Когда их театр приезжает куда-нибудь на гастроли и в гостинице распределяют номера — сколько амбиции, мелких обид! «У директора есть душ, а у меня, заслуженной артистки, нету», «Не забывайте, что я Северцев-Донецкий!»
Весной у них в Свердловске в актерском общежитии затеяли ремонт котельной, и дом на десять дней остался без горячей воды. Девичий переполох, домохозяйки только об этом на лестнице, в лифте и судачили, вздыхали так, будто перебой с горячей водой — это только начало, а за ним последует конец света.
Как все далеко от этого шалаша — на другой планете, и как все давно было — тысяча лет назад!
С милым рай и в шалаше.
Ночью движок молчал. А на рассвете брал на себя роль будильника и тарахтел день-деньской. Под брезентовым пологом со щелями каганец лучше было не зажигать: мошка тучей летела на огонь, бессмысленно торопясь сгореть.
Чтобы меньше допекали комары, Нонна надела рубашку Мартика.
— Твоя рубаха ближе к телу, — сказала она, засыпая.
Она стала еще желаннее ему, чем прошлой осенью в Приангарске и чем нынешней ранней весной в Свердловске.
Она долго лежала не шевелясь, прислушиваясь к птичьим голосам, их не могло заглушить слитное гудение комаров. Она подсмотрела, Мартик не спит, и сказала:
— Когда ты рядом со мной, я и здесь чувствую себя дома. Ты меня не бросишь?
— Поставим телебашню, улечу с ребятами, а тебя одну оставлю зимовать в этой палатке.
Она повернулась к нему, засмеялась и произнесла с придыханьем:
— Возлюбленный мой.
Ей так хотелось, чтобы он начал новый день заново обласканный.
— А может, суть вовсе и не в тебе, — сказала она позже. — Может, вся суть во мне?
— А я что же, сбоку припека? — он отодвинулся, притворившись обиженным.
— Внешняя оболочка у меня весьма привлекательная, — Нонна не улыбнулась. — Иногда в голову забредают разумные мыслишки. А все же... Мы с сердцем ни разу до мая не дожили, а в прожитой жизни уж сотый апрель есть. Моей Дунечке три года, шестнадцать премьер за моими плечами, семь раз в кинотитрах мелькала. А душа в ушибах... В твоем присутствии меня тянет быть не собой...
— Если верить Плутарху, сердце влюбленного живет в чужом теле...
Нонна проснулась такая же счастливая, какой заснула, хотя понимала, что ее ждет трудный день.
Она была готова к тому, что ее появление в Останкине вызовет пересуды. Завтракать не пошли. Он отправился на котлопункт за кипятком.
Пока по второму разу закипал в стороне прокопченный чайник, он услышал разговор за столом-катушкой, под хвойным навесом.
— Вам-то какая забота, товарищ прораб? — допытывался Садырин. — Они что, паспортный режим в Останкине нарушили? Так наш поселок вообще на белом свете не числится. Живем в тайге. И нарушать нечего.
— Надо считаться с общественным мнением, — сказал Рыбасов с недовольной миной.
— Это вы, что ли, взялись выражать здесь общественное мнение? — спросил Погодаев. — Вы, что ли, один представляете наше общество?
Нонна нравилась Михеичу, он хорошо помнил вечер, когда она пришла перед отлетом из Приангарска проведать его, больного. Но к чему афишировать свои отношения с Маркаровым на все Останкино?
— Женщина моральная. Я против нее не возражаю, — с трудом выдавил из себя Михеич. — Но в мое время полагалось сперва развестись, а потом заново невеститься. Это ей минус.
— Да не невеста она Антндюрингу и не сожительница, а жена. Понимаете? Жена! — горячился Погодаев.
«Почему-то словам «сожитель», «сожительница», — подумал Маркаров, — придали уничижительный, живущий рядом со сплетней, или чиновнически-протокольный оттенок... Co-жители — вместе живут, спутники по жизни. Кто может быть ближе?..»
Маркарова не удивил прораб Рыбасов, но Михеич огорчил...
Как только чайник вскипел, он неслышно отошел от костра, пока его не заметили сидящие за столом-катушкой, а там разговор продолжался.
— Сходить замуж не долго, — твердил свое Михеич. — А вот обручиться на всю жизнь... Правило-закон! Еще пойдут кривотолки...
— От вас и от Рыбасова эти кривотолки и пойдут. А больше не от кого...
— Что значит — жена, не жена? — спросил Погодаев. — Если она могла прилететь за столько тысяч километров, туда, где солнце закрыто тучей комарья и гнуса, чтобы быть с любимым, считай — ее свадебное путешествие. А штамп насчет развода — одна формальность.
— На чужой рот пуговицу не пришьешь, — упрямился Михеич. — И не всякий рот можно зашить, как мешок.
— Сами криво не толкуйте. Что в их отношениях кривого? Кого обманули? Где тут ложь? — Погодаев начинал сердиться.
— Мне вот на них смотреть приятно, — сказал Шестаков. — И они к нам со всем доверием.
— Терпеть не могу, когда бабы сплетничают, — разозлился Погодаев, — а когда этим мужики занимаются, и вовсе противно.
— Разговоры, разговоры, слово к слову тянется, — запел Садырин, вскочил с пня и, топоча ногами, как в переплясе, подошел вплотную к Михеичу, — разговоры стихнут скоро, а любовь останется...
Самый пожилой в Останкине, самый авторитетный на монтажной площадке, добрая душа, но боязливая — как бы не нарушить какое-нибудь обязательное постановление, как бы, не дай бог, не сделать исключения из правила. Цепляется за параграф, за правило-закон, как монтажной цепью за конструкции...
Разговор перекинулся на фильм «Начало», который недавно видели в Приангарске. Варежка тогда еще возмущалась, что в какой-то рецензии в какой-то газете в фильме усмотрели аморалку. Безнравственность как раз в том, что Куравлев вернулся к законной злыдне! И вообще, все, что с любовью, — нравственно, а самый наизаконнейший брак без любви — безнравственный. Выдают видимость добродетели за добродетель...
Маркаров о пересудах промолчал и когда они завтракали, и когда Нонна провожала его на работу...
Не было в Останкине обитателя, который рано утром не торопился бы в сторону башни. С просеки виднелся ее верхний контур.
Дорога шла в гору. Возвышенность, где монтировали телебашню, всяк называл по-своему: сопка, холм, а Погодаев по-сибирски — взлобок.
И ветер в той местности задувает покрепче, чем в низинке. Вертолетчики и такелажники последними словами ругают этот ветер — раскачивает плывущую в воздухе очередную секцию башни.
Нонна и Маркаров шли, взявшись за руки, а впереди маячил Погодаев в желтой каске мотоциклиста, болотных сапогах с раструбами.
Маркаров окликнул Погодаева — Нонна выполнила его просьбу, привезла четыре карты из пяти, которые он просил, карты ждут его у Галиуллиных.
Услышав про карты, Погодаев просиял, подбежал к Нонне и порывисто обнял ее.
— Вы как ребенок, которому подарили игрушку.
— Сегодня же дам Галимзяну радиограмму, пусть срочно пришлет карты вертолетом.
— А что за срочность? — поинтересовался Шестаков. — Не успел вернуться и снова — пора в путь-дорогу?
— Тише ты, — Погодаев опасливо поглядел в сторону шагающего Михеича. — Не подымай шума раньше времени. У меня месяц передышки до новой ссоры с Михеичем...
Последнее объяснение с ним состоялось у Погодаева неделю назад, по приезде в Останкино он сразу предстал перед Михеичем.
— Опять заявился, перекати-поле?
— На высоту потянуло, Матвей Михеич. Нервы не выдержали на земле топтаться.
— Ты, парень, без цели бродишь по жизни, — сказал Кириченков поучительно. — Нужно знать, чего ищешь.
— А я знаю. Ландшафты красивые ищу. Людей хороших ищу.
— Все равно лучше нас не нашел, — самодовольно ухмыльнулся Кириченков.
Погодаев признался Мартиросу: вернулся потому, что захотелось приложить руки к живому делу, к телевидению, захотелось помочь землякам из Приангарска догнать эпоху.
У него был и чисто эгоистический интерес к телевидению. Он дважды смотрел в Иркутске передачу «В мире животных», и она ему так понравилась, что он спросил сегодня Нонну — не помнит ли она случайно, о каких зверюшках шла речь в последней телепередаче?
Шестаков с доброй завистью подумал о Погодаеве: «Он смотрит дальше меня. Уже знает и радиус действия этой ретрансляционной башни, и сколько телезрителей появится в округе, он уже беспокоится, завезут ли вовремя в Приангарск телевизоры...»
Михеич недолго и неумело скрывал, что обрадован возвращением Погодаева, это ему плюс. Будет кому командовать такелажем. Опытный, осторожный и в то же время смелый такелажник, монтаж телебашни как раз по нему.
Через полчаса после первого появления Погодаева у подножья башни он и Михеич уже изучали чертеж. В монтаже Михеич посильнее, но, когда дело касается подъема тяжеловесов, не прочь обмозговать задачку с Погодаевым. Тот не спотыкается о всевозможные тросы и растяжки, с хитрой такелажной наукой на «ты»...
Погодаев шагал так ходко, будто и не подымался в гору. Вскоре его не стало видно. Михеич отстал от Погодаева, но и к компании Маркарова не прибился.
Михеич чувствовал себя в тайге, на горном перевале, намного лучше, чем в Приангарске, — вот что значит микроклимат! Реже хватался за грудь, реже жаловался на одышку, реже сосал валидол, чаще брал на себя командование бригадой, помогал Шестакову выкроить час-другой для занятий.
«Мне когда-то попался мастер, черствая душа, не оказал содействия, вот я на всю жизнь и отстал от техникума».
В той стороне, где находится вертодром, лес пониже ростом. Шестаков пояснил: чтобы обеспечить более плавную посадку вертолета, с подлетной стороны спилили высокие деревья, преимущественно лиственницы.
На подходе к башне, справа от нее, на бревенчатой взлетной площадке стоял вертолет — подъемный кран.
Спиленные стволы, устланные сплошняком в два наката — один поперек другого, — образовали посадочную площадку. Вертолет весит двадцать семь тонн...
Нонна спросила: а как добрались сюда люди в первый раз, без вертолета, когда еще не было этого бревенчатого паркета площадью двадцать на двадцать метров?
— Добрались с помощью трелевочного трактора, — сказал Шестаков. — Барахтался, продирался трактор и, по уши в грязи, продрался по оттаявшему зимнику. У зимника уже начинались весенне-летне-осенние каникулы.
Странно, однако, выглядел вертолет — без дверцы, без лесенки. Пилот, повернув голову влево, следил, как подтаскивают конструкции для подъема очередной секции. Приветливый, разговорчивый, он принялся объяснять Нонне, что к чему. Вертолет «раздели», чтобы увеличить его грузоподъемность. Сняли и радиостанцию дальнего действия, вытащили сиденья из кабины, два запасных бака, все инструменты. В итоге облегчили вертолет на две с половиной тонны. Это позволяет поднимать секции телебашни с места, без разбега. Нонна сама увидит, как вертолет ввинчивается в воздух. Поднимается на высоту 150 метров и несет на крюке секцию телебашни весом без малого пять тонн.
Есть еще сложность, о которой нельзя забывать при монтаже: вертолетчик сидит, как водитель автомашины, слева. Чтобы ему обозревать площадку, следить за ходом монтажа, вертолет должен подлетать к башне справа.
Когда выбирали площадку для вертодрома, учли местную розу ветров — ветры, преобладающие здесь в это время года.
Ну а если ветер подлету не благоприятствует?
Тогда сидим у башни и ждем погоды.
Монтаж был бы проще, будь здесь, в тайге, не вертолет, а могучий подъемный кран, твердо стоящий на ногах. В обычных условиях конструкции, насколько это возможно, укрупняют внизу. А при монтаже вертолетом нецелесообразно приваривать дополнительно к секции даже верхний и нижний элементы лестниц, рифленые стальные листы переходных площадок. Самое важное — облегчить груз, который несет в своем стальном клюве винтокрылый кран.
Нонна решила каждое утро провожать Мартика с товарищами на стройку. А сама будет сидеть где-то поблизости со своей тетрадкой. Приятное с полезным.
Но работе над ролью мешала ее горячая причастность ко всему, что происходит вокруг...
Время от времени повисает и винтится, винтится, как привязанный, вертолет над башней; слышен надсадный стрекот его мотора.
На площадке внизу тарахтит движок.
Все громогласно переговариваются между собой, крики «вира», «так держать», «полундра», «хоро-о-ош», «майна помалу», «поше-о-ол».
Только вот у Михеича сел голос. Казалось бы, какая связь — сердечная мышца и голосовые связки? А вот поди же... Он не мог подавать зычные команды, как когда-то, и Погодаев транслировал их Шестакову на верхотуру.
Скворчащий звук электродов Кириченкова: будто сало жарят на огромной сковородке.
Хроническая ругань Рыбасова.
Разбойничий свист Садырина,
Доносится визг бензопилы «Дружба», и Нонна каждый раз вздрагивает от уханья, гулкого треска дерева, обрушенного вблизи.
Нонна затыкает уши, не отрывает глаз от тетради, пытается вникнуть в текст, но не понимает ни слова.
В Москве она своим каллиграфическим почерком переписала роль в тетрадку. Мартик похвалил ее почерк, а Нонна сказала, что хороший почерк ей жизненно необходим. Чем неразборчивее записи, чем больше каракуль, тем труднее заучивать роль. В чистописании ей нельзя отставать от учительницы, которая правит письменные работы школьников или делает записи в их дневниках.
Вообще же она на память не обижается. Иногда на спектаклях, опережая суфлера, выручает коллег — произносит в вопросительном тоне реплику, о которую запнулся партнер.
А здесь текст почему-то не заучивался. Затея ее оказалась несостоятельной. И она уже поняла, что дело не только в разноголосице стройки — она часто отвлекалась.
Мартик занят на подготовительных работах. От его расторопности зависит, удастся ли сократить затраты летного времени при монтаже.
Подмости устроены для безопасности внутри башни. Стоя на них, закрепляют болтами новую секцию, а уложены дощатые подмости на кронштейнах; монтажники называют их уголками. Старые уголки срежут, Кириченков приварит новые уголки — можно подымать следующую секцию.
Она глядела на верхушку башни, отыскивала глазами Мартика и ждала, когда тот махнет ей рукой.