There's not a nook within this solemn Pass,                 But were an apt confessional for One                 Taught by his summer spent, his autumn gone,                 That Life is but a tale of morning grass                 Withered at eve. From scenes of art which chase                 That thought away, turn, and with watchful eyes                 Feed it 'mid Nature's old felicities,                 Rocks, rivers, and smooth lakes more clear than glass                 Untouched, unbreathed upon. Thrice happy quest,                 If from a golden perch of aspen spray                 (October's workmanship to rival May)                 The pensive warbler of the ruddy breast                 That moral sweeten by a heaven-taught lay,                 Lulling the year, wih all its cares, to rest!

                    Тут горы встали в грозном торжестве,                     Тут храм для всех, достигших перевала,                     Чье место — в прошлом, осень миновала,                     И жизнь подобна вянущей траве,                        Еще недавно свежей. О, как мало,                        В искусственности наших модных зал,                        Мы ценим счастье жить средь гор и скал,                        Среди озер, чью гладь не оскверняло                     Ничье дыханье. Трижды счастлив тот,                     Пред кем осина дрогнет золотая                     (В художествах октябрь — соперник мая).                        И гостья красногрудая вспорхнет,                        Задумчивую песню напевая,                        Баюкая состарившийся год.

                 Calm is the fragrant air, and loth to lose                  Day's grateful warmth, tho' moist with falling dews,                  Look for the stars, you'll say that there are none;                  Look up a second time, and, one by one,                  You mark them twinkling out with silvery light,                  And wonder how they could elude the sight!                  The birds, of late so noisy in their bowers,                  Warbled a while with faint and fainter powers,                  But now are silent as the dim-seen flowers:                  Nor does the village Church-clock's iron tone                  The time's and season's influence disown;                  Nine beats distinctly to each other bound                  In drowsy sequence — how unlike the sound                  That, in rough winter, oft inflicts a fear                  On fireside listeners, doubting what they hear!                  The shepherd, bent on rising with the sun,                  Had closed his door before the day was done,                  And now with thankful heart to bed doth creep,                  And joins his little children in their sleep.                  The bat, lured forth where trees the lane o'ershade,                  Flits and reflits along the close arcade;                  The busy dor-hawk chases the white moth                  With burring note, which Industry and Sloth                  Might both be pleased with, for it suits them both.                  A stream is heard — I see it not, but know                  By its soft music whence the waters flow:                  Wheels and the tread of hoofs are heard no more;                  One boat there was, but it will touch the shore                  With the next dipping of its slackened oar;                  Faint sound, that, for the gayest of the gay,                  Might give to serious thought a moment's sway,                  As a last token of man's toilsome day!

                    Так нехотя с дневным теплом и светом                     Вечерний воздух расстается летом.                     Взгляни на небо — звезд и не видать,                     Взгляни еще — чуть начали мерцать,                     И их огни, невидимые сразу,                     Уже заметны пристальному глазу.                     Веселый щебет птичьих голосов                     Слабей, слабей и смолк; среди цветов                     Их сумерек прозрачный скрыл покров.                     На колокольне сельской осторожно                     Часы пробили девять. Как тревожно                     У очага внимали мы зимой                     Их жутким звукам в тишине ночной.                     Теперь они звучат так мирно, ясно,                     Боясь смущать природу понапрасну.                     Еще светло, и запад не потух —                     К себе ушел и запер дверь пастух,                     С ним вместе рано спать легли и дети —                     Ему вставать придется на рассвете.                     Вот нетопырь мелькнул в листве густой;                     Через дорогу легкий козодой                     Туда, сюда метнулся раз, другой —                     И меж ветвей небрежно, но умело                     Погнался вдруг за бабочкою белой.                     Давно замолк прохладный стук копыт,                     Невидимо вблизи река журчит,                     Последний раз всплеснули весла четко,                     У берега пристала где-то лодка.                     И этот звук, чуть слышный в тишине,                     Так внятно мысль подсказывает мне                     О трудовом окончившемся дне.

                    Among the dwellings framed by birds                        In field or forest with nice care,                     Is none that with the Jittle Wren's                        In snugness may compare.                     No door the tenement requires,                        And seldom needs a laboured roof:                     Yet is it to the fiercest sun                        Impervious, and storm-proof.                     So warm, so beautiful withal,                        In perfect fitness for its aim,                     That to the Kind by special grace;                        Their instinct surely came.                     And when for their abodes they seek                        An opportune recess,                     The hermit has no finer eye                        For shadowy quietness.                     These find, 'mid ivied abbey-walls,                        A canopy in some still nook;                     Others are pent-housed by a brae                        That overhangs a brook.                     There to the brooding bird her mate                        Warbles by fits his low clear song;                     And by the busy streamlet both                        Are sung to all day long.                     Or in sequestered lanes they build,                        Where, till the flitting bird's return,                     Her eggs within the nest repose,                        Like relics in an urn.                     But still, where general choice is good,                        There is a better and a best;                     And, among fairest objects, some                        Are fairer than the rest;                     This, one of those small builders proved                        In a green covert, where, from out                     The forehead of a pollard oak,                        The leafy antlers sprout;                     For She who planned the mossy lodge,                        Mistrusting her evasive skill,                     Had to a Primrose looked for aid                        Her wishes to fulfil.                     High on the trunk's projecting brow,                        And fixed an infant's span above                     The budding flowers, peeped forth the nest                        The prettiest of the grove!                     The treasure proudly did I show                        To some whose minds without disdain                     Can turn to little things; but once                        Looked up for it in vain:                     'Tis gone — a ruthless spoiler's prey,                        Who heeds not beauty, love, or song,                     Tis gone! (so seemed it) and we grieved                        Indignant at the wrong.                     Just three days after, passing by                        In clearer light the moss-built cell                     I saw, espied its shaded mouth;                        And felt that all was well.                     The Primrose for a veil had spread                       The largest of her upright leaves;                     And thus, for purposes benign,                        A simple flower deceives.                     Concealed from friends who might disturb                       Thy quiet with no ill intent,                     Secure from evil eyes and hands                        On barbarous plunder bent,                     Rest, Mother-bird! and when thy young                        Take flight, and thou art free to roam,                     When withered is the guardian Flower,                        And empty thy late home,                     Think how ye prospered, thou and thine,                        Amid the unviolated grove                     Housed near the growing Primrose-tuft                        In foresight, or in love.

                         Из гнезд, свиваемых весной                             По рощам птичками, ничье                          С такой не строится красой,                             Как пеночки жилье.                          На нем и свода сверху нет,                             Нет и дверей; но никогда                          Не проникает яркий свет,                             Ни дождик в глубь гнезда.                          В нем так уютно, так умно                             Все приспособлено, что, знать,                          Уж свыше пеночкам дано                             Искусство так свивать                          И прятать гнезда от невзгод                             В такую глушь, в такую тень,                          Что и пустынник не найдет                             Для кельи гуще сень.                          Они вьют гнезда то в щелях                             Руин, вкруг убранных плющом;                          То их свивают в камышах,                             Нависших над ручьем,                          Где, чтобы самке не скучать,                             Самец льет звонко трель свою                          Иль целый день отец и мать                             Поют под такт ручью;                          То вьют их в просеках леска,                             Где в гнездышке, как в урне клад,                          Яички прячет мать, пока                             Не прилетит назад.                          Но если пеночки вполне                             Искусны в стройке гнезд своих, —                          Все ж в выборе им мест одне                             Искуснее других.                          Такой-то птичкой был под тень,                             В том месте спрятан дом из мха,                          Где вкруг раскинул, как олень,                             Дубок ветвей рога.                          Но, видно, было ей невмочь                             Своим умом скрыть домик свой:                          Она просила ей помочь                             Куст буквицы лесной,                          Где карлик-дуб поник челом,                             Там в вышине, как детский рост,                          Виднелось над густым кустом                             То чудо между гнезд.                          Мой клад я показал, гордясь,                             Друзьям, способным без стыда                          Ценить и малое. Но раз,                             Взглянул я — нет гнезда!                          Погибло! Видно, хищник злой,                             Враг песен, правды и любви,                          Свершил безжалостной рукой                             Здесь подвиги свои!                          Но через три дня, проходя                             При ярком солнце место то,                          Гляжу — и вскрикнул как дитя —                             Целехонько гнездо!                          Пред ним куст буквицы лесной                             Поднял листы, как паруса,                          И этой хитростью простой                             Мне обманул глаза. —                          Укрытая от хищных рук,                             Таясь и от своих друзей,                          Чтоб не мешал тебе и друг                             Высиживать детей, —                          Сиди здесь, пеночка! И вот,                             Как дети вылетят и пуст                          Твой станет домик, отцветет                             И покровитель куст.                          Не забывай, как здесь тебя                             В тенистой роще, в дождь и зной,                          Берег, лелея и любя,                             Куст буквицы лесной.

                    If this great world of joy and pain                     Revolve in one sure track;                     If freedom, set, will rise again,                     And virtue, flown, come back;                     Woe to the purblind' crew who fill                     The heart with each day's care;                     Nor gain, from past or future, skill                     To bear, and to forbear!

                         Наш мир, различен и един,                          Вершит свой вечный путь.                          Встает свобода из руин,                          Чтоб правду нам вернуть.                          Так будь же проклят, низкий сброд,                          Отступник славных дел.                          Достоин счастья только тот,                          Кто ждать его умел.

               Most sweet it is with unuplifted eyes                To pace the ground, if path be there or none,                While a fair region round the traveller lies                Which he forbears again to look upon;                Pleased rather with some soft ideal scene,                The work of Fancy, or some happy tone                Of meditation, slipping in between                The beauty coming and the beauty gone.                If Thought and Love desert us, from that day                Let us break off all commerce with the Muse:                With Thought and Love companions of our way,                Whate'er the senses take or may refuse,                The Mind's internal heaven shall shed her dews                Of inspiration on the humblest lay.

                      Блажен идущий, отвративший взор                       От местности, чьи краски и черты                       Зовут себя разглядывать в упор,                       Минующий прекрасные цветы.                       Ему иной желаннее простор:                       Пространство грезы, нежный зов мечты, —                       Как бы мгновенно сотканный узор                       Меж блеском и затменьем красоты.                       Любовь и Мысль, незримые для глаз,                       Покинут нас — и с Музой в свой черед                       Мы поспешим проститься в тот же час.                       Покуда ж вдохновение живет —                       Росу на песнопение прольет                       Небесный разум, заключенный в нас.

                  Why art thou silent! Is thy love a plant                   Of such weak fibre that the treacherous air                   Of absence withers what was once so fair?                   Is there no debt to pay, no boon to grant?                   Yet have my thoughts for thee been vigilant —                   Bound to thy service with unceasing care,                   The mind's least generous wish a mendicant                   For nought but what thy happiness could spare.                   Speak-through this soft warm heart, once free to hold                   A thousand tender pleasures, thine and mine,                   Be left more desolate, more dreary cold                   That a forsaken bird's nest filled with snow                   'Mid its own bush of leafless eglantine —                   Speak, that my torturing doubts their end may know!

                     Ты все молчишь! Как быстро отцвела                      Твоя любовь, не выдержав дыханья                      Разлуки, растоптав воспоминанья,                      Отвергла долг и дар свой отняла.                      Но в горький плен мой разум ты взяла,                      Тебе служить — иного нет желанья!                      И хоть сожгла ты прошлое дотла,                      Душа, как нищий, просит подаянья.                      Ответь! — Пусть сердце, пылкое тогда,                      Когда мы страстным предавались негам,                      Пустым, холодным стало навсегда, —                      Гнездо в лесу, засыпанное снегом,                      В глухом лесу, где замер каждый звук.                      Ответь, молю, не дли жестоких мук!