17
– Я вызвала вас, чтобы сообщить: мы покидаем Шеррин, – объявила Цераленн в одно прекрасное утро. – Каждая может взять с собой столько вещей, сколько войдет в саквояж. Ступайте укладываться, ибо мы отбываем очень скоро – нынче ночью.
Элистэ и Аврелия в изумлении воззрились на нее. Элистэ испугалась, уж не случился лис бабушкой внезапный приступ истерии. Однако в облике Цераленн не было и намека на беспокойство: все та же прямая осанка, все то же выражение полнейшей невозмутимости. Правда, лицо ее казалось усталым и, быть может, немного печальным, но умело наложенный грим скрадывал эти признаки слабости. Усталой же она вполне могла выглядеть из-за аскетичного черного платья, которое ей не шло, старило ее, да еще и находилось под запретом. Ношение черных одежд представителями сословия, в прошлом называвшегося «Возвышенными» (все наследственные аристократические титулы и привилегии были недавно отменены декретов Конгресса), считалось теперь преступлением, ибо публичное проявление скорби по казненным предателям Дунуласу и Лаллазай было откровенным вызовом республиканскому единению и как таковое каралось смертью. Однако в своем собственном доме Цераленн во Рувиньяк не считалась с этим запретом.
«Мы в безопасности лишь постольку, поскольку бережемся от летучих гнид», – думала Элистэ, по привычке обводя взглядом стены, пол, потолок и мебель бабушкиной утренней гостиной, чтобы не упустить предательского золотистого промелька, указывающего на присутствие соглядатая. Сколько Возвышенных, в том числе и тех, кого она лично знала, расстались с жизнью по милости этих тварей? Сколько неосторожных намеков, сколько неразумных высказываний, которые были подслушаны, привели ее подруг и знакомых на площадь Равенства к Кокотте за несколько последних недель? Она уже потеряла счет. Состояние, высокое положение, родовитость, остроумие, красота, молодость, невинность – все это, некогда даровавшее могущество, перестало служить защитой. Гизин во Шомель погибла, как и большинство ее родных; и граф во Брайонар, и Рист, и Фовье во Дев в'Уруа, и многие-многие другие. Уцелевшие Возвышенные научились осторожности: они стали прикрывать окна и дверные проемы завесами из прозрачной кисеи, натянутой на деревянные рамы, а каминные трубы – мелкоячеистой сеткой; они взяли за правило ежедневно обшаривать все комнаты в поисках тайных лазутчиц. Однако, несмотря на эти предосторожности, гниды частенько проникали в дома, поэтому рекомендовалось постоянно быть начеку и не благодушествовать.
– Итак, юные дамы? – Цераленн вопрошающе подняла брови. – Вы словно окаменели. Разве я не ясно вам объяснила?
– Мадам, наше изумление простительно, – возразила Элистэ. – Не вы ли долгие месяцы отказывались обсуждать саму возможность бегства? И вдруг сегодня, сейчас, так неожиданно…
– Не вы ли призывали жить в Шеррине свободно и смело, как подобает истинным Возвышенным? – подхватила Аврелия. – И не поддаваться страху, принимая решения? Это же собственные ваши слова. Неужели, бабуля, вы говорили одно, а думали другое? Что… Что же заставило вас передумать?
Цераленн проницательно посмотрела на своих юных родственниц, как бы оценивая силу их духа, и бесстрастно ответила:
– С час назад принесли повестку. Всем проживающим в этом доме надлежит в течение суток явиться в окружную жандармерию и принести Присягу.
Это было равносильно смертному приговору. Сокрушительный удар, при том, что внутренне они были к нему готовы.
Текст новой Присяги на верность включал клятву в безоговорочной преданности Республике-Протекторату Вонар наряду со столь же безоговорочным осуждением монархии вообще, и «тирана-изменника Дунуласа» в частности. От граждан всех сословий требовалось произнести ритуальную формулу осуждения «монархистов, абсолютистов, реакционеров, аристократов, оппозиционеров, социальных паразитов и прочих врагов Отечества» и расписаться в готовности отдать свою жизнь во имя свободы Вонара. Текст был заведомо рассчитан на то, чтобы возмутить Возвышенных и подтолкнуть их к открытому неповиновению. В глазах республиканцев это была большая победа, поскольку отказ дать Присягу на верность, будучи явным доказательством приверженности абсолютизму, позволял прямым ходом отправить в Кокотту разоблаченного изменника вместе с семьей, минуя формальное судебное разбирательство. Собственность изменников однозначно подлежала конфискации в пользу государства. Присяга на верность, как то входило в намерения ее авторов, практически не оставляла уцелевшим Возвышенным выбора: с одной стороны, утрата жизни и состояния, с другой – утрата чести из-за принесения заведомо ложной клятвы и предательство древнего кодекса верности Возвышенных, что было равносильно, моральной смерти. Не один Возвышенный, оказавшись перед такой дилеммой, нашел, в согласии с жестоким обычаем предков, выход в самоубийстве. До сих пор к нему прибегали лишь те несчастные, кого уже подозревали в разного рода преступлениях против Республики-Протектората. Теперь отпадала необходимость даже в формальном обвинении – с фарсом судебного разбирательства было покончено. Повестки вроде той, что получила Цераленн, ныне вручалась повсюду и в таких количествах, что обрекали Возвышенных как класс на полное уничтожение.
Канальи твердо решили истребить их всех до последнего: отчасти из-за застарелого страха и ненависти, но главным образом – чтобы присвоить их богатства.
«Но это чудовищно – невероятно – невозможно».
«Вполне возможно».
«Но ведь есть, есть же еще честные люди, которые выступят против этого».
«Честных людей запугали, или оболванили, или и то и другое. Помощи от них ждать не приходится».
«…долг страданий и крови, который, быть может, когда-нибудь будет оплачен сторицей».
Давние слова Дрефа сын-Цино вдруг всплыли в памяти Элистэ, и она почувствовала, как кровь отхлынула от ее щек.
Но Аврелия отнюдь не выказала тревоги.
– Так отчего не присягнуть? – наивно спросила она. – Тогда нас оставят в покое.
Элистэ и Цераленн уставились на нее как на прокаженную.
– Ну ведь правда, правда оставят? – Аврелия заметно смутилась. – Почему вы так на меня смотрите? Скажем этим тварям то, что им хочется слышать, и заживем без забот и хлопот. Я знаю, лгать – дурной тон, но они не оставили нам выбора, верно? Это не мы придумали, значит, и не наша вина. В любом случае совсем неважно, что мы им скажем, так что тут плохого? Для меня это ясно как день.
– Юница Аврелия! – Теперь даже грим не мог скрыть усталости Цераленн.
– Слишком часто я списывала твои глупости, грубости и пошлости за счет ограниченности незрелого ума. Я напоминала себе о том, что ты благородной крови, и верила, что наследие предков исправит худшие из твоих недостатков. Однако твои слова заставляют меня усомниться в этом. Я вынуждена допустить, что ты появилась на свет обделенной неким важнейшим достоинством.
– Как яйцо без желтка, – вставила Элистэ, – или как пирог без начинки.
– Это гадко, кузина!
– В душе у тебя пустота, юница Аврелия, – черный провал там, где надлежит быть гордости, достоинству и чести.
– Неправда! Неправда! Во мне полно достоинства, полно гордости и чести! Целые горы! Не понимаю я вас, бабуля, истинное слово, не понимаю! Я не хотела сказать ничего плохого. Почему вы так расшумелись из-за какой-то чепухи?
– Именно потому, что для тебя это чепуха.
– О Чары! Ну в самом деле! – Аврелия залилась краской и нервно забарабанила ногтями с зеленым маникюром по подлокотнику кресла. В ее каштановых локонах тоже была зеленая прядь в тон маникюру. И прядь, и ногти она красила в оттенок зеленого, соответствующий цвету кокарды, которую закон обязывал носить не снимая всех бывших Возвышенных. Дома Цераленн и Элистэ пренебрегали этим требованием. Аврелия свою кокарду носила, но с трогательной непосредственностью обратила этот символ унижения на пользу собственной красоте. Как ни странно, зеленый цвет был ей к лицу – подчеркивал белизну кожи и блеск глаз. – Если уж я такая плохая, прошу прощения. Но в конце концов, бабуля, сейчас именно вы говорите о бегстве…
– Не испытывай мое терпение речами неразумными и дерзкими. Если б дело шло обо мне одной, я бы до конца осталась в этом доме. Но я в полной мере насладилась жизнью, и то, что уместно и подобает мне, не подходит для тебя и твоей кузины – вы только начинаете жить. Последние месяцы я подвергала вас опасности, не давая покинуть сей город, но я не жалею об этом, ибо бесстрашие перед лицом напастей – долг Возвышенных, и чем раньше вы научитесь его исполнять, тем лучше. Долг этот, однако, не требует безропотно принимать смерть, а именно это и ждет нас, если мы останемся.
Аврелия хмуро разглядывала свои ногти.
– Куда мы отправимся? – спросила Элистэ.
– Куда же еще, как не в Стрелл, чтобы по мере наших скромных сил служить его величеству.
Элистэ вздрогнула. Она никак не могла свыкнуться с тем, что изгнанник герцог Феронт, ныне находящийся в эмиграции в Стрелле, теперь законный король Вонара. Это казалось ей нереальным: она почти поверила, что в стране больше никогда не будет настоящего короля. Возможно, поэтому при мысли о предстоящем побеге у нее захватило дух. Вонар безнадежно испакостили, он не скоро обретет прежний вид. На восстановление разумного общественного порядка могут уйти годы, если не десятилетия. В нынешних условиях бегство за границу представлялось самым привлекательным выходом, и до нее внезапно дошло, как она сильно к нему стремится. Вот уже несколько месяцев она жила под сенью страха, беспорядков и невзгод. Ей хотелось ускользнуть от всего этого, хотелось покоя, изобилия, безопасности. Ей хотелось снова очутиться в нормальном мире, а это означало бегство – и новую жизнь в какой-нибудь другой стране с разумными законами, где у власти Высокородные, как то определено самой природой. Да, пришло время отправляться в дорогу.
– Мы не сможем уехать, – заявила Аврелия, выпятив нижнюю губу. – Нас не выпустят. Нам не пройти под воротами.
– Есть другой путь, и мы им воспользуемся.
В свое время Элистэ подслушала один очень важный разговор – она знала, о каком пути идет речь. Но на лице Аврелии читались непонимание и недоверие.
– Кавалер во Мерей много раз предлагал вывести нас из Шеррина через тайный ход под городской стеной, – произнесла Цераленн. – Настал час принять его предложение.
– Так вот кто, оказывается, хранитель подземного хода, про который столько рассказывают, – во Мерей! Как романтично, как потрясающе, как безумно элегантно! Подумать только, за все эти месяцы я так и не догадалась! О Чары, каков хитрец ваш любовник, бабуля! Клянусь, мне и в голову…
– Я уже отправила кавалеру записку, – продолжала Цераленн, словно не слыша или не желая слышать слова Аврелии. – Не сомневаюсь, что скоро получу ответ с четким указанием того, когда и где он нас встретит. Можно полагать, мы отправимся под покровом тьмы, так что у вас целый день на сборы. Упакуйте саквояжи, оденьтесь во что-нибудь простое и теплое. Будьте осторожны. Слугам лучше ни о чем не догадываться
– Мадам, вы в них сомневаетесь? – удивилась Элистэ.
– Напротив. Верность, какую они выказали, не уйдя из дома Возвышенной, их уже опасно скомпрометировала, и мне не хотелось бы ставить их в еще более трудное положение. Узнав о нашем предстоящем отбытии, они наверняка будут просить взять их с собой, а я не желаю, чтобы они подвергали себя риску по нашей милости. Им лучше остаться в Шеррине и пребывать в честном неведении о нашей судьбе.
– Кэрт не сможет остаться тут без меня, – сказала Элистэ. – Она же серф… была серфом Дерривалей, одной из наших замковых, поэтому я обязана о ней заботиться.
– Хорошо, внучка, можешь взять служанку с собой. Но научи ее, как себя держать и что говорить. Нельзя допустить, чтобы нас схватили в дороге из-за случайно оброненной неосмотрительной фразы.
– Как мы поедем, мадам?
– Выбравшись из Шеррина, мы без особых трудностей доедем дилижансом до Аренна, где нам предстоит попасть на борт корабля, плывущего в Стрелл. Мерей, несомненно, все это для нас устроит.
– Стрелл!.. Такой далекий и такой иноземный. – Аврелия выразительно выпятила нижнюю губу. – Нет, не понимаю, зачем нам бежать. Я не верю, что канальи и в самом деле обойдутся с нами так круто. В конце концов мы не сделали им ничего плохого. А жуткие истории, какие рассказывают, большей частью наверняка просто выдумка. Я по-прежнему не вижу причин, почему нам не отбарабанить их пустую Присягу. Что тут позорного? Пробормочем себе эту идиотскую тарабарщину – пустые слова, которые в душе презираем, – кому от этого вред? Зато нас оставят в покое, и можно будет не уезжать.
– Аврелия! – возмутилась было Элистэ, но бабушка остановила ее властным жестом.
– Мне остается одно – уповать на то, что ты не сознаешь всей глубины собственной низости, – сказала как припечатала Цераленн, и таким ледяным тоном, какого Элистэ от нее ни разу не слышала. Карие глаза пожилой дамы источали холод, как северный гранит в морозы; она неподвижно застыла в кресле. – Слушай внимательно, юница, быть может, что-нибудь и поймешь. Никогда я так не стыдилась тебя, как в эту минуту. Ты позоришь свой род, позоришь весь орден Возвышенных, мне горько, что ты одна из нас. Внемли же. Если ты еще раз позволишь себе заговорить о принесении гнусной экспроприационистской Присяги, я от тебя отрекусь, и не будет тебе моего прощения. Я перестану с тобой разговаривать и считать тебя кровной родственницей.
Цераленн еще не закончила, как испуганная Аврелия залилась слезами.
– Бабуля… – захныкала она умоляюще.
– Этим все сказано. Полагаю, я говорила понятно. Надеюсь, тебе ясно, что я не шучу? Все. Можете идти.
Девушки присели в реверансе и поспешно удалились. В дверях Элистэ украдкой оглянулась: бабушка сидела совершенно прямо, непреклонная и несгибаемая. Аврелия продолжала плакать. Как только они закрыли за собой двери, сдержанные всхлипы уступили место громким рыданиям.
– Нечестно! Нечестно! Жестоко! Просто несправедливо!
– Аврелия… – начала Элистэ, чувствуя, что перестает сердиться. В конце концов, кузина была всего лишь ребенком – беспечным и легкомысленным, но в сущности неиспорченным. С годами она наверняка исправится, так бывает со многими. – Знаю, бабушка говорила сурово, но попробуй понять, как страшно ты ее огорчила. Ты хоть догадываешься, что представляет собой эта Присяга на верность?
– Ох, да кому до нее какое дело! Мне на нее наплевать! Но ты слышала, какие жуткие вещи говорила мне бабушка? Она не понимает, как легко меня ранить, а то бы не была такой жестокой! Ох, кузина, что же мне теперь делать? Я не хочу уезжать из Шеррина! Я этого не перенесу!
– Детка, у нас нет выбора, разве не ясно?
– Тебе легко говорить! Тебя здесь ничто и никто не удерживает, так тебе-то о чем горевать?
– Нам всем не о чем горевать.
– Кузина, ты ведь бывала моей наперсницей, а то и компаньонкой, уж тебе ли не знать? Мне есть о ком – о Байеле.
– Как, до сих пор? – удивилась Элистэ. Виконт во Клариво продолжал жить в своем городском доме на проспекте Парабо, но из соображений безопасности поселил юного сына и единственного наследника на тайной квартире. Байель исчез как-то ночью, и едва ли кому, за исключением родных, было известно, где он теперь обитает. – Брось, это бессмысленно. Твой юный поклонник скорее всего уже бежал из столицы.
– А вот и нет.
– Ты этого знать не можешь.
– Так ужи не могу? – ухмыльнулась Аврелия сквозь слезы с чуть ли не самодовольным видом. – Как могла ты подумать, что мой Байель бросит меня в мучительной неизвестности? Он бы этого никогда не сделал – он меня обожает, он по уши в меня влюблен! Клянусь, он без меня жить не может!
– Вот как? Значит, ты знаешь, где он скрывается?
– Конечно, знаю, хотя ты должна понять, что такой важной тайной я не могу поделиться даже с тобой, моей верной дуэньей. Не проси и не выпытывай, ибо я не имею права ее открывать. Достаточно и того, что мой Байель здесь, в Шеррине, и… Ну, могу ли я его бросить, кузина? Нет, я просто не в состоянии.
– Тише, Аврелия, послушай меня. Мы должны бежать, тут не о чем спорить. Скажи спасибо, что еще осталась такая возможность. Но этому безумию когда-нибудь наступит конец, все снова придет в норму, и мы заживем, как раньше. Если Байель предан тебе так, как ты утверждаешь, разве он не дождется твоего возвращения?
– Он готов ждать меня до скончания века. Ему не полюбить другую, я это знаю. Но… – Аврелия озабоченно нахмурила лоб. – Но если я не смогу дождаться его?
– А-а, так наша вечная любовь убывает?
– Да нет же. Я обожаю моего Байеля и всегда буду его обожать. И тем не менее – ты же знаешь, кузина, какая я по натуре чувствительная и страстная, а на свете – о Чары! – столько красивых юношей! Если рядом не будет Байеля, очень многие начнут домогаться моей благосклонности. Что, если я не выдержу и уступлю? Что тогда?
– Тогда, по-моему, тебе нужно будет завести нового поклонника.
– А если он окажется хуже старого? Вдруг я проиграю от такой замены, вдруг начну об этом жалеть? Все это нужно обдумать.
– Несносное дитя, ну что с тобой делать?
– Конечно, – размышляла Аврелия вслух, – если я его потеряю, то в любую минуту смогу вернуть, стоит лишь захотеть. Возможно, однако, мне лучше будет вести жизнь праведную. Имеет ли смысл отказываться от совершенства? Но если я сохраню ему верность, кто знает, какие возможности я могу упустить?
– Проблема и вправду очень серьезная, – глубокомысленно согласилась Элистэ, улыбнувшись про себя; но улыбка тут же увяла, когда ей пришло в голову, что ее собственные прошлогодние лихорадочные прикидки и расчеты, вполне вероятно, вызывали у наставлявшей ее Цераленн то же чувство благожелательного превосходства и так же втайне забавляли, как сейчас ее, Элистэ, откровения Аврелии. Эта мысль заставила ее покраснеть.
Аврелия перестала плакать и теперь стояла, сцепив руки и нахмурив брови, погруженная в размышления. Элистэ легонько потянула ее за руку.
– Идем, пора собираться.
– Но я никак не могу решить… все так сложно… Ну, ладно. Ничего лучшего сейчас, видимо, не придумаешь. Кузина, я не представляю, как упаковать саквояж, это выше моего разумения. Следовало бы поручить такую работу одной из моих горничных, но, разумеется, этого нельзя делать. Пожалуйста, одолжи мне свою служанку, ладно?
– Как только сама управлюсь со сборами, тут же пришлю ее к тебе.
– Ой, вот спасибо! Ты моя самая верная подруга!
Отбросив сомнения, Аврелия крепко расцеловала кузину, и девушки рука об руку побежали наверх.
Против ожиданий сборы заняли у Элистэ довольно много времени. Перво-наперво понадобилось послать Кэрт в сад извлечь закопанные ценности. Потом ей пришлось выбирать из своего обширного гардероба самое необходимое, без чего нельзя обойтись изгнаннице в Стрелле. От прочего предстояло отказаться. Бросить чуть ли не все изысканнейшие и безумно дорогие творения мадам Нимэ – граничило со святотатством, но мысль оставить в Шеррине Принца во Пуха была еще более неприемлемой.
– Не выйдет, госпожа, – высказалась Карт. – Вы не сможете нести песика, как сумку. Ничего не получится.
– Делай, что тебе говорят, – сердито одернула ее Элистэ. – Две дырки спереди, две – сзади, по одной с каждой стороны. И не спорь, а делай, как велено.
Карт вздохнула и принялась за прерванную работу. Острым краденым ножиком она вырезала отверстия для воздуха в кожаном саквояже – единственном, который Элистэ разрешили взять с собой. Потрудившись в молчании минуты две или три, Карт подняла голову и заметила:
– Госпожа, Пуху такое придется не по вкусу. Он не привык прятать свой норов.
– Ничего, научится. Я же научилась.
– Он зайдется от лая.
– Не зайдется, после того как я его обработаю. Ну-ка, проказник, глотай. – Элистэ принялась скармливать собачке ломтики шоколадного торта, пропитанного вишневой водкой.
– Фу, госпожа! Он только испортит нам ковер, всю комнату провоняет!
– Нет. Вот увидишь, он сразу уснет.
Но Принц во Пух отнюдь не спешил засыпать. К вящему удивлению Элистэ, он внезапно утратил интерес к торту, повел носом в сторону Карт, передернул шелковистыми ушами, с секунду приглядывался, а затем вскочил с яростным лаем.
– Что это на тебя нашло, шалун ты этакий? Прекрати!
Но Принц во Пух залаял еще пронзительней, спрыгнул с колен хозяйки, бросился к Кэрт и принялся настойчиво подпрыгивать и кружиться у ее ног.
– Что тебе нужно. Пушок? – спросила Кэрт. – Хочешь на улицу? – Отложив саквояж, она поднялась с пола. Щенок подскакивал, цепляясь лапами за ее подол. – Вот нахальный чертенок! Счастье твое, что ты такой миленький и тебе все прощают. Ой, а это еще что такое?
Непроизвольным жестом одернув длинный подол, Кэрт стряхнула нечто крохотное и золотистое, затаившееся в его складках. Взмахнув металлическими крылышками, гнида Нану с жужжанием взлетела и заметалась по комнате в поисках выхода или укрытия. Кэрт, взвизгнув, отшатнулась, затем схватила с кушетки подушечку и яростно замолотила по воздуху. Гнида метнулась прямиком к окну, которое по случаю холодной погоды было закрыто и не забрано сеткой, три раза ударилась о стекло, налетела на парчовую портьеру, уцепилась за нее и повисла, испуская беспорядочный стрекот.
– Раздави ее! Возьми книгу! – приказала укрывшаяся за креслом Элистэ.
– Но, госпожа, а вдруг она ужалит?
– Эту гадость ты наверняка занесла в дом на себе, когда выводила во Пуха гулять! Сама виновата, сама и справляйся!
Кэрт послушно сдернула башмак, ударила, промахнулась и разбила стекло. Начиненная смертоносной информацией тварь скользнула к образовавшемуся отверстию. Кэрт хлопнула по ней рукой и с криком отпрянула, прижав ко рту ужаленную ладонь. Гнида изменила направление, свернула к большому псише и зависла перед ним с громким жужжанием. Схватив подвернувшуюся под руку книгу Шорви Нирьена «Надежда», Элистэ подбежала, хлопнула по насекомому изо всех сил, но угодила в зеркало. Псише разлетелось вдребезги. Кэрт и Элистэ завизжали. Принц во Пух, заливаясь лаем, как бешеный запрыгал по комнате, а гнида метнулась в сторону.
Отчаявшись, Элистэ запустила в нее книгой, и озлобленная тварь бросилась ей прямо в лицо. Защищаясь, Элистэ вскинула руку и тут же завопила от немыслимой боли, пронзившей все ее тело. Открыв глаза, она обнаружила, что гнида глубоко вогнала жало в ее запястье, не может его вытащить и яростно жужжит. Элистэ впервые увидела эту тварь так близко, что смогла разглядеть тельце в броне изогнутых блестящих чешуек, изящно сочлененные ножки, золотые филигранные крылышки и дюжину выпуклых, разделенных на крохотные фасетки глаз. То было блистательно слаженное миниатюрное устройство, сделавшее бы честь любому мастеру-ювелиру и бесконечно отвратительное в своем совершенстве. Девушка на миг застыла, охваченная брезгливым ужасом, потом взяла себя в руки и распорядилась:
– Щипчики!
Кэрт поспешно исполнила приказание. Кривясь от боли и отвращения, Элистэ сняла эту гадость с запястья, не сдержалась и охнула, когда жало вышло из плоти, оставив после себя каплю крови. Гнида дергалась, щипчики вибрировали в пальцах Элистэ, и она сжала их еще крепче.
– Книгу! – приказала Элистэ, и Кэрт вложила в ее протянутую правую руку многострадальную «Надежду». Элистэ опустилась на колени, прижала «шпионку» к паркету и с размаху обрушила на нее том, расплющив хрупкий корпус и крылышки из золотой фольги. Дернулась ножка-другая – и все было кончено.
– Какая пакость. Жуть, одно слово, – сказала Кэрт, с отвращением рассматривая поблескивающие останки. – Ну и гадость!
Элистэ согласно кивнула. Она с рассеянным видом лизала ранку; запястье уже начало опухать.
– Я и не знала, что они жалят.
– Руку нужно смазать, – решила Кэрт, достала флакон с притиранием домашнего изготовления и принялась обрабатывать распухшее запястье. – Простите меня, госпожа, мне так стыдно, что эта маленькая дрянь проскочила в дом вместе со мной.
– Это не твоя вина. Надеюсь, гнида была только одна.
– Ну, если окажутся другие. Пух их живо учует. А что говорить, госпожа, если спросят, из-за чего поднялся весь тарарам?
– Скажем правду, только и всего. Про этих тварей все знают. Кстати, взяла бы доску для раскатки теста и загородила разбитое стекло, чтобы новые не залетели.
Кэрт послушно исполнила приказание; в комнате стало чуть темнее.
Элистэ воспринимала происходящее как во сне. Рука горела, сердце бешено стучало, но она не обращала на это внимания. Пройдут часы – и Шеррин останется позади: стены, давящие на нее со всех сторон; металлические насекомые и Чувствительницы; злоба экспров. Народный Авангард и «Гробница»; прожорливое чрево Кокотты, поглотившее стольких Возвышенных; постоянный ужас, под гнетом которого она жила все эти месяцы.
Элистэ ни разу по-настоящему не задумывалась над тем, какие силы действуют сейчас в Вонаре. Она жила только одним днем, с возмущением ощущая, как с каждым часом ее маленький мирок сужается все безнадежнее, решительнее и, видимо, необратимей. Скрепя сердце примирилась она сперва с утратой привилегий и роскоши, затем – с ограничением свободы и всеобщей уравниловкой, а в конце концов – с тем, что исчезли законность, безопасность, справедливость и защита личности. В повседневной жизни было почти невозможно почувствовать всю глубину новоявленного угнетения. Запрет на законную привилегию прогуливаться в садах Авиллака между полуднем и шестью вечера возмущал Элистэ куда сильней, чем отказ в праве обратиться к адвокату, если бы ей пришлось предстать перед Народным Трибуналом. Первый затрагивал ее и досаждал самым непосредственным образом, второй же воспринимался как нечто из области чистой фантастики.
Подобно другим Возвышенным, она продолжала верить, что утраченные привилегии рано или поздно будут восстановлены. Восприняв от бабушки кодекс поведения Возвышенных, она прилагала все силы, чтобы держаться так, словно ничего не изменилось, каждым своим шагом и жестом отметая действительность, которая заключила ее в кольцо, и кольцо это сужалось все тесней и тесней – до последней крохотной точки, чрева Кокотты.
Но теперь наконец-то она могла бежать от всех этих ужасов.
Дальнейшие сборы прошли без помех. Кэрт смела и вынесла осколки и прорезала в саквояже последние дырочки. Принц во Пух доел торт с вишневой водкой, после чего осоловел, дал уложить себя в саквояж поверх платьев и сразу уснул. Элистэ, перебрав наряды и туфли, наконец остановилась на самых любимых. Кэрт пошла помочь Аврелии и через час возвратилась, справившись с поручением. Осталось только ждать распоряжений Цераленн.
Наступил полдень, но хозяйка дома так и не призвала их в свои покои. Кэрт принесла на подносе обед. Элистэ с полчаса поковырялась в тарелках, пробуя то одно, то другое, после чего салат, суп и котлеты унесли почти нетронутыми. Прошел еще час. В два часа Принц во Пух очнулся, выбрался из саквояжа и пошел обнюхивать углы комнаты. От Цераленн по-прежнему не было никаких указаний. Три часа. Четыре. Глухое молчание. Элистэ сперва удивлялась, потом начала возмущаться. Бабушка не посвятила ее в свои планы, не доверилась ей, отнеслась к ней как к неразумной девчонке…
К пяти часам, когда зимний свет начал меркнуть, возмущение сменилось тревогой. И наконец, когда тревога перешла в панику, Элистэ позвали в утреннюю гостиную Цераленн. Ну, слава Чарам! Дурные мысли, как выяснилось, оказались беспочвенными. Она поспешила спуститься на первый этаж.
Перемены во всем бабушкином облике – редчайшая уступка действительности – насторожили Элистэ. Ни старомодного кринолина, ни высокого напудренного шиньона, ни слоя грима на лице. На Цераленн было простое, хотя и отменного покроя дорожное платье из серой шерстяной ткани; собранные в узел волосы укрыты под широкополой шляпой. А почти ненакрашенное лицо в кои-то веки могло бы показаться удивительно изможденным и тонким, когда б не застывшая на нем маска железного самообладания.
– Закрой дверь, – приказала Цераленн. – Мне нужно тебе кое-что сообщить, но нас не должны слышать.
Элистэ неохотно повиновалась. Она сразу поняла, что услышит нечто плохое, однако сообщение бабушки оказалось хуже самых мрачных ее предчувствий.
– Я только что получила известие из дома во Мерея. Комитет Народного Благоденствия прознал о том, кто таков кавалер и какова его деятельность.
– Летучие гниды! – ахнула Элистэ.
– Вероятно. Разумеется, рано или поздно его должны были разоблачить. Удивительно, что этого не произошло раньше. Дан приказ о его задержании и Мерей вынужден был скрыться где-то в столице. Где именно – никто не знает, поэтому я не могу с ним связаться. На его помощь нам рассчитывать не приходится.
– И наше бегство?..
– Откладывается.
С превеликим трудом Элистэ сохранила сдержанность, чего требовало от нее воспитание. Только теперь до нее наконец дошло, какие надежды возлагала она на помощь во Мерея в самый последний миг. На протяжении всех этих страшных месяцев только одно и уберегало ее от ужаса – знание, что существует тайный путь из столицы, о чем она случайно подслушала. Когда тучи сгущались, она все время повторяла себе, что они в любую минуту могут обратиться за помощью к кавалеру во Мерею. Во Мерей их спасет, во Мерей выведет их на волю. Постольку, поскольку возможность бегства оставалась открытой, Элистэ мирилась с творящимися в Шеррине мерзостями. Но теперь путь к спасению был отрезан.
– У тебя убитый вид, дитя мое, а это никуда не годится, – заметила Цераленн. – Мне казалось, что ты в достаточной степени научилась владеть собой, однако же твое лицо все еще выдает твои чувства. Совершенство утонченности предполагает совершенство самообладания.
– В эту минуту мне не до совершенства утонченности, – удалось произнести Элистэ почти не дрогнувшим голосом.
– И тем не менее ты обязана все время думать об этом. И до тех пор, пока ты этим не овладела, считай, что ты ничему не научилась. Сейчас молодость еще служит тебе оправданием, но вскоре тебе предстоит об этом серьезно задуматься.
– Так мы и в «Гробнице», мадам, должны сохранять нашу утонченность? Поражать крыс и тюремщиков своей изысканностью?
– Если придется. Мне, однако, хочется верить, что в этом не возникнет необходимости. У нас еще остается выход. Пока что Мерей не может прийти нам на помощь, но есть и другое пристанище. Ночью мы туда переберемся.
Элистэ поняла, о чем идет речь, хотя вспомнила о подслушанном разговоре только в эту минуту. Он всплыл в ее памяти со всеми подробностями. Тогда кавалер сообщил Цераленн имя и адрес человека, который, по его словам, сумеет помочь, если сам он по каким-то причинам окажется не в состоянии это сделать. Это обнадеживало, а сейчас Элистэ готова была ухватиться и за самую призрачную надежду. У нее, однако, хватило ума промолчать, ибо узнала она об этом не самым благовидным образом. Вовремя прикусив язык, Элистэ опустила глаза.
Вероятно, Цераленн кое о чем догадалась, ибо наградила внучку проницательным взглядом и только затем продолжила:
– Неподалеку от Набережного рынка проживает почтенное верноподданное семейство, которое сможет приютить нас на сутки-другие, пока Мерей не объявится, чтобы вывести нас из Шеррина.
– А разве сам он уже не покинул Шеррин? Ему небезопасно здесь оставаться. После разоблачения за ним охотятся все городские жандармы и народогвардейцы.
– Возможно. Но Мерей слишком любит рискованную игру, чтобы отказаться от борьбы из-за таких пустяков. Не сомневайся, он не бросит своих Возвышенных соплеменников на произвол черни, и будь уверена, что нам на помощь он придет в первую очередь.
– Но как он о вяжется с нами, мадам? – спросила Элистэ, не сумев полностью скрыть свое волнение.
– Адрес ему известен, – сухо ответила Цераленн. – Итак, поскольку нам желательно соблюдать осторожность, я назначила отбытие на полночь. Тогда я отправлю кого-нибудь из слуг за фиакром. В виде исключения придется смириться с этим вульгарным средством передвижения. Полагаю, у вас все готово? Отныне вверяю твоим заботам Аврелию – я не расположена впредь выслушивать ее пустую незрелую болтовню. Ступай наверх и проверь, все ли в порядке с вещами, с твоей кузиной и твоей служанкой. Объясни им положение дел так, как сочтешь нужным, – оставляю частности на твое усмотрение. Поужинаешь у себя в комнате. Поспи, если получится, но только недолго. В двенадцать ночи тихо спуститесь в холл, и мы распрощаемся с этим домом.
– А если дом под наблюдением?..
– Тогда наша вылазка будет короткой.
– Мадам, вы прожили в этих стенах десятки лет. Я понимаю, как тяжко вам с ними расставаться.
– Это несущественно. Я не сентиментальна. Стало быть, внучка, мы встретимся в полночь. А сейчас мне нужно побыть одной. – Цераленн села за бюро, прямо, не касаясь спинки кресла, и занялась стопками писем. Немного помешкав, Элистэ удалилась.
Аврелии и Кэрт она рассказала не всю правду, сообщив лишь, что непредвиденные обстоятельства заставляют их переехать и немного задержаться в Шеррине, прежде чем покинуть столицу. Она не сказала им ни о разоблачении кавалера во Мерея, ни о том, насколько возросла вероятность их собственной гибели. Если сами они не догадывались, не имело смысла лишний раз пугать их.
Кэрт, услышав новости, широко раскрыла глаза и помрачнела – видимо, поняла, что к чему. Аврелия же, напротив, явно обрадовалась и, подняв к потолку полные слез глаза, заявила:
– Провидение не желает разлучать меня с Байелем.
Элистэ и не подумала ее разубеждать.
Время уже не шло – оно ковыляло, как увечный бродяга. Элистэ ненавидела ожидание, эти отвратительные часы, исполненные тоскливой скуки и напряженности, непригодные для дела, пустые и бесконечные. О том, чтобы уснуть, не могло быть и речи: время еще не позднее, сна – ни в одном глазу. Она пробовала читать, вышивать, складывать картинки-головоломки – все впустую: ей не удавалось ни на чем сосредоточиться. Когда она взяла в руки карандаш и альбом, дело пошло лучше. Элистэ начала набрасывать пейзаж, поначалу фантастический и ни на что не похожий, но постепенно, как бы сам по себе, заполняющийся знакомыми фигурами: гнедая кобыла, весьма смахивающая на ее Хасси, в седле – длинноногий всадник с худым лицом и черными глазами Дрефа сын-Цино, а на ветке цветущего дерева – смутный серый силуэт с разметанной ветром седой шевелюрой, чем-то напоминающий дядюшку Кинца. Она бы с головой ушла в работу, если бы не Аврелий, которая беспрерывно сновала между своими покоями и комнатой кузины, попусту болтала, жевала миндаль в шоколаде, совалась с ненужными советами и, судя по всему, пребывала в уверенности, что им предстоит увеселительная прогулка. Не имея ни малейшего представления о том, что ее жизнь тоже в опасности, она относилась к полуночному бегству всего лишь как к захватывающему приключению, и ее радостное возбуждение действовало Элистэ на нервы. Она терпела сколько могла, но в конце концов не выдержала и сделала вид, что уснула. Только тогда Аврелия наконец оставила ее в покое и ушла, уведя с собой упирающуюся Карт, чтобы та сделала ей прическу, о чем Аврелия давно и страстно мечтала. В тишине опустевшей, погруженной во мрак комнаты Элистэ и в самом деле уснула. Она пробудилась, когда кто-то легко тронул ее за плечо. Это оказалась Карт, стоящая у ее кровати. Часы на каминной полке показывали без четверти двенадцать.
Через несколько минут они спустились в холл. Три девушки все как одна оделись тепло и просто – темные шерстяные платья и плотные плащи с капюшоном. Карт тащила саквояж Аврелии и сумку со своими вещами. Саквояж с притихшим Принцем во Пухом Элистэ несла сама. Цераленн царственно сошла с лестницы и вывела их на улицу.
Морозный полуночный воздух обжигал холодом, проникал под одежду. Элистэ поежилась, когда в лицо ей дохнул зимний ветер с примесью чадного дыма. На черном небе без единого облачка мерцали звезды, однако луны, к счастью, не было – к счастью, ибо гниды Нану, как известно, предпочитали свет. В случае чего они могли летать и при луне, при свете ламп, даже при звездах, но день, несомненно, им нравился больше. Запястье Элистэ все еще побаливало от укуса этой твари. Она украдкой огляделась, но не заметила золотых отблесков. Освещенная фонарями спокойная улица с деревьями по обеим сторонам, застывшая кремово-желтая анфилада домов – знакомый, хотя, по нынешним временам, и обманчивый вид. Элистэ тряхнула головой. Даже в эту минуту, когда они в прямом смысле бежали от смерти, она все еще не могла поверить в реальность происходящего. Шеррин казался по-прежнему прекрасным, по-прежнему безмятежным, почти таким, как всегда. Облик его дышал все той же роскошью, богатством, упорядоченностью и благолепием, сулил всевозможные радости и удовольствия. Неужели насилие могло править бал в царстве такого порядка? А может, это всего лишь страшный сон, от которого давно пора пробудиться?
Но двери многих зданий на тихой улице были забиты досками и опечатаны алым ромбом – знаком конфискации по решению Конгресса, и это подтверждало безумие происходящего. У Элистэ заслезились глаза от порыва леденящего ветра, когда она в последний раз оглянулась на дом. Карт тихонько всхлипывала. Цераленн была выше подобных сантиментов. Ни разу не оглянувшись, она увлекла за собой молодых подопечных – впереди, в двух сотнях ярдов, их дожидался фиакр. Они забрались в экипаж и кое-как расселись. Цераленн сказала вознице, куда ехать, и фиакр покатил по проспекту Парабо.
Дорога была знакома Элистэ: богатыми и бедными кварталами, мимо «Гробницы», чьи высокие башни устрашающе вздымались в небо своими черными силуэтами, по старому Винкулийскому мосту, через Набережный рынок, закрытый на ночь, благо и торговцы, и покупатели равно предаются сну. Они прокатили мимо запертых лавок, мимо мертвых прилавков и складов, пересекли Торговую площадь, безлюдную, если не считать усиленного патруля жандармов, при виде которых Элистэ забилась в угол, словно преступница. Но жандармы не обратили на фиакр никакого внимания, и тот, проскочив площадь, углубился в район таверн, дешевых харчевен и ломбардов. Вскорости он остановился – приехали, куда было сказано. Цераленн расплатилась с возницей, и беглянки высадились у водоколонки на улице Дамского Башмачка, в том самом месте, где слуги и мойщики посуды из работающих круглые сутки харчевен собираются, дабы выкурить длинные глиняные трубки, посплетничать и вообще провести время в свое удовольствие. Даже в столь поздний час зимней ночи с полдюжины представителей этого племени теснились вокруг костра, в котором желтым пламенем полыхал собранный на улице мусор. Когда дамы вышли из фиакра, разговоры умолкли, и мужчины откровенно, во все глаза, уставились на женщин.
Элистэ доводилось прежде бывать в этом округе, но она ни разу не покидала кареты. И вот теперь, выйдя из экипажа, который как-никак ограждал и укрывал ее в своем лакированном коробе, девушка очутилась во внезапно изменившемся мире – куда более реальном и грубом, чем она могла предполагать. Ее раздражали и грязь, и убожество, и дым, и вонь, исходящая от сбившихся в кучку простолюдинов; равноправие демократии, но лучше бы взирать на все это со стороны. Ее спутницы, несомненно, придерживались того же мнения. Кэрт поеживалась, а Аврелия прижала к носику надушенный платочек. Но Цераленн, как всегда, невозмутимая, извлекла из бумажника карту города, поднесла к глазам, кивнула, повернулась и пошла по улице Дамского Башмачка; три ее спутницы, спотыкаясь, поспешили следом.
Дойдя до Проклятого проулка, они свернули налево, потом еще раз налево – в безымянный тупик, где под навесами парадных дверей скорчившись спали укутанные в тряпье бродяги. Потом еще и еще раз, и Элистэ вконец запуталась. Тот мир, что она знала, канул в небытие и она совсем растерялась; лишь равномерный стук о булыжник бабушкиной палки из слоновой кости подсказывал ей дорогу. К счастью, Цераленн шла уверенно, и ровное постукивание ее трости вселяло надежду. Она остановилась всего два раза свериться с картой при свете уличного фонаря; во второй раз к ней подлетела одна из вездесущих гнид, которую Цераленн, не глядя, прихлопнула саквояжем, после чего отправилась дальше. Когда саквояж стукнул о стену, он издал звук, который ни с чем нельзя спутать: то был звон драгоценных камней. Да, Цераленн решила взять с собой знаменитую коллекцию драгоценностей; и вот она бесстрашно – безоружная и беззащитная – шествовала по улочкам одного из самых преступных районов Шеррина с сокровищем, которого хватило бы, чтобы дважды выкупить у каналий жизнь покойного монарха. «Бабушка, – подумала Элистэ, – как всегда остается верна себе».
Они шли уже около часа, Элистэ устала, ее охватили недобрые предчувствия. Плечи и руки ломило – она не привыкла разгуливать с тяжелым саквояжем. Несмотря на теплый плащ и капюшон, она вся дрожала от холода. Ее спутницам было не легче: Кэрт горбилась под двойной ношей, а Аврелия, вопреки всем уговорам надевшая туфельки на высоком каблучке, уже начала прихрамывать. Но усталость и неудобства все же мучили их не так сильно, как страх. Они столько времени проплутали по спящим улицам и проулкам, где за каждым углом их мог перехватить патруль народогвардейцев, но так и не дошли до искомого убежища, которое уже начинало казаться мифическим. У Элистэ невольно возникло сомнение: что, если Цераленн, при всей ее самоуверенности, сбилась с пути и ведет их совсем не туда? Она долго сдерживалась, и наконец, когда они укрылись, чтобы передохнуть, в тени глубокого портала, не выдержала и спросила – тихо-тихо, чтобы услышала только бабушка:
– Может, мы заблудились?
– Ни в коем случае, внучка, – ответила Цераленн, и не подумав понизить голос. – Меня удивляет твое малодушие. Или ты хочешь напугать служанку?
– Но куда мы идем?
– К мастеру Ксувье, чей белый дом с черными балками стоит у подножия холма на Подгорной улице рядом с меньшей из двух водоколонок. Именно так мне и описал его Мерей – ведь на этой улице, насколько я понимаю, дома не имеют номеров.
– Так почему мы так долго добираемся?
– Вероятно, потому, что твоя кузина хромает и не может идти быстро.
– Разве фиакр не мог доставить нас прямо к дому?
– Чтобы потом туда нагрянули народогвардейцы?
– Но вы знаете, мадам, где этот дом?
– Естественно, нет, но на то и существуют карты. И если моя не устарела, то нужная нам улица должна находиться… вон там, – и Цераленн показала рукой.
Элистэ посмотрела в указанном направлении и увидела ряд невзрачных лавчонок и жилых домов, образующих некое подобие улочки. На углу стоял указательный столб с надписью, но в темноте табличку было не разобрать.
– Это она? Та самая?
– Несомненно.
– Ну, наконец-то! – Теперь, когда цель была так близко, Элистэ взбодрилась и даже стряхнула с себя мучительную усталость. – Скорее в дом. Я совсем промерзла. Мечтаю о горящем камине.
– И о чае, и о горячем шоколаде, – впервые за все время подала голос Аврелия. – А еще о поджаристом хлебце с маслом, сахаром и корицей. И чтоб были постели с пуховиками и подогретые простыни, обрызганные лавандовой водой. И много-много горячей воды и душистого мыла. И вышколенная прислуга, знающая свое дело.
– На прислугу я бы не стала рассчитывать, – предупредила Элистэ. – Ты забыла, что хозяева не из Возвышенных.
– Но и не чернь, я надеюсь?
– Тише, дети! – приказала Цераленн. – Вперед.
Выйдя из-под портала, она пошла, постукивая тростью о мостовую, а Элистэ, Аврелия и Кэрт потянулись следом. Указатель на столбе подтвердил, что они пришли туда, куда нужно. Дом мастера Ксувье должен находиться где-то поблизости. Они торопливо спустились по склону, приноравливаясь к постукиванию мелькающей во мраке белой трости Цераленн. Холодный ветер обдавал их дымом и копотью, но теперь это не имело значения. Вниз по склону, минуя дома с наглухо закрытыми ставнями, последний крутой спуск, и вот она, колонка, а рядом – большой дом, белый с черными балками, какие строили в старину, в точности отвечающий описанию во Мерея.
Вот только кавалер не упоминал о досках, которыми были забиты окна, о висячем замке на цепи, о большом алом ромбе, нарисованном на парадных дверях. Конституционный Конгресс наложил на дом свою лапу, а его бывший хозяин, мастер Ксувье, то ли уже мертв, то ли сидит в темнице, то ли бежал из Шеррина – этого не мог знать никто. Судя по грязи, скопившейся на парадном крыльце, дом изрядное время простоял без хозяина, но Элистэ не могла в это поверить. И ни многократный стук в дверь, ни пригоршня камешков, запущенная в окно, ни их приглушенные крики не возымели действия. В доме явно не осталось ни единой живой души, и проникнуть в него не было решительно никакой возможности.
Порыв ледяного ветра промчался по Подгорной улице. Дрожа от холода, Элистэ поплотнее укуталась в плащ. Где-то неподалеку башенные куранты пробили три часа ночи. Звон затих, и воцарилось безмолвие.
«Куда же теперь податься?»
Этот немой вопрос оставался без ответа. Порыв ветра с примесью дыма обдал их холодом. Элистэ прикрыла лицо краем капюшона. Замерзшие пальцы одеревенели. Ей хотелось вернуться назад на проспект Парабо, и, не будь никого рядом, она бы так и поступила, заплатив за это жизнью. Но присутствие бабушки каким-то непонятным образом исключало саму возможность капитуляции. А ветер не отставал. Если б она заплакала, то слезы замерзли бы у нее наг щеках. Ее подмывало отбросить саквояж, кинуться навзничь на мостовую и завыть во весь голос. Но вместо этого она посмотрела на Цераленн, их единственный оплот и надежду, и впервые увидела ее растерянной. Тем временем ветер становился все злее, пробирая до костей.
– Придумай что-нибудь, бабуля, – попросила Аврелия, но ответа не получила.
Ветер налетел с новой силой, выдувая из тел оставшееся тепло. И негде было укрыться.
Смертельный гнетущий холод и мрак объял их со всех сторон.