...Снова повалил крупный снег. Потом поднялся ветер — он задул с северо-запада, сильный, холодный. Через три дня стих, и ударили морозы! Прежде хоть в полдень отпускало, а теперь и днем и ночью шуршал, смерзаясь, выдыхаемый пар. Солнце не показывалось, бродило где-то за горами и розоватыми отблесками играло на вершинах далеких сопок.
Работать на воздухе было невозможно, но все же приходилось: заготавливали дрова — печку топили и днем и ночью,— были и другие неотложные дела. Да и не могли сидеть сложа руки. Раковский предложил проект устройства тепляков для промывки проб прямо на линии и при любом морозе. Билибин одобрил проект, и все взялись за его осуществление.
По вечерам под руководством Степана Степановича шили торбаса и рукавицы. Золотые у него руки были. Без единого гвоздя смастерил небольшие, легкие, но вместительные нарточки. Оглобин восхищался ими:
— Теперь можно в Сеймчан ехать! С такими самокатами — хоть на край света! И пора ехать. Продовольствия у нас почти нет, Последнюю кобылу тоже придется забить, хотя в ней одна кожа да кости... Берег ее для тяги, думал, в Сеймчан возьмем, подкормим, но она еле ноги переставляет. Но живы будем — не помрем!
В те дни Сергей Дмитриевич записывал в книжке с черноколенкоровой обложкой:
«29 ноября 1928 г.
Сегодня домыл пробы с левого борта. Вечером пришел Оглобин. Поговорили о положении вещей и решили, что он, Ю. А. и Софрон Иванович пойдут в Сеймчан в субботу утром, Надеются приобрести там хотя бы немного мяса, так как на прииске у всех, исключая первую артель, остается продуктов не более как на две недели, да и то при очень урезанном пайке. У нас также положение печальное. Остается пуд муки».
Субботнее утро выдалось и с туманом и с морозцем. В семь часов Юрий Александрович, Оглобин и Гайфуллин перекинули через плечи брезентовые лямки. Провожал делегацию весь Среднекан, все были бодры и веселы.
Сафейка успокаивал людей:
— Моя везде ходила! Сеймчан ходила! Колыма ходила!
По его словам, до Сеймчана не более ста верст. Лет пятнадцать назад Сафейка, тогда совсем молодой, шел туда три дня. Правда, дело было летом, ехали на лошадях. Теперь лошадей нет, дороги нет, снега много. Неделю — туда, неделю — обратно.
— Через полмесяца ждите! — кричал на прощание Оглобин.— Пустыми не придем!
«1 декабря 1928 года.
С 1 декабря садимся на голодный паек. Работу временно приостанавливаем».
«3 декабря 1928 года.
Двое ходили на охоту. Убили всего лишь шесть белок. Стирал белье. Ружье Лунеки стреляло на третий раз».
«4 декабря.
Составил сведения о работах за ноябрь. Ходили на охоту, убили одну белку».
«6 декабря.
Хлеб закончили вчера. Осталась только забитая лошадь, ее будут делить на всех».
Но ее не успели разделить. 7 декабря она пропала. Эту весть принес к разведчикам Поликарпов. Украли, видимо, «турки», а может и артель Волкова, но Филипп Романович не стал допытываться, чьих это рук дело: надеялся, что люди сами назовут вора, осудят и мясо отберут.
На следующий день к разведчикам прибыли на оленях уполномоченный Тасканского кооператива Аммосов и двое якутов. Они привезли семь пудов мяса — на всех и на неделю не хватит, но Сергей Дмитриевич несказанно обрадовался этому. Два дня прогостили якуты у Раковского. Уезжая, Аммосов обещал пригнать на мясо двадцать оленей и еще кое-что из продуктов и теплых вещей, и все это — к Новому году.
Мясом Сергей Дмитриевич поделился со всеми старателями. Немного дал и первой артели, чтоб не обижались. Пуд отвесил Степану Степановичу, Алехину и Чистякову — они с печкой и палаткой отправлялись на многодневную охоту. В общем раздал почти все и лишь немного оставил себе с Лунеко.
«10 декабря.
Сидим с Лунекой голодные.
Хабаровцы завтра принимаются за собаку Собольку».
«12 декабря.
Вечером в четыре часа ушел на стан к Поликарпову узнать, нет ли чего нового. Поликарпов молчит, подарил мне филина. Соболька съедена почти целиком, от нее осталось на одно варево, а в ней было фунтов 30 мяса.
На промывке осталась артель Тюркина и Сологуба. Корейцы во вторник мыли в последний раз. В общем положение осложняется».
«13 декабря.
Осмотрел работы. В два часа вернулся домой. Часа через два пришли охотники. Домой принесли около десятка белок, другой дичи не попадалось. Скверно... Ю. А. и Ф. Д. что-то долго не возвращаются».
«15 декабря 1928 г.
...Только что пришли наши с Сеймчана. Привели с собой лишь двух лошадей. Больше привезти ничего не могли, так как все олени сеймчанских жителей погибли, а сами якуты перебиваются тем, что удастся добыть за день».
Лошадей сразу же забили и стали раздавать мясо.
С распределением — целое горе. Первыми явились со своими претензиями хабаровцы: они считали, что раз Союззолото направило их сюда, то и кормить должно. Вслед за ними набросились на Оглобина и Билибина «турки» и «волки»:
— Почему остальных лошадей не привели?
— Мы тут собак ели, а они там небось конину кушали. Благородные!
Юрий Александрович, злой, решительно отчеканил:
— Лошадей оставили для предстоящих работ.
— К черту ваши работы!
— И без работы подыхаем.
— Не подохнете. Встретили, называется...— в голосе Билибина почувствовалась обида.
— Не подохнем, если сожрем тебя...
Юрий Александрович услышал это, но даже не обернулся.
На свою базу не пошел. Свалился в конторе у Оглобина на лавку и проспал всю остальную часть дня и всю ночь.
Сафейка рассказывал:
— От Сеймчана четыре дня ходил, не спал — ходил. Меня на коня, я мало-мало спал, а он ходил...
Отоспавшись, Юрий Александрович рассказал Раковскому о поездке в Сеймчан, о его жителях, о какой-то старухе:
— Фамилия ее Жукова, Зовут Анастасия Тропимна.
— Трофимовна,— поправил Раковский.— Якуты ни «в», ни «ф» не выговаривают. Помните, Медов написал на затесе «Медоп»?
Но Билибин почему-то упорно произносил:
— Тропимна. Добрая душа! Она мне малахай подарила. Пыжик, опушка — огневка, на затылке — овчина... А родилась Тропимна сама не помнит когда, но более ста лет назад. Современницей Пушкина была. И подумать только, за всю свою столетнюю жизнь ни разу не видела хлеба. Просила меня, как бога, прислать хоть кусочек, перед смертью попробовать...
— Придет транспорт — обязательно пошлем.
— Юрты в Сеймчане все неуютные, холодные, бедные. Немного их, а за неделю не обойдешь, одна от другой за версту. До первого жителя отсюда километров шестьдесят, а до самого дальнего — девяносто, а может, и все сто.
— Жаль, что все хлопоты напрасны,— с горечью сказал Раковский.— И на Безымянном ничего не открыли.
— Мы честно сделали на Безымянном все, что могли,— возразил Билибин,— и можем доложить об этом Союззолоту, Лежаве-Мюрату и самому Серебровскому: их задание выполнено, заявка Поликарпова проверена. А Колыма Золотая будет открыта! Базу придется менять, нечего тут больше делать.
Помолчав, Билибин продолжал:
— Кстати, Розенфельда, который видел Гореловские жилы, Анастасия Тропимна тоже знала. Из себя, говорит, невзрачный, но добрый, обо всем ее расспрашивал и в книжку записывал, а вот где он ходил и где Гореловские жилы, Анастасия Тропимна не знает, и никто в Сеймчане не знает. Сафейка один знает, где ходил Розенфельд, но аллахом божится, что не видел никаких жил, и я ему верю.
— Софрон Иванович — честный мужик,— поддержал Раковский.— Зря мы о нем при первых встречах плохо думали...
— Человека хорошо узнаешь, когда с ним пуд соли съешь. А вот Анастасия Тропимна сразу Сафейку узнала и встретила как старого друга. Хорошая память у нее! Всех, кого видела на своем веку, помнит. Разве что кроме полковника Попова...
— Какого полковника? — удивился Раковский.
— В сельсовете дали мне одну, такую же любопытную, как записка Розенфельда, бумажку. Написал ее какой-то полковник Попов, о нем в Сеймчане никто ничего не слышал, и как попала бумажка в церковь, а потом в сельсовет — никто не ведает... Словом, история покрыта мраком и в самой бумажке сплошной туман. Пишет этот полковник, что где-то в притоках реки Колымы он открыл золото. Точное местоположение, как и Розенфельд, конечно, не указывает, но дает возможность гадать: какой-то левый приток впадает в нее близ Среднеколымска. Вон куда махнул...
— А может, Верхнеколымска?
— Нет, пишет: Среднеколымска. А вершина этого притока подходит к вершинам речек Сеймчан и Таскан...
— Ну, конечно, Верхнеколымск! Описка у него!
— А там, где золото нашел, есть недалеко и месторождение слюды и еще — какой-то водопад. В общем приходи и мой золото. У одного — зигзагообразные молнии, у другого — водопад... Морочат нам головы все эти розенфельды и полковники, а мы цепляемся за их штаны.