Итак, что придумала Марина? Она решилась на невозможную вещь – трансформировать все мои страхи, весь ужас, который забился в подсознание, как ребенок под одеяло во время грозы, всю мою депрессуху, весь мой трагический опыт в позитив, в созидание, в творчество. Что она сделала? Марина попросила выступить на семинаре, на котором я поделился бы опытом. На любые возражения, что я и говорю не очень, и не психолог ни фига, она отвечала, что ей нужна моя помощь.

Чем я мог помочь? Что мог рассказать? Я начал готовиться. Создал в Power point специальную схемку, где расписал все любо-дорого, выписал ключевые слова. Все загоралось по мановению пальцев. Но потом я подумал: зачем это все? «Посмотрите на график: кривая депрессии соединяется в точке икс с кривой страха и приобретает форму синусоиды; посмотрите на схему: она показывает типологию отчаянья в зависимости от психотипов» – так, что ли? Нельзя использовать компьютер в таком семинаре. Ну, нельзя! Как сказать: «Я тогда подумал – минуточку. Вот нашел. Цитирую…» или «Мне тут в голову пришла одна мысль. Где же она? А вот…». Это не по-человечески, не для людей.

Я начал репетировать. Я замерял с часами, на сколько минут хватит моей речи. Страшно переживал, сумею ли, но понимал, что это важно для людей. Я продумал сильные образы, мощные слова, метафоры, эпитеты, долго репетировал, как я подбираю слова, чтобы описать то, что чувствовал. Проговорил маме, бабушке. Говорил перед зеркалом. Марине послал тезисы. Вроде нормально.

И вот настал день семинара. Я сделал мысленную зарядку. Задерживал дыхание, пока поднимал тяжелейшие грузы. Мысленно. Конечно, мысленно. Кровоток усиливался. Говорил не идеально, но хорошо. Проговаривал свой текст. Взяли такси с мамой и с бабушкой, приехали. Уютный зал. Решили сделать три отделения. Первое – мое, потом разговор, затем йога. Я сделал мысленно зарядку. Не получилось. Отвлекался. Принял ринзу – этот препарат, по марининым словам, помогает от онемения. Может и помог. Не знаю.

Сели в круг. Начали приходить люди, всего человек 20, может, больше. Были онкобольные, я это видел. Простые, искренние, человеческие и какие-то родные лица. И тут я понял, что все, что я заучивал, все мои красивые метафоры, все надуманные образы и проработанные концепты – чушь собачья! Им нужно не это. Им нужна правда, от человека к человеку. Самые простые и самые искренние слова. Просто рассказать – о моих страхах, тревогах, волнениях. Поделиться как с друзьями. Встать в позицию не сильного «я-щас-расскажу-что-к-чему» Кирилла Волкова, а слабого Кирилла Волкова, который двигается на ощупь, интуитивно (так ведь оно и есть). Зачем надевать маску? Зачем пытаться быть кем-то, если ты и так есть? И об этом «есть» и нужно рассказать. Это было настолько ослепительное открытие, что я совершенно перестал нервничать. Я понял, что буду говорить.

Вот собрались. Марина познакомила нас друг с другом. Удивительно, как она – такая маленькая – смогла найти те единственные слова, после которых мы себя ощутили родными и близкими уже через полчаса. И столько было человечности в этих словах. Что-то важное было произнесено. Она говорила, как наш директор Юрий Владимирович Завельский, – один раз и на всю жизнь. Вообще, Марина и Юрий Владимирович – наверное, два самых удивительных человека в моей жизни.

Потом дали слово мне. Я встал. Осмотрел глазами присутствующих. Поймал эти серые, голубые, серьезные, радостные, но в основном печальные глаза. Именно к этим глазам я обращался. Я тихо рассказал свою историю, рассказал про ту страшную ночь, без метафор и мелодраматических сцен. Потом про врача с удивительно добрыми глазами, как я принял это, пережил. В общем, о том, о чем и пишу в книге. Говорил минут десять, может пятнадцать. Моя бабушка плакала.

Потом я буду вспоминать, что мог говорить целых 10 минут! Невероятно! ГОВОРИТЬ! Как это здорово! А тогда я думал, как же это мало! Я вообще думаю, что норма имеет свойство зрачка – увеличиваться и уменьшаться. Скажите, вы видите в темноте? А спустя 10 минут? Ваш зрачок привыкает к ней, как привыкает и к свету. Думаю, если бы все время стояла ночь, мы бы научились видеть в темноте. Так же и норма: она увеличивается, уменьшается, добро и зло, счастье и несчастье меняют свои ориентиры. Меня часто спрашивают, как это возможно – почти не говорить, мало двигаться, еле ходить. Человек ко всему привыкает. Я просто живу в пространстве сдвинутой нормы. Живу и живу. Стараюсь не вспоминать о предыдущей. Какой смысл?

Марина взяла слово. Что-то объяснила, подтолкнула меня к следующей мысли. Я сказал, что очень хочу вылечиться, но в чем-то благодарен моей болезни. Она меня многому научила. Я сам был удивлен собственным словам. Как можно быть благодарным болезни? Что за бред? В конце книги я отвечу на этот вопрос.

Говорили обо всем – о творчестве, о детстве, о здоровье, о мудрости, о философии. Я вставил слово, процитировал Пушкина, долго рассуждал о том, что надо заботиться о «нуждах низкой жизни», а не только «придаваться вольному искусству»; да еще в конце забабахал цитату из Витгенштейна – что-то о философии. И тут я понял, что ко мне украдкой ползет смешунчик. Ведь после того, как цитируешь Людвига Витгенштейна, самого сложного философа XX века, по негласному правилу надо посмотреть вдаль и с глубокомысленным видом вздохнуть. Если этого не сделать, то, можно сказать, ты зря его цитировал. Я поскорее сел, чтобы не заржать (ну нельзя же ржать после такой цитаты, это кощунство! Это все равно что расхохотаться в церкви или на заседании правительства). Закрыл лицо руками, сделал вид, что задумался (последний шанс!). Все молчали – видимо, переваривали цитату – и это было так смешно! Ну, просто застрелиться! И я заржал вполголоса. В руку. Забавно, когда человек рассказывает о своей онкологии, цитирует Витгенштейна и… ржет. Слава богу, кто-то заговорил, и на меня не обратили внимания. Я поржал-поржал и перестал. Неудобно как-то. Короче, все обошлось благополучно, хотя «Штирлиц был на грани провала».

Что-то во мне высвободилось, обрело форму, овнешнилось. Я как бы посмотрел на себя со стороны. Раздвоился. Отдал свою память им. Пусть пользуются, у меня ее много.

Ехал обратно если не счастливый, то хотя бы радостный, что как-то кому-то помог. Спустя долгое время сделал что-то полезное. Хотя, наверное, в первую очередь, для себя.

Комментарии мамы

ПОДАРОК ДАЛАЙ-ЛАМЫ

Недавно Кирилл получил письмо:

«Летом 2014 года я прочла Вашу книгу, которая на тот момент оказалась существенной поддержкой для меня. Благодаря Вам, в моей жизни произошли события, которые привели меня в декабре этого года на учения его Святейшества Далай-ламы XIV в Дели… Во время учений, совершенно спонтанно, приходили в голову мысли о Вас и Вашей книге. Сами того не зная, Вы оказались мне близким Другом в сложный период моей жизни. Мне очень хотелось рассказать Его Святейшеству о Вас, о том, как Вы помогаете людям и о том, что Вас, в свою очередь, поддержали книги и лекции Его Святейшества. Несколько прекрасных людей, до недавних пор совершенно мне не знакомых, помогли осуществить задуманное. Кирилл, я привезла Вам из Дели книгу Его Святейшества, подписанную Далай-ламой специально для Вас!»

Сегодня Кирилл получил эту удивительную, пока еще не изданную книгу с надписью на тибетском: «Я молюсь о тебе» – и подпись…

Теперь Кирилл быстро выздоровеет.