В новом году Раковский с прежней аккуратностью вел записи в своей тетради. Каждый день он контролировал работу на прииске и в своем разведрайоне, принимал старательское золото, решал массу больших и малых вопросов.

Разведка поначалу пошла неплохо. На второй террасе расчистили площадки, приступили к нарезке шурфов. «Продвигается хорошо»,— удовлетворенно отметил в дневнике Сергей Дмитриевич.

Намывка же велась вяло. Перестало фартить Сологубу и Тюркину. Многие, отчаявшись, бросали кайла и лотки, стали собираться с обратным транспортом в Олу. Сологуб пытался удержать своих артельщиков. Он, как и намеревался, наладил бойлер, но ольчане, не питавшие страсти к технике и за год соскучившиеся по женам, подались домой остались лишь неизличимый приискатель Канов да сам Сологуб.

Раковский загорелся желанием приобрести у Сологуба бойлер, применить его на оттайке шурфов, а может, и к промывке приспособить. С этим предложением и пришел он в опустелый барак первой артели.

Бронислав Янович охотно согласился продать бойлер в добрые руки и, ослепительно сверкая всеми своими вставными золотыми, с поклоном изрек:

— Покупайте и нас, сирот, впридачу.

Сергей Дмитриевич полетел к Билибину. Тот обрадовался:

— Давно бы так! Покупаем!

Но переход Сологуба и Канова в экспедицию не состоялся. Их обоих пригласил в свою контору Матицев и долго говорил с ними. Канову он предложил должность заведующего складами, положив заманчивую оплату, а Сологубу обещал подобрать для него новую артель и поставить ее с бойлером на самую богатую деляну.

Расстроившись, Раковский записал в тетради:

«Представитель Союззолота Матицев переманил на прииск путем повышения зарплаты артель с бойлером, которая хотела пойти к нам в разведку. В общем начинается какое-то безобразное отношение к плану работ, об единстве и оплате которых так усиленно беспокоилось Союззолото. По-моему, это недопустимые и даже преступные выходки одержимого какой-то манией «хозяйственничка».

Такого рода поступки Матицева начались не со случая с бойлером, а гораздо раньше. Снабжение, после договора Цареградского с Лежавой, теперь полностью находилось в руках приисковой конторы, и Матицев делал все, чтобы ущемить экспедицию. Списки Раковского о продовольственных нуждах геологов он урезывал наполовину, ссылаясь на то, что продовольствия завезено мало. Муку заменял крупой. В клюквенном экстракте наотрез отказывал, и теперь кое у кого начинали кровоточить десны — первый признак цинги...

На все у Матицева был один ответ:

— Из-за отсутствия транспорта — жесткая экономия. А муки вообще нет.

Сергей Дмитриевич поначалу поверил ему, в дневнике так и записал:

«27 января 1929 года.

Заходил в контору, разговаривал с Матицевым о продовольственном положении и дальнейших перспективах. Груза на Элекчане нет. На Оле и кой-где в тайге свирепствует эпидемия кори. Дело дрянь... Из-за этого, вероятно, и вышла задержка с переброской продовольствия. В общем, подходят «декабрьские дни».

У меня болит горло. Морозы начинаются вновь. Сегодня вечером —50°С».

Когда же местком организовал санитарную комиссию, а в нее от экспедиции ввели Раковского и доктора Переяслова, то она, осмотрев приисковые склады, установила: есть мука на складе и даже высшего сорта -— крупчатка.

Обманом Матицева были возмущены даже служащие конторы. Вся комиссия во главе с предместкомом Шестериным явилась к нему и выложила акт.

Тот был пьян, отбросил акт и заявил:

— Не ваше дело!

В дневнике Раковский записал кратко:

«Был в конторе С.З., но пришлось уйти, так как Матицев, будучи пьян, показал себя полнейшим хамом».

На следующий день чуть подробнее:

«Определяли с Казанли магнитное склонение и делали нивелировку 1-й линии шурфов С.З. Во время этой работы подходил Матицев и очень любезно извинялся за свое поведение... Дескать, в фактуре вместо «крупчатка» прочитал «крупа»...»

Раковский заявил Матицеву, что принимать золото у старателей и наблюдать за «технической стороной» больше не будет,— своей работы хватает. А если Матицев — инженер! — все еще не вошел в курс дела, то пусть доверит присмотр за горными работами Кондрашову Петру Николаевичу. Он хотя и молод, но горный техникум кончил не зря.

Матицев согласился временно, до возвращения Поликарпова, назначить Кондрашова старшим горным смотрителем.

Матицев извинился, но не изменился. Билибин еще до своего отъезда крупно разговаривал с ним, но тот всякий раз увиливал, а если что-то и обещал, то тут же забывал.

Юрий Александрович вынужден был предъявить ему официальное отношение о нарушениях договора и потребовал такого же, в письменной форме, ответа. Матицев заверил, что ответит завтра же, а на другой день опять закрутил ту же пластинку:

— Давайте попробуем поговорить...

— Поговорим,— озлился тогда Билибин,— соберем местком, ячейку, всех специалистов, вот тогда и поговорим! И не только о снабжении, но и о разведочных делах!

Разведочные работы на прииске, как известно, начались неплохо, но вскоре приискатели забузили — не понравилась «эксплуатационная» линия, показалось, что экспедиция нарочно подсунула им эту пустую, да еще с глубокими шурфами, линию. И они прекратили бить шурфы.

Матицев поддержал их:

— Дайте нам шурфы на первой линии.

Юрий Александрович усмехнулся едко:

— В чужом рту хрен всегда слаще,— и распорядился выделить старателям места для шурфовки на первой линии.

Выделили на нижней террасе, у самого выхода того ключа, который их как магнитом притягивал к себе и мнился Борискиным. Но и это не устроило. Тайком от экспедиции, но с ведома Матицева приискатели забрались на другую сторону ключика и, как позже обнаружилось, даже в верховья распадка... В общем повторялась та же история, что и на Безымянном: копали где хотели и как хотели.

Билибин и Раковский возмущались, говорили Матицеву, что он не согласовывает свои действия с планами экспедиции, нарушает распоряжения Лежавы-Мюрата и Оглобина, но тот все перевертывал по-своему:

— У меня тоже не ради красы на фуражке молоточки!

И к рабочему чутью, товарищ Билибин, в наше время надо прислушиваться. Массы не хуже спецов знают, где золото.

Однажды на заседании месткома, когда утверждались нормы выработки и правила внутреннего распорядка, Билибин очень хотел высказать все накипевшее Матицеву прямо в глаза, но тот не явился — уехал осматривать какой-то ключик, чтобы наметить «пару шурфиков в очень интересном месте».

— Три балды! — выругался Юрий Александрович.— Две — на картузе, а одна — в голове! — и попросил Сергея Дмитриевича еще раз крупно поговорить с Матицевым, в том числе и об этом «интересном месте», а сам на следующий день отправился к Бертину, во второй разведрайон, для разбивки линий и решения других неотложных дел.

Сергей Дмитриевич говорил с Матицевым, но не по-билибински крепко, потому что по натуре своей был деликатен, да и, не имея горняцкого образования, чувствовал себя не совсем уверенно:

«Пришлось говорить с Матицевым о способе ведения разведки в экспедиции... Все это ужасно надоело. Попросил его обращаться по другому адресу, так как я не был на заседаниях по разведкам, которые были при уполномоченном С.З. Лежаве.

Погода скверная. Дует без остановок порывистый, довольно сильный ветер».

Разговаривал с Матицевым во время отсутствия Билибина и Цареградский, дипломатично, культурно и авторитетно, но так же попусту.

Одержимый «хозяйственничек» мухлевал не только  с выписками продовольствия. Однажды Петр Кондратов как бы ненароком завел Сергея Дмитриевича — а они очень сдружились — в распадок ключика, и там, «в интересном месте», Раковский увидел не «пару шурфиков», а с пяток ям, безобразно, где попало и кое-как выкопанных.

— Три балды! — выругался словами Билибина Сергей Дмитриевич.

А вскоре вернувшийся из Олы Кондратьев, секретарь партячейки, обнаружил на том же «интересном месте» лоток и гребок. Принес и положил их на стол Матицеву:

— Это не шурфовка, а шуровка! Тайком золото моют!

— Найти шуровщика! Уволю! — закипятился Матицев.

Но шуровщика не нашли.

Раковский предложил Матицеву пользоваться промывалкой экспедиции — так, мол, надежнее, будут мыть золото у нас на глазах. Но тот промямлил что-то невразумительное.

Ничего не оставалось, как ждать Билибина и Оглобина.

Юрий Александрович вернулся в конце месяца. Привез с собой, специально на совещание, Эрнеста Бертина: по милости Матицева и во втором разведрайоне люди сидели на урезанном пайке.

Совещание должно было состояться на другой же день после их приезда. Но Матицев опять уехал куда-то... Собралось совещание только в субботу и продолжалось два дня. Присутствовали все горные смотрители, администрация, местком и партячейка в полном составе.

Билибин доложил о работе экспедиции за два последних месяца. Сделано было немало. В первом разведрайоне посадили на пласт двенадцать шурфов, пробы, промытые Раковским, показали наличие золота. Закончив шурфовку первой линии, перешли на вторую, «эксплуатационную», которую бросили приискатели. До оттепели этот участок Среднеканской долины будет разведан. Намечается еще одна линия — чуть левее устья Безымянного, там в гранитных обнажениях Цареградский выявил первые признаки рудного золота. И еще одна линия должна быть там, где тайком копают ямы... Преступное хищничество будет пресечено! Во втором разведрайоне все работы ведутся исключительно силами экспедиции. Там разбиты две разведочные линии по семнадцать шурфов, проходка идет хорошо, нормы перевыполняются, как и в первом районе, вдвое. В прошлые годы первые шурфы закладывали там Поликарпов, Гайфуллин и другие, хорошего золота они не нашли, но, надо надеяться, что оно там есть...

— Наши результаты были бы намного лучше,  если б эксплуатационники, «наши эксплуататоры», не тянули телегу, как в басне дедушки Крылова «Лебедь, рак и щука»,— и Юрий Александрович с горечью заговорил о несогласованности и неувязке в работе: — Лежава-Мюрат ратовал за то, чтоб мы работали вместе, а у нас кое-кто старается дуть в свою сопелку!..

Слово для второго доклада предоставили Матицеву. Он говорил дольше, чем Билибин. Сначала о текущем моменте, о задачах первой пятилетки вообще, о трудовом энтузиазме масс, потом попытался продемонстрировать все это на примере возглавляемого им коллектива.

Председательствовал на совещании секретарь партячейки Владимир Кондратьев. Билибина он не прерывал, а своего начальника бесцеремонно:

— Пятилетку в четыре года, говоришь? А даем по десять процентов! На сто лет хватит!

Матицев не растерялся:

— Найдем золото — будет двести процентов! Только поменьше надо слушать спецов, а больше опираться на чутье масс, на рабочий класс!

— Шурфовщик, может, и рабочий класс, а шуровщик — вор, жулик, а не рабочий класс! Я нашел и принес тебе лоток и гребок. Чьи они?

Задал тон секретарь ячейки, а другие подхватили. Крыли Матицева. И предместкома досталось.

3 марта 1929 года Сергей Раковский записал:

«Обработали постановление совещания. Сделали в смысле повышения производительности все возможное. Вечером снова пошли на собрание, где поставлен вопрос о взаимоотношении с Союззолотом. Говорили крупно... Матицев зарывался, не давал себе отчета, но ему вправили мозги... Выступали Билибин, Кондратьев, Бертин и я...»

Да, Матицев зарывался, называл себя «очами Союззолота» и даже грозился «осветить вопрос о Колыме» где надо и кое-кто будет помнить его всю жизнь!..

Но мозги ему действительно «вправили», и после крупного разговора он притих. Выделил двоих рабочих для шурфовки на третьей линии. Вместе с Билибиным и Раковским пошел разбивать четвертую линию.

Юрий Александрович не скрывал своего недовольства качеством шурфов:

— Это же ямы! Будто свиньи рыли! Бориска, наверное, лучше бил.

— И он здесь шурфил,— сказал Матицев.

— Кто? — в один голос спросили Билибин и Раковский.

— Бориска... Вон там. Сейчас под снегом не видать, но вроде шурфы...

— Ведите! Показывайте!

— Пожалуйста,— и Матицев заспешил по твердому насту.— Вот!

Неглубокие ямы с кучами земли по краям явно были выкопаны человеком.

— А вон там, на берегу, и тот лоток с гребком нашли...

— Борискин, значит?

— Его! И зря Кондратьев шум поднял: «шуровка»!

Билибин и Раковский долго стояли в молчании, затем

Юрий Александрович медленно проговорил:

— Значит, четвертая линия пройдет по Борискину ключу?..

— Точно,— охотно подтвердил Матицев.— И богатый будет ключик! Не зря тянулись сюда старатели...

— Уже весна, проталины. Успеем ли пробить шурфы?

— Поможем! — заявил Матицев.— Рабочих дам, бойлер, дрова для пожогов.

— Ну, коли так, то начнем,-— улыбнулся Билибин.

«16 апреля 1929 года.

Поставил артель Кучумова на шурфовку 4-й линии по кл. Борискину, дал им семь шурфов, завтра разобью для них еще пять шурфов. Был на базе, возвращался оттуда вместе с Оглобиным. Он предлагает заключить договор на службу в Союззолоте по окончании срока работы в экспедиции. Такое же предложение сделал и Бертину...»

«19 апреля 1929 года.

Сегодня вечером снова разговаривал с Оглобиным относительно его предложения. Против моих условий не возражает: после года службы будут содействовать в учебе и, конечно, Матицев не будет здесь работать. Посылает телеграмму Лежаве».

Четвертую линию доразведать не успели. Но первые пробы показали хорошее золото! Старатели опять всполошились и к Матицеву — упрашивать, умасливать, чтоб дал делянку на Борискином.

Но вовремя возвратившийся из Олы Оглобин Филипп Диомидович сказал:

— Пока долина ключа Борискина не будет разведана — никто туда ни шагу! А кого поймаю — в кутузку и под суд!