В личной жизни академик Яхонтов был простым и скромным человеком. Настоящий москвич, он соблюдал традиции старинного русского гостеприимства. Двери его дома были широко открыты для всех, кто нуждался в советах и помощи ученого. Впрочем, это был не дом, а квартира на пятнадцатом этаже высотного здания у Калужской заставы. По установившемуся обычаю, вечером каждую субботу здесь собирались несколько близких друзей. Все это были ученые разных специальностей, но разносторонне образованные. Может быть, именно эта разносторонность и объединяла столь разных по характеру людей. Здесь каждый понимал другого с полуслова, а интересные темы для беседы находились всегда.

За много лет установился твердый и строго соблюдавшийся порядок таких собраний. Гости являлись обычно часам к семи. Ясными летними вечерами сидели сначала на балконе и любовались красавицей Москвой, то залитой лучами заходящего солнца, то утопающей в синеве сумерек. Внизу, за зеленью Парка культуры, блестела лента реки, а левее поднималась лиловатая громада университета. В холодную пору года или в ненастные дни гости оставались в кабинете академика, где было тепло и уютно. Обычно возникала непринужденная беседа. Часам к девяти переходили в столовую. Там гостей ждал легкий ужин. Виктор Петрович любил чай, придерживаясь в этом отношении самых строгих правил. К чаю непременно подавалось варенье, лимон, домашнее печенье и неизменная халва, к которой у академика была слабость. Серьезные темы во время ужина категорически запрещались. Все отдыхали, говорили о театральных новинках или новых книгах, иногда слушали радио, если передавали какой-нибудь интересный концерт.

В тот вечер первым пришел Иван Платонович Красницкий, старый друг академика и в своем роде тоже весьма примечательный человек. Среднего роста, широкий в плечах, голубоглазый и белокурый, он был силен физически, но несколько прихрамывал на правую ногу. Характером Иван Платонович был незлобен, но замкнут и молчалив. Таким его сделала жизнь.

Гостя встретила Надежда Павловна, многолетний секретарь академика.

— Здравствуйте, Надежда Павловна! — глуховатым голосом произнес Красницкий.

— Здравствуйте, Иван Платонович! Очень рада вас видеть.

— У себя? — кивнул Красницкий в сторону кабинета.

— Нет, Виктор Петрович еще не приехал, но просил передать, чтобы вы обязательно его подождали. Он должен прийти с минуты на минуту.

Красницкий поблагодарил и прошел в рабочую комнату академика.

Сын моряка, Иван Платонович родился и вырос в Севастополе, где прошли семнадцать лет его беззаботной юности. Пришла война. Отец командовал эсминцем, и сын без всякого раздумья пошел добровольцем на флот. За три года трудной морской службы молодой матрос стал судовым механиком, хорошо изучил минное дело, связь и вообще сделался мастером на все руки. Будучи отважным моряком, он не раз принимал участие в десантных операциях.

Однажды его судно наскочило на мину, и в штормовую ночь, в осеннюю стужу, раненный в ногу, Красницкий остался один среди волн. Правда, он плавал, как рыба, — и спасся. Наутро его нашли на берегу, где-то около Тамани, еще живого, но без сознания от потери крови. Эвакуировали его в глубокий тыл.

А когда через год навсегда охромевший моряк был демобилизован и вернулся домой, то узнал, что остался на свете один как перст. Родной город лежал в развалинах, отец погиб вместе со своим кораблем, мать и сестра были убиты во время сильной бомбежки. Красницкий постоял на месте, где некогда был их дом, повернулся и пошел прочь, с трудом волоча еще не окончательно залеченную ногу… С тех пор Иван Платонович стал молчаливым и замкнутым.

Служить на флоте он уже не мог — пришлось начинать жизнь сначала. Дальше была Москва, где двери учебных заведений широко раскрылись для участников войны.

У одаренного юноши ничего не осталось в жизни, кроме науки. Физических сил было еще достаточно, а воли хоть отбавляй. Он быстро подготовился на аттестат зрелости, в 1945 году поступил в Химико-технологический институт имени Менделеева и через пять лет получил диплом инженера-химика. Затем работал на производстве, добился аспирантуры. И уже в 1958 году Ивану Платоновичу присвоили звание кандидата химических наук. Потом — десять лет практической работы по специальности. Молодой ученый проявлял особенный интерес к химии металлоорганических и высокомолекулярных соединений. В 1969 году он был уже известен не только на своей родине, но и за ее пределами.

К несчастью, тяжелые потрясения юности сделали его нелюдимым. Даром красноречия он тоже не обладал. Личная жизнь не удалась. Иван Платонович остался одиноким и жил замкнуто, если не считать двух — трех друзей, из которых самым близким являлся академик Яхонтов.

Красницкий был очень скромный, спокойный и выдержанный человек, медлительный в движениях из-за поврежденной ноги. Впрочем, ходили слухи, что он не только выдающийся ученый, но и тонкий ценитель живописи и что все свободное время отдает искусству. Эта сторона его деятельности как-то оставалась в тени, хотя в доме академика Яхонтова нередко говорили и об искусстве.

Почти вслед за ним в приемной показался профессор Московского института геофизики Михаил Андреевич Шаповалов.

Вопреки распространенному представлению об астрономах как о людях, отрешенных от мира и занятых только созерцанием звездного неба, Михаил Андреевич имел вид совершенно земного человека. Весельчак, большой любитель острого словца и шутки, подвижной, несмотря на свою полноту, с практическим складом ума, он тотчас обнаруживал свое присутствие громким голосом и заразительным смехом. Будучи весьма деловым человеком, он никогда не упускал из виду практических сторон жизни — делал «большую карьеру». Однако никто не мог отрицать его исключительных знаний и проницательного ума.

Едва успев поздороваться, он уже подсел к Надежде Павловне и начал рассказывать что-то смешное. Почтенная, уже седовласая женщина сначала сохраняла важный вид, но затем на ее строгом лице появилась улыбка, и еще через минуту она уже весело смеялась. Ей вторил басистый смех Шаповалова, заставлявший колыхаться его упитанное тело.

Потом профессор проследовал в кабинет и поздоровался с Красницким. Зная по опыту, что с Иваном Платоновичем не очень-то разговоришься, Шаповалов не стал беспокоить читавшего книгу ученого, а начал просматривать лежавшие на круглом столе газеты и журналы. Сперва он делал это нехотя, едва пробегая глазами страницы, потом заинтересовался и погрузился в чтение.

Стенные часы пробили семь, и в дверях показался хозяин.

— Здравствуйте, друзья мои! — приветствовал он сидевших в кабинете гостей, как всегда оживленный, помолодевший от воздуха и прогулки, полный сил и мыслей. — Чуть-чуть не опоздал. Дорогой Иван Платонович!.. Михаилу Андреевичу почтение!

Гости чувствовали себя здесь как дома, и у каждого было свое излюбленное местечко. Михаил Андреевич устроился на диване. Рядом, на высоком постаменте, стояла лампа, освещавшая кабинет мягким, отраженным светом. Спокойное голубоватое сияние разливалось отсюда по всей комнате, позволяя видеть картины, экран телевизора и книги в огромных шкафах из красного дерева. Небольшая лампа под зеленым абажуром освещала письменный стол, массивный чернильный прибор из уральского камня и разложенные листы незаконченной рукописи. 

Иван Платонович опустился в глубокое кресло недалеко от письменного стола, на котором академик стал наводить порядок.

Как всегда, беседа началась с разговора о мелких житейских событиях, повседневных академических делах и новостях.

Воспользовавшись случаем, Михаил Андреевич тут же рассказал смешную историю про одного знакомого профессора, славившегося своей феноменальной рассеянностью. Все посмеялись. Потом разговор перешел на более серьезные темы.

— Читали? — спросил Виктор Петрович, постукивая пальцем по газете, которую положил на стол профессор Шаповалов.

— Прочел, — ответил астроном.

— Ваше мнение?

— На мой взгляд, ерунда! Совершенно несерьезная затея.

— Гм… Почему?

— Речь идет о полете на Венеру. И не когда-нибудь, а в самое ближайшее время. Слов нет, астронавтика — наука интересная, многообещающая, но ведь она еще в зачаточном состоянии. Тут надо двигаться весьма осторожно. Должна быть, во-первых, известная логическая последовательность. Во-вторых, к чему все это? Ни с того ни с сего лететь на Венеру! Рисковать человеческими жизнями…

— По-моему, в статье об этом сказано довольно ясно, — с улыбкой ответил Яхонтов. — Высадиться на Венере — примерно то же самое, что переместиться в древнейшие эпохи Земли. Можно очень близко подойти к моменту, когда зарождалась жизнь. Разве это неинтересно?

— Я понимаю. Но лучше подарить такую идею авторам фантастических романов. Человек с трезвым взглядом на вещи должен понимать, что тут тысячи всяких «но». Я, например, убежден, что на Венере нет и не может быть никакой жизни. Ядовитая атмосфера, высокие температуры, вечная завеса облаков. Ни одно живое существо не вынесет таких условий!

— Положим, никто не знает температуры на самой поверхности Венеры, — бросил Иван Платонович и снова замолчал.

— Можно не знать, но обоснованно предполагать! — отрезал астроном.

Академик поддержал Красницкого:

— Есть много примеров, когда весьма обоснованные предположения начисто опровергались последующими фактами. Вспомните, как долго мы были уверены, что Земля раскалена внутри. В сущности, мы знаем очень мало. Даже о Земле. А что достоверно известно о происхождении жизни? И вряд ли мы скоро продвинемся вперед, если будем идти старыми путями.

— Именно это и хочет доказать автор статьи, — сказал Иван Платонович.

— А что же? Разве это не так? — продолжал академик. — Возьмем, для примера, наши знания о Земле. Если вдуматься, то они достоверны лишь для периода, когда состав нашей атмосферы, температура, влажность и другие условия жизни были такими же, как сейчас. Когда же мы делаем попытки проникнуть в более отдаленные времена, то приходится довольствоваться гипотезами и идти по пути догадок. Что мы знаем, например, об архейской эре, о космическом, догеологическом времени? В сущности, ничего. Потому что от археозоя и даже протерозоя не сохранилось почти никаких ископаемых. Однако уже древнейшие обнаруженные останки говорят о сравнительно высоко развитых формах органической жизни, начало которой навсегда скрылось от нас в тумане времени… Лично я не вижу никаких возможностей для получения подлинных знаний об этих утерянных страницах истории Земли, если идти прежними путями.

Виктор Петрович сделал длительную паузу, как бы выжидая ответа.

Но все задумались, потому что его слова затронули один из самых животрепещущих вопросов науки.

Заложив руки за спину, Виктор Петрович ходил из угла в угол и продолжал высказывать свои заветные мысли:

— Наши знания ограничены физическими и химическими явлениями, протекающими в привычных для сознания человека условиях температуры, давления и состава атмосферы, существующих на Земле. И притом в наши дни.

Академик остановился и многозначительно поднял палец:

— Прошу не забывать! Эти явления должны протекать иначе не только на Солнце или звездах, но и на других, сравнительно близких к нам космических телах. Например, на Юпитере, на Венере, на Марсе и даже на Луне и в недрах Земли. Но мы можем лишь предполагать, как протекают эти явления, и наблюдать за ними издалека, что ставит серьезные преграды для науки. Например, синтез белка и другие сложные химические процессы, в результате которых возникла жизнь, бесспорно протекали иначе, чем сейчас, в условиях первичной атмосферы Земли при более высоких температурах. Мы до сих пор даже не знаем более или менее точно ни состава той атмосферы, ни тогдашней температуры, ни напряжения электрического и магнитного полей Земли.

— Совершенно верно, — кивнул головой Красницкий.

— Что? — не расслышал академик.

— Я говорю, что состав тогдашней атмосферы безусловно был иным.

— Конечно! Не знаем мы и спектрального состава солнечного излучения, достигавшего в те времена нашей планеты. Все это оказывало огромное влияние на химические реакции. Мы лишены возможности полностью приблизиться к этим условиям и в наших лабораториях.

Привыкший читать лекции, академик говорил так обстоятельно, как будто делал очередной доклад.

— Видимо, вас очень заинтересовала эта статья, — заметил Шаповалов.

— Вы правы… — улыбнулся Яхонтов. — На чем это я остановился? Да. Я, так сказать, проверяю вслух свои мысли.

— Говорите, говорите, Виктор Петрович, мы слушаем вас. — Астроном сделал жест рукой. Академик продолжал:

— Например, сверхвысокие давления, порядка пятисот миллионов атмосфер, мы можем получать только на ничтожные доли секунды. И пока мы не в состоянии глубоко изучить поведение вещества в этих условиях, если они сохраняются на длительное время.

— Несомненно, что многие физико-химические процессы должны протекать иначе на других планетах, чем в наши дни на Земле, — согласился Красницкий.

— Понимаете! — обрадовался академик. — Ведь обычное представление, что жизнь ограничена температурными пределами примерно от 260 градусов ниже нуля до точки кипения воды и требует наличия кислорода, тоже условно. Быть может, на других космических телах существует жизнь в иных, еще неведомых нам формах, далеко за этими пределами. Вполне возможно, что в нижних слоях атмосферы какой-нибудь планеты-гиганта ядовитые, с нашей точки зрения, газы находятся в жидком состоянии, как вода на Земле. И в этой жидкости может существовать своеобразная фауна и флора, химическую основу которой составляет не углерод, а кремний. Наше познание и здесь натыкается на преграду, вытекающую из необходимости воспринимать явления природы в том виде, в каком они происходят на Земле.

Шаповалову, очевидно, не сиделось на месте.

— И вы хотите доказать, что полет на Венеру и является той новой дорогой, которая нужна науке? — спросил он, подозрительно поглядывая на хозяина дома. — Признайтесь, Виктор Петрович, что статья написана не без вашего влияния.

Широкая улыбка появилась на лице академика. Он остановился и смущенно развел руками:

— Вы очень близки к истине, Михаил Андреевич. Откровенно говоря, я и есть тот самый автор, который пишет подобную ерунду…

Профессор астрономии растерялся. Он почувствовал себя весьма неловко, но отступать было некуда. Пришлось принять бой.

— Что делать, Виктор Петрович, — заерзал он в кресле. — Меня приперли к стене и заставили говорить слишком прямо. Жалею, что мое мнение расходится с вашим, но как говорил Аристотель: «Платон — мой друг, но истина — еще больший друг». Хе-хе! Как вам угодно, но полет на Венеру, так сказать, чистейшая фантазия. Просто странно слышать о таких вещах из ваших уст.

— Фантазия, вы говорите? — задумчиво произнес академик. — Предположим, что фантазия. Но разве это плохо? Бывают моменты, когда ученый должен отбросить в сторону строгую дисциплину ума и дать волю свободному полету фантазии. Она позволяет проникнуть в завтрашний день, установить вехи, обозначающие дорогу, по которой должна идти наука. Фантазию отнюдь нельзя противопоставлять точным знаниям. Наоборот, она является особым проявлением творческих сил. Нередко бывает, что развитие положительных знаний только подтверждает гениальные догадки. И каждый большой ученый должен быть непременно немножко фантазером, иначе он навсегда останется в плену ограниченных представлений.

Виктор Петрович снова принялся ходить из одного конца комнаты в другой, как делал всегда, когда был погружен в размышления. Спокойными и уверенными жестами он подчеркивал наиболее важные положения.

Неторопливо, как будто с кафедры, Виктор Петрович рассказал о том, как у него возникла мысль о научной экспедиции на планету Венеру. Все это действительно походило на несбыточную фантазию, осуществимую только в далеком будущем. Но, разбирая одно возражение за другим, академик доказывал, что наука и техника уже теперь позволяют поставить такую задачу и разрешить ее. Он говорил:

— Условия жизни на Венере близки к земным. Очень возможно, что планета находится в той стадии развития, какую Земля переживала в самые древние геологические времена. Именно там следует искать начало длинного пути эволюции, уже утерянное на Земле. Экспедиция на эту планету вполне осуществима, хотя и связана, конечно, с серьезными трудностями…

— Попытки в этой области уже делались, — перебил его астроном — да что-то ничего не получается.

— Согласен! Попытки действительно были. Астрофизики стремились узнать поближе, что происходит на Венере, путем посылки туда управляемых с Земли космических ракет-автоматов. Результаты действительно неудачные. Две ракеты прошли на расстоянии около 5000 километров от Венеры за пределами ее атмосферы, и записи приборов ненамного расширили наши знания. Третья проникла в атмосферу Венеры, скрылась в ее облаках, но назад не вернулась. По-видимому, только космический корабль, управляемый человеком, может раскрыть тайну. Возможен ли такой полет? Вполне возможен! И он даже проще, чем экспедиция на другие миры. Вы, Михаил Андреевич, лучше меня знаете, что Венера более других планет похожа на Землю. Это очень важно. По своим размерам Венера почти равна Земле. Ее диаметр по экватору составляет что-то около 12400 километров. А масса…

— Масса равна 5300 миллиардов тонн, или 0,81 массы нашей планеты, — подсказал Шаповалов. — Средняя плотность — 4,9, тогда как Земля плотнее воды в 5,5 раза.

— Другими словами, — остановился около него академик, — вещество Венеры примерно такое же, как на Земле, и там должны быть твердые горные породы. Быть может, даже покрытые слоем почвы и растительностью. А сила тяжести там почти равна земной.

— Да, гиря в один килограмм будет весить на Венере приблизительно 810 граммов, — опять помог астроном.

— Вот видите. Значит, передвигаться и переносить тяжести там несколько легче, чем на Земле. Прямые измерения температуры верхнего слоя облаков дают колебания от минус 25 градусов на теневой стороне планеты до плюс 60 градусов на освещенной. Такова среднерусская зима и, скажем, африканское лето. Первые люди на Венере, по-видимому, окажутся в привычных для них, во всяком случае терпимых, физических условиях.

— Совершенно верно! — не мог успокоиться Шаповалов. — Но дело не в этом, Виктор Петрович.

— А в чем же?

— В том, что эти измерения относятся не к поверхности планеты, где будет жить и работать экспедиция, а только к верхним слоям ее атмосферы. Надо быть готовым к тому, что внизу люди попадут в гораздо худшую обстановку. Например, столкнутся с температурой около плюс 100 градусов.

— Ну, это надо еще доказать…

— Позвольте, позвольте! — даже привскочил с кресла астроном. — Это еще не всё! Не в одной температуре состоит сложность вопроса. На Венере трудны не только физические, но, так сказать, и химические условия. Известно, что там много углекислоты. Никто не знает состава густых облаков Венеры. Некоторые считали, что они состоят из формальдегида. Другие высказывали предположения, что это частицы твердой углекислоты. Есть мнение, что облака представляют собой вулканическую пыль, висящую в атмосфере. Одно ясно: свободное дыхание человека на Венере невозможно.

— Ну и что же? — возразил академик. — Люди будут передвигаться там в специальных костюмах, снабженных приборами для обеспечения кислородом и приспособленных к высокой температуре. Такие костюмы существуют в некоторых отраслях промышленности. Мало того, на борту космического корабля, летящего на Венеру, должен находиться электрический вездеход, снабженный мощными аккумуляторными батареями, имеющий герметически закрытую и тоже защищенную от внешнего жара кабину, где внутри будет создана атмосфера, пригодная для дыхания. В такой машине путешественники могут довольно комфортабельно передвигаться по суше, преодолевая пустыни, болота и прочие препятствия.

— Но весьма вероятно, что на Венере не существует твердой почвы, похожей на земную, — заметил астроном.

— Тогда там существуют моря и океаны, — улыбнулся Виктор Петрович, — хотя бы горячие. На этот случай ракета понесет с собой специальное судно, способное передвигаться на воде и под водой. Его конструкцию тоже вполне возможно приспособить для условий, существующих на Венере.

— В атмосфере планеты нет кислорода и водяного пара, — возразил еще раз астроном, — откуда же на ней появятся водные пространства?

— В верхних слоях земной атмосферы тоже нет водяного пара, — ответил академик, — но на поверхности Земли, как известно, имеются океаны. Однако возможно, что путешественник действительно не найдет на Венере условий, пригодных для передвижения. Ну что ж! Тогда остается воздух. Если нельзя ездить и плавать, придется летать. Ведь атмосфера там существует. Значит, на космической ракете должен быть самолет с герметически закрытой кабиной, пригодной для полетов в ядовитой среде…

Шаповалов не сдавался.

— Нет, — говорил он, отрицательно качая головой, — полет на Венеру — это только красивая мечта! Несомненно, такая экспедиция могла бы пролить свет на многие спорные вопросы. Что и говорить! Она дала бы возможность лучше изучить процессы, происходящие на Солнце и Меркурии. Все это так. Но следует смотреть правде в глаза. Высадиться на Венере, может быть, и возможно, но вернуться оттуда абсолютно невозможно. Жаль вас огорчать, Виктор Петрович, план действительно увлекательный, но мы еще не достигли нужного уровня в развитии звездоплавания. Не случайно человек до сих пор не смог высадиться даже на Луне. А она ведь совсем близко. И люди много раз летали вокруг. Сейчас бесспорно еще рано говорить о том, чтобы построить достаточно большую ракету и послать ее на Венеру с расчетом на возвращение. Да, Космос не шутка! Тут надо постепенно. А лететь сразу на Венеру, закрытую облаками… Извините, Виктор Петрович, по-моему, это авантюра.

Слова астронома звучали убедительно. Однако они, видимо, не смутили Виктора Петровича. Он как будто и не ожидал ничего другого от астронома.

— Разумные замечания, — произнес он с лукавой усмешкой, — очень разумные. Но в этом вопросе есть и другие мнения.

С этими словами он подошел к столу и вынул из среднего ящика объемистую рукопись.

— Вот посмотрите. Недавно мои молодые друзья сделали кое-какие расчеты и пришли к несколько иным выводам. А один из них специалист по астронавтике… Хотите послушать их соображения?

Шаповалов пожал плечами. Академик стал перелистывать рукопись. Останавливаясь на самых важных местах, он рассказал о некоторых технических подробностях полета на Венеру и обратного возвращения на Землю. Речь шла о ракете, рассчитанной на шесть пассажиров. Из них двое должны составить экипаж корабля, остальные четыре — быть научными работниками. С ними должен идти огромный груз, состоящий из запасов горючего, достаточного для возвращения на Землю, из воды, кислорода и пищи на все время пути и пребывания на Венере. Ракета должна взять с собой вездеход, подводное судно небольших размеров и особого устройства самолет.

— В записке говорится, — объяснял академик, — что самое трудное — обеспечить обратный путь. Однако с этой трудностью можно справиться, так как, возвращаясь на Землю, ракета будет намного легче, чем в начале полета.

— Ну конечно, израсходованное горючее… — поморщился Шаповалов.

— И не только это. Ракету надлежит построить из нескольких секций, чтобы часть помещений и резервуаров просто оставить на Венере и тем самым укоротить и значительно облегчить корабль. Такую тяжесть, как транспортные средства, нет надобности везти обратно. Облегчает задачу и тот факт, что для подъема с Венеры требуется меньшая скорость, чем для отрыва от Земли.

— Конечно, — согласился Красницкий.

— По расчету автора проекта, — продолжал академик, — ракета, подготовленная к отлету с Венеры, должна иметь в длину 106 метров при диаметре 12 метров и весить вместе с пассажирами и полезным грузом 352 тонны, не считая горючего. Ей следует придать техническую скорость около 16 километров в секунду.

— Ого! — не выдержал Шаповалов.

— Но размеры корабля, вылетающего на Венеру, должны быть, конечно, значительно больше. Ведь надо доставить колоссальное количество горючего для обратного пути и другие тяжелые грузы. Да, это будет ракета не совсем обычной формы. Представьте себе длинный цилиндр с заостренными концами, поперечным сечением 12 метров. Он снабжен тонкими и короткими, но довольно широкими крыльями стреловидной формы, приспособленными для планирования в атмосфере. Собственный вес снаряда 1200 тонн. Его полезный груз, кроме пассажиров, включает запас концентрированной пищи, воды и кислорода на тысячу дней, а также необходимые транспортные средства, о которых я уже говорил, оборудование, различные приборы, — вообще все, что может понадобиться для жизни и научной работы на Венере.

— Ничего себе… — пробормотал астроном.

— Но самая большая тяжесть, — не обратил внимания на его реплику академик, — будет заключаться, конечно, в запасе собственно горючего и окислителя на обратный путь. Округленно космический корабль, снаряженный в полет на Венеру, будет весить около 10 400 тонн, не считая веса горючего для его отправления с Земли.

— Ну, вот и посчитайте, Виктор Петрович, — повернулся к нему астроном, — сколько потребуется энергии, чтобы придать такой махине скорость, достаточную для достижения Венеры!

— Не так уж много, — ответил академик. — Отправление ракеты на Венеру будет происходить в своеобразных условиях. Не забудьте, что у нас имеется внеземная станция, расположенная в 35 800 километрах от поверхности Земли. На такой высоте сила земного притяжения в сорок четыре раза меньше, чем на уровне моря. Особенность полета будет заключаться и в том, что Венера не внешняя, а внутренняя планета.

— Естественно, — сказал Красницкий, — она ближе к Солнцу, притяжение которого и будет использовано при полете.

— Да, ракета, по существу, должна как бы падать на Солнце с расчетом встретить на своем пути Венеру. Для этого ей надо не увеличить, а уменьшить скорость своего движения по земной орбите. Земля движется вокруг Солнца со скоростью 29,8 километра в секунду. К этому добавляется круговая скорость самого искусственного спутника относительно Земли, или еще 3,1 километра в секунду. Всего получается 32,9 километра в секунду, а чтобы падать на Солнце по наиболее выгодной траектории — полуэллипсу, касающемуся орбиты Венеры, как вам известно, Михаил Андреевич, требуется только 27,3 километра. Таким образом, для того чтобы погасить лишнюю скорость, надо отправить космический корабль по направлению, противоположному движению Земли, со скоростью всего 5,6 километра в секунду. Теоретически вполне возможно найти химическое топливо, при горении которого скорость истечения газов достигает 4 или 4,5 километра в секунду. При таких условиях потребуется не больше 20 тысяч тонн горючего, а это не так уж много.

Но Шаповалова не так-то легко было разубедить.

— Увлекаетесь, Виктор Петрович! — Он поводил пальцем в воздухе. — Вы сами себе противоречите. Горючее, обладающее указанными вами свойствами, существует пока лишь в теории. На одном воображении далеко не улетишь! Да и 20 тысяч тонн — колоссальная величина! Прикиньте это в зрительно-осязаемой форме. Получается что-то вроде десяти поездов по сорока больших четырехосных цистерн каждый. Какие же нужны резервуары, чтобы вместить такое количество?

Неожиданно раздался голос Красницкого:

— Известны бороводороды, которые при горении выделяют свыше 480 килокалорий на граммолекулу. Еще больше энергии дает окисление их фтором.

Профессор Шаповалов с изумлением посмотрел на Красницкого, потому что не ожидал возражений с его стороны. Красницкий снова замолк.

— Допустим, — вдруг рассердился астроном, — допустим! Но объем этого горючего? Представьте себе размеры баков! Не забудьте и про резервуары для окислителя, и про вес второго компонента горючей смеси!

Виктор Петрович собрался что-то ответить, но Красницкий опередил его.

— Подвесные баки любой емкости, — сказал он, — можно укрепить по сторонам ракеты при отлете с искусственного спутника, а потом оставить их в пространстве.

Сказано было не так уж много, но и этого никто не ожидал от молчаливого Ивана Платоновича. После его слов наступила пауза. Однако необычное для химика красноречие поразило не только астронома, но и академика, вдруг нашедшего такого солидного союзника.

— Позвольте, — вскочил Шаповалов, приходя в азарт, — позвольте! Этим вы еще ничего не доказали. Допустим, что огромный космический корабль, весом 10 400 тонн, действительно удалось построить и отправить в пространство с искусственного спутника. Хорошо, забудем про технические трудности! Но как посадить такую махину на Венере, где нет оборудованных площадок? Даже на обыкновенном самолете трудно приземлиться на незнакомой местности. На самолете весом 30 или, скажем, 40 тонн. На Земле! Где летчик может еще в воздухе определить, на какую поверхность он садится. А вообразите обстановку на Венере, когда этакая громадина, пробив облака, окажется над горами, где нет ни одного ровного места! А горючее уже использовано… Вся эта чудовищная тяжесть рухнет и превратится в груду исковерканного металла. Вот какой конец ожидает вашу экспедицию!

Он победоносно обвел взором собеседников.

— А если вместо гор там окажется широкая равнина моря, — спокойно возразил академик. — Не так давно один из пилотов уже доказал и убедил скептиков, что посадка космического корабля на водную поверхность, и притом без затраты горючего на торможение, практически возможна и безопасна…

— В крайнем случае, ракета облетит Венеру ниже слоя ее облаков и вернется на Землю, — вставил Иван Платонович.

— У вас, я вижу, готовы ответы на любые возражения! — махнул рукой Шаповалов. — Что вы, сговорились? Хотите и меня сделать фантазером?

Весь институт знал, что Михаил Андреевич обладает практическим складом ума и вообще человек осторожный.

Виктор Петрович улыбнулся.

— Не скрою, — сказал он, — что когда я затеял сегодняшний спор, то у меня был некий план. Действительно есть виды и на вас, Михаил Андреевич…

— Надеюсь, наш спор имеет чисто академический характер? — растерянно посмотрел на него астроном. — Не придаете же вы серьезного значения…

— Именно придаю! — не дал ему договорить академик. — И вполне серьезно предлагаю разрешить наши разногласия практическим путем. Вы не верите, например, в существование жизни на Венере, а я в этом убежден. Вы полагаете, что полет с высадкой на этой планете практически не осуществим, а я думаю иначе. К чему нам спорить? Организуем экспедицию, Михаил Андреевич! Вы для такой экспедиции незаменимый человек с вашими исключительными знаниями в области астрономии. Там, на месте, мы и посмотрим, кто из нас прав. Ну, что вы скажете?

Шаповалов хотел что-то возразить, но слова застряли у него в горле. Растерявшись окончательно, он опустился поглубже в кресло и глядел на хозяина широко раскрытыми глазами.

— Речь идет о сугубо практических вещах, — подошел к нему Виктор Петрович. — Я поместил в газете свою статью, чтобы привлечь к этому делу общественное мнение. Вопрос об организации полета на Венеру поставлен не в порядке увлекательной фантазии, а вполне конкретно. По некоторым причинам не все говорят об этом предприятии. Вы понимаете? Чтобы не создавать нездорового возбуждения. Но я уже подготовил подробный план экспедиции при помощи одного очень знающего космического пилота и еще одного практика звездоплавания. Теперь я собираюсь внести вопрос на рассмотрение в Академию наук и затем в правительство.

— Ну, знаете… — вытирал Шаповалов вспотевший от волнения лоб. — Мне просто нечего сказать.

— Идея заманчивая! — вставил Иван Платонович.

— Больше того, — добавил академик, — я хотел бы знать, можно ли мне рассчитывать на вас, моих друзей? Если правительство поддержит проект, придется сразу представить и состав участников. А вы оба… Что ж, лучших людей и найти нельзя для такой экспедиции!

В комнате наступила тишина. Академик смотрел то на одного, то на другого.

— Я с вами! — решительно заявил Иван Платонович.

— А вы?

Профессор Шаповалов ответил не сразу. Долго тянулась томительная пауза. Астроном что-то обдумывал, глядя на паркет. Академик не без интереса наблюдал за ним.

— Видите ли, Виктор Петрович, — начал Шаповалов, когда молчание стало нетерпимым, — вопрос не такой простой. Согласитесь сами, что предложение несколько неожиданное. Мне в голову не приходило, что все это замышляется, так сказать, вполне в реальном плане…

В его голове мелькали мысли. Безусловно, если такое грандиозное предприятие осуществится, оно будет в центре внимания всего мира. Тут представляются необычайные возможности. Если все это не чистая мистификация.

— Дело очень новое, — тянул Шаповалов, — спорное, хотя, разумеется, очень увлекательное. Но мне ведь уже не двадцать лет. Нельзя очертя голову бросаться в межпланетные путешествия. У меня в институте большая работа…

— У всех нас здесь большая работа.

— Да, конечно. Но многое в ваших расчетах, Виктор Петрович, мне еще не кажется, так сказать, вполне убедительным. Конечно, для астронома… Кроме того, у меня жена, дети… Как вам угодно, но надо подумать и обсудить самую возможность этого предприятия. И вообще…

Он так и не объяснил, что значит это «вообще».

Виктор Петрович не настаивал.

— Ну что ж, — сказал он спокойно, — Разумно, вполне разумно! Подождем. А вы подумайте хорошенько. Время терпит. В конце концов все это пока лишь проект… А теперь прошу в столовую. Слышу, звенят посудой.

Дверь растворилась. На пороге показалась Ольга Александровна, жена академика.

— Прошу, — сказала она певучим московским голосом.