Глава 1

«Торпеды» из бригады Лёхи, сидя в своей «девятке», ждали возле спецшколы на Кутузовском уже больше часа. Их было двое — Серёга и Андрон. Серега переговаривался с Лёхой по сотовому.

— Он уже выехал, — сказал Лёха. — У вас там что делается?

— Уроки у него закончились, да вот назначили классный час. Минут двадцать назад, — сказал Серёга. — Мамаша за ним приехала с охранником. Он же водила. Тоже не знали. Сидят в своем «ауди» и слушают музыку. Мамаша еще хоть куда. Хихикает… Я бы с ним поменялся, если честно, тоже музыку послушал бы…

— Не отвлекайся! — строго сказал Леха. — Классный час — это сколько? Шестьдесят минут или сорок пять?

— Что я, помню?.. — буркнул Серега. — Меня из школы в седьмом вытурили. И сразу в колонию.

— Там тебе самое место, — перебил Лёха. — Вот чёрт! Если не повезет с клиентом, то не повезёт… Ну пусть час… Значит, в банке он будет через полчаса. Это при всех пробках и светофорах. Считай, пока подождёт конца совещания, еще минут пять, не больше. Солидных клиентов в приемной долго не держат… Секретутке пару комплиментов, шоколадку, про погоду, цветочки, то-сё… Надо? Надо. Как раз в эти пять минут уложится… Ну там кофейку потом… Опять же про футбол и погоду… И тут принесут им на подпись…

— Как раз, — зевнул Серёга. — По такому раскладу должны успеть. Тем более охранник с молодой мамашей оживленно беседуют, про все забыли… Слушай, а может, его шлёпнуть, пока он до банка добирается? Где-нибудь на перекрёстке, пока красный горит? Я не Андрюха, у меня не заржавеет.

— Заказчик поменял заказ, сколько объяснять? Раз сорвалось, другой… Я бы на его месте давно исполнителей поменял. Если честно…

— Ну так что, так и будем сидеть? — спросил Серёга.

— Ладно тебе… — сказал ему Андрон негромко. — Сидишь и сиди. Тебе-то что?

— Вот Андрон тебе правильно говорит, — сказал Лёха. — Сиди и сопи в две дырочки, раз уплачено.

— Ты другое скажи, — перебил Серёга. — Вот мы тут между собой базланим, а менты нас слушают и записывают.

— А пусть, — беззаботно сказал Лёха. — Можешь передать им пламенный привет. Вас они не засекут, не боись… Аппаратуры такой нет, пеленгатора, что ли, вчера главный ментовский начальник по московской программе плакался насчет нехватки средств… Всегда полезно послушать в это время, чтоб точно знать, чего у них нет и чего они не могут…

— Харэ! — прервал его Серёга. — Вон он, ребятёнок, из школы выходит! А мамаша пока увлечена музыкой на фоне флирта… Ну что, начальник, приступаем?

— Только аккуратно, — сказал Лёха. — Как договаривались… Никаких эксцессов, никакого там киднеппинга, пока не скажу.

Серега вышел из машины и направился к мальчику лет десяти, который беспокойно оглядывался в поисках машины с матерью…

Машин было много, из всех кто-нибудь вылезал навстречу его одноклассникам, и ребята прощались с ним — пока — и залезали в родительские машины… Хоть бы не успел мамашу увидеть, думал Серега, прибавляя шагу. Машин много. Много одинаковых, несмотря на кажущееся разнообразие…

— Тебя Миша зовут? — приветливо улыбнулся он мальчику. — Миша Киевский?

— Да… А где моя мама?

— Твоя мама… — Серёга постарался встать так, чтобы мальчик, повернувшись к нему лицом, оказался спиной к машине, где его молодая мамаша сейчас смеялась, похоже, анекдотам, которые ей травил водитель, он же охранник.

— Где твоя мама, я не знаю, а вот папа попросил меня заехать за тобой в школу.

Мальчик серьезно смотрел на него.

— Вы правду говорите? А откуда вы моего папу знаете?

— Я у него в банке служу… — улыбнулся Серёга. — И он мне как раз сказал, какой ты недоверчивый… Ну хочешь, сейчас ты ему позвонишь? У меня в машине сотовый. Или тогда не знаю… Жди маму. А то я тоже спешу на работу. Ну, так как?.. — Серега нетерпеливо посмотрел на часы, а краем глаза на машину с мамой сына банкира. Там ничего не изменилось, из машины никто и не думал вылезать.

— Где ваш телефон? — спросил мальчик.

— В машине… — Серега неопределённо показал в сторону своей «девятки», в которой его дожидался Андрон.

— Только я в машину не полезу… — сказал Миша Киевский. — И потом, у папы на работе все машины только немецкие. А это наша «девятка». Бандитская машина, раз у нее цвет «мокрый асфальт».

— Много ты понимаешь. Это моя личная машина! — Серёга для убедительности прижал руки к груди, понемногу отходя в нужном направлении. Сын банкира невольно следовал за ним.

— Можешь не залезать, я тебе дам телефон, ты сам ему и позвонишь…

— А у вас какой марки сотовый? — продолжал допытываться сын банкира, будущий зануда всех времен и народов, как успел окрестить его про себя Серега.

Наверняка заявит, что у папы на работе все сотовые, к примеру, только фирмы «Билайн», подумал он.

— Ты будешь звонить папе или не будешь? — вздохнул Серега. — Ну вот точно он сказал про тебя! А я не верил…

Вот так, пятясь и препираясь, они дошли наконец до «девятки». Упаришься с ним, подумал Серёга. Прямо вождь краснокожих из одноименного фильма. Ещё попортит нервы родителям… Хорошо, мамочка чересчур занялась проблемами личной охраны… А если бы нет — на этот случай у них был другой вариант, с пистолетом к виску водилы.

— А у нас в банке у всех «Нокия», — заладил своё малец, когда Серёга протянул ему аппарат. Так и дал бы… подумал Серёга, втолкнув пацана в салон машины с затемненными стеклами. Андрон тут же запечатал ему рот скотчем и погрозил пальцем.

— А ну тихо мне… — сказал Серёга. — Значит, если хочешь сейчас же вернуться к мамочке, скажешь папочке, что мы тебя попросим. И не вздумай ничего лишнего, ты понял? — Он поднес кулак к лицу перепуганного пацана.

Тот закивал, замычал, но вскоре затих. Андрон осторожно выглянул в приоткрытое окошко. Вроде все тихо. Бывает же такое везение… Совсем рядом с машиной проходят дети и взрослые, переговариваются и даже не подозревают, что происходит в считанных сантиметрах от них. А мамаше хоть бы хрен… Болтает со своим телохранителем.

Серёга набрал номер Лёхи.

— Ну, что там у вас? — спросил Лёха недовольно.

— Да все то же, — сказал Серёга, подмигнув молчаливому Андрону. — Если не считать, что малец уже на месте. Сидит тихо и выражает готовность сотрудничать.

— Ну что мне с вами делать! — простонал в ответ Лёха. — Опять открытым текстом! Не малец, а ваш гость, сколько можно напоминать?

— Как ты сказал, что у ментов нет бабок на аппаратуру, так мы сразу и расслабились, — огрызнулся Серёга.

— Ну ничего сказать нельзя… — продолжал сокрушаться Лёха. — Кто знал, что их класс скоро отпустят? Я велел Сироте организовать пробку на Дорогомиловской, а он, видать, перестарался. До сих пор объект не подъехал… Хотя вру, вот он, подкатывает… Ну что, гостя ещё придержите пару минут? Пусть сначала секретутка-референтка ему доложит, чтобы понял, о ком речь… Вон, бежит аж пригнувшись. И охрана, московские сторожевые, за ним… Ну что? Давай набирай номер, что ли… Там кабинет на втором этаже, японский кондиционер отсюда видно… Звони!

Серёга набирал номер, поглядывая на мальчика.

— Значит, слушай сюда. Когда дам трубку, скажи папеньке, что сидишь у нас в машине и просишь, чтоб он тебя отсюда забрал… Ну видел, наверно, по видаку такие фильмы! Вот сейчас я освобожу тебе рот, но только ты тихо, усёк?

— А сколько вы хотите с папы потребовать? — спросил сын банкира.

— Деловой, а? — подмигнул Серега Андрону. — Сразу — сколько… Да ничего не возьмём с него, только скажи, как просим, и дело в шляпе… Алло, соедините меня с Наумом Семенычем… Только быстро! Речь идёт о жизни его единственного сына, так и передайте… Алло, это Наум Семенович? Вот сын ваш, Миша, у меня в машине и хочет вам кое-что сказать…

— Простите, а кто вы такой? — послышался недовольный голос банкира.

— На! — протянул трубку мальчику Серега. — Говори, только быстро. И негромко…

— Папа! — плаксивым голосом сказал Миша. — Это я… Меня похитили возле школы после уроков…

— Миша! — ужаснулся отец. — Как это случилось? А где мама, где дядя Толя?

— Мама с дядей Толей совсем другим заняты! — крикнул Серега в трубку, забрав её у мальчика. — Ты, Наум Семенович, не паникуй раньше времени. И с ментами поаккуратней, понял, да?

— Что вы от меня хотите?! — Голос банкира сорвался.

— Зря ты ему по маму с дядей Толей… — сказал Андрон вполголоса. — Не о том речь.

— Самую малость хотим… — отмахнулся от напарника Серёга. — Чтоб ты не давал кредита этому козлу Хлестову, что сейчас у твоей секретутки сидит, конфеты с ликером ей презентует, он их в ларьке возле Курского всегда берет, ты понял? И тогда мальца твоего отдадим без всяких на то последствий для твоей нервной системы.

— Допустим, я согласен, — сказал банкир Киевский. — Он действительно должен ко мне прийти с минуты на минуту…. Но как вы это проверите, если я соглашусь?

— Да он уже пришёл, говорят тебе! — вмешался в разговор Лёха. — Я долго с тобой говорить не могу, чтоб менты не засекли. Ты небось там на все кнопки уже нажал. А если вздумаешь шутки шутить, я тебя проверять не стану! А взорву со всей синагогой, и прямиком к твоему Иегове с доставкой на небо, понял, да?

— Но как я смогу убедиться, что вы его отпустили? — вскрикнул банкир от страха, что абонент положит трубку. И отчаянно замахал руками на секретаршу, появившуюся в дверях. — Потом, потом…

— А проще некуда. Вот сейчас он подойдет к своей маменьке с дядей Толей и оттуда тебе позвонит. Или ты им в машину. А сейчас клади трубку и жди звонка. Или сам звони. Мне без разницы. Да, чуть не забыл… Завтра у вас правление банка. Только не спрашивай, откуда про это знаю… Значит, знаю! Так ты бы поддержал на нём предложение Генриха Николаевича насчёт продажи семнадцати процентов акций нужным людям и ввода нового члена правления. Очень хорошее предложение, по-моему… Я бы поддержал.

Наум Семенович резко положил телефонную трубку и даже прижал ее к аппарату, глядя невидящими глазами на испуганную секретаршу и Хлестова, заглядывающего в приоткрытую дверь. Потом закрыл глаза, замычал, мотая головой: ну скорей же… Потом не выдержал, набрал номер сотового в машину.

Там было занято… Он снова положил трубку. Подождал. Ругая себя и одновременно уговаривая, что сын уже там, что ему звонят и не могут дозвониться, поскольку ему недостает выдержки, он снова набрал номер…

Так продолжалось ещё несколько минут, показавшихся Науму Семеновичу часами. Наконец раздался звонок и он услыхал голос жены. И тут же забыл весь ужас, только что пережитый, когда узнал далёкий голос сына…

— Пап, я тебя не разыгрывал! Вот мама мне не верит… Меня хотели похитить, скажи ей, а то они мне не верят…

Да черт с ней, верит она или не верит… Наум Семенович чувствовал, как облегчение наполняет и распирает его, словно сверхлегкий газ, так что он вот-вот воспарит…

Он открыл глаза и увидел перед собой потное лицо Хлестова, его глаза, наполненные страхом.

— Ты можешь что-нибудь объяснить? — спросила жена.

— Дома… — рассеянно сказал он. — Всё дома… И скажи Анатолию, что он уволен. Я ему заплачу все неустойки, какие он скажет, но чтобы его я больше не видел…

Хлестов по-прежнему смотрел на него с испуганным ожиданием.

— Что-нибудь случилось? — спросил он.

«Почему он всё время такой потный? — подумал Киевский. — Наверно, надо ему сказать всё как есть».

— Игорь Андреевич… мне неприятно это вам говорить, но боюсь, придется вас разочаровать… Короче, только что неизвестные похитили моего сына и отпустили с условием, что я откажу вам в кредите… Поймите меня правильно. На вас точно так же совсем недавно совершали покушения. Вы пережили этот смертельный страх… Вы сами отец, насколько я знаю. Представьте теперь, что речь не о вашей жизни, а о жизни вашего ребёнка…

— Что ж мне делать… — заломил руки Игорь Андреевич. — Вы загоняете меня в угол. Я уже обещал деньги под проекты в театре, кино… И все мне говорили: ну, раз Киевский обещал… Ведь речь идёт и о вашей репутации тоже.

— Я все понимаю… — Наум Семенович закрыл лицо руками, почувствовав, как дрожат до сих пор пальцы. — Давайте обсудим в другой раз. Не сейчас. Не сегодня… Простите меня великодушно… Завтра, нет, послезавтра, ладно?

Хлестов пожал плечами и вышел из кабинета. Нет, это так оставлять нельзя… Наверняка это Седов, этот уголовник, к которому не вяжется определение «бывший». Только про него сейчас можно говорить, что их интересы пересеклись…

Вечером он позвонил домой Чурилину.

— Не знаю, Виктор Петрович, возможно, мой телефон прослушивается, но я уже просто не могу молчать… Вы знаете, что меня опять чуть не убили? И только ранили моего охранника?

— Кто? — спросил Чурилин, перестав жевать и показав жене, чтобы она сделала телевизор потише. — И откуда мне знать, если оно не удалось, а вы мне ничего не сообщили?

— Вот теперь сообщаю, — с драматическим подвывом сказал Игорь Андреевич. — В меня стреляли, если хотите знать! Второй раз! А сегодня банкир Киевский, известный вам, отказал мне в кредите, поскольку его шантажировали, похитив его сына! — выпалил он скороговоркой.

— Послушайте… — Чурилин даже потряс головой, пытаясь что-то понять. — Мне сейчас дали срочное дело, убийство одного милиционера, может, слышали, возле метро «Выхино»? Поэтому я несколько отошел от вашей истории… Но теперь я вижу — она имеет продолжение… Вы смогли бы ко мне приехать, скажем, завтра? И все по порядку объяснить.

— Если я доживу до завтра. — Тон Игоря Андреевича стал совсем трагическим. — Я просто хотел бы вам сказать, что есть человек, которому я, наверно, мешаю… И он везде преследует меня.

— Это кто, я его знаю? — спросил Чурилин.

— Только не по телефону, — ответил Хлестов и положил трубку.

Только спокойно, сказал он себе. Тот, кто меня преследует, на это и рассчитывает: что я потеряю голову. Он хочет меня сначала как следует помучить… Поэтому не убивает. Он это всегда успеет… Скажем, сегодня ночью. Быть может, позвонить Седову и спросить напрямик? Он проталкивает на экран эту свою проститутку, внес уже огромные деньги… У него деньги есть, хуже со связями. Её пока не пропускают, никаких, говорят, вокальных данных, только ноги от бровей…

Он набрал номер музыкального редактора первого канала Светы Самохиной.

— Игорёк! — обрадовалась она. — Давно тебя не видела! Совсем забыл свою старую любовь, да? Ну конечно, теперь вы все завели себе молоденьких. И мало того, приводите своих пассий на телевидение! И к кому! К Ларе Склянской ее прежний муж, этот безголосый Ленечка, бросивший её ради этой бездарности Трегубовой Светки, привел свою новую любовницу, которой в этом году хоть бы школу закончить на тройки, и стал требовать, чтобы та ее прослушала на предмет выступления в «Утренней почте». Или хотя бы в «Утренней звезде»! Нет, ты представляешь? И не стыдно, а? Или ты ко мне с той же просьбой? Я тогда бедную Лару еле отпоила корвалолом, но если ты, Игорёк, попросишь меня о чем-то похожем, скажу сразу: ни за какие деньги! Вот так… Меня этот твой друг, Саша Седов, уже просто достал с такой же соплячкой! Вот вынь ему и положь! Я говорю ему: вы что, все там с ума посходили? Что происходит? Или у нас перестали сажать за совращение малолеток? Ну ладно, когда этот наш генеральный спонсор проталкивает свою дочурку… Это ещё можно понять, мы у него с рук кормимся.

— Ты дашь мне сказать? — взмолился Игорь Андреевич. — Хоть слово.

— Подожди… Чтобы не забыть… Так знаешь, что твой друг Саша Седов мне сказал? Вернее, спросил: что, мол, наверно, это твой Игорек подлянки мне устраивает? И еще кое-что, не хочу по телефону… Представляешь? Ну уголовник и уголовник. Я ему сказала: Саша, я помню тебя совсем молодым и скромным мальчиком. Ты подавал надежды. Тебя посадили, по нынешним временам, просто ни за что! Но что с тобой сделала тюрьма! Ты хоть посмотри, как ты себя стал вести! Тебя снова взяли в наш коллектив, приняли в свой круг… И это ты говоришь об Игоре Андреевиче, который столько для тебя сделал?

— И что он ответил? — поинтересовался Хлестов.

— Лучше тебе не знать, — сказала она. — Ну всё… Слушай, совсем забыла: это ты мне позвонил или я тебе? Прости, у меня от таких переживаний уже крыша поехала… Все хотела тебе позвонить, чтобы собраться с духом, и всё рассказать…

— Ну вот и позвонила, — сказал с чувством Хлестов. — Вот и рассказала. Спасибо тебе.

— Ты мне что-то ещё хотел сказать? Ты говори, не стесняйся. У тебя все нормально? Хоть бы зашел, поделился, как в старые времена, когда был моим верным поклонником.

— Зайду обязательно, — пообещал Хлестов, нетерпеливо посматривая на часы.

Надо затащить её к Чурилину, подумал он. Милиционера какого-то уже убили, а меня могут убить с минуты на минуту…

Он прислушался к звукам, доносящимся из соседней комнаты. Там охранники смотрели телевизор. Пусть смотрят… Хотя бы не одному сидеть в этой огромной квартире… Он походил немного по комнате. А что, если взять и позвонить самому Седову? Старик, мол, за что преследуешь? Что я тебе такого сделал? Конечно, он начнет отнекиваться, сочувствовать.

А потом, гад, потребует от исполнителей, чтобы ускорили проведение акции в жизнь… И эти ребята в соседней комнате, что сидят развалясь в удобных креслах и смотрят очередную латиноамериканскую ахинею, ничем не смогут ему помочь…

 

Глава 2

Каморин пришёл к Нине, на станцию «Скорой помощи», под вечер. Знал, что у мужа ее дежурство завтра, в другую смену, и пришел: все ещё казалось, что от нее многое зависит. Ощущение было безотчетным, он даже не пытался в нем разобраться, однако, когда Ирина захотела уехать с ним из Москвы, он сразу вспомнил Нину. И не захотел, чтобы Нина увидела его московскую пассию — блестящую и холеную. И наоборот, ему было все равно, увидит ли Ирина его бывшую невесту.

Нина встретила его с усталым равнодушием. Но все равно была красива как никакая другая на свете — её неброская, северная красота была величиной постоянной, не зависящей от настроения, физического состояния, погоды и косметики. Это, скажем, та же Ирина утром, после бессонной ночи, без грима своего и роскошного шиньона выглядела совсем не похожей на себя, вчерашнюю, а вот Нина… Он подумал о том, что Ирина, заметив утром этот его оценивающий взгляд, видимо, сразу женским чутьем определила, что у него там, в Сосновске, кто-то есть. И пожалуй, именно поэтому он отказался взять её с собой. Ее среда обитания — столичная богема. Там она — как красивый морской камень, лежащий на дне. Извлеки этот камень из его стихии — и он становится серым и неприглядным.

И видно, не зря именно в то утро, после ночи, проведенной с московской красавицей Ириной, ему так нестерпимо захотелось увидеть Нину. Хотя и не тешил себя какой-то надеждой.

— Ты что-то узнал про Ефима Григорьевича? — спросила она.

— Ещё нет… — вздохнул он, садясь без приглашения на стоявший с ней рядом стул.

Врачи и медсестры, что были в этой тесной комнате, переглянувшись, дружно начали выходить. Все были в курсе этой истории с неудавшейся женитьбой. И все, или почти все, были, скорее, на стороне ее Коли, который здесь свой в отличие от этого слишком нахрапистого и слишком удачливого во всех иных делах следователя… Хотя многие из сестричек на него заглядывались и в душе недоумевали, отчего Нина Александровна сделала именно такой выбор…

— Ты был в Москве? — спросила она, чтобы прервать затянувшееся молчание.

— Да вот, только вчера приехал. И сразу захотел тебя увидеть…

— Ну вот, опять ты начинаешь… Мы же договорились, Паша. — Она коротко взглянула на него. — Мне уже просто перед другими неудобно… Кстати, Софья Борисовна меня все время спрашивает о тебе. Вернее, о твоём расследовании. Потом, ты ведь обещал её навестить, кажется… купить гараж… Она никому его не продаёт, влезла в долги и всем говорит, что обещала тебе… Готова отдать тебе этот гараж за так, раз ты ищешь того, кто убил её мужа.

— А ты разве не хочешь, чтобы я его нашёл? — криво усмехнулся он.

— Она снова взглянула на него и отвела глаза:

— Странный ты какой-то стал…

И взяла затрезвонивший телефон.

— Здравствуйте… что? Да, это «скорая»… Что с больным? Погромче говорите! Что… Вам что, делать больше нечего? Вы дурака валяете, а люди к нам дозвониться из-за вас не могут…

Она положила трубку.

— Пацаны какие-то… И могут вот так целыми днями, представляешь? Делать им нечего.

— Хочешь, я их найду? — спросил он. С некоторых пор ему постоянно хотелось что-то для нее сделать. — Еще позвонят — дай мне трубку.

Она махнула рукой:

— У тебя проблемы посерьёзнее… Ты лучше нашёл бы, кто убил Ефима Григорьевича.

— А что мне за это будет? — спросил он. — Если найду?

— Когда ты только, Паша, изменишься? — Теперь она смотрела на него с каким-то сожалением. С сожалением, в котором проглядывало давнее разочарование. — Ну никак не можешь ты без этого! Только дашь на дашь…

— Твой Коля не такой? — усмехнулся Каморин.

— Совсем не такой! Может, и не обратила бы на него внимания, если бы не это твое качество…

— Слушай, а вот покойный Болеславский, он что, помогал вам пожениться? — поинтересовался Каморин. — Как говорится, способствовал? Нет?

— Это ты как следователь спрашиваешь? — уточнила она в свою очередь.

— Нет. Как жених, интересующийся, почему невеста сбежала от него почти из-под венца. Причем не просто сбежала, а к другому…

Она внимательно посмотрела на него:

— Пашенька, пожалуйста! Не пугай меня… В последнее время ты стал очень странным… — И схватила спасительную трубку снова зазвонившего телефона.

— Здравствуйте, да… Что? Это опять вы? Какая ещё холера! Ребята, я сейчас к милиции вас подключу!

Каморин взял у неё трубку:

— Дежурный по городу майор Калязин слушает…

— В трубке послышались короткие гудки.

— Больше не позвонят, — сказал он. — А что, кроме тебя, врача, больше некому сидеть на телефоне?

Она махнула рукой:

— Это ещё спокойный сегодня день… Ты не представляешь, что делается по выходным! Как с цепи народ срывается… А сидеть действительно больше не кому. Когда Коля дежурит, он нас, баб, подменяет, жалея… На мужской голос по-другому реагируют… Раньше сидела на телефоне девочка за гроши, пришлось сократить из-за нехватки средств… теперь вот, видишь, сами… А к концу смены просто голова пухнет… Ну как там Москва? Давно не была, говорят, теперь совсем западный город!

— Ну не совсем… — Он мельком взглянул на часы. Время. Алиби он уже себе обеспечил, можно и уходить. Впрочем, ещё в его силах всё прекратить. Надо только решиться… Или — или… Но он медлил. Его хваленая решимость сейчас всецело была в руках этой женщины, о чём она даже не догадывалась… Он говорил себе, когда шёл сюда: как она скажет, так и будет. Хотя в душе понимал: как все было, так и останется, ничего другого она не скажет. И пора бы прекратить эти душевные страдания. Они только во вред делу… Но уходить отсюда, из этой комнаты, пропитанной запахами лекарств, со старой, облупившейся краской на стенах, совсем не хотелось… Просто не мог себя заставить. Будто на что-то еще надеялся…

— Ты бы там жить не смогла, — сказал он, вспомнив Ирину. Именно такая, броская, упакованная, создана для него, человека с неуемным тщеславием.

— Там, наверно, девушки такие красивые… — мечтательно сказала она. — Вот бы какая-нибудь обратила на тебя внимание! Ведь ты такой сильный, целеустремлённый…

— Откуда ты знаешь, что не обратила? — Он уже ругал себя за то, что не способен совладать с собой, встать и наконец уйти.

— Да-а?.. — протянула она, и в ее глазах мелькнуло что-то озорное, смешанное с лукавым сожалением: надо же, лишиться такого поклонника. — Ну а ты? — спросила она, разглядывая его с любопытством юного натуралиста, производящего опыты над майским жуком.

— Что — я? Я — здесь. А не там. И жду твоего вердикта. От тебя, как и раньше, очень многое будет зависеть…

— Ну вот, опять от меня… — вздохнула она.

— Да, от тебя, — твердо сказал он. — И именно сейчас. — Он снова взглянул на часы. А ещё не поздно. Пусть это ему зачтется: он до самого конца пытался что-то изменить. Видит Бог, он готов обменять на свою бывшую невесту и свое будущее, и свою карьеру… И всего-то ему для этого нужно — поднять телефонную трубку…

— Ну вот, опять ты надо мной смеешься… — отмахнулась она. — Ну кто я такая, чтобы от меня что-то зависело. Или кто-то… Тем более такой самостоятельный человек, как ты…

Теперь — всё, подумал он, ещё раз царапнув глазом циферблат часов. И когда через минуту, не больше, снова раздался телефонный звонок и она резко подняла трубку, он сказал себе: «Вот твой Рубикон. Вот та точка, за которой уже нет возврата».

— Здравствуйте… — сказала Нина. — Что?! — Она вскочила с места. — Боже… Когда? Только сейчас? — Нина беспомощно оглянулась на Каморина. Ее глаза были полны слёз. — Паша… Только что застрелили нашего депутата, Владлена Исаевича Сиротина… Прямо возле дома. Ещё один старик… Уж он-то кому мог помешать? Ты можешь объяснить, что у нас происходит?.. Да, да, это я не вам, дежурная бригада сейчас выезжает.

Она бессильно опустилась на стул.

— Мне надо идти, — сказал он. — Я правильно тебя понял: его застрелили возле его дома?

Она снова беспомощно посмотрела на него:

— Да, наверно, весь город знает: он всегда в это время выводит гулять собаку.

— Ты сказала: ещё один старик. Почему? Его что — тоже из винтовки застрелили?

— Пашенька, ну откуда ж я знаю… Я не знаю даже, зачем туда еду! Он — мёртв, понимаешь? Меня вызвала его соседка, плачет… И позвонила нам, хотя ей надо бы в морг звонить…

Он решительно поднялся. Она с надеждой смотрела на его нахмуренное, ставшее бесстрастным лицо.

— Паша… Найди, найди их! — заклинающе сказала она.

— Я ещё не знаю, кому это доверят, — сказал он. — Всё-таки депутат Госдумы. Следствие наверняка возьмет на себя Генпрокуратура…

Он запнулся, подумав, какие это открывает перед ним возможности. Значит, надо немедленно ехать на явку. Туда, где уже ждут ребята.

— Только ты сможешь найти, — сказала она, провожая его до двери. — Ты — местный. Ты здесь всех и всё знаешь… Представляешь, какое это будет иметь значение для твоей карьеры?

Он внимательно посмотрел на нее. А ведь для профессионала этот мотив — карьера — был бы неплохой зацепкой, подумал он. К счастью, Нина не профессионал.

— В самом деле? — спросил он иронично. — Ещё не так давно мой карьеризм тебя отталкивал.

— Я была не права, — пожала она плечами. — Я просто другой человек. Не такой, как ты.

Он все еще не уходил, раздумывая. Тем временем станция «Скорой» жила своей жизнью. В комнату быстро вошли две сестры с готовыми медицинскими сумками.

— Что брать, Нина Александровна? — спросила сестра помоложе.

— Что всегда, — пожала плечами Нина.

— Но говорят же, что его наповал… — протянула та неуверенно и глядя при этом на Каморина.

— Я, кажется, уже не раз говорила! — резко произнесла Нина. — Пока не увидим все своими глазами! Сколько можно одно и то же, Селютина?

* * *

На явке Каморин появился, когда вся его команда уже собралась. Местом их явки был небольшой бесхозный домик на окраине города, за глухим забором, куда все подтягивались поодиночке, преимущественно общественным транспортом.

— Хороший выстрел, — сказал он Михрюте. — И хорошо, что старик развернулся, когда падал. Теперь трудно сказать, откуда стреляли. С какой крыши. Другим — трудно. Мне — легко.

— Кому другим? — спросил Михрюта настороженно.

— Следователям Генпрокуратуры. Ничего другого ждать не следует. Покойный был народным избранником. В кои веки приехал на встречу с избирателями…

— Михрюта сам за него голосовал! — сказал Валет, и все облегчённо рассмеялись.

— А что, раз закона об отзыве у нас нет… — сказал Каморин, глядя на насупленного Михрюту. — Не справляется депутат с обязанностями, забыл о простых избирателях — и пулю в лоб! Чем не демократия в наших специфических условиях?

Парни охотно смеялись, а Каморин продолжал внимательно разглядывать Михрюту. Пожалуй, этот увалень может не так все понять… Это не Валет, которому можно задурить голову… Каморин пытливо посмотрел на Валета, смеявшегося больше других.

Пусть посмеются. Им нужна разрядка. Потом, когда расслабятся, будем говорить напрямую.

— Ну всё? — спросил он, когда парни угомонились. — Смешно, да?

— А что нам, плакать?

Это сказал всё тот же Михрюта. Смотрит с вызовом. Считает себя обойдённым. Хотя претендует быть центровым. И, надо отдать должное, стреляет лучше других. И он это знает. И потому так обижен, когда посылают в командировки, в туже Москву, других…

А то, что он деревня деревней и потому сразу привлечет к себе ненужное внимание, понимать не желает. К тому же ширяется похлеще других… Самое правильное — повесить это убийство тоже на Валета, который и сейчас с восторгом смотрит в рот начальству, а Мих-рюту при первой же возможности устранить. Только так. Сначала хорошо заплатить, потом отправить вслед за народным избранником.

— Вы знаете, я привык с вами во всем советоваться, — сказал Каморин. — Вот и сейчас возникла такая необходимость… Вы знаете, какая наша конечная цель: л должен попасть в Москву вместо Сиротина…

— Так это ваша цель, а не наша! — сказал Михрюта, и это имело успех среди присутствующих. Никто не засмеялся и не заулыбался, но все уставились на Каморина, ожидая его ответа.

Каморин усмехнулся. Покрутил головой.

— А как иначе? — спросил он. — Пока мои и ваши интересы совпадают, можно ли их разделять? Ну предложите кого-то другого на место Сиротина! Но чтобы он имел шанс! А если такого нет, если я вас не устраиваю в этом качестве, зачем, спрашивается, мы его убили? Ты, Михрюта, когда стрелял в старика, о чём думал? И чём?

Парни, до этого слушавшие со всем вниманием, переглянулись… До сих пор Каморин был здесь признанным авторитетом, но в то же время — ментом. И еще раздражали его привычка поучать и доказывать, а также невозможность с ним спорить. Многие из парней, скрепя сердце, отдавали должное его доводам, к тому же все они кормились с его руки, но время от времени, как правильно заметил Валет, им нужно было об этом напоминать. А то и указывать, где их место.

— А что, давайте выдвинем в Думу нашего Михрюту! — сказал Каморин. — От нашего трудового коллектива. Скажем, что он наш лучший снайпер. На его счету столько-то народу, его ищут столько-то следователей по разным городам СНГ…

Парни разочарованно молчали. Только-только, впервые, быть может, обозначилась какая-то возможность увидеть этого мента растерявшимся перед дерзостью одного из них, но все, как всегда, вернулось на круги своя.

— Да ладно вам! — сказал Валет, обращаясь к «трудовому коллективу». — Романыч прав, как всегда. Уж если согласились, то не хрена тебе, Михрюта, понтярить не по делу! Все мы тут мокрушники, и одна нам всем дорога… А что Романыч в Москву прорвется, так хоть погуляем там с ним напоследок! Или ты, Михрюта, решил до ста лет дожить?

Жаль, подумал Каморин, будет жаль с Валетом расставаться. А придется. Жребий брошен.

— А ты не шестери! — сказал Михрюта. — Он тебя сдаст, потом меня. Потом других. И скажет, мол, на пользу дела! Он на чужом х… в рай въехать хочет. А таким придуркам, как мы, там места не найдется! Он там других себе наберёт!

Тут все вскочили, заорали, стали махать руками. Ну вот, подумал Каморин, тот самый бунт на корабле, по крайней мере, его не миновать, если не принять немедленные меры… Он прав, этот деревенский придурок, только не знает, что за такую правоту надо платить.

Выстрел оборвал поднявшийся гвалт. Киллеры отпрянули от Михрюты, грохнувшегося на пол и теперь сучившего ногами в предсмертной агонии. Они были все безоружны, ибо таково было условие: только Каморин имел право иметь при себе на подобных сходках табельное оружие, с которым никогда не расставался.

Это право он вытребовал для себя после того, как двое братков, не поделивших бабки за дело, в котором оба участвовали, застрелили друг друга два месяца назад во время подобного толковища…

Каморин спокойно положил пистолет в кобуру под мышку.

— Убрать, — сказал он деловито, ни на кого не глядя. — И быстро, быстро… Если кому-то что-то не понятно, могу напомнить мое условие: и впредь бунт буду пресекать сразу. В самом зародыше. Для вашей же пользы…

Братки молчали, глядя на лужу темной крови, растекавшейся под трупом.

— Я кому сказал! — повысил голос Каморин. — Дисциплина — вот мое условие, от которого я не отступлю никогда! Кому не нравится — может отсюда уйти! Но только вперед ногами, как этот несостоявшийся кандидат в народные депутаты!

Валет первым молча склонился на трупом товарища, взял под мышки и потащил к двери.

— Ну чего смотрите? — сказал он собравшимся. — Идите за лопатами, во дворе закопаем… А ты, Балабон, не стой, бери тряпку, вытирай, пока не засохло…

Каморин вышел на крыльцо, постоял. Вокруг все было тихо… В соседних домах даже не зажгли свет… Через полчаса, когда все было закончено, все собрались снова.

Молча, исподлобья братва смотрела на Каморина. И с презрением на Валета. Для них он не был авторитетом. Западло смотреть, как один из них шестерит перед ментом, выбиваясь в бугры, пусть это даже свой мент.

Ну что ж, это даже к лучшему, подумал Каморин, внимательно следя за настроением братвы. Значит, они сейчас поддержат его, мента, не могут не поддержать, когда услышат, что он предлагает…

— Теперь так, — сказал Каморин. — Человека нет, а проблема осталась. Кто возьмет покойника на себя?

— А… зачем? — спросил Валет в наступившей тишине.

— Всё за тем же, — сказал Каморин. — Простые вещи приходится объяснять. Мне надо вытащить вас всех в Москву. Или уже не надо?

Братва молчала, угрюмо глядя на него.

— Два таких громких дела… — напомнил Каморин. — Сначала врач Болеславский, потом депутат Думы… Так меня на руках туда внесут! И в кресло усадят. И покажут, на какие кнопки нажимать… А что я там без вас?

— И кто? — спросил посеревшими губами Валет. — Чего вы на меня все уставились?

— А кто, кроме тебя? — сказал тот же Балабон, которому Валет полчаса назад давал указания.

И другие закивали, злорадно и не скрывая облегчения. Кто ж еще?

Что и требовалось доказать, подумал Каморин. Главное, не я это сказал. Они сами ему сказали…

Приоткрыв рот, Валет беспомощно смотрел на Каморина. Даже жалко стало… Братки его сдали с потрохами, даже не задумываясь. Их глаза блестят от возбуждения. Сейчас не помешало бы устроить им расслабуху на свежем воздухе, с девочками. И тогда все проглотят… И то, что сдали Валета, и то, что у них на глазах шлепнули их братана.

Вообще говоря, куда им деваться-то… Проблема в другом. Теперь они будут настороже. И убийство Михрюты не забудут. А при случае и напомнят.

 

Глава 3

Чурилин приехал на место убийства милиционера Сергея Петрунина, прежде служившего в том же отделении, что и погибший ранее Кравцов, через двадцать минут после случившегося. Его задержал звонок Хлестова, который требовал, чтобы Виктор Петрович немедленно его принял.

На месте уже были медэксперт и участковый. Поодаль переговаривались, отгоняя детей, соседи, в основном пенсионного возраста.

Чурилин присвистнул, склонившись к убитому. Пуля разворотила голову, ударив откуда-то сверху в висок. Запекшаяся кровь смешалась с серыми мозгами и грязным снегом.

— Классный выстрел, а? — сказал пожилой участковый. — Я так понимаю, откуда-то с крыши… — Он показал куда-то вверх на соседние дома. — Снайпер, мать его так… Вроде тихий он был, Серёга. Семейный. Никого не обижал.

— Виктор Петрович посмотрел туда же. Все здания не меньше двенадцати этажей, не услышишь в общем шуме, если стреляли с крыши.

Он прогуливался, кого-то ждал, что ли… — сказал участковый. — Сегодня выходной — вот он и в штатском.

— Кто-нибудь видел? — спросил Чурилин.

— Да, вон бабки с внуками… — кивнул он в сторону двух старух, переговаривавшихся в отдалении.

— А пуля… — Чурилин повернулся к медэксперту, которого видел впервые. Наверно, недавно из института.

— Выходное отверстие отсутствует, придется извлекать, — сказал медэксперт, молодой парень в очках, не сводящий глаз с измазанного кровью лица Петрунина. — Кажется, это уже второй из сорок четвёртого отделения? — спросил он.

— Второй… — рассеянно подтвердил Виктор Петрович.

— Вы думаете, это как-то связано? — допытывался медэксперт.

— Как-то связано… — словно эхо повторил Чурилин. — Оба попали в отделение из частей, воевавших в Чечне… Вот и вся связь. Столь характерная для наших дней… С ними вы уже поговорили? — спросил он у участкового, кивнув в сторону старух, которые дисциплинированно держались поодаль.

— Лучше сами, — рубанул воздух ладонью участковый. — А то спрошу чего не так… Было уже. И не раз… Пригласить?

— Я сам к ним подойду, — сказал Чурилин. —

«Труповоз» вызвали? — спросил он у медэксперта.

— Вас ждали, — сказал за него участковый. — Решения вашего.

Чурилин пожал плечами и направился к поджидавшим его старухам. Те умолкли при его приближении и, как по команде, поджали губы.

— Я следователь прокуратуры Чурилин Виктор Петрович. — Он чуть склонил голову, проявляя почтительность.

Старухам это понравилось.

— Миронова Марья Егоровна, — представилась хриплым, покуренным голосом та, что была постарше, посуше и повыше ростом. И протянула сухую ладошку для рукопожатия.

— Евграфова Аграфена Антоновна, — сказала другая, улыбчивая, округлая, и тоже протянула ладошку, предварительно вытерев ее о свое новое пальто из кожзаменителя.

Евграфова Аграфена, отметил по себя Виктор Петрович, вот это созвучие… там и там один корень — «граф». Графиня, можно сказать.

— Вы что-нибудь видели, когда это произошло?

— Дак я как раз с ним поздоровалась, — сказала «графиня». — Он мимо из магазина шел. А я туда собиралась. Ну и спросила, чего дают… Только с ним разминулись, слышу, за спиной упало что-то… Повернулась, а он уже неживой. И голова вся разбита. Я уж подумала, как в себя пришла, может, это с балкона что упало на него или с крыши. А Леонид Корнеевич, участковый наш, говорит, будто его подстрелили.

— Выстрела не слышали? — спросил Виктор Петрович.

— Да где тут услышишь… шоссе рядом, машины целый день ревмя ревут.

— Он, говорят, семейный?

— Ну да, две дочки в школе, жена на работе. А его Бог прибрал… — «графиня» заплакала. — Такой спокойный был, никого никогда не обидит, всех приветит, всегда в гости на чай позовёт… Уж как Маша, жена его, обо всем узнает, когда ей скажут, ума не приложу.

— А вы что видели? — спросил Чурилин Марью Егоровну, которая порывалась что-то сказать.

— Я на балконе как раз была, — нетерпеливо заговорила Марья Егоровна, и всё сверху как раз видела! И как он упал, и как Аграфена к нему подошла, и вообще…

— Вот про вообще, пожалуйста, поподробнее, — попросил следователь.

— А что подробней-то? — несколько растерялась та.

— Может, вы с балкона заметили что-нибудь или кого-нибудь… — пожал плечами Виктор Петрович. — Необычное что-нибудь. Сверкнуло или блеснуло. Ну как солнечный зайчик в глаза… Знаете, когда кто-то окно открывает… Не помните? Где, кстати, ваш балкон?

— Да вон, на четвёртом, — указала она на дом, возле которого они находились.

Чурилин взглянул в ту сторону. Кивнул, что-то записал.

— Вы сказали, что встретили его, когда он возвращался из магазина, куда вы шли, — обратился он снова к «графине». — Где ваш магазин находится, можете показать?

— Да вон там, за углом, — неопределенно махнула она рукой.

— Мы сейчас повторим, как это было и где вы с ним встретились, — сказал Чурилин. — Значит, идите, как вы тогда шли, а я вместо него пойду вам навстречу…

Лучше сейчас, подумал Чурилин, пока она что-то помнит, чем проводить следственные действия потом, когда она всё забудет.

— Значит, он шёл с той стороны. — Чурилин отошёл в предполагаемую сторону. — Теперь идите ко мне навстречу, смелее…

Аграфена Антоновна растерянно оглянулась на собравшихся зевак, потом сделала пару шагов навстречу, перехватив сумку в руке.

— Ой, забыла, в какой руке несла, — сказала она следователю.

— Неважно… вот здесь вы встретились, так? — спросил он, когда они поравнялись. — Видите, кровь ещё на асфальте.

— Он живой был! «Здравствуйте!» — «Здравствуйте». И прошёл мимо.

— Верно, дальше пошёл, — подтвердила Марья Егоровна. — Вон там они разминулись, а здесь он свалился. И даже не охнул, бедный…

— А может, вы вспомните, куда он при этом смотрел? — спросил Чурилин. — Может, оборачивался?

Хотя оборачиваться вслед старушке, когда та прошла мимо, — это вряд ли, подумал он. Молодой девице — ещё куда ни шло. Значит, смотрел, скорее всего, прямо.

— Ну как… — не поняла Марья Егоровна, — как шёл, так и смотрел. Чего ему оглядываться-то…

— Спасибо, — сказал следователь, делая запись в блокноте. — Потом мы это повторим официально. С протоколом. Сейчас в предварительном порядке, по горячим следам…

— Ага, — понимающе сказала Марья Егоровна.

— Ну да, — кивнула ее подруга.

Чурилин вернулся к трупу. Склонился над ним. Жаль, конечно, что оттащили в сторону, даже не обозначив мелом положение тела… С другой стороны, слишком много народу здесь ходит… Оставь тело на месте — всем пришлось бы идти по мостовой, а это препятствовало бы проезду транспорта. Однако все же кое-что понять уже можно… Если покойный Петрунин шел прямо и был убит наповал, как все уверяют, то по пятну крови на грязном льду можно точно сказать, где это произошло. А то, что пуля вошла в затылок справа и сверху… (он поднял глаза на соседний дом), то по углу траектории можно примерно определить: выстрел был произведен, скорее всего, с крыши или с чердака… Хотя в таких домах чердаков, кажется, нет.

— Стреляли оттуда, да? — проследил за его взглядом медэксперт.

— Похоже на то, — сухо сказал Виктор Петрович. Он не любил, когда прерывали его рассуждения.

— Подъездов много, — продолжал демонстрировать медэксперт дедукцию с индукцией (любимое выражение прежнего начальника следственного управления Ивана Андреевича Кормакова). — И все выходят на эту сторону. Не исключено, что убийца или убийцы потом вышли как ни в чем не бывало.

— Или до сих пор там сидят и наблюдают за нашими оперативно-следственными действиями… — вздохнул Чурилин. — Простите, не расслышал, как вас зовут?

— Миша… — несколько растерялся медэксперт, а участковый выразительно крякнул и покрутил головой.

«Миша!» Детский сад, ей-богу, похоже, хотел сказать участковый, но сдержался.

— Так вот, Миша, сразу договоримся, что каждый из нас будет заниматься своим делом. И только. Когда мне почему-либо станет интересно ваше мнение, я непременно к вам обращусь… Договорились?

Тот молча кивнул.

— Хотя не могу сказать, будто я пришел к заключению, противоположному вашему… — закончил свою мысль Чурилин и поощрительно улыбнулся.

Вот так всегда, подумал он, нашли место для утверждения своих самолюбий, и где — над погибшим человеком. Точнее, используя его гибель…

Участковый снова крякнул, теперь более тихо и несколько сконфуженно.

— Преступники или преступник вполне могли потом подойти и смешаться с собравшейся толпой, — продолжал приободрившийся Миша.

— Могли… — рассеянно подтвердил Чурилин. — Или мог. Чтобы узнать результат. Либо кого-то подослать.

Он снова обернулся к старушкам:

— Не могли бы вы сказать… все-таки район у вас «спальный», наверно, многих знаете в лицо. Не было ли здесь, когда вы тут находились, кого-то незнакомого для вас, кого бы вы видели впервые… Скажем, кто подошёл, посмотрел и быстро отошёл. Скорее всего, это должен быть мужчина не старше тридцати. Никто в глаза вам не бросился своим необычным поведением?

Обе переглянулись, пожали плечами.

Ну ладно, подумал Чурилин, больше они ничего не скажут… Теперь надо бы слазить на крышу. Потом пройтись с участковым по квартирам… Возможно, кто-то что-то заметил, пусть даже не отдавая себе в этом отчета.

Следы на крыше нашлись сразу. Хоть в этом повезло, подумал Чурилин, разглядывая примятый снег и рубчатые следы от тяжелых ботинок… Хотя нет. Рядом что-то похожее на следы от женских сапог. Они почти исчезли под мужскими ботинками, но все равно заметны. Хорошо, что снег довольно вязкий, плотный от ветра, который здесь всегда дует.

Он подошел к краю крыши и осторожно заглянул вниз… Судя по всему, снайпер лежал здесь, возле самого края. Вон тротуар, где он, Чурилин, с «графиней» пытался разыгрывать случившееся убийство…

— Можете не искать, Леонид Корнеевич, — сказал он участковому, который наклонился и шарил, кряхтя, голыми пальцами в мерзлом снегу в поисках гильзы. — Скорее всего, она упала вниз. Быть может, даже на ближайший к нам балкон. Видите? Стрелявшему пришлось извернуться вправо, а гильза вылетела при этом влево… Если, конечно, он не стрелял из винтовки Мосина образца тысяча восемьсот девяносто первого года… — Чурилин выпрямился, взглянул на часы. — Ко мне должны сейчас подъехать другие следователи из созданной группы, но нам не стоит терять напрасно время… Кто там живет под нами, не помните?

Участковый пожал плечами.

Они спустились вниз по лестнице, позвонили в квартиру, расположенную прямо под предполагаемым местом стрельбы.

Пока все идет не так уж плохо, думал Чурилин, поглядывая на темный глазок. Вот он посветлел, очевидно, кто-то открыл дверь в переднюю, потом снова потемнел… Их явно разглядывали. Но уж своего-то участкового должны здесь знать?

За дверью молчали. Явно не понимали, что их присутствие в квартире стало заметно.

— Откройте! — требовательно сказал Леонид Корнеевич. — Милиция!

За дверью по-прежнему молчали.

— Всё равно мы вас видим, — сказал Виктор Петрович. — Не беспокойтесь. Мы предъявим вам удостоверение.

В этот момент открылась дверь напротив. Оттуда вышел здоровый мужик, в пижамной паре и в шлепанцах.

— Здорово, Корнеич! — сказал он. — Случилось, что ли, чего? Там бабка за восемьдесят, глухая, как репродуктор. И внук с ней шести лет. Так что ори не ори…

— И что нам теперь делать? — спросил Виктор Петрович.

— Зависит от приоритетных обстоятельств, — туманно сказал сосед. — В дверь звонить бесполезно, здесь им строго-настрого запрещено, а по телефону можно. На телефон бабка реагирует. Особенно если сказать ей про пожар… Так что случилось-то?

— Милиционера убили под их окном, — сказал Леонид Корнеевич. — Только недавно. Вот так, Петя… Годится такое обстоятельство или нет?

Тот присвистнул.

— Дожили, — сказал он. — Ментов мочат средь бела дня… Вы только не подумайте чего! — прижал он руки к груди, заметив кислое лицо Чурилина. — Я сам в органах служил, вон Корнеич вам подтвердит, но чтоб такого в наше время… просто не припомню. Это уже который случай?

— За что ж тебя из органов попёрли? — хмыкнул участковый.

— За что нынче награждают? — огрызнулся Петя. — Ну так чего? Будем дальше выяснять или оперативная обстановка требует незамедлительных действий?

— Валяй! — сказал Корнеич, мельком взглянув на Чурилина, который, казалось, полностью уступил ему инициативу.

— Замётано! — мотнул головой Петя и указал рукой в сторону своей приоткрытой двери. — Прошу! От меня и позвоним.

Он провёл их на кухню, где стоял телефонный аппарат, но почему-то начал не с него, а с холодильника, откуда достал початую бутылку водки.

— Ничего, что я так импровизирую? — спросил он Чурилина. — Корнеич свой человек. А с вами можно для знакомства?.. Чисто символически? Тем более с мороза?

Он говорил, а сам не глядя уже наливал в откуда-то появившиеся рюмашки. Так опытная машинистка печатает, не глядя на клавиатуру, подумал Виктор Петрович, почувствовав, что именно этой, «чисто символической» рюмашки ему как раз больше всего сейчас хочется — от холода и безысходности (ещё один дохлый висяк, от которого уже не откажешься…).

Корнеич вопросительно крякнул, глядя на Чурилина, потом сурово посмотрел на хозяина:

— Не видишь, мы при исполнении?

— Ладно… — усмехнулся хозяин. — В первый раз, что ли… А человек сам скажет. Простите, забыл ваше имя-отчество.

— Виктор Петрович, следователь прокуратуры, — сказал Чурилин и, поддавшись искушению, взял рюмку.

— Очень приятно, — покрутил головой хозяин, доставая из того же холодильника миску с чем-то вроде холодца, от чего исходил мощный чесночный дух. — А я вот — Петр Викторович.

И тут же налил еще по одной. Чурилин отрицательно замотал головой, выставив руку и одновременно чувствуя, как блаженное тепло распространяется от желудка вверх к голове.

— Звоните, — сказал он. — Рад был познакомиться. Как-нибудь в другой раз.

— Не понял, — помотал головой хозяин, жуя холодец. — Так хорошо начали… Закусили бы, вообще-то говоря.

— Звони! — сурово сказал Корнеич, вытерев рот рукавом.

— Потом продолжим? — Петя набирал номер, поглядывая на Чурилина. На реплики участкового он уже не обращал внимания.

Через десять минут, после того как Петя оповестил соседку Екатерину Филипповну о начавшемся пожаре, они попали в заветную квартиру.

Гильза патрона от карабина лежала на балконе, на самом видном месте, тускло поблескивая.

* * *

Вечером, когда Чурилин уже укладывался спать, ему позвонили.

— Тебя, — сказала жена, подавая трубку радиотелефона в постель. — Наверно, собутыльники твои. Никак не могут расстаться.

— С чего ты взяла… — пробормотал Чурилин. — Я им телефон свой не оставлял.

— Можно подумать, ты это помнишь… — фыркнула она и демонстративно ушла спать в другую комнату к дочке.

— Виктор Петрович? — послышался торопливый полушёпот Хлестова. — Я вас не разбудил?

— Ещё нет… — сказал Чурилин. — А что случилось? В вас опять стреляли? И опять промахнулись?

— А… с чего вы взяли? — удивился Хлестов.

— Ну, если вы звоните мне среди ночи, хотя я вам свой телефон не давал, значит, в вас снова стреляли. И снова промахнулись, раз мы с вами разговариваем.

— Вы очень остроумный и интеллигентный человек, — от души порадовался этому обстоятельству Игорь Андреевич. — Поэтому нет ничего особенного в том, что у нас с вами нашлись общие знакомые. Они-то, сочувствуя ситуации, в которую я попал, и подсказали мне номер вашего телефона. Поверьте, если бы не то обстоятельство, что мы с вами принадлежим к одному кругу, я бы не осмелился…

— Кто хоть они… — поморщился Виктор Петрович. — Хотя ладно, позвонили и позвонили… Что теперь спрашивать. Так что случилось?

— Помните, вы меня спрашивали, кому я мог бы перебежать, как вы выразились, дорогу?

— Ну помню… — промямлил сомлевший Виктор Петрович, чувствуя, как слипаются глаза. — И что теперь? Нашли такого человека?

Кто мог дать этому зануде телефон? Хотели бы его убить — давно бы убили. За одно занудство… думал он, борясь со сном. Игры какие-то… богемные, так сказать. Его пугают, а он мне спать не даёт.

— Это господин Седов Александр Петрович, — торжественно сказал Хлестов. — Он, как и я, работает в шоу-бизнесе и тоже продюсер.

— Тоже отыскивает молодые таланты? — хмыкнул Чурилин, с трудом разлепляя глаза.

— В общем, да, — важно сказал Игорь Андреевич.

Лафа, а не работа, подумал Чурилин. Они отыскивают молоденьких дурочек, а я должен искать матерых убийц, которых нанимают конкуренты продюсеров. Я бы поменялся.

— С чего вы это взяли? — спросил он вслух.

— Во-первых, он сидел в тюрьме, — сказал Хлестов несколько обиженно.

— Ну и что? — спросил Чурилин. — Это всё?

— Вам следует поговорить с музыкальным редактором первого канала Светланой Васильевной Самохиной, это она мне раскрыла глаза на то, что у нас про исходит… Может, ей вы поверите.

Похоже, обида его возрастала. Чёрт его знает, думал Чурилин. Делать им нечего, а тут милиционеров на улице убивают… Хотя, да… Первое покушение было настоящим. Когда убили несостоявшегося тестя Хлестова, у которого столь привлекательная дочка по имени Галя, отказавшаяся выйти замуж за этого зануду… Что его и спасло. А её отца погубило. Теперь припоминаю…

— Вы мне дадите её телефон? — спросил он, откровенно зевая прямо в трубку.

— Чей? — не понял Хлестов.

— Ну этой… редакторши или костюмерши с телевидения.

— Светы Самохиной? — обрадовался Хлестов. — Записывайте.

— Ну-ну… записываю. Вы там не заснули? — Он снова зевнул.

— Вы знаете, у меня их столько… никак не могу найти… Вот, пишите. Очаровательная дама и большой профессионал в своем деле.

— На вашем месте меня бы больше вдохновлял профессионализм вашей охраны.

— Знали бы вы, сколько они стоят мне ежесуточно! — простонал Игорь Андреевич. — Иногда мне кажется, что это знают мои враги и специально приостановили охоту, решив сначала пустить меня по миру, чтобы не на что было похоронить.

— Вам виднее, — проворчал Чурилин. — Вашего врага вы знаете лучше меня.

Нельзя так с ним разговаривать, отругал он себя. Непрофессионально, по крайней мере, какое бы раздражение он ни вызывал. Человека чуть не убили, причем дважды, и он ищет у меня защиты… Ибо понимает: только одно его спасет — если я найду тех, кто на него охотится. А где их искать? И когда?

 

Глава 4

Наум Семенович сидел во главе стола, не поднимая глаз. Он еще не знал, как об этом сказать присутствующим членам правления банка. А придётся… Генрих Николаевич дал бандитам слово, что введет их человека в правление. Сам Григорий Теймуразович его поддержал. Не гибнуть же банку… Бог с ним, с Хлестовым. Ему он обещал кредит, а потом отказал. Вынужден был отказать… Впрочем, можно было вполне сослаться на нехватку средств. Мол, это выявилось в самый последний момент… Хлестов чуть не стоял на коленях, принялся рыдать. Признался наконец, что весь в долгах, поскольку все его проекты в кино дохода не приносят, не те времена…

С этим ладно, забыли. Сейчас ему придется поддержать Генриха Николаевича, который, похоже, тоже, как Хлестов, на крючке у тех же самых преступников.

Ситуация — препохабнейшая. Не то слово. Отныне предстоит постоянно видеть перед собой ухмыляющуюся физиономию подонка, быть может, того, кто похитил (или организовал похищение, особого значения не имеет) его сына Мишу… О своей безопасности и безопасности членов своих семей здесь, в банке, до сих пор как-то не думали, все откладывали на потом. Слишком дорого охранные агентства запрашивали. И потом, эти постоянные разговоры и слухи о других банках, где охранники сами оказались бандитами.

— …Кажется, вы собирались нам что-то сказать? — обратился Наум Семенович к Генриху Николаевичу под конец заседания, когда все порядком устали и поглядывали на часы.

Генрих Николаевич пристально посмотрел на председателя. Надо бы действительно собраться наконец с духом… И сказать все как есть.

— Только покороче, если можно, — самый молодой член правления Валерий Пирожников, бывший комсомольский босс, ныне отставной сотрудник то ли госбезопасности, то ли Министерства внутренних дел, нетерпеливо забарабанил пальцами по столу. — И что-нибудь повеселее, если можно, — добавил он.

— Весёлого мало, — вздохнул Генрих Николаевич. — Как и предложений, где искать выход из сложившейся ситуации, — начал он издалека.

— У других банков ситуация не лучше, — уныло сказал Лева Карамышев, тоже бывший либерал, депутат, член межрегиональной группы, замминистра, председатель шахматной федерации, начальник ГАИ Москвы и ещё чего-то там бывший, некогда не слезавший с телевизионных экранов, ныне всех уверяющий, что всегда сам подавал в отставку. В последнее время оказался в тени, отчего казался покрытым серым налётом безысходности… Хотя еще недавно недурственно исполнял в банке роль свадебного генерала, при этом ни черта не понимая в финансах, и сегодня здесь не представляли себе, как от него отделаться.

— Ситуация сложная, — продолжал Генрих Николаевич, — именно для тех, кто не думал о завтрашнем дне… Всем казалось, будто инфляция будет всегда. И нашу пирамиду можно возводить хоть до самого неба… Увы нам, как говорили в старинных романах. Инфляция практически закончилась, и пирамида готова обрушиться нам на головы.

— Что ты, Генрих, конкретно можешь предложить? — снова прервал его Пирожников, не прерывая обработку своих ногтей. — Это мы все слышали! Наум Семёнович только что говорил об этом в течение получаса.

— Валерий Эдуардович, я бы попросил… — постучал «паркером» по столу председатель правления. — Вас, кажется, не прерывали, когда вы докладывали о своих трудностях.

Все переглянулись, но промолчали на всякий случай. У Пирожникова — связи в органах. ФСБ, МВД… И органы, вернее, начальство в погонах активно вкладывало средства свои и своих подчиненных в пирамиду, затеянную Валерием Эдуардовичем, под бешеные проценты. Особенно гордился Валера Пирожников тем обстоятельством, что сумел привлечь вклады воров в законе, а также известных артистов, режиссеров, писателей и музыкантов, людей, как правило, интеллигентных, что придавало банку имидж респектабельности и надежности, поскольку его клиенты никогда не соберутся на митинг под окна банка с пустыми кастрюлями и не обратятся с гневными воззваниями к правительству и Президенту, с одновременным требованием их отставки. Не будут бить окна и захватывать помещения, как это уже было в офисах других основателей финансовых пирамид.

Знаменитые люди лишь иногда звонили Пирожникову, бесконечно извиняясь за свою надоедливость, вежливо спрашивали: когда же выплатят обещанные проценты, со вздохом входили в трудное, но временное положение, в которое угодил банк, ставший для них родным, и лишь робко спрашивали, когда можно будет позвонить в следующий раз, чтобы не беспокоить понапрасну… Валера славился умением разговаривать с интеллигенцией, и это до поры позволяло избегать скандалов, и потому на правлении всегда держался нагло, чтобы не сказать — независимо…

В свою очередь, милиционеры и гэбэшники, как народ сплоченный и дисциплинированный и потому до поры сдерживаемый начальством, которому проценты время от времени перепадали, пока не возникали. И Валера это тоже ставил себе в заслугу. Мол, если бы не его умение работать с кадрами, обретенное еще в родимом комсомоле, иди знай, где бы мы с вами сейчас заседали. Быть может, на лагерных нарах…

Но тучи тем не менее сгущались. И это здесь понимали все, кроме бывшего свадебного генерала Левы Карамышева.

— Позволю себе продолжить… — сказал Генрих Николаевич, сделав паузу и снова переглянувшись с председателем правления. — Так вот, было бы непростительно не понимать, в какой ситуации мы все с вами оказались. Вкладчики пока не берут нас за грудки, в чем, безусловно, есть заслуга Валерия Эдуардовича, — легкий поклон в сторону создателя пирамиды, этого Хеопса наших дней, как называл его про себя Генрих Николаевич, отчего нога бывшего комсомольского фараона, вызывающе положенная на другую ногу, закачалась еще быстрее. — Но это вовсе не значит, что нас минует чаша сия, уже не миновавшая всех прочих…

При этих словах проснулся другой член правления — священник отец Никодим, держатель и блюститель вклада от епархии, и приоткрыл один глаз.

— Надо считаться с реалиями, — продолжал Генрих Николаевич, — а они таковы, что в сегодняшней России на авансцену выходит новая сила, уже доказавшая свою динамичность и всемогущество, я говорю о тех, кого мы до сих пор привычно причисляем к криминальному миру, хотя, где проходит сегодня граница, разделяющая мафиозные и правоохранительные структуры, уже не скажет никто.

— Эк вы хватили! — начал было отец Никодим, но остальные члены правления его не поддержали. Только Пирожников немного напрягся, отчего нога перестала качаться, но промолчал.

— И эти структуры теперь в полный голос заявляют о себе! — продолжал приободренный Генрих Николаевич. — И с этим приходится считаться, если мы хотим выжить. На деньги наших знаменитостей, милиционеров и святой церкви, при всем к ним уважении, мы долго не протянем.

Члены правления стали нервно переглядываться, перешептываться и писать друг другу записки.

— Вот те на! — заявил Лева Карамышев. — Уж не предлагаете ли вы, чтобы мы всем скопом, как другие, последовали под крышу к бандитам? Я, как бывший депутат и замминистра, которому не раз предлагали возглавить посольство в республике Мозамбик, решительно против этого возражаю!

— Я лишь предлагаю, еще раз подчеркиваю, смотреть правде в глаза! — отчеканил Генрих Николаевич. — Да, пусть это называется так! Но кто нас защитит, спрашиваю я вас? Кто? Наша милиция, представленная здесь доблестным Валерием Эдуардовичем? Как бы они первые не пустили нас под нож!

Все зашумели, замахали руками, вскочили с места. Пришлось Науму Семеновичу поднять голову и постучать «паркером» по столу. Наконец, встать во весь свой второй рост, согласно размеру пошитого у знаменитого кутюрье Мордашкина костюма (ещё одного почетного вкладчика банка, некогда вежливо отказавшегося войти в правление), и потребовать спокойствия.

— Конкретно, если можно, Генрих Николаевич, что вы хотите нам предложить? — устало спросил он и снова сел.

Генрих Николаевич внимательно посмотрел на него. За эти два дня бедный председатель постарел на два года. Помимо истории с похищением сына ему еще пришлось пережить скандал с молодой женой, прежде работавшей манекенщицей у того же Мордашкина, которая была на двадцать лет его моложе и на столько же сантиметров выше ростом, по поводу изгнания из дома их нынешнего телохранителя, кстати, уже третьего по счету… И теперь нужно было нанимать четвертого, уже самому, не доверяя жене, как это было до сих пор…

Наумчика было жалко, но еще больше было жаль себя. И потому он решился…

— Наум Семенович, а почему бы вам не поведать уважаемому правлению о том, что приключилось с вашим сыном Мишей, которого мы здесь все знаем и любим? В конце концов, я не могу понять, почему вы молчите и не поддерживаете нашу с вами общую, согласованную позицию?

Киевский поднял на него умоляющие, страдающие глаза.

— Как решит правление, так и будет… — сказал он тихо. — Что мы можем с вами вдвоем? Уж если вы, с вашим красноречием, не смогли убедить присутствующих… Я вовсе не желаю, чтобы у господина Пирожникова случилось то же самое, что случилось у меня. Да, вы правы, мне не хотелось об этом говорить, поскольку речь идёт о похищении моего сына бандитами, выдвинувшими такое условие… Поверьте, мне будет тяжелее, чем вам, видеть в правлении банка человека, к этому причастного… Но, понимая безвыходность нашего положения, предвидя неминуемый крах, как бы тут ни хорохорился уважаемый Лев Терентьевич, я тоже полагаю, что неизбежно привлечение новых сил и новых средств во имя нашего спасения…

— Новых средств? — перебил Лева Карамышев. — Новых сил? Скажу сразу, чтобы не было потом ко мне вопросов: я не смогу сидеть за одним столом с бандитом, в отличие от вас, уважаемый Генрих Николаевич, и от вас, не менее уважаемый Наум Семенович. И сразу подам в отставку!

Этот демарш успеха не имел. Все знали, как бывший замминистра и несостоявшийся посол в республике Мозамбик сам в открытую рвался на место председателя, что не могло встретить поддержки у присутствующих, в равной степени полагавших себя достойными того же кресла. И угрозы Левы подать в отставку уже ничего, кроме слабой надежды, что наконец это произойдет, не вызывали. (А вдруг, — всякий раз думали члены правления, — вдруг и впрямь подаст?)

— А что по этому поводу думает наш дорогой Григорий Теймуразович, некогда взявший наш банк под крыло? — спросил Пирожников.

— Наконец прозвучал вопрос, которого я с нетерпением ожидал, — вздохнул Наум Семенович. — Он сказал, что в свете идей общественного примирения и согласия вполне одобряет и поддерживает.

Все переглянулись. Ну раз Тамада — «за», почему нельзя было сказать об этом сразу? Теперь никуда не денешься…

— Какой взнос они желали бы сделать? — спросила член правления Наталья Николаевна, она же главный бухгалтер, лучше других знавшая истинное положение дел, и Генрих Николаевич с Наумом Семеновичем удовлетворенно переглянулись. Хоть один трезвый голос. Или, как вариант, лед тронулся, господа члены правления банка «Куранты»!

— Они претендуют на двадцать пять процентов наших акций, — сказал Генрих Семенович.

И тут снова все вскочили, засверкали глазами и вставными металлокерамическими зубами (из одного зубоврачебного кабинета, куда можно было попасть только по рекомендации, и по сто восемьдесят баксов за каждый).

— Какая наглость! — кричал Валера Пирожников. — Может, им еще контрольный пакет акций подарить?

— Контрольный пакет акций никто им дарить пока что не собирается, — пожал плечами Наум Семенович. — Тем более что по моим данным более пятидесяти процентов акций, по крайней мере на этот момент времени… — здесь он пристально взглянул на Валеру Пирожникова, — находится в руках членов правления.

— А что вы все на меня так смотрите? — спросил Валерий Эдуардович. — У меня всего-то… два, нет, уже полтора процента…

— Три, — уточнила Наталья Николаевна. — И ещё примерно двадцать процентов акций, сейчас точно не помню, проданы физическим лицам, которых вы нам в разное время рекомендовали как своих родственников и знакомых, все больше женского пола.

— Не понимаю ваших намеков, — обиженно сказал Пирожников. — И не понимаю еще молчания нашего председателя. Разве я нарушил устав? Или больше никто, кроме меня, не способствовал распространению наших акций среди близких нам людей? Но вам не кажется, что нас все время стараются увести от существа проблемы? А вопрос чрезвычайно острый: отдадим ли мы наш банк каким-то бандитам, допустив их в наше правление? Неужели наши дела так уж плохи…

— Если нам удастся продать двадцать пять процентов наших акций, которые у нас уже давно никто не покупает, — сказала Наталья Николаева, — то это продержит нас на плаву ещё некоторое время… А нельзя ли продать им, скажем, двадцать восемь процентов? — спросила она Генриха Николаевича.

— Предвидя общую реакцию, я предложил им всего пятнадцать, — пожал плечами супрефект. — Откуда мне было знать, что с того момента ситуация только обострится…

— Завтра речь может зайти о тридцати процентах, — грустно заявил Киевский. — И к этому надо быть готовым.

— Ну, тогда я точно подаю в отставку, — объявил Лева.

— А можно хотя бы узнать, кто будет новым членом нашего правления? — спросила Наталья Николаевна.

— Да, — сказал Генрих Николаевич. — И когда вы услышите, о ком идёт речь, вы будете приятно удивлены. Это известный деятель шоу-бизнеса Седов Александр Петрович.

— Вы хоть знаете, какую кликуху этот бывший уголовник, ныне покровитель искусств, имел в лагере, где сидел? — хмыкнул Пирожников.

— Вот когда он здесь появится, вы его и спросите, — поморщился Наум Семенович.

— Я и так знаю… — отмахнулся Пирожников. — Альча! Что сие означает, не имею понятия.

— Честно говоря, мне это малоинтересно, — сказал Наум Семенович. — И надеюсь, Валерий Эдуардович, вы не будете при всех об этом его спрашивать. Для меня куда важнее его профпригодность… И если вопросов больше нет, могу я наконец закрыть наше совещание?

 

Глава 5

Седов прилетел в Екатеринбург поздно вечером. Аэропорт в Челябинске не принимал, и самолет сел в аэропорту Кольцово, где Каморин уже ждал его возле стоянки такси на своей машине.

— Магомет к горе, если не гора к Магомету… — приветствовал он Александра Петровича. — Хотя Магомету тоже пришлось сделать порядочный крюк…

Седов неопределенно кивнул. Снял с плеча сумку и бросил ее в багажник.

— В гостиницу или прямо к месту событий? — спросил Каморин.

— Что вы называете событием? — спросил Седов хмуро.

— Я же говорил… — пожал плечами Каморин. — Завтра специально для тебя проведем показательные учения, максимально приближенные к реальной обстановке.

— Со стрельбой? — мельком взглянул на него Седов.

— Именно так. Ребята готовились… Отрабатывали на полигоне.

— У вас даже полигон свой есть? — поднял брови гость.

Каморин не ответил, включил передачу, нажал на газ.

— Все еще не веришь? — спросил он, когда они отъехали. — Полигоном мы называем наш город, вернее, его улицы, где все давно пристреляно…

Седов искоса смотрел на него. Дай ему волю, он и в Москве устроит бойню… Прямо на Тверской. Это здесь пока все сходит ему с рук.

— И не боитесь? — спросил он.

— Чего мне бояться, если только мне доверяют расследование убийств? — пожал тот плечами, бесстрастно следя за дорогой. — Так куда мы все-таки едем?

— В гостиницу, какой-нибудь «Интурист», — сказал Седов. — Там у вас наверняка нет приличной гостиницы. И еще подстрелят, чего доброго, в качестве живой мишени в обстановке, приближенной к реальной… А почему вам, и только вам, доверяют расследование убийств? — не удержался он от вопроса.

— Поскольку я же их успешно раскрываю, — сказал Каморин. — Про убийство нашего народного депутата слышал?

— Ну как же. Газеты и телевидение рвут на себе волосы, пока им это разрешают. Вопрошают, кто следующий… Так это тоже вы?

Каморин молчал, следя за дорогой.

— Понятно… Раскроете собственное преступление, когда сочтете это возможным?

— Когда начнется выдвижение кандидатов в депутаты на освободившееся место. Не раньше и не позже, — сквозь зубы сказал Каморин. — И при этом все акции сразу прекратятся. Как по мановению волшебной палочки.

— Рисковый вы человек, Павел Романович, — вздохнул Седов, — любите ходить по лезвию ножа…

— Обожаю, — холодно сказал Каморин. — Особенно когда при этом ноги разъезжаются в разные стороны… Быть может, сменим тему? Лучше расскажи, как там поживает ваш лучший друг… Хлестов, если не ошибаюсь?

— А что — Хлестов? — пожал плечами Седов. — Тише воды, ниже травы. Все в соответствии с вашей рекомендацией… Ищет кредит. Сидит дома и не высовывается.

— Я хотел бы услышать главное, — перебил его Каморин. — Вошел ты наконец в правление банка «Куранты»? Да или нет?

— Вашими молитвами… — буркнул Седов. — Жду ваших дальнейших…

— Что за тон? — повернулся к нему Каморин. — Чем ты недоволен? Что не так? Ведь мы все обговорили с тобой заранее и ты всем был доволен?

Седов молчал, глядя на дорогу.

— Давай начистоту. По-видимому, ты испытываешь некий дискомфорт, — сказал Каморин. — Ты собирался использовать меня, и потому тебе не понравилось, когда выяснилось, что на самом деле я использую тебя. Мне показалось в прошлый раз, когда удалось поговорить без дам, что мы нашли взаимопонимание…

— Для этого вы забрали Ирину себе? — перебил Александр Петрович. — Чтобы нам не мешала?

— Не будь бабой… — скривился Павел Романович. — Ты нашёл себе тёлку помоложе. Обидеть такую женщину… Впредь тебе наука. В следующий раз не будешь использовать красивую женщину для давления на партнера по переговорам.

— Мы обговаривали мои действия в Москве, но не ваши акции в Сосновске… — сказал Александр Петрович. — Получается, что вы втягиваете меня в свои игры, про которые я ничего не знаю. И при этом я рискую с вами наравне… И затем — в Москву вы желаете прибыть на белом коне, в качестве депутата Думы. А кем тогда я буду при вас?

— Сделаю тебя своим помощником, — сказал Павел Романович. — Впрочем, мы успеем это обсудить.

— Неужели ваши киллеры настолько вымуштрованы, — недоверчиво покачал головой Седов, — и безраздельно вам преданы, что сами готовы положить голову на плаху?

— Вот чего ты боишься… — хмыкнул Каморин. — Да как тебе сказать… Одного из тех, кто был не готов, пришлось недавно пристрелить… как раз того самого, кто ликвидировал депутата. Таким образом бунт на корабле был подавлен в зародыше. Остальные меня поняли и пока затаились… Кормлю их с руки, они никуда не денутся, не беспокойся…

— Всё-таки столько крови… — покачал головой Александр Петрович. — Неужели никого не жалко?

— Россия испокон веков больная страна, — сказал Каморин жестко. — Ей, матушке, раз в пятьдесят лет отворять кровь — только на пользу. Иначе не выживет… Другого лекарства пока не придумали. Не наша вина, скорее, беда, что живем мы именно в такое время. Вижу в этом свой долг, чтобы она, родимая, постепенно пришла в себя… Не я, так другие это сделают.

— Не хотел бы я быть вашим подследственным, — вздохнул Седов.

— А ты не попадайся, — пожал плечами Каморин.

— Нам еще долго ехать? — спросил Седов.

— В другой город, — отрезал Каморин.

Потом искоса посмотрел на него. Чего я с ним, собственно, вожусь, подумал он. Ирина просила его не трогать. Что значит женская интуиция… Сразу почувствовала, чем это может закончиться. Похоже, у нее осталась к нему какая-то привязанность. И с этим ничего не поделаешь. С этим придется считаться.

— Слушая нас со стороны, не скажешь, что это я бывший уголовник, а вы, наоборот, следователь прокуратуры, если не ошибаюсь… — сказал Седов, прервав молчание.

— Похоже на то, — согласился Каморин. — С другой стороны, какой из тебя уголовник? Ведь ты сидел, как многие другие, по двойной глупости — своей и советской власти. У нее была шизофреническая потребность все время кого-то сажать. Иначе она не могла. Вот ты и подвернулся ей под руку.

— Забавная теория… — сказал Седов. — Так что вы собираетесь мне продемонстрировать? Выучку ваших киллров, или, как вам больше нравится, боевиков?

— Душегубов, скажем так, — усмехнулся Каморин. — Тебя этот термин не пугает?

— А зачем это мне смотреть? — спросил Седов. — Я вам и так верю.

— Ну да, у вас в Москве такого предостаточно… Тоже завелись свои снайперы. Постреливают милиционеров… Из сорок четвертого отделения.

— Уж не хотите ли сказать, что к этому вы тоже имеете отношение? — удивленно спросил, повернувшись всем корпусом, Седов. — Но в данном случае вас подвели ваши информаторы. Оказывается, даже вы не всё знаете… Всего застрелили уже троих, третий как раз из другого, пятьдесят шестого отделения, это сообщалось в прессе.

— Много она знает, ваша пресса… Он прежде служил в сорок четвертом. Только недавно перевелся в другое, пятьдесят шестое, по месту жительства…

— Молчу… — Седов с беспокойством смотрел на Каморина. — А вы про это узнали как следователь УВД или как…

— Или как, — усмехнулся Каморин, довольный произведённым эффектом. — Еще будут вопросы?

— Только один, — кивнул Александр Петрович. — Зачем вам это все нужно? Посвящать меня в ваши тайны, я имею в виду?

— Чтобы ты меня боялся, — сказал Каморин. — Чем больше ты обо мне знаешь, тем больше представляешь для меня опасность, не так ли? Это общепринятое представление. Но верно и другое — это одновременно опасно для тебя как для посвященного в мои дела, ибо случись что — я первым заподозрю именно тебя… Иначе бы наши отношения не сложились, понимаешь? Но пока ты мне нужен — бояться тебе нечего.

На другой день Седов увидел «бригаду» Каморина на чердаке дома, из окна которого открывался вид на улицу Ленина. Сразу было видно: это не Лёхины «торпеды». Чувствуется муштра, от нее даже какое-то внешнее сходство между парнями, настолько их повадки и движения точны и отработанны.

И не забулдыги. Здесь не увидишь серых, пропитых лиц, как у Лёхиных «торпед», с их наркотой, водярой и надрывными песнями о тюремной жизни.

Обычные ребята, только слишком помногу смотрят в прицел, что заметно для опытного глаза. Смотрят не мигая, пристально, будто направляя уже выпущенную пулю. И народу поменьше, чем у Лёхи. Всего-то четыре человека.

— Произошёл естественный отбор, — пожал плечами Каморин. — Не далее как позавчера, о чем вам уже докладывал… А это, ребята, наш гость из Москвы, хочет посодействовать нам выйти на покупателя, о котором я вам уже сообщал. Оптовый покупатель. Интересуется товаром. Если понравимся, будут заказы. Будут рабочие места в условиях ожесточенной конкуренции… Это все поняли? Все оценили открывающиеся перспективы?

Парни сдержанно кивнули. Кивком Каморин подозвал гостя к окну.

— Уже вечереет, Александр Петрович, скоро с этой высоты (все-таки десятый этаж!) будет трудно кого-либо различить на улице. Предлагаю вам самому выбрать цель, чтобы исключить какие либо сомнения… Для этого взгляните вот сюда, в прицел…

И с этими словами протянул ему снайперскую винтовку.

— Вы с ума сошли… — отпрянул от окна Седов. — Вы понимаете, что предлагаете?

— Я — профессионал в отличие от вас, — холодно сказал Каморин. — И желаю чистоты эксперимента. Но если вы предоставляете это нам… — Он пожал плечами, сам приблизился к окну, посмотрел в прицел. — Предлагаю на выбор. Цель неподвижная — бомж, просящий милостыню, или цель подвижная — какой-то парень. Идет быстро, возможно, торопится на свидание…

Каморин говорил это, глядя в прицел.

— …Возможно, цель торопится на свидание, судя по всему, так оно и есть… Конечно, она более трудная, чем неподвижная, но её больше жалко… Всё-таки у неё впереди целая жизнь. Вернее, у него. Но это на ваш выбор, Александр Петрович! Как скажете, так и будет.

Седов исподлобья смотрел на ребят. Лица серьёзные, сосредоточенные. И очень внимательно слушают. Лёху бы сюда… Пусть посмотрит, поучится, как это делается…

И наоборот. Вдруг захотелось очутиться у Лехи дома, в его безалаберщине. Только бы подальше отсюда.

— Я вам верю, — сказал он вслух. — Поэтому обойдёмся сегодня без пальбы. Потом как-нибудь продемонстрируете.

Каморин пристально посмотрел на него. В Москве производил совсем другое впечатление, подумал он. Слабак, и только… Хотя, надо признать, мало кто не спасует, попав к ним сюда, на огневую точку. Но это должно произойти именно сегодня! И точка… Просто так он отсюда не уйдёт.

— Поймите нас правильно, Александр Петрович, — вежливо улыбнулся Каморин. — Вы, значит, такой гуманный, что не можете видеть, как убивают на ваших глазах человека, согласно вашей же заявке… Но мы тоже должны быть уверены, что вы на нас при случае не настучите как свидетель. Понимаете? Поэтому, придя сюда к нам, вы должны стать не свидетелем, а соучастником. Или трупом — на ваш выбор… И третьего не дано.

Каморин сделал паузу, прохаживаясь по тесному и низкому чердаку, так что с его ростом приходилось слегка пригибать голову.

— Никто на вас не давит и не требует, чтобы вы занимались стрельбой. Боже упаси… Да это и не нужно. Это наша работа, как вы понимаете. Но дать нам целеуказание вы, как будущий заказчик, обязаны.

Он говорил негромко и предельно вежливо, поглядывая на часы.

— Уже темнеет, как я и говорил, — сказал он. — Впрочем, у нас есть инфракрасный прицел, но его установка требует времени… Итак, предлагайте… Хотя я почему-то уверен, что вы укажете нам на этот отброс общества… — Он махнул рукой в сторону окна, совершенно очевидно имея в виду бомжа, собирающего милостыню.

Александр Петрович поспешно кивнул.

— Итак, выбор сделан, — развел руками Каморин. — Цель довольно простая, к тому же общество всецело придерживается той версии, будто кто-то желает очистить наш славный Сосновск, один из центров цветной металлургии, от человеческого шлака.

Уж больно ты стал витиеват, злобно подумал Седов. Ишь разговорился… Удалось меня втянуть в свои игры, как Ирину в постель, так думаешь: все, никуда не денусь, так и буду в рот тебе смотреть, как твои шавки?.. Пока ты мне нужен. Пока. А там посмотрим. Изыщем возможность, в случае чего…

— Ты, Мирон! — Павел Романович тем временем протянул винтовку. — Цель неподвижная, дистанция не больше ста пятидесяти метров… Видишь этого доходягу? Так дай ему отмучиться… Это наш новенький, — сказал он, повернувшись к Седову. — Его первый выстрел по реальной цели. До сих пор в тире показывал неплохие результаты…

Совсем мальчишка, подумал Седов, а сколько радости, что доверили прихлопнуть этого нищего… А чем я лучше? Каморин прав. Или не совсем? Тот же Леха, какой бы он ни был… Нет, он не такой, да и «торпеды» его… Там — заработок, и только. Замочить клиента и забыть. И лучше его не знать, не видеть лица… А видеть всё равно приходится. И потому они спиваются. А эти не берут в рот ни капли. Вот откуда у Лехи стремление к благотворительности. Здесь всё начинается с желания убить. Просто убить. Из куража, из любопытства. Для самоутверждения… Всё равно кого. Значит, есть всё-таки между нами разница? И проявилась она лишь здесь, на этом чердаке.

Новое поколение народилось, ничего не скажешь…

— Дай-ка гляну, — сказал Каморин, наклоняясь к Мирону. — Так, перекрестье прицела вот сюда, между глаз… Большинство людей знают о том, что это такое, только по фильмам. Знают, как красиво пуля входит, и как герой потом красиво падает, глядя на зрителей широко открытыми глазами. И мало кто видел, что происходит с черепом в том месте, где пуля выходит. А выходит она оч-чень некрасиво… Выходное отверстие всегда в десять, в двадцать раз больше входного. Входное аккуратненькое, ровненькое, почти без крови. А выходное — страшное, рваное, кровавое… От выстрела человеческая черепушка разваливается, раскрывается, как цветок, и вместе с вышибленной напрочь задней крышкой черепа летят во все стороны ошметки величайшего божьего достижения — драгоценного человеческого мозга… Давай, Мирон!

Выстрел отозвался звоном в ушах. Даже глушитель не поставили, подумал Седов. Хотя кто там услышит…

Все отошли от окна, чтобы снизу никто не заметил их в окне чердака. Потом Каморин выглянул, посмотрел на часы.

Что-то не видно «скорой»… Он подгадал так, что эту акцию проводят именно сегодня, когда дежурит Николай Абросимов, муж Нины. Он видит краем глаза, как удивленно посматривают на него братки. Пора сматываться. Раньше так и делали. А сейчас Каморин почему-то медлит. И на лице недовольство.

Вот он отвернул наконец лицо от прицела.

— Плохой выстрел, — сказал он. — Только зря заставили его мучиться… Что подумает о вашей квалификации заказчик?

И только сейчас послышался вой сирен… Милиция или все-таки «скорая»? Запаздывают и те, и другие.

Каморин снова осторожно выглянул в окно. Все-таки «скорая»… Он взглянул на неудачливого снайпера.

— Придется повторить. Только цель я назначу тебе сам…

В это время подала сигнал его рация.

— Паша, ты сейчас где? — спросил дежурный.

— Да здесь, на Ленина, веду деловые переговоры… — Он переглянулся с Седовым. — А что случилось?

— Деловой, а? Знаем твои переговоры… Там недалеко от тебя, возле дома восемнадцать, опять кого-то подстрелили. Ну делать кому-то нечего… Наряд высылаем… Скоро будут. Не везёт тебе.

— Насмерть?

— Вроде ранили… И был бы человек, а то так, бомж пьяный, милостыню просил. От вокзала прогнали, так он теперь в самом центре оказался… Я бы таких сам стрелял. Шляется всякая нечисть…

— Полегче… — сурово сказал Каморин. — Не забивай эфир всякой ерундой. Ты бы его пристрелил, а мне потом возись, ищи, кто бы это мог сделать… Всё у тебя?

— Фиг бы ты меня нашёл! — хохотнул дежурный.

— Конец связи, — сказал Павел Романович и отключил рацию, подмигнув собравшимся.

Братки смотрели на него с восхищением.

— Так на чем мы остановились? — спросил Каморин.

— Когти надо рвать отсюда, — угрюмо сказал кто-то.

— Успеем, — отмахнулся Каморин. — Пока не дам вам команду, никто отсюда не уйдёт. И только когда разбежитесь, дам другую команду — ментам, чтобы прочесали чердаки и крыши. Так что я говорил?

Он явно демонстрировал свое могущество заказчику.

— Вы сказали, что найдёте для Мирона другую цель! — опередил других Валет, преданно глядя на хозяина. — За плохой выстрел.

— Именно так, — благосклонно улыбнулся ему Каморин. — Дадим другую цель, раз с этой не справился^..

— А бомж? — спросил Мирон, виновато переминаясь с ноги на ногу.

— Никуда уже не денется… К тому же его заслонила толпа зевак. Зацепишь кого-нибудь… Вон тот, в белом халате, чем не цель? Видишь? Склонился над ним и подставил тебе спину… Уж если и тут промахнешься…

Глаза Каморина возбужденно горели. Братки тревожно переглянулись.

— Это же врач, — сказал тот же Валет растерянно. — Вы же сами говорили в прошлый раз… Когда я Болеславского пришил…

— Много ненужной болтовни, — поморщился Павел Романович. — Я что сказал? Ну!

И протянул винтовку Мирону. Тот пожал плечами.

— Я лучше пойду, — сказал Седов. — Как хотите, это зрелище не для меня.

— Отсюда уйдём только все вместе! — жестко сказал Каморин. — Вы же не хотите, чтобы вас, как человека, которого в городе никто не знает, в чём-то заподозрили? Не хотите, правильно. А я этого не допущу… Тебе же советую, — сказал он Мирону, — не теряй время, пока он его осматривает.

— Это какая-то дикость! — взорвался Седов. — Убить врача, когда он осматривает раненого! Как хотите, Павел Романович, но это уже…

— Хочу! — прервал его Каморин. — Очень хочу прервать с вами все отношения! Но это все потом! А сейчас стойте и молчите!.. Ну?

Он не мог допустить неповиновения. Тут только раз поддайся общественному мнению…

— Может, кого другого? — несмело спросил Мирон. — Вон там менты подъезжают… Слышите.

— Поэтому не теряй время, — сквозь зубы произнес Каморин.

Снова ударил выстрел. Мирон отшатнулся от окна и отдал винтовку Каморину. Махнул рукой. Отошел в сторону. Дрожащими пальцами достал сигарету…

— Здесь не курить! — сказал Каморин. — А ты слабак, Мироша! Вот мы тебя и проверили на вшивость.

Но Каморина никто не поддержал… Мирон, будто не слыша, закурил, поперхнулся дымом.

— Так ты попал наконец? — спросил Каморин. Мирон кивнул не отвечая.

— Вроде… Он выпрямился, повернулся… Потом упал на спину. Я узнал его.

— Кто ж его не знает… — сказал Валет чуть слышно.

Странно, но после второго выстрела никто не спешил уйти. Всех будто парализовал этот второй выстрел. Вот где заканчивается твоя власть, Павел Романович, подумал Седов, глядя на ребят. Все имеет свой предел. Сначала он наступил для меня. Потом для них… Интересно, когда он наступит для тебя, Павел Романович?

— Он к моему отцу приезжал, — чуть слышно сказал Мирон. — Ещё до его смерти.

— Ну и чем он ему помог? — насмешливо спросил Каморин. — Ты-то с чего раскис, не понимаю… Мирон, это ты или не ты?

— Не надо было его убивать, — сказал Мирон, мотая головой. — Все-таки врач. Он ночью два раза к нам приезжал… Не помог, да. Искусственное дыхание делал, рот в рот, укол в сердце… И переживал, когда не получилось. Ещё матери пришлось его успокаивать… она ему деньги совала, а он ничего не взял. И извинялся потом, что не вышло… Не надо было его убивать.

— Да что ты заладил… — Каморин явно нервничал. — Только зря время теряем на эти сопли… Шлёпнул ты за бесплатно, вот потому переживаешь… Что, не так?

Мирон поднял на него глаза, но ничего не сказал.

— Хорош слюни распускать, — хлопнул его по плечу Каморин. — Я компенсирую тебе моральный ущерб… Кто знал, что ты у нас такой сентиментальный… Сам рвался в это дело…

Каморин говорил и, отпирая чердачную дверь, внимательно поглядывал на остальных братков. Теперь его всего больше заботила их реакция на происходящее. Про Седова он, казалось, уже забыл.

— Да не надо мне ничего, — сказал Мирон, смутившись.

— Только запомни: это с чердака есть запасной выход, про который никто, кроме нас, не знает. Из нашей же команды выход один — вперед ногами. Это тебе объяснили те, кто тебя рекомендовал? Балабон, ты его к нам привёл?

Балабон виновато кивнул.

— Да понял я всё… — сказал Мирон. — Может, пойдём уже. А то менты набегут.

— Считай, они уже здесь. — Каморин достал своё удостоверение. — Вы все арестованы.

На этот раз шутка имела успех, пусть даже смех получился робким и несколько натянутым. Седов и сам испытал нечто вроде облегчения. Ну и ну, думал он, исподлобья глядя на Каморина. Запустить такого в Москву, щуку бросить в реку — один черт… Вот кто наведет там шороху… Да, с таким лучше не ссориться.

Когда они спустились вниз и стали быстро расходиться, Седов не удержался, оглянулся на Каморина, оставшегося возле черного хода, про который все жильцы думали, будто он закрыт, чуть ли не заколочен, и очень бы удивились, узнав, что это не так.

Словно хороший актер, привычный к перевоплощениям, Павел Романович уже успел сменить маску. Теперь это был суровый, бесстрастный следователь с усталым прищуром глаз, собранный и ушедший в себя…

Потом Седов, идя к своей гостинице, не удержался и снова взглянул в сторону толпы, окружившей убитых. Каморин шёл через неё, не задерживаясь, высокий, прямой, никого не замечающий, и перед ним послушно расступались.

 

Глава 6

— Это он или не он? — ожесточенно спрашивал Костя, играя желваками. — Ты можешь сказать толком?!

— А если я не помню… — всхлипывала Лена. — Уже месяц прошёл. Могу я забыть? Особенно после больницы…

Они сидели на скамейке Тверского бульвара и спорили о четвёртом милиционере. Лена, исхудавшая, бледная, прижималась к его плечу.

— Ещё скажи, не помнишь, сколько их всего было! — буркнул муж.

— Пятеро… Четверо меня привезли, потом привели пятого. Вот его я помню хуже всех… Что я, виновата?

— Раньше говорила — пятеро привезли, а шестой потом пришёл… Ты что, жалеешь их, что ли?

— Не хочу. Не хочу я про это говорить! — Она тихо, без слез заплакала.

Он обнял её за плечи. Она послушно, ещё теснее, прижалась к нему. Успокоилась…

— Я их жалею! Это ты хоть бы меня пожалел… Может, остановишься? Ведь трое уже…

— Ни один не уйдёт! — скрипнул зубами Костя. — Этот, третий, Березин, в другое отделение перевелся. Хорошо, Таня его через компьютер нашла…

— А я в больнице уснуть не могла… Все в палате телевизор смотрели и только и говорили, что про ихних сирот…

— А они всех наших детей убили, — сказал он. — Так что не надо опять эту песню! Ты одно помни: если не узнаешь этих троих, кто еще остался, я их всех, всё отделение перестреляю!.. Ну, конечно, если успею и самого не прикончат. А по-другому уже не может быть, ясно тебе?

И тут же смолк, толкнув ее локтем. Кивнул в сторону магазина на другой стороне улицы, откуда выходил сейчас усатый пожилой мужчина в темной куртке с молодой девушкой, державшей его под руку.

— Баранов Степан… Таня его фотографию приносила, — сказал Костя вполголоса. — А с ним идёт — это его дочь, Зина, твоя ровесница, кстати… Ну, что, узнала?

Она молча кивнула.

— Узнала. Только он сначала не хотел, отговаривал их. Они его заставили, Гена, ну, этот, Кравцов, чтобы все так все… И никто бы никого не заложил, он так и сказал, этот… Гена…

— Ну да, у воров испокон века так принято. Раз сам участвовал, значит, не заложит, — согласился Костя. — Ну и что, ты его оправдываешь, что ли?

— Ох, да никого я не оправдываю… — чуть не заплакала Лена. — Только при его дочери не надо, ладно? Господи, скорее бы уж это кончалось…

Баранов пошёл вместе с дочерью по улице, потом, будто что-то вдруг вспомнив, резко обернулся.

— Ты чего, пап? — спросила дочь.

Он не ответил, зацепившись взглядом за сидящую на скамье худую бледную девушку с огромными глазами, которая смотрела прямо на него. Заметил и сидящего рядом с ней парня… Тоже какого-то странного… Где-то, где-то он её видел. Во всяком случае, какое-то тревожное чувство вызвал в душе ее диковатый, остановившийся взгляд.

— Кого увидел, что ли, пап? — Дочь оглянулась тоже.

Странная девушка и парень поднялись со скамьи и пошли в другую сторону. Как будто увидели, что хотели, и больше им незачем было здесь оставаться.

— Зина… — Баранов посмотрел на часы. — Иди-ка, дочка, домой. Мне бы надо в отделение съездить, узнать новый график дежурств…

— Ты какой-то расстроенный, пап. — Зина заботливо поправила ему выбившийся шарф.

— Да с чего веселиться-то, — буркнул он. — Ну иди, матери передай — к вечеру вернусь.

В отделении было необычно много народу, всё больше штатские.

— Следователи приехали, — сказал вместо приветствия дежурный. — Всё ищут, кто Гену и Серёгу кокнул… Охота, мол, на наше отделение идёт. Уже троих, оказывается, представляешь? Этого, Березина, тоже на нас повесили… Хоть он от нас уже скоро месяц как перевёлся… Тебя тоже вызовут, так что готовься…

Баранов почувствовал холодок под ложечкой. Березин тоже был тогда с ними. Как она смотрела, эта девица на скамейке! Прямо на него смотрела… Не та ли это самая… вообще-то похожа, только дохлая какая-то, худая очень. Та была крепкая, налитая, кровь с молоком, пропади оно всё пропадом…

* * *

Чурилин сидел в кабинете начальника отделения и просматривал личные дела сотрудников. Чёрт их поймёт, какая тут связь, думал он. Все непонятно! С чего убийцы прицепились именно к этому отделению? Милиционеры как милиционеры, никаких громких дел, никаких разоблачений. Звезд с неба не хватают.

Он взглянул на сидевшего напротив Баранова.

— Может, вы хоть что-то объясните мне, Степан Матвеевич… Может, вас в карты проиграли? Весь личный состав? Ну почему именно ваше отделение? Что вы, всем отделением на хвост кому-то наступили?! И даже тот же Березин — ведь он уже от вас ушел, а его тоже убили! Значит, что? Значит, эта причина, побудившая вас всех убивать, возникла, пожалуй, ещё до его ухода! Может так быть? Понимаете?

— Выходит, что может, — хрипло согласился Баранов.

— Сначала, когда убили первых двоих, все решили, что это, скорее всего, мстят чеченцы. Ведь погибшие, как и вы, были туда откомандированы весной девяносто пятого года, так?

— Да, — снова прохрипел Баранов.

— Ну, история уже привычная — на чеченцев куда как удобно все списывать… Но вот тут-то и закавыка! Ведь третий погибший, Березин, он, оказывается, в Чечне не был!

— Не был, — мотнул головой Баранов. — Да и за нами всеми, если честно, особых подвигов там не значится.

— Да что это с вами? — сощурился Чурилин. — Почему вы так напряглись, вдруг побледнели? Вам что, нехорошо?

— Просто устал… — сказал Баранов. — Я вот тоже всё думаю…

— Ну-ну, интересно… — подбодрил Чурилин. — И что вы надумали?

— Может, мне померещилось… Но сегодня показалось, что за мной следят. Парень и девушка. Я с дочкой в магазин пошёл — вроде как они сидели на скамейке, на Тверском… Вышел — опять сидят, на меня уставились. Я на них посмотрел — что-то сказали друг дружке, встали и пошли…

— Может, их ваша дочка интересовала? Ей сколько, кстати, лет?

— Двадцать один…

— Ну вот. Вы раньше их видели когда-нибудь?

Степан Матвеевич достал платок и вытер обильный пот… Как ответить? Тем более про такое. Наверно, зря проговорился. Еще начнут копать…

— Что тут скажешь… Верите, в Чечне такого страха не было, как сейчас… Не поймёшь, главное, за что.

— Вы мне не ответили, Степан Матвеевич, — покачал головой следователь. — Мы с вами уже потолковали о нашем с вами возрасте. Если на такого, как мы с вами, неотрывно смотрит девушка, то первое, что может прийти в голову, что она обозналась или что-нибудь в этом роде, верно? Приняла за своего школьного учителя. Но уж не потому, что я или вы представляете для нее — тем более если она с парнем — какой-то, так сказать, половой интерес… Кстати, какая она из себя? Ну блондинка, брюнетка. Я имею в виду этих биатлонисток из Прибалтики, понимаете?

— Тёмная такая… — Степан Матвеевич старался найти точное определение. — Симпатичная… А что?

И запнулся, наконец вспомнив. Сейчас он мог бы описать ее весьма подробно. Вплоть до родинки на левом бедре. И нежно-розовых сосков на твердой небольшой груди.

Баранов опасливо посматривал на следователя, словно поймав на себе его испытующий взгляд.

— Ну что ж, спасибо и на этом, — сказал Чурилин. — Хотя то, что вас, такого опытного работника, почему-то напугали девушка с парнем всего лишь тем, что на вас смотрели, мне кажется странным… Вам есть чего бояться, не так ли?

Баранов ответил не сразу:

— Я только предположил… А дальше дело ваше. Вам виднее. — И поднялся с места.

— Все-таки что-то вы знаете, — сказал Чурилин убежденно. — Пришли в отделение, хотя у вас выходной. Впрочем, не только вы… После третьего убийства здесь заговорили об охоте на ваше отделение… Возможно, вам мстит какой-то шизофреник, которого сюда приводили, а потом держали в КПЗ. Может быть такое? Вот кого из ваших ни спрошу, никто ничего вспомнить на этот счет не может… Были у вас какие-нибудь запоминающиеся приводы? Да вы задержитесь ещё немного, раз уж пришли. Можете что-нибудь вспомнить? Ну чье-нибудь необычное поведение?

— Да всякое бывает… — неопределенно пожал плечами Баранов. — Я только вот что скажу… Меня убить хотят, это я точно понял. Только не спрашивайте почему… Или за что. И не в том дело, что не знаю там или не хочу отвечать… Может, даже сегодня убьют. Я хочу помочь поймать этих, которые убивают… Только не спрашивайте, кто, за что да почему, ладно? Знаю, значит, знаю. Не хочется только совсем по-глупому погибать… В этом все дело…

— Хотите, чтобы к вам приставили охрану? — жестко спросил Виктор Петрович.

— Да не в этом дело, — отмахнулся Баранов. — Я хочу, чтоб был шанс поймать убийцу. А если охрану приставите — только спугнёте… Я и прошу-то всего: не пытайте меня — кто да за что. Предупредил, что всё равно ничего не скажу, и не скажу… А смерти, смерти не боюсь. В Чечне не боялся, спросите тех, с кем там был… Словом, используйте меня, как живца, понимаете? Пусть хоть на мне эта сволочь попадется… А после сами все узнаете. Без меня. Согласны?

Чурилин молча смотрел на него. Баранов говорил, тяжело подбирая слова и, чувствовалось, очень искренне, все пропуская через сердце. Чурилин знал такой тип людей: как правило, им можно верить.

— Сам я не могу это решить… — покачал головой Чурилин. — Необходимо согласовать с Генпрокуратурой. Это дело на контроле у генерального, наверно, вы слышали? И еще на контроле у вашего министра.

Баранов пожал плечами. Трудно было понять, что это означало. Возможно, досаду на волокиту. Убийца не будет ждать, пока главный прокурор страны даст добро.

— Хорошо… — задумался Чурилин. — Возможно, вы правы, Степан Матвеевич. И я не буду пока досаждать вам неприятными для вас вопросами. Как посчитаете нужным… Но представьте себе другую ситуацию. Вы все правильно угадали, но вас убьют… Я вам этого не желаю, а только исхожу из вашего предположения… И что-дальше? Все, что вы знаете про это дело, погиб нет вместе с вами. Представляете? И все надо начинать с самого начала. А тем временем погибнут другие… Ваши товарищи…

— Больше никто не погибнет. Ещё один, после меня, — глухо сказал Баранов, — последний. И всё… Уж поверьте… Все, больше я вам ничего не скажу.

— И вы знаете, кто именно этот последний? — сощурился Чурилин.

— Знаю, но вам я не скажу, — насупился Баранов. — Тому, кого это ждет, скажу обязательно.

Толя Артикулов, вот кто следующий, подумал Баранов. Он был тогда с нами возле метро.

— Какие-то вы мне все загадки задаете… — поморщился следователь. — Знаю, но не скажу… Что ж это за тайна такая, которую вы, сотрудник правоохранительных органов, считаете возможным скрывать от прокуратуры?

Баранов молчал, тоскливо глядя куда-то мимо следователя. Что угодно, только не позор. И так, кажется, наговорил лишнего. Теперь с живого не слезут… Эх, только бы жена и дочь не узнали.

— Больше вы от меня ничего не услышите, — упрямо сказал он. — Я вообще мог бы ничего не говорить. Хотел вам помочь.

— Да будьте вы мужчиной, наконец! — вспылил Чурилин. — Начали, так говорите все до конца! Всё равно ведь все расскажете, поверьте моему опыту!

Баранов снова встал:

— Я могу идти?

— Хоть на все четыре! — раздраженно сказал Виктор Петрович. — Хотя постойте. Ладно, будем считать, договорились. Возьму все на себя… Вы, я вижу, упрямый… Что вы все-таки, в конце концов, предлагаете? Следить за вами? Вы же знаете, последних двоих убили издали, из снайперской винтовки. Правда, самого первого убили с близкого расстояния, но фоторобот убийцы ничего нам не дал…

— А можно на него взглянуть? На робот? — поднял голову Баранов.

— А вы что, разве его не видели… — удивился Чурилин. И стукнул себя по лбу: — Ну да, все понял. — Виктор Петрович встал, подошел к двери.

— Товарищ капитан! — обратился он к дежурному по отделению. — Почему я нигде у вас не вижу фоторобота убийцы Кравцова? Мне кажется, уж в вашем-то отделении он должен быть на самом видном месте.

— Да он тут висел, — послышался голос дежурного. — А потом новых сверху понавешали…

Фоторобот принесли через несколько минут. Баранов смотрел на него с минуту, потом пожал плечами.

— Он вроде… Ну тот, что был с девчонкой.

…В тот же вечер Баранов вышел гулять с собакой, немецкой овчаркой. Прежде он редко с ней выходил, все больше дочь или жена. Теперь вышел сам. Под курткой был надет бронежилет, на голове, скрытая нелепо встопорщившейся ондатровой шапкой, — каска спецназа.

Тем временем несколько человек дежурили на крышах и чердаках близлежащих домов, разглядывая сверху через приборы ночного видения все, что происходило в окрестностях…

И все же они не уследили.

Костя давно засек оперативников, еще когда только шел на облюбованное место на лестничной клетке, между этажами. Ну что ж, этого следовало ожидать. Неудобство, конечно, но ему, можно сказать, снова повезло: он устроился в старой полуразбитой машине, выбитое ветровое стекло которой было затянуто побелевшей на морозе пленкой. И вот он ждет, стараясь не шевелиться, даже щека начала пристывать к ложу карабина. Ничего, ничего, дело того стоит… Ну, наконец-то! Вот он идет, мент, с собакой погулять вышел… Ну что ж, помогай господь… «Однако!» — удивился Костя. Судя по тому, как скованно двигались у Баранова руки, по его неестественной толщине, по чудовищно распухшей голове Костя догадался: на нем бронежилет и, скорее всего, каска. Страхуется, сволочь. Так, стрелять надо в шею, других вариантов просто нет.

Но в тот момент, когда он потянул спусковой крючок, собака Баранова, заметившая кошку, вдруг резко дернула, и мент, чтобы удержаться на ногах, неуклюже скрючился. Костя видел, как мотнулась в сторону, словно от удара, нелепо разбухшая голова врага, и понял: на этот раз неудача. Ну что ж, надо сматываться, и как можно быстрее…

Баранов не слышал выстрела, только ощутил тяжелый удар по голове и упал, потеряв сознание… Очнулся через несколько минут от надсадного звона в ушах и лая верного Рекса, не подпускавшего к хозяину сбежавшихся людей. Он почувствовал, как болит голова, почувствовал липкое тепло залившей лицо крови.

Каска спасла ему жизнь. Пуля пробила ее, но изменила направление и, пройдя по касательной, лишь вспорола кожу на темени.

— Рекс, фу! На место, — слабым голосом, держась за голову, сказал Баранов.

Чурилин подал ему руку, помог подняться.

— Как будто кувалдой дали по голове, — сказал Баранов окружающим слабым голосом.

Между тем были вызваны дополнительные наряды, чтобы прочесать ближайшие дома, потом вступил в действие оперативный план «Перехват»…

— Если прочесывание ничего не даст, ищи ветра в поле, — сказал Чурилин вполголоса членам своей группы.

Прочесывание ничего не дало. Но под утро Чурилина, все в том же чужом кабинете на Петровке, подняли на ноги телефонным звонком: арестован подозреваемый.

— Где сейчас Баранов? — спросил Чурилин, прыгая на одной ноге и пытаясь продеть другую в штанину.

— В больнице, — сказали ему. — Сотрясение мозга. Врачи велели до утра не беспокоить.

 

Глава 7

Лёха встал поздно, голова ныла после вчерашнего, а тут еще эти звонки в дверь, опять посетители поспать не дадут, мать их так…

Пришлось начать прием в трусах и в майке, со стаканом в руке — должен же человек опохмелиться, чтобы привести себя в рабочее состояние.

— Проходи, Антонова, — сказал Лёха приветливо, увидев старушечье лицо, заглянувшее в приоткрытую дверь комнаты и тут же отпрянувшее от увиденного. — Заходи, тут все свои… Или жди, пока оденусь… Настюха! — крикнул он своей новой сожительнице, даме неопределённого возраста и социального статуса с помятым лицом, курившей возле открытой форточки. — Дай рубашку хоть какую-нибудь, люди же ждут! Вон уже очередь целая.

— Подождут, — равнодушно отмахнулась Настюха, — совести у них никакой. Люди только встали, а они уже здесь… Вот пусть в свой собес идут! Или в префектуру. Или к депутату своему… Выбрали этого гладкомордого от фронта какого-то, вот пусть он им и решает…

— Да мы б Алексей Дмитрича… с дорогой душой, пусть только выдвинется! — заговорили на разные голоса бабули, которых уже набился полный коридор.

— Мне там делать нечего, — важно сказал Лёха. — Там меня сожрут с потрохами. Или послом отправят, чтоб с глаз долой, как народного заступника… Ну что у тебя за дела, Антонова? Опять сын пьянствует, а ты домой его не пускаешь?

— Да не одна я, Алексей Дмитрич, мы к вам на поклон, со всей комиссией и с расширенными полномочиями…

— Это вы, что ли, комиссия?.. — недоуменно почесался Лёха. — А какие еще полномочия? Только кто-нибудь один. Говори ты, Антонова.

— Мы пришли к вам от всех бывших тружеников, которые в нашей префектуре проживают. Пенсию нам задержали в том месяце, помните?

— Не забыл ещё. Пришлось самолично вмешаться. Кое-кому шину прокололи, другому в подъезде навешали, третьему кожанку к е… матери порезали — сразу деньги нашлись.

— Не выражался бы при женщинах! — сказала Настюха.

— А то они не слышали! — подмигнул бабкам Леха.

— Вот и спасибо вам от всех! От всех, кто нынче на заслуженном отдыхе, отдельное спасибо! Если б не вы… — Антонова всхлипнула и вытерла глаза носовым платочком.

Бабки, стоявшие в дверях, закивали, засморкались, тоже достали платочки…

— Ну-ну… — отмахнулся Лёха. — Сразу спасибо… Тут дело нехитрое, главное — точно знать, кому шину проколоть, а кому и навешать…

И победно взглянул на сожительницу, наконец отыскавшую ему рубашку среди тряпья, наваленного на стул.

— Тоже мне, Робин Гуд, — сказала она. — Вечно лезешь не в свое дело. А потом опять срок схлопочешь…

— Тут, Настасья Демидовна, как хотите, но вы глубоко не правы, — поджала губы Антонова. — Народ Алексея Дмитрича в обиду не даст!

— Да уж вы не дадите… — отмахнулась та, пуская мощную струю дыма в форточку. — Ищи вас потом.

— Значит, пенсию вы получили, — мотнул головой Лёха. — Теперь какие трудности?

— Получить-то получили, и сразу все побежали в нашу сберкассу! — сказала Антонова.

— В Сбербанк, — поправил Лёха.

— Да мы уж привыкли к сберкассе-то… Ну какой это банк? Название одно.

— Ну побежали, — напомнил Лёха. — А для чего?

— Чтоб, значит, квартплату отдать. А там пеня набежала! За просроченные дни, что без пенсии сидели…

Лёха недоуменно смотрел на нее. Сам он квартплату или за свет, не говоря о телефоне, сколько себя помнит, не платил никогда. Вернее, раньше платила прежняя сожительница, а нынешней он за квартиру ещё не давал. Всё как-то недосуг…

— Это счетчик они вам включили? — догадался Леха. — Проценты, что ли, набежали?

— И тебе включат, — сказала Настюха.

— Они самые, — вздохнула Антонова и, подумав, снова приложила платочек к глазам.

— Во как надо население кидать! — искренне восхитился Лёха, отчего голова у него сразу прошла. — Сначала придержи им пенсию, а после слупи с них проценты за квартиру! Ничего не боятся… А ты говоришь…

— А я ничего не говорю! — непреклонно сказала Настюха. — Это ты нос свой суешь куда не надо.

— Ладно, потом отдельно поговорим, — нахмурился Лёха. — И много набежало?

— Так у всех по-разному, — сказала Антонова. — У меня, к примеру, сорок процентов.

— А у других за сто! — крикнули из коридора. — Чего там твои сорок! Постояли в кассу, а как узнали, сразу ушли. Никаких пенсий не хватит, чтоб такие квартплаты платить…

— А вы не платите! — сказал Лёха.

— Как это? — не поняла полномочная комиссия.

— Очень просто, — сказал Леха. — Не платите, и всё. Вот как я. Не плачу уже сколько? — Он вопросительно посмотрел на Настюху.

— С того дня, как с Розкой расплевался, — сказалаона. — Розка мне после книжки по квартплате и за телефон приносила, когда тебя не было. На хрена они мне, говорю. Я здесь не прописанная.

— Ладно, после с тобой разберемся, где ты прописанная, — недовольно сказал Лёха. — И где тебя прописать, в случае чего… Лучше найди, где у меня телефоны в мэрию были записаны. В этот… в департамент социальной защиты населения…

Настюха стала рыться на столе среди грязных тарелок, залапанных стаканов, пустых бутылок.

— Мы бы вам, Алексей Дмитрич, пока звоните, посуду бы помыли, — сказал кто-то из полномочной комиссии. — И полы. А то ходим каждый день, натоптали…

— Вот-вот, — сказала Настюха, вернувшись к форточке. — И кальсоны постирали бы ему.

— А что, и постираем, — дружно поджали губы старушки. — Всего делов-то — одному мужику исподнее постирать.

Лёха тем временем закурил и, не вынимая сигареты изо рта, начал набирать номер.

— Потише там, — сказал он. — Вроде свободно… Это мэрия?

— Вам кого? — ответил недовольный женский голос.

— Департамент социальной защиты населения? — уточнил Лёха.

— Да, да… что вы хотели?

— Здрасьте! — сказал Лёха. — Я звонил вам месяц назад по поводу невыплаты пенсии, но безрезультатно.

— Назовитесь, пожалуйста, я всех не могу запомнить, — вздохнула женщина.

— А может, я в розыске! — хмыкнул Лёха. — А нас органы прослушивают.

— Слушайте, не морочьте мне голову…

— Что, с утра уже достали? — посочувствовал Лёха. — Целый день, поди, трезвонят?

— Ещё раз — не занимайте попусту телефон! Вы можете сказать, что у вас случилось? В чём ваша проблема?

— А в том, что пенсию для наших бабок я выбил из кого следует, а вот с них теперь пеню за квартплату дерут! За ту задержку, в которой сами же виноваты.

— Вы куда вообще звоните? — недовольно спросила усталая женщина.

— К вам. В отдел защиты населения от поборов чиновников.

— Вот и звоните туда, до свидания… — И положила трубку.

Лёха с хрустом потянулся.

— Вот так всегда, — сказал он Антоновой. — Надеяться не на кого. Только на себя и своих верных людей. Но мы должны были пройти этот путь, чтобы лишний раз в этом убедиться, верно? А когда прошли — с чистой совестью и дорогой душой выступить на защиту тех, кто в нас еще верит и смотрит с надеждой.

Бабки, убиравшие со стола и носившие посуду на кухню, замерли в дверях.

— Нигде правды не найдёшь! — заговорили они. — Вот бы тебя, Алексей Дмитрич, в президенты на следующий срок!

Настюха прыснула и, махнув рукой, выбежала из комнаты.

— Ну всё, — сказал Лёха, нахмурившись. — Я с заведующей Полиной Семеновной сам договорюсь. Я из-за нее и ее сберкассы первый срок мотал. Как у человека, помню, трояк у нее попросил сразу после закрытия. А она, сука, к ментам кнопку нажала… Теперь как меня заметит, ее сразу чистосердечное покаяние охватывает, только в гости и зазывает. Я ей покажу — гости… Сколько говорил: моих не тронь! А она опять за старое… Ну всё на сегодня. Полы Настюха домоет. Все, говорю…

Когда бабки тихохонько, на цыпочках вышли из квартиры, он набрал номер Седова.

— Здорово, Альча! Вернулся? Ну как там, всё нормально?

— Что Хлестов? — спросил Седов вместо приветствия.

— Что ты к нему прицепился, не понимаю. Он теперь, бедный, боится из дома высунуться!

— Ну ладно, не трогай его… Что-нибудь другое придумаю, — строго сказал Седов.

— Да нормальный он малый, по-моему!

— Что-то ты его больно жалеть стал… Конкурент он мне, не понял ещё? — недовольно спросил Александр Петрович. — И могу напомнить — это он меня посадил.

— Ну и что? — искренне удивился Лёха. — Меня вон, как раз вспоминал сегодня, наша завсберкассой, Полина Семеновна, посадила. Можно сказать, ни за что. А она не виновата. Работа у ней такая. И теперь в гости приглашает. Стыдно ей. Я и не мщу на всякий случай. Мало ли… Пригодится на старости лет такое знакомство, как ты думаешь?

— Ты перевёл общак?

— Нет пока… — вздохнул Лёха. — Боязно что-то. Вот Ермак не сегодня-завтра вернётся с отсидки, ему машину надо? Надо. А где я такие бабки найду? Ну вещевой рынок для него Генрих обещал, если к тому времени самого не снимут или префектуру не разгонят… Говорят, мол, опять советскую власть будут восстанавливать, поскольку теперешняя не справляется. Не слыхал про такое?

— Заладил… — сердито сказал Седов. — Сам уломал их на двадцать пять процентов, а теперь Киевский звонит мне по ночам и спрашивает — где?

— А ты так и скажи ему — где… — хмыкнул Леха. — Да ладно тебе, Альча. Не порть настроение, пока оно у меня хорошее.

— А придётся испортить… — буркнул Александр Петрович и положил трубку.

Да, это не Каморин, рассеянно думал он, набирая другой номер. Где Люба, хотел бы он знать… Вещи на месте, значит, не сбежала пока к своей сводне, как ее, Серафима, вот… Или того хуже, к мальчику с бархатными глазами, Андрею этому…

Чёрт… Уже забыл, кому собрался звонить. Он положил трубку. Ужасно возвращаться в пустой дом. Особенно если этот дом такой огромный… Чем хороша была коммуналка, в которой он жил с родителями, — там всегда находилась хоть одна живая душа… Мать, убегая на работу, могла кому-то поручить разогреть для него, Саши, обед, когда вернется он из школы, или проверить уроки…

Он бездумно смотрел на табло своего автоответчика. Ну да, никак к нему не привыкнет, хотя следовало бы послушать, кто звонил в его отсутствие…

За эти два дня звонили только трое: некий следователь Чурилин, Ирина, что было приятной неожиданностью, и музыкальный редактор первого канала Светлана Самохина… Люба не звонила, ничего не оставляла.

Он ещё раз более внимательно прослушал все три сообщения.

«Александр Петрович, здравствуйте, вас беспокоит следователь Генпрокуратуры по особо важным делам Чурилин Виктор Петрович. Как вернетесь из вашей командировки, не сочтите за труд позвонить мне по номеру, который я вам оставлю, на предмет беседы на затрагивающую вас тему».

Голос следователя Чурилина Седову понравился. Спокойный, основательный мужик. Непонятно только, зачем он ему понадобился… Знал бы этот мент характер и место его командировки…

«Саша, здравствуй, это Ирина. Так нельзя… Пропал, не звонишь… Думал, буду устраивать тебе сцены из-за этой проститутки? Ты ошибаешься… К сожалению, наши отношения становились все более деловыми, и обязательного характера они не носили, но только ли в этом дело? Извини, я сама терпеть не могу выяснять отношения, тем более по телефону. Надо переговорить. И о твоей новой пассии, и о Каморине, которому ты меня подложил, чтобы избавится, да, да, именно так… Ну вот, снова начала выяснять… Жду твоего звонка. Не пропадай. Целую».

Седов пожал плечами. Пожалуй, она права. Стоило у него и у нее кому-то появиться, как стало понятно, что их, оказывается, связывало нечто большее. Надо ей позвонить…

«Саша, дорогой, я по поводу этой твоей девочки, которую ты хочешь, чтобы я прослушала. Ну что тебе на это сказать… Вы, мужики, все посходили с ума! Присылаете ко мне своих безголосых пташек и хотите, чтобы я их рекомендовала? Я уже говорила Игорю Андреевичу — вы, как это сегодня принято говорить, совсем оборзели, вот! Извини, Саша, но от тебя я этого не ожидала никак, особенно после того, как я начала толкать твою Ирину!»

— Не ожидала и не надо… — Седов отключил запись. Вот где теперь искать Любу, эту чертову шлюху, без которой просто жизни нет! Надо бы снова поговорить с Лёхой… Кстати, не его ли номер он сейчас машинально набирал?

Чтобы узнать это, нажал на кнопку дозвона… Если отзовется Леха, тот самый Леха, которого он только что фактически отшил и которого продинамил, завязавшись с Камориным, о чем ему еще, по-видимому, придется не раз пожалеть, тогда…

— Слушаю… — узнал он голос Лёхи с характерной хрипотцой. Ну слава Богу… Теперь — главное не выдать себя голосом, чтобы Леха ничего не заподозрил… Он такие дела сечёт на раз. Хоть по интонации, хоть как… Того гляди расколет, если проявишь слабину. Потому лучшая защита — нападение! Это еще когда было сказано.

— Ну, здорово ещё раз, что ли, — с легкой извиняющейся ноткой в голосе сказал Седов.

— Альча, обратно, ты, что ли! — В голосе Лёхи сквозила искренняя радость. — Ну ты даёшь, в натуре! Забыл, что ли, чего?

Свинья ты все-таки, Александр Петрович, подумал сам о себе Седов. Если бы не Лёха, сразу взявший тебя в лагере под свою опеку, где бы ты нынче был со своим гонором? Только сейчас — не до сантиментов… Этим, кстати, Каморин и берёт — отсутствием сантиментов и жесткими рамками собственного морального кодекса.

— Леха, я вот чего… где Люба, ты мне можешь сказать? Только начистоту…

— Чёрт её знает… — озабоченно произнес Леха. — Может, к Серафиме вернулась? Ты тоже додумался — оставил такую девку семнадцати лет одну в такой домине. Там взвоешь один-то…

— Думаешь, взялась за старое? — спросил Седов, дрогнувшим голосом.

— Да ты чего, Альча, — протянул Лёха. — Да ты никак того… В нашем-то возрасте, да чтоб так лажануться с девкой? Ты чего, совсем, что ли, припух?.. Ещё скажи — любовь, мол, замучила! Ну хочешь, я тебе её найду? — добавил он после паузы. — Прямо сейчас Серафиме и позвоню.

— Позвони, — сказал Седов. — Прямо сейчас… Чёрт её знает, сам не пойму. Знаю, сам вижу, слаба на передок… а вот как все равно приколдовала, понимаешь?

— Может, тебя к старухе какой отвести? — озабоченно спросил Лёха. — Ну которая порчу снимает… Сейчас их полно развелось. Может, отвадит, а? Ну ты прямо сам на себя не похож, корефан, совсем раскис, я погляжу.

Только его заботы мне и не хватало, подумал Седов. Потом не отделаешься… Просто не знаю, как и говорить. Что за натура у меня, прости Господи, чтоб так к бабам привязываться… Сначала к Ирине… кстати, чем плоха была? Потом к этой шлюшке…

— Ты о чём молчишь там? — спросил Лёха. — Тошно? Ну так приезжай ко мне, вместе тоску развеем, первый раз, что ли?

— Звонка жду, — сказал Седов.

— А, ну дело хозяйское…

— Так позвони Серафиме, — напомнил Седов.

— Про это можешь не беспокоиться, — заверил Лёха. — Как только — так сразу. А теперь клади трубку и ни о чем таком не беспокойся…

Седов послушно опустил трубку на рычаг. Включил телевизор. Потом выключил…

Лёха позвонил через несколько минут.

— Самой Серафимы нет, но девки её очень удивились и сказали, что ничего не знают. Мол, Люба твоя много хорошего про тебя им рассказывала и всем была довольная… Ладно, найдем, не боись.

 

Глава 8

— Он? — спросил Чурилин вполголоса, кивнув на задержанного, которого мимо них провели по муровскому коридору.

— Тот самый, один к одному, — убежденно сказал Баранов.

Неужто поймали? — подумал Чурилин. Чтоб такая удача в начале расследования? Хотя какое это начало, если троих милиционеров уже убили, а четвертого ранили. Еще смущало, что задержанный никак не прореагировал на Баранова. Только взглянул со спокойным любопытством: вот, мол, мужик с перевязанной головой. Потерпевший, наверно, в пьяной драке. И только. И тут же забыл про него. Убийцы при виде своей жертвы обычно так себя не ведут. Отводят глаза, делают вид, что не заметили или не узнали. А этот посмотрел прямо и как будто даже посочувствовал.

Или хороший актер, или… Об этом втором «или» пока не хотелось даже думать… Вполне объяснимая человеческая слабость, на которую он, Чурилин, не имел никакого права.

…В кабинете, который ему выделили для допроса, Чурилин, стараясь не смотреть на задержанного, вертел так и этак его паспорт. Кажется, настоящий. Никакой подделки. Все соответствует. Можно еще посоветоваться с экспертами, показать им… Только вряд ли это что-то даст.

— Мишаков Дмитрий Константинович, город Сосновск… — читал вслух паспорт Виктор Петрович, внимательно следя поверх очков за вазомоторными реакциями допрашиваемого. — По какому случаю в столице?

— А что, нельзя? — вызывающе спросил парень.

— Можно, почему нельзя, — нахмурился недовольный собой Чурилин. — Ты, милый, отвечай на поставленный вопрос.

— Погулять захотелось в столице нашей Родины, — сказал Митя, помня оговоренную с Костей легенду. — Зашёл в пивбар возле Киевского. Ну, повздорил малек с одним крутым. А его раздолбай сразу ментов, то есть, хотел сказать, милицию звать…

— Постой, — поморщился Виктор Петрович. — Ты мне лапшу на уши не вешай… Ты что, подрался в пивбаре?

— Ну. Будто не знаете. Менты нарисовались, хотели протокол оформить…

— Во сколько это было? — перебил его следователь.

— Около семи вечера, — пожал плечами Митя. — Я на часы не смотрел… Так они меня потом отпустили — не было ж ничего! Ну, помахались немного… Для понту… Только вернулся, чтоб пиво допить… Нет, ещё кружку взял. И тут снова-здорово… Другие менты, прошу прощения, милиционеры набежали и опять поволокли… А почему только меня? Он первый полез! Девка его на меня уставилась, а я при чем?

Виктор Петрович испытующе смотрел на парня. Значит, не он… Потому как знает, что мне ничего не стоит проверить каждое его слово… Знает и не боится…

— Давай-ка убедимся, — сказал Чурилин вслух и потянулся за телефонной трубкой. — Где этот пивбар, говоришь… Возле Киевского?

Митя кивнул. Этот бар Виктор Петрович хорошо помнил. Один из первых, которые открыли в Москве. Однажды пришел туда с сокурсниками. Пришлось выстоять очередь. Говорили, будто там только чешское, вся Москва, утомленная «Жигулевским», искала только чешское. «Сенатор», «Праздрой» тогда звучали, как сегодня «Хольстен» или «Бавария»… Но чешское кончилось перед ними, пришлось пробавляться родимым бочковым…

После нескольких кружек студента юрфака Чурилина потянуло по нужде — освободить желудок для новых кружек. И вот какое наблюдение его тогда поразило: писсуары в уборной были приделаны к стене, прямо за которой находился разливочный зал, откуда официанты выходили с подносами, уставленными полными кружками. Ему пришло в голову, что он оказался в самом сердце замкнутого, идущего по кругу технологического процесса: кружки просто подставляют с другой стороны стены, чтобы снова подать гражданам содержимое их мочевых пузырей. По вкусу, во всяком случае, особой разницы не было.

Шутка, конечно, но когда он поделился своим наблюдением с товарищами, те сначала посмеялись, а потом всерьез захотели проверить его догадку. Но в разливочную их не пустили… В конце концов пришлось срочно покинуть это заведение, пока не вызвали милицию.

— Там, кажется, семьдесят пятое отделение? — спросил Виктор Петрович, берясь за трубку.

Митя пожал плечами, глядя на него ясными глазами. Пустышку тяну, пустышку, ругал себя Чурилин, набирая номер. Он уже знал, что ему ответят.

— У вас был вчера около семи вечера вызов в пивбар, что у Киевского? — спросил он, представившись.

— Сейчас посмотрим… — сказал дежурный. — Да. Вот, около семи. Двое парней сцепились из-за девушки. Ничего особенного, проверили только документы и ограничились предупреждением.

— У вас должно быть записано время и фамилии задержанных… — сказал Виктор Петрович.

— Да, вот всё есть… Немного неразборчиво. Восемнадцать сорок три. Моршанцев Игорь и второй… Мишаков, по-моему, Дмитрий. Живет в Сосновске, что ли… Временно зарегистрирован по адресу: Душанбинская, пять, квартира четырнадцать… Что ещё надо? Год рождения?

— Достаточно, — сказал Чурилин устало. Стоило ли всю ночь ловить непонятно кого, чтобы поутру выглядеть невыспавшимся идиотом в глазах этого сопляка, гостя столицы?

— А что случилось? — спросил Митя. — Того, второго, не нашли?

— Найдут! — сказал Чурилин, возвращая ему паспорт. — Всё, свободен…

Он старался не смотреть на парня.

— Когда домой уезжаешь? — спросил он Митю.

— Завтра, — сказал Митя. — У вас же мой билет на поезд… вон, под паспортом.

Недовольно сопя, Виктор Петрович для проформы посмотрел билет. Всё верно… Можно, конечно, еще последить, как он будет уезжать, кто его будет провожать. Вот он, билет-то, время отправления и номер вагона известны…

— Забирай! — Виктор Петрович протянул ему документы. — И больше не затевай у нас скандалов в этих заведениях… Всё понял?

Митя радостно кивнул. Сработало! И это не ускользнуло от внимания следователя. Что-то уж больно обрадовался… Хотя чего уж особенно плакать, если тебя отпускают из милиции.

Оставшись один, Чурилин какое-то время сидел неподвижно, бездумно глядя в окно.

Всё равно, что-то здесь не так… Он это смутно чувствовал, хотя не мог для себя сформулировать. Потом понял. Это же лежит на поверхности! В Баранова стреляли именно в тот день, когда он этого ожидал. То есть увидел этого малого и сразу решил: вот он, убийца его товарищей по отделению. Выследил, значит, скоро застрелит. Как и предыдущих… Так и получилось. Совпадение? Вряд ли. Ну, а насчет того, что стрелял именно Мишаков, Баранов все же ошибся. Иначе придется допустить еще одно совпадение: что у этого Мишакова, которого он, Чурилин, только что отпустил, есть двойник.

Чурилин выглянул в коридор. Баранов терпеливо сидел на прежнем месте.

— Виктор Петрович, зачем вы его отпустили? — спросил он, морщась от боли. — Это же тот самый! Говорю же, я признал его!

— Верно, Степан Матвеевич, вы видели его самого, но не видели того, кто в вас стрелял, — сказал Чурилин, пропуская Баранова в кабинет. — С чего вы решили, будто это именно он? У него железное алиби, понимаете?

— Да какое там алиби, — поморщился то ли от головной боли, то ли от бестолковости следователя по особо важным делам Баранов. — Специально так устроили, неужели непонятно?

— Вас извиняет только ваше состояние… — вздохнул Чурилин. — Если честно, мне самому никогда не нравились эти безукоризненные алиби… Но именно вчера этот малый попал в милицию. За полчаса до выстрела в вас. Это было возле Киевского вокзала, понимаете? Не на крыльях же он прилетел к вашему дому. Час ему, чтоб добраться до вас, надо? Обязательно… Если только дежурный по отделению, который мне это сообщил, не действовал с ним заодно… У вас нет случайно врагов в семьдесят пятом отделении, а, Степан Матвеевич?

— Да откуда им быть? — отмахнулся Баранов.

— Ну, может, вы что-нибудь не поделили в той же Чечне?

— Да нечего там было делить… — сказал Баранов. — «Духов» там на всех хватало.

— Извините, — буркнул Чурилин. — Это я так пошутил… Однако вернемся к прежнему. Вот если бы вы рассказали следствию про свои жгучие тайны, то избежали бы контузии.

Баранов ничего на это не ответил. Сразу замкнулся, уставившись куда-то вдаль.

И не ответит, подумал Чурилин.

— Обычно в старых романах мужчина отказывается отвечать, чтобы сберечь чью-то честь. Свою или женскую. Или слово, которое он кому-то дал. А только извините, Степан Матвеевич, не похожи вы на героя старого романа…

— Все, что возможно было вам сказать, я уже сказал, — пожал плечами Баранов, — добавить мне нечего. — Почему вы так запросто отпустили того, кто меня выслеживал, мне тоже непонятно… Может же такое быть, что он меня просто выслеживал. А стрелял другой. Может такое быть?

— Может, — согласился следователь. — Но поймите и другое. Где они, доказательства, что это именно он вас выслеживал? Я был вынужден его отпустить из-за недостатка улик. Или информации, которую вы упрямо скрываете… Ведь я бы мог вас допросить по всей форме. С протоколом. В присутствии вашего руководства.

— Это бы ничего не изменило, — угрюмо сказал Баранов. — Пусть хоть уволят.

Вполне сейчас соответствует своей фамилии, подумал Чурилин. Уперся — и ни в какую! Я просто обязан доложить о его поведении… А доложишь — тогда он упрется окончательно… Пожалуй, следует подождать. Тем более похоже на то, что причина молчать у него достаточно серьезная.

— И все-таки что-то ведь связывает вас всех: тех, кого уже убили, и вас, кого только ранили… Вы же понимаете, что идете на служебный проступок, не желая помогать следствию! Раз вы молчите, я тоже не могу больше молчать. Впрочем, мы уже это обсуждали…

Он махнул рукой. Отодвинулся вместе со стулом от стола. Все-таки в своем кабинете он чувствует себя куда увереннее.

— Ну, может, хоть что-то еще скажете? — спросил он. — Нельзя же так… В первый раз с таким встречаюсь, чтобы честный, профессиональный работник милиции отказывался говорить о том, что знает… И самое удивительное, что я вам в этом потворствую… пока потворствую. Все надеюсь, что образумитесь… Вот вы говорили, будто после вас убьют еще только одного. И на этом серия закончится… Но как мы тогда найдём вашего убийцу? Он ведь и вас, судя по всему, не оставит в покое. Если верить результатам баллистической экспертизы, стреляют из одной и той же винтовки. И по-видимому, один и тот же человек…

Пожалуй, сам теперь обо всем догадается, подумал Степан Матвеевич. Ну и пусть догадается — так даже лучше будет для всех. Но все равно от меня он больше ничего не услышит…

Чурилин в упор смотрел на ушедшего в себя милиционера. Нет, ничего путного от него сегодня не добьёшься…

— Ладно, идите, у вас, я вижу, голова разболелась от собственного же, кстати говоря, упрямства…

Вид у Баранова действительно был неважнецкий. Серое лицо, синие круги под глазами. Вид раскаявшегося грешника.

Оставшись один, Виктор Петрович некоторое время барабанил пальцами по столу, решая, ехать ли домой отсыпаться или… Нет, кое-что надо вовремя сделать. Потом будет поздно.

Он позвонил в прокуратуру.

— Зоя, это Чурилин… Генеральный у себя? Он меня не спрашивал? А кто из заместителей на месте? Я попрошу тебя не в службу, а в дружбу. Мне нужно разрешение на прослушивание телефонов сотрудника отделения милиции номер сорок четыре Степана Баранова и еще одной квартиры: Душанбинская, пять, квартира четырнадцать. Причем немедленно! Этим займутся ребята из моей группы, передай им… Да, и ещё. Также передай им, чтобы кто-нибудь завтра проследил за отъездом жителя города Сосновска Мишакова Дмитрия Константиновича, они его знают, с Казанского вокзала, поезд в одиннадцать сорок две, вагон девять, место седьмое… а вот номер поезда, каюсь, забыл…

Виктор Петрович немного кокетничал. Про его наблюдательность и зрительную память в следственном управлении ходили легенды.

— Так вот, передай, надо бы посмотреть, уедет ли на самом деле. И зафиксировать на видеокамеру, кто его будет провожать. А я, с твоего разрешения, пойду домой отсыпаться… Если что интересное появится, позвони мне в любое время…

Потом он подошел к окну и выглянул во двор. Попробуем спокойно разобраться, сказал он себе. Что всё-таки их всех вместе связывает — и погибших, и раненого Баранова, и кого-то еще, о ком я пока ничего не знаю…

Во-первых, время. Это, скорее всего, произошло до перехода погибшего лейтенанта Березина в другое отделение… То есть до шестнадцатого февраля сего года. Когда-то и каким-то образом они все могли быть вместе…

Теперь — место. Чечня, пожалуй, отпадает, поскольку Березин там никогда не был. А его застрелили из той же винтовки, что и остальных. Из неё же стреляли и в Баранова. Значит, связывает их что-то другое… Но что?

Тут у него одни домыслы. Баранов не похож на человека, способного на какое-то преступление… Отняли наркотики, продали сами и поделили выручку? Прецедент уже был… Года два назад. Потом этих милиционеров точно так же выслеживали наркоторговцы. И попытались убить. Тогда все обошлось, виновные сами во всем сознались, когда подпёрло.

Чёрт его знает… Главное, все люди семейные, положительные, в органах служат давно, характеризуются только с лучшей стороны.

Ладно, не стоит отвлекаться. Где и как они, отнюдь не друзья, во всяком случае, Березин с ними не дружил, могли собраться вместе? На каком-нибудь дежурстве, например. Еще не факт, между прочим, но проверить следует.

Он снял трубку и позвонил в сорок четвертое отделение.

— Это Чурилин, здравствуйте… — сказал он, когда ему ответил дежурный. — Я тут на Петровке… Полистайте, если не трудно, график нарядов, начиная… нет, прошу прощения, заканчивая шестнадцатым февраля. А начиная… ну, хотя бы с Нового года. Интересует меня вот что: где могли погибшие, а также Баранов, вчетвером дежурить? Понимаете, да? Да, чуть не забыл. Когда это найдете, посмотрите, пожалуйста, кто с ними был еще, если был. Я перезвоню попозже…

Он встал и походил по чужому кабинету. Прокуратура недалеко, рядом свой кабинет, но Виктор Петрович предпочитал сейчас поразмыслить в одиночестве… Он вообще любил работать один. И терпеть не мог эти коллективные размышления, так называемый мозговой штурм… Там, в управлении, сейчас трудятся члены его бригады. Все больше молодые, да ранние, у них, как всегда, много идей, и все они гениальные, но, как правило, уводящие в сторону…

Наверно, становлюсь стар, начинаю брюзжать, подумал он… Но сколько раз именно так уже и было, когда в одиночку удавалось сделать намного больше… Все-таки я кабинетный следователь, волк-одиночка, подумал про себя Виктор Петрович, хорошо это, или плохо, но это факт. И хоть привык работать у себя, но сейчас, в чужом кабинете, даже спокойнее…. Никто не звонит, никто не лезет со своими озарениями, не подозревая, что у меня своих полно.

Он позвонил жене:

— Ещё задержусь… нет, я на Петровке. Прячусь тут от своих шерлок Холмсов. Хоть можно спокойно подремать. Ничего, приду домой и отосплюсь…

— Он хотел уже было вешать трубку, но не так-то просто это было сделать. Он уже был не рад, что позвонил. Думал, ну пару-тройку минут, пока дежурный по отделению шарит по журналам, а жена, как назло, сыпала и сыпала словами, будто они сто лет не виделись — столько у нее накопилось новостей.

Извини, Катя, ко мне кто-то пришёл.

— Она обиженно замолчала. Привыкла за столько лет угадывать по интонации, когда он лукавит… Ну что ж, если по-другому нельзя, сама виновата.

И, едва положив трубку, он тут же набрал номер дежурного сорок четвертого отделения.

— Вот, товарищ следователь, кажется, нашёл… Значит, эта святая теперь троица, то есть Кравцов, Баранов и Петрунин, ходили в патруль в феврале этого года. Кравцов был старший.

— А Березин? Березин был с ними? — нетерпеливо перебил Чурилин. Его покоробила ерническая характеристика дежурного, данная погибшим товарищам.

— А Сашка Березин, царство ему небесное, был в тот день дежурным по отделению. Вот и всё… Больше они все вместе никогда не совпадали. Если только по двое в лучшем случае. Разве что после работы троили.

— Может, дружили? Рыбалка там, футбол…

— Какой там… Ну, разве что те, кто был в Чечне. Так Березин там не был, он вообще всегда был особняком… А так — рабочий день закончился, ноги еле таскаешь, и сразу домой, ко щам.

— Но у вас дежурят по четыре человека, — сказал Чурилин. — Значит, был и четвертый?

— Дежурим по-разному, — назидательно сказал дежурный. — По усиленному режиму или по обычному. В тот раз по усиленному.

— Кто у них был четвертым, там записано? Я же просил вас узнать.

— Сейчас… все сразу не упомнишь… Вот, Артикулов Анатолий. Как раз он был четвёртым.

— В тот день были приводы? — спросил Чурилин, кивая и записывая.

— Сейчас посмотрю… Да так, по мелочи. Трое азеров, в смысле азербайджанцев. Ну это обычно, если дежурим возле рынка… Больше никого, а что?

— Фамилии этих задержанных есть?

— Сейчас… Я за вами не успеваю… Значит, пишите! Исмаилов Гасан, торговец. Мешади, тоже Исмаилов, его брат… Потом, наоборот, Гасанов Новруз. Приехали его, то есть Гасана, навестить… Потом Кравцов их отпустил, проведя воспитательную беседу насчёт режима пребывания в столице Российской Федерации и сделав последнее предупреждение по поводу регистрации, а также просрочки разрешения на торговлю… Вот всё, что здесь есть. Негусто, конечно. А что, не так что-нибудь?

— Всё так… — пробормотал Виктор Петрович, заканчивая разговор, потом положил трубку, достал термос с чаем и бутерброды, с утра заготовленные женой. Не мешало бы подкрепиться… Потом спохватился и снова позвонил в свое управление.

— Зоечка, — сказал он извиняющимся голосом и с набитым ртом. — Совсем забыл… Может, несущественно, но на всякий случай. Мало ли… Там прошла моя заявка на прослушивание? Ещё нет… Ну можно так работать, я спрашиваю? Да не тебя спрашиваю, конечно… Тогда добавь туда еще одного, на всякий случай. Значит, сотрудник того же сорок четвертого отделения Анатолий Артикулов. Отчества не знаю… Не думаю, что с такой фамилией их в этом отделении много. Пусть мои ребята найдут его домашний… И послушают. Им тоже надо чем-то заняться. А так меня ни для кого нет. Поняла? Ну и умница.

 

Глава 9

Валета арестовали рано утром, когда он ещё спал. Дверь взломали, ворвались трое омоновцев в чёрных масках, свалили, скрутили. Вместе с понятыми быстро произвели обыск, потом стали копать в саду и с ходу, будто знали, где искать, нашли пистолет ТТ и снайперскую винтовку.

Валет лежал носом в пол, с заломленными назад руками. Он ничего не понимал. Павел Романович должен был заранее предупредить. Он же обещал…

Утешало лишь то, что его все равно должны доставить к Каморину. Там все разъяснится…

Но на допрос его доставили к другому следователю — из областной прокуратуры, и только на второй день, когда готовы были результаты дактилоскопии и баллистической экспертизы.

— Так что, Агапов Валентин Иванович, будем отпираться?

Следователь был молод, худощав, смотрел с торжествующим презрением.

— Винтовку и пистолет подложили, — пробормотал Валет, пряча глаза. — Мне их один кореш предлагал купить, дал, сука, подержать, я отказался: зачем они мне?.. А он, гнида, после закопал у меня, подкинул, значит…

Следователь смотрел насмешливо и изучающе.

— Хоть бы поостроумнее что-нибудь придумали, Агапов! Какой еще кореш, если на оружии только ваши отпечатки.

— Значит, он свои стёр, — растерянно пробубнил Валет.

— Свои стер, а ваши оставил? — продолжал измываться следователь. — И как это ему удалось?..

— А, вспомнил, он в перчатках был, — сказал Валет.

— Хотите сказать, что, когда он протягивал вам винтовку, из которой были убиты заслуженные люди, его руки были в перчатках?

— Ну, зима же… — пожал плечами Валет. — Мороз стоял сильный…

— А вы, значит, брали это оружие при сильном морозе голыми руками? — потешался следователь. — А языком лизать его не пробовали?.. Вот что, Агапов, советую пригласить адвоката. Просто бред какой-то несете… А пока что распишитесь в ваших показаниях, вот здесь и здесь.

Где же Павел Романович, тоскливо думал Валет, расписываясь там, где показал следователь.

Каморин появился только на вторые сутки, присутствуя на допросе вместе со следователем облпрокурату-ры. Вопросов задавал немного и сам казался несколько растерянным. Адвокат, которого братки нашли довольно быстро, больше качал головой, читая протоколы первых допросов.

— За что вы их убивали, Агапов? — спросил Каморин. — Что плохого вам сделали эти старые люди? А этот врач «скорой»? Вы хоть осознаете, что вы натворили? — Голос его при этом дрогнул.

— Да понимает он всё! — сказал молодой следователь, чья фамилия, оказывается, была Злобин. — Всё он прекрасно понимает!

Адвокат, старый, рыхлый еврей Замойский, считавшийся лучшим в Сосновске, посмотрел на него поверх очков, оторвавшись от чтения.

— Я протестую против такой формы ведения допроса, Олег Сергеевич! — прохрипел он. — И буду настаивать, чтобы моему подзащитному сначала была сделана психиатрическая экспертиза.

— От этого он никуда не денется, — сказал Каморин, пристально посмотрев на подследственного.

Ну слава те, облегченно подумал Валет. Вот оно, то самое, о чем они договаривались. И о чем, возможно, Павел Романович успел договориться с адвокатом.

— Тогда прервем допрос, — пожал плечами Злобин. — И отправим его к нам, в Челябинск… Но если окажешься вменяемым… — Он потряс протоколом прошлого допроса перед лицом Валета. — Ответишь по полной программе! Ты понял?

— Это давление на подозреваемого! — снова сказал, как прокашлялся, Замойский.

Злобин только отмахнулся:

— Ваше право… Просто невозможно промолчать, глядя на этого монстра…

— Полегче, — сказал ему вполголоса Каморин. — Потом на суде он скажет, будто мы его запугивали.

И снова пристально посмотрел на Валета.

— Вам, Павел Романович, все карты в руки, — сказал Злобин, когда подследственного увели и адвокат последовал за ним. — Просто нет слов, до сих пор не можем понять, как вы его вычислили.

— Всё в материалах предварительного следствия, — сухо сказал Каморин. — С которым, судя по всему, вы плохо ознакомились…

— Просто не было времени… — развёл руками Злобин. — Всё быстрей, быстрей… На контроле министра. Сорвали с одного, бросили на другое. Знаете, как это бывает в запарке. Но его расколоть ничего не стоит. Видимо, не ожидал, что попадётся. И никак не придёт в себя. Полная уверенность в своей безнаказанности и неуловимости. Как будто атрофирован инстинкт само сохранения… Откуда это у него? Такое впечатление, что вы застали его врасплох…

— А откуда у вас эта самоуверенность, Олег Сергеевич? — спросил Каморин. — Чему уж так радоваться? Несчастный парень. Наверно, не менее несчастен, чем те, кого он застрелил. Вы хоть знаете, что он прошёл Чечню, где был награжден? Что был там ранен и у него одни благодарности за участие в боях? А вернулся — оказался никому не нужен… И в результате попал в руки подонков, предложивших ему заняться тем, что у него лучше всего получается… А вы уже все за всех решили. В том числе за суд.

— Думаете, его чеченские подвиги зачтутся при вынесении приговора? — спросил притихший Злобин.

— Ничего я не думаю… — сказал Каморин, поднимаясь и давая понять, что разговор закончен.

— Пожалуй, скажу там у себя, что вы вполне можете обойтись без меня, — сказал Злобин, подумав. — Ну что я буду путаться у вас под ногами…

Каморин промолчал. Запер дело в сейф. Вопросительно посмотрел на Злобина.

— Всё понял, — сказал тот. — Не буду больше мешать. До завтра.

Вечером Каморин пришёл к Нине на «Скорую». Остановился в дверях, увидев ее некогда прямую, теперь согнутую спину над столом. Почувствовав его взгляд, она обернулась.

— Я его нашёл, — сказал Каморин, — нашёл этого маньяка. Или подонка, не знаю, как сказать.

Все присутствующие замерли, глядя на него. Нина поднялась с места.

С минуту смотрела на него, будто онемела.

— Нашёл… — повторила она, как эхо.

— Да, да, как и обещал, — кивнул Каморин. — Это Агапов Валентин. Недавно вернулся из Чечни. Тот самый, наш герой, про него писали.

— Это он убивал их всех — Колю, Ефима Григорьевича, Сиротина?.. — спросил кто-то.

— Да, — сказал он. — Именно так.

Все так же неотрывно глядя на него, Нина подошла к нему близко, так близко, как уже давно не подходила, и заглянула в глаза и потом положила ему руки на плечи. Присутствующие, понимающе переглядываясь, начали потихоньку один за другим выходить из комнаты.

— Паша… что ж ты раньше… когда Коля был ещё жив? — прошептала она, обвила его шею руками и заплакала, прижавшись лицом к его груди.

— Не успел, — сказал он. — Никто про него не мог даже подумать. Но если бы не ты, не твоё горе…

— Что ж ты раньше… Паша, милый, столько хороших людей погибло. — Она вдруг отстранилась, испуганно посмотрела ему в глаза. — Наверно, он был не один, теперь тебе будут мстить, да?

— Пусть кто попробует, — сказал он. — За меня не бойся… Я заговорённый.

А сам гладил ее плечи, спину, вспоминая ее полузабытое хрупкое тело. Она приняла его ласку скованно, напряженно, но рук его не отталкивала — он сам отстранился от нее… Тем более что комната вдруг начала заполняться людьми — все больше незнакомыми.

— Павел Романович, — сказал главврач, заведующий станцией «Скорой помощи», — спасибо вам! За всё спасибо! Если бы вы знали, какой страх пережил наш город, от которого вы его избавили!

— Просто нет слов, — говорил кто-то, — неужели этот кошмар закончился, Павел Романович…

— Пусть Нина не обижается, но я вас сейчас прямо при ней расцелую! — На шее Каморина повисла какая-то женщина-врач.

— Господи… — крестилась старуха санитарка в белом халате. — Ну чистый Бова-королевич! Избавил всех от Змея Горыныча…

И тоже пустила слезу.

Каморин растерянно кивал, отвечал, благодарил, стараясь при этом не смотреть на Нину. Она стояла в стороне, оттесненная всеобщей признательностью, и задумчиво смотрела на него. Он вдруг понял, что так долго это не сможет продолжаться… Он просто не выдержит. Сорвётся наконец, даст фальшивую ноту. Ему стоила огромного нервного напряжения вся эта им самим созданная инсценировка, которая теперь развивалась независимо от его воли и затягивала его всё дальше в водоворот непредсказуемых последствий.

— Извините, надо идти, меня ждут… — сказал он, боясь, что всё, сейчас он не выдержит. Он уже не мог смотреть Нине в глаза, отводил их в сторону, как если бы она могла в них что-то прочитать.

— Ну уж позвольте себе хоть сегодня никуда не торопиться… — Женщины так и стреляли глазами то в его сторону, то в сторону Нины, удерживая его за руки.

— Ниночка, не стой, приглашай человека, видишь, Павел Романович стесняется, ждет, что ты скажешь… Хоть чайку с нами попить бы остались. А то и винца… Колю бы лишний раз помянуть, а? Ну пожалуйста…

— Останься, — сказала ему Нина. — Хоть ненамного…

Он посмотрел на часы. Скоро должны увозить Валета. Надо, чтобы Валет до самого конца верил, что все идет, как запланировано. Что он, Каморин, как и обещал, организует ему побег. Иначе Валет впадёт в панику. Перестанет ему, Каморину, верить, как верил до сих пор, и тогда ему крышка… Нет, здесь оставаться нельзя ни на минуту. Нельзя и расслабляться, как он позволил себе сейчас. И вот результат: чуть расслабился, как сразу же почувствовал, чего все это ему стоит.

— Надо идти, — сказал он Нине, — меня ждут.

Она внимательно на него посмотрела, согласно кивнула. Замечательная из нее жена, подумал он. Даже слишком. Так и будет вздыхать по своему Коле.

* * *

Валета вывели во двор СИЗО в наручниках. Следом спешно выбежал Злобин и сел в кабину водителя. Валет пошарил вокруг взглядом, увидел Каморина и сразу успокоился — порядок. А то уж Бог знает что пришло в голову.

Каморин смотрел ему вслед бесстрастно, как бы не видя. Потом, когда за Валетом и конвойными закрылась дверь фургона, вышел со двора. Главное, он увидел сейчас, как изменилось выражение лица Валета. Валет продолжал ему верить и на него надеяться.

…Он сел в свой «жигуль» возле суда и оглянулся. Кажется, никто не обращает на него внимания. Вот это и плохо, что никто… Как докажешь потом алиби? Если, конечно, возникнет необходимость… Он посигналил. К окну подошла Светочка Абросимова, секретарь суда, юная и цветущая, всегда смотревшая на него с детским восторгом. Он сделал ей знак, чтобы выглянула в форточку.

— Что случилось, Павел Романович?

— Слушай, я забыл там одну выписку из протокола следствия по делу Агапова. Не в службу, а в дружбу, вынеси, пожалуйста. Прямо в общей папке.

— А что мне за это будет? — игриво спросила она.

— Будет, будет, вот съезжу в Челябу, отвезу бумаги, привезу тебе гостинцев.

— Я что, маленькая? — деланно надулась она.

— Слушай, нет времени. Мне ещё придётся заехать в авторемонт на улице Серова, мне там обещали шипованную резину, а то все покрышки по нынешним гололедём сжевало. А потом ещё до Челябы гнать. Так что только к ночи вернусь… Но ты жди!

Так оно и было на самом деле. Заехать на улицу Серова надо обязательно — пусть его там видят! Возьмет резину и погонит напрямую за «воронком», в котором везут Валета… Он должен успеть догнать их до моста! Иначе потом все неимоверно осложнится…

— Вы там поосторожней, Павел Романович! На шоссе лёд — как стёкло, — крикнула она, и это, конечно, все слышали… Вот и хорошо, что лёд, хорошо, что все слышали, подумал он.

Он, как всегда, рассчитал все верно. До минуты. Дорога была на удивление пустынна, машин на ней — ни встречных, ни попутных — почти не видать, и, может быть, как раз потому он сразу приметил в сумеречной по-зимнему дали фургон, что перевозил Валета…

Каморин прибавил ходу, стараясь на всякий случай идти по правой полосе, чтобы его не заметили в зеркало заднего обзора… А если бы и заметили, то не сразу.

Он плавно, не торопясь подкатил к «воронку»… Впереди был поворот на мост через реку Миасс. Самое ответственное место… Он достал припасенный для такого вот крайнего случая ствол — не табельного «Макарова», а мощный ТТ — и ухитрился, зажав его одной рукой, навернуть на ствол глушитель — мало ли что… На всякий случай… И еще раз оглянулся назад. Шоссе было пустынно. А хоть бы кто и ехал, может, так даже и лучше бы получилось — со свидетелями… Он снял ТТ с предохранителя…

Вот и поворот. Он опустил стекло, выставил руку с пистолетом, стараясь прицелиться в правый скат. Как неудобно левой-то рукой! Как только машина впереди начала чуть крениться на повороте, он выстрелил. Шина лопнула, и «воронок» тут же перевернуло. Юзом заскользив на боку в сторону моста, фургон протаранил ограждение, а потом грохнулся вниз…

Лед треснул, образовалась огромная полынья, в которую медленно, но верно затягивало машину со всем ее содержимым…

Каморин оглянулся. Шоссе по-прежнему было пустынно, хотя как раз теперь самое время было бы и объявиться свидетелям… Он уже совсем было собирался уезжать, как вдруг, бросив под мост последний взгляд, заметил в сгущающихся сумерках, как в полынье возникла одна человеческая голова, потом вторая.

Выругавшись, он остановил машину и сбежал вниз под мост, снова снимая пистолет с предохранителя.

— Помогите! — заорала чья-то голова, и он узнал голос Валета.

Каморин осторожно спустился на лёд, едва ли не к самой полынье. Увиденное поразило его. Валет пытался удержаться на поверхности сам и поддерживал из последних сил следователя Злобина, окончательно обессиленного и уже пускавшего пузыри…

— Павел Романович! — Валет узнал Каморина и даже хотел взмахнуть рукой, едва не выпустив Злобина. Потом попытался взвалиться грудью на кромку льдины, но она обломилась под его тяжестью.

Глаза Каморина встретились с его вытаращенными, полными ужаса глазами.

— Павел Романович… — Валет закашлялся от по павшей в рот воды, замахал рукой, но Злобина не отпускал. Возможно, полагал, что за спасение следователя ему скостят срок…

Вот идиот, подумал Каморин и снова оглянулся. Отсюда, с реки, шоссе уже не было видно, но свет от едущей со стороны Челябинска машины отсюда, снизу, заметен был хорошо.

Он выстрелил Валету в голову, стараясь при этом не видеть его глаз. Для Злобина пуля уже не понадобилась.

Потом Павел Романович быстро взобрался наверх. Грузовик, шедший со стороны Челябинска, был уже рядом. Каморин замахал руками, чтобы его остановить. Но водитель уже и сам притормаживал, заметив снесенное ограждение и полынью под мостом.

Пожилой шофёр в чёрном овчинном тулупе вылез из машины, вопросительно посмотрел на Каморина.

— Вот сколько говорить им, — выругался он. — Мост-то старый… Это разве ограждение? Вот сколько здесь зимой езжу…

Он прервал вступление, глядя на молчавшего Каморина.

— Прямо на моих глазах, представляешь? — сказал Павел Романович. — И никто не выплыл…

— Да где тут, — вздохнул водитель. — С такой-то высоты.

— На бок перевернулся и прямо в ограждение врезался, — продолжал Каморин. — И хоть бы кто крикнул.

— Надо бы в милицию сообщить, — неуверенно сказал водитель.

— Считай, что уже сообщил, — усмехнулся Каморин. И, достав свое удостоверение, сунул ему под нос. — Я прямо сейчас оформлю протокол о том, что мы видели, и все там зафиксируем и распишемся.

— А что я видел? — приоткрыл рот водитель.

Каморин не ответил. Только достал из кейса бумагу и положил её на капот своей машины.

— Фамилия? — спросил он.

— А чего фамилия, я ведь чего видел? — пожал тот плечами. — Ну видел, будто ограждение кто-то снёс…

— Полынью видишь? — спокойно спросил Андрей Романович.

— Ну, вижу, — тоскливо сказал водитель. Ему, видно, не хотелось идти в свидетели. Значит, не хочет светиться. Значит, рыльце в пушку. Значит, будет помалкивать… Находка, а не свидетель.

— Так видишь полынью? — еще раз спросил Каморин, еле сдерживая себя (так и врезал бы по ушам этому тугодуму!).

— Ну, вижу…

— Тебя же никто ни в чем не винит. Я видел то же самое, что и ты. Вот об этом мы с тобой и распишемся.

Тот почесал в затылке, сдвинув для этого на глаза старый, видавший виды треух.

— Пиши, — сказал он, рубанув воздух ладонью. — Нефедов моя фамилия. Акентий Федулович.

— Нет, если сомневаешься, мы можем прямо сейчас доехать до ближайшего поста ГАИ… — сказал Каморин. — И там тебе разъяснят.

— Разъясняли уже… — махнул тот рукой. — Чуть без порток не остался. Ну где расписываться?

Кивнув ему, Павел Романович быстро дописал протокол.

— На, прочти, прежце чем подписать, а то скажешь потом… — Он протянул листок Нефедову.

Тот, крякнув, достал из дальнего кармана очки. В них он сразу стал похож на многочадного батюшку из бедного прихода.

— Только я не видел никакого фургона, — сказал Нефедов.

— Какая разница, зато я видел, — поморщился Каморин. — Ну и зануда ты, Акентий Федулович. Как только с тобой жена живёт… Не пишется два разных протокола по одному событию, понятно тебе? А вот если станут в ГАИ спрашивать — скажешь всё, как есть… А я действительно видел, он впереди меня гнал. А когда подъехал — он уже свалился… Ну что? — спросил он, решив, что немного припугнуть свидетеля делу не помешает. — Кому ГАИ поверит, в случае чего, мне или тебе? И еще припишут, что скрываешь информацию. Тоже не здорово получится.

Кряхтя и вздыхая, Нефедов расписался.

— И адрес с телефоном не забудь, — сказал Каморин. — Ну вот, другой разговор.

 

Глава 10

Валера Пирожников проснулся около двух часов дня. Сначала попытался понять, где он и кто с ним в постели… Оказалось, неизвестно где и какая-то рыжеволосая девица, отвернувшаяся лицом к стене. Рыжих он как раз не любил. Просто терпеть не мог их молочно-белую кожу с этими рыжими веснушками. Хотел вспомнить, где он мог ее видеть, или понять, кто ее подложил либо как она вообще оказалась рядом, да так и не вспомнил. ж Потом решил рассмотреть её лицо.

Для этого даму пришлось толкнуть в бок. Она заворочалась, застонала, сказала что-то нечленораздельное, похоже, выругалась. Он толкнул ещё раз.

— Ну Петенька, ну хватит, дай хоть утром поспать. Всю ночь ведь не давал… — и снова засопела.

Валера подскочил и дико огляделся. Огромная мрачная комната с высоким, как в храме, потолком, с огромной мрачной мебелью пятидесятых годов, все больше в пыльных, темных чехлах. И столь же огромные картины. На одной, висевшей прямо перед глазами, охотники нордического вида в звериных шкурах загоняли в болото несчастного кабана, обливавшегося кровью, с выпученным глазом, помутневшим от смертельного страха, а на втором плане их полногрудые подруги, не теряя времени, кипятили воду на костре.

И ещё висела картина, изображавшая Парад Победы на Красной площади.

Куда я попал, тоскливо подумал Валера и вдруг почувствовал, что на него смотрит кто-то.

Обернувшись, он увидел старенького генерала, показавшегося ему карликом в этом жилище для Гулливера, в мундире с золотыми погонами и с целым иконостасом орденов на груди. Карликовый генерал опирался на инкрустированную трость, без которой он, наверно, просто бы рухнул под тяжестью своих наград.

— Лялечка, это — кто? — сурово спросил генерал, возмущённо тряся вторым подбородком и приложив к уху руку.

— Дед, это Петечка Силуянов, я же вас знакомила, его папа скоро будет послом в Индонезии, — громко сказала девица, оставаясь в той же позе. — Дадите вы мне сегодня поспать или нет?

— Я без очков и потому не сразу узнал, — прошамкал генерал, не отрывая руку от уха. — Я только хотел сказать, что у тебя в последнее время появилось много хороших знакомых. А молодому человеку, судя по всему, очень хочется в уборную. Вы не стесняйтесь, организм надо вовремя освобождать от шлаков и ненужного балласта, в котором размножаются гнилостные бактерии.

Куда я попал, тоскливо подумал Пирожников, послушно поднимаясь с огромной, под стать комнате, постели.

Прикрыв обеими руками причинное место, он последовал за генералом через анфиладу таких же больших, темных комнат с зашторенными окнами, которым, казалось, не будет конца. И очутился наконец еще в одной, такой же большой, в которой уже ничего не было, кроме унитаза и биде, причем унитаз гордо возвышался как раз посредине комнаты, прямо на старинном дубовом паркете.

— Не забудьте, Петя, спустить воду и выключить свет, когда все закончите, — строго сказал генерал. — И не торопитесь. Это надо делать спокойно, без внутреннего напряжения и стараясь ни о чем не думать. Вы умеете пользоваться биде?

Пирожников кивнул, дрожа от холода и безысходности.

— Пусть ваш кишечник освободится сам. Не надо ему в этом помогать. И потом очень важно тщательно промыть промежность и протереть задний проход туалетной бумагой фирмы «Ринке». Я приобретаю только эту бумагу и вам настоятельно рекомендую. Я проделываю эту процедуру каждый раз и потому, как видите, избежал всех тех болезней, которыми страдают мои сверстники. А что вы так дрожите? Это вы от страха или замерзли? Посмотрите на меня. Я никого никогда не боялся, а холод помог мне хорошо сохраниться. Почему я вам это рассказываю? Всё-таки вы будущий муж моей внучки Ляли, а я должен беспокоиться о здоровье моих потомков. Что?

Закончив монолог, он приложил руку к уху, потом закрыл за Валерой дверь, задвижка которой подозрительно громко щелкнула.

Пирожников, съежившись, одиноко сидел на унитазе и все старался вспомнить вчерашнее. Как будто ничего особенного себе не позволял. Ничего лишнего. Все было, как всегда. Но влипать, как сегодня, ему еще не приходилось. Либо чьи-то интриги, либо злосчастное стечение обстоятельств… Положение идиотское; судя по времени, он давно уже должен сидеть на правлении банка, куда сегодня впервые заявится этот уголовник Седов…

Но выход искать надо. Для начала хорошо бы найти брюки и успеть их надеть, прежде чем генеральская внучка, которой он своими домогательствами будто бы не давал спать всю ночь, не обнаружит подмену.

Потом Пирожников, поплутав, как в лесу, по многочисленным полутемным комнатам и совсем уже было собравшись звать на помощь, неожиданно попал, открыв очередную дверь, в ту самую спальню с огромной кроватью, где, к своему облегчению, увидел помимо Ляли и её дедушки-генерала знакомое лицо — Игоря Андреевича Хлестова — и тотчас вспомнил, наконец, как вчера все было…

Все трое сидели с ногами на неубранной постели, предназначенной, видимо, для очень группового секса, и ели руками из общей литровой банки черную икру, запивая ее шампанским. Причем внучка заслуженного военачальника даже и не думала одеваться.

Увидев Пирожникова, все трое прекратили трапезу, при этом дедушка и внучка изумлённо на него уставились.

— Вы знакомы? — первым спросил Игорь Андреевич, едва не поперхнувшись.

— Нет, — сказала Ляля, спешно прикрыв простыней свою бледную, в веснушках наготу. — А кто это?

— Молодой человек, вы как сюда попали в таком виде? — грозно спросил генерал.

— Ну как же, — покачал головой Игорь Андреевич, — как же так, Лялечка! Это Пирожников Валерий Эдуардович, с которым ты вчера настоятельно просила меня познакомить на презентации книги стихов всеми нами уважаемого помощника премьер-министра по экологическим проблемам. После второго тоста вы с Валерой по-английски удалились, и все с завистью смотрели вам вслед… Уже забыла?

— Где твой жених Петя Силуянов, с которым ты меня снова только что познакомила? — приложил руку к уху генерал.

— Наверно, заблудился в туалете, куда ты его препроводил, — пожала она голыми плечами, покрытыми синяками и веснушками, а сама, сощурясь, все оглядывала, похоже, узнавая своё вчерашнее приобретение, трясущееся от холода в огромных дверях, похожих на крепостные ворота.

— Не могли бы вы отвернуться, пока я оденусь… — сказал ей Пирожников, клацая зубами.

Она ничего не ответила, а продолжала все так же в упор его разглядывать, пока он спешно одевался, по-видимому восстанавливая подробности того, что было с ней прошедшей ночью.

— Ну, припоминаете? — спросил Хлестов, приканчивая икру, пока другие напрягали память. — Вчера, в Доме журналистов… Ну? Валерий Эдуардович ещё восхитился твоим колье от Картье…

— Уж не хочешь ли ты этим сказать, что именно с ним я сегодня спала? — удивилась Ляля, пренебрежительно глядя на Пирожникова.

— Вот этого я как раз не могу утверждать, — учтиво склонил голову Игорь Андреевич, отчего его вечносальные крашеные волосы тяжело свесились набок.

— Спасибо за всё, — сказал Пирожников, вместе с брюками снова обретя былую уверенность. — Но мне надо уже идти… — С этими словами он вопросительно уставился на Лялю, по-прежнему остававшуюся неглиже, несмотря на холод в комнате.

Ляля не ответила. Только чуть приподняла брови. А она ничего, торопливо подумал Пирожников, посмотрев на часы, размером с башенные, в другой раз бы не прочь… Но только не сегодня.

— Он знает, куда пропал твой Петя? — снова спросил генерал внучку.

— Да отстань ты со своим Петей, — крикнула она ему в самое ухо. — Его по-другому зовут, он Валера.

— По-моему, он тоже ничего, — сказал дедушка.

Когда они выбрались наконец из этого гостеприимного дома, Пирожников еще не придумал, как отделаться от назойливого Хлестова.

— Она тебе не понравилась? — допытывался Игорь Андреевич, уютно устроившись на комфортабельном сиденье «пежо» Валерия Пирожникова. — Я думал — вы поладите. У нас с ней медовый месяц продолжался всего-то две недели. К тому времени мои сексуальные проблемы благополучно разрешились сами собой и естественным образом.

— Хочешь сказать, мы теперь молочные братья? — покосился на него Пирожников.

— Ты имеешь что-то против? — удивился Игорь Андреевич.

— Нет, но надо хотя бы предупреждать… — пожал плечами Валерий Эдуардович.

— Словом, пока ей что-то обещаешь, она согласна на всё. Разок спела у меня по московскому каналу, потолкалась в окружении Аллы, переспала с какими-то знаменитостями и всем осталась довольна. Только потребовала, чтобы я ее свел с кем-нибудь из банковского мира, и тогда она меня отпустит по-хорошему…

— И тут подвернулся я… — понимающе кивнул Пирожников, отчего голова снова разболелась.

— Но тебе, я ведь знаю твою половую ориентацию, тебе ведь всегда нравились бабы такого сорта… Такие, знаешь, чтобы выпирало где надо, здесь и здесь. Валера, мы ж с тобой столько друг друга знаем, мы нормальные пацаны, почему бы нам не пересечься на одной бабе?

— Ничего ты не знаешь, — поморщился Валерий Эдуардович то ли от неприятного запаха изо рта Игоря Андреевича, то ли от головной боли, которую тот доставлял своими разговорами. — Притом она рыжая, — добавил он.

— Ну да, там был полумрак и специфическое освещение, — согласился Хлестов. — Поэтому ты не успел разглядеть её масть. Но зато ты наверняка разглядел её квартиру. Настоящая, сталинская… Сделаешь евроремонт и можешь водить других баб за милую душу через чёрный ход, она их никогда не увидит…

— Сколько там всего комнат? — поинтересовался Валерий Эдуардович.

— Боюсь, этого никто не знает, — покачал головой Хлестов. — Товарищ Сталин подарил этот дом, построенный пленными немцами в конце сороковых, своим маршалам и особо отличившимся генералам. Когда полководцы благополучно состарились, они вспоминали уже не столько свои битвы, сколько парады и до хрипоты спорили, подсчитывая, в чью честь было произведено больше артиллерийских залпов салюта, согласно приказу Верховного… В конце концов, когда молодые жёны сбежали от этих старых зануд с их же адъютантами и с порученцами, наши видные военачальники от тоски и одиночества, усугубленных переключением общественного внимания на героев послевоенных пятилеток, решили съехаться, прорубив стены, разделяющие их квартиры. Отчего на каждом этаже образовалось нечто вроде гигантской коммуналки. На Лялином этаже все давно померли, Лялин дед остался там один, и она, не будь дура, переехала жить к нему в ожидании, что он эту гигантскую квартиру приватизирует, а ей отпишет в своем завещании со всем трофейным барахлом, оставшимся ему от умерших товарищей по оружию. Он поставил единственное условие: она должна немедля выйти замуж, родив ему правнука. На худой конец — правнучку. Бзик у него такой, понимаешь? Зарок дал: пока не увидит свидетельства о рождении правнука, Ляля не увидит свидетельства о его смерти.

— Круто, — задумчиво сказал Пирожников. — Хочешь сказать, эти картины, мебель…

— Были взяты в качестве трофеев и в счёт репараций у поверженной Германии, — азартно перебил его Хлестов. — Ну, как те фильмы, на которые я бегал в детстве, когда мне ещё не было шестнадцати, а твои родители о существовании друг друга даже не подозревали…

— Так, с этим теперь всё понятно, — сказал Пирожников, следя за дорогой, где по всем признакам вот-вот должна была образоваться пробка. — А от меня-то ты чего ждешь взамен? Ты ведь не просто так мне все это устроил, верно?

— Ты подожди, — замотал головой увлеченный Хлестов. — Боюсь, ты при всем своем воображении не до конца понял и оценил все перспективы, которые перед тобой открываются! Такую квартирку, да в таком месте, сдать инофирме… — Он даже зажмурился, представив приятные последствия такого решения. — А ещё лучше иностранному банку…

— Тебе-то от этого какая польза? — снова перебил Валерий Эдуардович.

— Все то же… — вздохнул Хлестов. — Кредит. В котором мне отказал Наум Семенович.

Пирожников не ответил. Он внимательно следил за дорогой, опасаясь, что не успеет проскочить становившуюся все более серьезной пробку. Это означало, что придется еще минут сорок торчать в одном замкнутом пространстве вместе с Хлестовым, чей запах изо рта, кажется, не могли бы перебить даже выхлопные газы.

Впрочем, на правление он так и так опоздал, а давать там какие-то объяснения не хотелось… До завтра что-нибудь придумает. И кстати, если бы был нужен — давно бы позвонили в машину по мобильному. Хотя не исключено, что звонили, и не раз, пока он отсыпался в той гигантской квартире с рыжеволосой внучкой впавшего в маразм полководца, ожидавшего от нее правнучку…

Но в Предложении Хлестова что-то есть. И в рыженькой внучке — тоже. Он не помнит особых восторгов, испытанных с ней этой ночью, но не в них суть.

Суть — в квартире. Хлестов поначалу делал вид, будто отрывает квартиру от себя. Вместе с веснушчатой телкой. Пока не проговорился, что и телка ему ни к чему.

Как в том анекдоте. Стрела Ивана-царевича, заждавшегося трона, упала в болото рядом с лягушкой. «Возьми меня, Ваня, — сказала она, — я стану молодой и красивой…» — «Ты мне как говорящая лягушка куда интересней», — грустно ответил постаревший царевич…

— А с чего, с каких таких капиталов я могу тебе ссудить? — раздраженно спросил Валера, когда окончательно убедился, что из пробки ему не выбраться. Обложили со всех сторон, и, как назло, одни грузовики да автобусы с чадящими двигателями. — Не хуже меня знаешь состояние нашего банка. Наумчик тебе всё объяснил.

— А пирамидка твоя? — ласково спросил Игорь Андреевич. — Разве плохой капиталец? Ты везде кричишь, в духе времени, будто потерпел финансовый крах, и правильно делаешь… Но, слышал я, проценты возвращаешь кое-кому, не властелинам наших дум и чаяний, конечно, они-то подождут. Они, гуманисты наши, всегда посочувствуют и войдут в твое плачевное положение… А вот начальничкам-то бывшим своим из органов, поди, до сих пор отстегиваешь положенное, как в прежние времена?.. Что смотришь? Откуда знаю, хочешь спросить? Да вот знаю, выходит.

— Мне это неинтересно… — поморщился Валерий Эдуардович. — Ты мне другое скажи: сколько, на сколько и какой процент.

— А с чего вдруг ты таким добреньким стал? — поднял подкрашенные брови Игорь Андреевич. — Давай уж начистоту. Положил-таки глаз на Лялечку и ее жилплощадь, а? Не знаешь теперь, как и отблагодарить, так прикажешь тебя понимать?

— Ладно, давай начистоту, — согласился Валера, сняв руки с руля. — Мне на самом деле интересно, от кого ты это узнал.

— И если я, наплевав на свои принципы, на данное мной слово, скажу тебе…

— Брось, ты давно на них наплевал, — усмехнулся Валерий Эдуардович. — Ты их давно конвертировал, иначе говоря. Итак, назови свою цену.

— Пятьсот тысяч на три месяца под три процента.

Валера присвистнул.

— Такие деньги как раз три месяца собирать надо. И процент… За таким процентом в сберкассу обращайся.

— Кто знает, может, информация моя того стоит, — многозначительно произнёс Хлестов.

— Смотря кого назовёшь, — пожал плечами Пирожников. — Да я еще и не знаю, можно ли это проверить…

— Но проценты-то ты кое-кому платишь, верно? — наседал Хлестов. — Не всем. Только откуда бы я узнал, если бы кое-кто из получающих мне об этом не сообщил?

— Допустим… — неопределенно сказал Пирожников, снова положив руки на руль. — Но, узнав правдивую информацию от одного, ничего не значащего, ты вполне можешь свалить все на другого, на того, за кого я должен заплатить больше… Разве нет?

Игорь Андреевич развёл руками.

— Могу, но не стану. Вот тебе мое слово, — произнёс он важно.

— Негусто, — усмехнулся Валерий Эдуардович. — Хорошо бы что-нибудь посущественнее.

— Существенно, Валерочка, то, что, слегка прижав этого весьма значительного в Москве человека, чья подпись стоит сорок тысяч баксов, ты с лихвой сможешь возместить свои затраты на меня.

— Если останусь жив, — кивнул Пирожников. — Ну вот ты и проговорился. Уж мне ли не знать, чья подпись в Москве сколько стоит. Во-первых, он не из органов, не так ли? Вычислю его сам, как ты понимаешь…

Хлестов побледнел.

— Язык мой — друг твой, — простонал он. — Но ты ведь понял теперь, что я сказал правду?

— Пожалуй, — согласился Пирожников. — Одно непонятно. Почему он рассказал об этом именно тебе? Ему-то что от тебя нужно?

— А то же, что и всем другим… — вздохнул Игорь Андреевич. — У таких всемогущих, как он, всегда найдётся слабое место: дочка на выданье или любовница в том же возрасте. Или та и другая вместе. А им вожжа под хвост — и не Багамы, и не Канары, этого они наелись сполна, им теперь вынь да положь покрутить задом на телеэкране… И при этом что-то спеть. Чем она хуже такой-то или такой-то, которой уже оказали протекцию? Мода такая, понимаешь? А потом общественность хватается за голову: откуда у нас столько безголосых певичек? Это уже достигло размеров стихийного бедствия… Просто не знаю, как спастись от всех этих пап и «папиков». Так вот, наш герой один из них.

— Ты это рассказываешь в который раз, — рассеянно сказал Валерий Эдуардович. — Только что рассказывал про Лялю…

— А она тебе запала в душу, а? Признайся. Вернее, её квартира, если быть точным.

— Сама-то рвется замуж? — спросил Пирожников, искоса поглядывая на соседний «ауди», где молодая блондинка подкрашивала веки, сидя рядом с надутым брюнетом, который хмуро смотрел прямо перед собой. Она пару раз искоса взглянула на Валеру и, встретившись с ним взглядом, коротко улыбнулась.

— Ты меня не слушаешь… — обиженно сказал Хлестов, проследив за его взглядом.

— Я уже понял, о ком идет речь, — сказал Пирожников, не без усилия над собой оторвав взгляд от соседки по пробке.

— Хочешь сказать, в моей информации больше не нуждаешься? — вздохнул Хлестов.

— Хочу сказать, что буду нуждаться в ней и в будущем, — сказал Пирожников. — Поскольку наслышан, откуда ты ее черпаешь… Не у тебя ли родственник, некто Логунов, служит при мэре по вопросам культуры, если не ошибаюсь?..

— Не ошибаешься, — не без гордости сказал Хлестов. — Андрюша — мой племяш, мы его заблаговременно туда пристроили.

— И потом, пока существует этот бум на телевидении, о котором ты рассказывал, будешь поставлять мне информацию от твоего племянника, заслуживающую доверия… Ну и прочие специфические услуги. Разумеется, всякая работа должна быть оплачена, так и быть… но не меньше десяти процентов. И на два месяца.

— Без ножа режешь! — простонал Хлестов. — Но хотя бы за Лялю и ее квартиру можно сбросить парочку процентов? И набросить еще месяц?

— А за, её деда, который не спешит помирать, напротив, надо бы накинуть… — усмехнулся Пирожников. — Итого — девять. И ни процента меньше. И ни месяцем больше.

И снова посмотрел на блондинку. Но она теперь сидела отвернувшись, а Валеру пристально разглядывал её хмурый брюнет.

— Ладно, — вздохнул Хлестов. — Четыре процента на один месяц.

— Замётано, — кивнул Валерий Эдуардович.

 

Глава 11

Чурилин включился сегодня в работу с самого раннего утра — сотрудники его группы ещё досматривали последние сны. Он снова и снова прослушивал записанные телефонные разговоры…

Итак, Баранов всё-таки позвонил в тот же вечер Анатолию Артикулову, до которого убийцы пока не добрались, четвёртому из их наряда. Зато добрался, причем в самый последний момент, он, Чурилин, если судить по времени записи.

— Толян, здорово.

— Степан, ты?

— Пока я. Потом будет кто-нибудь другой… Следователь, например.

— Странный голос у тебя какой-то. Плохо себя чувствуешь? Голова болит?

— Ну ты не понял ещё, за кем охота идёт?

— Что тут непонятного… Я следующий. Ты всё правильно просек…

— И что собираешься теперь делать?

— Не знаю… Вот так сижу и нос боюсь высунуть. А вдруг он на крыше меня поджидает. Разве что сковородку, как ты, под шапку… Говорил я тогда Генке — не надо этого делать!

— Вот и не делал бы, — сказал Баранов. — А то умные все теперь.

— Я один, что ли? Ты тоже не отказался… он же такой, сам знаешь… Как тогда под Минводами… Тогда тоже все промолчали. Мол, не один я такой плохой — куда все, туда и я. А Гена сам знаешь какой был: моча в голову ударит, и пиши пропало.

— Звоню не из дома, наверно, мне уже прослушку поставили после одного разговора… Следователь попался, не приведи Бог. Клещами вытащит за любую зацепку. Ну этот, Чурилин, из прокуратуры, слышал про него?

— Ну и как? Расколол? — тревожно спросил Артикулов.

— Нет, Толя, буду стоять до последнего. И тебе советую. Мы-то на себе всё, крест можем поставить. А ведь у нас ещё дети растут.

— То-то и оно, — сказал Артикулов.

— Тогда так договоримся… А то у меня уже народ возле будки собрался, сейчас стучать начнут. Молчим, и всё. До последнего. Не ради себя, понимаешь?

— Да что тут непонятного… Только кого это волнует. И ведь все знает этот стрелок про нас, ну все!

— Зря мы по телефону это обсуждаем, — сказал Баранов. — Во, слышишь, уже в будку стучат… Пока Чурилин про тебя не знает, но завтра и тебя начнёт прослушивать… Так вот, все разговоры только при встрече, понял, да? По телефону только договоримся, и всё.

Чурилин выключил запись. С хрустом потянулся, посмотрел в окно. Значит, мужики будут стоять до конца. Что-то там набедокурили, а отвечать не желают. От чего-то они не смогли отказаться… От чего именно?

Что это может быть? А черт его знает… Да что угодно. Мало ли сегодня доступных соблазнов?

Он включил следующую запись. Это уже был короткий разговор Дмитрия Мишакова с абонентом, которого не успели засечь.

— Дим, ты уже собрался, всё?

— Завтра сваливаю отсюда… Звони, если что понадобится.

— Значит, все путем?

— При встрече расскажу. Ну всё, да?

— Заканчиваем. До встречи.

Из подобного разговора можно извлечь лишь одно: похоже, боялись, что их засекут. Ничего больше. И еще: «звони, если что понадобится». Означает ли это, что он кому-то уже понадобился? Трудно сказать. На вокзале, во всяком случае, его никто не провожал. Говорят, будто клеился к какой-то девице, ожидавшей, как и он, поезда. Ну и о чем это говорит?

Значит, по этому молодому человеку остаются лишь две заметки на память. Плохо скрытое торжество, смешанное с облегчением, когда его отпустили. Подобное облегчение обычно чувствует лишь тот, кто нашкодил, да не попался. И еще эта недосказанность плюс торопливость при телефонном разговоре.

Кажется, опять ловлю блох, недовольно подумал о себе Чурилин.

Копать следует там, где что-то нащупывается. Выстрел в Баранова и его разговор с Артикуловым — уже серьезно… С последним стоит побеседовать. Вдруг это что-то добавит?

И побеседовать, кстати, лучше с живым, чем с мёртвым. Как он не подумал об этом сразу? Чурилин снял телефонную трубку и позвонил домой Жене Скворцову, своему заместителю по группе.

— Женя… Не разбудил?

— Нет, что вы, Виктор Петрович. Уже собираюсь.

— Долго собираешься, — сказал Чурилин.

— Да вот, с ребятами почти до утра слушали…

— Ничего нового?

— Ноль.

— Жена, поди, недовольна? — хмыкнул Виктор Петрович.

— Жена потихоньку привыкает. — В трубке послышался приятный голос жены Скворцова.

— Ну вот. Нас, оказывается, тоже прослушивают, — в тон ей отозвался Чурилин. — И санкция прокурора не требуется.

Он знал по опыту: с женами молодых сотрудников лучше так разговаривать. Разряжать шуткой их недовольство образом жизни мужей. Хуже нет, когда парень только-только закончил юридический, только женился и приходит на работу после семейного скандала и выяснения, где он провел всю ночь. В каком таком управлении (в засаде, на вокзале, в кустах, в подъезде…)?

Жена (забыл, как ее имя) засмеялась, и в трубке щёлкнуло. Наверно, отключилась… В следующий раз не забыть бы, что у них два аппарата, подумал Чурилин.

— Женя, дело серьезное, я говорю про Артикулова. Надо к нему кого-то приставить.

— Я тоже так думаю, Виктор Петрович, но кого? Свободных у нас нет. Может, пусть пока из дома не выходит?

— Только как ему об этом сказать, — хмыкнул Чурилин. — Мол, мы уже в точности знаем то, что знаете вы. Вас могут пристрелить, как только вы выйдете из подъезда… Лучше бы последить за ним, не засвечиваясь. И посмотреть, кто следит за ним. Возьмешься? Походи возле его дома. Присмотрись… Помнишь, Баранов рассказывал, как и кто его выслеживал?

— Парень и девушка. Этот парень вроде бы потом уехал домой на Урал.

Стоп, подумал Чурилин. Парень и девушка. Почему-то о девушке пока речь не шла… А там, на крыше, откуда стреляли в милиционера Петрунина, на плотном, слежавшемся снегу отчетливо были видны следы женской обуви рядом с мужской… Ещё не факт, конечно.

— Вот именно… Кстати, а почему они Баранову с самого начала показались подозрительными, если прежде он их никогда не встречал? Ты не задумывался? Ну, этот парень и девушка?

— Понятия не имею, Виктор Петрович.

— А напрасно… Все я должен вникать… Значит, раз Мишаков, если имеет к этому какое-то отношение, уехал, то Артикулова будут выслеживать другие? Что молчишь?

— Слушаю вас, Виктор Петрович, и не перестаю удивляться той непостижимой мудрости, с которой вы всегда подходите…

— Опять дурака валяешь? — недовольно перебил Чурилин. — Сделаем так. Я позвоню его начальству, договорюсь, чтобы Артикулова пока не трогали, на работу не вызывали, освободили от дежурств… Думаю, он сам из дома не высунется. Потом я с ним побеседую с глазу на глаз. А ты пока походи возле его дома, походи. Присмотрись…

— Сделаем, раз надо, Виктор Петрович, — сказал Скворцов. И непонятно было — смеется он над начальством опять или просто настроение у него нынче такое.

— Договорились, — сухо сказал Чурилин и положил трубку.

Сейчас лучше бы отвлечься, подумал он. Иначе говоря, посмотреть, что там делается у этого зануды Хлестова, которого все никак не могут пристрелить.

И Виктор Петрович вскоре копался в деле о покушении на жизнь гражданина Хлестова Игоря Андреевича одна тысяча девятьсот тридцать пятого года рождения.

В этом деле может быть только одно приятное отвлечение, подумал он, — молодая соседка Хлестова по лестничной площадке Галина Кирилловна, дочь погибшего по ошибке плановика Метростроя Парфенова.

Вот и её телефон. Позвонить, что ли? Вопросов к ней пока нет! Может, и будут, но сейчас нет. Просто хочется поговорить. Именно с ней. Больше ни с кем не хочется. Если, конечно, она не вернулась обратно в Питер.

Он набрал её номер.

— Слушаю.

Он сразу вспомнил её голос, и тут же стало неловко, хотел промолчать, положить трубку, но в последний момент вспомнил, что у Парфеновых стоит определитель номера. Мальчишество, конечно, но теперь никуда не денешься.

— Алло! — В ее голосе слышалось нетерпение. — Что вы молчите?

— Простите, Галина Кирилловна, это у нас аппарат такой. Не сразу срабатывает, — сказал Чурилин.

— Это вы, Виктор Петрович? — спокойно спросила она. — А я уже хотела положить трубку.

В её голосе было нечто вроде насмешки. Но как она узнала, что звонит он? Наверно, увидела номер на определителе, а на цифры хорошая память… Но у него тоже память не самая плохая. И свой служебный номер он определенно ей не давал.

— Удивляетесь, что я вас узнала? — спросила она.

— Нет, почему… — Он не знал, что и говорить. — Я думал, вы уже уехали к себе в Питер.

— Мне пока не на кого оставить маму, — сказала она. — У вас ко мне появились вопросы?

— Как там ваш сосед? — спросил Виктор Петрович. «Как будто ничего другого придумать не мог!» — отругал он себя.

— Не знаю. Целыми днями сидит взаперти со своими охранниками, или кто они ему… Без конца названивает. Всё, что знаю. Хотя, если честно, не хочу знать.

— К вам больше не пристает? — брякнул Виктор Петрович, ощущая, как лоб от стыда покрылся потом.

— Это вы спрашиваете как следователь или как любопытствующий?

Она явно над ним издевалась.

— Можете не обращать внимания, — сказал он. — Тошно стало, понимаете? Расхлёбываешь целыми днями чужую мерзость… хочется хоть иногда послушать человеческий голос.

— А жена вас, конечно, не понимает? — Она уже не считала нужным скрывать насмешку.

— Привычка — подходящая замена непониманию, — вздохнул он. — А в общем, не обращайте внимания на то, что я вам наговорил.

— Да нет, всё нормально, — сказала она спокойно. Наверно, подобных звонков она уже слышала и переслышала… — Приходите к нам чай пить. Серьезно. Вот и мама вас приглашает. Правда, мамуль?

— Спасибо, — смятенно сказал Виктор Петрович. — Как-нибудь. Непременно…

— Вы очень милый человек, и мы с мамой будем рады дать вам еще какие-нибудь показания, — продолжала она издеваться, потом не выдержала и рассмеялась. — Ой, простите, наверно, вы обиделись… Да?

— Нет, что вы. — Он хотел поскорее закончить этот сколь приятный, столь же и неловкий для него разговор. — Извините, что побеспокоил.

И положил трубку. Надо было хоть попрощаться, подумал он. Ну вот и отвлекся. Можно заняться делом…

Например, стоит дать запрос в прокуратуру Соснов-ска на Мишакова Дмитрия. Так, на всякий случай. А вдруг на него что-нибудь есть… Но делать пока ничего не хотелось. Очень уж размяк после разговора с приятной женщиной. Хотя мог бы и озадачиться: что-то в последнее время молодежь все чаще над ним стала смеяться… К чему бы? Или это ему кажется?

Он посмотрел свои записи в календаре. Потом на часы. Сейчас к нему должна прийти некая Светлана Самохина с телевидения, которую настойчиво рекомендовал выслушать Хлестов.

И в тот же момент мелодично прозвенел зуммер аппарата внутренней связи.

— Виктор Петрович, к вам Самохина Светлана Васильевна, она у нас записана. Пригласить?

— Да, пусть зайдёт, — вздохнул Чурилин.

— Что-то случилось? — заботливо спросила Зоя. — Вам нехорошо?

— Пусть зайдёт, говорю! — сказал он раздражённо.

И дверь почти тут же открылась. Женская головка в мелких кудряшках с морщинистым личиком и с детскими испуганными глазами заглянула в кабинет, как если бы ее обладательница пока не собиралась предъявлять себя целиком.

— К вам можно? — спросила она.

— Да, я уже сказал. э — нахмурился Чурилин.

— Но Зоечка, ваш секретарь, мы с ней уже успели познакомиться и обо всем потолковать, сказала, будто вы не расположены со мной сегодня говорить, поскольку очень устали…

Чурилин поднял глаза к потолку. Понимающе кивнув, Самохина вошла наконец полностью и оказалась со вкусом одетой дамой маленького росточка.

— Садитесь, — отрывисто сказал Чурилин, указав на стул. Он старался не смотреть в ее сторону.

Вообще, не слишком ли много женщин на сегодняшний день, который только начался? Жена, потом симпатичная соседка этого омерзительного Хлестова, затем… ну и эта деятельница искусств. И перед всеми чувствуешь себя как бы в чем-то провинившимся. С чего бы?

— Виктор Петрович, — сухо представился Чурилин, даже не приподнявшись с места.

— Светлана Васильевна… — Она протянула свою ладошку через широкий стол, так что пришлось-таки подняться с места.

Она не отрывала от него своих огромных глаз.

— Я так вас себе и представляла! — подвела она итог своих наблюдений. — Вы очень симпатичный. Знаете, наши киношники всегда стараются показать наших следователей некими суперменами, а вы — обыкновенный, живой, я бы даже сказала — настоящий!

Наверно, следует поблагодарить, подумал он. Хотя можно ли назвать это комплиментом?

— Спасибо, — сухо сказал он.

— Меня Игорёк вам порекомендовал? — Она снова не дала ему раскрыть рта.

— Игорёк? — озадачился Виктор Петрович.

— Ну да, вернее, Игорь Андреевич Хлестов, которого я очень давно и хорошо знаю. Вы ведь о нем хотели со мной поговорить?

— Пожалуй что да, о нём, — кивнул Чурилин.

— Так вот. Как у каждой творческой личности, у него много врагов! — сказала она, по-свойски водрузив локти на его стол, как если бы дело происходило на каком-нибудь богемном междусобойчике.

— В чём выражается его творчество, вы можете мне объяснить? — сомкнул брови на переносице следователь. — Поймите правильно, сейчас ведь все творцы. Столько Ньютонов, что яблоку негде упасть.

— Он умеет находить таланты! — торжественно заявила она. — Я понимаю, что у вас сложилось о нём другое мнение, но, поверьте, Игорька я знаю очень давно…

— Так кто его враги, вы мне можете сказать? — перебил её Чурилин. — Простите, но у меня мало времени.

— О, это вы меня простите! — вскликнула она. — Если меня не остановить, я могу долго рассказывать совсем не о том… — Она махнула ладошкой, как бы призывая не обращать внимания на её причуды.

— О врагах Игоря Андреевича, пожалуйста, — Чурилин посмотрел не таясь на часы. — Вернее, о тех, кто, по вашему мнению, хотел бы его убить.

— Вы хотите, чтобы я послала на расстрел людей, про которых не могу утверждать ничего определенного? — засверкала она глазами, даже привстав с места.

Чего доброго, запустит чем-нибудь в голову, подумал Чурилин.

— А что, их так много? — спросил он.

— Все! — сказала Светлана Васильевна. — И никто. Даже я иной раз… просто убить его готова, когда вижу, на что и на кого он растрачивает свой несомненный талант!

— Так все-таки на кого? — вздохнул Чурилин.

Он боялся, что окончательно во всём этом запутается. И забудет, зачем она, собственно, к нему пришла.

— Катька Глаголева! — объявила она. — Вы, конечно, с ней не знакомы, хотя наверняка видели по телевидению.

Виктор Петрович пожал плечами.

— Вот она бы точно его убила, если бы у неё были деньги на киллера! А она их, благодаря Игорьку, в своё время заработала несметное количество, но всё спустила и теперь кусает себе локти, когда он нашёл другую…

— Она была его любовницей? — снова перебил ее Чурилин.

— Что вы… — махнула на него рукой Самохина. — У него, конечно, плохой вкус на женщин, но не до такой же степени, чтобы бросаться на Катьку!

— Давайте по порядку… — поморщился Чурилин. — Значит, здесь остановка лишь за тем, что нет денег, чтобы заказать убийство Хлестова… Я правильно вас понял?

— Если только она не одолжила или не взяла в кредит, — сказала Самохина. — Только я вам ничего не говорила! Вы поняли меня? Надеюсь, у вас не включены подслушивающие устройства?

С этими словами она живо нырнула под стол, так что Чурилин невольно заглянул туда же. Быстро все облазив, она погрозила ему пальцем.

— И как я сразу не догадалась везде посмотреть! Да ещё пришла, как последняя дура, без адвоката.

— А я, как последний дурак, разговариваю с вами без протокола, — сокрушенно сказал Виктор Петрович.

Она недоуменно и ясно посмотрела на него, потом рассмеялась.

— Игорёк мне правильно вас охарактеризовал, хотя я бы добавила кой-какую красочку… А что мы с вами все на «вы» да на «вы»? Давайте на «ты»! Можете называть меня Светкой. Это, кстати говоря, я позволяю только близким друзьям. У меня знаете сколько друзей? Хотя ментов среди них еще не было. Только не обижайтесь, ладно?

— Я не мент, — вдруг развеселился Чурилин. Какого чёрта, подумал он. Толку от нее все равно никакого. А так — разрядка, что ни говори…

— А кто же ты? — разочарованно спросила она.

— Ты пришла в прокуратуру, вообще говоря, — сказал он. — Я — следователь. И если сейчас услышит меня моё начальство, как я панибратствую в рабочее время, меня отсюда попрут за милую душу.

— Боишься остаться без работы? — серьезно спросила она. — Игорек тебя устроит. У него племянник Андрюша работает в мэрии при самом мэре. И тот в нём души не чает. Все, что Андрюша попросит подписать, подписывает не глядя. Представляешь? Правда, он по культуре… Курирует культуру. Можно так сказать?

— Ладно, — сказал Чурилин серьезно. — А про Седова что можете мне сказать?

Она обиженно поджала губки.

— Это уже допрос, да? — спросила она. — Мы, значит, теперь снова будем на «вы»? — Она горестно вздохнула. — А так хорошо сидели… Вот, думаю, здесь тоже есть нормальные мужики. Будет что рассказать… Никогда не бывала ни в ментовке, ни в твоей занудной прокуратуре… Хотя очень наслышана. Ведь все теперь судятся, понимаешь? За большие деньги. Мне судиться не с кем. Хотя бы даже ради интереса. В свидетели и то попала в первый раз в жизни. Мне Игорек говорит: хочешь быть моим свидетелем?.. Где, кстати, твоя Зоя пропала? Хотя теперь — ваша Зоя, да?

— А что такое? — спросил Чурилин.

— Она же мне чай обещала! Спрашивает меня: чай будешь или кофе? Это мы с ней тоже перешли на «ты», пока ты по телефону разговаривал… Или она за ним в магазин побежала?

Посмотрела внимательно и грустно на Чурилина и покачала головой.

— Со мной не соскучишься, верно? Все так говорят… Ну а про Алика Седова что могу сказать… Этот может убить. Но не сам. Один раз мне рассказал, как у него котята родились и он соседу заплатил, чтобы тот утопил их в ведре. Я говорю ему: фу, какая гадость, как ты мог! Он говорит: сам потом ночь не спал. Вот ты, Андрей, мог бы котят утопить? Или тоже соседа бы позвал?

В это время дверь открылась, и Зоя, как всегда стройная, очаровательная и улыбчивая, внесла на подносе чашки с чаем.

Светлана Васильевна внимательно ее оглядела.

— Спасибо, Зоечка… Вы мне только скажите, вам ваши мужчины не обещают, что вы станете генеральным прокурором всей страны, если будете себя правильно вести?

— Нет ещё, с чего вы взяли, Светлана Васильевна? — смущенно улыбнулась Зоя.

— Просто у вас такая фигура.

— Разве по такому признаку становятся генеральными? — рассмеялась Зоя, покраснев.

— Я, конечно, шучу, но у нас вы бы давно уже пели по первому каналу, в крайнем случае, участвовали бы в «Поле чудес», где раздавали бы призы… Во всяком случае, наши мужчины вам бы это обещали.

Она перевела взгляд с Чурилина на Зою и обратно.

— Я что-нибудь, как всегда, сморозила? Так вот, Алик Седов, его еще называют Сашей, кому как нравится, сидел какое-то время в тюрьме, и говорили, будто бы посадил его Игорёк…

— Я больше вам не нужна, Виктор Петрович? — спросила Зоя.

— А вы разве с нами не посидите? — опередила Чурилина, искренне удивившись, Светлана Васильевна. — Разве вам не интересно послушать?

— Мне надо ещё почту разобрать… — вышла из положения Зоя, выручив несколько растерявшегося Чурилина. — Я пойду, да?

— Так вот, я не могу, как другие, со всей ответственностью заявлять, будто Игорёк написал на Алика донос. Причем в партбюро. Хотя всем известно, что Алик был беспартийный, при том что линию партии на профсоюзных собраниях всегда одобрял. Я этого заявления не видела. Вы сами, своими глазами видели? — спрашивала я тех, кто это утверждал…

— А по какой статье… простите, в чём обвиняли Седова, не помните? — спросил Чурилин и записал в календарь: найти дело Седова.

— В левых заработках! — всплеснула руками Светлана Васильевна. — Вы можете себе это представить сегодня, в свете рыночных реформ, которых мы сначала не могли дождаться, скорее бы они начались, а теперь все ждем, когда они закончатся… Вы, кстати, за кого голосовали на последних выборах? Ничего, что я снова перешла на «вы»?

— С вашего позволения, здесь я задаю вопросы, — мягко улыбнулся ей Чурилин.

 

Глава 12

Каморин прилетел в Москву самым первым утренним рейсом, с тем чтобы вечером уже вернуться домой. Дело требовало его личного присутствия, так, по крайней мере, утверждал Канищев, которого он оставил в Москве. Уж очень весомый заказчик.

Канищев встретил его в Домодедово. Усадил хозяина в «вольво», и на предельной скорости погнали в город.

— За что терплю тебя, так это за умение водить, — сказал Каморин.

Канищев промолчал. Хозяин был явно не в духе. Если сейчас ответить на такого рода комплимент, можно вполне нарваться…

Каморин искоса посмотрел на него. На самом деле он ценил в Канищеве именно это качество — умение промолчать. Или сделать вид, что не расслышал.

Каморин прикрыл глаза и откинул голову назад. Вчера у него было объяснение с Ниной. Предлагал взять её с собой в столицу, где она никогда не была. Она ему отказала… Всё убивается по погибшему супругу. Придется потерпеть. Хотя он с некоторых пор в Сосновске ни в чем не знает отказа. Софья Борисовна, вдова убитого врача Болеславского, как обещала, продала ему гараж со стареньким «Москвичом», который ему на дух не нужен… И все в городе это правильно поняли и оценили.

Если быть точным, не она продала, а он купил, и за приличные деньги. Однако такой жест — в самый раз к избирательной кампании, которая уже началась… И ему, Каморину, уже предлагали баллотироваться. И он уже успел пару раз отказаться, прекрасно понимая: никуда не денутся, обратятся снова. Вопрос — кто обратится… Пока что обращались те, кто требует наведения порядка. Местные либералы оживились, узнав о его отказе, и стали прощупывать его позицию… Словом, еще немного, и он станет единым кандидатом от всех партий.

Но есть и одно «но». Без ложки дегтя, похоже, никак. Речь о гибели Валета. Нашёлся-таки человек, который, проследив всю череду смертей, случившихся в разное время, прикинул, кому это на пользу. Это Петр Васильевич Шаландин, шестидесяти двух лет, бывший судья, бывший кандидат, который с треском проиграл покойному Сиротину выборы в Думу.

Сейчас мало кто обратил на это внимание. Шаландин точно так же копал в своё время под Сиротина, и это знали все. Нарыл предостаточно, сведущие люди это понимали и особого внимания не обратили: сегодня мало найдется тех, кто успел очистить свое рыльце от прилипшего к нему за время реформ пуха.

И вот теперь взялся копать под неподкупного Каморина. Пока это всех возмущает. Но есть вопросы, на которые Каморин не захотел бы отвечать. В частности, где протокол, который он заставил подписать водителя Нефедова… Где-где… Он и сам бы хотел это знать. Куда-то засунул… Да и какая разница, если о гибели машины с людьми милиция узнала очень скоро, так что он не успел даже рассказать о том, чему был свидетелем…

Всё-таки он недооценил страх Нефедова перед милицией, приняв это за нежелание с ней связываться… Когда о гибели людей под мостом сообщили по местному телевидению и стали искать свидетелей, Нефедов, боясь, что его обвинят в недоносительстве, сам заявился в ГУВД и рассказал о встрече возле того злосчастного моста со следователем Камориным. Который и заставил его подписать протокол. Где сам протокол? Как где?.. У Каморина, где ж ещё.

Это прокол — не предъявить сразу протокол, мысленно скаламбурил Павел Романович. И очень серьезный прокол, обрати на него внимание серьезный противник… По существу, он совершил должностное преступление, своевременно не сообщив о случившемся… И неминуемо возник бы вопрос: почему? Ведь он не мог не знать, кто именно погиб в той машине. Но зачем было скрывать это? Вот вопрос, на который он пока не знал внятного ответа.

Хорошо ещё, что вяло текущее служебное разбирательство совпало по времени с избирательной кампанией… Павел Романович так и заявил по телевидению, что не считает себя вправе давать согласие на своё выдвижение, пока в отношении него существует подозрение.

Это был правильный ход. Он не претендует на депутатскую неприкосновенность. И общественность тут же выразила недовольство: почему преследуют народного любимца, которого все хотят видеть народным избранником?

Общественность всегда чем-нибудь недовольна, поэтому важно направить ее возмущение в нужное русло… В данном случае все обрушились на прокуратуру и кандидата-неудачника Шаландина. Все это, мол, интриги и происки темных сил, мечтающих о реванше, или, наоборот, демократов, подкупленных мировыми темными силами… Словом, объединились все: левые и правые. Все, кто хотел бы видеть только его, молодого и перспективного народного защитника и заступника, своим кандидатом.

Шаландину несколько раз били окна в квартире, прокалывали шины его «Запорожцу». И он заткнулся… Надолго ли? Единственное неудобство в том, что теперь его не тронешь, и Павел Романович велел своим «бойцовым псам» охранять Шаландина, не дай Бог, если до выборов с ним что-то случится… Хотя он везде кричит, будто его, как правдолюбца и правдоборца, вот-вот должны замочить эти самые темные силы…

И Павел Романович позволил себе уехать из Со-сновска, лишь только убедившись, что кампания «очернения» против него пошла на убыль, а левые и правые верно поняли его намек на то, что он вот-вот готов дать согласие… Только ещё не решил, кому именно.

— Так сколько он предложил за работу? — спросил он Канищева.

— Двадцать тысяч, — сказал тот, не отрывая взгляда от шоссе.

— И ты почти согласился?

— Прежде мы соглашались за десять, — хмуро сказал Канищев.

— И потому двадцать штук тебе показались чересчур большой суммой, я понимаю… А сам клиент — перспективным. Так вот запомни: самым перспективным для нас остается господин Седов. Его шоу-бизнес, чтоб ты знал, — непаханое поле. Есть где порезвиться. Во-первых, там крутятся лучшие в СНГ бабы и большие бабки, во-вторых, там все друг друга подсиживают. И не только, и не столько за деньги, как в финансовом мире. Все друг другу завидуют, всем мерещится, что их обошли, что, отбивают у них любовниц… Вот как я отбил такую у Седова… Кстати, как она вела себя всё это время? Ты не забыл о моём поручении?

— Как в монастыре, — хмуро сказал Канищев. — Блюдёт себя, сидит взаперти и все ждет, когда вы соблаговолите её отвести под венец или куда-нибудь пристроить.

Каморин искоса посмотрел на него:

— Очень умный стал, да?

— Я не нанимался следить за вашими бабами, — сказал Канищев.

— С сегодняшнего дня будешь заниматься этим тоже, — упрямо сказал Каморин. — За отдельную плату, разумеется…

— Зачем это вам, не понимаю? — пожал плечами Канищев. — Скоро переберётесь в Москву в качестве депутата… И она всегда будет у вас под рукой.

— Сюда я переберусь сам знаешь с кем, — пробурчал Каморин. — А пока она там, здесь должна меня ждать другая. Выездная модель… Так она меня ждёт или нет?

— Я её телефоны не прослушиваю, — сказал Кани-щев. — Нет санкции прокурора.

— Считай, что я её тебе дал… — раздраженно сказал Каморин. — Кстати, забыл, как её зовут. Бывает, а? Напомни. Ты хоть помнишь?

— Ирина, — пожал плечами Канищев.

— Красивая баба, — мечтательно сказал Павел Романович. — Ты её видел, да? Особенно когда разденешь… А вот девки у Седова хороши, да? Ты помнишь, вы были с ними, когда я звонил?

Канищев промолчал.

— Ну ничего, — потянулся Каморин. — Вот стану депутатом… На любой вкус будут! Ты каких предпочитаешь? Тебе посочнее или пофигуристее?

Сейчас бы лоб в лоб врезаться в тот «КРАЗ», что катит навстречу, неожиданно для себя подумал Канищев, и все на этом… И все проблемы побоку. Он даже прикрыл глаза, когда до ревущего «КРАЗа» оставались считанные метры. Только почувствовал, как обдало горячим выхлопным газом.

— Ты полегче бы, — спокойно сказал Каморин. — Я, конечно, тороплюсь, но не в ад же… Туда всегда успею.

Канищев тряхнул головой, будто избавляясь от наваждения. Каморин внимательно на него смотрел.

— Когда видел в последний раз братьев Мишаковых? — спросил он негромко.

— Дмитрий уже уехал, — сказал Канищев. — Ментов осталось двое. Один был ранен…

— Плохой выстрел? — нахмурился Каморин. — Ты же говорил — редкий стрелок.

— Он попал ему в голову, но тот надел каску под шапку. Похоже, менты к тому времени уже просчитали, на кого именно идет охота. Поэтому последний по списку братьев Мишаковых сидит теперь дома и не высовывается.

— Да? — Каморин присвистнуд. — Наверно, жена эта мишаковская хороша, если вокруг нее такие страсти, как ты думаешь? Ты видел её?

Канищев ответил не сразу. Чёрт его поймет… Сам не знает, чего хочет. Одни бабы на уме. Особенно с тех пор, как Нина, дежурная врач «скорой», отказалась выйти за него… У Каморина потом бывали бабы получше, но, видно, не сможет избавиться от унижения, пока своего не добьется.

— Что ты там бормочешь? — подозрительно спросил Каморин, откупоривая банку пива. — Так стоит она того или нет?

— Вам бы лучше держаться от нее подальше, — усмехнулся Канищев. — А то и вас пристрелит…

— Заинтриговал, ничего не скажешь… — засмеялся Каморин. — Вот пройдут выборы, привезу сюда Нину, пусть поддерживает огонь в семейном очаге, в депутатской квартире, а сам займусь этим вопросом… Как подумаешь иной раз, сколько хороших баб, особенно здесь, в Москве, и всё мимо рта… Ладно, теперь о серьёзном. — Он взглянул на часы. — Отсюда из машины сможешь позвонить Мишакову? Хорошо бы с ним встретиться до твоего заказчика.

Канищев тоже посмотрел на часы:

— Еле успеваем, Павел Романович, здесь не любят опаздывающих…

— Соврёшь что-нибудь, — отмахнулся Каморин, — скажешь, самолет опоздал.

— Это вы скажете, а не я… И учтите, он уже знает, что ваш самолет приземлился минута в минуту.

— Тебе откуда это известно?

— Поживите здесь с моё, — хмыкнул Канищев. — Наверняка его помощники уже знают, что вы благополучно приземлились, и засекли время, когда вы сели в мою машину. Поэтому стоит вам куда-нибудь по пути заехать, как они это поймут по вашей задержке. А если будете врать про опоздание самолёта, с вами откажутся иметь дело.

— Плевать! — зло сказал Каморин. — Они ещё будут диктовать мне правила поведения… Я им нужен больше, чем они мне. У кого лучшая на сегодня команда? Кто еще умеет работать чисто, как я и мои люди? Поэтому они обратились ко мне, а не я к ним. Звони Мишакову. Я должен его увидеть и обо всем предварительно договориться.

— Вы хотели сначала увидеть его жену, — напомнил Канищев.

— Сначала мне нужен он, — раздраженно сказал Каморин. — Она подождёт. Если того стоит.

— Может, заодно позвонить заказчику? — спросил Канищев спустя несколько секунд, когда начал набирать одной рукой номер телефона квартиры, где остановился Костя Мишаков.

— Его телефон не может прослушиваться? — спросил Каморин.

— Не думаю. Ведь отпустили же его брата, у которого оказалось железное алиби.

— Эта штуку с братцем они неплохо придумали. Хотя во второй раз может не сработать, — задумчиво сказал Каморин. — Надо бы запомнить. Вдруг еще раз пригодится… Что, не отвечает?

— Алло, — послышался голос молодой женщины, — вам кого?

— Это Канищев Евгений Семенович. Здравствуйте, Таня. Вы меня помните?

— Да, здравствуйте. Вам Костю? Он сейчас спит. Отдыхает после ночной смены.

— Понятно. Придётся разбудить. Дело срочное.

— Я попробую.

…С Костей они встретились через полчаса на Тверской и остановились после небольшой прогулки возле памятника Пушкину. Далеко от машины отходить не стоило…

— Давно я здесь не бывал, — сказал Каморин, глядя на Пушкина. — Но ничего. Скоро слух обо мне пройдёт по всей Руси великой. И назовёт всяк сущий в ней язык.

И покосился на Костю. Тот настороженно молчал и безучастно смотрел в сторону. Его обветренное лицо казалось воспаленным, глаза покраснели от недосыпа.

— Присядем. — Каморин указал на свободную скамью. — Надеюсь, здесь нас никто не станет подслушивать. Думаю, после той интересной двухходовки с братом за тобой никто не следит?

Костя молча пожал плечами.

— Павел Романович в Москве только до вечера, — напомнил Канищев. — У него к тебе есть интересное предложение.

— Смотря какое… — отрывисто сказал Костя.

— А твой братец повежливее будет, — сощурился Каморин.

— Не у него это случилось, — продолжал в том же тоне Костя. — А у меня.

— Винтовка хорошая? — поинтересовался Каморин, придержав рукой Канищева, собравшегося что-то сказать. — Осечек не дает?

— Пока не было, спасибо…

Ну как знал, подумал Костя. Придется отрабатывать. Затем и приехал… Евгений Семенович верно нас предупреждал. Мите что… Дело сделал и домой отвалил. А тут ещё неизвестно сколько торчать.

— А сейчас, значит, караулишь тех, кто остался? — допытывался Каморин. — А они от тебя прячутся?

Костя не ответил, только коротко взглянул на Канищева.

— Да, это Евгений Семенович тоже мне рассказал, — кивнул Каморин. — А как же иначе? Если у меня просят снайперскую винтовку, да ещё с ночным прицелом, могу я знать — кому и зачем она предназначена? Вот только когда узнал, когда понял, что дело святое…

Костя молчал. И по-прежнему смотрел в сторону.

Его бы подкормить, дать отоспаться, подумал Каморин. Но сначала дать то, в чем он больше всего нуждается.

— И вот так день и. ночь караулишь их, а они, сволочи, сидят и нос не высовывают? А менты их караулят, стараются тебя выследить, так?

— Короче, — глухо сказал Костя. — Что от меня требуется?

— Пока ничего… — пожал плечами Каморин. — Просто хочу дать один совет.

Канищев удивленно посмотрел на него, но ничего не сказал. Его дело было присматриваться к окружающим. Нет ли чего подозрительного… Время от времени мужчины с поднятыми воротниками, стоявшие с цветами у памятника и, казалось, посматривающие в их сторону, подхватывали своих опаздывающих девушек и быстро уводили их в сторону метро либо вниз в сторону Кремля… Позавидуешь, подумал он.

— Какой ещё совет? — недовольно спросил Костя.

— А ты ершистый, — удовлетворенно кивнул Каморин. — И это нехорошо. К тебе с добром, стараются помочь… Ведь винтовку от меня ты принял? Почему бы не принять добрый совет как от профессионального следователя?

Костя сначала посмотрел на Канищева, которому, судя по всему, он вполне доверял, потом на Каморина.

— Евгений Семенович, — сказал он. — Вы зачем меня звали? Ведь знаете, что я это не люблю. Когда мне советуют…

— А ты бы всё-таки сначала выслушал, а? — покачал головой Каморин. — Ну и характер. И как тебя жена такого любит…

Зря он это сказал. Костя вскочил и собрался было уйти, но железная рука Канищева удержала его в последний момент.

— Посиди… — сказал Канищев. — Для твоей же пользы.

— Потом будем выяснять отношения, — нехорошо улыбнулся Каморин. — А я это потом припомню… Когда сделаем окончательный расчёт. Значит, судя по всему, им удалось вычислить, кто будет следующий. Они угадали расклад. Они просчитали твой список. Значит, следует им спутать карты. Логично?

— Как это? — спросил Костя, сомкнув брови.

— Очень просто. Теперь ты должен замочить кого-то другого, из их же отделения, но не имевшего никакого отношения к случившемуся. Пусть гадают, в чем тут дело.

— Я делать это не собираюсь, — помотал головой Костя, но не очень-то решительно. Похоже, предложение Каморина было неожиданным и произвело на него впечатление.

— Не смеши… — холодно сказал Каморин. — Стольких ментов уже ухлопал… А теперь решил поиграть в правозащитника? Кого тебе жалко? Да они все там такие… Думаешь, другие стояли бы в стороне, если бы в это время там были?

Костя не отвечал. Только отрешенно смотрел в сторону.

— Выбор ты сделал, — жестко продолжал Каморин. — Назад пути нет. Или ты думал — пристрелишь этих пятерых, и все, можно домой, к жене под одеяло? И жить дальше, будто ничего не произошло? Так не бывает. И я тебе не позволю! Теперь ты мой, понял? В моих руках. Что хочу с тобой, то и сделаю. Захочу — ментам сдам со всеми потрохами… И твой братишка теперь мой заложник там, пока ты здесь! И будешь исполнять всё, что скажу. Ему там шагу не дадут ступить, если начнешь тут выступать… Я помог тебе, правильно? Теперь помоги мне. И не за так, а за хорошие бабки. Я профессионалов ценю. Запомни, если чего-то желаешь добиться в этой жизни: каждый должен заниматься тем, что у него лучше всего получается. Вот и займись…

Костя напряженно слушал, думая сейчас только о Лене. Неужели она была права, когда говорила, чем это может закончиться?

Стало быть, «счетчик» включен…

— Где ты остановился? — спросил Каморин после минуты тягостного молчания.

— У друзей… — еле слышно сказал Костя. Он был явно подавлен, и Каморин подумал, что, пожалуй, допустил перебор. Он пытливо посмотрел на Канищева. Тоже, поди, не понравился такой разговор. Наверняка сочувствует… Сам влип точно так же, но теперь ничего, привык.

— Они не настучат? — спросил Павел Романович, обращаясь скорее к Канищеву, чем к Косте.

Тот пожал плечами, по-прежнему внимательно разглядывая редких в эту холодную погоду гуляющих.

— Помогали… — негромко произнёс Костя.

— Наверно, они посочувствовали тебе, когда узнали о том, что произошло, так? — спросил Каморин.

Костя чуть заметно пожал плечами.

— Вопрос в том, будут ли дальше помогать, — продолжал Каморин. — Они ведь тоже захотят остаться в стороне… Хотя слишком много для этого знают.

— Что я должен делать? — спросил Костя, по-прежнему глядя в сторону.

— А ты как думаешь? — подмигнул Канищеву Павел Романович.

— Я думаю, что должен отработать, и все. Так вот, хочу знать, сколько вам должен? Назовите цену.

Каморин молча смотрел на него, как бы на самом деле прикидывая цену.

— Если я назову такую цену… скажем, пять трупов. Или шесть, не важно… И чтобы все было чисто. Ты уверен, что потом сам не придешь ко мне и не попросишь ещё? Учти, твоя профессия, как и профессия гробовщика, всегда будет иметь спрос и к тому же хорошо оплачиваться. Насчёт жены не беспокойся. Для неё ты будешь служить вместе с Евгением Семеновичем моим помощником в Думе либо телохранителем. Иногда только отправляться в командировки… Советую со мной ладить. Я, как хороший следователь, знаю все приемы и все уловки моих коллег. Никакой адвокат не даст тебе такого совета, как я… Разве я плохо придумал — замочить ещё одного мента, не имевшего отношения к делу? Причем именно сейчас, когда твой брат, на которого они уже наезжали, находится дома…

Костя сдержанно кивнул.

— Я вижу, ты здесь поиздержался на чужих-то харчах, — усмехнулся Каморин. — И обносился… Личная месть штука нерентабельная, поскольку за неё никто тебе не заплатит.

Он достал заготовленную пачку долларов. Сначала не спешил её протягивать, не будучи уверенным, что Костя её примет. И только заметив его заинтересованный взгляд на купюры зелёного цвета, сунул ему в карман.

— Здесь три штуки. Можешь не считать. Вернее, рекомендую пересчитать не здесь, а дома, если пожелаешь. Никогда столько не имел? Это тебе задаток. Сними квартиру где-нибудь в другом месте. Обзаведись пейджером.

— О ком пойдёт речь? — негромко спросил Костя.

— Хороший вопрос, — кивнул Павел Романович. — Моя ошибка. С этого надо было начинать. Как правило, это все жирные коты, ограбившие население. Или воры в законе. Слыхал про таких? Словом, те, по кому тюряга плачет… Как правило, они друг друга уничтожают по-чёрному, прибегая к услугам таких, как мы, и я в свое время подумал: почему бы им в этом не помочь? Я, как следователь, испытывал настоящее бессилие, когда не мог посадить настоящих подонков, вроде тех, на кого ты охотился, из-за нашего совершенно идиотского Уголовного кодекса и продажного суда. Хотя поначалу тоже, совсем как ты, испытывал те же сомнения… Так я начал. И теперь не могу остановиться… Спроси хоть у Жени. — Павел Романович толкнул в бок Канищева. — Разве у него было по-другому?

Канищев неопределенно кивнул, Костя столь же неопределенно молчал.

Канищев знал по собственному опыту: подобные аргументы неотразимо действуют на тех, кто ищет оправдание подобному выбору. Костя же понимал, назад дороги уже нет.

— Разве он пришёл бы ко мне, если бы это было не так? А самые жирные, самые продажные и безнаказанные сидят как раз здесь, в Москве… С этим, надеюсь, ты согласен?

Костя по-прежнему отмалчивался.

— Ладно, — сказал Павел Романович. — Сделаем так… Мента из этого отделения шлёпнет кто-нибудь другой. Из твоей же винтовки. Причем в ближайшее время. А ты в этот момент не светись, посиди дома, отогрейся и отоспись… Что молчишь? Ну что ещё я должен сделать, чтобы ты согласился, хотя деньги ты уже взял?

— Вот именно… — отрешенно сказал Костя. — Поэтому я и спрашиваю: когда и кого.

Каморин и Канищев переглянулись.

— Мне нужно было твоё согласие. И наша предварительная договорённость… — Каморин посмотрел на часы. — Много времени ты у нас отнял, даже слишком. Я уже должны быть там, где как раз это и узнаю: кого и когда. И за сколько. Пока. Вечером увидимся.

— …Двадцать тысяч, я уже говорил вашему эмиссару, и ни цента больше. — Заказчик, полный, одутловатый, с крупными оспинами на лбу и щеках, курил огромную сигару и щурился от ароматного дыма, который кольцами пускал к потолку. — Извините, вы, кажется, не курите?

— Бросил, — коротко кивнул Каморин, потягивая холодный кофе с мороженым.

— Не курите, не пьете… Бережете здоровье? А я вот никак не могу себя заставить. Хотя жена и врачи требуют, — пожаловался заказчик. — Сколько раз уже пытался… Но я ещё не слышал вашей цены.

— Я её сам пока не знаю, — пожал плечами Каморин.

— Только знаете, что мало… — усмехнулся заказчик.

— Знаю, что в прошлый раз вы заплатили за подобную услугу пятьдесят кусков, — спокойно сказал Каморин.

— Ого! — Заказчик смотрел на него с возрастающим интересом. — Но там работала солидная столичная фирма, только отличные отзывы и рекомендации. Вас же мало кто знает. Вы из провинции, понимаете?

— Тогда почему вы обратились к нам? — поинтересовался Каморин. — Решили сэкономить?

— А вам палец в рот не клади, — засмеялся, закашлялся заказчик.

В это время в комнату вошла молодая женщина с привлекательной грудью, едва прикрываемой халатом, с холеным, как в косметической телерекламе, лицом. Каморин подумал, что где-то её раньше видел. Возможно, в той же рекламе.

— Эдик, тебе нельзя столько курить! — озабоченно сказала она.

— Прекрасно знаешь, что если брошу курить, ты тут же бросишь меня, поскольку меня сразу разнесет ещё больше… И уйдёшь к этому Курятьеву.

— Обязательно, — сказала она, поглядывая в сторону Каморина. — И именно к нему… А почему ты нас не познакомишь? — Она улыбалась, поглядывая в сторону гостя.

— Разве это обязательно?.. — недовольно протянул Эдик. — Ну что ж, изволь. Это Павел Романович, мой деловой партнер. Это Анастасия, известная в недавнем прошлом фотомодель, вице-мисс Москвы.

— Очень приятно. — Каморин склонил голову, приподнявшись в кресле, она протянула ему руку для поцелуя. Кожа руки была почти прозрачной и гладкой. Каморин подумал, что еще ни разу его губы не прикасались к чему-то подобному.

— Всё, Настя, всё… — замахал руками хозяин. — Теперь оставь нас одних. Или вот что… сделай нам два джина с тоником, вернее, один, Павел Романович спиртное не употребляет. И скажи там, чтобы здесь растопили камин.

— Но сегодня Павел Романович сделает исключение, не правда ли? — Она в открытую улыбалась Каморину.

— Можно… — кивнул Павел Романович.

— Та ещё сучка, подумал он. Разок трахнуть, потом дать пинок под зад. Или отдать ребятам, чтобы поставили на хор… Как жену Мишакова. Всё, что заслуживает. Таких только так и надо… Какой бы ни был у тебя мужик, но при нём, в открытую, чуть ли не лезть в ширинку его партнёра по переговорам — последнее дело. Хотя разок бы её попробовать. Только для коллекции. Таких у меня ещё не было. Может, и будут.

— Тридцать тысяч разве недостаточно для малоизвестной, нераскрученной фирмы, выполняющей ритуальные, скажем так, услуги? — недовольно спросил Эдик, когда его супруга, одарив гостя многообещающей улыбкой, вышла из комнаты. Похоже, он уже торопился закончить сделку и подозрительно поглядывал на Каморина, стараясь понять его отношение к авансам, которые только что раздавала его супруга.

— Не знаю, — повторил Каморин. — Может, и мало. Может, и много… Всё зависит от величины вашей выгоды, непосредственно получаемой из данной акции, понимаете? Если, конечно, речь идёт не о любовнике вашей очаровательной супруги, от которого вы собираетесь избавиться.

— Хотите много знать, — буркнул хозяин и замолчал, поскольку в гостиную вошел охранник и склонился к камину, в котором уже лежали дрова.

— Ну ты скоро? — недовольно спросил хозяин. — Что вы так долго возитесь, не понимаю… Ну-ка, дай я сам…

Он бросил в камин журнал «Плейбой», потом отнял у телохранителя зажигалку, открутил у нее колпачок, плеснул бензин на обнаженную грудь журнальной красотки, чем-то похожей на хозяйку.

— Осторожней! — крикнул Каморин и вовремя оттолкнул Эдика от камина, так что полыхнувшее пламя успело лишь опалить его брови и ресницы.

И едва ли не тут же в комнату снова вбежала супруга хозяина.

— Что случилось, Эдик, что с тобой. ю — Она была в неподдельном ужасе, как если бы на него только что произошло покушение. Однако при этом исхитрилась бросить на гостя исполненный лютой злобой взгляд.

— Ничего страшного, абсолютно ничего, просто показал нашим безруким, как надо разжигать камин… А наш гость, Настенька, только мне помогал…

Потом она терпеливо, как капризному ребенку, чем-то протирала его покрасневшее от ожога лицо, а он вскрикивал от боли, отбивался и отмахивался…

— Ты можешь оставить нас одних? — закричал он наконец. — Все выйдите отсюда, сколько можно говорить?

Он даже топнул ногой.

— Всё, всё… — ворковала жена, уходя сама и уводя за собой незадачливого охранника. — Уходим, уходим…

— Значит, тридцать пять тысяч вам мало? — недоуменно спросил Эдик, когда они снова остались одни.

— Я уже говорил… — покачал головой Каморин. — Я хочу иметь процент от финансового результата этой акции… Что непонятно?

— На какой процент вы рассчитываете? — спросил Эдик, поглядывая на себя в зеркало.

— Пятьдесят, — сказал Каморин, закидывая ногу на ногу, поскольку понял: разговор будет долгий.

— Но это грабёж… — цокнул языком Эдик.

— Тогда объясните, почему вы обратились именно к нам? — спросил Каморин.

— Говорят, у вас не бывает проколов, — пожал Эдик вислыми плечами. — Стопроцентное исполнение… А здесь именно это и требуется… Понимаете?

— Что тут непонятного, — усмехнулся Каморин. — Если клиент останется жив, он сразу поймёт, откуда что взялось. Ведь так?

Хозяин только шумно выдохнул и развел руками.

И вот такому слизняку — всё! А я ещё должен с ним торговаться, подумал Каморин. Взять бы и отнять. И жену, и виллу, и счёт в банке. Просто подмывает… но мы с вами, Павел Романович, помнится, делая мучительный выбор, остановились на политической карьере.

— А говорите: нас никто не знает, — сказал он вслух. — Будто мы — нераскрученные…

— Вы, наверно, слышали о таком понятии, как коммерческая тайна? — спросил хозяин, раскуривая новую сигару.

Только для имиджа их покупает, подумал Каморин. Чтоб показать, какой он крутой. Чтобы пустить дым в глаза.

— Сейчас все только о ней и говорят, — сказал Каморин. — К месту и не к месту. Но я никогда не уговариваю. — Он встал с кресла. — Просто запоминаю. Такие вещи я никому не прощаю. И достану тебя, где б ты ни прятался. Это уже ты запомни.

— Нет, нет, сядьте… — замахал руками Эдик. — Настя! — закричал он так, будто его уже убивали. — Павел Романович хочет уйти! Где твой обещанный джин с тоником?

Каморин сел. Сощурившись, смотрел с минуту на хозяина.

— Ну? Будешь и дальше мне мозги полоскать? Сколько?

— Но как вы можете верить на слово! — всплеснул руками Эдик. — А если вас обманут?

Настя вкатила в комнату сервировочный столик, на котором плескались два фужера и стояла хрустальная ваза с фруктами и печеньем. Оба, не сговариваясь, замолчали, ожидая, пока она выйдет.

— Я потом перепроверяю по своим каналам, — спокойно продолжал Каморин. — И рано или поздно узнаю все как есть. И не приведи Господь, если вы меня обманули…

Глаза Эдика теперь были полны суеверного ужаса. Похоже, уже сам был не рад, что связался. И просто не знал, как выпутаться.

— Я слушаю, слушаю… — кивнул Каморин и взял в руки фужер.

— Но и пятьдесят процентов — перебор… — тихо, но проникновенно произнес Эдик. — Согласитесь, так не бывает.

Каморин с некоторым удивлением взглянул на него. Что значит искусство перевоплощения, свойственное хорошим артистам и удачливым дельцам. Теперь в этом негромком голосе, скорее, слышалась угроза. С моей стороны наличествует перебор, подумал Каморин. С ним так нельзя. За холеными щечками, пожалуй, есть кое-какие челюсти. Ну что ж, отрабатываем маленько назад.

— Пожалуй, — кивнул Павел Романович. — Тут я перегнул. Испытал вас на прочность. Теперь вижу: за своё вы готовы перервать глотку кому угодно. Ладно, пятнадцать процентов — это сколько? Притом учтите, я все перепроверю.

— Двести тысяч… — спокойно сказал Эдик. — Нет, Павел Романович, согласитесь, это неразумно.

— Десять вас устроит? — усмехнулся Каморин. — И я становлюсь вашим другом и другом вашего дома.

— Эдик подозрительно посмотрел, но ничего не сказал.

— Семь процентов, — сказал он минуту спустя. — И я ваш должник.

— О'кей, — согласился Каморин, становясь всё благодушнее.

Было похоже, что хозяин уже пожалел, что не назвал ещё меньшую цифру. Теперь его подозрительность тем больше усиливалась, чем больше ему уступал Каморин.

— Это всё равно почти сто тысяч… — сказал Эдик.

— А можно без почти? Не жадничайте. Если вы согласны, значит, оно того стоит? — Гость весело сощурился, снова перейдя на «вы». — Вот теперь можно выпить. За здоровье хозяйки.