— Насколько я понимаю, Николай Николаевич, поздравлять тебя не с чем. — Люлько недовольно скривился. — Всех ты, приятель, упустил. Даже пенсионерку эту чертову…

— Мы наблюдали за ее квартирой, — пожал плечами Гаврилов, прикуривая сигарету от разовой зажигалки. — Как в воскресенье утром из дома вышла, так больше и не возвращалась. И никто ее больше не видел. Даже за своей тачкой не приходила… Очевидно, у сына была. Поскольку там ее следы и теряются.

— Конечно, надо было бы и за той квартирой понаблюдать… — покачал головой Люлько. — Да ведь за всеми действительно не уследишь. И людей маловато. Других дел под завязку… Ну а сын что говорит?

— Ничего он не говорит. Тоже исчез… Да и в квартиру-то его только случайно попасть смогли. Звонили — никто не открывает. Не ломать же двери… Хорошо, учуяли, что оттуда газом прет. Вызвали газовщиков, из жилконторы кое-кого… Участкового пригласили. Вот только тогда и вошли.

— Там что, на плите что-то убежало?

— Да в том-то и дело, что все в полном порядке оказалось… Может, до нашего прихода кто выключил? Но в квартиру по первости, пока не просифонили, буквально войти было невозможно… Пошуровали. Никого. Только во второй комнате обнаружили следы крови. Гильзу стреляную. И вот этот парабеллум…

— Он самый? — заинтересованно спросил Люлько. — Ну-ка, покажь!..

— Он… — как-то странно взглянув на своего шефа, проговорил Гаврилов. — Все пули — и в Бутенко, и в Лапина, и в Саню… всех не перечислишь — все из этого ствола… Но вот что странно…

— Погоди! — перебил его Люлько. — Вот тут, смотри, надпись. «Мише Липскому на вечную память от Вани Лешака»… Так выходит, это пистолет самой Липской?

— Вероятно… Скорей, ее отца. Она же Михайловна…

— Опять эта стервоза! — в сердцах ударил кулаком по столу Люлько. — Ну куда она опять подевалась?!. И кого она на этот раз порешила?.. И где труп?.. Скажи мне, Коля, ты вообще собираешься когда-нибудь эту потаскушку вылавливать?..

— Приметы разосланы. Оба ее имени известны… Да тут на днях уж поймали было. Да только два ротозея каких-то ее прошляпили… Сама к ним сдаваться подошла. А этим балбесам показалось, что она бредятину пьяную несет… Потом спохватились, да уж поздно было — ее и след простыл. Вызвали ПМГ. Те покатались по ближайшим кварталам, но… Как говорится, что с возу упало, то…

— Ясно…

— Кроме того, — продолжал Николай. — Из касс Московского вокзала сообщили, что она брала билет до Свердловска. На имя Ермаковой… Ребята до самого отхода поезда возле вагонов торчали, но она так и не села. Проводницу предупредили, чтобы сообщила, если где-нибудь по пути объявится…

— Держи карман… — хмыкнул Люлько.

— У меня вопрос возникает, — помолчав, произнес Гаврилов. — Зачем она сдаваться шла?.. Ведь неспроста, наверное?..

— Ну мало ли!.. Сам же сказал — пьяная бредятина. Вот небось по пьянке моча в голову и ударила… В итоге не дошла же…

— Не дошла, — согласился Гаврилов.

Люлько покосился в его сторону.

— Эту дрянь прошляпили, Бирюкова упустили… — недовольно проворчал он.

— Да, возле Витебского… Девки какие-то у оперов отбили. И в их собственной милицейской машине и увезли… Нашли потом эту тачку в проходном дворе на Казачьем переулке…

— Работнички… — усмехнулся Люлько. — С какими-то ссыкушками сладить не могли… Хреново работаем. Очень хреново… — вздохнул он. — Да ведь и то понимаю, что и людей не хватает. В прежние-то добрые времена всю эту секту дурацкую живо бы к ногтю прижали. А сейчас… Всяк в сторону косится, норовит лишнюю копейку урвать… Да и ты, небось, тоже?..

— Да. Не помешало бы… — вздохнул Гаврилов. — А то и так-то со скрипом до зарплаты дотягиваю. Да еще эти алименты долбаные…

— С бывшей женой-то не встречаешься? Не нагулялась еще?.. Не думает возвращаться?

— Какое там!.. — кисло усмехнулся Гаврилов. — Мужики видели, говорят, богатого нашла. Торгаша какого-то. И сама в бизнесе крутится… Деловая стала до охренения. Сына показывать не хочет. Говорит, я его ничему путному научить не смогу. Только тому, как умных и предприимчивых людей за решетку кидать. И то лишь от зависти, что сам дурак… Поэтому, говорит, и в милицию пошел…

— Вот Липскую поймаешь — и женись, — пошутил Люлько. — За ней как за каменной стеной будешь. Ты ей сразу так и скажи — либо за меня, либо за решетку…

— Один такой уж женился, поимел счастье… — покосился Гаврилов. Теперь небось не знает, как и пятый угол найти… Нутром чую, что он ни в чем не виноват. Подставили со всех сторон дурака…

— Мне тоже так кажется, — кивнул Люлько. — Но пока нам так толком ничего и не известно…

Закурил. Покосился в угол. Усмехнулся про себя.

Гаврилов перехватил его взгляд. Тоже усмехнулся.

— Кстати, о девках, — произнес он через некоторое время. — Как вы знаете, брата Липской тоже мертвым нашли. В собственной квартире.

— Застрелен? Из этого?.. — Люлько кивнул в сторону парабеллума.

— Нет. Шея свернута. Какой-то прием то ли карате, то ли чего-то подобного. В квартире полный разгром. В его офисе тоже. И везде следы женской обуви… Такая же картина в офисе, где прежде Бирюков работал. Разгром. Трупы. И женские следы… Вот вам и ссыкушки!.. Даже не таятся!..

— Действительно, странные дела… Ох уж мне бабы!.. — вздохнул Люлько. — Господи! Что творится! Весь мир кувырком!.. Этим девкам не убивать бы, а дом в уюте содержать, да детей воспитывать… А то ведь сколько уж по городу хожу, а — вот те крест! — сто лет беременной бабы не видел! Два-три года пройдет, и смело можно будет все школы и детсады закрывать… Кстати! Об этой соплячке вспомнил. О сестре Бирюкова. Ты нашел ее?

— Да. Со своим дружком за городом была. На сабантуе каком-то… Про Липскую не знает. Говорит, ее приятели посадили ее в метро, и с тех пор не видела. Что-то про Веселый Поселок бубнила…

Люлько рассеянно вертел в руках старый парабеллум. Николай покосился на него и вспомнил наконец, что он хотел сказать, пока тот его не перебил. Нечто такое, что буквально потрясло его своей абсурдностью.

— Но самое странное во всем этом деле совсем другое, — начал он.

— Что еще, по-твоему?..

— Вот этот самый ствол.

— Что в нем странного? — пожал плечами Люлько. — Ствол как ствол… Не хуже и не лучше других.

— Но самое поразительное, что он беззубый.

— То есть?..

— Не может стрелять. Боек у него спилен начисто. И не вчера. Экспертиза показала, что боек был спилен много лет назад. И не исключено, что в том же сорок пятом…

— Чепуха какая-то… Что ты несешь?.. Он же стрелял!

— В том-то и дело, что действительно стрелял, — угрюмо произнес Гаврилов. — Совсем недавно стрелял. Эксперты этого не отрицают… И убивал.

Он взял пистолет в руку. Взвел затвор.

— Ну что ты играешься? — невольно покосился Люлько.

Николай направил парабеллум в сторону и нажал на спуск.

В тишине кабинета одиноко раздался сухой щелчок…

Надвигалась зима.

Юрий Михайлович задумчиво шел по аллее знакомого сквера. Шанни убежал далеко вперед и тыкался носом где-то в стороне под кустами, придирчиво выискивая местечко поудобнее для отправления своих насущных потребностей. Стайка голубей неторопливо расхаживала возле скамейки, что-то внимательно высматривая на снегу. Бесцеремонный воробей, стремительно подлетев к ним, попрыгал немного, схватил клювом едва заметную крошку хлеба из-под носа глубокомысленно рассматривающего эту крошку голубя и, быстро вспорхнув, унесся куда-то вдаль…

Юрий Михайлович, казалось, ничего не замечал вокруг.

Вчера он был приглашен на чрезвычайно печальную церемонию. Умерла Нина Леонидовна. Внезапно ей стало значительно хуже. И как врачи ни бились, ни пытались вернуть ее к жизни, делая все возможное, сердце ее, очевидно, окончательно смирившись с необходимостью ухода, не пожелало откладывать на более длительный срок неизбежную развязку…

У потерявшегося Сергея Сергеевича окончательно опустились руки. Совершенно не зная, как справиться с навалившимися на него проблемами, он поспешил к своему новому приятелю, и Юрий Михайлович, уже имеющий достаточный опыт в подобных делах, помог отчаявшемуся старику и добрым советом, и собственным непосредственным участием в этих крайне изнурительных хлопотах.

И вот вчера, в крематории, в небольшом зальчике, где собрались кое-кто из дальней родни, а также пара любопытных соседей, Сергей Сергеевич прощался со своей неизменной спутницей жизни.

Безутешный старик, опустив голову, молча стоял у гроба. Под обрушившимся на него ударом он с трудом мог что-либо соображать и вяло реагировал на окружающее. И когда в зал медленно вошла высокая зеленоглазая брюнетка с большим букетом цветов, когда она бережно разложила цветы на груди покойной… Сергей Сергеевич лишь безучастно смотрел в лицо своей уходящей подруги.

Юрий Михайлович давно уже ничему не удивлялся. Случайно встретившись взглядом с ней, он молча поклонился Ларисе и вновь обратил взор на мертвое, восковое, но почему-то озаренное каким-то таинственным светом внезапно открывшейся истины лицо Нины Леонидовны…

Гроб медленно опустился вниз. Тяжелые створки сомкнулись, и Сергей Сергеевич остался один на один со своей старостью, одиночеством и неутешным горем.

Зал постепенно опустел. Выйдя в холл, Юрий Михайлович оглянулся. Но нигде уже не было видно этой темноволосой красавицы…

Внезапно его воспоминания были прерваны нестройным гомоном в глубине сквера. Он поднял голову и оглянулся. Шанни, как обычно, крутился возле его ног.

Возмущенные крики привлекли внимание Юрия Михайловича. Он посмотрел в сторону. Несколько домохозяек наперебой что-то возбужденно рассказывали двоим милиционерам. Рядом стояла милицейская машина с синей мигалкой и белый пикап с красной полосой. Юрий Михайлович прибавил шаг, чтобы узнать, что там стряслось.

— Дожили! — возмущалась дама средних лет. — Среди бела дня людей убивают! На глазах у всех! И даже скрываться не считают необходимым!..

— Это вы! Вы их распустили! — набрасываясь на раздосадованного сержанта и тыча ему пальцем в грудь, кричала другая женщина, значительно старше первой. — Никого они уже не боятся! Ни Бога, ни людей!.. Одни бандиты кругом!.. Раньше мы такое себе и представить не могли!..

На земле, недалеко от скамейки, лежал чернявый подросток. Судя по внешности — так называемой кавказской национальности. Другого, белобрысого, жалобно подвывающего и лежащего на носилках, два санитара закатывали в раскрытый зев кареты «скорой помощи».

— Представляете! — возмущенно обратилась одна из дам к Юрию Михайловичу. — Сижу я вон на той лавочке, книжку читаю. А на этой — девка сидит. Молодая такая, высокая. И волосищи — пышные, льняные, чуть ли не до пояса… Видная вся из себя. Красивая… Я поначалу даже залюбовалась ею… Сидит, курит… А чуть поодаль… Вот тут как раз… Мальчишки эти гуляли. Человек пять-шесть. Спорили между собой о чем-то… Шпана, конечно… Но к ней даже и не подходили… А девка эта уставилась на них как-то странно, молчит и улыбается чему-то. И только глазищами своими зыркает в их сторону… Докурила. Сигарету бросила. В урну, правда… Потом вижу, раскрывает сумочку. Достает оттуда револьвер. Направляет… Спокойно так… И ни слова не говоря — бац! бац!.. Остальные врассыпную, кто куда. А этого вот — насмерть убила… И тому дураку тоже — ни за что досталось… Слава Богу, жив остался… Потом встала как ни в чем не бывало. Отряхнулась. И пошла себе… Я вслед гляжу — у меня и язык отнялся. Только вижу, выходит она из садика, а там мотоциклист какой-то. Стоит дожидается. Ну, этот… В черном весь такой… Из тех, которые по улицам носятся, как угорелые… И шлем, как у космонавта… Она, эта девка, к нему сзади села… Сорвались с места — и след простыл. Только их и видели!..

Юрий Михайлович промолчал. Медленно повернулся, подозвал Шанни и не спеша направился к дому…

В углу, под небольшим пейзажем Рейсдаля стояла невысокая, уже обильно осыпающаяся новогодняя елочка. Стеклянные шары тускло поблескивали в свете торшера. Несколько комочков общипанной ваты, изображающие снег, скатились с оголившихся веточек и, перемешавшись с сухими иголками, пылились на полу…

Эдичка, откинувшись на спинку дивана, неумело сосал обслюнявленную сигарету и с несколько смущенным видом поглядывал на хохочущую во все горло Иришку. Она сидела рядом. В полосатой маечке и синих тренировках с просвечивающими коленками. В руках у нее был дистанционный пульт, и она то и дело без конца прокручивала взад и вперед записанные на кассету видеоклипы.

— Клево получилось!.. — между приступами хохота в восторге повизгивала она. — Я и сама не ожидала, что так здорово выйдет!..

Эдичка перевел взгляд на экран.

Очередной клип, отгремев бешеным ритмом и отмелькав полуобнаженными телами, закончился. С экрана послышались бряцание бубенцов и тихий, бесцветный смех распятой на жертвенном алтаре светловолосой девчушки. «Шаман» примерялся, направляя длинное лезвие в ее трепещущую грудь… Потом вскрик… И судорожно дергающееся в оргастических конвульсиях тело, в сопровождение дребезжащего перезвона…

Внезапно эта картина исчезла. И ее вновь перебил очередной видеоклип с залихватской музыкой, весело скачущим певцом и смеющимися мордочками из мультяшек…

— Скажи, прикольно получилось!.. — повернулась Иришка к Эдичке. — Сначала музон, а потом шаман в подвале!.. По первости я думала полностью все стереть, а потом решила клипы писать не вплотную, а так, чтобы между ними промежутки оставить… И получилось то что надо!.. Там дальше в одном месте даже Лариску можно заметить с какой-то телкой… Прикол!..

Эдичка не ответил. Лишь молча улыбался, глядя в смеющиеся Иришкины глаза. Она чмокнула его в нос, переложила пульт в его руку.

— На, балдей… — подмигнула она. — А я пойду причешусь. А то вся растрепалась…

Она встала, танцующей походкой подошла к трельяжу. Села на табуретку. Большой расческой с длинными зубьями начала приводить в порядок свои взъерошенные волосы.

Эдичка отложил пульт в сторону. Отвернулся от экрана и уставился в угол, разглядывая старинный пейзаж.

Он висел на стене, как нечто совершенно не соответствующее своеобразному интерьеру этой комнаты. Как что-то инородное. И, как это ни парадоксально, — нелепое.

Темно-зеленая, почти бурая густая листва на фоне угрожающе оранжевого заката. Какие-то островерхие готические крыши… Казалось, этот пейзаж всем своим видом показывал презрительное пренебрежение ко всему окружающему. И молча злился на всех за то, что его поместили именно здесь, на этих линялых обоях, среди больших ярких плакатов с какими-то мускулистыми торсами и бессмысленно смеющимися голыми девицами…

Эдичка перевел взгляд на Иришку.

Она укладывала волосы, скрепляя их на затылке большой блестящей заколкой. Улыбалась ему через зеркало и делала смешные гримасы.

Затем вдруг повернулась к нему.

— Ты что! — удивленно вскрикнула она. — Чего это у тебя челюсть отвисла?!.

Эдичка не отвечал.

Из глубины зеркала, в безумном оскале неудержимого хохота в упор глядело на него мертвенно белеющее отражение Иришкиного лица…