Жизнь – непостоянная штука. 

Сегодня ты страховой агент, славный малый, пользующийся вниманием девушек, гладко выбритый и свежий, а уже завтра ты – обросший убийца пятнадцатилетних парней. Вместо утреннего кофе в ресторанчике неподалеку от офиса, ты разогреваешь себе вчерашний ужин, тщетно надеясь выбросить из головы все накопившиеся тревоги. 

Вместо свежего парфюма твои щеки овевает запах вчерашнего пота, и капли жира на махровом халате дают ясно понять, во что превратилась твоя жизнь. 

Сегодня ты властвуешь один. 

Завтра – ты полный ноль. 

Ты уже мечтаешь проснуться, Авель МакФаллоу. Вырваться из этого затянувшегося кошмара, сбросить с себя оцепенение и выйти навстречу всем своим врагам. 

Их скопилось немало, Авель. Ты сам это знаешь. 

За тобой следили. Как сказала та женщина, следили с самого первого дня. 

И это еще не конец. 

Кто‑то точно знает тебя. Кто‑то наводит их на след. 

Они – это цепные псы, идущие по следу. Их структура и организация окутана тайной. Правительство? Государственный заказ? Чертовы фанатики? 

Ты не знаешь, Авель. 

Господи, в твоей голове столько всего перемешано. И тут ты понимаешь. Ты внезапно все понимаешь: кто эта девушка, зачем и на кого она работает. 

Она сказала, как ее зовут. Пенни. «Пенелопа, супруга Одиссея, верная и любящая жена» — вспоминаются тебе уроки античной литературы. Такое имя не дают обычно страшным людям, решаешь ты. И она не одна, за ее спиной кто‑то могущественный плетет свои сети. 

Тот тип. Тип возле работы Виза, одетый в черный плащ и очки, наверное, в самый жаркий день этого лета. Он всему виной. Он – черный кот, приносящий несчастье. 

Приносящий смерть. 

С этими тревожными мыслями Авель отключается. 

В дверях стоит Доротея, поджав губы. Она смотрит на Авеля и глаза ее наполняются слезами. 

Ей жаль этого несчастного человека. Поставив стакан с водой на тумбочку, она замечает у него на брови глубокий порез, но не будит его. 

«Он что‑то от меня скрывает» — решает Доротея. 

Она начинает решительно спускаться вниз. Под ногами скрипят ступеньки, на душе ее скребут кошки. 

Она проникла к нему в дом без его трезвого согласия. Она пользуется его беззащитностью. Она ест его пищу, пользуется душем, рисует в его спальне. 

И она обязана лишь ему за это. 

В первый день их встречи он посмотрел на нее таким взглядом, что она поняла: он опасен. Он способен убить человека. Но это был не Авель. 

Это был кто‑то еще, глубоко скрытый в недрах его рассудка. Сейчас Авель – жалкое подобие человека, не способное привести себя в форму. 

Он не мог убить Ника. Это был несчастный случай, решает Доротея. «Мне нужно проветриться» — эта мысль сидит у нее в мозгу уже полчаса, лишь теперь превратившись в цель. Стараясь не шуметь, она закрывает дверь и направляется к парку. 

Солнце уже клонится к закату, и она решает особенно не задерживаться. 

Доротея решает рассуждать логически. Все, что ей о нем известно – ему тридцать, он холост, постоянной подружки нет. На стене висит репродукция Рембрандта, очень плохая, между прочим репродукция. Готовить он совершенно не умеет, предпочитая заказывать ее на дом. Он глубоко замкнут в себе, это видно по его иногда блуждающему взгляду, изредка останавливающемся на разных мелочах – будь то ключи от машины или снятые заранее наручные часы. 

Он не любит говорить о своей семье, о своих успехах, о своей личной и социальной жизни. Он не сказал ей об успехах в спорте или виртуозном владении каким‑либо музыкальным инструментом. Ничего такого он не говорит. 

Он плачет, но говорит о Нике. 

Это сломило его, решает она. Укоротило стержень его жизни, ослабило и накренило под острым углом. 

Она не знала его раньше, но ей казалось, что страховщик должен был быть человеком со стальными нервами, человеком, не знающий, что такое сострадание. Он должен был на протяжении многих лет смотреть в жалостливые лица своих посетителей и твердо отказывать им. Ей казалось, что он делал это успешно. 

До того маленького инцидента на улице Лоуди. 

На улице смеркалось. В парке уже опустели скамейки и легкий ветерок подсказывал Доротее скорое наступление ночи. 

Ее первой августовской ночи вне дома Авеля. Какой‑то проходивший мимо парень посмотрел ей вслед и присвистнул. Но, видимо, у него еще были какие‑то важные дела, поэтому он не догнал ее, хотя мог бы. 

Доротея улыбалась. Ей было 19 ,и перед ее взором простирался весь мир. Ее темные волнистые волосы слегка развевались, ее глаза горели жизнью, и походкой своей она могла бы покорить весь Старый и Новый свет, если бы, разумеется, захотела. 

Но Доротея хотела мороженого. 

В магазине она улыбнулась продавцу, и он улыбнулся ей в ответ. Она поблагодарила его за все, и пошла дальше, ощущая, как перед ней открываются все двери. 

— Ах, как хороша, — тихим басом просипел ей вслед старый вдовец. 

Доротея шла к дому Авеля, ни о чем конкретно не думая, и не строя никаких планов на этот вечер. Жизнь ее почему‑то стала казаться ей несравненно лучше, хотя причины она совсем не знала. 

Но ей было где жить, она молода и у нее есть полкилограмма фисташкового мороженого. 

Жизнь определенно дает ей зеленый свет. 

«А ты, Авель, мучайся в своем темном и холодном доме. Тебе 30 лет и человек, который действительно может тебе помочь, забыл тебя. Виз был не из тех людей, кто сдаются при виде неудачи, но ты – из тех, при виде которых он сдался. Ты проклят, друг. Ты убил человека и твой лучший друг не подходит к телефону. 

Он забыл тебя, Авель.   

Он нашел кого‑то нового. Того, кто не напивается у него на глазах. 

Того, кто не убивает других людей». 

Эти мысли – крутятся в голове у Авеля последние полчаса, пока Доротея поднимается проверить, как он там. Она шагает осторожно, прислушиваясь к своим негромким звукам, но Авель все равно знает, что она рядом. 

Ей жаль его. Она хочет ему помочь. 

Ему страшно. Он хочет всего лишь забыться. 

Этой ночью они помогают друг другу сполна. 

Позже, анализируя случившееся, Авель никак не мог понять, с чего все началось. Она пришла с новым стаканом воды, говоря какую‑то ерунду про мороженое, а он сделал вид, что только что проснулся. 

Она потрогала его лоб и сказала, что он горячий. 

Предложила накрыть его лоб мокрой тряпкой. Придвинулась слишком близко. 

И вот уже тела их сплелись в неизвестный узел. Сердцебиение участилось, зрачки расширились, речь стала несвязной и сбивчивой. 

Ее губы слишком близко придвинулись к его рту. Он не мог избежать этого. 

Они встретили эту августовскую ночь вместе. 

Впервые за последнюю неделю он перестал засыпать с мыслью о Нике.