24 апреля 1762 года, согласно заключенному по инициативе императора Петра III Петербургскому миру, Россия выходила из Семилетней войны 1756–1762 годов и добровольно и без всяких компенсаций возвращала Фридриху II территорию Восточной Пруссии, занятую русскими войсками, ничего не получив после кровопролитных сражений и блистательных побед под Гросс-Егерсдорфом, Пальцигом, Кунерсдорфом, крепостью Кольберг и даже занятия столицы Пруссии Берлина. Меньше чем через полгода, в ноябре 1762 года, был заключен предварительный договор в Фонтенбло между двумя главными противницами — Англией и Францией, окончательный мирный договор, положивший конец морской войне между ними, был подписан в Париже 10 февраля 1763 года. К тому же после подписания 15 февраля в Саксонии Губертусбургского договора между Австрией, Пруссией и Саксонией завершилась Семилетняя война.

Устав воевать, европейские государства обращаются к активной созидательной деятельности. Нужно вкладывать капиталы в выгодные проекты, направленные на развитие экономики и промышленного производства. Теперь, после окончания войны и отставки своего заклятого врага Шуазёля в октябре 1761 года с поста министра иностранных дел, граф Сен-Жермен может снова совершенно свободно передвигаться по Европе, что он и сделал, представляясь по переделанному на французский манер названию приобретенного им имения Юбберген господином де Сюрмоном.

В первых числах марта 1763 года он направился в Бельгию, называвшуюся в то время «католическими Нидерландами», которая находилась под властью Габсбургов. Рассказать об одном эпизоде биографии графа Сен-Жермена, напрочь лишившем его финансовых средств, лучше всего удалось Полю Шакорнаку на основании материалов из «Архивов военного государственного секретариата в Брюссече» (тома с 1053 по 1303).

Будучи проездом в Брюсселе, как-то поздно вечером — ибо днем он никогда никуда не ходил, как впоследствии обмолвился об этом Кобенцль в своих воспоминаниях — господин де Сюрмон направился к графу Кобенцлю — полномочному представителю (послу) царствующей императрицы Марии-Терезии при генеральном губернаторе князе Карле Лотарингском. Путешественник, принявший имя де Сюрмон, знал, что в 1746 году граф де Кобенцль был добровольным корреспондентом (читай — осведомителем) князя Фридриха-Людовика Уэльского — старшего сына Георга II Английского. Поскольку господин Сюрмон был другом князя, ему не составило труда явиться в особняк Мастэнг и быть принятым послом. Тем не менее позже племянник господина Кобенцля напишет: «Он проник к дяде странным образом, благодаря рекомендательным письмам, написанным не знаю кем».

Граф Кобенцль принял господина де Сюрмона в большом кабинете, стены которого были завешаны гобеленами, изображающими легенду о Психее. В середине комнаты стоял великолепный стол с ножками в виде ног серны, инкрустированный севрским фарфором, с письменными приборами из серебра и севрского фарфора. В углах комнаты стояла драгоценная мебель с редчайшим фарфором.

Господин Сюрмон понял, что его собеседник — ценитель искусств, а когда узнал, что он к тому же владеет великолепными картинами, то выразил свое восхищение. Как напишет об этом позже граф Кобенцль: «Поскольку я очень ценю дружбу, я предложил ему свою».

«Однажды посол сказал, что мало есть частных лиц, владеющих оригиналами Рафаэля. Господин Сюрмон ответил, что это так, но тем не менее у него такая картина есть, и спустя две или три недели прибыла в качестве доказательства картина из его собрания, которую он подарил Кобенцлю. Брюссельские художники заявили, что это подлинный Рафаэль. Господин Сюрмон не согласился взять картину обратно, убедив Кобенцля в том, чтобы тот принял ее в знак дружбы.

В другой раз он показал Кобенцлю крупный бриллиант, на котором были пятна, сказав, что скоро сделает его безупречным. И действительно, спустя несколько дней он принес бриллиант с такой же огранкой, но без единого изъяна, утверждая, что это тот же самый камень. После того как Кобенцль осмотрел бриллиант и хотел его вернуть, господин Сюрмон, сказав, что у него этих камней предостаточно и он не знает, что с ними делать, упросил Кобенцля сохранить его на память. Кобенцль не хотел ничего принимать, но гость так настаивал, что ему пришлось согласиться».

Свои впечатления от встречи с господином Сюрмоном Кобенцль изложил в письме Кауницу от 8 апреля 1763 года:

«Прошло вот уже три месяца с тех пор, как особа, известная под именем графа Сен-Жермена, почтила меня своим визитом. Мне он показался самым оригинальным из всех людей, которых я имел счастье знать ранее. О происхождении его я затрудняюсь говорить с уверенностью. Однако я вполне допускаю, что он может быть отпрыском весьма известной и влиятельной фамилии, по той или иной причине скрывающим свое происхождение. Обладая огромным состоянием, он довольствуется весьма малым и живет очень просто и незатейливо. Ему известны, по-видимому, все науки. И вместе с тем в нем чувствуется человек справедливый и порядочный, обладающий всеми достойными похвалы душевными качествами. Демонстрируя свои многочисленные таланты и способности, он проводил в моем присутствии некоторые эксперименты, наиболее примечательным из которых, намой взгляд, был опыт по превращению железа в чудесный металл, весьма похожий на золото и в той же степени пригодный для ювелирных изделий. Достойны упоминания и эксперименты по крашению и дублению кож, которые после обработки выглядели столь совершенными, что с ними не могли сравниться никакие сафьяны и юфти всего мира. Элегантность окрашенных им шелков не имеет себе равных. Изделия из дерева, окрашенные им без применения индиго и кошенили, а с помощью простых и дешевых веществ, поражают радужной всепроникающей переливчатостью цветовой гаммы. Состав приготавливаемых им красок для живописи поистине изумителен. Ультрамарин, например, кажется квинтэссенцией лазурита. И наконец, следует упомянуть продемонстрированный им способ удаления стойкого запаха масляных красок и превращения в наилучшее Прованское посредственных масел Неветты, Кольсата и других, гораздо даже более худших, чем эти. Я держал в руках результаты этих экспериментов, которые проводились в моем присутствии. Я подверг их самому тщательному осмотру и анализу и, понимая, что все это может принести большие деньги, обратился к графу с просьбой обучить меня всем этим тайным премудростям. Он с готовностью посвятил меня в эти секреты, не требуя за это никакого вознаграждения, за исключением условленной доли с будущей прибыли, если, конечно же, она появится в результате внедрения этих методов. Как и всякое предприятие подобного рода, связанное с внедрением новшеств, наше выглядело несколько нереальным, поэтому я постарался прежде всего обезопасить себя с двух, как мне казалось, слабых сторон. С одной стороны, я опасался, как бы меня не одурачили, а с другой — я боялся слишком больших затрат. Чтобы избежать первой неприятности, я пригласил одного доверенного человека, в присутствии которого и были проделаны все эти эксперименты, и мы убедились в истинности и дешевизне всего произведенного. Пытаясь обезопаситься со второй стороны, я отправил господина де Сюрмона (именно этим именем представился Сен-Жермен) к одному добропорядочному и надежному торговцу в Турне, с которым он сейчас и работает, а сам тем временем сделал кое-какие денежные вложения в дело, которые, к счастью, оказались совсем незначительными, через госпожу Неттин. Она, ее сын и зять господин Валькиерс и составляют компанию, взявшуюся за осуществление всего предприятия, до тех пор, пока прибыль, ожидаемая от реализации первых изделий, не поставит все наше дело на надежную основу. Мы, во всяком случае, ничем не рискуем. С каждым мгновением возможность получения прибыли становится все ближе и очевиднее».

Госпожа Неттин одолжила необходимый капитал, и мануфактура была в основном создана на базе мастерских торговца Расса в Турне, у которого господин Сюрмон проживал, когда приезжал в этот город по делам.

Красочные (выдуманные, по всей вероятности) подробности о пребывании Сен-Жермена в Турне можно узнать и из другого источника, а именно из мемуаров Казановы, путешествовавшего под именем шевалье де Сейнгал, который с настойчивостью добивался аудиенции у Сен-Жермена. И добился-таки. Их встреча весьма живо описана в статье Е.П. Блаватской «Сен-Жермен»: «В Турне его «интервьюирует» знаменитый шевалье де Сейнгал, который находит его в полном костюме чародея: в армянской мантии, остроконечной шляпе, с длинной бородой до пояса и с палкой из слоновой кости в руках. Сен-Жермен окружен легионом бутылок и занят развитием производства шляп на основе химических законов. Так как Сейнгал нездоров, граф вызывается бесплатно вылечить его и предлагает принять в качестве лекарства эликсир, оказавшийся эфиром, но тот в любезных выражениях отказывается. Это сцена двух авгуров. Раз ему не позволили действовать как врачу; Сен-Жермен решает показать свою силу как алхимик, берет у другого авгура монету в 12 су, кладет ее на раскаленный докрасна древесный уголь и работает паяльной трубкой; монета расплавляется и оставляется остывать. «Теперь, — говорит Сен-Жермен, — забирайте свои деньги». — «Но они же из золота!» — «Из чистого». Второй авгур не верит в превращение и смотрит на всю операцию как на трюк, но, тем не менее, кладет монету в карман и впоследствии дарит ее прославленному маршалу Кейту, тогдашнему губернатору Невшателя».

Неверие Казановы в способности Великого адепта стало как бы символом тогдашней Европы, которая с головой ушла в сугубо «материальную» науку, совершенно забыв о ее духовном элементе. Отсюда и все неудачные попытки осмыслить правильно все происходящее в мире, отсюда же и неудачи в создании алхимического золота без веры в необходимость при этом психической энергии, целенаправленного потока мыслей. Сам Сен-Жермен так говорил об этом: «Блага Божественной мудрости остаются неведомы для многих, предполагающих, что старые знакомые теории соответствуют требованиям часа и что нет нужды ни в чем, выходящем за рамки эмпиризма и эмпирического метода. В действительности, принципы, признанные современной наукой, являясь только частично истинными, неполны и потому представляют недостаточные основания, на которых можно было бы основывать исследование на высоком уровне и управление элементами».

Казанова в своих «Воспоминаниях» повествует об этом эпизоде так:

«— По дороге в Турне я увидел двух конюхов, которые вели замечательных лошадей. Они мне сказали, что лошади принадлежат графу Сен-Жермену.

— Я хотел бы увидеть вашего хозяина.

— Он никого не принимает.

Ответ подтолкнул меня к тому, чтобы попытать счастья. Я написал графу, выразив мое жгучее желание увидеть его. До сих пор его ответ на итальянском языке лежит перед моими глазами. Он гласил: «Мои занятия не позволяют мне принимать кого-либо, но для Вася сделаю исключение. Приходите в удобное для Вас время. Вас проведут в мой кабинет, Вам не нужно называть ни своего, ни моего имени. К столу своему Вас не зову, он Вам не подойдет, особенно если Вы не умерили Ваш прежний аппетит».

В восемь часов я стоял у его двери: был он в армянском платье, в острой шапочке. Его длинная, густая, черная борода доходила до пояса, в руке он держал маленькую палочку из слоновой кости. Вокруг стояло более двадцати аккуратно поставленных в ряд бутылок, содержащих различные снадобья. Я размышлял, чем же он мог заниматься в такой одежде среди этой аптеки, когда со всей серьезностью он мне сказал:

— Граф Кобенцль, австрийский премьер-министр не дает мне скучать. Я работаю над проектом фабрики для него.

— Стекольная фабрика?

— Шляпная. Его Превосходительство ассигновал лишь тысячу флоринов на это даю, а я восполняю недостающее из собственного кармана.

— И многого Вы ждете от этой фабрики?

— Через два или три года все головы в Европе буду носить мои шляпы.

— Это будет большим успехом.

— Огромным!

И он стал бегать по комнате с резвостью молодого человека. Я подумал, что он сошел с ума. Он спросил:

— Кстати, что стало с госпожой д'Юрфе?

— Она умерла.

— Умерла! Я так и знал, что она так кончит. И в каком же была она состоянии, когда умерла?

— Она утверждала, что беременна.

— Надеюсь, Вы в это не верите?

— Я убежден, что она ошибалась.

— Превосходно. Приди она ко мне, она бы в самом деле забеременела. Единственно, я не смог бы предсказать пол ребенка. Честно признаюсь, мой предсказательный дар здесь ограничен.

— Господин граф дает советы беременным женщинам?

— Я лечу всяких больных. Может быть, и Вам нужна помощь? У Вас, как я вижу, и язык сухой, пульс жесткий и глаза опухшие… Лимфа.

— Увы, нет, это…. — и назвал свою позорную болезнь.

— Чепуха! — сказал граф и вручил мне пузырек с белой жидкостью, которую он назвал универсальной археей.

— И что же мне делать с этим ликером?

— Похоже на ликер, но не ликер: это имитация того вируса, который поражает ваши сосуды. Возьмите иголку, проколите восковую печать, закупоривающую пузырек.

Я сделал то, что он сказал.

— Ну, — сказал он с гордостью, — что Вы об этом думаете?

А я не знал, что и думать.

— Посмотрите, что осталось в пузырьке. Ничего, не так ли? Беловатая жидкость испарилась. Таким же образом, если Вас уколоть в определенное место, вся болезнь испарится.

Конечно же, я отказался от лечения. Лекарь был огорчен.

— Вы первый, кто во мне усомнился. Я мог бы заставить Вас об этом пожалеть, но буду снисходительным. Как и Всевышний, я всемогущ и всемилостив. Вам же хуже, что Вы мне так мало доверяете. В ваших руках было ваше богатство. Есть ли у Вас при себе деньги?

Я вывалил в его руку все содержимое кошелька. Он взял монетку в 12 су. Затем, положив на горящие угли, накрыл ее черным зернышком. Он раздувал огонь, дуя в стеклянную паяльную трубочку, и я увидел, как монетка покраснела и раскалилась.

— Подождите, Вы увидите, что будет, когда она остынет, — сказал мне алхимик.

Через минуту монета была уже холодной:

— Берите, вот Ваша монетка. Узнаете?

— Так ведь это — золото!

— Чистейшее.

Я стал рассматривать монету. Теперь она была золотой. Я ни на миг не усомнился в том, что держал в руках свою монету и именно она на моих глазах раскалилась добела. Сен-Жермен просто не мог незаметно подменить одну монету другой. Однако, не имея возможности его в чем-либо уличить, я не хотел, чтобы он подумал, будто я попался на его удочку, и заявил ему:

— Все это, конечно, восхитительно, но в следующий раз, граф, если Вы захотите быть абсолютно уверенным в том, что поразили самого проницательного человека, советую предупредить его о предстоящем превращении, ибо тогда он внимательнее проследит за Вашими действиями и точно будет знать, что на уголь Вы положит серебряную, а не золотую монету.

— С тем, кто хоть немного сомневается в моих познаниях, — возразил обманщик, — мне не о чем говорить.

Такое надменное поведение было характерно для Сен-Жермена и ничуть не удивило меня. Это был последний раз, когда я видел знаменитого искусного «фокусника».

— Вы благородный человек, приходите через несколько лет.

И, пожав мне руку, он меня отпустил».

Вряд ли этот рассказ достоин доверия, что только подтверждают комментарии поместившего его в своей книге Поля Шакорнака. Факты же таковы.

Как раз в это время фарфоровая фабрика в Петеринке испытывала трудности. Один из ее владельцев плохо управлялся с делами и нужно было выкупить его долю. Граф Кобенцль решил реорганизовать предприятие. Он выпросил право использовать часть фабрики для крашения шелка и вообще для красильных работ у князя Карла Лотарингского, получил землю и разрешение на строительство новых зданий — и превратил фабрику в кожевенную и шляпную мануфактуру.

«Этим многообещающим и надежным предприятием будут управлять младший сын госпожи Неттин — ему 15 лет, и ее зять, господин Валкиерс. Персоналом будет заведовать господин Расс. Господин Ланнуа будет заместителем директора, а его сын — секретарем».

Кобенцль рассчитывал уже на «прибыль в один миллион, учитывая то, что среди самых крупных купцов города Турне двое, господа Барбиери и Франколэ, намереваются дать ему шелк на крашение. Одним словом, это предприятие будет играть большую роль в процветании монархии».

Как раз тогда представитель австрийского правительства Кобенцль и написал Кауницу в Вену, чтобы заинтересовать его в этом деле и получить через него помощь от государства в покупке зданий и оборудования. Кауниц выразил в ответ удовлетворение, узнав о финансовой поддержке госпожи Неттин и об участии господина Валкиерса в администрации, однако усомнился в самом предприятии: «Модель не сама машина, и мелкомасштабный эксперимент еще ничего не говорит о заводе, обустройство которого стоит очень дорого, без гарантии для вложенного капитала». К тому же выбор приграничного города Турне для строительства завода вызвал у него удивление. На это возражение Кобенцль ответил следующее: «Стоимость жизни в Турне невелика. К тому же отдаленность от Брюсселя позволяет обезопасить себя от неприятностей, которые могли бы чинить различные корпорации этого города». Следует добавить, что со времен Средневековья Турне славился на всю Европу изготовлением гобеленов, ковров, хлопчатобумажных, шерстяных и льняных тканей, фарфора, фаянса, кирпичей, фуражек, чулок и других вязаных предметов, кожаных изделий, так что наладить прибыльное производство в городе, где имелись квалифицированные мастера, было вполне разумно.

Кауниц на этом не успокоился и проинформировал Кобенцля обо всех слухах, ходивших о графе Сен-Жермене, среди которых был и такой: «В 1759 году в Париже некий человек, как утверждалось близкий родственник одного из почитателей графа, своим упорством добился права нанести ему визит домой. Жилье оказалось грязнейшим. В ответ на его вопросы об изобретениях граф показал несколько образцов и старый фолиант о магии, в котором были лишенные всякой ценности формулы». Слова о жилище — явная ложь, ибо в Париже граф Сен-Жермен проживал в гостинице вдовы Ламбер, куда к нему в гости много раз приходил барон Гляйхен — грязь он бы заметил. Поговаривали также, что граф купил у господина де Сен-Флорантена землю стоимостью 1,8 миллиона франков, не смог собрать деньги и покинул Францию.

В ответ Кобенцль написал, что у господина Сюрмона «у судовладельца в Копенгагене лежит ценностей больше, чем на миллион, что где бы он ни был, он делал роскошные подарки, тратил много и никогда ничего ни у кого не просил, никому не был должен».

27 мая Кобенцль направил Кауницу все образцы металлов и краски по ткани, шелку, шерсти и коже: «Я сделал пакетики, оставив надписи и объяснения изобретателя».

Спустя два дня, 29 мая, господин Сюрмон отправился в Турне с молодым виконтом Неттин для того, чтобы передать ему все секреты производства. По возвращении был написан проект контракта между ним и Кобенцлем.

«В течение всей своей жизни де Сюрмон будет получать прибыль от мануфактуры Турне, которая в настоящее время строится на паях.

Из причитающейся ему прибыли будут вычитаться одолженные ему суммы, а также те, которые были потрачены на него. После того как эти суммы будут возвращены, он сможет свободно пользоваться прибылью.

Граф обязуется перед Кобенцлем передать нужную информацию для изготовления синей и зеленой краски, для рафинирования масла, плиссировки кожи, идущей на изготовление шляп, а также все прочие известные ему тайны и подходящие средства, позволяющие повысить качество изготовляемой продукции до совершенства».

Однако, прежде чем подписать контракт, госпожа Неттин отправилась в Париж проконсультироваться со своими зятьями — маркизом Лабордом и господином де Лалив де Жюлли. Она ничего не узнала «предосудительного о графе Сен-Жермене и приобрела уверенность в том, что ни о чем беспокоиться не стоит ни с какой стороны».

Итак, никаких препятствий к подписанию контракта не оставалось, но 8 июня пришла депеша из Вены Кобенцлю от господина Дорна, сообщающая, что страдающий «жестокими коликами»(дипломатическая болезнь) Кауниц поручил ему передать следующее: «Следует остановить все предварительные работы и все то, что было предпринято для крупномасштабного производства, и никак не представляется возможным заключить какое-либо соглашение с господином Сюрмоном, пока не будет на это дано специальное разрешение Ее Величества».

Это означало полное отстранение господина Сюрмона. По получении этого письма Кобенцль поменял тон в разговорах с изобретателем, и несмотря на вмешательство бургомистра Хасселаара, лично приехавшего из Амстердама в Брюссель поручиться за своего друга, Кобенцль своего решения не изменил. Более того, по поводу предметов, привезенных господином Сюрмоном из Голландии в залог денег, одолженных госпожой Неттин, Кобенцль выразился так, «что предметы эти не представляют ценности, а в Голландии остались картины, которым он [г-н Сюрмон] придает большое значение, тогда как они большой ценности не представляют». Доказывая тем свою предвзятость, Кобенцль цинично добавил: «Так что мы можем только мечтать о том, чтобы избавиться от него и забрать себе его изобретения за минимальную цену, избежав прочих трат и устранив его от руководства всем проектом».

С этой целью Кобенцль написал «памятку» о произведенных затратах:

Затраты по окрашиванию тканей и на склад — 56 135.

По кожевенному делу — 19 300.

По шляпной фабрике — 5700.

Дом для графа — 13 500.

Прочие затраты — 5300.

Общая сумма в гульденах — 99 935.

Сюда следует добавить отдельный счет для г-на Сюрмона:

Суммы, полученные от г-жи Неттин авансом — 81 720.

Затраты г-на Расса и г-жи Неттин на обустройство графа, а также для его поездок в Турне и пр. — 12 280.

Итого в гульденах — 94 000.

То есть всего около 200 000 гульденов.

Увидев эти (преувеличенные) суммы, Кауниц отказал в поддержке правительства. Тогда Кобенцль предложил, чтобы госпожа Неттин забрала все предприятие целиком. Получив выводы своего канцлера, императрица Мария-Терезия тотчас же приняла и утвердила это предложение. Канцлер писал следующее: «Совершенно очевидно, что такого рода опасные предприятия не отвечают требованиям государства ни по своей природе, ни по требуемому управлению, ни по своей деятельности. Однако, поскольку госпожа Неттин неосторожно заплатила авансом из собственного кармана 200 000 гульденов и она желает забрать себе эти заводы, было бы справедливо, чтобы Ваше Величество ей их передало, заодно поручило правительству предоставить госпоже Неттин всяческие возможности, а также оказать ей помощь, не противоречащую интересами финансов и государства в целом».

Императрица Мария-Терезия тотчас же написала князю Карлу Лотарингскому, генеральному губернатору Нидерландов, следующее: «Мой государственный и дворцовый советник доложил мне о своей переписке с г-ном Кобенцлем о так называемых тайных способах изготовления и производства, якобы имеющихся у некоего господина Сюрмона, а также о мануфактуре, которую господин Кобенцль в соответствии с этим уже открыл в Турне, с разрешения Вашего Высочества… Я разрешаю Вашему Высочеству оказать госпоже Неттин всякую помощь и поддержку, не противоречащую интересам моих финансов и благу моих бельгийских провинций».

Как видно, Кобенцль повел себя искуснейшим образом, и в этом деле Кауниц ему помог: они представили это «выгодное дело» в виде организованного господином Сюрмоном «промышленного» мошенничества. Вследствие этого последнему срочно пришлось покинуть город. Кобенцль писал: «Ожидаю скорого отъезда господина Сюрмона и надеюсь, что госпожа Неттин скоро сможет вернуть себе те суммы, которые она одалживала. Среди тех тайных способов наверняка есть что-то хорошее, как это видно, по крайней мере, в изготовлении шляп и в дублении кожи. К тому же все наши торговцы шелками и льняными тканями считают окрашенные ткани чудесными».

То, как обернулось дело с владевшим секретами изобретателем, может вызвать только недоумение, как возникло оно и у Кауница: «Я не очень хорошо понимаю, что означает фраза из вашего доклада от 2-го числа этого месяца «Ожидаю скорого отъезда господина Сюрмона». Добровольно ли он уезжает, или его наконец выгнали? В первом случае он может увезти с собой не только деньги госпожи Неттин, которую мне искренне жаль, но и те самые замечательные секреты. Во втором случае, надеюсь, что удалось заполучить от него и секрет очистки масел».

На это Кобенцль ответил: «Господина Сюрмона не выгнали. Однако, пока мы ожидали решения Ее Величества о том, заберет ли она мануфактуру или оставит госпоже Неттин, сын последней оставался в Турне и обучался всем тайным приемам господина Сюрмона. Когда от него узнали все, что он знал, и его присутствие более не было необходимым, я написал ему, что получил высочайшие указания о том, что Ее Величество и слышать не желает о каких-либо секретных способах. В то же время молодой Неттин дал ему знать, что его мать оставляет себе мануфактуру для того, чтобы покрыть свои расходы, и что денег она вперед больше не даст. Тогда он решил уехать, сказав, однако, что вернет все суммы в течение следующих нескольких месяцев».

Из другого письма еще очевиднее редкое благородство графа по отношению к тем, кто обманом, прикрываясь дружбой, выманил у него секреты: «К тому же он разрешил применять его секретные способы изготовления, и если нужно было какое-нибудь дополнительное разъяснение, он готов его дать, где бы он ни находился. Он уехал в Льеж и обратится, наверное, к маркграфу Баден-Дурлаха в Карлсруэ. Госпожа Неттин еще надеется вернуть хотя бы часть тех сумм, которые она отдала».

Именно так и случилось. И если для Кауница «дело было закрыто», то для госпожи Неттин оно приняло выгодный оборот:

«Основанная в Турне мануфактура начинает развиваться. Верю, что госпожа Неттин останется довольна, или по крайней мере вернет свои расходы».

Этим и закончилось так называемое «промышленное» мошенничество в Турне.