Мы прослушали, я думаю, весь репертуар наипопулярнейшего «Бергамота». Под занавес был подан величайший шлягер всех времен и народов «Бедная Лиза».

— Ой, что-то знакомое! Ленка, это же твоя песня! Только мелодия вроде другая, — встряла эрудированная Манюня. — А стихи точно твои.

— Твои? — развеселилась Долли. — Мы думали, народные. Фольклор, — ввернула она научное слово.

— Весь фольклор экспроприирован народом у своих лучших представителей. Сплошной плагиат, — ответила я.

— Значит, ты стихи пишешь?

— Пишет-пишет! — зашумели в зале. — Еще песни сочиняет и сказки.

— Писала, — поправила я, — по молодости. И по дурости. Теперь взрослая и умная.

— Пой! — приказала Долли, вручая мне гитару.

— Фиг, — отрезала я, демонстративно хватая со стола кусок чего-то крупного и поспешно пихая в рот.

— Почему?

— М-ням, — издала я.

— Да мы вам споем, споем! Мы песни ленкины наизусть помним, еще лучше нее, — обрадовались угодить сокурсники. Братья опять похватали гитары, Леня припал к контрабасу и пьяный хор взвыл:

Эта уличная мразь Разбрелась, куда попало. Скука плотно улеглась и висела, и стояла.
Где-то слабенькая грудь выводила о хорошем. Из дворов глазела муть, и невкусно пахло прошлым.
Мяли землю каблуки, та визжала неприлично. Шли одни недураки деловые, как обычно.
Я, один на всех дурак, в наглых птиц кидался хлебом. А на крыши влез синяк и прикидывался небом.

Теперь уж Долли пришлось насладиться доброй половиной моего культурного наследия. Белорыжая зараза молча улыбалась, ехидно посматривая из троноподобного кресла. Я продолжала есть.

— Вот ты какая, — констатировала она по окончании псевдомузыкального экскурса в мое прошлое.

— Неправда. Я — ведущий конструктор нашего КБ, серьезная и высокооплачиваемая деловая дама.

— Что же ты конструируешь?

— То же, что и остальные здесь — унитазы для самолетов. Мой профиль — гидропланы.

— А мы сейчас разрабатываем секретную канализацию для бомбардировщика Б-20 Зандерболт, — похвастались немецкие братья. — Но это военная тайна.

— Надо же, — вежливо удивилась звезда. — Как-то мне в голову не приходило, что в бомбардировщиках нужна канализация.

— А как же! Захотел пилот пописать, что ему — дырку в полу дрелью вертеть? Баночка-то на вираже перевернуться может. А через дырку моча попадет на территорию врага и экологически загрязнит ее, неприятностей с зелеными не оберешься. Не-ет, без канализации никак, — разъяснили засекреченные братья.

Дама фыркнула:

— А бомбы, они территорию врага не загрязняют? А ты чем сейчас занимаешься? — обратилась она ко мне.

— Унитазирую самолет нового русского. У его тещи дача в Новых Лядах, там прудик, приземляться очень удобно. А летать не очень — у клиента кишечник слабый. Чтоб дискомфорта в воздухе не испытывать, он желает иметь возможность сходить прямо под себя. Делаю совмещенное унитазокресло.

А специалисты из сопутствующего цеха шьют соответствующие штаны.

— Интересная работа, — ответила воспитанная Долли. — Нужная людям. Хорошо платят?

— Не обижают.

— Почему тогда у вас в доме диван, стол, игрушки да голые стены? — перебила любопытная Жанна, изведшая визитами половину факультета. — Одна приличная картина, и та висит в сортире.

Представляете? Прихожу туда, в общем, руки помыть, гляжу — над унитазом море. Читаю: батюшки, Айвазовский! «Вид бухты Мариуполя с горы Константинополя. 1856 год». Выхожу, спрашиваю у Сергея Николаевича, это ленкин папа, подлинник? Да, говорит. Что ж тогда, возмущаюсь, он у вас в туалете, его в гостиную надо, на центральную голую стену. А он: «Здесь влажность соответствующая и нет попадания прямых солнечных лучей».

— Потому и стены голые, все в папину коллекцию вкладываем, — вздохнула я.

— Где коллекция-то? Один Айвазовский.

— Он коллекция и есть. Папа давно картины собирает, начал с Махалкина, местного гения. Подкопил денег — Махалкина продал, этюд Куинжи приобрел. И так далее. Теперь до Айвазовского дошел. Сейчас у него Рембрандт на примете, да средств пока не хватает.

Манюня, слегка встревоженная перерывом в культурной программе, решила подхватить тему живописи:

— Кстати! Наш Васюся неплохо рисует. Особенно ему тараканы удаются. Может, твой папа купит пару его картин?

— Вряд ли. Квартирка хрущевская, хранить негде. Поэтому у нас бывает только одна картина одновременно. А поменять Айвазовского на Васюсю папа не согласится.

Васюся, похваленный в присутствии заезжей звезды, нежно краснел и потел.

— Знаете, у нас весь выпуск такой подобрался талантливый: Андрюша шьет кукол, Жанна лобзиком по стеклу выпиливает, Анечка свистит иволгой, Бобровы лепят из пластилина, все, все ужасно одаренные! — трещала Манюня.

— Каким же талантом Господь одарил вас? — поинтересовалась Долли.

— Моя Манюня танцует на столе, — гордо возвестил Петров-муж.

— Попросим! Попросим! Степ! — взликовала стосковавшаяся по зрелищам толпа.

Толстая Манюня подвернула полы совмещенного с халатом вечернего платья и, кряхтя, закинула на стол полную ножку в модельной туфле. Взыграла музыка, завизжала Жанна, заухали, засвистели и заскакали инженеры. Круглая Манюня, топча свечи, лихо стучала каблуками по столу и трясла ажурной шалью. Белая Долли, путаясь в канатах, пьяной молью металась по гостиной. Веселье смяло, наконец, шаткую плотинку цивилизованности, бурно и мощно хлынуло в давно подготовленное Петровыми русло.

Начался шабаш.