Человек с трудом переносит долгие полярные ночи. Нужно обладать вполне устойчивой нервной системой и даже особым складом характера, чтобы не поддаться тоске, когда все вокруг погружено в течение многих дней в непроницаемый мрак.

Астронавты на Венере находились в лучших условиях, чем работники полярных станций на Земле. Ночь была короче и вокруг было тепло, но это и раздражало. В Арктике холод снижает активность человека, и поневоле приходится уменьшать размах своей деятельности. А здесь люди стремились к труду, но возможностей было мало. Приходилось или работать внутри ракеты или оставаться около нее, так как совершенно непроницаемая ночь, без единой звезды на небе, не благоприятствовала далеким походам и разведкам. К концу шестнадцатисуточной ночи все только и мечтали о рассвете.

Но были и другие заботы. Заболел профессор.

До сих пор никто не жаловался на болезни. Люди, отправившиеся в экспедицию, обладали великолепным здоровьем. Иначе они не могли бы принять в ней участие. Кроме того, астронавты прекрасно понимали, какие опасности таит в себе непривычная микрофлора Венеры, поэтому соблюдали строжайшую бактериологическую дисциплину. За пределами ракеты или изолированных от внешней атмосферы помещений вездехода и самолета люди дышали с помощью кислородных приборов и лишь крайне редко, на короткие мгновения поднимали, маску. Вода применялась только кипяченая, а помещения ракеты подвергались периодической дезинфекции с помощью жестких ультрафиолетовых лучей. Все эти меры предохраняли участников экспедиции от серьезных заболеваний. Наташа выполняла обязанности медика и зорко следила за здоровьем астронавтов.

Теперь возникла опасность, что профессор на долгое время выйдет из строя. Прихварывать он стал уже давно. Когда наступила первая венерианская ночь, он совсем перестал выходить из ракеты. Началось с того, что у него пропал сон. Прежде профессор все делал со вкусом, любил покушать, не прочь был выпить рюмку водки, рассказать за столом занятную историю и посмешить приятелей. Спать он был мастер и на бессонницу никогда не жаловался. Теперь он по ночам не находил себе покоя.

— Просто понять не могу, куда сон девался, — говорил он Наташе, принимая очередную таблетку нембутала. — Верчусь с бока на бок, а спать не могу. Голова тяжелая…

Разумеется, профессор был подвергнут всестороннему осмотру. Ничего тревожного обнаружить не удалось. Температура была нормальная. И Наташа ограничилась тем, что велела лежать спокойно и стала давать больному снотворное.

Многосуточная ночь приходила к концу. Из черного мрак стал темно-фиолетовым. Уже стали видны зубчатые силуэты скал на светлеющем фоне неба.

Прошло еще три дня. Профессору лучше не стало. Спать он мог только после приема значительных доз снотворного. Усилились боли в висках и в затылочной части головы. Прежняя веселость оставила астронома. Он лежал на койке, смотрел перед собой безучастными глазами и нехотя отвечал на вопросы. Книгу он оставлял на первой же странице. Никто, конечно, не знал, о чем он думает, а он в тысячный раз задавал себе вопрос: «Неужели это лучевая болезнь?»

Михаил Андреевич гнал от себя страшные мысли, объяснял все особенностями здешнего климата, непривычными условиями жизни, но снова и снова возникало тяжелое сомнение. Потом наступила апатия.

Наташа начала беспокоиться. По непонятным причинам температура больного стала со дня на день повышаться. Теперь по утрам градусник показывал 37,6, доходил до 37,9. А к вечеру столбик ртути поднимался до 38,5–38,8. Однако, кроме головной боли и бессонницы, астроном ни на что не жаловался. Артериальное давление оставалось нормальным.

Наташа взяла у больного кровь и сделала в лаборатории анализ. Вместе с нею пошел Виктор Петрович. Молодая женщина принялась орудовать со стеклами и пробирками. Взбалтывала содержимое, смотрела на свет, разглядывала мазки под микроскопом, с чем-то сравнивала.

— Ну что? — спросил академик.

— Нельзя понять, в чем тут дело. Ясно выраженный лейкоцитоз. Белых кровяных шариков больше двенадцати тысяч в кубическом миллиметре.

— Гм… А норма шесть — восемь тысяч. Да, странно.

— Значит, в организме у него что-то происходит. Но что именно, я не знаю.

Как известно, белые кровяные тельца, или лейкоциты, защищают организм от вредных микробов. Едва враги проникают внутрь живого существа, как происходит своего рода мобилизация. Многомиллионные армии лейкоцитов бросаются в атаку. От жара горячих битв с проникшим в кровь неприятелем и повышается во время болезни температура тела.

Анализ крови ясно показывал Наташе, что в организме больного имеется какой-то скрытый яд. Только этим и можно было объяснить увеличение количества белых шариков. Но что это был за яд, она не могла понять.

Она решила посоветоваться с Виктором Петровичем. Академик беседовал в своей каюте с Сандомирским. Наташа рассказала про больного. Сандомирский не придал ее словам большого значения.

— Ничего, отлежится… — сказал он небрежно. — Человек упитанный и здоровый.

Но академик был другого мнения.

— Нет, это что-то серьезное. Но что?.. — Он развел руками: — Во всяком случае, Наталья Васильевна, надо тщательно наблюдать за больным. Может быть, это влияние здешнего климата? Нужно быть готовым, что и другие могут захворать. Всё записывайте. Это очень важно!

За ночь Михаилу Андреевичу стало много хуже. Он плохо спал, несмотря на снотворное, метался в постели и даже бредил. В эту ночь Наташа дежурила у постели больного и с удивлением прислушивалась к бессвязным фразам.

Профессор выкрикивал отдельные и непонятные слова:

— Жарко! Очень жарко! Нельзя дотронуться… Наташа попробовала дать ему освежающее питье. Шаповалов отталкивал кружку:

— Не надо! Вода горячая! Все горячее! Ядовито! Он произносил и другие, но уже совершенно бессвязные слова, рвал на себе пижамную куртку.

К утру температура спала, но больного стал трясти мучительный кашель. Михаил Андреевич просто задыхался от его приступов. Это был сухой и ничем не объяснимый кашель. После ночного бреда профессор пришел в себя, но его трудно было узнать. Некогда круглое и постоянно улыбающееся лицо астронома осунулось и стало серьезным. Глаза приняли страдальческое выражение. Два раза после особенно сильных приступов кашля он обнаруживал кровь на платке. Наташа не могла скрыть этого от больного, и он с изумлением смотрел на красное пятно.

Горькая улыбка появилась на лице астронома.

— Кровь! — сказал он.

— Ничего, это от напряжения, — пыталась успокоить его Наташа.

— Нет, это конец… — Потом прибавил: — Какая тоска!..

— Пройдет, пройдет, — говорила Наташа, едва сдерживая слезы и проклиная свое бессилие.

Вскоре зашел Виктор Петрович и попытался ободрить профессора разговором на научные темы. Больной безучастно смотрел прямо перед собой и ничего не отвечал.

Кашель показал, что процесс происходит в легких. Шаповалову стали давать биомицин.

В тот день дежурил Сандомирский. Хорошо зная Михаила Андреевича, он постарался и приготовил обед повкуснее. Сварил суп из рыбных консервов, поджарил блинчики с мясом, которые очень любил астроном, а на закуску подал салат из крабов. Больному налили стакан белого вина. На третье был компот из фруктов.

Каково же было огорчение Сандомирского, когда больной даже не притронулся к этим вкусным вещам.

— Не хочется, — сказал он тихим голосом. — Очень вкусно, но мне не хочется.

Он выпил только глоток вина.

В салоне шли невеселые разговоры.

Ночной мрак еще не вполне рассеялся, и за окнами виднелась темно-синяя мгла рассвета. Вдруг на небе вспыхнули огни полярного сияния. Профессор приподнялся на локтях, чтобы лучше видеть поразительное явление, но со стоном опустился на постель.

— Вам плохо, Михаил Андреевич? — спросила, склоняясь к нему, Наташа.

— Не знаю… Голова болит… И глаза режет. Света выносить не могу…

Наташа прикрыла настольную лампочку листом темной бумаги.

Пришел Виктор Петрович и спросил:

— Температуру мерили?

Наташа посмотрела на градусник: 38,8…

— Михаил Андреевич, покажите-ка ваш язычок! — попросил академик.

Язык у астронома был покрыт странным бурым налетом. Академик нахмурился.

— Скорее сделайте анализ крови! — тихо сказал он,

Наташу не нужно было просить дважды. Быстро и ловко она проделала процедуру, улыбнулась больному, попутно поправила одеяло и подушку.

Михаил Андреевич лежал с закрытыми глазами и молчал.

Виктор Петрович и Наташа прошли в лабораторию и там вместе произвели анализ. Склонившись над микроскопом, молодая женщина торопливо делала подсчеты. Когда все было закончено и результаты анализа лежали в виде лейкоцитарной формулы, академик просмотрел ее и помрачнел.

— Белокровие! — сказала Наташа. — Типичный лейкоз!

Если раньше количество белых шариков было значительно больше нормы, так как организм призывал на помощь все свои оборонительные силы, то сейчас в кубическом миллиметре крови едва насчитывалась тысяча лейкоцитов. Изменился и самый их состав. Преобладали формы, свидетельствующие о разрушении, о катастрофическом ухудшении состава крови. Число красных кровяных телец также было значительно ниже нормы.

— Сейчас же надо сделать переливание крови, — сказал академик. — Какая у него группа?

— Вторая.

— Очень хорошо! Моя кровь подходит. Берите скорее и пойдемте к нему…

Наташа стала кипятить шприц. Лейкоцитарная формула ясно говорила, что в организме Михаила Андреевича происходят чрезвычайно опасные явления. Кроветворные органы были, очевидно, парализованы, а резервы организма истощились. Помочь могла только кровь другого человека. Надо было действовать быстро, и Виктор Петрович, ни минуты не раздумывая, предложил себя в качестве донора. Академик засучил рукав рубашки. Наташа проворно взяла у него 300 кубических сантиметров алой животворной крови. Едва место укола было прикрыто кусочком ваты, Виктор Петрович поспешил к больному. Академик сам руководил операцией.

Пока делали переливание крови, остальные астронавты стояли в дверях, так как всем уже стало известно о тяжелом положении астронома. Никто не задавал вопросов. Михаил Андреевич лежал неподвижно на спине и не произносил ни слова. Лицо его покрывала мертвенная бледность.

Несмотря на то, что все было сделано с предельной быстротой, переливание крови никаких результатов не дало. Виктор Петрович с тревогой смотрел на умирающего.

Теперь становилось ясно, что над ученым уже веяло дыхание смерти.

— Скажите, как вы себя чувствуете? — спросила Наташа.

— Кружится голова… — едва слышно ответил астроном. — Болит очень…

Широко раскрытые глаза ученого вдруг начали бессмысленно блуждать по сторонам. Больной, видимо, старался остановить их движение, но не мог. Глаза вышли из подчинения его воле.

— Дайте ему пентоксил! — сказал академик. — Скорее! Дорога каждая минута. Наташа бросилась к аптечке.

— Захватите глюкозу! — кинул ей вдогонку Виктор Петрович. — И витамин «В». Надо сделать инъекцию.

Академик Яхонтов не считал себя медиком. Его основной профессией была палеонтология, но всякий палеонтолог в то же время является биологом и поэтому ближе стоит к медицине, чем представители точных наук. Из шести астронавтов только Наташа имела медицинское образование, да и то среднее. Естественно, что лечить больного пришлось самому начальнику экспедиции. Всем хотелось знать, в каком положении находится больной товарищ, и Виктора Петровича засыпали вопросами. Но он ничего не мог на них ответить.

— Неужели он умирает? — огорчался Сандомирский.

— Лейкоз! — ответил Виктор Петрович. Это латинское слово обозначало заболевание всей системы кроветворных органов, глубокое поражение организма, быстро приводящее к роковому концу.

Профессор Шаповалов уже ничем не напоминал теперь веселого толстяка, каким все привыкли его видеть.

На койке лежал человек с заострившимися чертами лица, ослабевший настолько, что ему было трудно даже говорить.

Но вливание глюкозы оказало свое действие. Умирающий почувствовал приток сил. Он открыл глаза.

Наташа сидела у него в ногах. Яхонтов стоял около постели, а другие астронавты находились в дверях, так как никому не разрешалось входить в каюту астронома, кроме Наташи. Они издали наблюдали, как совершается великое таинство смерти.

— Михаил Андреевич, мы сделали переливание. Теперь дело пойдет на поправку, — убеждала астронома Наташа.

Профессор посмотрел на молодую женщину, склонившуюся над ним, и его глаза приняли сознательное выражение. Он пытался что-то объяснить. 

— Что вы хотите сказать? — спросила Наташа.

— Бесполезно… — прошептал профессор.

— Почему — бесполезно? Наоборот, всё в порядке! — хотела его утешить Наташа.

— Бесполезно… Лучевая… лучевая болезнь!.. Смерть! Другого исхода… нет… Не может быть… Виктор Петрович не верил своим ушам:

— Почему — лучевая болезнь? Как вы могли захворать? Где?

Если это была лучевая болезнь, то средства, примененные для спасения больного, уже не могли прекратить разрушительное действие радиоактивных частиц. Очевидно, отравление было слишком сильным, но переливание крови, питательный препарат глюкозы и сильная доза пентоксила поддержали на некоторое время организм профессора в борьбе со смертью.

Михаил Андреевич медленно заговорил. О том, что произошло, он рассказал отрывисто, отдельными словами. С трудом можно было понять, в чем дело. Впервые участники экспедиции узнали, как профессор попал в Ущелье Горячих Скал.

Яхонтов был вне себя.

— Почему же вы молчали? — изумлялся и одновременно возмущался он. — Взрослый человек! Ученый! Неужели вы не понимали, что обрекаете себя на страшную смерть! Нужно было немедленно принять меры…

Больному снова стало хуже. Он говорил отдельными фразами, делая большие паузы, порой оставляя мысли недосказанными:

— Я хотел… Надо было… Что-нибудь и для себя… Лично… Главная роль у других… Начальник… Пилоты… Хотелось иметь свое… Только свое!.. Научная репутация. Имя…

Академик понял и теперь глядел на больного, бледный и от скорби и от негодования. Постепенно чувство сострадания взяло верх.

Профессор еле слышно говорил:

— Надеялся на организм… Не думал… что…

— Голубчик, как вы могли это допустить? — не мог успокоиться академик.

— Пока мог… работал над этим вопросом… Самостоятельное исследование…

— Какое несчастье! — не выдержала Наташа. Профессор сделал знак, чтобы Виктор Петрович склонился поближе, и прошептал:

— Там, письмо жене… Передадите… Если удастся вернуться… Дети…

Он хотел еще что-то сказать, но внезапно по лицу его пробежала судорога. Рот остался полуоткрытым, а левый глаз замер неподвижно.

Наташа громко вскрикнула и закрыла лицо руками.

— Умер? — спросил шепотом вошедший на цыпочках Сандомирский.

Академик отрицательно покачал головой.

— Нет! Еще один шаг к концу. Вероятно, это кровоизлияние в мозг. Односторонний паралич…

Коварный радиоактивный яд действовал не сразу. Частицы вещества, распространяющие лучистую энергию, проникли в тело ученого, скопились в клетках костного мозга, выполняющего самую важную роль в деле образования крови. Здесь они вели незаметную, но смертоносную работу. Кроме этого, лучевая болезнь сделала кровеносные сосуды хрупкими и непрочными. В результате последовал паралич. Зрелище было мучительно тяжелым, но никто уже не мог помочь умирающему.

Наступила ночь. У постели профессора осталась только Наташа. Три раза приходил справляться о состоянии больного Виктор Петрович. Потом заглянули Сандомирский и Красницкий. Михаил Андреевич умер глубокой ночью. Почему-то смерть всего чаще приходит к человеку на рассвете.

* * *

Похороны происходили на другой день. Среди лилового сумрака на берегу показалась печальная процессия. Четверо мужчин несли на одеяле, по двое с каждой стороны, человеческое тело, завернутое в белую ткань. Позади виднелась фигура женщины, которая плакала.

Группа медленно и торжественно поднялась на плоскогорье. Там на людей налетел сильный ветер.

Михаила Андреевича Шаповалова похоронили совсем недалеко от места, где впервые пристала ракета, высоко над морем. Здесь вырыли могилу и предали земле тело ученого. Никаких речей не было. По лицу Наташи катились слезы. Впрочем, их никто не видел под маской.

Мужчины лучше владели своими чувствами, но у всех было тяжело на сердце. Каждый спрашивал себя: «А я? Что станется со мной?»

Вместо надгробного памятника на могиле водрузили большую глыбу базальта, постояли еще несколько минут и медленно пошли обратно.

С неба хлынул сильный дождь.