Глава 1

Лежали вповалку, где кого застал дурной похмельный сон. Седов увидел свою Любу, показавшуюся в этой грязной, полутемной комнате брошенной на пол кучей тряпья. Неестественно неживая поза, неестественно бледное, словно мертвое лицо, наполовину закрытое спутанными волосами…

Лёха зажег свет. Хозяйка притона, прикорнувшая на диване с продавленным сиденьем, подскочила, заорала благим матом, решив, что пришла милиция.

Александр Петрович даже не посмотрел в ее сторону. При включенном свете он увидел, что Люба лежит не одна, в обнимку с другой девицей, еще более грязной и оборванной, с лицом, накрытым какой-то драной хламидой.

— Не ори… — негромко сказал Лёха хозяйке. — Тебя ещё не убивают. Давно она здесь? — Он показал на Седова, присевшего перед Любой на корточки.

Александр Петрович осторожно погладил её по волосам.

— Любаша, — позвал он. — Вставай. Ты меня слышишь? — Он потряс её за плечо.

— Тебя, кажется, спросили, Ангелина! — громче сказал Лёха. — Давно она у тебя? И кто привёл?

— Что я, помню… — хозяйка, сама изможденная до синевы, почесала исколотой рукой в затылке. — Этот твой, Андрюха, вот, полюбовничек её. Чёрненький такой, кареглазенький… В общем, понял, о ком я? Красивый мальчик. Прямо залюбуешься. Сладкая парочка, как теперь говорят. Прятались они тут у меня… Уж не знаю от кого. — Она стрельнула глазами в сторону Седова. — Любочка так и говорила мне: мол, спрячь нас, тетенька Алла. И деньги мне совала, каких у неё отродясь не было…

Лёха искоса смотрел на Александра Петровича, на его согнутую спину. Но хозяйку не прерывал. И та вошла в роль.

— Уж они любили друг дружку! Прямо спать ночами не давали, я их на пол прогнала, чтоб не скрипели… А они поначалу плакали даже, наглядеться никак не могли. И кололись… Ой, как кололись, я первый раз такое видела, прямо боялась — вот-вот помрут… А она мне все доллары эти совала, принеси ей еще да принеси. А после разругались. Уж не знаю из-за чего. Вроде он её чем-то попрекал. Ну, она ему отворот: уходи, мол. А после плакала. Вот привела вчера сюда свою подружку, Светочку… Ну куда я её? Родители-то у неё хоть есть?

— Не знаю, — покачал головой Лёха. — Может, где и есть.

Ангелина склонилась к Лёхе:

— А это кто ей хоть будет? Не отец?

Лёха тихонько цыкнул на неё, прижал палец к губам.

— Любаша, — снова позвал Седов. — Ты сама сможешь подняться? Тебе помочь?

Потом повернулся к Лёхе — казалось, постарел сразу лет на десять.

— Можно что-нибудь сделать? Она ведь меня не слышит.

Лёха помотал головой:

— Предупреждал я тебя… Влип ты, как я посмотрю, Альча. Уж так влип…

Седов будто его не слышал.

— Я хочу отвезти ее к себе, — сказал Седов, ни к кому не обращаясь. — Приведу её в порядок. Сделаю ей ванну. Приглашу врача. Найму сиделку.

Он говорил усталым, будничным голосом. Ангелину по-прежнему не замечал.

— А потом она опять от тебя сбежит… — крякнул Лёха. — Ну ты попал… А ведь какие бабы у него были, — доверительно делился он с хозяйкой. — Королевы. А тут из-за какой-то сикушки…

— А чего, Любочка тоже интересная девушка, — хрипло сказала Ангелина, скаля зубы, что, по-видимому, означало улыбку. Села, закинув одну тощую ногу на другую, и закурила.

— Да ты и сама еще хоть куда… — махнул рукой Лёха и тронул Седова за локоть. — Ну куда теперь её, в машину?

Поддерживая с двух сторон, они вытащили безвольно обвисшую между ними Любу из квартиры.

Соседи смотрели с балконов и скамеек, как Седов бережно укладывает её на сиденье своей роскошной машины.

— Отец приехал, — судачили бабки. — Еле нашёл, говорят. Вишь, как поседел, бедный… А эта сука притон тут развела, а милиция хоть бы разок ее забрала! Хоть бы для виду оштрафовала. Бабок с рынка гоняют, а эту — хоть бы хны! Денег в зубы им сунет, они и пошли себе, с автоматами своими… Хоть бы вот такие отцы разок собрались все и в унитазе утопили её, тварь болотную…

Дома Седов, отпустив домработницу и охранника, уложил девушку в теплую ванну, вымыл ее с головы до ног с душистым шампунем и уложил спать. Потом сделал укол. Она его не узнавала, вяло сопротивлялась, иногда звала Андрея или ругалась матом и даже привычно, заранее застонав, раздвинула ноги, когда он, раздевая ее в ванной, снял с нее грязные, дурно пахнувшие трусики…

Вечером, когда он, вконец утомленный, собрался сам лечь спать в другой комнате, раздался телефонный звонок. Это была Ирина.

— Ты один? — спросила она. — С тобой сейчас можно разговаривать?

— Нет, — сказал Седов. — Я не один.

— Я тоже не одна! — грубо сказала она. — У меня Павел Романович, которому ты меня уступил по сходной цене. Как партию подержанного товара. И хочет с тобой поговорить.

Седов промолчал. Сейчас это не имело ровно никакого значения. Продал или не продал. Даже странным казалось, что он совсем недавно был от нее без ума. Как сейчас, судя по всему, она без него…

— Что молчишь? — спросила Ирина.

— Жду, когда он возьмёт трубку.

— А мне тебе нечего сказать?

— Сейчас — да, нечего… Потом как-нибудь. Ну, где он?

— Здравствуй, Александр Петрович. — Голос Каморина был непривычно благодушным, как если бы он только что хорошо отужинал, принял ванну и сел в халате в глубокое кресло, куда принесли телефон. — Я вот только что из ванны, — подтвердил он возникшее предположение, — а через пару часов улетаю… Мы можем до этого переговорить?

— Смотря о чём, — сказал Седов.

— Не понял! — Голос Каморина снова стал сухим и колючим. — Что ты ему сейчас наговорила? — Теперь его голос стал приглушенным, поскольку он обратился в сторону от микрофона, к Ирине. Она что-то ответила, но что именно, разобрать было невозможно.

— Я хочу, чтобы через двадцать минут ты был здесь. — Куда только подевался его благодушный тон. — Есть срочное дело.

И положил трубку. Седов прошел в спальню, взглянул на спящую Любу. Теперь ее нельзя было назвать неживой. Лицо из землисто-зеленого цвета становилось бледно-розовым, чёрные тени под глазами поблекли.

Пожалуй, он сейчас ей не нужен. А вот нужен ли будет потом, когда придёт в себя… Но об этом не хотелось сейчас думать. Сейчас перед его глазами стояло лицо Каморина, каким он запомнил его там, на чердаке, когда тот приказывал застрелить врача «скорой». Псих. С таким лучше не связываться… пока… А там — посмотрим.

Ирина встретила его сухо, сразу отвернулась, пропустив в гостиную, где сидел уже собранный в дорогу Каморин.

Сколько раз Александр Петрович здесь у неё бывал, но никогда бы не подумал, что придется приходить сюда по приказу её нового любовника.

— Задерживаешься… — хмуро сказал Каморин, посмотрев на часы.

— Я же говорила — за двадцать минут он не успеет, — сказала Ирина. — Уже проверено. И не один раз.

— У меня осталось всего полчаса, — не обратил внимания на её колкость Павел Романович. — Тебе хватит?

— А вам? — в тон ему ответил Седов. — Это вы меня сюда позвали, а не я вас. Могли бы вполне встретиться по дороге в аэропорт.

— Вот я ему то же самое… — начала было Ирина, но осеклась под тяжелым взглядом Каморина. И вышла из комнаты.

Наверняка ему хотелось продемонстрировать, кто теперь здесь хозяин, подумал Седов. Что ж, придётся проглотить и это. Поэтому позвал меня именно сюда, к Ирине… И еще подумал, как там сейчас Люба. Всё-таки осталась одна. Вдруг, когда он вернется, ее снова не окажется на месте?..

— Я жду твоего рассказа о банке, — сказал Павел Романович. — Ты ведь вошел в его правление, как мы договаривались?

— Именно так, — кивнул Седов, стараясь не раздражаться.

— Сегодня я был у Эдика Городинского, знаешь такого?

— Он клиент нашего банка, — кивнул Седов. — Пять процентов акций, если не ошибаюсь.

— Претендует на большее? — сощурился Павел Романович.

— Именно так, — кивнул Седов. — У него из-за этого большие распри…

— С Пирожниковым, — перебил Каморин.

— Да, — впервые за сегодняшний день чему-то удивился Александр Петрович. — Откуда вы знаете?

— Не далее как три, нет, четыре часа назад с ним беседовал, — удовлетворенно хмыкнул Каморин. — Сначала он мне показался обыкновенным слизняком. Хотя жена его — что надо…

И покосился на дверь, которую прикрыла за собой Ирина.

— Привычная маска, — кивнул Александр Петрович. — Он со всеми такой, кого видит впервые. Старательно расхолаживает. Но как только клиент расслабится, вцепляется в него, как бульдог.

— Вот-вот, — подтвердил Каморин. — Короче, он заказал мне этого самого Пирожникова. Полагает, что потом скупит его акции и займет его место в правлении.

— Вполне возможно, — кивнул Седов. — А почему именно вам?

— Ему нужна чистая работа. Чтоб все было шито-крыто. Я другое хотел у тебя спросить… А нам это надо? Кто нам будет нужнее живой — Пирожников или Городинский?

— Видите ли, Павел Романович… — пожал плечами Седов. — Я все-таки хотел бы, прежде чем вам ответить, сначала понять — кому это нам? Мы — это кто? Ведь я там представляю не только себя и вас, но и других людей, которые уже вложили туда порядочные средства…

— Воровской общак, — перебил Каморин. — Знаю. Сегодня он есть, а завтра на него наложат арест, стоит мне только, в силу своей основной профессии, открыть рот…

— Простите, но вы мне не ответили: кого ещё, кроме себя, вы имеете в виду, когда говорите «нам»?

— Только себя, — сказал Каморин. — И немного тебя. Потому что мне нужен этот банк. И ты мой человек в этом банке. Мой. А не твоих воров в законе. Хотя это они, а не я туда тебя внедрили… Теперь слушай и не перебивай. Я и так потратил на тебя слишком много времени. В ближайшее время поставишь на правлений вопрос о закупке акций одного уральского завода цветных и редких металлов. Его исходные данные я сообщу тебе отдельно. Свободные деньги, иначе говоря, чёрный нал у вас есть. Я про общак, да, да…

— Они мне голову оторвут, — спокойно сказал Седов. — И потом, черный нал, как кобеля, не отмоешь добела.

— Неплохо сказано. Надо запомнить… А вообще ты до сих пор мне представлялся человеком с развитым воображением. И хорошо воспитанным. То есть не перебивающим старших…

— Вам сколько лет? — перебил Седов.

— Не столь важно. Моложе тебя, во всяком случае. Так вот, постарайся объяснить твоим ворюгам, в законе они или вне закона, что это весьма перспективный вклад. Потом мы эти акции перепродадим. Двойная отмывка, понимаешь? Они на это клюнут, если не дураки. Я скажу, кому перепродадим, как только доберусь до Думы.

— А когда у вас выборы? — спросил Седов. — Что-то очень уверенно вы о них говорите. А вдруг вас не выберут?

— Тогда мне придется устроить государственный переворот, — вполне серьезно сказал Каморин. — Стану диктатором, а ты моим министром культуры. Стало быть, для этой страны будет лучше, если сначала меня выберут просто депутатом.

— Пожалуй, — согласился Седов. — Какие ещё будут указания?

— Ты мне так и не ответил, кто нам нужнее — Пирожников или Городинский?

— Обоих бы… в одно место! — искренне сказал Седов.

— Тогда спрошу по-другому… — Павел Романович нетерпеливо посмотрел на часы. — Кого сначала, кого потом? Это не значит, что я обязательно поступлю, как ты скажешь, но твое мнение будет учтено.

Седов пожал плечами. Весь разговор вызывал у него ощущение чего-то неправдоподобного, нереального, происходящего во сне. Откуда у него такое самомнение, такая уверенность в себе? Ведь сам ходит по острию ножа!

— Скажите, Павел Романович… Только честно. Зачем вам тогда понадобилось убивать врача «скорой помощи»? Он-то вам что плохого сделал?

— В воспитательных целях, — буркнул Каморин. — Для натаски моих мокрушников, моих «псов»… А ты что, до сих пор под впечатлением?

— Под впечатлением, как мне кажется, осталась ваша команда, ваши «бойцовые псы», как вы их называете. Им это явно не понравилось.

— Так вот запомни… — наклонился к Седову Каморин. — Чтобы у тебя не оставалось сомнений… Для профилактики подобных сомнений, а также поддержки морального духа и спортивной формы я даю им задание на дом — одно убийство в неделю. Даже если нет заказа. Всё равно кого. И принимаю у них зачет, чему ты сам был свидетелем. При этом одно впечатление, о котором ты говорил, накладывается на другое… И прежнее благополучно забывается… Только, я вижу, тебе и название моих м… снайперов не по душе? — хмыкнул Каморин. — Интересно, а начальник твоей преторианской гвардии как своих называет?

— Неважно… — поморщился Седов. — Не в названии дело.

— А всё-таки… Раз уж оно не вызывает у тебя нареканий.

— «Торпеды», — сказал Седов, пожав плечами.

Каморин рассмеялся. Смеялся он напряжённо, как будто ему редко удавалось рассмеяться, при этом держась за грудь, будто ее раздирал кашель. Ирина заглянула в дверь.

— Тебе пора, — сказала она. — С чего вдруг ты так развеселился?

По-видимому, ей тоже еще не приходилось видеть его смеющимся.

— «Торпеды»… — покрутил головой Павел Романович, успокаиваясь. — А что? В чувстве юмора, во всяком случае, не откажешь…

И снова посмотрел на часы.

— Подожди меня там… — указал он хозяйке дома на дверь. — Ещё несколько минут… Я, к слову, не так давно видел схватку бойцовых псов, специально натасканных. Увлекательнейшее зрелище! Кровь, хрип, скулёж, шерсть клочьями… Я только что подумал: а не стравить ли их нам? Этих ваших «торпед» и моих «псов»? И устроить тотализатор. Я бы поставил на своих… А ты?

Он замолчал, пронзительно глядя на Седова. Тот не отвечал, глядя в сторону.

— Так кого тебе больше жалко, ты мне так и не ответил?

— Моих «торпед», — неохотно ответил Александр Петрович.

— С этим ясно. Пирожникова или Городинского?

— Вопрос в другом. Кто на данном этапе нам нужнее, — поправил его Седов. — Скажем, Пирожников уже в банке. Хотя Городинский, согласен, перспектив нее… А что, обязательно нужно кого-то убивать?

— Я уже взял задаток за Пирожникова, — пожал плечами Каморин. — Можно, конечно, не отдавать, но как бы моя деловая репутация при этом не пострадала, понимаешь, да? Спросим по-другому, если сомневаешься. У кого лучше связи, скажем так? Или опаснее… Словом, можно ли будет их безнаказанно оборвать?

— Пожалуй, такие связи у Пирожникова, — сказал Седов. — Сам-то он не велика шишка. Причём его знают как в правоохранительных, так и в криминальных структурах. И не только. На нем замыкается очень многое. Под него сделали личные и весьма сомнительные вклады в банк очень влиятельные здесь, в Москве, люди. И не обрывать бы их, а для начала использовать в своих интересах.

Каморин не ответил, с минуту задумчиво смотрел На Александра Петровича, потом спохватился, взглянув на часы.

— Совсем с тобой заговорился… Времени в обрез. Значит, сведешь меня с этим Пирожниковым, прежде чем я его ликвидирую, чтобы успеть унаследовать его связи. Скоро я вернусь в Москву. Возможно, уже в качестве народного избранника… до этого будем поддерживать спутниковую связь. Ты приобрел такой телефон?

— Пока не видел в нем необходимости.

— Считай, что она наступила. По крайней мере, есть гарантия, что нас не прослушают. Так что жди моего звонка. И подготовь ответы на мои вопросы. А сейчас, извини, я вас покидаю. Ирина меня проводит до лифта…

Ирина вернулась через несколько минут. Молча взглянула на Седова. Стала собирать на стол.

— Тебя он тоже утомил? — спросила она.

— Аж взмок… — признался Седов. — Только ты зря хлопочешь. Я не останусь.

Она выпрямилась, внимательно посмотрела на него.

— Альча, дорогой, можешь мне поверить, у меня с ним было только один раз, когда ты отдал меня ему в качестве предоплаты за какие-то услуги… И я решила тебе отомстить… А теперь вы оба смотрите на меня как на дорогую безделушку. Хотя ему, оказывается, небезразлично, что моя мать еврейка. Я это поняла только сегодня.

Голос её дрогнул. Он встал, подошёл к ней, обнял за плечи.

— Это все из-за той девочки, да? — всхлипнула она.

Будь она проклята, такая жизнь, подумал он. Ну,

вот за что мы оба мучаем эту прекрасную женщину? И почему она так мечется, не зная, что и кого выбрать, вместо того чтобы послать обоих куда подальше…

— Я виноват перед тобой, — сказал он. — Очень виноват. Но сейчас смотрю на тебя, а сам думаю: как там она?

— Ты её всё-таки нашел?

— Я её потерял. Эти подонки основательно посадили её на иглу. Накачали всякой дрянью… Она чуть не умерла у меня на руках. Просто не знаю, как мне быть. Я не смогу спасти ее, ты не сможешь спасти меня.

— Похоже, ты тоже сидишь на игле.

— И потому всё время думаю о ней… — кивнул он. — Я поеду. Ты уж извини.

Каморин отключил рацию. Кажется, искать «жучок» они не будут. Жаль, что отсюда до Сосновска мощности сигнала не хватит… Не запускать же ради этого спутник? Он бы и там их послушал. Особенно ее жалобы на него, Каморина: Он половой антисемит. И с этим ничего не поделаешь.

 

Глава 2

Чурилин раздумывал, прохаживаясь по кабинету, в ожидании вызванных по повестке братьев Исмаиловых. Анатолия Артикулова он решил пока не трогать. По-видимому, совсем нежелательно, чтобы они встречались в коридоре прокуратуры возле его кабинета: прощай тогда эффект неожиданности. Сговариваться им не о чем, но и милиционер, и азербайджанцы вполне могут сообразить, зачем их вызвали. К тому же, пока Артикулов сидит дома, возможен поиск тех, кто, может быть, ищет его самого… Другое дело, что поиск этот пока безуспешен.

Так что все правильно. Артикулов подождёт.

Между тем сегодняшний разговор может оказаться очень важным. Ему, Чурилину, ещё не известны личности вызванных, но тактика допроса в общих чертах уже понятна…

Он выглянул в коридор. Вот они. Уже здесь. Сидят, держат в руках повестки, негромко переговариваются, вернее, сговариваются, гадая, зачем их вызвали, за что. Поди, если поскрести как следует, найдется и за что. И они это знают. Вон, только что усами не шевелят от нервного напряжения.

— Исмаиловы? — спросил Чурилин, посмотрев на часы. (Еще целых пять минут до назначенного времени. И еще неизвестно, сколько сидели до того, как он выглянул…) — Заходите. Нет, сначала вы, — кивнул в сторону старшего.

Гасан Исмаилов степенно кивнул и вошел в кабинет. Отдал повестку. Лицо спокойное, хотя и напряженное.

— Знаете, зачем вас вызвали? — спросил Виктор Петрович после несколько затянувшейся паузы, заполненной взаимным разглядыванием.

Тот пожал плечами:

— Откуда? Все время в милицию вызывают, запугивают, допрашивают, а чего надо — толком не говорят… Денег дашь, вопросов больше нет.

— Тяжело вам здесь, — посочувствовал Виктор Петрович.

— Нет, почему тяжело? — поднял брови Гасан. — Нормально. С простыми людьми, покупателями, нормально. Милиция ненормальная. Все паспорт требуют. Усы увидят и сразу останавливают.

— Сбривать не пробовали?

— Я не пробовал. Земляки так делали… Всё равно забирают.

— Скажите, Гасан Ибрагимович, когда последний раз вас забирали в милицию? — поинтересовался Чурилин.

— Два дня назад. Брата Мешали забрали. Там какая-то драка была, чечены стрельбу, говорят, подняли… А мы здесь при чем? Брата всю ночь продержали. Залог им дал, отпустили. Какой это залог? Выкуп, да. А он заложник. Положили лицом в снег, а он только недавно из Баку ко мне за товаром приехал, к холоду ещё не привык… Постуженный теперь, всю ночь кашлял, это дело, да?

— Часто он приезжает?

— Не помню… После Нового года был… Потом позавчера прилетел.

— Точнее, если можно. Какого числа в январе он приехал после Нового года?

— В середине где-то… Вы лучше сразу скажите: что нам с братом милиция шьёт, по какой статье?

Виктор Петрович помолчал, выдержал паузу. Потом спросил, пытливо глядя азербайджанцу в глаза:

— Щестнадцатого февраля вас задержали, забрали в сорок четвертое отделение милиции, верно? А потом кто-то начал убивать тех, кто там служит. Слышали что-нибудь об этом?

— Мы тут ни при чем, гражданин начальник! — подскочил на стуле Гасан. — Слышать мы слышали, что убивают, но только мы тут, гражданин начальник, ни при чём!

— А между тем убивают как раз тех сотрудников, которые участвовали в вашем задержании. Как вы это можете объяснить?

— Честное слово, не знаю… — развел руками Гасан. — Они нам ничего плохого не сделали, правду говорю, гражданин начальник! Наркотики искали — не нашли, документы проверили и отпустили… Могли и не забирать.

— Вот я тоже так думаю, — кивнул Чурилин. — Зачем было вас забирать? Я вот протокол вашего задержания посмотрел: все, что согласно протоколу вам в отделении сказали, все это вполне можно было на месте сказать. Значит, все-таки была какая-то причина, почему вас в отделение доставили?

— Не знаю я, гражданин начальник, не было никакой причины! — разволновался Гасан. — Нас забрали и русскую девочку забрали… С нами стояла, вместе разговаривали, сигареты мужу покупала. Может, думали, проститутка какая-то, раз с кавказцами стоит… Ну, не просто стояла — мы её домашним вином, конечно, угостили, брат привёз, что, разве нельзя?

— Ну, наверно, можно… — стараясь не выдать волнения, пожал плечами Чурилин. — А поподробнее про неё нельзя? Про эту девушку?

— Можно, почему нельзя. Только что говорить-то? Я второй раз видел её, первый раз с мужем приходила, они сигареты покупали, а теперь одна пришла…. Ну, брат молодой, сразу понравилась, заговаривать с ней стал… У него спросите лучше.

— Значит, её тоже забрали, — сомкнул прямые брови над переносицей Чурилин. — Вместе с вами? Я правильно вас понял?

— Все бабки на неё кричать стали: проститутка, мол, раз с нами разговаривает… А мы что, не люди, почему с нами девочке молодой поговорить нельзя?

— Так её забрали с вами вместе или нет, я так и не понял, — нахмурился Чурилин.

— С нами, да… — закивал Гасан. — В один «газик» всех затолкали. Она плакала, когда её обзывать начали, просила отпустить, кричала, муж будет искать.

— Минуточку, минуточку… — Чурилин сейчас испытывал знакомое, до мурашек по спине, чувство, которое возникало всякий раз, когда интуиция ему подсказывала: он ухватился за верное звено. В протоколе о задержании никакая девушка не значилась. — Давайте всё по порядку. Её с вами взяли, так?

— Точно так, гражданин начальник.

— Если вы внимательно читали вашу повестку, — поморщился Чурилин, — то могли там прочитать, как меня зовут: Виктор Петрович меня зовут, если запамятовали…

— Очень приятно. — Гасан приподнялся со стула, учтиво склонив голову.

— Итак, взяли вас вместе с ней. А отпустили — тоже вместе?

Гасан развёл руками, помотал головой:

— Давно было, сейчас не помню, да… Брат, наверно, помнит, он на неё глаз положил, молодой, что тут поделаешь… Помню, как её забирали. Я им кричу: люди вы или не люди? Её-то за что?

Говорливость азербайджанца объяснялась чувством облегчения, которое он теперь испытывал, как только понял, что вызов следователя ему, пожалуй, ничем серьезным не грозит. Поэтому Виктор Петрович рассеянно его слушал, не прерывая.

Почему задержание этой девушки не было занесено в протокол? Если, конечно, Гасан Исмаилов ничего не путает или не придумал мифическую девицу для отвода глаз… Но, вообще-то говоря, на это не похоже.

Между тем, если девушка была на самом деле, это кое-что сразу объясняет в поведении милиционеров. В частности, в поведении Баранова… И Артикулова, кстати говоря, если судить по их телефонному разговору.

Не факт, конечно, далеко не факт. Еще и еще раз все надо проверить, прежде чем вернуться к протоколу допроса Баранова.

— Позовите брата, — сказал Чурилин Исмаилову. — Нет, лучше я сам…

Тут следовало быть осторожным. Чего доброго, скажет брату на своем языке нечто вроде пароля, типа: прокурор, мол, проглотил наживку, поверил в существование этой девицы.

— Предупреждаю, при мне говорить только на русском языке, — сказал Виктор Петрович, как только младший Исмаилов перешагнул порог кабинета.

— Он плохо понимает по-русски, — сказал старший брат.

Начинается, подумал Виктор Петрович. Потом им одновременно захочется в туалет.

— Ничего, постараюсь объяснить, — непреклонно сказал Виктор Петрович и протёр повлажневшие очки. — А вы мне поможете, но только на русском языке. Если, конечно, хотите, чтобы с вас сняли подозрение.

Виктор Петрович указал Мешади на свободный стул, потом подошел вплотную. Тот смотрел снизу не мигая.

Такому красавцу с томными глазами должны нравиться русские девушки, подумал Чурилин. И он им тоже. И наверно, их у него было немало… Но попробуем.

— Мешади, ты помнишь русскую девушку, которую милиционеры забрали с вами вместе возле метро?

— Да, помню, её звали Лена, — с готовностью кивнул Мешади.

А он не так плохо говорит по-русски, подумал Чурилин. И ни разу не взглянул на старшего брата, прежде чем ответить, что было бы вполне естественно, если бы оба старались обмануть следствие.

— А отпустили её тоже вместе с вами?

— Нет… — Он неуверенно пожал плечами и только теперь посмотрел на брата. — Разве её с нами отпустили? Я думал, она раньше ушла.

— А что, красивая девушка, да? — спросил Чурилин.

— Да, очень, — заулыбался Мешади, хотя глаза оставались неподвижными.

Между прочим, парнишка наверняка колется, подумал Виктор Петрович, или курит всякую дрянь… О Господи. Такие молодые, а что с собой делают!

— Больше вы её нигде не встречали?

— Нет… — сказал Мешади и снова посмотрел на брата. — Она же не в Москве живёт. Говорила, муж поехал на вокзал за билетами. Они должны были уехать…

— А не сказала — куда?

— Нет, не сказала, — почти одновременно и с сожалением ответили братья Исмаиловы.

— Значит, зовут её Лена… — констатировал Чурилин. — А где хоть жила, не говорила? Или у кого остановилась?

— Рядом где-то, — пожал плечами Гасан. — Первый раз ко мне с мужем, а потом одна за сигаретами приходила…

Не густо, уныло подумал Чурилин. Хотя, если они оформляли в то время и в том районе временную регистрацию, найти их в принципе можно…

— Вы могли бы её описать?

Мешади даже зажмурился, предвкушая удовольствие восстанавливать образ девушки в своем воображении.

— Она такая… изящная, стройная… как кипарис.

Чурилин и Исмаилов-старший невольно переглянулись, заулыбавшись.

— …кожа белая-белая, а когда смущается — розовеет, — продолжал Мешали.

— Словом, я понял так: вы смогли бы её узнать, если бы встретили, — сказал Виктор Петрович.

— Больше мы её не видели, — вздохнул Гасан не без сожаления. — Такую видно издалека.

— Уехала, да… — сокрушенно вздохнул и романтичный Мешади.

— Ладно, — подвел итог Виктор Петрович. — Свободны… Вот ваши повестки, я их уже подписал.

Оставшись один, он какое-то время неподвижно сидел, глядя перед собой и упершись руками в стол.

Кое-что складывается. Особенно если вспомнить прослушанный разговор Баранова и Артикулова. Что могло произойти такого постыдного, если оба не хотели об этом говорить? И думали о том, как бы не узнали о случившемся дети? От чего они не смогли, как и другие, отказаться, если к ним попала красивая девушка, которая не живет в Москве, которая должна скоро уехать?.. И все это — то, что и сам Чурилин не мог пока решиться и назвать собственным именем, — произошло, скорее всего, в отделении, поскольку только там мог присоединиться к наряду Кравцова Березин, бывший в тот день дежурным…

Иначе где еще это могло бы произойти? Нет, следует все еще раз проверить, самым тщательным образом, хотя пока что только эта версия отвечает почти на все вопросы…

Вечером Чурилин собрал свою группу — троих следователей от МВД и Женю Скворцова от прокуратуры. Дал им еще раз прослушать запись разговора Баранова и Артикулова. Потом ознакомил с показаниями братьев Исмаиловых.

— У меня на сегодня есть только одно предположение, — сказал Виктор Петрович. — В помещении отделения милиции было совершено групповое изнасилование. Сотрудниками отделения. То есть нарядом во главе с капитаном Кравцовым и дежурным по отделению старшим лейтенантом Березиным. Именно тех, кто участвовал в этом… у меня просто нет слов назвать это своим именем… и стали потом убивать из снайперской винтовки. По срокам и датам все, как видите, сходится. Только при таком предположении становится понятым нежелание старшего лейтенанта Баранова отвечать на наши вопросы. Только так становится понятным, отчего он обо всем догадался: догадался, что мстят, догадался, кому именно мстят, и предупредил лейтенанта Артикулова, который был вместе с убитыми в наряде в тот день, когда, по словам братьев Исмаиловых, была задержана молодая и привлекательная русская девушка, не москвичка, у которой, судя по всему, заканчивался отпуск и они с мужем должны были вернуться домой… Сюда же можно отнести наличие следа женской обуви наряду с мужской на крыше здания, откуда был застрелен Петрунин. Вероятно, муж и жена решили таким образом отомстить насильникам… Разумеется, эта версия, как и любая другая, нуждается в тщательной проверке.

Милицейские следователи недоуменно переглянулись. Сейчас вступятся за честь мундира, не иначе, подумал Чурилин.

— Вам что-то не нравится в том, что я высказал? — спросил Чурилин, обращаясь к знаменитой Дине Ивановне Алпатовой, грозе криминального мира, сухой даме лет сорока с высокой прической, по слухам, старой деве, чей жених некогда сделался уголовником. С тех пор она будто бы никак не может насладиться местью преступному миру.

— Очень уж вы категоричны, Виктор Петрович! — сказала она. — Пусть даже это всего лишь ваше предположение, но вот так огульно обвинять погибших милиционеров, у которых остались семьи…

— Странно это слышать от вас, Дина Ивановна, — вмешался Женя Скворцов. — Какой-то непрофессиональный подход.

— Это всего лишь моя версия, — извиняющим тоном сказал Виктор Петрович, — которая, как мне кажется, наиболее полно отвечает на вопросы, возникающие по мере расследования этой истории.

— Да, но вы, как руководитель нашей следственной группы, предлагаете ее как основную, которую мы должны проверять и разрабатывать, забыв про все другие… — Она оглянулась на своих коллег по ведомству, ища поддержки, но те промолчали. Других версий у них не было.

— А какая это другая, Дина Ивановна? — насупился Чурилин. — Разве вы ее высказывали? Что-то не припомню.

— Те же братья Исмаиловы, которым погибшие ребята могли сорвать их наркобизнес и которых вы, Виктор Петрович, так легко отпустили, разве не могли они попытаться направить нас по ложному следу? — спросила она. — Неплохо, кстати, придумано. Но почему мы должны им беспрекословно верить?

— Никто пока не утверждал, что им можно верить на все сто… — вздохнул Чурилин. — Но вспомним, о чём и, главное, как говорили между собой Баранов и Артикулов… Им тяжело было вспоминать о случившемся. Если бы речь шла о наркоторговцах — чего им было так уж переживать? А в этом случае становится понятно, почему они, по их выражению, поставили на себе крест. Баранов во время допросов был подавлен и наотрез отказался отвечать о том, что произошло, даже после того, как я чуть ли не пригрозил ему служебным расследованием.

— Не могу поверить, — упрямо сказала Дина Ивановна, — чтобы на это были способны сотрудники органов, к тому же солидные, семейные мужики, отцы детей, да не один какой-нибудь урод, а целых пятеро, на глазах друг друга… Не урки же они какие-нибудь, в конце концов!

— И все же, Дина Ивановна, и все же, — задумчиво сказал Чурилин. — Вы ведь не хуже меня знаете — бывают преступные групповые акции, отказ от участия в которых может иметь плохие последствия для тех, кто отказался. Вам их перечислить?

— Простите, и все же — вы это говорите о бандитах или о сотрудниках правоохранительных органов, в чьей порядочности у нас пока нет повода сомневаться? — прищурилась Алпатова.

Чурилин только развёл руками. Потом переглянулся с Женей Скворцовым.

— Если мы в нашей работе будем оперировать эмоциями и ведомственными пристрастиями… — сказал он и замолчал.

Чёрт меня дёрнул согласиться возглавить эту межведомственную группу, выругал он себя, где все только и озабочены тем, что скажет их начальство.

— Говорите, Виктор Петрович, вы, кажется, хотели что-то сказать, — не без язвительности напомнила Алпатова.

— Хотел, — кивнул Чурилин, разозлившись на себя. — Значит, распределим обязанности на сегодня… Вас, Дина Ивановна, я бы попросил самолично побывать в этом отделении и еще раз просмотреть все записи в журнале дежурного от шестнадцатого января этого года, в первую очередь те, что касаются дежурства наряда под руководством Кравцова… И самой или совместно с вашими сотрудниками допросить наконец Артикулова. Дальше… Хочу знать, отправлен ли запрос на Мишакова Дмитрия по месту жительства?

Все только переглянулись. То ли выскочило из головы, то ли посчитали второстепенным…

— Можно ли так работать? — поморщился Чурилин. — А все потому, что слишком много времени и сил у нас уходит на прения. И на оборону от прессы… Кстати, следует узнать, не женат ли Мишаков. И если да, то как зовут его жену. Кто возьмет это на себя?

— Этот запрос вполне способен сделать ваш секретариат, — негромко сказала Дина Ивановна. — Но не кажется ли вам, Виктор Петрович, что вы слишком рано становитесь рабом собственной версии, что обычно свойственно начинающим следователям, но никак не столь опытным.

— Вынужден повторить… Никто вам не мешает предложить собственную версию, — едва сдерживая раздражение, сказал Чурилин. — У вас она есть? Или вы её пока от нас скрываете? Если нет — извольте отрабатывать то, что есть. Увы… Чем богаты. Если нет вопросов, на сегодня все!

Зря я так, подумал он, стараясь не смотреть на Дину Ивановну. Ну не умеет она работать в команде. Что тут поделаешь. Да еще и необходимо подчиняться… Это с её-то опытом… Ей бы самой возглавить эту комиссию… Тогда, правда, окажется, что я точно так же не смогу подчиняться ей…

— Задержитесь на минуту, если можно, — попросил он Алпатову, когда она, будучи уже в дверях, оглянулась в его сторону.

Она молча пожала плечами и вернулась на свое место — села на старый стул, на который сам Виктор Петрович садиться не осмеливался.

Пара таких стульев уже развалилась под его тяжестью, однако хозяйственники мебель менять не спешили — ссылались, как это сегодня принято, на нехватку средств. Сказать же, чтобы Дина Ивановна пересела, он не решался. Это добавило бы яду в ее размышления вслух о несовершенстве органов прокуратуры. Однако по-прежнему оставлять дело так, как есть, уповая на ее незначительный вес, тоже было нельзя…

— Извините, что задерживаю, но я только хотел вам сказать…

— Что-нибудь насчёт чести мундира или о двух медведях в одной берлоге? — насмешливо перебила она. — Я угадала?

Чурилин вздохнул.

— Что у вас за характер, прости Господи, — досадливо поморщился он. — Я всего лишь о стуле, на котором вы сидите.

— Что-нибудь насчёт умения некоторых усидеть на двух стульях? — опять опередила она Андрея Васильевича, а в следующую минуту он, стремглав вскочив, едва успел подхватить ее, поскольку стул под ней таки развалился…

Сначала, испуганно взвизгнув, она инстинктивно за него ухватилась, потом резко оттолкнула его руки.

— Вот видите, — сказал он, сам немало смущённый, — оказывается, не во всем следует искать происки враждебных сил.

— И чтобы продемонстрировать это со всей наглядностью, вы просили меня задержаться? — спросила она, пылая от негодования и продолжая себя накручивать.

Тем не менее на другой предложенный стул села.

— Ну что мне с вами делать, — развёл он руками. — Просто такие вот стулья достались — не успеваем их менять. Я лично сломал два точно таких же…

— Так… Спасибо, что предупредили. Наверно, нам, ментам, теперь лучше приходить в прокуратуру со своей мебелью. Это все, что вы собирались мне сообщить?

— Язык у вас… — покачал головой Чурилин. — Ладно, забудем. Вы наш гость. И с сегодняшнего дня вольны сами выбирать, где вам сесть. Согласны?

Она неопределенно пожала плечами.

— Возможно, моей ошибкой было то, что не сразу доверил вам беседы с милиционерами, — начал Виктор Петрович.

— Опасаетесь моей необъективности? — сощурилась она. — Напрасно… Про меня уголовники говорят, будто я посадила целую роту ментов — тех, кто опозорил наши ряды.

— Только давайте без ложного пафоса, — поднял руки, как бы защищаясь, Чурилин. — Я ничуть не сомневаюсь в вашей добросовестности. И в вашем опыте. И речь не о них, а о наших с вами амбициях.

— Хотя говорить нужно о деле, — кивнула она.

— Я рад, что мы наконец поняли друг друга, — сказал Виктор Петрович. — Так вот о деле… Когда будете разговаривать с Артикуловым, не премините спросить его об этой девушке. При этом проследите за вазомоторикой. Сами знаете, протокол ее не отразит. И потом мне расскажете, как он себя повел, когда о ней услышал.

— Но только до этого постарайтесь, в свою очередь, никому и нигде о ней не рассказывать.

— Ну да, — развёл он руками. — Вот и вы указали на мой прокол. Надо было предупредить об этом братьев Исмаиловых…

После её ухода Виктор Петрович какое-то время ходил по кабинету, собираясь с мыслями.

Потом сел за телефон и, ругая себя, набрал номер Галины Парфеновой. А с кем он ещё может поделиться своими неурядицами — чтобы как бы всерьёз, но без всяких последствий?

 

Глава 3

— …Кажется, ясно сказал, когда понадобитесь, сам позову! — Каморин не скрывал раздражения, разговаривая с Балабоном. — Сейчас у меня самый разгар предвыборной кампании. И не вздумай мне звонить. Ни из Москвы, ни когда вернешься… Возможно, меня прослушивают соперники… Да они весь избирательный округ поставят на уши, если что узнают! Что тут не ясно?

— Да все ясно… — мрачно сказал Балабон. — Только маловато будет.

— Пять штук за паршивого московского мента — тебе мало?

— Сами говорили, за Москву будете платить по десять штук, — бубнил недовольный Балабон.

— Помнишь, как Михрюта кончил? — усмехнулся Каморин. — А вот так же начинал. С торговли…

Балабон недовольно молчал, уставясь в пол.

— Когда у тебя рейс? — спросил Каморин, посмотрев на часы. — Не опоздаешь? Ладно, на вот ещё на командировочные расходы… — Павел Романович сунул ему несколько сотенных купюр. — Не пересчитывай. Здесь ровно штука. Погуляй. Но только когда сделаешь дело. Напоминаю ещё раз… Мне всё равно, какого звания мента ты шлепнешь, хоть самого начальника, но лишь бы он был из сорок четвертого отделения. Канищев тебе подскажет, где их искать. Даст винтовку… Но только не Баранова или Артикулова. Запомнишь эти фамилии? Ничего записывать не надо. Теперь по поводу бабок… Этого мента мне не заказывали, понятно? Счет в банке на него не открыт. Это моя фирменная двухходовая комбинация из трех пальцев. Знаешь, о чём речь?

Балабон кивнул.

— Тебе ли не знать! — хмыкнул Каморин и хлопнул его по плечу. — Ты ведь только что участвовал почти в такой же, верно?

Балабон снова кивнул, хотя необходимость в недавней ликвидации некоторых бьшших коллег кандидата в депутаты Шаландина понимал смутно. Ну замочили пару старикашек — один его коллега, бывший адвокат, переквалифицировался в коммерсанта, другой пенсионер (Балабон застрелил его вечером в подъезде, когда тот вышел прогуляться со своим пуделем), некогда был у Шаландина начальником… Валят, конечно, на Шаландина, не успевает отплевываться, но ведь убийства не прекратились, а это камень в огород шефа… Хотя в последний раз он ввел жесткий мораторий. Велел всем отдыхать. Только гастроли, и ничего другого. Пусть граждане тешатся тем, что в округе никого больше не убивают…

— Смысл здесь примерно тот же, но голову советую не забивать, — продолжал Каморин. — Слишком долго объяснять… И вообще, никаких объяснений больше не будет. Усек? Просто отстраню от операции и возьму другого… Ну все, закругляемся. А ты улыбайся, улыбайся, идиот, и пожми мне руку. Ты же всем теперь доволен… Так вот я — за порядок во всем! — возвысил голос Каморин, увидев группу подходивших людей. — И в регулярной выдаче зарплаты в том числе. И если на вашем предприятии будут повторяться подобные задержки, вы сможете обращаться ко мне в приёмные часы или звонить в любое время домой!

Если до этого Каморин говорил вполголоса, торопливо и постоянно оглядываясь, то теперь со стороны казалось, будто кандидат в депутаты отвечает на вопросы рядового избирателя.

Балабон поспешно отошел от кандидата в депутаты с просветлённым, как было велено, лицом.

— Павел Романович, дорогой. — Софья Борисовна, вдова убитого врача Болеславского, а также член инициативной группы поддержки Каморина, едва могла говорить из-за одышки. — Мы только что с собрания, где выступал этот неудачник Шаландин! Вы бы послушали, что он говорил в ваш адрес!

— Нетрудно представить, — пожал плечами Павел Романович.

— Уж как он ненавидит тех, кто его обошёл по службе или на выборах, мне ли вам рассказывать…

— А вы не думаете, что это он заказал убийство депутата Сиротина? — загомонили женщины из той же группы поддержки, окружив Павла Романовича. — Как и своих бывших коллег?

— Отнюдь, я ничего не утверждаю! — Каморин был весь внимание и отзывчивость. — Я этим пока не занимался. Убийца мёртв, а до уровня моего оппонента я опускаться не хочу. Сегодня он обвиняет меня чуть ли не в гибели тех несчастных, кто был в той машине… Нелепое и голословное обвинение! А вот сам оппонент… Впрочем, как кандидат в депутаты я нахожусь сейчас в щекотливом положении. Имею ли я моральное право использовать служебное положение и обвинять своего оппонента в совершении преступления? Нет, нет и нет. Вот почему я временно отказался от продолжения расследования… Но это не мешает мне сопоставлять отдельные факты, о которых вы все знаете не хуже меня.

Члены группы поддержки согласно кивали.

— Это так интеллигентно, так благородно, — стенали женщины. — Разве сравнить поведение Павла Романовича с его поведением?

— Вовсе не я, а сама общественность обратила внимание на череду странных убийств, случившихся почему-то именно в последнее время, — продолжал Каморин. — Причем, если вы обратили внимание, убивали именно тех, кто когда-либо стоял на пути Шаландина, делавшего свою карьеру, либо хорошо его знал и мог сказать о нем что-то такое, что подорвало бы его репутацию…

— Это так верно, так проницательно, так корректно с вашей стороны…

Члены инициативной группы еще сильнее закивали, с еще большей надеждой стали смотреть на Павла Романовича, чей голос дрогнул от нахлынувших гражданских чувств.

Глаза Софьи Борисовны наполнились слезами.

— Берегите себя, — прошептала она. — Берегите ради нас! У нас не осталось никого, кому можно было бы доверять!

— Я предлагаю установить круглосуточное дежурство в подъезде дома, где проживает Павел Романович! — громко сказал какой-то пенсионер с выправкой бывшего гэбэшника.

Только этого мне не хватало, подумал Каморин, несколько растерявшись от предлагаемой услуги.

— Павел Романович, дорогой, вы уже не принадлежите самому себе! — говорили вокруг сторонники, ещё теснее сплачиваясь вокруг своего кумира. — Наш избирательный округ всецело за вас!

Народ между тем все подходил и прибывал, сначала не понимая, что случилось, потом всецело присоединяясь к общему мнению. И вскоре уже в центре толпы сооружалось нечто среднее между трибуной и баррикадой.

— Народ берёт вас под свою защиту! — сказала Софья Борисовна. — Неужели вы этого не понимаете?

— Да, но как бы нас не обвинили в проведении несанкционированного митинга, — сказал Павел Романович, беспокойно вертя головой в поисках блюстителей порядка. Похоже, сегодня ему не суждено укрыться от народной любви и тревоги за его драгоценную жизнь.

А люди все подходили и подходили, что уже создало трудности для автомобильного движения.

Вот что значит перебор, думал он, пожимая руки направо и налево, улыбаясь, целуя детей и поднимая их на руки.

Балабон уже по дороге в аэропорт, а он не успел его до конца проинструктировать. Звонить в Москву опасно, за каждым его, Каморина, шагом, каждым звонком наверняка следят малочисленные, но весьма шустрые сторонники Шаландина, вознамерившегося, ни с чём не считаясь, прорваться в Думу. Не мытьем, так катаньем, как говорили сейчас ораторы…

Каморин рассеянно слушал их, думая о своём.

Итак, можно подвести кое-какие итоги. Сегодня сторонники Шаландина прячут от пули своего свидетеля, водителя Акентия Нефедова, единственного, кто мог бы рассказать об истинном поведении народного любимца, но пока еще не избранника, Павла Каморина, во время аварии тюремной машины, которая везла серийного убийцу, погубившего, судя по результатам баллистической экспертизы, не только народного депутата Сиротина, но и других уважаемых в округе людей.

А пока что — это главное… Ибо именно Каморин, этот прославленный борец с организованной преступностью, нашел и разоблачил, как и обещал при всем народе, убийцу по кличке Валет. В отношении того факта, что сам Валет погиб вместе с охраной, перевозившей его в тюрьму, можно теперь говорить всё, что заблагорассудится… В том числе задавать сакраментальный вопрос, на который нет ответа: ну хорошо, убийца, допустим, найден. А кто его заказчик? Не потому ли убийства в городе продолжаются, что до сих пор не найден заказчик? Не унес ли его имя на дно Миасса тот самый Валет? И больше того — не помогли ли ему это имя унести?

И тут Каморин увидел Нину. Она стояла чуть в стороне от толпы и внимательно слушала выступающих. Павла Романовича она явно не видела. Он хотел её окликнуть, но вовремя сдержался… Сторонники Шаландина и так нашёптывают по всем углам по поводу гибели её мужа. Не странно ли, что погиб именно тот, к кому сбежала бывшая невеста Каморина, этого бескорыстного борца с криминалом, и сбежала, видимо, как раз потому, что лучше других, благодаря своей женской интуиции, распознала подлинную сущность Каморина?

Лучше пока к ней не подходить. Лучше держать дистанцию. Во всяком случае, при свидетелях… В этом городе такие вещи не скроешь.

Павел Романович снова посмотрел на часы. Сегодня у него намечены еще две встречи, кроме той, с Балабоном, которая только что состоялась. Хотя не обо всем дали поговорить… Балабон уже должен приближаться к Челябинску. Придется потом позвонить в Москву Канищеву, чтобы передал Балабону кое-какие детали и подробности. Канищев умеет понимать с полуслова. За что и ценят. За что и терпят…

Каморин продолжал рассеянно улыбаться и пожимать руки избирателям. Да, он сегодня никуда не успеет. Хоть на улице не показывайся…

— Павел Романович! — обратилась к нему Софья Борисовна. — Ну хоть слово нам скажите. Вы же видите, как все мы ждем и надеемся, чтобы вы поскорее стали нашим депутатом!

Каморин пожал плечами, взглянул на часы, провел ребром ладони по горлу и наконец махнул рукой — а, ладно, мол! Подождут… Раз народ просит…

И вот он стоит перед людьми, скромный, мужественный и открытый, и не знает, как выразить нахлынувшие на него чувства при виде этой демонстрации народного доверия и признательности… Что сказать людям? Ну конечно, не то, что он думает о них на самом деле. А только то, что они от него хотят услышать. И что он хочет, чтобы услышала Нина.

— Спасибо… — начал он, немного волнуясь, отчего голос его дрогнул так, что пришлось прокашляться. — Просто не знаю, как выразить то чувство ко всем вам, моим землякам, которое сейчас испытываю. Понимаю, что ваше доверие лишь аванс и его ещё предстоит отрабатывать. Понимаю, как мало я сделал, чтобы его заслужить. Одно могу сказать — я делал все, что мог. Что было в моих силах.

— Что, сил больше не осталось? — выкрикнул из задних рядов собравшейся толпы кто-то невидимый, должно быть специально засланный провокатор от Шаландина. — Лучше скажи, по чьему приказу убрал Валета?

По приказу тех, к кому я уже опаздываю на встречу, не без цинизма чуть не сказал вслух Павел Романович. И несколько театрально развел руками: ну вот, видите…

— Это провокация! — дружно зашумели избиратели. — Не обращайте внимания, Павел Романович, продолжайте!

И пинками под зад и в шею изгнали из своих сплоченных рядов «засланца»…

Между тем Павел Романович уже видел то, что не могли видеть его сторонники. К импровизированной трибуне, напоминавшей, как было уже сказано, баррикаду, пробирался, возвышаясь над толпой, знакомый капитан милиции Омельченко в роли избавителя народного любимца от народной же любви.

— Паша… — прогудел он, качая огромной, шестьдесят второго размера, головой. — Я все понимаю, и мы всем отделением готовы за тебя голосовать, но ваш митинг не санкционирован, в УВД только что позвонил Шаландин: почему им можно, а нам нельзя… Давайте, словом, закругляйтесь.

Это известие было встречено всеобщим гулом неодобрения, который моментально затих, едва Каморин поднял руку вверх.

— Мы должны неукоснительно следовать закону, — сказал Павел Романович. — Мы не должны давать нашим оппонентам повод обвинять нас в нарушении наших основных установок и обещаний. И потому мы все сейчас должны разойтись и не создавать препятствия для движения уличного транспорта…

С этими словами он легко соскочил с трибуны-баррикады и тут же самолично начал ее разбирать, чем подал пример присутствующим…

Плохо приходится популярному политику в небольшом городе, где все его знают. Стоит с кем-то заговорить, как тебя тут же окружает толпа, прислушивающаяся к каждому твоему слову. Где уж тут поговорить по секрету или на личные темы.

Каморин проводил взглядом Нину. Уходя, она оглянулась на него, посмотрела пристально. В другой бы раз последовал за ней, догнал бы, взял за руку… И даже не в том дело, что нельзя, а скорее в том, что некогда.

Его ждут. Ждут те, кто полагает, будто они его заказчики. И он послушно играет, до поры до времени, роль их исполнителя. А когда они поймут, что он ведет собственную игру, — окажется слишком поздно. Он будет уже для них недосягаем.

* * *

— …Так что там вытанцовывается с нашими акциями? — спросили у Каморина за плотно закрытыми дверями директорского кабинета завода цветных металлов, за столом, уставленным яствами и откупоренными бутылками.

— Говорил уже. Московский банк «Куранты» находится под моим личным контролем. Ваши акции они купят. Сорок процентов, как и договаривались, за наличные. Никуда не денутся. Стоит только произвести небольшое, для профилактики, прореживание клиентуры… Банк средней руки, но это только на первый взгляд. Его клиентами состоят многие видные люди, которых можно всегда держать на крючке.

Присутствующие — директор завода и пара молодых людей с безукоризненными ногтями и прическами, дружно работающие челюстями, переглянулись.

Это и были заказчики братья Серовы, про которых говорили, будто только один из них родной, другой всего лишь двоюродный; они молча разглядывали Павла Романовича. Каморин думал, чувствуя их неприязнь, что в случае неблагоприятного развития событий он всегда может их арестовать как давно разыскиваемых правоохранительными органами. Если, конечно, они его не опередят. И не подошлют какого-нибудь отмороженного мокрушника. Он знал про них всё. В том числе адрес и фамилию московского хирурга, у которого они в свое время сделали пластические операции.

Павел Романович даже видел копию счета, выписанного по этому случаю.

Но главное, он знал: про его досье они даже не догадываются. Им — истинным хозяевам области (хотя они никогда здесь не проживали) со всеми заводами и заводиками, выплавляющими цветные и редкоземельные металлы, шахтами, бараками, игорным заведением — он пока нужен. Как и они ему.

Но как только их интересы перестанут совпадать, вопрос будет в том, кто первым выхватит нож. Каморин знал и другое, чего они опять же не знали: уж он-то выхватит пистолет.

— Что у вас вообще тут, в натуре, делается? — лениво спросил «двоюродный» (поскольку был в подчинении у «родного») брат, оттопырив нижнюю губу. — Сплошные мокрые дела. Столько шуму в центральной печати… И твой московский банкир прочтет это в газете и спросит: а что у вас там, в натуре, Чикаго? Заговорённый ты, что ли? Твои же мокрушники при случае тебя же сдадут. Со всеми потрохами.

А он прав, подумал Каморин. Все время об этом как бы стараюсь забыть. Ничто ведь не вечно. Команду нужно обновлять время от времени.

— Я правильно говорю? — продолжал «двоюродный». — Мы тебе что велели? Навести здесь порядок. — При этом он вопросительно посмотрел на «родного», угадывая, то ли говорит. — А ты что делаешь? Шлёпаешь всех подряд и почем зря, держишь народ в страхе… Или нас тоже решил попугать? — закончил он, ободрённый молчанием брата.

— Павел Романович — следователь, — напомнил, напряжённо улыбаясь, директор завода, сам еще недавно пересаженный братьями с нар в директорское кресло. — За счет чего ему ковать свою репутацию перед выборами? За счет успешного раскрытия хорошо организованных преступлений.

— Он — мент, — сказал «двоюродный», снова взглянув на «родного» в ожидании комплимента.

— Наш мент, — важно кивнул «родной». — И с ним надо быть на стрёме, тут ты прав. Но сейчас, Родя, ты отвлекаешь нас от избранной темы, ради которой мы сюда приехали…

— Я так и не врубился. Вы согласны впарить свои бабки этому банку или нет? — спросил Каморин.

Они переглянулись. На этот раз вдвоем. Директор понимающе подмигнул Павлу Романовичу. Мол, правильную интонацию держишь.

— Вроде того, — согласился «родной». — Но не это конечная наша цель…

— Ваша цель — стратегическая, — сказал Каморин. — И потому не оригинальная. Завоевать то, что не удалось Наполеону и Гитлеру. Москва — ваша цель, я правильно понимаю?

— Москва — город больших денег и больших возможностей их заработать, а потом смыться, — поддакнул директор, взглянув на Каморина в поисках сочувствия. Павел Романович отвел взгляд.

— А зачем смываться? — пожал плечами Родя. — Можно и остаться. Там только нас не хватает… — и засмеялся, обнажив золотые фиксы.

Конечно, директору нужен союзник в противостоянии ненасытным братьям, под крышей которых он находился уже не год и не два. Крыша всех давила и душила. И прежде всего — производство. А братцы только изредка приезжали сюда на двух джипах с охраной, устраивали оргии в собственном казино, отдавали всем, включая ментов, указания, как жить дальше, собирали дань и укатывали назад в свой Челябинск.

Теперь им здесь стало тесно, скучно и дискомфортно. Негде развернуться. Они хотят попробовать себя в столице — попутного ветра им в корму, как говорится, хотя мало кто верил в то, что это сбудется. Избавиться от братьев мысленно желали без исключения все, кто их знал, однако весьма и весьма многие полагали при этом, что такое лишь Павлу Романовичу по силам: только он способен, как какой-то мифический герой, освободить родной край от этого двуглавого дракона.

Но пока Каморин выжидал. Он не нуждался в союзниках — пусть другие ищут его расположения. Он же привык полагаться только на себя и вовремя устранять бывших союзников по мере обнаружения их ненадобности…

— У этого банка уже есть своя крыша, — сказал Каморин. — Может, вы хотите поискать другой?

— Зачем нам искать другой? — синхронно сощурились братцы.

И Каморин вдруг подумал: вот будет занимательно, когда их шлепнут другие братья, более близкие физиологически, — Мишаковы. Он уже видел эти похороны на элитном кладбище с вереницей иномарок, с гробами красного дерева, которые несут здоровенные лбы со стрижеными затылками, могилу с мраморным крестом и с морем венков от всех, кто почувствует огромное облегчение в связи с преждевременной кончиной братцев…

— По моим сведениям, в ваши акции банк вложит общак одной неслабой группировки, — сказал Каморин. — Они там у себя дома. Мы сможем их мочить только по одному. Наездами. С ними пока лучше не связываться. Пока не захвачу в Москве плацдарм, на который вы потом высадитесь.

— А не говорил ли ты минуту назад, будто держишь всё под контролем? — по праву старшинства не дал открыть рот «двоюродному» «родной».

— Контроль мой, только они об этом пока не догадываются, — туманно ответил Павел Романович. — В правлении банка сидит их человек, который на самом деле давно мой.

— А он-то хоть догадывается об этом? — не без юмора спросил «родной».

 

Глава 4

— …Андрюша, всего-то один особнячок на Гоголевском, который требует ремонта, — жалобно уговаривал племянника Хлестов.

— Не могу, Игорь Андреевич, — качал головой племянник. — Он уже обещан Союзу художников. Есть решение правительства Москвы.

Хлестов развел руками и переглянулся с Пирожниковым. Тот пожал плечами.

— Не понимают художники своего счастья, — сказал он. — Мы бы его отремонтировали, сделали из него конфетку, а потом им же, художникам, и продали бы. Кому от этого плохо?

— Ну да, а цена возросла бы на порядок, — усмехнулся Андрей, блеснув очками в золоченой оправе в сторону Валерия Эдуардовича. — Художники будут вынуждены отказаться, а вы сразу найдете другого покупателя. Я правильно говорю?

— Толковый у тебя племянник! — усмехнулся Пирожников, сложив руки на груди. — Палец в рот не клади. И ничего другого тоже.

— Андрюша, ну что тебе стоит, — зашептал, оглядываясь на дверь, дядя строптивого племянника. — Ведь особнячок нуждается в капитальном ремонте, правильно? Ты хоть его видел?

— Видел, — пожал плечами Логунов. — Отремонтируют с Божьей помощью.

— Когда-нибудь, — кивнул Пирожников. — А я сделаю это за два месяца. И потом, существует постановление о срочном ремонте зданий, имеющих художественную и историческую ценность. Вы это знаете? Вы знаете, что подобные здания можно продавать лишь на конкурсной основе и только тем, кто способен их привести в должный порядок?

— Знаю. Как знаю также и то, что для творческих организаций сделано исключение, — поморщился Логунов. — На этом основании им и дано разрешение на покупку… Не понимаю, Игорь Андреевич, чего вы от меня вообще добиваетесь?

— А ты составь такое письмецо, — снова зашептал Хлестов, оглядываясь. — А мы уж сами его доведём до ума… Ну что тебе стоит?

Андрей молча мотал головой, чувствуя, что еще немного — и накричит на родного дядю. Уж сколько ему объяснял, просил, чтобы не впутывал дядя Гарик в свои делишки… В прошлый раз подобная история произошла с детским садом в районе Плотникова переулка. Дядя слезно просил за фирму, обещавшую быстренько отремонтировать. И почти бесплатно. Детей отправили по домам, кое-как разместили в других детсадах… Ремонт шел ударными темпами, работали днём и ночью, закончили раньше срока, но, когда туда явились воспитатели с заведующей, они пришли в ужас. Это было не учреждение для детей, а настоящий офис после евроремонта со всеми делами: компьютерами, длинноногими секретаршами и вооруженными охранниками… Мало того, оказывается, этот бизнес-центр уже был продан некой совместной фирме. Её представители клялись, что совершенно не были в курсе всей предыстории.

Бывший детсад пришлось брать штурмом со взводом спецназа, со слезоточивым газом, от которого у Андрея еще неделю болели глаза… Судебное разбирательство ни к чему не привело. Дело было успешно развалено. А родной дядя тем не менее все пытался всучить любимому племяннику часть гонорара, полученного за содействие…Игорь Андреевич бросил на Пирожникова трусливый взгляд. Тот холодно уставился поверх голов, соображая, сколько еще потеряет здесь, в мэрии, времени. Кто ж мог подумать, что Хлестов, вместо того чтобы обо всем предварительно договориться со своим племянником, которому будто бы в-детстве менял пеленки, ничего не сделает и затеет эти малопристойные уговоры задним числом.

— Мне, видимо, лучше подождать вас в коридоре, Игорь Андреевич, — сказал Пирожников. — Пока вы тут по-семейному не решите все вопросы.

И, не дожидаясь ответа, вышел…

— Без ножа меня режешь, вот что я тебе скажу, — махнул рукой Хлестов, когда они остались вдвоём.

— Но, дядя… — прижал руки к груди Андрей. — Я-то тут при чём?

— Конечно, не ты меня зарежешь… — вздохнул Игорь Андреевич. — Но ты вкладываешь нож в руку убийце. В долгу я, как в шелку, понимаешь? И счётчик давно стучит. Как колокол по твоему дяде… Только этот человек, — он кивнул в сторону двери, за которой скрылся Пирожников, — обещал дать кредит за определённую услугу. Только он один. Всё! Если я сегодня-завтра не расплачусь… вспомнишь потом своего дядю, да поздно будет.

Андрей с жалостью посмотрел на него. Он искренне любил дядю Гарика, так же как Игорь Андреевич сам любил племянника и всегда был к нему добр. И вот сейчас он униженно просит об услуге, явно опасаясь этого вышедшего в коридор человека с гэбэшным прищуром… Ох, дядя, дядя…

— Но вы меня тоже поймите… — сказал Андрей. — Что от меня тут зависит? Ну напишу я это письмо…

— Вот и напиши! Что тебе стоит?

— А мне опять укажут, что нарушаю такие-то и такие-то постановления… Будет лучше, если ваш приятель, или кто он вам, сам подойдет к моему начальству. И если будет такое указание, в чем я искренне сомневаюсь…

— А ты не сомневайся! — подскочил со стула Хлестов. — Ему как раз не откажут! Но тогда он мне откажет. Понимаешь?

Пирожников шёл по коридору в сторону кабинета, где сидел вычисленный им начальник, чья подпись, по уверению Игоря Андреевича, стоит сорок тысяч баксов. В Москве мало чья подпись стоит дороже. Валерий Эдуардович знал только двоих, о ком это можно было сказать…

Хлестов, похоже, конченый человек. Только и может, что сводничать. Хотя об этой рыженькой внучке генерала он, Валерий Эдуардович, иногда тепло вспоминает — в контексте ее квартиры, конечно. Не отказался бы и сейчас. И от нее, и от ее квартиры, но уже без деда-маразматика, имеющего обыкновение открывать дверь без стука. Кое-что он в этой квартире переставил бы и переделал. В первую очередь — уборную. Весьма тоскливо сидеть на унитазе в центре комнаты размером с гостиную…

На этом конструктивном размышлении его прервала секретарь-референт в темных очках, сидевшая у компьютера, поскольку он не заметил, как вошёл в приёмную.

— Валерочка, сколько лет, сколько зим… — пискнула она и бросилась ему на шею.

Они расцеловались. Что-то такое у них когда-то было, но он уже смутно помнил, когда именно. И хорошо бы вспомнить, как ее зовут. Еще подумал, что и сейчас он, кажется, не прочь повторить.

— Люська! Ты это с кем там целуешься, не дождавшись, пока я уйду! — прогремел в приоткрывшуюся дверь густой бас, и она испуганно отпрянула в сторону.

— Это я, Григорий Теймуразович, — сказал Пирожников.

— Вижу. — Невысокий, седой, с живыми чёрными глазами начальник Люськи-секретарши хлопнул Валерия Эдуардовича по плечу. — Это уже не первая моя секретарша, которую ты у меня уводишь. — Он погрозил им обоим пальцем. — Ну заходи, поговорим… Меня нет! — сказал он многозначительно Люсе, прежде чем прикрыть дверь. — Ни для кого. Ну что там у тебя? — спросил он, когда сел в кресло напротив гостя. Валерий Эдуардович не сводил восхищенного взгляда с кабинета, отделанного ценными породами дерева.

— Вот это да… — покачал головой Пирожников. — Растёте, Григорий Теймуразович!

— Есть немножко, — согласился хозяин кабинета. — А ведь при советской власти сам знаешь, как начинал. Помнишь мой кабинетик с фанерными перегородками, когда я был заведующим овощной базой, а ты своих комсомолок приводил на пересортировку картофеля?.. Ух, тогда комсомолочки были! Таких уже не будет, нет, прошли те времена. Знаешь, как в том анекдоте: Гиви, тебе когда лучше жилось, при коммунистах или демократах? Конечно, при коммунистах, дорогой! При них у меня ещё стоял.

— Ну почему так пессимистично, — покачал головой Пирожников. — Вы ещё хоть куда. И потолки в ваших кабинетах все выше, и ноги у секретарш всё длиннее. И меняете их всё чаще. Растёте…

— Смеёшься, да? — снова погрозил пальцем хозяин. — Ну говори, Валера. Не стесняйся. Зачем пришел?

— Да вот, не хотелось вас беспокоить, — замялся Валерий Эдуардович. — Обещали мне решить один вопрос без вашего участия… да всё никак.

— Кто обещал? — насупил густые брови хозяин кабинета. — Конкретно. И что именно.

— Ну вы же знаете мои затруднения… — понизил голос Валера. — И с чем связаны, знаете тоже.

— Ну слыхал… — поерзал в кресле Григорий Теймуразович. — Насчёт наших вкладов, что ли? — и оглянулся на дверь.

— Ваш вклад пока в полном порядке, — сказал Валера, понизив голос ещё больше. — И проценты вы получаете исправно, так?

— Говори прямо! — насупился хозяин. — К чему клонишь, дорогой?

— Но другие-то недовольны. Им-то я вынужден придерживать выплаты… Вот и решил вложить ваши деньги куда-нибудь повыгоднее. А что сегодня может быть выгоднее вклада в недвижимость, правильно?

— Ну-ну, короче можешь?

— Тогда, быть может, отложим этот разговор, — пожал плечами гость, изобразив попытку подняться в кресле.

— Ну как скажешь, — снова посмотрел на часы хозяин. — Ты уж меня извини. Скоро заседание правительства. Раньше надо было договариваться… Хозяин, сам знаешь, не любит, когда опаздывают.

— Да бросьте, — вполголоса сказал Пирожников. — Кто сегодня в Москве хозяева? Настоящие, я имею в виду. Думаете, никто не знает? При каждом официальном правительстве обязательно существует теневой кабинет. Это закон природы: все отбрасывает свою тень. Иногда эта тень ведёт себя самостоятельно. А кое-кто из присутствующих, кстати говоря, умудряется входить в оба правительства одновременно…

— Я этого от тебя ничего не слышал, — показал глазами на потолок Григорий Теимуразович. — У тебя всё ко мне?

— Почти… Так вот о настоящем хозяине. Что это за разговоры идут, Григорий Теимуразович, будто ваша подпись на сегодня стоит сорок тысяч?

— Кто так сказал… — Хозяин кабинета сел на место, его лицо посерело, губы поджались.

— Один человек, — небрежно сказал Пирожников. — Решил похвастаться передо мной своей осведомленностью. Думал, я не пойму, о ком речь.

— Что он тебе еще сказал? — прошипел, пригнув голову к столешнице, Григорий Теимуразович.

— Да что вы уж так испугались, — усмехнулся Ватера. — Наш человек, вообще говоря, раз знает. А я вот, кстати говоря, был не в курсе. Но догадался.

— Ты не знал, потому что для друзей я ничего не жалею! А это не друг! И я его знать не хочу!

— Но фамилию-то знать хотите, — криво усмехнулся Валерий Эдуардович.

— Говори! — стукнул кулаком по столу хозяин.

— Григорий Теимуразович! — раздался голос Люси в селекторе. — Вы не забыли про совещание? Сегодня ваш отчёт.

— Подождут! — рявкнул хозяин. — Говори, не томи душу. Говори все, что собирался сказать.

— Хлестова Игоря Андреевича знаете? — спросил Пирожников, разглядывая ногти со скучающим видом. — Только я вам ничего не говорил.

— Этот? Это хлюст, а не Хлестов! Слякоть! Я ему как человеку… — задохнулся Григорий Теимуразович. — Делал все, что он просил… Ты представить себе не можешь, сколько он на том проекте тогда заработал!

— Ну почему… — сощурился Пирожников. — Если ваш гонорар сорок, что обычно составляет десять процентов…

— И ты туда же, — сделал большие глаза Григорий Теимуразович, снова показав на потолок. — И ты мне про это говоришь? Можешь хотя бы потише? А то подумают — и правда…

И сам перешёл на шепот:

— Ты хоть знаешь, чем он занимается? Я тебе скажу… Ты честный, порядочный человек и должен знать, чем занимается этот жулик, чтобы не попасться ему на удочку… Он берет кредит в одном банке под один процент, потом вымаливает здесь у меня, чтобы я, пользуясь своими добрыми отношениями и дружескими связями, выпросил для него кредит в другом банке под более низкий процент! Потом то же самое — в третьем банке… Нет, ты представляешь? И так по кругу…

— Ну да, а разницу отдает в дом сирот, — подытожил Пирожников.

— У меня вся мягкая мебель пропиталась его слезами! — воздел руки Григорий Теймуразович. — А своего племянника, Андрюшу Логунова, как он сюда устраивал, я говорил тебе? На коленях стоял! Хороший, чистый мальчик, ничего плохого не скажу… Так он его уже затрахал своими просьбами!

— Григорий Теймуразович! — позвала Люся. — Вас ищут. Велено передать: ваш вопрос в повестке — второй.

— Подожди меня здесь, я постараюсь скоро вернуться. — Тамада, вставая, клятвенно приложил руку. — Отдыхай, посмотри телевизор… Слышал, да? Мой вопрос второй. А говоришь — кто здесь хозяин… И с секретаршей моей не балуй, ты меня понял?

И снова погрозил пальцем.

Валерий Эдуардович походил немного по кабинету, потом сел за телефон. Набрал номер Седова.

— Слушай, Саша, я насчет Хлестова. Надо поговорить… Он всем, не только тебе, действует на нервы. Надо бы поговорить. Но только не по телефону.

— Очень хорошо, что позвонил, — обрадовался Седов. — Ты мне срочно нужен. Вернее, это нужно тебе. С тобой желает поговорить один человек. Он сейчас не в Москве, но скоро должен мне позвонить.

— Скоро — это когда? — взглянул на часы Валерий Эдуардович. И тут же почувствовал, как Люсины руки обвили его сзади за шею. Даже не услышал, как она вошла.

— Через полтора часа. Ни о чём сейчас не спрашивай, — сказал Александр Петрович. — Значит, жду тебя ровно через… Ты слышишь меня?

— Да… — тихо сказал Пирожников, чувствуя, как её руки опускаются все ниже, вот они уже под рубашкой, вот расстегивают ремень на брюках. — Через полтора часа…

— С тобой все в порядке? — встревожился Александр Петрович.

— Более чем, — едва слышно сказал Валерий Эдуардович, помогая даме расстегнуть бюстгальтер.

Люся хихикнула, потом, спохватившись, прикрыла рот ладошкой. И увлекла его за собой в комнату отдыха.

— Чем ты там занимаешься? — спросил после паузы Седов. Не получив ответа, положил трубку.

 

Глава 5

…Пирожников приехал к нему, опоздав на десять минут.

— Звонил? — крикнул он с порога.

Седов ответил не сразу, сделал паузу, мрачно посмотрев на него, запыхавшегося, со сбитым набок галстуком. Везунчик, подумал Александр Петрович. Таким везет всегда и во всем. Если Каморин собрался с ним говорить, вместо того чтобы исполнить заказ, значит, или не собирается этого делать, или…

— Пока нет. Наверно, в курсе, что ты был очень занят.

— Саша, кто там пришел? — послышался из ванной девичий голос.

— Ты не один? — спросил, подмигнув, Валерий Эдуардович.

Седов угрюмо посмотрел на него. Наверняка ведь наслышан о Любе. И связанной с ней проблеме. Ведь только что от бабы (Седов сам опытный ходок, от него это не скроешь), а глазки вон как разгорелись!

— Я разговариваю по телефону, — хмуро крикнул в сторону ванной Седов и, взяв гостя под локоть, настойчиво увлёк его из коридора в глубину комнат.

— Познакомил бы… — только и успел сказать Валера, как за ним захлопнулась дверь.

И тут же раздался звонок. Тот самый, ожидаемый, судя по частоте трелей. Седов поднял трубку:

— Да, здравствуйте, Павел Романович, он уже здесь. Даю трубку.

— А кто хоть он? — спросил Валера, не без робости прикладывая ухо к микрофону.

— Сейчас все узнаешь… — усмехнулся Седов. — Сам скажет, если посчитает нужным.

— Валерий Эдуардович? — Голос Каморина звучал, как если бы он находился где-то рядом, так что Пирожников невольно отстранился от трубки.

— Да… простите, а с кем я разговариваю?

— Всему свое время, — сказал Каморин. — От вашего поведения зависит, узнаете вы меня или нет. Или унесёте свой вопрос с собой в могилу.

Седов, внимательно наблюдавший за Валерой, усмехнулся, увидев, как переменился тот в лице. Сейчас все узнаешь, подумал он.

— Ну почему ж так пессимистично… — спросил Пирожников, тут же вспомнив, что этот вопрос он сегодня уже задавал.

— Мне вас недавно заказали, — продолжал Каморин, не считая нужным отвечать. — Слушайте не перебивая. И не спрашивайте, кто именно, сколько и тому подобное. Это моя профессиональная тайна. Я уже получил задаток. Но мне не понравился сам заказчик. К тому же он отъявленный лжец. Я с помощью деловых людей прикинул навар, который он сможет иметь в результате вашего устранения. Мне он назвал другую, заниженную цифру. А я терпеть не могу, когда меня обманывают… Словом, я решил устроить нечто вроде аукциона. Кто больше. Понимаете? Если вы назовете мне гонорар, превышающий то, что мне предложено за вашу ликвидацию, я готов устранить вашего недоброжелателя. Причём это произойдет уже сегодня. Если названная вами сумма будет меньше, то я выполню его заказ. И вы не выйдете живым из дома, куда я сейчас звоню. Мои люди недалеко от вас и ждут подтверждения моего приказа…

— Но я совсем не знаю ни вас, ни вашего заказчика и понятия не имею, сколько он вам собрался заплатить! — в отчаянии выкрикнул Пирожников.

Его язык пересох, а лоб, напротив, покрылся испариной. Больше всего он сейчас боялся, что абонент положит трубку.

— Решили потянуть время? — насмешливо спросил Каморин. — Хорошо, я дам вам пять минут на раздумье. Больше не могу. Мои люди не станут долго ждать. Если не будет моей команды, они все проделают сами, поскольку вы уже владеете опасной для них информацией… Наверно, излишне напоминать, что в милицию обращаться бесполезно? Милиция просто ничего не успеет, даже если очень захочет вам помочь, в чем я сильно сомневаюсь. И кстати, не рассказывайте мне, будто вы не располагаете достаточной суммой. Понимаете? Спросите обо мне у Александра Петровича, если мои доводы кажутся вам неубедительными, и он подтвердит серьезность моего предложения. Это все, что я могу для вас сделать, кстати по его личной просьбе.

Пирожников опустил трубку и беспомощно посмотрел на Седова. Тот прикрыл глаза, кивнув в знак согласия.

— Саша… что происходит? — спросил Валерий Эдуардович дрогнувшим голосом. — Какой-то шантаж… Да кто он такой?

— Такой, что с ним лучше не связываться, — сказал Александр Петрович. — Не знаю, что он тебе сказал, но всё, что говорит этот человек, — весьма серьёзно… какую сумму он назвал?

— В том-то и дело! Никакой! Бред какой-то… Это можно как-то проверить? Ты можешь мне сказать, кто меня заказал? Кто?

Сейчас он истерично кричал, топал ногами. Седов пожал плечами, глядя на него, брызгавшего слюной от страха… Ужасная вещь — неизвестность. Неизвестно, кто тебя заказал, и неизвестно, сколько он заплатил. И как тогда перекрыть его сумму? Дьявольский аукцион. Не дай Бог, если из жадности предложишь своему убийце меньшую сумму.

— Это тебе лучше знать, кому ты перешел дорогу, — сказал он Валерию Эдуардовичу. — Наверно, ты помешал кому-то из твоих старых друзей.

— Он дал мне всего пять минут! Ты когда-нибудь слышал такое, чтобы убийца предупреждал свою жертву заранее? Или это блеф, или… Говорит, будто заказчик его обманул, и потому он дает мне шанс, если предложу больше… Что делать? Звонить в милицию?

— Не думаю… — сказал Александр Петрович, почувствовав к нему нечто вроде жалости.

Он посмотрел на часы, потом на мечущегося по комнате Валерия Эдуардовича. В этот момент дверь в комнату приоткрылась и туда заглянула Люба в одном халате, который почти ничего не прикрывал… Она ойкнула, увидев незнакомца, и выскочила за дверь, но Пирожников даже не заметил ее появления.

— Возьми себя в руки… Кто из твоих друзей, партнёров мог так жлобски оценить твою жизнь, что это показалось оскорбительным для наемного убийцы?

— Да все они… — замахал руками Пирожников. — Все! Не могу даже представить, кто именно… Может, ты подскажешь?

Именно этого вопроса ждал Александр Петрович. Назвать заказчика самому — значит показать осведомленность и тем самым вызвать подозрение: откуда, мол, это знаешь… Другое дело — подсказать. Навести на след. Пусть будет нашим должником по гроб жизни этот везунчик. Когда-нибудь да пригодится…

— Ну, не знаю… Городинский Эдик, например… Твой бывший друг. Что-то у вас не сложилось с акциями. Тебе это ни о чем не говорит? Думай, осталось всего ничего.

— Точно! — Валерий Эдуардович схватил его за руку, как утопающий за спасателя. — Он… Наверняка он. Просто больше некому!

Мог бы вполне назвать любого другого, подумал Седов. Ведь ухватился за первого же. Интересно, как бы я повел себя на его месте? Наверно, так же.

— Точно… — повторял Пирожников как в забытьи. — У тебя есть другой телефон?

Через минуту он уже звонил в мэрию.

— Скорей, соединяйся же… — бормотал он. — Люсенька, это опять я…

— Вот, говорила тебе, — негромко сказала она. — Он мне потом целый скандал учинил.

— Слушай, не до этого сейчас, позови его, немедленно, если он на месте! Что? Потом с ним объяснимся, потом! Я все ему расскажу о наших с тобой отношениях, но только потом! Не до того сейчас, понимаешь?… — Он замычал от нетерпения, прикрыв глаза. Потом встрепенулся. — Григорий Теймуразович! Богом прошу, только не бросайте трубку!

— Я тебе что говорил, а? Ты себе что позволяешь, паршивец… Ты понимаешь, где ты находишься! Это правительство Москвы, а не дом терпимости! — Он говорил негромко, буквально шипел в трубку.

— Всё потом объясню. Вопрос жизни и смерти… Потом повинюсь и покаюсь… Помогите! Вы можете всё! И все знаете или можете узнать. Бога ради, скажите только: снимал ли в последнее время кто-нибудь из наших общих знакомых со счета крупную сумму…

— Между тринадцатым и шестнадцатым февраля, — подсказал Седов и встретился с затравленным взглядом Валерия Эдуардовича. Зря сказал, подумал Александр Петрович. Хотя это уже не имеет никакого значения.

— Шкодник ты и паскудник, — уже по-отечески ворчал Григорий Теймуразович. — Привык, что тебе всё прощается… Десять минут можешь потерпеть?

Пирожников умоляюще взглянул на Седова. Тот понимающе кивнул и поднял трубку спутникового телефона.

— Еще несколько минут, если это возможно, — сказал он вполголоса.

— Он что, старается узнать сумму моего контракта с Городинским? — засмеялся Павел Романович. — Здорово перетрухал, да?

— Не то слово, — сказал Александр Петрович.

— Зато теперь он у тебя в кармане, — серьезно сказал Каморин. — Как и ты у меня. Самая надежная структура иерархии, тебе не кажется?

— Так что мне ему передать?

— Только без импровизаций. Ещё пять, нет, семь минут. Так и передай.

Чёрт знает что, подумал Седов. Он держит всех нас в кулаке. Он знает, на какие болевые точки следует поочерёдно нажимать. Как пианист нажимает на нужные клавиши, так и он… И долго ли это, интересно, может продолжаться?

— Ну вот, только что мне передали, — пробурчал Григорий Теймуразович несколько минут спустя, — хоть это и коммерческая тайна… А снял твой лучший друг ровно сто тысяч. Городинский. Как раз три дня назад. Вот только зачем ему столько сразу, не знаешь? Про банк даже не спрашивай. Не могу, дорогой… Но потом объяснишь мне, что там за смертельная опасность над тобой нависла! Уж я тебя за уши оттаскаю…

Но Валерий Эдуардович уже не слушал. Схватил трубку спутникового телефона, лихорадочно соображая: ну конечно, это Городинский, кто ж ещё… Друг детства, самый верный враг и завистник.

И все же, сколько Городинский ему за меня обещал? Сто тысяч — сумма круглая… Не сто десять же? С другой стороны — не дай Бог ошибиться…

— Даю сто пятьдесят тысяч, — прокричал он в трубку.

— Зачем же так громко? Я хорошо слышу. — В голосе Каморина сквозила издевка. — Сто пятьдесят — хорошая цифра. Хотя это деньги не ваши, а ваших вкладчиков. Но это уже их трудности, я правильно говорю? Нашли кому их доверить… Надеюсь, до завтрашнего утра вы все приготовите, не так ли?

— Как мне их вам передать? — спросил Пирожников, чувствуя огромное облегчение.

— Я предоплату не беру только с постоянных клиентов, — строго сказал Павел Романович. — Но для вас, принимая во внимание ваши старания и страдания, сделаю исключение. Как только, так сразу, поняли меня? Следите за программой «Время» сегодня вечером. Там для вас все будет сказано. Это будет означать, что завтра утром указанная сумма должна быть у вас наготове. Мои люди найдут вас сами. Вы поняли меня? Тогда до встречи.

— Да, — кивнул Валерий Эдуардович. — Все понял. До встречи.

Неужто этот кошмар закончился? Отключив аппарат, он подозрительно посмотрел на Седова. Что-то здесь не так…

— Интересно, какую роль ты, Альча, или как там тебя, сыграл в этой истории? Уж не розыгрыш ли это?

— На твоем месте я бы не сомневался, — сказал Седов. — Я сделал для тебя все, что мог. Просил за тебя. И мой совет: делай, как он тебе сказал. Не пожалеешь.

— А какой процент ты будешь иметь с моих полутораста тысяч? Если, конечно, я их ему отдам, — сощурился Пирожников.

Александр Петрович вздохнул. Горбатого могила исправит.

— Что, полегчало? — спросил он насмешливо. — Отлегло? Ты ж только что кипятком ее, так жить хотелось! А теперь думаешь: все, опасность миновала? Что ж за жизнь у тебя, прости Господи. Так и будешь метаться между жадностью и страхом?

В это время в дверь снова постучали.

— Саш, ты не один? — спросила Люба из-за двери. — К тебе можно?

Седов не успел ответить.

— Заходите, не стесняйтесь! — опередил его Пирожников. — Я не кусаюсь…

И особенно жадным после пережитого, откровенным взглядом осмотрел ее с головы до ног. Она смутилась, посмотрела на Седова. Тот обнял её за плечи, прижал к себе.

— Что ж это Александр Петрович не хочет нас с вами познакомить, всё скрывает.

* * *

Закончив разговор, Павел Романович набрал номер и код другого телефона.

— Слушаю, — сказал Канищев.

— Женя, реализовать вариант номер два. Первый — отставить. И жди моих дальнейших распоряжений.

— Всё понял, — сказал Канищев. — Второй реализуем, первый отставляем.

И хлопнул по плечу Костю Мишакова:

— Сворачиваемся. Позвони брату. Скажи — свободен. Может ехать домой.

— Он говорил, что я должен делать дальше?

— Пока нет. Значит, затем должна последовать операция подстраховки. Если не будет отбоя. Не бойся. Без работы не останешься. Твое от тебя не уйдёт.

И хлопнул, не скрывая облегчения, Костю по плечу. Потом, в свою очередь, набрал код мобильного телефона.

— Балабон, у тебя всё готово? Работаем по второму, твоему варианту.

Вернувшись домой, Валерий Эдуардович долгое время не находил себе места. Сейчас он был уверен, что его провели, как последнего фраера. И потому следует немедленно позвонить Эдику Городинскому, которого наверняка тоже взяли на испуг. Провели точно таким же способом… Ну, сволочи! Вот что значит знание психологии современного бизнесмена в России, которого обложили, как загнанного волка, и власти предержащие, и бандиты.

Или они, напротив, все в заговоре против него? И тот же Эдик Городинский в том числе? Но тогда, значит, и сам Григорий Теймуразович, сообщивший о сумме, которую будто бы снял Эдик со своего счета.

Просто голова идет кругом от этих предположений. Будет лучше обратиться к своим ребятам в милицию. Мол, его шантажируют, у него вымогают. Зачем мучиться, если там сидят его вкладчики, которые будут только рады… И пусть у них болит голова о его безопасности… Не обзаводиться же, как Хлестов, телохранителями, сидеть и не высовываться и гадать, сколько это еще может продолжаться?

Позвонив после долгих метаний своим знакомым в милицию, Валерий Эдуардович успокоился. Договорились, что его возьмут под негласную охрану. А денежки, если шантажисты будут настаивать, пусть он отнесет, куда прикажут. Там их, голубчиков, и прихватят, как положено… Кого ему бояться с его-то связями? Приободренный, Валерий Эдуардович даже уснул уже под вечер, чего с ним давно не было, и проснулся лишь после настойчивого телефонного звонка.

Он узнал голос Григория Теймуразовича.

— Слушай, Валера, ты программу «Время» смотришь?

— Иногда… — потянулся Пирожников. — А что случилось?

— Ты помнишь, спрашивал меня про Эдика Городинского?

Валерий Эдуардович ответил не сразу. Вполне может быть, что в милиции его телефон уже поставили на прослушивание. Как бы чего не сказать или не услышать лишнего… Григория Теймуразовича (даже про себя называл хозяина не иначе как по имени-отчеству, не смел, не мог позволить себе панибратства…) никто пальцем не тронет. А ему, Валере, да хоть всей пятерней пасть запечатают… Даже жалко себя стало, как подумал.

— Да, что-то было… А что, собственно, случилось?

— Его сегодня днем взорвали вместе с машиной! — взволнованно сказал Григорий Теймуразович. — Только из дома вышел вместе с женой, только сел… Только что передали… А ты как раз сегодня про него спрашивал. Ты что-нибудь знаешь?

Валерий Эдуардович замотал головой, потом опустился на диван, с которого только что встал.

— Ничего не понимаю… — сказал он придушенным голосом. — Эдьку убили? За что?

— Вот и я хотел бы понять за что… Смотри следующий выпуск новостей по НТВ, там обязательно не только скажут, но и покажут. Ведь всего через несколько часов после нашего о нем разговора, представляешь?.. Что замолчал? Не хочешь по телефону, обсудим завтра…

Пирожников положил трубку, включил телевизор. По российскому каналу шло сплошное тру-ля-ля. Как будто их там только что отвязали. По НТВ — иноземные страсти-мордасти. Ни нашему уму, ни нашему сердцу, как наверняка им — наши…

Он едва дождался программы «Сегодня». И почти сразу после начала программы ведущая с тревожным видом сообщила о гибели известного коммерсанта Эдуарда Борисовича Городинского вместе с женой…

И тут же показали обгоревшую машину и два трупа. Эдик был совершенно неузнаваем. Потом показали Настю. Ее еще можно было узнать…

Обгоревшее, одутловатое лицо Городинского приблизили к самому объективу, оно заняло весь экран, и Пирожников сжал пальцами подлокотники кресла. Он испытал облегчение, только когда поменяли ракурс и план.

Неожиданно ужас сменился в нем злобой. И поделом! Он же сам, Городецкий, первый натравил, науськал убийц на друга детства! Вырыл яму Валере Пирожникову, с кем сидел за одной партой! И сам же в нее попал! А он, Валера, вот только что, буквально час назад жалел его, думал, что бедного Эдика тоже шантажировали, вымогали деньги… Он даже подскочил с места и пустился в некое подобие победного танца, чего прежде за собой никогда не замечал.

Междугородный телефонный звонок прервал его злорадное торжество.

— Вы это видели? — спросил все тот же голос, который он слышал дома у Седова. — Ну и что скажете?

Похоже, он совсем не боялся, что его засекут.

— Невозможно смотреть, — признался Валерий Николаевич. — Он был моим другом, сидели за одной партой.

— Теперь представьте, что вы бы не поменялисьролями, — продолжал незнакомец. — И это он увидел бы на экране ваш обезображенный труп.

Валерий Эдуардович не ответил. Пусть говорит. Пусть изгаляется. Если его телефон успели поставить на прослушивание, наверняка засекут.

— А всё из-за того, что попытался меня обмануть. Вёл бы себя честно, сейчас я разговаривал бы с ним, а не с вами. Надеюсь, для вас это послужит хорошим уроком. И вы не вздумаете затевать со мной подобные игры… Или уже затеяли?

— Нет, все остается в силе, — пробормотал Пирожников, чувствуя, как его лицо стало покрываться потом. — Так где и когда?

— Всё-таки теперь, когда вы избавились от друга, вас предавшего и готового всадить вам нож в спину… — Абонент явно никуда не спешил. И, будучи уверен в себе, ничего не боялся. — Теперь нам следует подвести окончательный итог. Вам утром позвонят, как я уже говорил, и назначат время и место. Выполняйте всё точно, как вам скажут. Шаг влево, шаг вправо — сами знаете, что и как за это бывает. До встречи.

— До встречи… — машинально повторил Пирожников и положил трубку. Потом ходил по комнате, бормоча себе под нос и заламывая руки. Какого чёрта он связался с милицией? Да и что они могут? И на что способны? Этот, что звонил по междугородному, только что наглядно, с помощью НТВ и на глазах всего СНГ, продемонстрировал свое могущество и показал, что его, Пирожникова Валерия Эдуардовича, тридцати пяти лет от роду, ждет, если он ослушается своего повелителя…

Только спокойно, сказал он себе. Рано насчет повелителя. Да мои менты будут лезть из кожи вон, поскольку речь идет об их вкладах. Ведь других таких денег у него, Пирожникова, просто нет! И все это знают и понимают… Словом, менты должны завтра сберечь свои вклады, а заодно жизнь своего благодетеля, который пока платит им, в отличие от других, проценты. Риск, конечно, есть, и немалый… Но деньги хорошо бы сберечь.

Он все-таки позвонил генералу, большому начальнику управления, имевшему к тому же самый большой вклад в банке.

— Он только что звонил мне, — сказал Валерий Эдуардович. — Сразу после десяти вечера, после пока за убийства по НТВ. А ваша служба, как я понимаю, об этом ничего не ведает… Знаете, Прохор Дмитриевич, моя жизнь мне дороже чужих денег. Давайте переиграем. Я вам ни о чем не говорил…

— Да о чем вы беспокоитесь, не понимаю? — досадливо отозвался генерал. — Ситуация под контролем. Завтра выделим сколько надо людей, настоящих профессионалов своего дела… Всё будет в норме. Не таких брали в момент передачи. Потом кололись у нас, как земляные орехи.

— Но вы даже не поставили мой телефон на прослушку, — напомнил Пирожников.

— Утром всё будет сделано. Если он звонил вам по спутниковому телефону, запеленговать его всё равно бы не удалось… Зато завтра, если я вас правильно понял, вам позвонят уже по обычному, московскому номеру…

— Именно так он сказал, — подтвердил Пирожников. — Но вы хотя бы пометили деньги, которые я собираюсь ему передать? Есть же какой-то химический состав, я сам слышал…

— Да ну что вы, кому нужны эти крайности! Вы просто насмотрелись передач на криминальные темы. Это делается, чтобы поймать взяточника. Вот тогда да, там без этого нельзя. А как только они возьмут у вас денежки, мы будем тут как туг! Вот что для нас, профессионалов, важно: место и время их передачи. Понимаете?

— Кажется, да, — вздохнул Валерий Эдуардович.

— Поэтому мой вам совет: не берите в голову! Ложитесь спать и ни о чем не думайте! Всё? Или вас ещё что-то беспокоит?

— Беспокоит, — подтвердил Валерий Эдуардович. — А не поставил ли он мне прослушку вместо вас, пока вы там телитесь!

Вместо ответа генерал тяжело вздохнул.

— И ещё. На всякий случай. Мало ли что со мной может случиться… По-моему, Седов Александр Петрович, известный продюсер, неплохо знает этого человека.

 

Глава 6

Чурилин просматривал бумаги, поступившие на Дмитрия Мишакова из Сосновска, из местного УВД. Не привлекался, не сидел, живёт один с матерью.

Есть ещё брат Константин, живет отдельно с семьей. Формальная отписка, по-другому не скажешь…

Кое-что он слышал об этом Сосновске. Больше из газет. Там убили депутата Госдумы, и шум был на всю страну. До этого убили еще несколько человек. И на всех совещаниях им, следователям Московской прокуратуры, ставили в пример никому прежде не известного следователя из Сосновска, разоблачившего многосерийного убийцу. Фамилию Виктор Петрович запамятовал. Никто, правда, не смог объяснить, каким образом это ему удалось. Чуть ли не секрет фирмы. И был ли это наемный убийца или маньяк, так и осталось неясным, поскольку преступник странным образом погиб по дороге в челябинскую психбольницу…

Конечно, одно с другим никак не вяжется. Ну живет в этом сравнительно небольшом городе некий удачливый следователь, и там же живет симпатичный парнишка, Митя Мишаков, никогда не привлекавшийся, хотя и задерживавшийся, но тут же отпущенный, поскольку имел безупречное алиби… Простое совпадение, и только. Хотя с этим следователем, таким умелым и профессиональным, стоило бы связаться и расспросить по поводу этого парнишки. Так, на всякий случай. Чтобы закрыть вопрос.

Подумав, Виктор Петрович позвонил Зое.

— Зоя, я по поводу этой бумаги из Сосновска… Отписка, вообще говоря. Ты ее читала?

— Мельком просмотрела, чтобы зарегистрировать, — сказала Зоя.

— Тебе, как студентке юрфака, такие письма следует читать внимательно — на предмет изучения заложенной в ней информации, — наставительно сказал Чурилин. — Лично у меня давно нет от тебя секретов. Так вот хочу дать тебе задание… В этом славном городе, в Сосновске, если помнишь, случались громкие убийства средь бела дня. А потом их успешно раскрыл один молодой следователь… А фамилию его вот не вспомню, несмотря на хваленую память.

— Каморин, — сказала Зоя. — О нем писали в наших ведомственных газетах. Сейчас его выдвинули кандидатом в депутаты. В ближайшее воскресенье там как раз состоятся выборы. Это все, что я о нем слышала. Вы хотели бы о нем еще что-то узнать?

— Кандидатом в депутаты… — повторил Чурилин. — Что ж, наверно, стал там весьма популярен. Городок не шибко большой, не Москва, а столько убийств… А он герой, освободивший горожан от волны терроризма… Я хотел бы с ним связаться, если можно. Поговорить об этом самом Мите Мишакове. Скорее для очистки совести. То, что мне прислали, сама понимаешь… Словом, как только дозвонишься до Сосновска, поставь меня в известность. А сейчас меня ни для кого нет. Я сам объявлюсь, когда посчитаю это нужным…

И Виктор Петрович включил запись допроса Артикулова, который провела следователь МВД Алпатова.

Алпатова. Адвокат вам, на мой взгляд, пока не требуется. Будем считать это служебным расследованием.

Артикулов. Вам виднее.

Алпатова. Анатолий Федорович, только откровенно… Почему вы решили, что охота идёт именно на вас?

Артикулов. Не только на меня, как вы заметили. Убиты мои товарищи. Баранов был ранен.

Алпатова. Баранов знал, что будет следующим, и потому принял меры предосторожности. Вы тоже что-то об этом знаете?

Артикулов. И вы не хуже меня, Дина Ивановна, знаете. Убивают работников нашего отделения милиции.

Алпатова. Но ведь не всех! Убивают почему-то тех, кто дежурил шестнадцатого февраля возле метро «Выхино». Других ведь не трогают.

Артикулов. Ну почему? Березина с нами не было.

Алпатова. Он был дежурным по отделению. Потом вы туда вернулись и привели задержанных. Так?

Артикулов . Ну, так.

Алпатова. Можно сказать, что, кроме вашего наряда, где старшим был Кравцов, дежурного Березина и задержанных, в отделении никого не было?

Артикулов. Не помню.

Алпатова. Итак, что же там произошло такого шестнадцатого февраля, что потом вас начали по одному убивать? Вы не можете этого не знать, Анатолий Федорович. И потому остерегаетесь. Вы и Баранов осознали, что происходит, именно после того, как убили ваших товарищей по наряду. Начали убийцы с Кравцова, который был у вас старшим. Ведь на начальника вашего отделения ни разу не покушались, не правда ли? И, кстати говоря, никто из других ваших сослуживцев покушения на себя, судя по всему, не ожидает. Все исправно ходят на службу. А именно вы боитесь. Вы можете это как-то объяснить?

Длительная пауза.

Артикулов. У меня нет объяснений.

Алпатова. Громче, пожалуйста.

Артикулов. Я не знаю, как это объяснить.

Алпатова. Вы же не трус. Воевали в Чечне, а сейчас боитесь даже выйти из дома. Создается впечатление, что вы чувствуете себя в чем-то виноватым. Что вы, что ваш друг Баранов.

Артикулов снова молчит.

Алпатова. Может, вам мстят чеченцы?

Артикулов. Я не знаю.

Алпатова. Значит, существует нечто, чего вы боитесь больше, чем чеченцев. Совесть, например… Так и будете молчать, Анатолий Федорович?

Артикулов. Спрашивайте.

Алпатова. Кого именно вы боитесь, Анатолий Федорович? Не чего, а кого. Вы поняли меня?

Артикулов. Я никого не боюсь. Просто не хочу глупой смерти.

Алпатова. И как долго это будет продолжаться?

Артикулов. Пока убийца не будет схвачен. Баранов мне рассказывал: он специально вышел во двор, наверняка зная, что будет следующим. И то убийцу не смогли схватить.

Алпатова. А откуда он знал, что следующим будет именно он?

Артикулов. У него и спросите.

Алпатова. Но вы ведь у него спросили! И сами тоже знаете, что будете следующим! Поэтому стараетесь лишний раз нос из дома не высовывать. Не думая даже о том, что товарищи могут поднять вас на смех… Разве я не права?

Артикулов не отвечает.

Алпатова. Вы неправильно себя ведете, Анатолий Федорович! Так нельзя. Расскажите всё, что знаете, всё, как есть, если считаете, что угроза нависла над вашими товарищами по службе.

Артикулов. Я не знаю, что сказать.

Алпатова. Ещё раз. Объясните, почему вы, храбрый человек, боитесь, что вас убьют. А ваши коллеги этого не боятся. У вас есть этому объяснение?

Артикулов. Не знаю.

Алпатова. Ну хорошо. Раз не хотите отвечать на этот вопрос, спросим по-другому. В тот день кого ваш наряд задержал и доставил в отделение, вы можете вспомнить?

Артикулов. Азеров каких-то. В смысле азербайджанцев. Троих, по-моему.

Алпатова. И всё?

Артикулов. Всё. В журнале дежурного разве не записано?

Алпатова. Так и записано. Но мы нашли этих азербайджанцев. И допросили. Мы полагали, они вам за что-то мстят. Но, судя по всему, вы с ними мило расстались. Буквально довольные друг другом.

Артикулов. Ну и что в этом плохого?

Алпатова. Всё замечательно. Значит, претензий у них к вам не было?

Артикулов. Какие могут быть претензии?.. Поговорили и отпустили.

Алпатова. Словом, с их точки зрения, мстить вам не за что?

Артикулов. А я насчёт них вам ничего такого не говорил. Сколько раз мы их задерживали за нарушения правил торговли и регистрации… Какие могут быть претензии?

Алпатова. Вы так думаете? А вот у них, напротив, кое-какие вопросы к вам остались.

Артикулов. Это какие же?

Алпатова. Они нам рассказали о девушке, которую вы задержали. В журнале это задержание не отмечено. Они даже не знают, куда она потом пропала. Может, они её просто придумали?

Артикулов. У них и спросите. А мне вам сказать больше нечего.

Виктор Петрович выключил диктофон. Ясно, что и Артикулову, и Баранову есть что скрывать. Ясно, что они будут стоять на своем. И делай с ними что хочешь… О Господи!

Он снова позвонил Зое:

— Зоя, сделай одолжение, соедини меня со Скворцовым, если найдёшь…

— У Жени пейджер, — напомнила Зоя. — Можно связаться в любую минуту.

— А что, этот пейджер — хорошая штука? — спросил Виктор Петрович. — Действительно всегда можно найти человека?

— Конечно! Я бы на вашем месте давно обзавелась. И стоит недорого.

— Вот потому никогда и не куплю! — сердито ответил Чурилин. — И без пейджера покоя нет. Так хоть можно сказать: его, мол, нет на месте. Хоть жене, хоть начальству. Особенно когда видеть никого не хочется! Разве не бывает такого?

— Очень часто, — засмеялась она. — Тут вы правы… Кстати, чтобы не забыть. Я заказала для вас разговор с Сосновском по срочному. Вы ещё будете здесь?

— Куда я денусь? — пробурчал Виктор Петрович. — Ты мне сначала Скворцова найди. Хоть по пейджеру, хоть как…

— Я уже набираю его номер….Пусть он вам срочно позвонит, так ведь?

Скворцов позвонил через десять минут.

— Женя, нашёл что-нибудь?

— Пока нет, Виктор Петрович. Похоже, девушка из провинции с мужем и с таким именем в те дни в милиции не регистрировалась.

— По-твоему, они должны были зарегистрироваться после того, как убили милиционера? — хмыкнул Виктор Петрович.

— Вы, как всегда, правы, я не подумал. Придётся снова проверить, кто в этом районе регистрировался раньше…

— Ещё есть какие-нибудь соображения? — спросил Чурилин, недовольно поморщившись.

— Я подумал… Если она была изнасилована, причём не одним человеком… По-моему, это приводит к травмам и кровопотерям.

— Полагаешь, она будет вынуждена обратиться к гинекологам? — задумчиво произнес Виктор Петрович.

— Да, но не обязательно в этом районе! — сказал Скворцов.

— Обязательно в другом, — раздражённо поправил Чурилин. — Сколько тебя учить принимать во внимание все обстоятельства одновременно, ничего не выпуская? Не могла она в открытую обращаться к гинекологам, если они приступили к этим терактам, что тут непонятного?

— Лечилась дома? — спросил Скворцов.

— Скорее всего, — сказал Чурилин, недовольный теперь уже собой. — Но проверить все равно надо. Хоть по всей Москве. Чем черт не шутит…

— Работа предстоит большая… — сказал Скворцов осторожно. — А времени нам отпущено мало.

— Москва, если ты успел заметить, город большой, — сказал Чурилин. — Но мест, куда она могла обратиться, не так уж много. Равно как и тех женщин, которые в те же сроки подверглись групповому изнасилованию…

— Вы всё-таки полагаете, что именно так все и было? — спросил после паузы Скворцов.

— Всё у тебя? — резко спросил Чурилин. И, не дожидаясь ответа, положил трубку.

Потом встал, потянулся, прошелся по кабинету. Это не работа… Алпатова права. Топчемся на месте и называем это расследованием. Все вокруг да около.

Баранов молчит. Отлеживается дома. У Артикулова тоже нашлись какие-то болячки. И сколько еще их, болезных, караулить? И накладно, и курам на смех… А попросить еще раз сыграть роль живца — духу не хватает.

Привлечь их к уголовной ответственности за сокрытие фактов от следствия? Они будут только рады. Отсидятся в тюрьме, в полной безопасности. И получат срок куда меньший, чем должны были бы схлопотать, если бы изнасилование действительно имело место…

Найти бы эту девчонку. Сейчас братья Исмаиловы помогают составить её фоторобот. Ребята с ними намучились, молодой помнит одно, старший другое…

Но не придумали же они её!

В это время раздался телефонный звонок.

— Сосновск, Виктор Петрович, — сказала Зоя. — Соединить?

— Да, я ведь жду… Алло, это Сосновск?

— Здравствуйте! Каморин Павел Романович, старший следователь Сосновского УВД у телефона.

— Добрый день, Павел Романович. Вас беспокоят из Москвы. Я следователь по особо важным делам Московской прокуратуры Чурилин Виктор Петрович.

— Много о вас слышал, Виктор Петрович. Чем могу быть полезен и почему именно я?

— Ну, о вас тоже слухами земля полнится… Только и разговоров, как вы вычислили этого серийного убийцу.

— У нас городок — с Москвой не сравнить. У вас преступнику скрыться легче. Поэтому они все и стараются к вам перебраться… Вот и я тоже к вам собрался, если слышали…

— Скажете тоже, — засмеялся Чурилин. — Вы-то в качестве депутата собираетесь, если я правильно понял. Шансы-то есть?

— Шансы есть всегда… Только зря вы смеетесь, между прочим. Был бы я преступником, то постарался бы переехать именно так, в качестве депутата, чтобы попасть в столицу, заручившись иммунитетом… Но это к слову. Вы хотели о чем-то спросить?

Разговорчивый, однако, подумал Чурилин. И самонадеянный. Молод еще. Не обломался как следует.

— Да, вот что, — сказал Виктор Петрович, — в своё время мы отправили в вашу прокуратуру факс по поводу жителя вашего города Мишакова Дмитрия. Он недавно был у нас в Москве.

— Мишаков, — помялся следователь из провинции Каморин. — Не припомню такого. Он у вас что-нибудь натворил?

— Да нет, ничего особенного… Просто были какие-то странности в поведении. Моя просьба неофициальная, понимаете?.. Но для оперативного расследования это важно.

— Понимаю, не телефонный разговор. И что наши вам ответили?

— Ответили обыкновенной отпиской. Может, ничего за ним и нет… но хотелось бы подробностей, понимаете? Хотя бы чтобы закрыть эту линию.

— Прекрасно вас понимаю… Польщен, что вы обратились именно ко мне.

В это время по другому телефону позвонила Зоя.

— Виктор Петрович, к вам Алпатова никак не может дозвониться! А у нее срочное дело. Опять из этого отделения милиционера застрелили!

— Кого… — так и сел с трубкой в руках Чурилин. — Баранова, Артикулова?

— Нет, она какую-то другую фамилию называла. Кажется, Дементьева или Демидова. Я толком не расслышала.

— У вас что-то случилось? — спросил Каморин.

— Извините… Я вам перезвоню. У нас опять ЧП. Застрелили милиционера. Только что. Вы, наверно, слышали, что у нас здесь творится…

— Понимаю. Я как только узнаю дополнительные подробности про Мишакова, сразу передам их вам по факсу.

— Да, и выясните, пожалуйста, где он сейчас.

— Думаете, это киллер-гастролер? — спросил Каморин.

— Не знаю, — в сердцах сказал Чурилин. — Но если можно — побыстрее.

И тут же положил трубку. Когда снова поднял ее, услышал голос Алпатовой.

— Виктор Петрович! Извините, что вынуждена вас прервать… Час назад застрелили старшего лейтенанта Дементьева. Осталось двое детей. Снайперский выстрел. Наповал. Сейчас извлекают пулю, потом проведем баллистическую экспертизу.

— Что ж, похоже, вы были правы, — вздохнул Чурилин. — Я, старый чурбан, уперся в свою единственную версию. И ничего другого не хотел слышать.

— Виктор Петрович, дорогой! Сейчас не до саморазоблачений. Кто прав, кто виноват… Да и не было ничего другого. Потом разберемся. Вы можете сейчас подъехать к месту происшествия? Это возле его дома. Я продиктую вам адрес…

По дороге к месту убийства Чурилин не хотел ни о чем думать. Машину несколько раз останавливали омоновцы и смотрели документы — снова, как и в прошлый, и позалозапрошлый разы, был введен в действие план перехвата «Кольцо».

Проверяющие возвращали удостоверение и козыряли. Чурилин старался не смотреть им в глаза. Наверняка они его знали. Значит, могли знать и то, что именно он, Чурилин, стоит во главе межведомственной бригады, расследующей убийства милиционеров из сорок четвертого отделения.

Сейчас там наверняка уже министр внутренних дел, телевидение, газетчики… Только что он им скажет? Что с гибелью этого очередного милиционера лопнула его единственная версия?

Только спокойно. Всё же надо взять себя в руки. И постараться еще раз во всем разобраться и поставить себя, как он это всегда делал, когда попадал в тупик, на место преступника…

Если Баранов и Артикулов поняли, кто именно и за что хочет их застрелить, то и преступник, или мститель, скажем так, тоже не мог этого не понять — хотя бы потому, что эти двое от него скрываются, — что мотивы его возмездия разгаданы.

И что в этом случае он должен предпринять? Наверное, именно то, что сейчас сделал. Постарался разрушить версию! Иначе говоря, спутал карты. А для этого пришлось убить совсем другого сотрудника этого же отделения милиции… Мол, нам без разницы, кого мочить. Лишь бы из этой ментовки. Игрок, ничего не скажешь.

Но тогда этот мститель для общественности перестал быть мучеником чести. И превратился в обыкновенного душегуба.

 

Глава 7

Валерий Эдуардович пришёл на заседание правления банка одним из последних. Вернее, забежал всего-то на полчаса, прижимая к груди кейс с деньгами. Все утро искал и собирал требуемые сто пятьдесят тысяч, кляня себя за перестраховку. Вполне мог бы предложить сто двадцать. И этот вымогатель был бы доволен. Как раз эти последние тридцать тысяч, по закону подлости, он еле-еле сумел раздобыть. И вот теперь мало того, что опоздал, все время озабоченно смотрел на свой «ролекс», нисколько не скрывая от остальных, что его ждут дела поважнее. И это, надо сказать, придавало заседанию взвинченный, нервозный характер.

Один только Седов, новый член правления, был в курсе происходящего. И потому сидел, не поднимая глаз, листая документы. Сегодня от него ждали предложений о покупке акций одного уральского завода цветных металлов.

— Валера, если ты куда-то очень спешишь, — Наум Семенович постучал карандашом по столу, — то лучше сказать об этом сразу. И мы тебя отпустим. Мало того, что ты опоздал…

— Да… ужасно спешу!.. Прошу меня великодушно извинить, — пробормотал Пирожников. — Тем более что я знаю историю вопроса и полностью поддерживаю предложение Александра Петровича…

— Но я тоже спешу! — счел возможным возмутиться свадебный генерал Лева Карамышев — бывший депутат, бывший замминистра, бывший председатель шахматной федерации и прочая, и прочая, а ныне просто либерал. — Мне нужно быть на политсовете нашей партии. У нас в повестке срочный и безотлагательный вопрос: о засилии идеологии в средствах массовой информации и о фашистской угрозе в наших учебных заведениях.

— Очень важная тема, — согласился Генрих Николаевич. — Лично я за занятостью муниципальной текучкой подобную угрозу как-то не разглядел… — И поднял руку «за», как если бы вопрос был поставлен на голосование.

Все дружно, в едином порыве поддержали его, причем добрейший Наум Семенович поднял руку последним, заметив, как озабоченность на лице Карамышева сменилась оскорбленным недоумением.

Когда отпущенный Карамышев вышел, аккуратно — чтобы не подумали, будто хлопнул, — прикрыв за собой дверь, все посмотрели на Валерия Эдуардовича — надо ли голосовать? Здесь мнения вполне могли разделиться…

— Мне надо уйти, — покрутил головой Пирожников. — Просто обязательно, позарез.

— Не нравитесь вы мне сегодня, Валерий Эдуардович, — покачал головой Наум Семенович. — Какой-то вы не в себе. Может, стоит отложить вашу встречу? И никуда не торопиться? Вот ныне покойный Эдик Городинский тоже был чем-то в последнее время озабочен и всё время куда-то спешил… Я говорил ему, как говорю это вам: «Вы уверены, что это так уж обязательно? Может, отложить, обдумать, сделать паузу?» У него на лице была какая-то печать обреченности, понимаете? А он мне знаете как ответил: «Жребий брошен». Ну так поднимите его с пола, хотел я сказать ему. Я не спрашивал, что именно его так мучает, на что он решился… Возможно, напрасно не спросил. Уверен, он нуждался в дружеском совете и участии… Ну так что? Вы все равно настаиваете?

— Я очень тороплюсь, поверьте, — сказал Пирожников. И тут же встал. — Я только хотел бы попросить Александра Петровича на пару слов. Я его задержу не надолго.

Они вышли в коридор, В другом его конце курили девушки, заинтересованно посмотревшие на молодцеватого Пирожникова.

— Пользуешься интересом у противоположного пола, ничего не скажешь, — покачал головой Седов, доставая пачку сигарет. — Будешь?

— Саша, мне сейчас не до этого, — покрутил головой Валерий Эдуардович, будто давило ему что-то на горло. — Просто услуга за услугу… Я по поводу твоего лучшего друга Хлестова…

— По-моему, он у тебя тоже вызывает аллергию, — заметил Седов, закуривая.

— Не то слово… Так вот, я узнал, чем он промышляет в последнее время. Берет кредиты под одни проценты, потом вымаливает в других местах под более низкие. И тем живет. Надеюсь, тебе это пригодится…

Седов пожал плечами. Информация не ахти какая.

— Ты сейчас туда, к месту встречи? — негромко спросил он, кивнув на кейс, который Валерий Николаевич продолжал держать в руке.

— Ты можешь сказать определённо, что меня там ждёт? — спросил Пирожников. — Ты ведь знаешь его, не так ли? Не бойся, милиции я про тебя ничего не скажу.

Седов внимательно посмотрел ему в глаза. При чем тут милиция? О ней до сих пор не было речи.

— А что я могу знать? Познакомился с ним совершенно случайно. Он почему-то проникся ко мне доверием… Попросил связать с тобой. Вот и все. А чего ты так испугался? Веди себя нормально, как договорились, не дёргайся…

— Это тебя как раз пусть не беспокоит, — отмахнулся рукой, свободной от кейса, Валерий Эдуардович. — Я тоже предпринял кое-какие меры. Но всё-таки… Ты можешь мне гарантировать…

— Я?! При чем тут я? Гарантию дает только могила, — сказал Седов. — Что мы там будем. Правда, в разные сроки. Одни через тридцать минут, другие через тридцать лет.

— Сплюнь… — сказал Пирожников, лихорадочно блестя глазами. — Как раз через полчаса меня там ждут… Ну всё, я пошёл, до встречи.

И тут же сорвался с места, словно летел на любовное свидание.

Седов какое-то время смотрел ему вслед. Жаль дурака… То про милицию некстати помянул, то про какие-то предпринятые меры…

— Александр Петрович! — В дверях показалась голова Генриха Николаевича. — Мы вас ждем. Не наговорились ещё?

— Еще одну только минутку… — Александр Петрович метким броском отправил остаток сигареты в урну. — Только загляну в туалет…

И быстро направился в нужную сторону.

Чем хороши эти персональные туалеты по евромоде, так это тем, что оттуда можно без свидетелей поговорить по сотовому.

— Женя, это я, — сказал Седов, услышав низкий голос Канищева. — Он уже направился к вам. Что-то не понравился он мне сегодня… Ждите сюрприза, понял?

— А мы всегда к ним готовы, — ответил Канищев и отключил аппарат. Потом посмотрел на сидящего рядом Костю Мишакова: — Похоже, для тебя сегодня будет работа. Займи свое место, скоро гости появятся…

* * *

Они сидели в «девятке», стоявшей среди других машин во дворе старого дома, из тех, что называют сталинскими. Сзади Канищева и Кости полулежал развалившись Балабон.

— Ну, что ты на меня смотришь? — сказал Косте Канищев. — Придется должок отрабатывать. Винтовку хорошую поимел? Поимел. Только теперь будешь стрелять вот из этой, незамазанной. Ту уже менты на баллистику проверили… Не жалко её? Хорошая была?

— Лупит исправно, — подтвердил Балабон сзади. — В самый раз ментов мочить. Я его шлепнул — он только на месте крутанулся. И готов. И двумя сиротками сразу больше…

— Помолчи, — властно сказал Канищев. — Значит, повторим для ясности. Ты, Балабон, идешь к нему, как только он появится. Как будто его не знаешь, идешь мимо по своим делам. Не оглядывайся. Хотя не исключено, что менты тебя уже ведут. И удивляются, откуда ты взялся. Но времени шарить по файлам у них нет. Потому могут решить, будто ты случайный прохожий… А это нам только на руку в смысле выигрыша времени… Кейс его сразу в руки не бери. Остановись, вроде как недоумеваешь, почему незнакомый человек к тебе обратился… И не трогай ничего до последнего момента — пусть сам откроет, пересчитает и все тебе покажет. А ты, — Канищев обернулся к Косте, — как только он кейс ему в руки передаст, задержи дыхание и выбери люфт у курка… Стреляешь ты здорово, должен попасть. Лучше в затылок, чтобы не сразу сообразили, откуда выстрел. Они же трусы, сразу на землю полягут… Вот тут ты, Балабон, беги, пригнувшись, за машинами, ко мне… Я эту заведу для отвода глаз, а мы с тобой вон в ту перепрыгнем… — Он кивнул на неприметную «шестерку», стоявшую поодаль. — Тебя, Костя, будет ждать заказанное такси. Спустишься к нему из соседнего подъезда. Все помнишь, да? Спокойно садишься с чемоданом — мол, спешишь на Савеловский. Пока они введут перехват по Садовому, ты уже будешь возле Белорусского. Это гарантия. Я в прошлый раз, когда Балабон своего мента замочил, по секундомеру замерил… Все поняли?

Они кивнули. Желваки на истощенном бессонными ночами лице Кости ходили ходуном.

— Митя в Москву не приехал? — спросил он.

— Хозяин решил, что на этот раз пусть посидит дома. В прокуратуре им с того раза интересуются… Что, уже соскучился?

Костя не ответил.

— Жалко машину ментам оставлять, — сказал Балабон.

— Мне ваша жизнь дороже, — срезал Канищев. — И своя тоже.

Он посмотрел на часы.

— Тебе пора, — сказал он Косте. — Ну будь… И не терзайся понапрасну. Этот жлоб стольких обманул! Собрал с них бабки под большие проценты и не отдает. Такие у нас неподсудны. А вот нужную сумму за заказ, видишь, сразу нашел…

— Классный взрыв получился, — ни с того ни с сего сказал Балабон. — Салют наций. По ящику не видел? — спросил он Костю. — Я даже на видак записал.

Костя ему не ответил. Молча выбрался из машины и отправился, не оглядываясь, к соседнему дому. Там, на чердаке, уже лежала надежно припрятанная винтовка с глушителем и оптическим прицелом.

— Не трогай его, — вполголоса сказал Канищев. — Ему не до тебя. Понимаешь?

— А что он, в натуре, лучше всех, да? Я ещё должен на него работать?

— Каморину это скажи… — пожал плечами Канищев. — Он его бережёт. Классный стрелок. И брат у него — как две капли. Для алиби и последующей отмазки.

— Каморину скажешь, — пробормотал Балабон. — Михрюта сказал — и пулю схлопотал.

— Вот и помолчи, — сказал Канищев. — И чтобы знал: мне малого жалко. Почти как себя — тоже как последний дуролом к Павлу Романовичу попал.

Пирожников подъехал к назначенному часу, минута в минуту. Канищев, выйдя из арки двора — ни дать ни взять заждавшийся хозяина водила, разминающий ноги, — заметил, как вдруг выросла очередь за горячими чебуреками и подогретым пивом — крепкие парни, и все в одинаково коротких дубленках…

Грубо работают, подумал он, садясь обратно в машину. При желании кому надо — все увидят… Теперь оставалось следить за маневрами Балабона. Пока тот все делал грамотно. Завернул во двор с другой стороны, как если бы просто шел мимо по улице. И как если бы не имел никакого отношения к стоявшим во дворе машинам.

Пирожников увидел его не сразу. А увидев, спохватился, бросившись навстречу… Ну вот, теперь, наверно, вся пивная очередь разбежалась, подумал Канищев, усмехнувшись. Хоть бы дали допить. В руках Балабон, как договаривались, держал свернутую в трубку газету, а сам был в лыжной шапочке и темных — для понта — очках. Так вполне мог бы зайти с улицы кто угодно. А вот дальше, конечно, должен последовать пароль…

Балабон не брал в руки кейс до последнего. Артист, подумал Канищев, глядя, как тот пожимает плечами. Тем внезапней все потом произошло.

Увидев, что доллары настоящие, Балабон не стал дожидаться, пока заказчик их ему пересчитает, — он вырвал кейс из рук Валерия Эдуардовича и стремительно, будто ныряя, побежал в сторону машин.

Канищев моментально повернул ключ зажигания. Потом, вывалившись из дверцы, согнувшись чуть не до земли, добежал до «шестерки»…

За шумом двигателей он не услышал хлопок выстрела, а только увидел, мельком обернувшись, Пи-рожникова, сразу осевшего на землю и превратившегося в поломанную куклу.

И тут рухнул на сиденье рядом Балабон, и «шестерка» с ревом рванула с места.

Запоздалые пистолетные выстрелы тех, кто оцепили двор снаружи, они услыхали, уже вырвавшись на трассу, забитую большей частью такими же «шестерками», «четверками» и «пятерками»…

— Класс! — возбужденно сказал Балабон и погрозил кулаком, оглянувшись назад. Но, похоже, их никто не преследовал. — Надо бы номера поменять, — сказал он минуту спустя. — Вон там двор проходной.

— Успеем, — сказал Канищев сквозь зубы. — Сиди и не тренькай…

Он понимал, что главное — успеть вырваться из стягивающейся петли милицейских проверок, которые, чем дальше от центра, тем реже…

— Навели мы шороху в столице! — орал Балабон, продолжая грозить неизвестно кому кулаком.

— Чему радуешься, дурак? — устало сказал Канищев.

* * *

Костя вернулся домой только к ночи. Молча поел, посмотрел телевизор. Лена искоса посматривала на него.

— Это ты сделал? — спросила она, когда показали залитое кровью лицо мертвого Пирожникова.

Он ответил не сразу. Только внимательно посмотрел на неё.

— Конечно, он, — вздохнула Таня. — А ты как думала, чем все это может закончиться? Постреляли кого надо — и по домам? Ведь говорила я вам…

Она всхлипнула. Махнула рукой на мужа, попытавшегося её успокоить.

— Его-то за что? — спросила она, кивнув на экран. — Хоть за дело? Или тебе твои хозяева не докладывают?

— Собирал деньги с населения, — заученно объяснил Костя, — Обещал большие проценты. Ничего не вернул… Даже под суд не пошел. Зато деньги за убийство конкурента нашлись сразу.

Таня кивнула, потом обняла, прижала к себе Лену.

— Теперь чего охать, — сказала она. — Теперь думать надо, как дальше быть.

Костя, вспомнив, достал из своей сумки пачку долларов.

— Вот, — сказал он. — Моя часть. Они мне заплатили. Берите… На хозяйство, за квартиру.

— Лучше скажи — тебя купили, — оттолкнула его руку Лена. — И всех нас вместе с тобой.

— Ну почему… — Протянула Таня, взяв в руки пачку. — Работа как работа. Не хуже другой. Убивать негодяев разве плохо? Ты, Леночка, тоже… знаешь ли… Когда Костя убивал этих сволочей, против ничего не имела. А этот — раз он тебя не ограбил — пусть как хочет над людьми измывается?

— А дальше? — спросила Лена. — Дальше как будет? Сейчас они сказали — за что. Может, он того и достоин. А потом? Будут использовать, как хотят, и уже не станут объяснять, кого и за что. И все вы прекрасно это понимаете!

Ребята подавленно молчали.

— Нам лучше не ссориться, — сказала Таня. — Иначе потеряем доверие друг к другу… Надо приду мать, как Косте выйти из этой игры… Они будут его использовать, пока милиция его не застрелит где-нибудь на крыше.

Ночью он долго не мог уснуть. Ворочался с боку на бок, пока не обнаружил, что Лена тоже не спит. Она беззвучно плакала с закрытыми глазами. Слезы намочили подушку.

— Тебе их стало жалко? — спросил он.

— Мне тебя жалко, — всхлипнула она.

— А что со мной может случится? Да ничего… Они меня не выдадут, нет. Тот, кто со мной дело имеет, классный мужик. Так все придумал да обставил…

— С тобой уже это случилось, — вздохнула она. — И всё из-за меня. Уже оправдываешься, что застрелил негодяя. Видишь, ты уже можешь спокойно убить не знакомого тебе человека… — горячо зашептала она, повернувшись к нему лицом. — Может, бросим всё, уедем отсюда… Чёрт с ними, кто ещё там остался… Всего-то их двое. Ты и так их до смерти напугал. И дети, наверно, за отцов переживают… Надоела мне вся эта ненависть. Не знаю, как сказать, чтобы ты понял… Неужели ты по-прежнему хочешь их убить?

— Прежней злобы уже нет, — признался он. — Может, и правда, черт с ними, со всеми…

— Но ведь деньги ты взял!

— А как бы я их не взял… — хмыкнул он. — Когда в глаза тебе смотрят — доволен или недоволен. И не гнушаюсь ли таким заработком… Но я одно тебе скажу: таких сволочей, как этот, я бы стрелял и стрелял!

Он даже заскрежетал зубами.

— Даже если ничего о них наверняка не знаешь? — приподняла она голову от подушки. — Вспомни, самого первого, возле метро, ты убил, только когда убедился, что это он и есть. Хотя сам рисковал не знаю как… И никто тебе за это не заплатил. А этого сегодня — за деньги пристрелил с крыши и убежал… И поверил на слово, будто он того стоит… А если они тебе соврали? А в следующий раз даже врать не захотят? Деньги, мол, дали? Дали. Вот и отрабатывай… И ещё самого где-нибудь прикончат, когда станешь им не нужен… Или заметят, что переживаешь или там сомневаешься.

— Ты просто насмотрелась кино, — сказал он.

— Скажешь, так не бывает? — спросила она по-детски.

— В кино — бывает, — сказал он. — Вот не взял бы деньги — так бы и сделали… Знаешь, мне будет намного проще, если ты уедешь наконец домой.

— Что проще? — перебила она, повысив голос. — Людей убивать?

— Тебя, наверно, уже из института отчислили… — вздохнул он. — Мать небось с ума сходит — ну как же, ты ж у нас отличница, а гуляешь и гуляешь… Не кажется, что пора завязывать?

— Вот именно… — Она положила голову на его плечо. — Пора. Как раз поэтому я без тебя никуда не поеду.

— Нет, ты поезжай, а? А я что-нибудь придумаю, — сказал он.

— Напрасно ты взял у них деньги… — сказала она, отрицательно помотав головой.

Они заснули, а под утро раздался междугородный телефонный звонок. Все всполошились, вскочили на ноги. С тех пор как Костя и Лена здесь появились, по межгороду сюда не звонили ни разу. Даже Митя, которому они звонили сами.

— Я возьму трубку, — сказала Таня, запахивая халат на груди. — Значит, не туда попали, договорились?

— Может, не стоит? — сказал Валера, поглядывая на друга.

— А что ж мы, так и будем каждого звонка бояться? — хмыкнула она. — Как пуганые вороны куста… Алло! — крикнула она в трубку. — Вам кого?

— Мне нужен Костя Мишаков, — сказал незнакомый мужской голос. — Я по поручению его брата Мити.

Таня пожала плечами, вопросительно посмотрела на Костю.

— Какой-то мужик. Говорит, от Мити… Значит, он дал ему наш номер?

Костя, помедлив, взял трубку.

— Я слушаю, — сказал он.

— Хорошая работа. — Костя узнал голос мужчины, с которым он встречался возле памятника Пушкину. — Я все видел по телевизору. И Женя Канищев мне рассказал только хорошее о вашем поведении. Жаль, сейчас не смогу быть в Москве. Но как только приеду, отблагодарю вас лично… Вы представить себе не можете, от какой гнуси избавили всех нас… Кстати, ваш брат стоит со мной рядом и хочет сказать пару слов, если не возражаете.

— Костя, — весёлый голос Мити доносился так, как будто он был где-то совсем рядом. — Ты не бойся, нас никто не засечет, мы с тобой по специальному телефону говорим. По коду, понимаешь? Всем ребятам привет, Ленке особо… У нас все нормально. В воскресенье здесь будут выборы депутата. Что творится! Весь город на уши встал… Ты бы за кого проголосовал?

— А кто там? — равнодушно спросил Костя. — Я никого не знаю.

— Вам и не надо знать, — снова зазвучал в трубке тот же мужской голос. — Обойдутся… У вас там дела поважнее. Столицу надо чистить, понятно? Следующее задание будет посложнее. — Голос мужчины стал жестким. — И намного ответственнее — вор в законе, который контролирует часть Москвы. Соответственно будет увеличен гонорар… Вы слышите меня? Это очень хорошие деньги. И вы сразу поедете с женой отдохнуть и подлечиться за границу. Багамы вас устроят?

— Я хотел бы сначала закончить то, что начал, — сказал Костя.

— Это от вас никуда не уйдет, — сказал тот же голос. — С вашей-то квалификацией — раз плюнуть. Вас ждут более интересные дела…

— Нет, — сказал Костя, чувствуя на себе взгляды Лены и Тани. — Сначала это. Потом — всё остальное.

— Ну хорошо. Договорились, — недовольно ответил собеседник. — Ну и характер… Только для вас. Из уважения к вам и вашему несчастью… До свидания.

Костя положил трубку. Посмотрел на жену.

— Ты была права, — сказал он. — Он хочет, чтобы я ещё одного… за деньги…

 

Глава 8

Звонок Киевского застал Григория Теймуразовича рано утром в комнате отдыха, где секретарша Люся собиралась делать ему тайский массаж.

— Выйди… — сразу же показал он девушке на дверь, как только узнал голос председателя правления банка. — Слушаю вас, Наум Семенович, дорогой.

— Вы так говорите, как будто ничего не знаете или знать не хотите! — недоуменно сказал Киевский.

— Ай, слушай… Такое горе, такая безвременная утрата… Ну кому помешал этот мальчик? Валерочка как сын мне был, клянусь детьми… Мне уже вторые сутки люди звонят, все спрашивают, все тревожатся, все сочувствуют… Сначала Эдика убили, потом Валеру… Что делать, прямо не знаю!

— Это вы-то не знаете! — возмутился Наум Семенович. — На наш банк идет настоящий накат: то похищают моего сына, то убивают наших членов правления…

— Разве Эдик Городинский уже был избран в правление? — удивился Григорий Теймуразович. — Почему я не знал? Мы как с тобой договорились, Наумчик? Что ты мне всё докладываешь, что у тебя происходит.

— Он ещё не стал членом правления, — нервно ответил Киевский. — Мы только собирались его туда ввести… Так вот, теперь мне тоже постоянно звонят, держатели акций и вкладов угрожают… Покойный Валерий Эдуардович привлек массу влиятельных людей, много наобещал, какие-то немыслимые проценты…

— Ну да, а ты здесь ни при чём, — устало сказал Григорий Теймуразович. — Ты, Наумчик, опять за своё — я не я, и лошадь не моя… А кто бы ещё создал твоему банку имидж надежности и респектабельности, если бы не известные всей стране люди, которых привлёк, благодаря своему обаянию, покойный Валерочка?

— Но люди спрашивают, как теперь будет с их деньгами…

— И правильно делают! Вот и я тебя спрошу: что теперь будет с моими деньгами?

— Вы бы, Гришенька, меньше спрашивали, а больше делали! С вашими-то неограниченными связями и возможностями… Кстати, узнали бы, откуда и почему идет этот накат на мой банк, в котором лежат ваши деньги.

— Понял тебя, Наумчик, очень хорошо понял… — недовольно сказал Григорий Теймуразович.

— Остальное обговорим сегодня после похорон, как я понимаю? — спросил Наум Семенович, прежде чем положить трубку.

— Разве похороны сегодня? — спросил Григорий Теймуразович, присев на кушетке, где двумя днями раньше покойный Валерий Эдуардович развлекался с его секретаршей Люсей.

— А вам разве вчера не передали приглашение? — . удивился в свою очередь Киевский.

— А кого, дорогой, ты в таком случае вообще пригласил? — оскорбился Григорий Теймуразович.

— Уважаемых людей, деятелей науки, искусства и культуры…

— Это вкладчиков, что ли? — не понял хозяин.

— И не только. Будет много уважаемых людей. И если вас почему-то забыли пригласить, то примите мои извинения и уверения, что это больше не повторится.

— Я тебя, Наумчик, про другое спросил: всех ли ваших вкладчиков ты пригласил на похороны бедного Валерочки?

— Нет, конечно… Судите сами, можно ли приглашать на одно мероприятие представителей разных структур с прямо противоположными задачами… Как-то неудобно, согласитесь, сажать за один стол представителей правоохранительных органов и их оппонентов, коими они по долгу службы интересуются. Не случится ли в результате таких непродуманных действий определённая коллизия, в результате которой…

— А деньги от них тебе удобно было брать? — не выдержал Григорий Теймуразович.

— Но, согласитесь, мы принимали вклады от людей, вовсе не интересуясь их анкетами и справками с места работы. Это не наше задача. Меня другое беспокоит. Не внесет ли эта несовместимость ненужную напряженность и дополнительный драматизм в это ритуальное мероприятие… Вы понимаете меня?

— Хватит блеять, дорогой! — не выдержал Григорий Теймуразович, в результате чего банкир испуганно замолчал. — Слушай сюда и запоминай! Пригласишь — всех! Ты меня понял? Я тоже хочу знать, все мы хотим знать, почему ситуация в Москве вышла из-под контроля. Я правильно говорю?

— Думаю, да… — важно сказал Киевский. — Думаю, такая акция по примирению и поиску выхода из создавшейся ситуации…

— Опять ты не о том! — решительно прервал его Григорий Теймуразович. — Тебя слушать — только зря время терять.

— Я всё понял… — засуетился Наум Семенович. — Вас понял! И вырывающие у меня трубку Генрих Николаевич Борисов и Лев Терентьевич Карамышев — тоже. Лева, кстати, передает вам большой привет.

— А Генрих? — подозрительно спросил Григорий Теймуразович. — Воздерживается? И это после всего, что я для него сделал?

— Генрих как раз всецело присоединяется, — сказал в трубку Генрих Николаевич. — Это наш обожаемый председатель после всех несчастий, обрушившихся на его бедную голову, стал забываться и заговариваться. Вот и вам забыл передать сначала приглашение, а потом и мой привет.

— Как у него с супругой? — сочувственно спросил Григорий Теймуразович. — Наладилось, нет? Может, чем помочь, посодействовать? А то молодые жены народ специфический в нашем-то возрасте.

— Вы и это знаете, — уважительно присвистнул Генрих Николаевич.

— Считаю своим долгом, — вздохнул хозяин, — всех друзей помнить, ни о ком не забывать. Кто мне должен, кому я должен — разве можно жить иначе?

— Чем ты, уважаемый Григорий Теймуразович, можешь мне помочь? — спросил Наум Семенович, снова взяв нити разговора в свои руки. — У меня столько друзей в последнее время объявилось, и все хотят помочь мне и моей жене…

— Это тяжелая проблема, когда столько сочувствующих такому горю, — лукаво улыбнулся Григорий Теймуразович. — Раньше надо было думать, пока их мало было.

…На похороны бедного Пирожникова собрались почти все его вкладчики, хотя приглашены были далеко не все.

Деятели культуры держались особняком, боязливо поглядывая на прикинутых парней — с золотыми цепями на шее и с татуировками на руках; эти, в свою очередь, хмуро разглядывали прочих участников печального сборища, в основном в штатском, с выправкой; последние, напротив, старались и вовсе ни на кого не смотреть…

В воздухе сгущалось нечто тревожное и зловещее, обусловленное наметившимся противостоянием. Вот почему пугливые представители богемы постарались побыстрее произнести свои речи, а засим дружно откланяться, отказавшись от поминок и сославшись на творческую загруженность. За ними последовали и члены правления банка… Седов, подумав, остался. Здесь он был своим.

Поэтому на поминки в банкетный зал ресторана «У Фомы» народ пришел в основном малоизвестный и на общественное внимание не претендующий, зато знающий толк в предстоящем ритуале. Те, что в штатском, не сговариваясь, сели по одну сторону стола, авторитеты — по другую.

Григорий Теймуразович, как представитель нации, наиболее преуспевшей в культуре застолья, взял на себя роль тамады.

— Тут собрались все хорошо знавшие покойного Валерочку, но зачастую знающие друг друга лишь понаслышке, — сказал он во вступительном слове.

— Будем знакомы, — сказал Леха (как же такое со бытие — и без него, одного из крупнейших вкладчиков банка) и поднял фужер с водкой в знак приветствия, подмигнув при этом сидящему напротив грузному седовласому мужику в штатском.

— Я не закончил, — поморщился Григорий Теймуразович. — Что я собирался сказать о покойном? Это был человек, не побоюсь этого слова, из светлого будущего, хорошо понимавший необходимость единения и взаимопонимания российской общественности, раздираемого внутренними противоречиями… Ещё когда-то один мудрец провозгласил: если не можешь победить противника, то постарайся к нему присоединиться…

— Кто и к кому? — снова перебил Леха, когда-то успевший изрядно захмелеть.

— Помолчи… — Сидевший рядом Седов отодвинул от него фужер.

— Ещё одно слово, — негромко сказал сосед тамады, склонившись к Лехе через стол, — и ты, дорогой, вылетишь у меня на десять метров впереди своего визга! Тут приличные, уважаемые люди сидят, ты понял меня?

И поднял для убедительности характерную кисть каратиста — всю в мозолях и шишках — выше головы.

— Молчу, — мотнул Леха бедовой головой. — Вас понял. И ты, Альча, помолчи. Иначе взвизгнуть не успеешь.

— Кончай базар! — ощерились братки на Леху. — Человек правильно говорит. Чего нам всем делить? На одном языке разговариваем, одну и ту же кристалловскую водяру потребляем.

Одеревенелые люди в штатском непроницаемо молчали, хотя, надо думать, времени не теряли. Изучающе разглядывали своих визави. Возможно, даже жалели, что явились сюда без табельного оружия и ордеров на арест.

— Именно поэтому наш дорогой друг, который так рано ушел от нас, не довершив всего им задуманного, собрал на свои похороны столько сильных, настоящих мужчин, уважаемых людей. Беда только, что далеко не все из них, в силу сложившихся обстоятельств, смогли реализоваться так, как бы они хотели, и потому вынуждены были, в знак протеста, встать на путь борьбы с обществом, которое им в этом помешало…

Оратор закашлялся, едва преодолев последнюю фразу, а присутствующие недоуменно переглянулись — о ком это он? И о чём?

— Покойный Валера сумел найти ту точку соприкосновения, где совпадают интересы и деятелей науки и культуры, которых знает вся Россия, и тех, кого она оттолкнула. Так выпьем же за тех из нас, кто сможет поднять знамя, которое уронил наш незабвенный друг, и продолжить это благородное движение к достижению согласия…

При последних словах Григорий Теймуразович горестно вздохнул и сел, махнув рукой.

Все молча выпили, обменявшись заинтересованными взглядами.

— Здорово он это сказал, — проговорил на ухо Седову Леха. — Я только не врубился, про чего он все это.

— Про наши бабки, что они нас должны объединять, а они только разъединяют, — пожал плечами Александр Петрович. — Наверно, так.

— Ладно… — вздохнул Григорий Теймуразович, налив себе ещё полфужера. — Помянули, а теперь к делу, пока трезвые. Будем говорить прямо. Мы все, здесь присутствующие, стали объектом охоты. Убивают и тех, кто по эту сторону стола, и тех, кто по ту. А мы до сих пор так и не знаем, кто этот охотник… Начнём по порядку. На чьей территории, хотел бы я знать, убили Валеру? Кто за нее отвечает?

— Только не я, — громко сказал Леха. — У меня другой конец Москвы, чтоб было понятней. Час на метро с пересадкой.

На этот раз никто не обратил на него внимания.

— Это в каком смысле — на чьей территории? — сощурился дебелый и седовласый Лехин визави — по некоторым признакам он явно был у своих старшим.

— В самом прямом, — терпеливо сказал Григорий Теймуразович. — Для вас более правильно было бы спросить — чей участок? И вообще, хочу, чтобы меня поняли правильно. Я полагал, что хотя бы общее горе нас объединит. И полагал, что если бедный Валерочка при жизни не сумел посадить нас за общий стол, то хотя бы после его смерти мы не окажемся по разные стороны баррикады.

— Это Маркела территория, — сказал вдруг кто-то на другом конце стола. — Он за нее отвечает. Только его сегодня нет. Проводит независимое расследование. День и ночь как крот копает. Тут вообще все непонятно. Похоже, гастролёры постарались.

— Может, гастролеры и сорок четвертое отделение милиции перестреляли? — недоверчиво хмыкнул дебелый. Авторитеты переглянулись.

— Ерёма, твоя территория? Ты ж возле Выхина пасёшься?

— Может, и я, — согласился тот, кого назвали Ерёмой. — Только нам с тамошними ментами, извиняюсь, с тамошней милицией ссориться ни к чему. Мы место своё знаем.

— Великая мудрость… — вздохнул Григорий Теймуразович. — Живи сам и давай жить другим… Так не вы, говоришь?

— Не-а, — помотал кудлатой головой, тронутой сединой, ответственный за Выхино. — Зачем?

— Ну так вот и помогли бы следствию! — возбуждённо сказал Григорий Теймуразович. — Делом надо подтверждать свое стремление к доверию и взаимопониманию! Милиция ведь на вас возлагает ответственность? Я правильно говорю? — обернулся он к той половине стола, за которой напряженно сидели гости в штатском. Те хранили молчание, по-прежнему не сводя глаза с оппонентов.

— Ну да, — погрозил пальцем Лёха. — Мы счас карты на стол, а они нас на карандаш! И после всех нас повяжут!

— У нас джентльменская договоренность, — покачал головой Григорий Теймуразович. — На сегодня — никаких правоохранительных или террористических акций. Это было бы оскорблением памяти покойного. А собрались мы для благородного дела. Найти наконец тех, кто нарушает порядок и взаимопонимание в нашей родной столице.

— Пусть менты ищут, — сказал кто-то. — И гэбэшники. Им за это налогоплательщики свои кровные отдают. Вон хари-то наели.

— «Мы», «они»… А почему им не помочь в этом?! — воскликнул Григорий Теймуразович. — Почему американское правительство в годы второй мировой войны сумело найти общий язык со своей мафией, когда интерес национальной безопасности стал для всех превыше всего, а мы в эти трудные дни не можем?

— Ну! — сказал Леха, восхищенно глядя на тамаду. — Вот вас бы, Григорий Теймуразович, министром внутренних дел! Враз бы с преступностью покончили. В смысле с теми, кто взятки берет. И менты самые первые… Совсем моих старух, что сигаретами торгуют, загоняли… Я вот только на взятки и работаю. А порядок, спросите хоть Генриха Николаевича, в его префектуре поддерживаю образцовый. Жаль, он рано ушёл, даже не выпили с ним, как собирались, а то бы он засвидетельствовал…

Он пробормотал ещё что-то нечленораздельное под угрожающими взглядами всего стола и замолчал, обессиленно махнув рукой.

— Я могу продолжать? — спросил Григорий Теймуразович, движением руки остановив своих «шестерок», готовых разорвать Леху. — Так вот, почему бы нам, людям, полагающим, будто они контролируют Москву, не выяснить наконец в своем кругу, со всей откровенностью, кто именно в последнее время терроризирует наш с вами прекрасный город? Кто убивает наших предпринимателей и милиционеров? Вот вы все можете, положив руку на сердце, заверить нас, сказать со всей определенностью перед лицом мученической смерти нашего товарища: это не мы! — И он повел указательным пальцем, как стволом пистолета, налево, на сторону авторитетов. Те снова переглянулись.

— Если честно, то гарантий никаких… — заговорили авторитеты между собой. — Мало ли идиотов…

— Может, «отморозки» какие-нибудь…

— Не, не может того быть. Скорей всего, азеры какие… Они там с травкой пасутся…

— Не, откуда у них снайперы, сам подумай…

— Ну наняли кого-нибудь, хохла, что ли… Мало ли… Те тоже там приключений на свою ж… ищут…

— Не, начальники, не по адресу. Одного мента замочить — куда ни шло. И сразу — деру куда подальше… Но чтоб целое отделение мочить? И то бы с начальника начали…

— Не, не может того быть. А вот поймать этого мокрушника, эту суку, надо бы.

— Так ловите! — сказал Григорий Теймуразович. — Ловите совместно с милицией! Я, как официальное лицо, обращусь в Городское управление, передам им ваше желание помочь правоохранительным органам. Если, конечно, вы все сейчас скажете, что такое желание у вас есть… Преодолейте наконец традиционное неприятие, сломайте во имя памяти покойного лёд ваших отношений!

Присутствующие снова с недоверием посмотрели друг на друга.

— А потом? — спросил Лёха, приоткрыв осоловелые глаза. — Потом они нас будут вязать, воспользовавшись только что родившимся с таким трудом доверием… Ну а как иначе? Им семьи кормить надо? Надо.

— Потом — разберемся, — недовольно поморщился Григорий Теймуразович.

— Вот если бы они какую бумагу совместную о мире и согласии подписать согласились, а вы, Григорий Теймуразович, выступили бы нашим посредником и гарантом… Мы ж понимаем, что все не просто так… Я правильно говорю? Как, кореша, поддерживаете?

— Ну, — поддержали кореша, они же братки. — Вот это бы — самое то.

— Или организуем свой общественный фонд содействия правоохранительным органам в их нелёгкой борьбе с организованной преступностью и коррупцией в их собственных сплоченных рядах. Я давно этот замысел вынашиваю, да все случая не было заявить.

— А что, и организуем… — заговорили кореша. — Тебя, Лёха, туда председателем.

— Не, только не меня… — отмахнулся Лёха. — Предлагаю Ермака. Он ещё с отсидки не вернулся, месяц остался, но по административной части, как бывший метрдотель, вполне справится… Он, правда, Минаевский рынок просил. А я обещал. Но потом мне напомнили: рынок за Анзором закрепили. А свободных на сегодня не осталось. Не на вещевой же его бросать?

— Ну, — снова поддержали братки. — Анзора обижать нельзя. А общественный фонд Ермак потянет.

Гости в штатском смотрели и слушали, приоткрыв рты и забыв обо всем на свете. И стали переглядываться, как только Лёха снова поднял наполненный фужер.

— Вот за это выпьем, — сказал Лёха и толкнул локтем Седова. — А ты что молчишь, умная голова? Посоветовал бы. Или растерялся малёк? Я вот тоже в толковище с ментами никогда участия не принимал. А приходится, слышь, время такое. Григорий Теймуразович правильно сказал…

Седов пожал плечами. Поднял голову, встретился взглядом с Григорием Теймуразовичем.

— Вы, простите, кто? — спросил Григорий Теймуразович. — Где-то видел вас, а вот где — не припомню.

— Это Альча, кореш мой, вместе отбывали наказание, хотя по разным статьям, — сказал Леха, ударив Седова по плечу. — Нормальный мужик, таких ещё поискать, на телевидении служит, может, вы по ящику его видели?

— Простите, не припомните, где и когда мы могли с вами встречаться? — продолжал щуриться Григорий Теймуразович. — Может быть, ваша фамилия мне что-то подскажет?

Седов улыбнулся, пожав плечами.

— Я недавно стал членом правления банка «Куранты», — сказал он. — Хотя, возможно, вы действительно могли видеть меня по телевизору.

— Выпьем сначала, — вклинился Лёха. — Договорились уже. Потом под столом познакомитесь… — И поднял наполненный фужер. — У всех налито?

— А фамилия моя вряд ли вам о чем-то скажет, — не терял нити разговора Александр Петрович. — Седов. Продюсер. Хорошо и давно знал Валерия Эдуардовича.

Григорий Теймуразович пронзительно смотрел на него, будто пытаясь что-то вспомнить, потом, как бы опомнившись, поднял свой фужер.

— Ну, я чего хотел сказать? — задался вопросом Лёха, поднявшись со стула. — Покойника я знал плохо, но слыхал о нём только хорошее. Опять же у многих из нас деньги в его банке. И хоть это коммерческая тайна, но от друзей мы ничего не скрываем! Так что самое время всем нам раскинуть мозгами, кому понадобилось мочить ментов, я извиняюсь, в таком количестве и бизнесменов из банка «Куранты» — тоже. Всем вместе, Григорий Теймуразыч верно это отметил, надо подумать. И вам, и нам… А после, как дело сделаем, — уж как получится. Задница об задницу, и кто дальше отскочит. И ловите нас, ребята, по новой. Если поймаете. Верно я говорю? Хотя, если честно, я бы не против кое с кем из присутствующих подружиться. Ну в гости там, на чай позвать. Рассказать, если поймет, как я дожил до такой жизни…

Седов заметил, что тамада продолжает смотреть на него, будто боясь оторваться. И сразу отводит глаза, едва они встречаются взглядами.

Подозревает или что-то знает? — подумал Александр Петрович.

— Ты всё правильно говоришь, дорогой, — махнул рукой в сторону Лёхи тамада. — Сейчас поговорим о более существенном. О координации наших усилий.

— А с чего вы решили, будто убийства милиционеров и бизнесменов — дело одних рук? — спросил милицейский чин с Петровки. — Почерк разный, понимаете?

— Совпадает по времени — раз, — загнул палец Григорий Теймуразович. — Наверняка это приезжие гангстеры — два. Кроме того, Валеру застрелили с крыши, как и милиционеров, — это три.

— Это ещё ни о чём не говорит, — покрутил головой дебелый. — Почерк разный, понимаете?

— Разве они не могут его менять, чтобы вы это сейчас сказали и чтобы сбить нас всех с толку? — спросил Григорий Теймуразович.

Ну вот, самое время, подумал Седов… Или я с ними, или я с ним. С Камориным… Тем более тамада подозрительно косится. Но лучше пока промолчать.

— Чтобы разрешить это противоречие, мы все вместе должны подумать, кто из профессионалов-следователей мог бы этим заняться, — продолжал Григорий Теймуразович. — Только конкретно. А мы ему оказали бы всестороннюю поддержку. Есть такой человек?

— Хороших следователей много, — пожали плечами гости в штатском, переглянувшись.

— Сейчас я хотел бы услышать мнение противной стороны, — перебил их, улыбнувшись, Григорий Теймуразович и кивнул на авторитетов. — Им-то лучше знать, кто их лучше других ловит. Правильно я говорю?

Авторитеты заулыбались, закивали. Штатские только снова переглянулись, но ничего не сказали.

— Чурила, пожалуй, — заговорили авторитеты. — Больше некому… Из прежних только Чурила и остался… На этих, нынешних, где сядешь, там и слезешь… Разве это следователи? Вот прежде были…

— Чурила, простите, это кто? — не понял Григорий Теймуразович.

— Чурилин Виктор Петрович, — негромко сказал милицейский чин. — В прокуратуре работает. Следователь по особо важным делам. Только вряд ли там пойдут на подобное сотрудничество… С оппонентами. — Он кивнул в сторону авторитетов.

— Это я беру на себя, — махнул рукой тамада. — Ну как, всем такая кандидатура нравится?

Авторитеты снова закивали, соглашаясь, милиционеры по-прежнему молчали, блюдя субординацию.

— На нем и так много дел, — продолжал милицейский чин. — Хотя именно он расследует убийства милиционеров из сорок четвертого отделения.

— Был бы кто из наших, Чурилин давно бы нашёл, — убежденно сказал Леха.

И никто ему не возразил. А Седов снова встретился с внимательным взглядом тамады.

 

Глава 9

Балабон изрядно замерз, прежде чем дождался позднего часа, когда жена и дочь Баранова выведут, как по расписанию, гулять собаку. Отпускать дочь одну они теперь не рисковали. Он посмотрел им вслед. Наверняка пойдут за дом, где нет ветра. Это он был вынужден мерзнуть, дожидаясь…

Менты Баранова больше не охраняли: не было смысла после того, как Балабон застрелил совсем другого, про которого и думать не могли…

Балабон сделал знак Канищеву, для чего приподнял воротник куртки. Тот кивнул и начал ходить туда-сюда по детской площадке. Он должен был подстраховать на случай, если кто подозрительный войдет вслед за Балабоном в подъезд.

Оглянувшись, Балабон вошел в теплый тамбур, нажал кнопку лифта. В кабине, сняв перчатку, постарался отогреть замёрзшие пальцы, вытер тыльной стороной ладони под носом. Морозы в Москве послабее, чем на Урале, но зато сырые…

Он вышел этажом выше и осторожно спустился по лестнице. Подошел к квартире Баранова. Глазок был темным. Из-за двери доносились приглушённые звуки работающего телевизора… Счас будет тебе телевизор, мент поганый, накручивал себя Балабон. Хоть заплатят за твою шкуру всего ничего, поскольку ты, сука, не заказанный… Ещё с Канищевым придётся делиться. За то, что на стреме стоит. Заказанные теперь отойдут к братьям Мишаковым, конкурентам, можно сказать… Так сам шеф сказал. Снайперы, мол, каких мало… А чем плох был выстрел в того мента, которого выбрали для отвода глаз? Балабон его сделал, никто другой, хоть в спецназе, как эти Мишаковы, никогда не служил!

Нет, с Камориным ещё рано спорить. Если он поставил на этих близняшек, ничего другого пока не остается. Поскольку ничего не докажешь…

Балабон нажал кнопку звонка. Увидел, как осветился глазок, когда в коридоре зажгли свет. Потом глазок снова потемнел — значит, кто-то приник к нему, чтобы разглядеть гостя…

— Ну, Господи, твоя воля… — привычно пробормотал Балабон и, приставив пистолет глушителем к глазку, нажал, зажмурившись, на курок.

И тут же свет из квартиры осветил его лицо. На месте глазка была теперь неровная дыра. Он даже невольно заглянул в нее, хотя уже услышал характерный предсмертный всхлип и грузное падение мёртвого тела.

Он осторожно оглянулся… Да кто тут услышит. Небось сериалы смотрят, где убивают понарошку. А что под носом делается куда круче, по-настоящему, ни за что не поверят, пока не увидят.

* * *

Он осторожно поднялся наверх, снова сел в лифт, который покорно его ждал. Когда кабина пошла вниз, он взглянул на часы. Всего-то две минуты на всё про всё… Вот пусть братья Мишаковы, новые любимчики шефа, повторят это достижение.

Канищев тоже посмотрел на часы, когда Балабон вышел из подъезда. Они не торопясь пошли в сторону проходного двора, где их поджидала машина, и столкнулись нос к носу с женой и дочкой убитого. Те, играющие с собакой, почти не обратили внимания на двух мужчин, которые прошли мимо, о чем-то весело разговаривая. Только собака вдруг залаяла на них и стала рваться из рук хозяек, но те удержали ее, оттащив в сторону.

— Не беспокойтесь, — сказала девушка, извиняюще улыбаясь. — Он не кусается.

— Рекс, фу! — прикрикнула ее мать. — Простите. Сами не знаем, что на него нашло…

— Бывает, — сказал Канищев.

В машине они молчали всю дорогу, пока не свернули с Рязанского проспекта на Волгоградский, где жил Артикулов.

— Думаешь, там ещё не знают? — спросил Балабон.

— Боишься? — спросил Канищев.

— Нет, в натуре, почему обоих сразу? — заволновался Балабон.

— Потому что потом уже не застанешь врасплох, — сказал Канищев. — Надо прямо сейчас, пока охрана снята, пока они не спохватились. А спохватятся — снова поставят… Может, даже сегодня. Шеф прав. Потом все сложнее будет.

— А на хрена он вообще за это взялся?! — вскипел Балабон. — Почему я за жену этого Мишака должен мстить? Это его личные трудности… Да ещё за здорово живёшь… Пусть он сам за себя! Со своим брательником, раз они такие крутые.

— Горазд ты права качать, — сказал Канищев после короткой паузы. — Ладно, я сам пойду. А то скажешь потом, что дележка была не по правилам…

— Нет, Жень, ты не понял. Тебя я уважаю. И спорить с тобой не буду. Но почему все этому… Мишаку достается? Ну, жену его менты на хор поставили. Я бы тоже не отказался, если честно… Да и пацаны мне признавались — трахнули бы за милую душу! Ты хоть видел её, Ленку?

— Нет, — покачал головой Канищев.

— Ну да, староват ты для неё… А я с ней в одной школе учился.

— Помолчи, а? — повернулся к нему Канищев. — Противно слушать. Ты бы сам — как на его месте? Вот если бы твою Зинку менты точно так же…

— Да не стал бы я мочить по одному! Я бы всю их ментовку взорвал! — раскипятился Балабон. — Со всеми, кто там будет!

— Так то ты… — скривился Канищев. — На словах только. А может, твою Зинку они не стали бы? А Мишаков — наш товарищ. Нравится тебе или не нравится… Ну не хочет он, чтобы безвинные пострадали. Почувствуй разницу.

Они подъехали к дому, где жил Артикулов. Медленно проехали мимо. Было достаточно поздно — гуляющих жильцов во дворе уже не было.

— Собаки у них нет, — констатировал Канищев. — Сидят дома… А ты здесь посиди. Я быстро.

Он вылез из машины, потом снова влез — уже в заднюю дверь, достал из сумки милицейскую форму, быстро переоделся.

— Может, мне с тобой… — неуверенно спросил Балабон.

— Сиди, возмущайся дальше, — сказал Канищев. — Поэтому шеф держит тебя здесь, подальше от ребят, что нет в тебя чувства товарищества. Ну-ка дай свой «магнум»…

— А тебя он чего здесь держит? — огрызнулся Балабон, передав пистолет.

— Смотри-ка… — даже подзадержался в машине Канищев. — А я-то всё думал: ну кто же у нас место Михрюты займёт.

— Не, я бы с ним не поменялся, — заискивающе ухмыльнулся Балабон.

Канищев вошёл в подъезд, где возле батареи курили подростки, в основном ребята лет четырнадцати, и с ними две девчонки. При виде милиционера они сразу попрятали сигареты за спину.

— А ну пошли по домам, — грозно сказал Канищев. — А то сейчас отведу к родителям!

И подростки тут же, смеясь, бросились врассыпную из подъезда.

Главное — не останавливаться, сказал себе Канищев. Артикулов жил на третьем этаже, поэтому он поднялся туда по лестнице. Прежде чем позвонить в дверь, прислушался. Глазок светился. Чей-то мужской голос недалеко, похоже в передней, нервно и неразборчиво говорил по телефону.

Скорее всего, уже знает, подумал Канищев. Тем лучше. Это для таких, как Балабон, хуже.

Он позвонил в дверь. Увидел, как потемнел глазок. Кто-то его разглядывал. На ощупь, в кармане, снял пистолет с предохранителя.

— Не открывай, не надо! — сказал женский плачущий голос.

— Да это милиция, приехали уже, — успокаивающе ответил мужской голос.

Дверь открылась настежь, и Канищев увидел хозяина в спортивном костюме, а также стоящих за ним жену и девочку лет двенадцати с котенком на руках. При дочери не стоило бы, подумал Канищев. Пусть хоть не увидит этого.

— Анатолий Фёдорович? — вежливо поинтересовался Канищев. — Меня прислали к вам из местного РУОПа.

— Ну вот, говорил я тебе… — настороженность в глазах Артикулова исчезла.

— Вы уже слышали, что случилось с Барановым? — спросил Канищев.

— Какой-то ужас! — сказала жена. — Главное, за что?

Значит, есть за что, подумал Канищев, испытав некоторое облегчение. Небось знала бы — сама, своей рукой пристрелила.

— Оперативники к вам уже выехали, пока не успевают, поэтому просили нас подстраховать.

— Вы будете папу охранять? — спросила девочка.

— Да, — не моргнул глазом Канищев. Не первый раз приходится врать детям в подобных случаях. И с каждым разом это дается всё труднее…

— Вы бы прошли, замёрзли, наверно, чаю бы выпили, — пригласила жена, а дочка убежала с котенком в комнату.

— Я тут не один, ещё наших двое на лестнице, — сказал Канищев. — Приказали установить временный пост. Надо бы обговорить с ними отдельные детали.

— Ну да… — Артикулов с готовностью кивнул и вышел вслед за Канищевым на лестницу, прикрыв за собой дверь.

Они шли по лестнице вниз, Канищев впереди, Артикулов сзади.

— Во двор, наверно, вышли… — это были последние слова последнего, еще живого участника группового изнасилования в сорок четвертом отделении милиции.

Канищев обернулся к нему и выстрелил, не вынимая руки из кармана, снизу, под сердце.

Были слышны только приглушенный хлопок и падение безжизненного тела на ступеньки лестницы. Канищев тут же спустился вниз. Осмотрелся, прежде чем выйти из подъезда. В шинели образовалась порядочная дыра, которая конечно же покажется подозрительной. Подростков возле батареи не было. Машина с Балабоном стояла на том же месте, примерно в тридцати метрах от подъезда.

— Что-то долго… — недовольно сказал Балабон, пока Канищев снимал с себя шинель, — не сразу тебе открыли, да?

— Нет, сначала о погоде через дверь поговорили, — ответил Канищев.

— Ты за руль сядешь? — спросил Балабон, когда они немного отъехали.

Канищев промолчал. Опять машину бросать, подумал он. Сейчас по всем магистралям города идёт массированный перехват всего, что движется… В метро — тоже опасно. Жена Артикулова могла уже передать его приметы.

— Шинель бросим в одном месте, машину в другом, — сказал он непререкаемым тоном.

— А пистолет? А сами? — спросил Балабон.

— И с пистолетом придется расстаться, — с сожалением сказал Канищев. — А сами — огородами, огородами, — и в сторону Казанского вокзала.

Он посмотрел на часы. В самый раз звонить Каморину по спутниковому телефону. Даже уложились на десять минут раньше… Павел Романович любит телевизионные эффекты. Хочет, чтобы Костя Мишаков, может быть, даже сегодня увидел на телеэкране трупы тех двоих последних, кто насиловал его юную жену. А потом надеялся отсидеться от возмездия за спинами своих жён и детей.

Но сначала надо избавиться от шинели и шапки с кокардой…

Милицейскую форму они затолкали в одном из тёмных дворов в мусорный бак. Проехав еще через несколько дворов, нашли такой, чтобы потемнее и чтобы стояло много машин. Они переглянулись. То, что надо. Одной машиной больше, одной меньше, кто заметит?

Там её и оставили. Только после этого Канищев связался с Камориным, предварительно взглянув на часы. Было без пяти десять, все как в аптеке. Они уже находились на все еще оживленном Волгоградском проспекте, где из-за шума движения мало кто мог что-то услышать или обратить на него внимание, пока он разговаривал… Балабон в это время стоял у киоска, выбирая сигареты.

— Дело сделано, — коротко сказал Канищев вместо приветствия. — Оба фургона проданы по сходной цене. Заказчик будет доволен.

— О'кей, — безучастно сказал Каморин, как если бы подобные акции проводились каждый день. — Запишем это, Женя, как твой подарок к моему избранию.

— А что, уже подсчитали голоса? — удивился Канищев.

— Нет, конечно, но выборы прошли в обстановке небывалой активности избирателей, как писали в прежние времена. А это может означать только одно: добрые люди испугались, что я могу не победить.

— Поздравляю, — сказал Канищев. Ну теперь держись, подумал он. Теперь начнутся дела: шеф переезжает в Москву с депутатским мандатом и неприкосновенностью в кармане.

— Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить! — весело сказал Каморин. — А каково настроение личного состава во вверенном тебе подразделении?

— По-всякому, — кисло сказал Канищев. — Балабон права качает.

— Можешь не обращать внимания.

— Баллон катит на новенького. Почему, мол, я должен его обслуживать? И почему все заказы ему?

— Приеду — разберусь, — коротко сказал Каморин. — Ближе к делу. Вы там не засветились случайно?

— Есть маленько, — сказал Канищев. — Я пришёл ко второму клиенту, когда там уже знали о первом. Пришлось действовать по второму варианту.

— Ну да, лучшие художники уже пишут твой портрет, — сказал Павел Романович. — Придется поменять имидж и жилплощадь.

— Это без проблем, — сказал Канищев.

— А с личным составом я сам разберусь, — сказал Павел Романович на прощанье.

…Когда Каморин увидел в вечерних новостях трупы милиционеров в их квартирах, он торжествующе подумал, что, пожалуй, сначала следует выдержать паузу. И только потом, после новостей спорта, позвонить в Москву.

Трубку снял Костя Мишаков. Как будто ждал его звонка.

— Видел? — спросил Павел Романович. — Теперь ты доволен?

— Зачем вы это сделали? — спросил Костя. — Вас кто-нибудь просил?

Каморину показалось, что он слышит женский плач.

— Жена их жалеет? — спросил он. — Ну да, остались дети — сироты… А у вас с ней даже сирот не будет. Это ты ей почаще напоминай.

— Зря вы это сделали, — сказал Костя. — Я обошёлся бы без вас.

— Дурак ты! — с чувством сказал Павел Романович. — Ты ещё год провёл бы на крышах, пока бы тебя самого там не прихлопнули, как клопа! Специалист ты замечательный, но — узкий. А такая работа по плечу только людям другой, хотя и родственной профессии. И они ее хорошо сделали. За тебя. Им бы спасибо сказать, что помогли…

— Спасибо, — сказал Костя. — И на этом закончим. Теперь мы квиты.

— Ну, это я буду определять, квиты мы или не квиты… — холодно сказал Каморин. — Слыхал, наверно, есть фирмы, откуда возможно уйти только вперёд ногами? Особенно это касается тех, кто не расплатился по векселям.

— Если я уйду, то не один, — сказал Костя. — Захвачу с собой и кое-кого из узких специалистов.

— Сопляк! — сказал Павел Романович, заметно нервничая. — Ты понимаешь, кому это говоришь? Да я как следователь хоть сейчас могу тебя сдать! И мне поверят, а не тебе! И не забывай, винтовка с твоими пальчиками, из которой ты ментов по одному шлёпал, — у меня! Тебе что, жить надоело? Или за жену свою не страшно? Или про брата забыл?

— А пошёл ты… — устало выругался Костя. — Хорош меня пугать, понял? Пуганый. А брату я прямо сейчас отзвоню. Я так решил, понятно? И точка.

Отключившись от Москвы, Каморин тут же набрал номер Мити. Хоть бы он был дома, думал он. Хоть бы снял побыстрее трубку…

— Да, — услышал он мальчишеский голос Мити Мишакова. — Я слушаю.

— Митя, это Павел Романович…

— Здрасьте, Павел Романович, — весело отозвался Митя. — Что-нибудь случилось? С Костей?

— Пока ничего не произошло, но вполне может случиться… И сейчас ему лучше не звонить. Короче, одна нога здесь, другая в аэропорту! Надо срочно лететь в Москву… Да, план тот же, но вам с Костей придется поменяться ролями. Через час буду в аэропорту и всё-всё тебе объясню… Сейчас же выходи из дома на улицу, за тобой заедет моя машина… Бегом, ты понял меня? Костя, стараясь не смотреть на Лену, набирал и набирал номер брата.

— Он что, тебе угрожал? — спросила она.

Он молча кивнул. И снова набрал номер. Чёрт… опять занято. Ну положи же трубку! Зря, зря он сказал этому, что сразу позвонит Мите. Нашел кому говорить!.. Теперь этот следователь, он же новоиспеченный депутат, сам ему названивает… Ну что ж, при случае поглядим, какой он неприкосновенный…

Ребята смотрели на его посеревшее лицо, беззвучно шевелящиеся губы. Казалось, Костя продолжал ругаться с Камориным.

— И что теперь будет? — спросила Таня. И посмотрела на мужа. — Валера, хоть ты не молчи! Скажи что-нибудь. Ты же мужчина! Не видишь, куда твой лучший друг попал?

— В яму мы попали, — негромко сказала Лена и обняла Костю, прижавшись к нему всем телом.

 

Глава 10

Звонок из Генеральной прокуратуры застал Чурилина, когда он просматривал информацию, добытую Женей Скворцовым.

— Виктор Петрович? — спросил вежливый голос, когда он снял трубку. — С вами сейчас будет говорить замначальника следственного управления Генеральной прокуратуры Черемисов Михаил Аркадьевич.

Виктор Петрович знаком показал Скворцову — потом, после…

— Виктор Петрович, здравствуйте, — послышался знакомый, с хрипотцой голос Черемисова. — Как у вас продвигается дело об убийствах милиционеров?

— Делаем все возможное… — сказал Виктор Петрович.

— Увы, похоже, чтобы распутать подобную историю, придется совершать невозможное, — вздохнул Черемисов.

— Стараемся, — сухо сказал Виктор Петрович. — Нащупываем.

Что-то он мягко стелет, подумал Чурилин. Наверняка решили взять дело к себе. Да пусть берут! Вон как общественность негодует. В газетах все, кому не лень, строят версии… Клеймят позором следствие за медлительность, намекают на то, что кто-то покрывает убийц… Пусть забирают, в конце-то концов! Он, Чурилин, ни за что не держится.

— Неужели вы хотите взять это дело себе? — спросил он с надеждой. — Или передать в ФСБ?

— Ни то, ни другое, — сказал Черемисов. — Ваша хвалёная проницательность вас подвела, Виктор Петрович. Как раз напротив, есть мнение, учитывая вашу высокую квалификацию, что вы должны взять на себя расследование последних убийств коммерсантов — Пирожникова и Городинского.

— Да что там, с ума все посходили, что ли?! — не выдержал Чурилин. — Это чьё же такое мнение?

Скворцов поднял голову от бумаг, в дверь заглянула встревоженная Зоя.

— Полегче, Виктор Петрович… Это просьба людей, которым не принято отказывать. А мне поручено эту просьбу вам передать. Вам назвать их фамилии и должности? Вам нужно официальное подтверждение?

— Да валите все на меня! — Виктор Петрович в сердцах бросил карандаш на стол. — До кучи. Все убийства журналистов, бизнесменов, политиков…

— Ну, успокоились? — холодно спросил Черемисов. — Или мне еще подождать?

— А почему непосредственно ко мне? Почему через голову моего руководства? — спросил Чурилин, несколько успокоившись. — И вообще — только с согласия моего начальства, вы меня слышите?

— Считайте, что оно уже получено, — жестко сказал Черемисов. — Не хотел бы, чтобы вы подумали, будто я хочу спихнуть на вас наш потенциальный висяк. Откровенно говоря, Виктор Петрович, я и сам вам сочувствую. Похоже, продолжает работать известный вам принцип: наваливают на того, кто везёт.

— Да если бы я вёз… — вздохнул Чурилин. — Извините великодушно за мой срыв… Я верю вам, Михаил Аркадьевич, но вы меня тоже поймите.

— Так что, настаиваете, чтобы я прямо сейчас всё согласовал с вашим руководством, или вы все-таки, не теряя времени, ознакомитесь с этим делом? Тем более что у вас там сейчас работает целая группа.

— Группа имеет целевую задачу — расследование убийств милиционеров. И вы прекрасно это знаете.

— Как не знать, как не знать… Но может быть, наше многомудрое начальство видит дальше и глубже нас. Как ваша интуиция — не подсказывает вам, что эти два дела чем-то могут быть связаны?

— Моя интуиция подсказывает мне только одно — погоня за несколькими зайцами, бегущими в разные стороны, никогда ничего не дает! Ещё раз прошу извинить меня, Михаил Аркадьевич, и позвольте откланяться: у меня здесь сейчас собралась группа. А вы пока, не теряя своего драгоценного времени, обратитесь всё-таки к моему руководству. Всего хорошего.

— Вот так надо с начальством разговаривать! — хмыкнул Скворцов, когда Виктор Петрович бросил трубку.

— Не отвлекайся! — строго сказал Чурилин. — Если можно, начни сначала.

— Задали вы мне работёнку! — покачал головой Женя. — Ходить по женским консультациям и гинекологическим отделениям. Лучше бы Алпатову направили…

— Сам напросился, — проворчал Чурилин, все ещё отходя от разговора с Черемисовым. — И потом, мужиков они там почти не видят. Каждый твой приход для них праздник. И потому с тобой разговорились… А пошли я туда Дину Ивановну? С её-то характером… Ну, говори, рассказывай, что ты там нарыл?

— По Москве таких вот, иногородних, было в то время целых три, — сказал Скворцов. — Вот их фамилии, а также имена, хотя и лечились они там почти нелегально.

— А это возможно?

— За большие-то деньги? Да в наше смутное время…

— И все изнасилованные? — посмотрел на него с любопытством Чурилин. — Что, все они — жертвы группового изнасилования? — поправился он.

— Чему вы удивляетесь, не понимаю, — пожал плечами Скворцов.

— Я давно ничему не удивляюсь, — мгновенно парировал Чурилин. — Я тоже живу в это время и в этой стране. И ничуть не отстаю от новейших веяний… И тому, что меня вдруг ни с того ни с сего бросают на это дело с убийством бизнесменов, — тоже не удивляюсь!

Он посмотрел на часы:

— Кстати, сейчас будут последние известия. Вот интересно, победил ли этот Каморин на выборах? Ну этот, помнишь его? Уж больно он самонадеянный мужик…

— Ну, если это вам интереснее нашего дела… — протянул Скворцов, убирая бумаги в папку.

— Скворушка, не будь занудой! — сказал Виктор Петрович, усаживаясь перед телевизором. — Всего-то пять минут. Видишь, на нас ещё одно дохлое дело наваливают, как ты успел правильно понять. Так что расслабься… Успеем обсудить твой поход по гинекологическим кабинетам.

Когда он услышал результаты выборов, то даже приоткрьш рот и обернулся к Скворцову с изумленным выражением лица.

— Вас удивил результат? — не понял Скворцов. — Или что ещё?

— Как раз — или что ещё… — пробормотал Виктор Петрович, продолжая сидеть все с тем же изумлённым взглядом.

— Удивительно, конечно, — согласился Скворцов. — Почти стопроцентная явка, надо же… И девяносто процентов «за». Так при развитом застое голосовали бы за члена политбюро.

— Не в том дело, — помотал головой Чурилин, словно избавляясь от наваждения. — Если не проголосовало всего-то несколько десятков человек, значит, можно установить, кто именно. Ведь некоторые из них в это время могли там просто отсутствовать, понимаешь? Например, еще до выборов уехали. Ведь ты сам слышал, как об этом радостно распинался председатель избирательной комиссии. Значит, можно в принципе узнать, кого именно не было в Сосновске в эти дни! И сравнить их фамилии с фамилиями тех, кто был в это время в твоей чёртовой гинекологии!

— Вы всё ещё думаете… — с сочувствием покачал головой Скворцов. — Боюсь, Дина Ивановна права: вы зациклились на своей версии. Тамошняя прокуратура подтвердила, что у Дмитрия Мишакова — алиби, он был дома во время всех последующих убийств… И разве сам Каморин вам об этом до сих пор ничего не сказал?

— Не считай меня идиотом! — сварливо сказал Чури-лин. — Мало ли что он сказал или не сказал… Ему было не до этого, он баллотировался… А я никак не могу забыть ни разговора Баранова с Артикуловым, ни того, что Баранов грешил именно на Мишакова! И не могу понять — почему! А также не могу забыть телефонный разговор Мишакова перед отъездом из Москвы, который ты же записал… Вспомни еще раз! Он явно боялся сказать что-то лишнее, боялся, что засекут номер, по которому он звонил… Успели определить всего-то первые три цифры. Но разве они ни о чем не говорят? Триста шестьдесят два! Как раз район возле Выхино, где предположительно проживала эта девушка… А главное, он был чересчур доволен, когда я его отпустил.

— А с чего ему плакать? — хмыкнул Скворцов.

— Я неудачно выразился. Он не радовался, нет, он торжествовал, как пацан, которому, удалось обмануть учителя и сбежать с урока.

— Это уже дебри психологии, — покрутил головой Скворцов. — Радость или торжество… Или почему Баранову Мишаков показался чем-то подозрительным.

— Вы всё время забываете, что Мишаков-то был не один! — воскликнул Чурилин. — Прочти ещё раз мою беседу с Барановым! Мишаков там был не один, с девушкой. Если это она — уж ее-то Баранов не мог не узнать! И только поэтому понял, что его выследили! А не потому, что Мишаков показался ему подозрительным.

— Не знаю… Первые три цифры номера телефона — вот это другой разговор. Это еще куда ни шло. Это — конкретно.

— Ладно… не будем терять время, — уязвлено пробурчал Чурилин. — А сейчас найди мне Алпатову! Пусть она по своей, милицейской линии свяжется с Сосновском. И пусть разузнает, кто именно не участвовал в голосовании. Их всего-то, сам слышал, несколько человек на весь город.

Скворцов снова пожал плечами, удивляясь блажи начальства. И передал Алпатовой по пейджеру, чтобы позвонила в Сосновск и узнала фамилии тех, кто не участвовал в голосовании…

Между тем Чурилин снова стал рассматривать его записи, недовольно сопя и покачивая головой.

— Нисколько не удивлюсь, если все эти бедные женщины начнут нам, мужикам, мстить! — сказал он. — Вот хоть эта, Адамова… Или Загоруйко. Или Нелюбина.

— Вы бы всё-таки объяснили мне, — наморщил лоб Скворцов. — С одной стороны, как вы полагаете, это месть. Допустим. Очень похоже. С другой стороны, вы продолжаете в душе подозревать этого самого Мишакова, полагаясь не на факты, а на свое чутье. Он что, мстит за свою подругу, даже находясь далеко, за две тысячи километров, от места совершения акта возмездия? Как это ему удается, вы можете сказать?

— Ну да, Мишаковой здесь быть не может, поскольку он не женат… — вспомнил Виктор Петрович, продолжая разглядывать список Скворцова.

— Вы не слушаете меня, Виктор Петрович? — обиделся Скворцов.

— А что я тебе отвечу, если я сам не знаю? — пожал плечами Чурилин. — Вот позвонит она в избирательную комиссию, узнает все как есть, и тогда я, может, от Мишакова отстану… А ты от меня. Сейчас меня другое интересует, если ты понял… Я посмотрел тут кое-какие бумаги, пока вы втихомолку смеялись над моим маразмом… И всё как-то странно складывается с этим городом Сосновском и тамошним следователем Камориным. И убивают там как-то почем зря — кого надо и кого не надо… Стариков сначала, потом того, кто их убил. Или депутата прежнего… И везде наш герой Каморин каким-то образом присутствует и молодцом себя показывает.

— Что вам кажется странным? — спросил Скворцов. — Он же местный следователь. И успешно расследовал эти убийства. Или вы его тоже в чем-то подозреваете?

— Он разоблачил убийцу депутата, и он же был избран на его место… Как тебе это нравится? Ну, будто специально убили, будто Каморину кто-то дорогу расчищает…

— Вот вы уже подозреваете своих товарищей по работе… — сказал Скворцов. — Так мы знаете до чего дойдём, если перестанем доверять друг другу? Это тридцать седьмым годом пахнет.

— А может, кто-то как раз на такое доверие априори и рассчитывает? — не успокаивался Чурилин. — Может такое быть?

— Все потому, что судите по себе, — продолжал Скворцов. — Вы бы отказались баллотироваться, а он, как видите, согласился. Сравнительно небольшой город, сравнительно небольшой избирательный округ, не так уж много популярных людей. Сам он согласился, решив, что именно в Думе сможет эффективно бороться с преступностью. Откуда мы знаем, что это не так? Разве такого не может быть?

— Ой? Ты думаешь? — насупился Чурилин. — Ну, наверно, вообще-то так и есть. Это я, старый хрен, зациклился… Ну-ну. Вот ведь как бывает… А почему он, кстати, до сих пор не прислал мне факс насчёт Мишакова, как обещал?

— А вы спросите у него самого, — пожал плечами Скворцов. — У вас же есть его телефон.

— Неудобно как-то. Сейчас ему не до того. Победу празднует. Разве что поздравить?

— Хороший повод, — кивнул Скворцов. — Ну, так что мне прикажете делать с этими несчастными? — Он кивнул в сторону своего списка, в котором значились всего три фамилии.

— Пусть у меня полежит, — сказал Виктор Петрович. — Ну так что, позвонить, говоришь? Или дождаться звонка Дины Ивановны? А вдруг? Она въедливая баба, ничего не пропустит…

Телефонный звонок застал Виктора Петровича врасплох, несмотря на то что он его ждал.

— Меня только что связали с местной избирательной комиссией, — сказала Дина Ивановна вместо приветствия. — Вы слушаете меня?

— Слушаю вас, и даже очень внимательно, — сказал Чурилин, привстав со стула.

— Итак, их всего семнадцать человек, тех, кто по разным причинам не участвовал в выборах. Зачитываю список. Это Петровых, Забродин, Забродина (жена, наверно), далее Нелюбина…

— Стоп! — крикнул Чурилин, так что Скворцов вздрогнул. — Нелюбина? — Он помахал Жене рукой, чтобы тот записывал. — По буквам, если можно. А также имя-отчество.

— А что, у вас там что-то сходится? — полюбопытствовала Дина Ивановна, когда закончила передавать по буквам.

— Сейчас увидим… Как её хотя бы зовут?

— Елена Викторовна, — сказала Дина Ивановна. — А это тоже сходится?

— Имя! — прошипел Чурилин Скворцову. — Имя там есть?

— Да… — кивнул Скворцов, преодолевая волнение. — Лена Нелюбина. Так мне ее назвали.

— Продолжать? — спросила Дина Ивановна.

— Пожалуй, достаточно… Нет, продолжайте! — закричал он, боясь, что она положит трубку. — Называйте, называйте!

— Да что вы так кричите, я не глухая… — провор чала она. — Рано радуетесь, кстати говоря. Как бы не сглазить.

Ну баба, подумал Виктор Петрович. Обязательно должна поддеть. Просто не может без этого.

— Вы мне одно скажите, — спросил он вслух. — Среди этих семнадцати есть Дмитрий Мишаков?

— Нет, — сказала она. — Дмитрия Мишакова нет… Есть Мишаков Константин. Вас он устраивает?

— Мишаков Константин?.. — разочарованно протянул Чурилин. — Может, все же Дмитрий? Ошибки тут быть не может?

— Ничем не могу помочь. Так у меня записано…

— Так ведь у него есть брат! — вдруг закричал Виктор Петрович, так что Скворцов опять вздрогнул. — Который женат… Ну, помните?

Чурилин вдруг почувствовал, что еще немного — и он потеряет сознание от нахлынувших озарений. Он будто онемел… Никогда не знаешь, где найдёшь, где потеряешь, бессмысленно повторял он про себя, сопя и мотая головой.

— Вот что, любезная Дина Ивановна! — сказал он, едва сдерживая в себе распиравшее его торжество. — Завтра же отправляйтесь в этот самый Сосновск, а до этого вам надлежит немедленно приехать ко мне в прокуратуру за инструкциями! Вы слышите меня? Не медленно. Прямо сейчас.

И положил трубку, победно взглянув на Скворцова. Тот только развел руками.

— Триумфатор, — сказал он. — Нет слов. И как вам это только удается, несмотря на наше активное сопротивление?

— Сам удивляюсь, — вздохнул Чурилин. — Теперь посмотри внимательно на мое идиотское выражение лица. Посмотрел? Сейчас ты понял, чем торжество отличается от радости? Это тебе урок прикладной психологии. В институтах этого не проходят… Теперь давай раскинем серым веществом, у кого какое осталось, прежде чем звонить Каморину.

— А о чем вы хотите теперь с ним разговаривать? Или всё ещё считаете его как-то причастным?

— Ничего я не считаю… — поморщился Чурилин. — Я только понять хочу. Есть взаимосвязь или нет. Вот смотри… Сначала мстили тем, кто в этом гнусном деле участвовал, правильно? Когда оставшийся в живых Баранов увидел Мишакова с девушкой, он сразу понял, на кого именно идет охота. И это оправдалось! Стреляли тогда же, именно в него, как если бы хотели подтвердить его предположение… Теперь давай опровергай, я слушаю тебя.

— Поздно… — сказал Скворцов. — Поздно опровергать. Остаётся лишь внимать с молчаливым восхищением. Правда, остаётся неясным, кто убивал остальных милиционеров… Не могла же эта девушка, надо думать, Елена Нелюбина, точно так же опознать старшего лейтенанта Дементьева, которого тоже застрелили, хотя он в изнасиловании не участвовал…

— Вот именно, что не участвовал! — воскликнул Чурилин. — Иначе Баранов его бы тоже предостерег. А раз его убили, значит, в поведении нашего мстителя что-то изменилось. Или он вошел во вкус, перестал щепетильничать, либо кто-то многоопытный подсказал ему, как спутать нам карты, чтобы довести дело до конца!

— Значит, вы полагаете, кто-то взялся ему помогать? — задумчиво сказал Скворцов. — Знаете, всё равно похоже, будто мы подгоняем следствие под заранее известный ответ… С другой стороны, нашлась же Нелюбина Лена… Никогда бы не поверил, если бы это не произошло на моих глазах… И вы уже знаете, кто убийца?

— Не хочу ни о чем больше говорить! — замахал руками Чурилин. — А то опять скажешь, что подгоняю… Я и в школе-то никогда этим не грешил, а тут на старости лет обвинили.

Снова зазвонил телефон. Они смолкли и переглянулись, прежде чем Виктор Петрович снял трубку. Судя по выражению лица, разговаривал он с начальством.

— Вам звонил Черемисов? — строго спросил его непосредственный начальник.

— Да, если вы имеете в виду дело об убийстве Пирожникова и Городинского. — Лицо Андрея Васильевича окончательно поскучнело.

— Так что вам показалось непонятным, Виктор Петрович?

— А что, моего согласия уже можно не спрашивать? — поинтересовался Чурилин. — Или что — я уже получаю указания напрямую от генпрокурора?

— Считайте, что да.

— Наверно, мне для этого следует сначала перевестись в Генпрокуратуру, — сказал Чурилин. — Там и зарплата побольше, и указания прямые… Скажите, Леонид Владимирович, разве, отказавшись, я не поддержал существующую субординацию?

— У вас, я вижу, накопилось много посторонних вопросов, — сухо сказал Леонид Владимирович. — А есть ли у вас ответы на вопросы вашего следствия?

— Вы правы, с этим куда хуже, — виновато вздохнул Виктор Петрович. — Так что, можно принимать к исполнению?

— Именно так, — раздраженно сказал невидимый начальник. И положил трубку, сделав минимальную паузу, благодаря которой не создается впечатление, будто её бросили.

— Беда, когда пришлый начальник намного тебя моложе и, чувствуя свою перед тобой вину, пытается компенсировать её хамством, — нравоучительно заметил Чурилин в ответ на вопросительный взгляд Скворцова. — И надо это терпеть, чтобы не было хуже… Ты зря злорадствуешь, Женя, нас всех запрягают в это дело… Тебя это тоже касается.

— Теперь самое время позвонить Каморину, — сказал Скворцов.

— Ты так полагаешь? — напрягся Чурилин. — Сколько, кстати, у них сейчас времени?

— Два часа разница, — сказал Скворцов. — Звоните. Наш герой, возможно, уже отошёл от банкета по случаю своей победы на выборах.

Каморин поднял трубку сразу же, едва Чурилин набрал номер.

— Павел Романович, во-первых, пользуясь нашим заочным знакомством, хотелось бы вас поздравить… — начал Виктор Петрович, но Каморин тут же его перебил:

— Извините, Виктор Петрович, что не дал вам факс по поводу Мишакова… — Голос Каморина звучал озабоченно. — Дело в том, что сначала мои данные ни в чём не расходились с данными нашей прокуратуры, с которыми вас ознакомили. Но то, что я узнал буквально сегодня, — совсем другое дело. Не хочу сейчас вдаваться в подробности, но по моим агентурным данным Мишаков вчера вечером вылетел в Москву, чтобы осуществить очередной террористический акт. Вы слышите меня? Возможно, он его уже совершил. Вы были абсолютно правы в ваших предположениях, а я, каюсь, за всей этой суетой все пропустил… Как только я об этом узнал, сами понимаете, мне стало не до поздравлений.

— Вы можете сказать, где и когда именно это произойдёт? — спросил ошеломленный Чурилин.

— Если уже не произошло… — сказал Каморин. — Москва — город большой, это может случиться где угодно, но одно я узнал совершенно точно — адрес, по которому он может там у вас остановиться. Только с ним следует быть осторожным. Он хорошо вооружён. Значит, записывайте. Это в районе Выхино…

Кивая, Чурилин быстро записывал. Потом оторопело взглянул на Скворцова:

— Ничего не понимаю… Как я мог такое помыслить об этом человеке!

 

Глава 11

Положив трубку, Каморин прошелся по кабинету из угла в угол. За окнами гудел очередной митинг по случаю его избрания. Сам он уже охрип, руки его болят от рукопожатий… А тут, не дай Бог, того и гляди опять потребуют, чтобы он вышел к народу.

Ещё хорошо, что этот чудаковатый Чурилин все принял за чистую монету. Теперь доиграть бы эту партию так, как задумано. Так сказать, разыграть эффектный эндшпиль. И тут, похоже, главная роль у Балабо-на. Если судить по тому, что говорил о нем Канищев, Балабон близнецов просто возненавидел… Вот и ладно, вот и то, что надо. Такая ненависть — вещь естественная. Это все в порядке вещей, как раз то, чего он исподволь добивался: в меру зависть, в меру ревность, в меру науськивание друг на друга — да тут любой коллектив, хоть трудовой, хоть бандитский, окажется неспособным к бунту.

Канищева, кстати, к этому заданию допускать не надо: что-то, похоже, изменилось в его настроении в последнее время… Хотя с заданиями, надо отдать ему справедливость, справляется лучше других — взять хотя бы ликвидацию этих двух последних из сорок четвертого отделения. Чистая работа, ничего не скажешь.

Значит, все заканчивает Балабон. Павел Романович набрал на спутниковом телефоне код Канищева.

— Привет народному избраннику, — не удержался от подначки Канищев. — Вместе со всей страной с неподдельным волнением и закономерным интересом следим за вашим триумфальным избранием.

— Ладно, ладно, разговорился, — оборвал его, кисло улыбнувшись, Каморин. — Ты лучше скажи, почему мне до сих пор не удается с неподдельным волнением и вполне закономерным интересом увидеть и услышать про вашу последнюю акцию?

— Видно, хреново здешние менты работают. Или телевидение не чешется, — сказал Канищев. — А может, этот гнус, Хлестов, вообще никому не нужен. И все только рады, узнав о его безвременной кончине… С другой стороны, поприпрятали мы шоумена довольно надежно — пришлось, поскольку у Мити, по его неопытности и моему недогляду, обратный билет только на другой день был. Ну и, спрашивается, куда ему деваться целые сутки, тем более что жильцы видели, как он входил в подъезд? Я сказал, что ему лучше не мелькать… И, как вы правильно изволили приказать, не рекомендовал встречаться с братом. Не дай Бог, менты за ним следят, увидят их вместе — сразу поймут, что к чему… Или я не прав?

Хуже нет иметь дело с киллером, у которого, как у тебя, высшее образование, думал Каморин, рассеянно слушая. И который не упускает случая об этом напомнить…

Как бы то ни было, пока все идет, как задумывалось. Раньше Митя обеспечивал своему брату алиби. Теперь, наоборот, акцию осуществил сам Митя, будучи уверен, что они с братом поменялись ролями, что теперь алиби обеспечивает ему Костя. Оказалось на удивление легко убедить его, чтобы заменил на время Костю, наверно, сказалась психологическая особенность, присущая близнецам… Если брат занимается чисткой столицы, если речь идёт о жизни очередного негодяя, одного из тех, безнаказанных, коими нынешняя Москва просто кишит, то почему бы самому не включиться в это благое дело? После этого, мол, и он, Митя, был бы с братом на равных, а Костя перестал бы комплексовать по поводу своего нового рода занятий… А вот теперь важнее всего проследить, чтобы братья не встретились… И тогда Митя вовсе не узнает, что невольно подставил брата…

Тьфу-тьфу, пока всё идёт успешно. Одно нехорошо — эти многоходовые комбинации становятся всё сложнее… А значит, больше вероятность, что он что-то не предусмотрит, что-то упустит. А ведь малейшая неточность — и… Но лучше об этом не думать. Главное на сегодняшний момент то, что Костя Мишаков о происходящем даже не догадывается. А Мите, его брату, вовремя объяснили: теперь, когда все насильники получили по заслугам, Косте велено лечь на дно, поскольку его уже ищут. Ему сейчас лучше отдохнуть, ни с кем не общаясь — даже по телефону… И Митя понял это правильно.

К тому же нельзя не признать, что очень удачно, очень правильно была выбрана цель для Мити. Поскольку тело видного представителя шоу-бизнеса Хлестова Игоря Андреевича, у которого не осталось средств содержать телохранителей, кажется, и впрямь искать никто не собирается. А что касается мотива расправы — так он на поверхности: большие долги сомнительным коммерческим структурам, в которые Игорь Андреевич влез… И потому он стал никому не нужен. И потому о его преждевременной и трагической кончине до сих пор никто не сообщает.

Пока все идет, как надо, думал Павел Романович, но это не повод для самодовольства. Пора переходить к финалу этой разветвленной комбинации. Теперь — избавление от братьев.

— Дай сюда Балабона, — сказал Павел Романович.

Канищев ответил не сразу. Удивился, наверно: обычно Павел Романович напрямую общался только с ним, через него передавал Балабону приветы и ценные указания.

— Привет, — сказал Каморин, услышав робкое и несколько удивленное «але» Балабона.

— Витя, дорогой, — с воодушевлением начал Каморин (не подводит память, вовремя вспомнил имя. А то все Балабон да Балабон…). — Выслушай меня не перебивая. Теперь пришло твое время. Покажи всем свой класс… Признаюсь, в последнее время я недооценивал вас, моих пацанов. Отсюда и отступление от конкурсного принципа отбора лучших из лучших и мое неоправданное пристрастие к этим братьям Мишаковым…

— Ну, — сказал Балабон. — Стреляю я не хуже, в натуре.

— Помолчи… — строго оборвал Павел Романович. — Я же сказал, чтобы не перебивал… Все, что я тебе сейчас говорю, — это только между нами, ты понял? Я говорю, а ты только отвечай: «да» или «нет»… Значит, этот Костя Мишаков окончательно скурвился. Братец его всегда поддержит, на то они и близнецы. Ты понял, о чем я? Слишком много этот Мишаков захотел. И пригрозил заложить всех, если я не выполню его условий… Понял, да? Можешь сам догадаться, о чем речь.

— Вот сука! — возмутился Балабон.

— Ты помолчать можешь или нет? — прикрикнул на него Каморин. — Канищев, наверно, уже уши навострил…

— Ну, — подтвердил Балабон, обернувшись в сто рону Канищева, который и впрямь внимательно прислушивался к его разговору с шефом.

Ну что делать с этим идиотом, подумал Павел Романович. А ничего. Других просто нет…

— Он собрался сдать нас всех, но я, кажется, его опередил, — продолжал Каморин. — Так что этой ночью менты наверняка будут его брать. И наверняка он окажет им сопротивление. А он им нужен живой, ты понял меня?

— Ну да, а нам он нужен совсем наоборот…

— Я тебе что велел! — опять оборвал его Каморин. — Молчи и слушай. Bfce, что я говорю, — это не для чужих ушей.

Никак до этого придурка не дойдет, с досадой подумал он, что я вывожу из игры Канищева; поди, даже в голову не приходит, что Канищев когда-нибудь, возможно совсем скоро, станет чужим. А ведь к этому, пожалуй, все идет…

— А вообще-то ты все правильно понял, — сказал Каморин. — Поэтому постарайся, чтобы Мишаков достался ментам в нужной для нас кондиции, про которую ты сам так удачно выразился… Наверняка его будет брать ОМОН — ну знаешь, как они это любят: в этих своих шлемах с забралами или в масках и в бронежилетах. Как вырядятся — друг от друга не отличить. Поэтому надень такой же прикид и постарайся смешаться с ними в подъезде. Ну и разбей там пару лампочек, что ли… И запомни: живым он попасть к ним в руки не должен! Кстати, у них у всех «Макаровы». Так что оставь свой ТТ дома… А вообще, Витя, не мне тебя учить. Сам разберешься. И смотри, будь осторожен. Чтобы комар носу не подточил, ты понял? А как потом менты начнут вверх стрелять — ты стреляй в него. Нужен верняк, ты понял?

— А где я все это возьму? — спросил Балабон, и Каморин живо представил себе его глуповато приоткрытый рот.

— У Канищева все есть, сейчас передашь ему трубку, и я ему все скажу. Главное, чтобы ты о нашем разговоре — ни гуту. А если и начнет расспрашивать, ссылайся на меня, понял, да? Спроси, мол, у Павла Романовича. Но, по-моему, он промолчит…

И вдруг Каморин кожей затылка почувствовал, что он не один. И замер, боясь повернуться… Пока он разговаривал, стоя лицом к окну, за которым проходил митинг, в его кабинет — некогда простого следователя, ныне народного избранника — кто-то вошёл. Когда он наконец решился обернуться, то вздрогнул, встретившись с огромными, полными ужаса глазами Софьи Борисовны.

…Через десять минут подъехала «скорая» и он сам донес на руках ее легкое, парализованное тело. Она только мычала и мотала головой — инсульт, не иначе! Он старался не смотреть ей в глаза.

…Балабон сделал все, как велел Павел Романович. И Канищев выдал ему прикид, ни о чем не спрашивая. Только внимательно посмотрел в глаза, когда Балабон сказал, что ему необходим «Макаров».

До сих пор пользовались исключительно ТТ, «Макаровым» пренебрегали, Канищев с ходу не мог вспомнить, есть ли в его арсенале этот ствол.

— Зачем он тебе? — спросил он. — С чего вдруг?

— Если вы в чем-то сомневаетесь, Евгений Семенович, спросите у Павла Романовича, — заносчиво ответил Балабон, неожиданно, в манере шефа, перейдя на «вы», и Канищев не задал ему больше ни одного вопроса.

Он принял решение незаметно проследить за тем, что будет дальше. Видимо, особого труда это не составит, поскольку Балабону, похоже, и в голову не приходит, что за ним будет слежка… Интересно, что за игры начались у нашего депутата, думал Канищев, следуя за «девяткой» Балабона. Придется, как рядовому избирателю, записаться к нему на прием и задать пару вопросов…

Когда Канищев увидел из своей машины, что Балабон остановился за квартал от дома, где жили Костя и Лена, он присвистнул. Вот в чем дело…

Кажется, Павел Романович опять собрался произвести в команде кадровые изменения. Сначала Валет, потом Михрюта, теперь, похоже, Костя… Но для чего Балабону весь этот маскарад?

Ждать ответа на вопрос пришлось недолго. Темнело по-зимнему быстро, и в сгущающихся сумерках Канищев увидел, как с разных сторон к обиталищу Кости и Лены вдруг подкатили «Волги», из которых высыпали экипированные по всей форме омоновцы и стремительно оцепили дом.

Как и в какой момент к ним присоединился Балабон, Канищев уже не разглядел…

Чёрт… выругался Канищев, лихорадочно набирая номер телефона квартиры, где обитали Костя и Лена. «Придурок, идиот, — ругал он себя, — мог бы подумать о звонке сразу, как только догадался о предстоящей смене команды…»

Видимо, многое теперь будет менять Павел Романович, о чем его, Канищева, доверенного лица и полномочного представителя народного избранника, похоже, даже и не подумал поставить в известность… Уж не потому ли, что он — следующий? За братьями Ми-шаковыми?

— Алло, вас слушают.

Услышав в трубке девичий голос, Канищев на секунду подумал, что зря все это делает. Костя, услышав предупреждение, схватится за оружие. И пусть ментам он нужен живой, но Балабон-то к ним затесался вовсе не за тем, чтобы его выручить, совсем наоборот. Так есть хоть какой-то шанс уберечь Костю, оставить его в живых?

— Держите Костю подальше от оружия, — сказал он. — К вам направилась милиция, чтобы его арестовать…

— Господи… Что вы говорите? — ахнула девушка.

Наверно, жена, подумал Канищев. Вот уж кому досталось-то.

— Его могут убить, — сказал он. — Пусть лучше он сразу им сдастся. Больше я ничего не могу вам сказать…

И тут же отключился. Все, что мог, он сделал. Оставалось только наблюдать за происходящим… Он сидел, сжав руками руль, и мысленно прикидывал. Вот они поднялись наверх, расположились, по инструкции, возле квартиры… Интересно, принимает ли во внимание их инструкция, что к ним запросто может примкнуть посторонний, поскольку все они в масках или в шлемах с забралом, закрывающим лицо?

Он прислушался… Когда слабо прозвучал первый выстрел, потом, одновременно со звяканьем разбитого стекла, второй и третий, он еще крепче сжал руль. Наверняка и Балабон стрелял тоже. Что ж, если этот урод решил, что теперь он самый крутой, раз шеф делает его центровым, то придется его глубоко разочаровать. Проще говоря, пристрелить на месте, если он убил Костю…

Он увидел, как возле подъезда начала собираться толпа жильцов, как, несмотря на зимнее время, открывались окна и жильцы выглядывали наружу…

Канищев выбрался из машины, не спеша подошел к собравшимся. Он знал, что после недавнего двойного убийства милиционеров его фоторобот есть в каждом отделении, что его ищут, и все же не мог не подойти, надвинув на лоб вязаную шапочку. Ничего, сейчас там всем не до него… Жильцы взволнованно переговаривались, глядя наверх, откуда доносился женский крик и плач.

— Притон там, говорят, у них… — судачили одни.

— Ну, сама слышала, девок туда таскают и наркотики им колют, — поддакивали другие.

— Это эти, молодые, Богатыревы, что ли? Муж и жена?.. — спрашивали третьи.

— Ну… Кто ж ещё. Детей нет, вот у них все какие-то незарегистрированные и проживают. Я участковому сколько раз говорила, а ему всё некогда…

— Или денег в зубы сунут — он и пошел себе.

— А ведь не скажешь, вежливые, не скандальные, она всегда первой поздоровается…

— И он, Валера-то, вроде не пил никогда. Пьяным я его сроду не видела.

— В тихом омуте, сами знаете…

— Ох, ну и жизнь пошла, как демократы эти до власти дорвались!

— Вон… несут уже… Ранили, что ли, или убили…

— Господи, кто ж там кричит так…

Только сейчас Канищев увидел Лену. Это она кричала криком, цепляясь за безжизненное, залитое кровью тело мужа.

Костя был одет в тренировочный костюм. Руки его свисали с носилок, голова моталась от толчков из стороны в сторону.

— Дорогу! — возбужденно кричали омоновцы, расталкивая собравшихся.

Они бегом цесли еще одни носилки. Там лежал их товарищ, чье лицо было неразличимо под забрызганным кровью забралом.

— Ты смотри, что делается! — закричали в толпе. — Убили! Вот сволочи, что делают!

— А ещё смертную казнь хотят отменить, демократы проклятые.

— Господи, все молоденькие такие… — всхлипывали женщины.

— Семья, наверно, осталась…

— Пропустите! — орали омоновцы, расталкивая собравшихся.

Канищев постарался протолкаться поближе, когда кто-то приподнял забрало, закрывшее лицо омоновца. Он заметил, как милиционеры недоуменно переглянулись, как если бы видели раненого впервые…

— Полегче! — прикрикнули на Канищева, стараясь оттолкнуть, но он уже встретился взглядом с раненым Балабоном. Взгляд был затуманенный от боли, почти потусторонний, но, похоже, Канищева он узнал. Казалось, сознание на секунду вернулось, когда ему, взрезав рукав, сделали укол в вену, и тут же он снова закатил так и не прояснявшиеся, белые от боли глаза.

Верно, совсем еще сопляк, подумал Канищев, как бы увидев Балабона глазами причитавших женщин. В школе Витя Балабанов, говорят, участвовал в художественной самодеятельности. Лучше всех играл на баяне и плясал барыню. Но это было последнее, что он успел, невольно сочувствуя, подумать о Балабоне…

Его грубо оттолкнули в сторону.

— Виктор Петрович! — позвал кто-то в группе милицейских начальников в камуфляже, стоявших возле машин. — Нам только что поступил срочный приказ перебросить группу к банку «Куранты» — к тому, что на Таганке. Там налет бандгруппы, наши просят подкрепление.

— Чёрт знает что… — в сердцах выругался тот, кого назвали Виктором Петровичем, один из немногих, кто был в этой группе одет в штатское. Он пытался о чем-то расспросить рыдавшую девушку, которую только что силой не пустили в машину вслед за погибшим убийцей и которую поддерживала, пытаясь успокоить, другая дрожащая от холода девушка…

— Послушайте… Мы столько времени добирались до этого убийцы. Неужели больше никого, кроме вас, нельзя туда направить?

— Наш отряд — ближайший к месту преступления, — ответили ему.

— Вы прямо нарасхват. Но ведь пока что вы в моем распоряжении… — твердо сказал Виктор Петрович. — И я буду возражать! К тому же служба в армии научила меня одному мудрому правилу: не спеши выполнять приказ, поскольку обязательно последует команда «отставить!».

— Хорошее правило. Но дело-то мы здесь свое сделали, верно? — возразили ему.

И в этот момент Канищев, внимательно прислушивавшийся ко всем этим разговорам, заметил, как высокий молодой парень в дубленке что-то сказал Виктору Петровичу на ухо и показал в его сторону. Тот мгновенно развернулся всем туловищем, и Канищев наконец разглядел знаменитого сыскаря Чурилина — уже немолодого, среднего роста, в блеснувших при свете фар очках. Рядом с ним все еще рыдала неутешная девушка, по-видимому Лена Мишакова, а ее подруга огрызалась на соседок…

Стараясь не оглядываться, Канищев пошел к своей машине, прибавляя шаг и уже понимая, что сейчас его попытаются задержать.

Банк «Куранты», рассеянно думал он, прислушиваясь к тому, что происходило сзади. Кажется, Каморин кое-что говорил об этом банке.

— Эй, гражданин, одну минуту! — властно окликнули его сзади.

Канищев, по-прежнему не оборачиваясь, слышал хруст снега и дыхание тех, кто пытался его догнать.

— А ну, задержите его… — крикнул сзади все тот же властный голос.

Хорошо, что оставил мотор на холостом ходу, спокойно подумал Канищев, приближаясь к своей машине.

— Стой, стрелять буду! — крикнул кто-то сзади из нагонявших.

Ну, это навряд ли, подумал он. Народу много, вон сколько из соседних корпусов выскочило, несмотря на позднее время…

Возле самой машины парочка здоровых мужиков, из зевак, тех, что были ближе других к его машине, попытались его задержать.

Ну это уж дудки, подумал Канищев, увернувшись от одного и поймав на апперкот второго. Тот упал на спину, основательно ударившись затылком о лед и раскинув руки. Поэтому другой доброволец почел за благо умерить правоохранительный пыл и сам отскочил назад.

Выстрелы таки прозвучали, но только вверх… И это тоже сыграло на руку Канищеву: добровольные помощники милиции отпрянули назад, очистив для него дорогу, а остальное перепуганное население рвануло к своим подъездам или ткнулось ничком в сугробы.

Канищев дал по газам и вырвался через арку из этого двора — квадрата, образованного огромными корпусами, на Волгоградский проспект и погнал в сторону центра… Затем, не проехав и полукилометра, свернул с магистрали направо, заехал в полутемный двор, поскольку, по его расчетам, менты уже должны были организовать погоню за ним и дальше все могло оказаться перекрытым.

Опять машину придется бросить! И помощником новоявленного депутата Думы Каморина Павла Романовича ему уже не быть. Он уже засвечен, как фотопленка на солнце. И потому пора возвращаться на малую родину, предварительно изменив внешность.

Он выбрался из машины, огляделся. Вроде никому он здесь не интересен… Хотя нет. Вон там пара-тройка пацанов, заинтересованно переговариваясь, глядят в его сторону. До этого ребятишки развлекались тем, что со знанием дела выбирали для себя машину получше, благо их тут много, но все больше отечественные, и поэтому только что остановившийся БМВ с вылезшим оттуда лохом сразу привлек их внимание. Вот что значит — повезло!

Кагалы, кидалы, угоняли — чёрт их разберет — появились вовремя… Поэтому он не стал включать противоугонное средство. Да пусть угоняют. И пусть менты основательно за ними погоняются. Только забрал из бардачка все необходимое, включая портативную рацию, настроенную на милицейские частоты, и внимательно посмотрел под сиденья, чтобы не оставить чего лишнего…

Покатайтесь, ребята. Отвлеките ментов, дайте мне выиграть у них хоть десять минут. А больше и не надо… Только не взыщите, если уже через несколько минут вам, попавшим под тяжелую руку, озлобленные омоновцы набьют баки, и загремите вы как минимум года на три каждый. Хотя при других обстоятельствах и другом раскладе схлопотали бы всего-то по полтора на рыло…

Он зашел в дальний подъезд, прислушался… Когда услыхал знакомый звук заведенного мотора, усмехнулся. Забавно будет посмотреть, как через некоторое время, минут через пятнадцать — двадцать, сюда нагрянет орава озверевших от очередной неудачи ментов. И перепуганные, избитые пацаны покажут им на подъезд, куда он при них только недавно вошёл.

Однако, подумал он, любопытно, что все же приключилось с этим банком. Это ведь тот самый, на который Каморин положил глаз.

Он включил рацию, погонял ручку настройки… Ага, вот, кажется, оно.

— Всё, общий отбой, всем отойти от банка! — услышал он начальственный голос сквозь шумы и чьи-то нечленораздельные выкрики. — Приказываю всем задействованным силам отойти, а всем подразделениям, затребованным к банку «Куранты», срочно вернуться к местам постоянного базирования!

Аж охрип, бедный, подумал Каншцев. Что ж там такое стряслось, что ментам приказывают срочно разбегаться. Каншцев посмотрел на часы. Хоть бы Митя был дома. Тем более что, как еще раньше установил Каморин, он всегда в это время должен быть на месте и ждать звонка.

Канищев достал сотовый и набрал код, заложенный в памяти.

Потом вышел из подъезда, неприметный, с натянутой на брови темной вязаной шапочкой. Закрывая телефон рукой, приложенной к уху, как если бы его отморозил, прислушивался к гудкам… Ну, наконец-то!..

— Митя, это я, Канищев.

— Евгений Семенович! — обрадовался Митя. — Как я рад вас слышать!

Нашего полку прибыло, невольно подумал Канищев. Ведь вот парень — только недавно впервые убил человека… И уже радуется жизни как ни в чем не бывало. Чёрт знает что за поколение идет нам на смену. Он, Канищев, когда убил своего первого, отходил недели две, если не больше. Никого не хотел видеть и слышать, ничего не мог есть, поскольку постоянно тошнило… И убил пусть по наводке Каморина, но не без морального удовлетворения. Того, кто когда-то донёс на отца, погибшего потом в лагере. Каморин, как он сейчас это понимает, не без задней мысли показал ему этот донос, приобщенный к делу… Сущая гнида был, а не человек, таких только давить и давить.

Так вот, эти молодые — совершенно безжалостные и потому, в конце концов, возьмут верх над нами, стариками.

— Взаимно… — пробурчал в ответ Канищев. — А теперь выслушай меня. И наберись выдержки. Твой брат Костя убит.

— Что… — еле слышно спросил Митя. — Что вы сказали?

Ну вот, а говорили, что двойняшки один другого всегда чувствуют, даже на расстоянии, подумал Канищев. Или все дело в том, что Мите в это не хочется верить?

— Кости больше нет, — повторил Канищев. — Он решил выйти из игры. Павел Романович этого не мог допустить. И, как всегда, кое-что придумал, понимаешь? Вызвал в Москву тебя, а когда ты сделал дело, подставил ментам вместо тебя Костю. Словом, сделал всё наоборот.

— Когда это произошло? — негромко спросил Митя. — Недавно? Минут двадцать назад?

Значит, все-таки что-то почувствовал, подумал Канищев. Почувствовал, да, но не понял, что именно…

— Да… Примерно так. Слушай дальше. Он подослал Балабона. Короче, я всё это видел. Но уже ничего не мог поделать. Каморин сдал Костю ментам, ты понял меня? Они приехали его брать живым, и тут Балабон в темноте к ним присоединился, чтобы Костю застрелить. И сам от Кости схлопотал пулю… Причем я же, как последний дурак, сам Балабона экипировал, одел под омоновца… Словом, Каморин решил от всех нас избавиться, ты понял меня? Мы ему, депутату, в Думе не понадобимся. Ему теперь нужна другая команда. Такие, как Балабон… Мы своё на него отпахали и теперь для него как штопаные гондоны… Что молчишь?

И сам замолчал, услышав в трубке сдавленные всхлипывания.

Теперь следовало поймать частника. Только не иномарку, не БМВ, конечно, а чего попроще — «шестёрку» или, еще лучше, «Запорожец». Словом, тачку, которую менты погнушаются остановить…

Попалась, правда, «пятёрка». Один чёрт… Он доехал на ней до банка «Куранты». Там телерепортеры еще запечатлевали, как милиция снимает оцепление и вяло отгоняет любопытных.

Канищев присвистнул, увидев разбитые стекла, выломанную дверь, перед которой все еще стояла возбужденная толпа — большей частью служащие банка.

Потом подумал, что долго здесь маячить не следует. И вообще пора двигать в сторону Казанского вокзала, предварительно изменив прическу…

 

Глава 12

Седов отбывал на заседании правления банка, время от времени поглядывая на часы и рассеянно слушая эмоциональное выступление Наума Семеновича.

— Ведь до чего дошло! — всплескивал короткими ручками председатель правления. — Милиционеры ворвались сюда средь бела дня в масках, с автоматами, поставили всех нас…

— На уши, — перебил его Лева Карамышев. — Вы это хотели сказать? Сегодня так принято говорить. По-моему, нормально.

— Левочка, я бы попросил… Мне сейчас не до шуток. Я провел бессонную ночь… Так вот, поставили наших сотрудников к стенке, бесцеремонно обыскали сотрудниц, велели открыть сейфы…

— А что они искали? — снова перебил Лева Карамышев, который, как всегда, был не в курсе дела.

— Помилуйте, Лева, а что можно искать в банковских сейфах? Конечно, деньги!

— Я спросил про наших сотрудниц. Они что, хотели нас таким образом ограбить? — сделал непонимающее лицо бывший либерал.

— Они требовали вернуть свои вклады, — мрачно сказал Генрих Николаевич. — Если не забыли, их деньги привлек покойный Валера Пирожников, когда навязал нам свою пирамиду.

— О мертвых либо ничего, либо хорошее, — сказал бывший либерал, подмигнув отцу Никодиму. — Так, кажется, гласит одна из древних заповедей?

Тот только скорбно вздохнул, но ничего не ответил…

— Но, согласитесь, с другой стороны, все мы тогда были только «за»… — сказал Наум Семенович, но его тут же оборвала бухгалтер Наталья Николаевна.

— Как раз я была «против»!

— Я этого не забыл, — кивнул Наум Семенович, — но в то время вы, Наталья Николаевна, ещё не были членом правления… Как, к вашему счастью, вас не было вчера в банке… Так вот, еще раз для тех, кто почему-либо оказался не в курсе этих постыдных событий, разыгравшихся на моих глазах.

— Я слышала, они с вами грубо обошлись, — сочувственно вздохнула Наталья Николаевна.

— Не то слово, — замотал головой, прикрыв глаза, председатель правления. — Хуже всего пришлось нашим женщинам… Милиционеры были в темных масках, как налетчики в кино. Представляете? Отключили все телефоны, наложили арест на документацию… И если бы не вмешательство Александра Петровича, — он сделал легкий поклон в сторону Седова, по-прежнему внимающего общему разговору с отсутствующим взглядом, — если бы не он…

— Я полагал, вы скажете о Григории Теймуразовиче, — заокал отец Никодим.

— А как я мог до него дозвониться? — спросил Наум Семенович. — Я потребовал у них показать санкцию прокурора, но они только рассмеялись… К счастью, они не заметили Александра Петровича, и тот ухитрился связаться по своему сотовому, который у него не успели изъять, с нашими новыми партнерами. Которых он здесь представляет…

Все повернули головы в сторону Александра Петровича, но он как бы даже и не заметил этого всеобщего внимания…

— Александр Петрович, дорогой, — пропела Наталья Николаевна. — Вернитесь на землю…

Седов сейчас думал о том, где может быть Люба. Вчера, когда он поздно вечером после инцидента в банке приехал домой, ее опять не было…

— Расскажите нам о том, как вам удалось отразить нападение омоновцев на наш банк, — сказала бухгалтер.

— Что тут рассказывать, — сказал Седов, глядя в глаза Лёве Карамышеву. — Обычная для наших либеральных дней история. Не для слабонервных…

— Что-нибудь, как всегда, уголовное? — спросил Лёва. — Так расскажите, расскажите, я весь внимание!

— Короче, я позвонил своему корешу Лехе, с кем мы торчали в одном лагерном бараке от звонка до звонка, ели одну на двоих пайку или передачу с воли… Это под его крышей мы с вами укрываемся от непогоды, это его — скажем так — немалые вклады позволяют вашему банку до сих пор держаться на плаву. Так вот, это его боевики, как их принято сегодня деликатно называть, прибыли сюда по тревоге и отбили банк у ментов, то есть, пардон, у омоновцев. Вас, как я вижу, всё ещё шокируют подобные свидетельства того, что сегодня происходит в нашей действительности. Но, увы, все произошло именно так.

Члены правления молчали, стараясь не смотреть друг на друга.

— Могу только ко всему сказанному добавить, — вздохнул Наум Семенович, — что к Григорию Теймуразовичу мне удалось обратиться, лишь когда снова подключили телефоны. К этому времени, как вы уже слышали, милиционеры вызвали сюда, к банку, под крепление. Спасибо Григорию Теймуразовичу, он действовал очень оперативно. Сначала позвонил министру, потом в канцелярию Президента. Министр было встал в позу, но его вовремя поправили. Он вместе с Григорием Теймуразовичем срочно прибыл к месту события, и наш Григорий Теймуразович, человек удивительно благоразумный, при мне убедительно втолковал министру, насколько постыден для нашей доблестной милиции тот факт, что всем известный банк пришлось защищать с помощью самых настоящих бандитов! И от кого! От налета правоохранительных органов! Григорий Теймуразович очень корректно, очень доходчиво подсказал министру: мало того, что весь этот инцидент ни в какие ворота не лезет, — его уже сегодня начнут смаковать средства массовой информации. Так что уж лучше не усугублять… И только тогда министр дал отбой. Вконец расстроился, но отбой дал… Так что — пусть Александр Петрович на меня не обижается — защищали нас с вами самые настоящие бандиты, другого еловая не найду! Именно бандиты. Теперь-то об этом можно говорить в юмористическом тоне, но такой изощренной матерной ругани, да еще при наших сотрудницах, которых они тоже почему-то, как милиционеры, начали обыскивать, я в жизни своей не слышал и, видно, никогда уже больше не услышу!

— Это чтобы не стрелять… — усмехнулся Седов. — Своего рода психологическая компенсация.

— Ну вот, я ж говорил, кое-кому это смешно… Я уже не упоминаю о том, что потом, после ухода наших доблестных защитников, мы недосчитались некоторых носильных вещей. У меня самого, например, пропал мой пиджак от Мордашкина, не знаю, кому он будет впору, а также мы недосчитались двух мониторов, наверняка принятых за телевизоры, трёх принтеров, одного сканера… Я не говорю о всякой канцелярской мелочи — ручках, ножницах, бюварах. Хотя, надо отдать им должное, в сейфы они не лезли, а, напротив, героически их защищали…

— Там их так называемый общак, как они наивно полагают, — вздохнул Лёва Карамышев. — Не говорил ли я вам, отец Никодим, что мир перевернулся, не дожидаясь вашего Страшного суда?

— Лёва, я тебя умоляю!.. — прижал руки к сердцу Наум Семенович. — Опять эти словоизвержения ни о чём! Так что я просил бы вас, уважаемый Александр Петрович, чтобы вы убедили их вернуть хотя бы мониторы и принтеры… Объясните им: это нам нужно для работы, раз уж они взялись нас защищать от произвола милиции.

Лева Карамышев шумно вздохнул и тоже, передразнивая Наума Семеновича, взялся за сердце. «За что боролись?!» — как бы вопрошал он всем своим страдальческим видом бывшего либерала, разочаровавшегося в собственных идеалах.

— Постараюсь… — кивнул Седов. — А теперь, Наум Семенович и уважаемые члены правления, если не возражаете, мне нужно срочно отбыть на телевидение: совершенно неотложное дело. — Он выразительно посмотрел на часы.

— Ну как, отпустим? — спросил Генрих Николаевич у Наума Семеновича, и тот с готовностью кивнул.

Они смотрели вслед Седову, пока за ним не закрылась дверь. Какое-то время молчали, переваривая услышанное.

— Фантасмагория! Нет, во всё это просто невозможно поверить, — снова запустил речевую программу Лёва Карамышев. — Чтобы в наше время цивилизованных реформ? О том ли мы мечтали, об этом ли грезили и спорили… И это происходит в то самое время, когда личность только что почувствовала себя наконец свободной…

— Или оказалась на свободе? — спросил Генрих Николаевич, кивнув на дверь, за которой только что скрылся Седов.

— Еще одно заблуждение, — прогудел отец Никодим. — Эта самая личность продолжает себя чувствовать свободной от Бога!

— Неисповедимы пути твои, Господи, — в тон ему продолжил Генрих Николаевич, и все грустно переглянулись.

— Давайте наконец прекратим эту богословскую дискуссию и вернемся к нашим баранам, то бишь к повестке дня, — поморщился как от зубной боли Наум Семенович.

…Когда Седов приехал на телевидение, Любин ролик был уже практически готов. Света Самохина заканчивала подготовку передачи. Рядом с ней сидела в монтажной Ирина, терпеливо дожидаясь, когда начнут монтировать ее материал.

— Ну что? Никаких известий? — спросила Самохина, оторвавшись от экрана.

— С концами, — отрешённо махнул рукой Седов, едва ответив на приветственный кивок Ирины. — Боюсь, я потерял её уже навсегда.

— Просто какое-то несчастье, — покачала головой Самохина.

— Встретив взгляд Седова, Ирина печально опустила глаза, сделала вид, что ищет что-то в сумочке и никак не может найти.

Она очень изменилась, отчужденно, как о посторонней, подумал он. Осунулась, потемнела… Наверно, много готовилась к сегодняшнему просмотру. И еще не знает, насколько проиграет в сравнении с Любой… И кто скажет, чего это будет ей стоить при ее-то самолюбии. Она всегда чересчур трепетно относилась ко всем этим шоу-мероприятиям. Во всём прямая противоположность Любе. У той все просто: попросили — спела, убежала и про все тут же забыла…

— А ведь такая талантливая девочка оказалась! — сказала Самохина. — Я всем говорю: только Саша Седов может отыскать такой самородок. Нет, кроме шуток… Когда я показала нашим ребятам, те сразу заорали: давай скорей ее сюда! Они все хотят её снимать, представляете? Хотят ее растащить на свои клипы, музыкальные и рекламные ролики… Говорят, что её даже раскручивать не надо. Мол, все увидят и ахнут.

— А можно мне посмотреть? — робко спросила Ирина.

— Очень торопишься? — пристально глядя на них обоих, спросила Самохина у Александра Петровича.

— Тороплюсь, — сказал Седов. — Ты пойми одно. Её сейчас невозможно найти. Там, где она находилась в прошлый раз, ее сейчас нет. Боюсь, её погубит этот малый, который, чтобы удержать, постоянно сажает её на иглу… И она сразу начинает его любить! А когда потом приходит в себя, когда подлечится, чтобы снять ломку, — его на дух не переносит! Поэтому так важно, чтобы её номер прошел в эфир. Быть может, она увидит себя на экране. Быть может, увидят те, кто знает, где её найти…

— Я понимаю… — кивнула Самохина, бросив короткий взгляд на Ирину, чье исхудавшее лицо, казалось, потемнело ещё больше. — Я всё, всё понимаю… Её обязательно нужно показать! И, мне кажется, после показа её ролика нужно просто обратиться с экрана к ней, ко всем зрителям, ко всем, кто ее знает, и сказать: вы же видите, какой это талант, так не дайте ему пропасть, помогите, кто чем сможет, но сначала откликнитесь те, кто хоть что-то про неё знает… Так? Я правильно говорю?

— Ты умница. — Он поцеловал ей руку.

— А сейчас будем е. смотреть, — сказала Самохина и включила запись.

Да, это настоящий талант, думал Седов, глядя на Любу. И от Бога. Уже не припомню, чтобы кто-нибудь из нынешних так начинал… Я это как чувствовал. Такая цельность и чистота, которую невозможно оказалось запачкать… Нет, это становится просто невыносимо смотреть и слушать!

Он покосился на Ирину. Она смотрела, не отрываясь, словно завороженная. Нет, это невыносимо!

— Я пока выйду, мне надо… — шепнул он Свете на ухо, и она, нисколько не удивленная, кивнула ему, не отрываясь от экрана.

Но через минуту — он только успел раскурить сигарету — она выглянула в коридор:

— Тебя к телефону!

Входя в монтажную, он заметил, как поспешно отвернулась от него Ирина, как промокнула глаза платком.

— Кто это может быть? — спросил он хмуро.

— Какой-то мужчина с кавказским акцентом, — сказала Света. — Себя не назвал. Откуда он знает этот телефон? Я же просила никому не давать.

Он пожал плечами, беря трубку.

— Не помню, чтобы кому-то давал, — сказал он. — Я слушаю.

— Это я вас слушаю! — сказал голос с горским акцентом, показавшийся Александру Петровичу знакомым. — Мы были вместе на поминках Валеры Пирожникова, если помните… Григорий Теймуразович меня зовут… Ну, вспомнили?

— Помню. Тамада, хозяин Москвы, так, кажется, про вас говорят.

— Может, нам пока выйти? — спросила Самохина, доставая сигареты.

Он кивнул и пожал плечами, показав глазами на телефон.

Дамы вышли в коридор и немедленно закурили.

— Не будь дурой, — сказала Самохина. — Он пропадает, я же вижу… Его сейчас нельзя оставлять одного. Девчонка потрясающая, нет слов, но пропащая… Конченая, понимаешь? Ее с иглы уже не снимешь… Он влюблён в неё, как один талант может влюбиться в другой. А это — не надолго. Уж я-то здесь насмотрелась… А вы с ним замечательно смотритесь. Так что плюнь. И прояви инициативу. Чем скорее это сделаешь, тем скорее эта блажь у него пройдёт.

— …Ну, дорогой, мало ли что люди говорят, — сказал Григорий Теймуразович. — Мне, кстати, стоило большого труда вас найти на студии. Я специально приехал сюда, чтобы с вами повидаться. Я говорю из кабинета главного редактора канала, который любезно предоставил мне свои апартаменты. Так что поднимитесь на пару этажей, если вам позволяет время.

— Да, сейчас… Но раз вы меня нашли… — Седов запнулся от мысли, которая только что пришла в голову. — Скажите, Григорий Теймуразович… Про вас все говорят, будто вы всесильны. Все можете. И найдёте в Москве любого человека. Как только что нашли меня. Это правда?

— Ну что вы, ей-богу! Повторяете чужие глупые слова… Мои друзья и так надо мной смеются, когда слышат это от других. Так поднимайтесь! И здесь всё обговорим.

— Уже иду. Но чтобы не забыть… Словом, вы поможете мне найти одного человека? Это девушка, восходящая звезда телеэкрана. Я её открыл. Она совсем молодая, попала к наркоманам. Очень талантливая, хотя нет специального образования…

— Не говорите лишних слов, — перебил его Григорий Теймуразович. — Я здесь не хозяин, а всего лишь гость, который отнимает у настоящего хозяина время. Вы идёте или нет?

В комнате отдыха кабинета главного редактора канала кроме гостя никого не было. Стол был заставлен напитками, фруктами, печеньем. Они поздоровались, внимательно посмотрев в глаза друг другу.

— Что ж, услуга за услугу, — сказал Григорий Теймуразович, расстегнув пиджак и поправив галстук. — Я вам помогу, чем смогу, а вы, в свою очередь, сведете меня с одним человеком… Но сначала назовите мне фамилию этой девушки, имя, где живёт, чем занималась в последнее время. Я только дам поручение своим ребятам…

Седов продиктовал. Все тут же было передано по телефону…

— Кто вас интересует, Григорий Теймуразович? Не ужели существует человек, которого вы не можете найти без моей помощи?

— Конечно, могу, дорогой, о чём речь… Эти вот ребята, — он кивнул на телефон, — из-под земли кого хочешь отыщут! Но о нем я хотел бы услыхать от вас. Поймите правильно, мне не столько нужна его фамилия, сколько хотелось бы узнать, что это за человек… Ведь он вам звонил из другого города и разговаривал по поводу убийства Городинского и Пирожникова, не так ли?

— Да, но я сначала решил, что это форменный бред, — осторожно ответил Седов. — Теперь я знаю — это незаурядный человек. И очень опасный. И с ним лучше подружиться. Скоро будет здесь, в Москве… — Скоро он здесь объявится, подумал он. А я его уже сдаю. Значит, сделал выбор. Вот что существенно. И не приведи Господь ошибиться. — Ему осталось выполнить кое-какие формальности. Скоро увидите его как нового депутата Думы. Вместо погибшего депутата Сиротина.

— Ах вот о ком идёт речь… — протянул Григорий Теймуразович. — Каморин. Наслышан. Говорят, энергичный и способный молодой человек. Я почему-то о нём и подумал… А чего он хочет, вы мне можете сказать?

— Стать здесь хозяином, — сказал Седов. — И тут он ваш конкурент. И вы это сразу почувствуете. Возможно, почувствовали уже сейчас, по моему рассказу, хотя в глаза никогда его не видели, ведь так?

Григорий Теймуразович неопределенно пожал плечами.

— И ещё. Это из опыта моего с ним общения. Толь ко очень уверенный в себе и в своей силе человек может заранее объявить о предстоящем убийстве и потом безнаказанно совершить его. А он так и сделал да ещё спрашивал моего совета — с кого начинать? С Городинского или Пирожникова.

— Вы это серьёзно? В таком случае почему вы так говорите со мной о своем компаньоне и моем, как вы сказали, конкуренте?

— С некоторых пор он для меня бывший компаньон. Я знаю только одно. Если вы попытаетесь его подмять под себя, как-то использовать или заставить работать на себя, то сами не заметите, как станете работать на него… И не сможете возразить! И это тоже из моего личного опыта. Повторяю, он очень опасен. Это — булат, если помните известное стихотворение Пушкина, где золото полагает, будто всё может купить. Причём он, этот провинциальный завоеватель столицы, практически неуязвим.

— Вы это что — серьёзно? — хмыкнул Григорий Теймуразович. — Или стараетесь меня заранее напугать? Он что, бессмертный?

— Как Кощей, — усмехнулся Седов. — С одной стороны, это превосходный следователь, использующий очевидные преимущества профессии в своих личных целях, а стало быть, знающий, как сделать любое преступление безнаказанным. С другой стороны, только что стал депутатом Госдумы. Со статусом неприкосновенности. Как вы думаете, этого достаточно, чтобы стать Кощеем, или нет?

— Пожалуй… — пробормотал Григорий Теймуразович. — Пожалуй, вы правильно сделали, что предупредили меня…

— Только что мы всё о нём да о нём, — сказал Седов. — Во-первых, если вы желаете продолжать наш разговор, то должны мне сказать, кому я обязан информацией о моём с ним знакомстве?

— Покойный Валера Пирожников сказал, — вздохнул Григорий Теймуразович. — За несколько часов до своей гибели. Как будто чувствовал… И еще один вопрос, если можно… Опять по весьма печальному поводу. Сколько хороших людей в последнее время гибнет насильственной смертью! Когда это кончится, вы можете мне сказать?

Самого себя об этом спроси, подумал Седов. Тоже мне, гуманист с большой дороги…

— Вы меня хорошо слышите? — спросил Григорий Теймуразович.

— Простите, о ком вы? — спросил Седов настороженно, чувствуя холод под ложечкой.

— Неужели вы ничего не знаете о гибели вашего давнего знакомого Игоря Андреевича Хлестова! Ни в жизнь не поверю!

Седов не ответил, только недоуменно посмотрел на собеседника.

— Значит, не знаете, дорогой Александр Петрович, — сказал тот. — А между тем его убили. Мне бы и ни к чему, но вот племянник его, Андрей Логунов, работающий в моем аппарате, поднял тревогу: пропал дядюшка. И вот сообщение: случайно наткнулись ребятишки — они любят по свалкам шляться. Труп завалили мусором в районе кольцевой железной дороги… Убили примерно неделю назад. Андрюша полагает, будто его дорогого дядюшку убили за долги. Вы что-нибудь знаете об этом?

— Что, проводите собственное расследование? — спросил в свою очередь Седов, стараясь собраться с мыслями. Игоря Андреевича таки убили, кто? Лёха опять перестарался? Или же с этой гнидой кредиторы расплатились? В любом случае обвинение падет на него, Седова.

— Расследование как раз требует провести упомянутый мною Андрюша Логунов, — пожал плечами Григорий Теймуразович.

— Я понимаю, почему вы спрашиваете именно меня. Но я не имею к этому никакого отношения, — пробормотал Седов. — Я не знаю, в чем тут дело и чем смогу быть вам полезен.

— А вы постарайтесь, — мягко улыбнулся Григорий Теймуразович, и у Седова внутри все похолодело. — Раз убивают людей из моего окружения или как-то со мной связанных, мне хотелось бы знать, что вокруг меня происходит. Как вам хочется знать, что происходит с вашей юной любовницей, которую нехорошие мальчики посадили на иглу… Не удивляйтесь моей осведомлённости. Я только что, при вас, передал ваши данные о ней, а мне тут же сказали, что о ней известно, и постараются в ближайшее время узнать все, что с ней случилось.

— У вас хорошо поставлена служба информации… — Седов старался на него не смотреть. — Только у меня нет ни ваших связей, ни ваших возможностей. И всё, что я мог вам сказать, я уже сказал. Узнаю что-то новое — сообщу дополнительно.

— Ну разумеется, дорогой! — сказал Григорий Теймуразович. — А пока — кофейку? Позвольте, я за вами поухаживаю.

Через несколько минут, когда они допивали кофе, раздался телефонный звонок. Григорий Теймуразович снял трубку. Лицо его изменилось, он мельком взглянул на Седова, поцокал языком, покачал головой. Потом внимательно посмотрел на Седова.

— Её только что обнаружили в морге тридцать шестой больницы. Её нашли вместе с одним мальчиком мёртвыми в парке Сокольники. Слишком большая доза наркотиков. Примите, дорогой Александр Петрович, мое самое искреннее соболезнование. И думаю, что наш разговор на этом следует прервать. Пока. Нам с вами о многом ещё предстоит поговорить. О мно-гом…

— …Не будь дураком, — погладила его по плечу Света Самохина, когда Седов рассказал ей о случившемся. — И постарайся-ка её забыть. Такая женщина из-за тебя страдает… — Она покачала головой, дрожащими пальцами достала очередную сигарету. — Небось думаешь — вот какая бездушная сука эта Светка. А я не бездушная. Просто в нашем с тобой возрасте…

— Где она? — спросил он, тупо глядя мимо нее. — Ирина где?

— Ушла. Не захотела смотреть свой материал. После того, что увидела. Ну куда им всем против этой несчастной девочки? Но Ира — пока что единственная, у кого хватает совести это признать.

— Я хочу побыть один, если можно, — попросил Седов.

 

Глава 13

— …Ну ты, в натуре, здорово их раскрутил, — сказал старший из братьев Серовых, он же «родной», кивнув в сторону привокзальной площади, на которой собрался весь город. — Умеешь работать с массами, умеешь.

— Стараемся… — скромно сказал Каморин.

— Ну так иди, тебя избиратели ждут, — сказал «двоюродный». — Скажи им, как себя вести в твое отсутствие, кого слушаться и как вообще дальше жить…

Братья рассмеялись и налили себе еще по одной. Каморину немного плеснули шампанского.

— Хорош, — сказал «родной». — Чтобы не пахло. Тебе еще речь толкать… Ну, ты там в Москве не забывай про родные корни, про то, кто тебя в люди вывел.

— Постараюсь, — скромно улыбнулся Каморин.

— Да что ты как неродной сегодня! — воскликнул «двоюродный».

Сказать, не сказать… подумал Каморин. В Москве произошли кое-какие события. Одного Мишакова кокнули, при этом сам Балабон откинул копыта, но это и ладно бы, черт с ними… Невелика потеря. А вот куда-то подевался Канищев. И одновременно сгинул Милюков второй.

Уж не поджидают ли они его сейчас в толпе, на площади? Что им стоит: как овация грянет — один прикрыл, другой из ствола с глушителем выстрелил. Канищев в таких делах хорошо соображает, за троих. Вполне мог поставить Митю Мишакова в известность о случившемся с братом. А они, эти близняшки, друг без друга жить не могут. Значит, жди кровной мести… Проследил, поди, Женя Канищев, зачем Балабону понадобилась экипировка. И все сразу понял. С Канищева надо было начинать, вот где прокол. Или обласкать как следует, приблизить. Мало ли что он на это не поддается, что принципы у него, видите ли. Какие такие у киллера его класса могут быть принципы!

Потом еще этот прокол со стрельбой в Валета, когда тот тонул… Весной найдут тело, дырка в черепе, станут копать… И со старухой Болеславской… Сколько же он при ней лишнего наговорил? Хорошо хоть, инсульт ее вовремя хватил, дар речи потеряла, просто повезло, можно сказать, но ведь вполне еще может очухаться.

И тут ещё эта Алпатова, следователь из Москвы, как крот копает. У нее, видите ли, кое-какие вопросы возникли… И постоянно, говорят, в Москву звонит.

Наверняка уже кто-нибудь раскрыл ей глаза на гибель Валета: если не свои, в милиции, то Шаландин или его пристебаи из группы поддержки на выборах… Своевременно получил он эти депутатские корочки, ничего не скажешь. Везун! Но он помнит и другое: карта идет только пять минут. История с Канищевым и Митей Мишаковым — это сигнал. Мол, смотри в оба, еще чуток — и пошла последняя минута. Дальше, в столице, надо быть аккуратнее во сто крат.

— Что-то вдруг как-то грустно стало, — сказал он вслух. — Расставаться не хочется. Столько здесь пережито. Столько всего было.

— Ты, главное, не забывай там свои правильные слова про плацдарм, — напомнил «двоюродный».

— Родя, опять ты за своё! — прервал «родной». — Человек все хорошо понимает. И не забыл, кому чем обязан. Но и мы ему обязаны, верно я говорю? И потому хочу пожелать нам всем, чтобы все это помнили. И никому не пришлось напоминать.

Они выпили. За окном раздавались попеременно то аплодисменты, то скандирование: «Ка-мо-рин!»

— Ну, пожалуй, пора, — сказал Родя. — Колян, не держи человека. Его народ хочет видеть. И до отхода поезда всего ничего осталось.

— Подождут, — отмахнулся Каморин.

— А поезд придержат, я утром распорядился, пока ты спал, — ответил Колян. — Какие ещё проблемы?

— Надо бы договориться, что делать с моим наследством, — пожал плечами Каморин, кладя на стол список. — Эти люди много знают и вполне могут всё нам испортить. Пока шла избирательная кампания, я никого не трогал, но перед наступлением, когда меня здесь уже не будет, тылы лучше бы почистить.

Братья присвистнули, оглядев список. Переглянулись.

— Да ты чего, в натуре? — с интересом посмотрел на Каморина Родя. — Тут чуть не полгорода. Когда ж ты успел столько врагов надыбать? Этак бабы за тобой рожать не поспеют. Ты чего, мужик?.. А кто работать будет?

— Многовато, — хмуро согласился Колян. — Хотя бы через одного. Или каждого третьего.

— На ваше усмотрение, братцы, — криво усмехнулся Каморин, забирая список. — Как хотите. Только чтобы потом без претензий. И я вам ничего не показывал и не говорил.

— Ты погоди, погоди… — взял его за руку «родной», он же Колян. — Я ещё не до конца посмотрел. Фамилии там знакомые кое-какие есть…

— Может, мы там тоже, — спросил Родя, приподнявшись, — а мы и знать не знаем. По-хорошему отдай. Хоть ты и неприкосновенный теперь, а список твой мы обязательно почитаем…

— Почитайте, — Каморин снова положил перед ними бумагу. — Только лучше вам их так запомнить, а бумажку того… А там — решайте сами. Через одного или всех подряд. Мне все равно.

…Дина Ивановна Алпатова стояла в толпе, провожающей в Москву своего избранника, и прислушивалась к разговорам.

— Вот ему бы возглавить борьбу с коррупцией в высших эшелонах… — говорили одни.

— Ну. Сразу бы всех на чистую воду вывел, — поддакивали другие.

— А то они там в Москве прогнили совсем. Мой зять оттуда приехал — шагу, говорит, не ступишь, чтоб не заплатить. А пули, говорит, так и свистят! Как на войне. И бомбы везде рвутся, будто бомбят. Машин, говорит, больше, чем людей. И все импортные.

— А иностранцев больше, чем русских. Особенно чернож… — вторили рядом.

— Я вот тоже в Москве была, так ничего там разобрать не могла. Надписи вообще не поймешь на каком языке, — взволнованно говорила какая-то женщина.

— Вот пусть и почистит все ветви власти этой… — кивали слушатели. — А то совсем обнаглели.

— Как бы только его, Павла Романовича, там не убили, как борца за народ и вообще за справедливость… — вздохнул кто-то. — Уж сколько так в истории было? Кто за народ — обязательно в него стреляют.

— Да-а… — почесали в затылках мужики. — Время теперь такое. Не ровен час… А мы его еще провожаем. На верную смерть, можно сказать…

— Ну так что, может, отговорим? — предложили граждане. — Пусть дома остается?

— Не согласится, — покачали головами другие. — У него характер, сами знаете… Боевой. Наперекор трудностям и опасностям. Вот ему бы охрану народную. В смысле — дружину.

Боже, что они несут, подумала Дина Ивановна. Горячечный бред сивой кобылы! И ведь ничего им не скажешь, а попробуешь — даже слушать тебя не захотят, и хорошо еще, если подобру-поздорову…

…Канищев протискивался, проталкивался, огрызался на тех, кто его отталкивал. Он искал в толпе Митю Мишакова. Наверняка он здесь. Наверняка караулит убийцу брата. Надо успеть его предупредить, пока Каморин не появился перед восторженными народными массами. Наверно, раздает последние инструкции своим новым мокрушникам или получает последние наставления от своих новых хозяев. Нельзя его сейчас убивать, нельзя делать из сатаны святого мученика, вспомнил он чьё-то выражение. Пусть ему аплодируют, пусть скандируют, но только пусть не будет повода делать из него святого…

Мити не было дома, после похорон брата он куда-то исчез, причём с оружием. Канищев не мог искать его открыто: по всему судя, «бойцовые псы» Каморина разыскивали его самого…

Поначалу он решил, что Митя скрывается у тётки в Нижнем Тагиле, но, когда приехал туда, узнал: Митя был, но недавно уехал. А сразу после его отъезда здесь побывали какие-то ребята, будто бы из индустриального техникума, где он учился, поскольку его собираются отчислить за неуспеваемость и пропуск занятий. Тетка охала, плакала по поводу гибели Кости в далекой и проклятой Москве, зачем только их туда занесло… Уж так она любит своих племянников, уж такие послушные и уважительные были ребята.

Словоохотливо рассказывала, как она Митиных товарищей приняла, напоила чаем с малиной, поскольку они продрогли от холода… И сказала им, что вот ни на столечко не поверит, будто Костя мог убить человека. Да еще милиционера. У ней у самой муж-покойник был милиционером, которого зарезал бандит.

Канищев, будучи сам в форме милиционера, охотно выслушал ее сетования и причитания. Сказал, что сам не верит в его вину. И почему и куда пропал Митя, он не понимает…

Когда она, успокоившись, осторожно спросила, как и что передать Мите, если вдруг он объявится, он про молчал. Значит, хитрит, кривит душой тетка братьев Мишаковых. Наверняка знает, где Митя прячется, и уж конечно же постарается потолковей рассказать ему все о тех, кто его ищет… Он мог бы через неё передать что-то для Мити, но что Митя может думать о нем, Канищеве? Может ли ему доверять? Да и с какой стати? Что позвонил ему и рассказал о гибели брата и о роли во всём этом деле Каморина? Ну а кто мешает ему думать, что это всего лишь провокация, чтобы заманить в ловушку?

Канищев сейчас почти не слушал, что говорят в толпе, не до того было. Если гражданам нравится лизать задницу очередному подонку, которого они столь охотно посадили себе на шею, так это их трудности. Он в этом больше не участвует. Его дело отныне — таких подонков ликвидировать. Поскольку другой управы на них нет и не предвидится… А сейчас самое главное для него — найти во что бы то ни стало этого пацана, который наверняка где-то здесь, в толпе, и ждет, держа пистолет в кармане, когда объявится их некогда общий кумир.

Затихшие было шум, аплодисменты и ликующие восклицания свидетельствовали — Каморин наконец объявился. Значит, это сейчас видит и слышит Митя и наверняка тоже рвется к нему через толпу.

Канищев прибавил усердия, уже не остерегаясь, что его могут узнать новые мокрушники Каморина, и не обращая внимания на толчки, удары и окрики…

Митю он увидел еще издали — землисто-бледного, почти неузнаваемого из-за мохнатой шапки, надвинутой на самый лоб, хотя прежде он в любой мороз носил вязаную шапочку. Он уже никуда не пробивался, он просто стоял на пути Каморина, перед которым все расступались, и ждал… Каморин был не один. С ним рядом, под руку шла эта женщина со станции «Скорой помощи», Канищев слышал, что прежде она была его невестой, но потом вышла замуж за врача, которого убили. Кажется, ее звали Нина.

Не говоря ни слова, Канищев сделал еще одну отчаянную попытку прорваться к Мите Мишакову, но таких, кто рвался к своему божеству, было много, их со рвением отталкивали добровольные помощники народного избранника, и Канищева отбросило назад.

Он только видел, как Митя неумело вытащил из кармана пистолет, как Каморин тут же среагировал по-своему, по-каморински, спокойно, стараясь не уронить себя в глазах умиленной толпы. Он вдруг ни с того ни с сего обнял Нину, прижал ее к себе, повернув спиной к Мите, при всех поцеловал, а потом поднял вверх, так что она его полностью заслонила.

Митя замешкался, напрягся, зачем-то передергивая затвор… Но его уже заметили. Одни от него отпрянули, другие, напротив, набросились сзади, свалили на землю…

— А, вот он! — торжествующе заорал кто-то рядом. — Вот ты где… Ах ты, сволочь подосланная!

Митю истово, с наслаждением месили ногами, и желающих принять в этом посильное участие становилось все больше…

Пятясь назад, Канищев теперь старался побыстрее выбраться из толпы. И чем дальше отходил от места расправы над подосланным убийцей народного заступника, тем больше раздавалось недоуменных голосов.

— Его же судить надо… А они что делают?

— Судить и выявить сообщников…

…Вечером в гостинице усталая и совершенно разбитая Дина Ивановна звонила в Москву Чурилину.

— Просто нет слов, Виктор Петрович. Вы не можете себе представить, что я узнала и увидела. Какой-то массовый психоз… Словом, вы были правы в своих предположениях. Я лучше расскажу, когда приеду. Могу сказать только, что своими глазами видела брата Мишакова. Он пытался застрелить Каморина, представляете? Так толпа просто затоптала его!

— Дина Ивановна, голубушка, ну раз не можете сейчас, не говорите, я же по вашему голосу чувствую, что вы там пережили… Вы когда собираетесь вернуться?

— Я только последнее скажу. Они, оказывается, близнецы, эти Мишаковы, понимаете теперь? Их не возможно различить. Митя обеспечивал алиби, стараясь засветиться в другом месте, когда его брат, Константин, совершал очередное убийство… Нет, вы правы, подробности лучше потом. Ну что ж, завтра встречайте этого народного любимца и неуязвимого избранника толпы… Утром он должен быть в Москве. Сказать вам номер поезда и вагона?

Рано утром Виктор Петрович приехал на Казанский вокзал. Каморина он узнал сразу — по взгляду, по стати, по манерам. Ни дать ни взять — заявился новый хозяин. Со свитой и охраной.

Ну что ж, посмотрим, подумал Виктор Петрович.

Вернувшись к себе, он какое-то время молча смотрел прямо перед собой. Потом поднял трубку телефона, набрал номер.

— Галину Кирилловну можно? — попросил он, робея. — Здравствуйте, это Виктор Петрович. Я разбудил вас? Да, пожалуй, еще только утро… А знали бы вы, сколько сегодня событий уже произошло…