и он мысленно ругал и этих кыыс и всю туземную дипломатию, но вида не подавал, даже любезничал. Наконец распрощались. Снова Сергей и Макар залезли в палатку и заснули как убитые.

Утром Макар Захарович разбудил Раковского:

— Вставай! Сэргэ есть — капсе будет!

В стойбище гостей ждали. Полным ходом шла стряпня. В котле варилась оленина, аппетитно пахло мясом. Тунгуски щеголяли нарядами: несмотря на жару, все в камусных торбасах, сверкавших бисером, на каждой передник, опушенный мехами и тоже весь в бисере, на груди серебряные рубли и полтинники.

Гостей провели в урасу, покрытую тонкой ровдугой. В урасе душно и дымно, посреди костер. А перед ним, как перед жертвенником, восседал, скрестив ноги, худой морщинистый старик с отвислыми щеками. На нем был такой же, как у тунгусок, расшитый бисером передник, на тонкой шее большая, на цепи, серебряная медаль с профилем Александра III.

Старик важно, не вставая, протянул руку:

— Мин князь Громов.

Гости сели. Князь запустил грязные руки в деревянную плошку с мозгами из оленьих ног и попросил гостей последовать его примеру.

Сергей извлек свою походную серебряную с чернением рюмку, наполнил ее спиртом и поднес хозяину. Громов выпил одним глотком, а рюмку задержал в руках, залюбовался ею. Макар Захарович сразу понял его желание, подтолкнул Сергея, и Раковский, хотя очень дорожил своей рюмкой, торжественно произнес:

— Тунгусскому князцу Луке Васильевичу дарю с радостью!

Князец осклабился и вроде бы беспечно спросил:

— Зачем на Колыму?

Медов перевел, Раковский ответил;

— Посмотреть, чем богата.

— Золото копать? Земля царская — копать нельзя! Царь, — Лука ткнул в изображение Александра III на медали,— накажет!

— Не накажет, царей уже нет...

— Землю копать, палы пускать — мох ачча. Мох ачча — олешки ачча.

— Нет, Лука Васильевич, мы землю жечь не будем. А за олешек хорошие деньги дадим! Серебро дадим! Вот!— Сергей зазвенел полтинниками.— Новенькие! Блестят ярче твоей царской медали. И на каждой не царь-покойник, а кузнец, кующий счастье! Видишь, как искры летят. А на другой стороне герб, серп и молот... Союз рабочих и крестьян!

Агитировали тунгусского князца долго. Наконец он согласился продать оленей, но только диких. Сергею приходилось иметь дело с необъезженными животными на Алдане. Можно их, конечно, приучить к вьюку и нартам к чтоб далеко не уходили, но нужно хотя бы немного и ездовых. Сергей высыпал еще крупную горсть полтинников. Кое-как договорились. Продал Громов и пяток обученных оленей.

Отловили двадцать пять дикарей, два дня продержали их голодными, чтоб не бесились в дороге, связали по шесть голов в связке и повели.